Сердце Скал. Зверь (джен)

Башня приближалась стремительно. На вершине мощной ротонды, древней, как мир, лежал край огромного, истекающего алой кровью солнца. В его свете грива Дракко вспыхивала огненными молниями, бившими прямо во всадника.

Робер лежал на крупе коня, обхватив его за шею почти удушающим объятием. Но Дракко не возражал. Он нёсся вперёд со скоростью грозового ветра, не обращая никакого внимания на вцепившегося в него человека. Он казался стрелой, спущенной с лука Астрапэ. Он сам был как молния.

В душе Робер знал, что это не Дракко. Подаренный Вороном конь, наследие Оскара Феншо, наверняка давно уже лежал мёртвый где-нибудь на берегу Лисьего ручья. Но даже мысленно Робер не отваживался назвать пирофора иным именем, словно тем самым подтвердил бы существование неведомого.

Горизонт полыхнул, и глаза на мгновение ослепли. Робер отважился приподнять голову. Скорее наитием, чем зрением он понял: это рассвет. Алое солнце поднялось над вершиной башни, зажглось дневным золотом, и всё, что казалось кровью, стало брызгами чистого света.

Дракко сделал последний рывок. Мощные стены метнулись навстречу, заслоняя собою весь горизонт. Ротонда выросла, как стройный гигант, прямо перед ними. Робера тряхнуло, он непроизвольно разжал руки и съехал вниз на базальтовые плиты у самого подножия, подняв в воздух облако песка и многовековой пыли.

Он всё-таки добрался до башни!

Падение вышло на удивление мягким, словно замедленным во времени. Барахтаясь на земле, Робер почти с наслаждением почувствовал прикосновения старой каменной кладки и живое тепло рассветного солнца, пронизавшего пространство своими золотыми стрелами.

Дракко привёз его в самый центр Гальтары.

Древняя мёртвая столица — неужели она лишь пригрезилась ему? Робер не мог понять: только вчера он очнулся в Олларии, где видел Ворона и Дикона, который умер — или не умер? Робер помнил, как искал Дракко во дворе полуночной Нохи и как нашёл пирофора на берегу Лисьего ручья — всё это казалось картинами бессвязного сна, где Талиг и Алат прихотливо менялись местами. Но ночь прошла, и вот день застал его там, где по законам естества его просто не могло быть: в Гальтаре, пустынной и заброшенной столице его предков.

«Руины, с ними каждый год

Теряющие связь порталы,

Дворцы, что превратились в скалы,

Где только птица и живет», —

строки эпинского поэта, посвящённые развалинам древнего города, всплыли в памяти Робера сами собой.

Кто-то призвал его сюда — или в Олларию? Почему его душа беспокойно мечется, словно кто-то знакомый назначил ей несостоявшуюся встречу? Отсюда ли начинался его путь в ночную Ноху, или в Гальтаре он должен был закончиться?

Он провёл здесь время до полудня, гадая, жив он или всё происходящее и есть смерть. Полулёжа на каменном пороге башни, он рассматривал Холм Абвениев, высившийся перед ним: прежде Робер никогда не видел его, но тут узнал мгновенно, как узнаёт родные места изгнанник, родившийся на чужбине. Дракко — новый Дракко — равнодушно блуждал среди чахлой растительности, пробивавшейся между базальтовых плит. Он, похоже, не нуждался ни в воде, ни в пище; само гальтарское солнце возвращало пирофору истраченные силы. И Робер тоже чувствовал, как вместе со светом новая жизнь вливается и в него.

Оглядевшись, он понял, что башен в Гальтаре на самом деле четыре: ещё три ограничивали горизонт с востока, севера и юга. Дракко сбросил Робера у западной: лучи поднимающегося солнца заливали светом её всю, словно купая в золоте. Робер ясно видел рельеф древней кладки и пробитую в камне низкую дверь, ведущую в круглую тёмную залу. На её пороге он и лежал. В двух шагах от входа валялись какие-то обломки, и Робер, вяло заинтересовавшись, протянул руку, чтобы подгрести их к себе.

