Староста, который хотел достичь власти (джен)

Хогсмид был украшен к Хеллоуину даже слишком сильно, как будто пьяница, бросившийся во все тяжкие, чтобы что-то забыть. Я появился на улице, когда уже вечерело, и среди сумерек явно выделялись пятна затеплившихся окон. Издалека я заметил парочку пожирателей смерти, искавших здесь Гарри Поттера, хотя они и не были слишком настороже, справедливо полагая, что это последнее место, где его стоит ждать.

Пробираться мне, впрочем, все равно предстояло задворками. Я шел, укрывшись дезиллюминационным заклятием, отсчитывая дома.

Дверь открылась легко: меня ждали. Я прошел через кухню и вскоре оказался в грязноватом и пустом зале паба.

Паб назывался Кабанья Голова, и он был одной из достопримечательностей Хогсмида. По крайней мере, для тех, кто учился в Хогвартсе одновременно со мной. Во времена начала моего обучения, ученикам было запрещено бывать там, но многие ученики многократно и безуспешно пытались туда попасть. Про то что делается внутри ходили самые дикие рассказы. Говорили, например, что пиво и эль подают в кружках сделанных из черепов, что это логово какой-то секты, что стены сплошь исписаны кровавыми рунами и будто в этих рунах содержится самая темная магия, какую только можно придумать, что сектанты совершают жертвоприношения, что иногда в образе призрачного демонического козла появляется сам сатана — все в таком духе. Так что можете представить себе охватившее школу разочарование, когда к одному из последних годов моего обучения, правила неожиданно смягчились, и все узнали, что это самый обычный паб. Самые суровые игроки в квиддич плакали, как маленькие дети. Тогда умерла легенда.

Едва я зашел в зал паба, как кто-то выпалил в меня заклятием.

— Это я! — крикнул я. Потому что это была именно та фраза, которая безоговорочно убеждает людей.

Впрочем, меня узнали по голосу, послышались ругательства. Кто-то пробормотал “А, это ты.” Уэллс вышел из-за одной из балок, подпирающих потолок и спросил:

— Какую книгу ты украл у меня?

— Тайны Наитемнейшего Искусства.

Он развернулся и сказал кому-то сзади, что это действительно был я. Из-за барной стойки высунулся старик с длинной седой бородой, и внимательно посмотрел на меня. Глаза у него были ярко-голубые, как будто пронизывавшие насквозь.

— Ты значит Перси Уизли? — осведомился он.

Его звали Аберфорт и он был братом Альбуса Дамблдора. Насколько я мог судить, между ними были натянутые отношения, хотя, когда он узнал, что Уэллс был причастен к изданию “той самой паршивой книжонки”, то все равно попытался его придушить. В каком-то смысле, Аберфорт был полной противоположностью брата. Там где Альбус Дамблдор предпочел бы действовать тактично, Аберфорт шел напролом.

— Да, я Перси Уизли, — отозвался я.

— Кингсли и Билла еще нет, — заявил он, наклоняясь под барную стойку и выудив оттуда две бутылки сливочного пива. — Можете пока пообедать.

Когда мы с Уэллсом сели рядом на высоких стульях, он принялся вытащил откуда-то несколько кусков хлеба, банку горчицы, две тарелки с зажаренными кусками мяса и такой же зажаренной картошки, все было засыпано мелко порезанным зеленым луком. Еда была простая, но приготовленная мастерски. Я и по сей день, не знаю, что он сделал с тем куском мяса. Когда я разрезал его, внутри под золотистой корочкой показалась розовая мякоть.

Уэллс даже присвистнул, вытаскивая изо рта зубочистку, которую он по привычке грыз.

— Вы единственный, кто умеет готовить, — честно сказал я.

— Не завирайся, — усмехнулся Аберфорт.

Но я не врал, на вкус это было великолепно.

— Вы хорошо знали вашего брата? — спросил вдруг Уэллс. Держался он запросто, даже нагло, как и всегда, наверное, считал, что теперь уже точно нет причин меняться.

Аберфорт немного нахмурился.

— Еще одну книгу хочется издать? — насмешливо спросил он.

— Нет, — Уэллс пожал плечами. — У меня давно к нему много вопросов, но теперь задать их не придется.

Аберфорт тогда невесело рассмеялся.

— Узнаю брата. И что же он тебе сделал?

— Странная история получилась, — с неожиданной искренностью сказал Уэллс. — Такое ощущение, что моя старая жизнь закончилась из-за него. Меня тогда приговорили к заключению в Азкабане. Искали какой-то заговор Альбуса Дамблдора. Хотя я никогда не говорил с ним. И еще мне кажется, что во время процесса он все время был за кулисами.

— За кулисами был я, а не он, — зачем-то сказал я. — Они были готовы обвинить кого угодно. Я старался помочь.

Уэллс повернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Так ты знаешь, что Дамблдор хотел от меня? — спросил он. — Зачем все это было нужно?

— Это была случайность, — просто ответил я.

Уэллс некоторое время разглядывал меня, надеясь, по-видимому, что я врал, но потом помрачнел и заметил:

— Я давно так думал.

Аберфорт снова усмехнулся и покачал головой. Кажется, это казалось ему типичным. Потом он вдруг посмотрел на меня и спросил:

— А с тобой, значит, брат был честен?

Ему казалось, что я отвечу “да” или засомневаюсь, но сомневаться не приходилось.

— Нет, — твердо сказал я.

— Но ты все равно ему веришь? — в тоне Аберфорта сквозила жалость перемешанная с насмешкой.

— Он умер. Не важно, веришь ли ты тому, кто умер. Все равно они уже ничего не скажут.

