Староста, который хотел достичь власти (джен)

На прием Амбридж разоделась в пух и прах. На ней было розовое платье, кажется, довольно неудобное и немного более открытое на плечах, чем было бы обычно для женщины ее возраста. Она лучезарно улыбалась и держала меня под руку, я говорил ей комплименты.

Сборище было самое блестящее. Все пожиратели смерти и почти все священные двадцать восемь. Темного Лорда на вечере не было, хотя, вероятно, его должны были бы пригласить, никто, впрочем, не выглядел слишком расстроенным.

Я немного прошелся по залу, разглядывая гостей, а потом заметил Долохова за столом для игры в карты, остановился немного поодаль, ожидая, пока они закончат партию.

Долохов сидел, привольно расположившись в кресле, между пальцами у него была зажата сигарета. Он не столько затягивался, сколько поводил ей в воздухе, так что каждый его жест сопровождался полупрозрачным шлейфом из дыма. Магические карты были у него в другой руке, и он изредка бросал ленивый взгляд на них, не особенно заботясь о выигрышах и проигрышах. За столом с ним сидели Родольфус Лестрейндж, Нейтан Перегрин и еще один удивительно высокий человек, в котором я узнал Альберта Ранкорна.

— Не делайте вид, что это какая-то новая идея. Власть небольшой группы лучших людей еще Платон ставил над этой, так называемой, демократией.

Долохов говорил спокойно, почти безразлично, половинчато, точно так же, как смотрел в свои карты, но тем не менее, Перегрин был видимо раздражен, а Ранкорн слушал с упоением и то и дело кивал.

— И знаете мне не нужно аппелировать к авторитету, чтобы это доказать. Это все имеет очень примитивную материалистическую причину. Возьмем варваров. У них все были равны и никакой совершенно высокой культуры. Потому что каждый человек должен был заниматься тяжелым трудом от заката до рассвета и не имел возможности преуспеть в тонких материях. В то же время, в тираническом государстве Древнего Египта, часть людей оказывалась освобождена от труда. Они могли посвятить себя ремеслам и магии. Эти люди и создали всю эту невероятную культуру, которой мы, господа, восхищаемся и по сей день. Вот и получается. Разделите все на всех — и останетесь в беспросветном застое и варварстве.

С каждым новым его словом Перегрин все более кривился.

— Но необходимость законов вы, я думаю, не отрицаете? — желчно спросил он.

Долохов лениво посмотрел на него, как бы жалея, что тот ничего не понял из его предыдущих объяснений и говорил опять о чем-то своем, и немного помедлил перед тем как отвечать.

— Законы, мистер Перегрин, это, прежде всего, способ сохранить легитимность. Так же, как и религия. Так что, разумеется, я очень люблю законы.

— Получается по-вашему, доверие людей к Визенгамоту все-таки важно, — произнес Перегрин и, довольно усмехнувшись, посмотрел в свои карты.

— Разумеется, — протянул Долохов, положив на стол несколько золотых монет. — Поверьте мне, постоянно запугивать большое количество людей очень дорого.

Лестрейндж хмыкнул и тоже выложил одну из своих карт. Он, кажется, был единственным, кто заботился только об игре.

— А зачем тогда преследовать магловских выродков? Разве это не бесполезная трата средств? — поинтересовался Перегрин. — Или это положено из чисто романтических побуждений?

— Я думаю, господин Яксли мог бы представить все в ином свете, — с усмешкой заметил Долохов.

— Именно так, — поспешил вставить Ранкорн. — Мы получаем довольно много с каждого обвиненного. Хотя, знаете, не настолько много, как хотелось бы.

Долохов лениво взглянул на него, тот воспринял это как приглашение говорить дальше.

— Я начал расследование, — важно сказал он. — Некий человек по имени Крессвелл…

Мне показалось, что мое сердце пропустило пару ударов.

— Значит все-таки есть выгода? — с некоторым ядом перебил Ранкорна Перегрин. — Очень рад слышать. Тогда, может быть, тем важнее сохранить возможность…

В этот момент Лестрейндж с хлопком выложил на стол несколько карт сразу и, победоносно окинув взглядом всех прочих, придвинул к себе лежавшие на столе галеоны.