Это оказались обломки старинного лука. Медленно перебирая их, Робер опознал каждую деталь: гладкую твёрдую рукоять, словно отполированную многими прикосновениями; два гибких, упругих плеча, до сих пор не потерявшие формы; прочные концы с зацепами и прорезями для тетивы.

Самой тетивы не было, как не было и стрел. Робер с некоторым недоумением покрутил в руках деревянные обломки: они казались какими-то незаконченными и в то же время — совершенными. Словно древний мастер пошёл иным, неведомым путём, создавая особый лук — и в гневе разбил его, забросив обломки во тьму.

Робер зачем-то взял их себе. Он завернул их в полу рубашки и, с трудом вскарабкавшись обратно на спину Дракко, отправился искать человеческое жильё. В нём внезапно проснулся зверский аппетит.

Гальтарская область лежала в руинах. Робер с трудом вспомнил, что несколько месяцев назад здесь произошло сильное землетрясение. Редкие крестьяне — местность эта никогда не отличались плодородностью — в страхе покинули свои жалкие лачуги, угнав скот и забрав всё сколько-нибудь ценное. Но в нескольких хорнах от Гальтары Роберу повезло: одинокая старуха, оставшаяся на окраине брошенной деревни, приютила его.

Покинутое село называлось Молло.

Доброй Динучче — так звали старуху — землетрясение скорее оказало услугу: скарб погибших соседей и пара заплутавших коз, лишившихся своих хозяев, стали для неё целым состоянием. Женщина она была сердобольная: уложила Робера в лучшем углу (её хижина каким-то чудом не пострадала при землетрясении), накормила здешним кислым сыром и вяленым мясом, напоила молоком с мёдом. Пища была простой, земной, будничной; Роберу как-то не верилось, что в посмертии можно ощутить подобный неприхотливый, сдобренный здешней пылью вкус.

Он ел за четверых. За неделю, которую он провёл у Динуччи, он полностью уничтожил её месячный запас.

Силы понемногу возвращались, а вместе с ними и ясность сознания. Целыми днями лёжа во дворе на солнышке, Робер ел, пил и размышлял. Странный зов, вырвавший его из многомесячного забытья, не давал ему покоя. Ему казалось, что звал сюзерен.

Спал ли он прежде? Или спит сейчас?

— Какое нынче число? — спросил он как-то у доброй хозяйки.

— Уже серёдка осени, голубчик, — ласково отозвалась она, произнося слова с мягким эпинским выговором, столь любезным сердцу Робера. — Осенние Ветра почитай что закончились.

Дни, проведённые у Динуччи, показывали, что путешествие в Гальтару сном не было. Но Робер совершенно не понимал, как он добрался сюда: он помнил только скачку пирофоров, сопровождавших его и Дракко на пути то ли из Олларии, то ли из Сакаци.

Когда же успела наступить осень? Ведь Робер ясно помнил: он выехал с Жаном-коновалом пятого числа Летних Молний; Динучча же уверяла, что он свалился у её хижины в семнадцатый день Осенних Ветров. Динучча не врала: немногие гальтарские крестьяне, которые рискнули вернуться в свои лачуги после землетрясения, как раз успели собрать урожай — точнее, то, что от него осталось.

Где он находился два с половиной месяца? Он помнил только Мэллит — целую стаю кошкоголовых Мэллит, и больше ничего!

— Эх, бедный ты мой, — кряхтела Динучча, подавая гостю бульон: ради него добрая женщина не пожалела свернуть голову одной из трёх имевшихся у неё куриц. — Видать, натерпелся-то, сытно не евши. Кушай, голубчик.

Динучча именовала его «голубчиком», потому что Робер постеснялся назвать себя. Ему было неловко признаваться бедной женщине, что он является её господином — последним герцогом Эпинэ. К тому же ему всё равно нечем было отблагодарить её за доброту.

Козы Динуччи блеяли, собака лаяла, осеннее солнце сияло мягким теплом. Это было так похоже на реальность, что Робер наконец уверовал, что жив.