В глазах Аберфорта загорелся сдержанный интерес:

— Но ты все равно собираешься остаться и умереть за его цели? — поинтересовался он.

— За свои цели, — поправил я.

Аберфорт снова усмехнулся.

— Даже так. Он убедил тебя, что его цели на самом деле твои собственные.

— В это сложно поверить, — с легким сарказмом сказал я, — но идея того, что министерству будет лучше без Темного Лорда появилась у меня вполне независимо.

— Но ты, конечно, тоже считаешь, что брат был светочем истины? — снова спросил Аберфорт.

— Он был человеком, — сказал я. — Человеком выдающимся, но по-прежнему обычным человеком. Не понимаю, почему все находят необходимым требовать у него каких-то ответов. Вы сами пытаетесь сделать из него светоч истины, а потом злитесь, когда он не оправдывает ожиданий.

На лице Аберфорта отразилось глухое раздражение, казалось, он разозлился по-настоящему.

— Он не был добрым, — процедил он. — Он никого не ценил, кроме себя. Он пренебрегал людьми для своих целей, пренебрегал и тобой. Ты для него просто инструмент.

Мне почудилось, что на душе у него было что-то мрачное и тяжелое, не дававшее ему покоя долгие годы. Мне стало совестно за свои последние слова, но я не мог заставить себя остановиться:

— Все, что я сделал, я сделал по своему собственному убеждению.

Аберфорт странно посмотрел на меня.

— Я не знал вашего брата близко, но знаю, что у него было много сожалений.

Мне вспомнился мой последний разговор с Дамблдором — тогда уже появившимся из воскрешающего камня призраком. Он говорил, что, когда камень попал к нему, он не сдержался и воспользовался им, так ему хотелось поговорить с кем-то из прошлого.

— Мне казалось, словно он считал, что кто-то умер из-за него. Это тяготило его.

Аберфорт нахмурился.

— Ты это додумываешь по книжке? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я, но, почувствовав, что этого не было достаточно, продолжил. — Однажды ваш брат говорил со мной и обмолвился.

Аберфорт саркастически хмыкнул, как будто ему было очень сложно поверить, что его брат мог испытывать подобные чувства.

— Думаю, вы с ним похожи, — заметил он, и это вовсе не было комплиментом. — Поэтому ты так его оправдываешь. Ради общего блага вполне согласитесь кем-нибудь пожертвовать.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь жертвовал, — сказал я.

— Не хочешь, — усмехнулся Аберфорт. — Но вопрос не в этом. Главное, что если такая ситуация возникнет, ты не остановишься. Если нужно было бы толкнуть человека под поезд, чтобы спасти людей на рельсах, ты сделал бы это?

— Хотите спросить, убил бы я пожирателя смерти, который угрожает людям? — переспросил я. — Да, убил бы.

— Нет, — покачал головой Аберфорт. — Пожертвовал бы ты кем-то из друзей ради общего блага?

— Нет.

— А что насчет Айи? Как она умерла? — вдруг спросил Уэллс. Он, как оказалось, очень внимательно следил за нашим разговором.

Я хотел заговорить, но голос изменил мне. На себе я чувствовал их взгляды — и Аберфорта, и Уэллса. И я не знал, что им ответить.

— Случайно, — подсказал Аберфорт.

Мне показалось, будто сломалась каждая кость в моем теле. Аберфорт был желчным человеком.

— Да. Совершенно бессмысленно, — выдавил я. — И так и останется, если сейчас уйти.

Аберфорт покачал головой и больше ничего не спрашивал, кажется, ему все стало про меня понятно. Он не поверил моим словам.

— Я понимаю это, — произнес Уэллс. — Мне тоже нужна месть.

Еще некоторое время мы сидели молча. У меня было ужасное чувство, что Аберфорт был прав, и я опять соврал и больше не получалось проглотить ни кусочка. Потом наконец появился Кингсли.

— Рад, что все в сборе, — сказал он. — Вы уже начали обсуждать?

Уэллс рассказал, что они пытались найти Крессвелла, Крюкохвата и Кровняка, скрывавшихся от министерства, однако, пока успеха в этом не достигли. Это было не удивительно — если их было бы так легко найти, министерство давно бы справилось.

Мы немного поговорили о каких-то незначительных вещах, а потом я поднялся, чтобы уходить. При дальнейшей беседе мне присутствовать не стоило, чтобы пожиратели не могли при случае узнать что-нибудь у меня. О многом мне, впрочем, случилось узнать в дальнейшем.

Главной целью было помочь Гарри Поттеру отыскать и уничтожить крестражи. Крестражей у Волан-де-Морта было семь: его дневник школьных лет, кольцо Мраксов с Воскрешающим Камнем, медальон Салазара Слизерина, чаша Пенелопы Пуффендуй, диадема Кандиды Когтевран, змея, повсюду следовавшая за ним, и последний обломок, о котором мы ничего тогда не знали — сделавший Гарри Поттера избранным.

Дневник и кольцо были уничтожены. Медальон был у Гарри Поттера.

Кингсли занимался чашей Пенелопы Пуффендуй — украсть ее не получится, но его активные действия в конце концов вынудят Волан-де-Морта перевезти ее поближе к себе, в Англию. Тогда она окажется в одном из сейфов банка Гринготтс, откуда ее похитит Гарри Поттер.

Я также предполагал, что диадемой Кандиды Когтевран занимался Северус Снейп — что именно он перенес ее в Хогвартс, однако, кажется, ошибся в этом. Вероятно, загадка того, как диадема появилась в Хогвартсе, никогда не будет решена.