— Вы хороший игрок, Лестрейндж, — заметил Долохов, складывая карты и поднеся сигарету к губам.

Лестрейндж, видимо польщенный, аккуратно разложил выигранные монеты и принялся заново тасовать колоду.

— Вы не против, если я присоединюсь? — спросил я, подходя к столу.

— Мистер Уизли, — заметил Перегрин с легким холодком. — Не знал, что вы тоже здесь.

— Мадам заместитель министра была так добра, что позволила мне сопровождать ее.

— Минимальная ставка пять галеонов, — бросил Лестрейндж, с сосредоточенностью перекладывая карты.

— А вы, значит, пользуетесь расположением у Долорес? — усмехнулся Долохов.

— Мне выпала честь работать под ее началом еще в администрации Фаджа.

Лестрейндж тем временем сдал карты и громко объявил свою первую ставку. Он, кажется, был не слишком рад тому, что остальные то и дело отвлекаются на разговоры вместо того, чтобы играть.

— Правильно я понимаю, что вы всего лишь помощник министра? — с пренебрежением спросил Ранкорн.

— Я на своем месте, — отозвался я. Ранкорн презрительно хмыкнул.

— Мистер Уизли излишне скромен, — неожиданно сказал Перегрин, уставившись на меня своими круглыми птичьими глазами. — Именно он удерживает Толстоватого под заклятием Империус.

Долохов взглянул на меня и усмехнулся. По спине у меня пробежал холодок. Теперь он знал.

— И много вам позволяют решать? — явно озлившись, спросил Ранкорн.

Я окинул его непонимающим взглядом. Он же не предполагал, что я стану доказывать будто имею свой собственный вес в присутствии Долохова, Лестрейнджа, Перегрина и когда где-то рядом были Яксли и Амбридж? Конечно, у меня не было никакого веса.

— Вы всего лишь на посылках, — злорадно улыбаясь, сказал Ранкорн.

— Конечно, — сказал я, все еще непонимающе смотря на него.

Долохов снова едва заметно усмехнулся, как будто я оказался не так глуп, как ему казалось.

— Я знаю вашу семью, мистер Уизли, — заметил он, аккуратно стряхивая пепел с сигареты. — Мне случилось убить двоих ваших родственников.

За мгновение у меня в голове пронеслось много мыслей: о том, что это была попытка выяснить, как я отреагирую, когда начнется процесс против моего отца, о том, что теперь достаточно любого повода, чтобы обвинить в неблагонадежности, и о том, что сказать будто это неважно было все равно что прилюдно поклониться Долохову.

— Это была ошибка, — проговорил я, положив на стол несколько карт.

Перегрин посмотрел на меня с легким интересом.

— Нет, мистер Уизли, — заметил Долохов. — Так полагается поступать со всеми предателями крови.

— И все-таки это была ошибка, — сказал я, уставившись на него. Долохов насмешливо прищурился.

— Вы разделяете маглолюбские воззрения? — вмешался Ранкорн.

Я ничего не ответил.

Лестрейндж выложил несколько карт, торжествующе улыбнулся и снова пододвинул банк к себе.

— Это предстоит проверить, не так ли? — усмехнулся Долохов. — Кто и какие взгляды разделяет.

— Именно, — отозвался я, все еще не сводя с него взгляда. — Порой даже в самых прославленных семьях, могут найтись сторонники Дамблдора.

Мое сердце часто билось. Хотя Амбридж и была права, советуя мне закончить столкновение до того, как оно начнется, но теперь, кажется, избежать его было нельзя. И я соврал бы, если бы сказал, что точно знаю, что собираюсь теперь делать.

— Кого вы имеете в виду, мистер Уизли? — поинтересовался Перегрин, кажется, заинтересовавшись.

— Прошу прощения, но этого, к сожалению, я раскрыть не могу, — отозвался я.

Долохов снова усмехнулся. Он, конечно, понял, что я говорил о его племяннице, Клавдии Долоховой.

Примечания:

Привет :)

Простите, что я долго! Спасибо, что вы со мной!

Как вам воззрения Долохова?