Лёжа на охапке соломы, он — от нечего делать — принялся собирать найденные на пороге башни обломки. Рассуждая трезво, занятие это следовало бы счесть глупым: древний лук не мог служить дворянину таким же надёжным оружием, как шпага или пистолеты. Но ни шпаги, ни пистолетов у Робера всё равно не имелось. Впрочем, и найденные обломки не годились для защиты: чтобы собрать лук по-настоящему подходящих материалов не было.

В детстве и ранней юности Робер часто видел, как работают лучные мастера: старый герцог Анри-Гийом любил древнее оружие и высоко ценил искусство оружейников. Каждый год по весне в Эр-Эпинэ проводились состязания стрелков, и самый меткий получал десять золотых таллов из рук самого герцога. Робер тоже принимал участие в стрельбе по мишени и даже удостаивался дедова одобрения. Но чтобы достойно состязаться с братьями и другими мальчишками нужен был лук — самый лучший из возможных.

Дед содержал собственную мастерскую, где работали именитые мастера. Робер отлично помнил мерзкий запах клея, который вываривали из воловьих жил, а то и из рыбьих костей — этой отвратительной вонью, казалось, пропитались все стены помещения. Подмастерья с рассвета и до заката дробно стучали молотками, разбивая конские сухожилия, а затем рвали их руками и долго расчёсывали металлическими гребёнками. Гибкий тис распаривали на водяной бане; резали и плющили коровий рог. Дед настаивал, чтобы внуки знали процесс изготовления хорошего лука, и по приказу герцога мастер даже допускал юных Эпинэ к некоторым простым работам. Робер полагал, что до сих пор сумеет сплести приличную тетиву из конского волоса.

Дракко!

Конский волос был сейчас единственным материалом, который оказался у него под рукой. Робер срезал у коня часть роскошного хвоста позаимствованным у Динуччи ножом. Пирофор отнёсся к такому надругательству совершенно равнодушно, только задумчиво скосил на хозяина огромный янтарный глаз.

По внимательном осмотре все найденные обломки лука показались Роберу первозданно-чистыми, как будто их только что выстругали из дерева. Крепкая удобная рукоять не имела никаких следов обмотки или лака. На дугах плеч Робер не обнаружил ни приклеенных сухожилий, которые придавали бы им гибкость, ни роговых пластин, которые обеспечивали бы упругость. Прочные концы не имели костяных накладок. Тем не менее все части казались совершенными — словно они и не нуждались в ухищрениях умелых мастеров.

Судя по размеру плеч, лук был небольшой. Вероятно, он должен был служить всаднику для стрельбы верхом.

В пазах, предназначенных для соединения, не обнаружилось никаких следов клея, который скреплял бы их прежде. Робер соединил их просто так, на живую руку. Деревянные части легко сошлись и встали на место с едва слышным щелчком, неожиданно крепко сцепившись друг с другом. Лук принял окончательную форму и стал казаться единым целым. Но он, конечно, разлетится, подумал Робер, если только посильнее согнуть его. Нужно было как-то закрепить места соединения.

Робер решил ограничиться обмоткой. Варить клей не было ни возможностей, ни сил.

Несколько дней он провёл, занимаясь плетением волос, похищенных из хвоста Дракко. Рыжевато-золотистый материал, гладкий как шёлк, оказался таким прочным и тонким, что постоянно резал Роберу пальцы. Мелкие царапины вскоре усеяли обе его ладони. Получив очередную царапину, Робер вздрагивал и морщился, как от ожога. Едва заметные капельки крови впитывались в сплетённые нити, и Роберу казалось, что от этого они приобретают цвет червонного золота.

«Если бы я мог продать это, — меланхолично думалось ему иной раз, — я, пожалуй, выручил бы одну-две серебряные монеты Динучче в подарок».

Невозможность отблагодарить хозяйку мучила его.

Нитей он сплёл две: одну для тетивы и другую для обмотки. Он и сам не смог бы объяснить толком, зачем так долго занимался бесполезным, не способным принести никакой выгоды делом; разве что другого у него всё равно не было. Но найденные в Гальтаре обломки разбудили в нём какое-то болезненное любопытство. Ему непременно хотелось сложить найденный лук и почувствовать, как он упруго выгибается под его руками.

Месяц Осенних Ветров почти подошёл к концу, когда Робер приступил к обмотке. Закрепив нить, он принялся плотно укладывать её ряд за рядом, создавая сплошное покрытие. Туго сплетённый конский волос поблёскивал на солнце, и Роберу казалось, будто он покрывает лук слоем тонкой, как лист, позолоты.

Скоро с этим было покончено. Связав концы, Робер поднял получившееся оружие. Теперь оно казалось не деревянным, составленным из нескольких аккуратно обструганных частей, а металлическим — словно изначально было отлито целиком из чистого золота.

«Праматерь Астрапэ, — подумал Робер, взвешивая лук на ладони и проверяя его сбалансированность, оказавшуюся идеальной. — Да он пришёлся бы по руке даже тебе, женщине!».

Почему Астрап в его представлении постоянно оказывался женщиной, он даже не задумывался.

Оставалось натянуть тетиву. Робер сделал петлю в одном конце нити, и, перекинув лук через бедро, осторожно согнул его. Тот упруго спружинил под его нажимом и, казалось, нежно зазвенел где-то на пределе слышимости, словно запел от радости. Он так давно лежал без дела! Тихий этот звон отозвался сочувственной дрожью в душе Робера. Он затянул на другом конце вторую петлю, и выпрямился, не совсем понимая, что теперь делать.

Стрел у него не было. Разумеется, можно было обтесать какую-нибудь подходящую ветку, но Робер почему-то не озаботился этим заранее. Ему хотелось попробовать, не распадётся ли лук при первом же использовании: ведь хотя сейчас он казался цельным, его части удерживал вместе только один тонкий конский волос.

Волос пирофора.

Робер поднял лук и медленно, с крайней осторожностью потянул на себя тетиву полусогнутым большим пальцем. Плечи лука упруго напряглись, а удобная, ухватистая рукоять даже не дрогнула. Робер потянул сильнее: лук оставался целым, словно литым. Даже самый придирчивый взгляд не смог бы обнаружить места крепления, словно их и не было.

Робер, наконец, решился, и вскинул лук на уровень глаз. В сердце его вдруг вскипела бурная ребяческая радость, как в детстве, когда удавалось поразить деда или отца метким выстрелом. Размеренным плавным движением он натянул тетиву до предела.

Что-то блеснуло у самых его глаз. Вероятно, это просто солнце отразилось от сияющей дуги. Роберу показалось, что яркий луч лёг на тетиву подобно тонкой стреле. Эта мысль позабавила его. Он ослабил натяжение, и луч пропал. Улыбаясь про себя, Робер снова натянул лук до предела. В глазах опять блеснуло тонкое лезвие света: должно быть, этот эффект возникал из-за взаимного отражения тетивы и обмотки.

Всё-таки Дракко не обычный конь, подумал Робер. Он пирофор, огненосец.

Натянув лук, Робер выпустил воображаемую солнечную стрелу прямиком в небо. Она сорвалась, как вспышка света, и растворилась в синеве безоблачного безмятежного пространства. Робер попытался проследить за ней взглядом, но она была слишком стремительна.

Вдруг в хорне от него в рощице чахлых пиний ударила короткая молния.

Она вошла в землю прямо, беззвучно и совершенно неожиданно. Вокруг стоял ясный солнечный день, безветренный и безоблачный, по-осеннему спокойный и тёплый. Грозовая молния среди этой безмятежности производила впечатление чего-то нереального, почти страшного. Робер постоял, недоуменно щурясь в ожидании раскатов грома.

Вероятно, приближается гроза?

Грома так и не последовало.

А может быть, ему просто почудилось? Робер оглянулся, но увидел лишь Дракко, который, стоя во дворе неподалёку от хозяина, внимательно следил за всеми его действиями. Динуччи не было видно: она пасла своих коз где-то на окраине деревни. До Робера доносился только лай её верной помощницы.

День оставался по-прежнему ясным и тёплым; на небе не виднелось ни облачка. Смутно подозревая, что произошедшее имеет некоторое отношение к луку, Робер поднёс его к самым глазам и тщательно осмотрел.

И впрямь это казалось удивительным! Сейчас Робер уже не смог бы определить, из какого материала сделан лук, как не нашёл бы и места его сочленений, хотя недавно сам соединял их. Оружие казалось выкованным из драгоценного металла или вырезанным из какого-то чудесного янтаря, гибкого и упругого. Золотая тетива напоминала струну лютни.

Робер снова вскинул лук и на сей раз прицелился в высохшую пинию, росшую особняком на краю рощицы. Едва тетива натянулась до предела, в ней снова сверкнула солнечная стрела — тонкий слепящий луч. Робер выпустил его, и в то же мгновение молния поразила бедное дерево, расщепив и опалив её ствол. В воздухе постепенно начал расти столб дыма.

— Праматерь Астрапэ! — пробормотал ошеломлённый Робер.

Невидимая Динучча громко заголосила за околицей деревни, видимо решив, что начался пожар.

Будь Робер правоверным эсператистом, он, вероятно, приложил бы пальцы к губам и прочитал бы молитву. Но он только стоял, потрясённо глядя на лук в собственной руке и почти не замечая, как Динучча, вынырнув на тропинке, ведущей к дому, громко кричит, суетливо несясь ему навстречу и размахивая руками как ветряная мельница:

— Сухая гроза, голубчик, сухая гроза! Ох беда-то, беда! Скорее в дом!

Паника бедной женщины прекратилась так же быстро, как и началась. Добежав до Робера, Динучча увидела сверкающий лук в его руках и внезапно притихла, резко остановившись и даже чуть-чуть присев на месте. Робер быстрым вороватым движением завёл руку с луком за спину.

— Это пустяки, Динучча, право же, пустяки, — бодрым голосом уверил он. — Нечего бояться. Дерево засохло, вот и вспыхнуло. Это, должно быть, от солнца.

Ласковое осеннее солнце явно не заслуживало подобной напраслины.

Динучча опасливо покосилась на Робера, а затем — на горящую пинию и промолчала.

— Не бойся, — повторил Робер уже гораздо искреннее. — Пожара не будет. Сухостой далеко на отшибе, и ветра нет. Скоро огонь сам погаснет.

— Если так говорит добрый господин… — промямлила Динучча, краем глаза следя за концами лука, высовывающимися из-за Роберовой спины.

На сей раз она сказала «господин», а не «голубчик».

— Полно, какой я тебе господин, — покривил душою Робер, желая в этот миг, чтобы сказанное им и впрямь было правдой. — Я простой человек, да и беспамятный к тому же.

— Так-то оно так… — замялась Динучча. — А только видала я господ… э-э… одного, вишь, господина, да со слугою. С лица-то был вылитый Лит, и норовом ему под стать, сохрани Создатель. — Старуха поднесла руку к эспере, висевшей у неё на груди. — Как осердиться на что, так земля-то вся ходуном ходить начинает! Страсть! Так мож и вы, добрый господин, ему малость сродни?

— Что? Вылитый Лит? — спросил поражённый Робер.

Как будто гальтарская старуха могла в точности знать, как выглядели Ушедшие!

— Писанная икона, — подтвердила Динучча, снова хватаясь за эсперу. — Глазищи-то серые, как батюшка-скала, а волосья тёмные, как матушка-земля.

Дикон! Робер ни на мгновение не усомнился: Дикон был здесь. Но когда?

— Ты прежде не говорила, — сказал он медленно. — А этот господин что — ночевал у тебя?

— А он, сударь мой, болеть у меня изволил, — объяснила Динучча. — Совсем как вы. С месяц промаялся — тут-ить, на вашей же лежанке. Слуга ихний так за ним ходил, что за дитём малым.

— И это случилось до землетрясения? — поинтересовался Робер, соображая сроки.

— Сразу опосля, — отозвалась Динучча и неожиданно пригорюнилась. — Осерчал он на нас тогда, молодой-то Лит, вишь ты!

Старуха плаксиво скривила рот, а за её спиной красноречиво дымилась злополучная пиния.

— Полно, — виновато сказал Робер, — кто может на тебя рассердиться? Ты добрая женщина!.. А я, возможно, знаком с тем молодым дворянином, — добавил он. — Ты не знаешь, куда он потом направился?

— Слуга ихний мне сказывал, что-де в Алат, — ответила Динучча охотно. — Молодой-де господин — монах из тамошней обители.

Алат! Мысли Робера что-то словно царапнуло. В Алате он разговаривал с Диконом, в алатской обители они с Альдо навещали его…

Альдо! Теперь Робер не сомневался: его действительно звал Альдо. Его сюзерен, Ракан, звал Повелителя Молний. И разве всё, случившееся здесь и сейчас, не доказывает, что Эпинэ и впрямь наследовали право на небесный огонь? И хотя Робер почти забыл самого себя, он откликнулся на зов, он услышал сюзерена и пошёл ему навстречу… Вот только очнулся он почему-то в Олларии, в полуночной Нохе, полной живых теней!

Что за странность? Какая дикая ошибка могла завести его туда?

— А я, мой добрый сударь, — продолжала Динучча тем временем, — вот ещё что скажу: коли ваша милость приятель господина Лита, то вам мне и надобно животину-то отдать.

— А? Что? — спросил погружённый в свои размышления Робер.

— Животину, — терпеливо повторила Динучча. — Тут-ить, как уехали они, новое чудо приключилось. Полмесяца не прошло, как пришла она, болезная и отощалая, совсем как ваша милость третьего дни, прости Создатель.

— Кто пришёл? — не понял Робер.

Динучча потопталась с минуту на месте, а потом поманила Робера рукой следом за собою. Дорога вывела их к сараю на другом конце деревни. Должно быть, прежде какой-то крестьянин держал здесь свою лошадёнку.

Во дворе, печальная и одинокая, вяло пощипывая осеннюю невкусную траву, стояла Сона — мориска Ричарда, подаренная ему Вороном. Увидев Робера, она радостно встрепенулась и приветственно заржала.

Не веря собственным глазам, Робер протянул руку и потрепал кобылу по угольно-чёрной гриве.

— Вишь, узнала! — обрадовалась Динучча. — Забирайте, добрый господин! Мне, глупой, невдомёк, как с нею и быть-то!

— Вот что, — сказал Робер, лаская обрадованную Сону и соображая, — ты говоришь, что Ричард… хозяин этой лошади… поехал в Алат?

— Ихний слуга сказывал, — подтвердила Динучча.

Гилалун, вспомнил Робер имя слуги. Вполне вероятно, что телохранитель солгал: если Дикон жив, то видение, в котором он оказался в Олларии вместе с Вороном, могло быть и правдой. Но для Робера это ничего не меняло.

Альдо Ракан позвал своего друга и вассала и тем самым, очевидно, спас его. Спас во второй раз. Когда-то гоганы говорили, что только кровь и голос сюзерена вернули больного Робера с того света.

— Я поеду в Алат, как только смогу, — пообещал сам себе Эпинэ и спросил старуху: — Какой завтра день?

— Первое Осенних Волн, — ответила Динучча, посчитав на пальцах.

— Так поеду завтра, — решил Робер: в его отсутствие времени прошло слишком много. — Сону возьму с собой. Если молодой дворянин — Лит, как ты его называешь, — в Алате, я отдам ему лошадь. Если же нет… Тогда я сохраню Сону до встречи с ним.

Динучча удовлетворённо кивнула.

— Вам видней, добрый господин, — сказала она. — Только, пожалуй, не мечите больше молний.

У Робера хватило совести промолчать, сделав вид, что он недослышал.

Теперь его занимали другие мысли. Если Альдо и впрямь звал его, значит, сюзерен нуждался в его помощи. Возможно, Альдо ещё в Сакаци, но даже если Робер не застанет его там, то Матильда или Мэллит — настоящая, а не кошкоголовая тварь! — укажут ему нужный путь. Он обязан вернуться к своему анаксу, когда тот требует его к себе. Место Повелителя Молний подле Ракана.

И он возьмёт с собою найденный лук, решил Робер. Чем бы ни было это оружие, кому бы оно не служило раньше, теперь оно в руках своего истинного хозяина — это Робер знал точно.