Староста, который хотел достичь власти (джен)

Прошел уже почти месяц с тех пор, как Уэллса заключили в Азкабан. Миновало Рождество (все еще занимавший соседнюю камеру Долохов, утверждал, что до Рождества еще далеко, хотя и не объяснял, что имеет в виду) и занялся январь. В очередной раз на замок опустилась глубокая ночь, но Уэллс не мог заснуть. Долохову тоже не спалось, и он не переставая декламировал какие-то отрывки из русских романтических поэтов, скверно потом растолковывая смысл стихов на английском.

— Это стихотворение про смерть, — с мрачной значимостью объявил он перед очередным произведением. Иссохший голос сам по себе создавал мрачную атмосферу, а уж, учитывая обстоятельства слушать его становилось и вовсе невыносимо. Уэллс, по крайней мере, в какой-то момент решил, что с него уже достаточно.

— Мистер Долохов, — влез он, как раз посередине строфы, — и так тошно, а тут еще вы со своими стихами про смерть. Давайте лучше сыграем в «Правду или Действие»*?

Тот, казалось, был оскорблен до глубины души.

— Видимо, я метал бисер перед свиньей, — желчно заметил он.

— Вам ли во мне разочаровываться, — отозвался Уэллс. — Правда или Действие?

В этот момент откуда-то слева послышался грохот. Камни скрежетали, со всей силы ударялись друг об друга, стояла такая какофония, что, казалось, чтобы создать ее, должна была обвалиться, по меньшей мере, половина стены.

Уэллс, вскочил на ноги и метнулся к двери, заглянув в замочную скважину. Так он мог увидеть не очень много, но, насколько он мог судить, коридор был пуст, не было даже ни одного дементора, что было странно, ведь, в отличие от охранников-людей, ночью они точно так же парили по коридорам, как и днем.

— Интересно, что это было, — сам себе пробормотал Уэллс, стараясь пристроиться у замочной скважины так, чтобы рассмотреть еще что-нибудь. Тем временем скрежет камней утих, сменившись шумом сражения. Несколько голосов выкрикивали заклятия, кто-то пытался отдавать распоряжения, слышались звуки ударов и треск искр.

— Они пришли за мной! Наконец! — Долохов рассмеялся свои сухим, кашляющим смехом. — Вот и подошло к концу наше знакомство…

Уэллс понял, что это, скорее всего, была правда, что и подтвердилось, когда послышались шаги, и по коридору к камере Долохова торопливо подошла фигура, закутанная в темный плащ и прятавшая лицо за маской.

— Антонин Долохов? — услышал Уэллс через стену. Голос показался ему знакомым, без сомнения, это говорил Роули. На виске дернуло.

— А как вы сами думаете?

Уэллс подумал о том, что Долохов обещал его убить, и не было сомнений, что это свое обещание он попытается выполнить. Пусть даже только что они общались вполне дружелюбно. А если уж тут был еще и Роули…

— Пойдемте…

— Вы новенький? Как вас зовут? — голос Долохова все еще был слабым, в нем была еще и жесткость. Он был человеком, которого слушали и которому повиновались.

— Роули, Торфинн Роули.

Уэллс понял, что не ошибся. Они придут за ним и тогда останется только продать свою шкуру подороже. Долохов тем временем продолжал:

— Значит так, Роули, одолжите мне, пожалуйста, вашу волшебную палочку. У меня есть личное дело, — его сухой, как бумага, голос дрожал от возбуждения.

Роули, разумеется, не обрадовала такая перспектива, однако, Долохов оказался убедителен.

— Это личное… — он сказал что-то еще, но это было уже не важно. Главное — у него появилась палочка.

Уэллс вжался в стену возле двери. Скрип. Шаги в коридоре.

— Просто подождите здесь… — возились с замком.

Дверь распахнулась и, Уэллс, не помня себя, бросился на Долохова, толкнул его, ударил о дверной косяк. Тот хрипло вскрикнул. Не дать ему опомниться...

К счастью, Долохов ослаб в заключении.

Уэллс обхватил его за голову, ударил снова. Руки становились липкими от крови. Что-то попалось под ногу — отшвырнуть в сторону. Уэллс ударил еще раз теперь, может быть, сломав Долохову нос.

Слышались торопливо приближающиеся шаги — Роули понял, что что-то пошло не по плану. Вот он, край его плаща… Уэллс вытолкнул окровавленного Долохова в коридор и захлопнул дверь, прижавшись к ней спиной. Мгновение, чтобы прийти в себя… Вдруг взгляд его упал на лежавшую на полу волшебную палочку. Палочка Роули.

«У него нет другой», — неожиданно понял Уэллс. Его охватила почти безумная радость, такая, от которой руки начинают дрожать, как в припадке.

Схватив палочку, он выскочил в коридор.

— Ты? — Роули был удивлен. Уэллс оглушил его заклятием, даже не задумываясь, что делает. Ему нельзя было задерживаться: здесь, наверняка были и другие пожиратели смерти. Но на несколько секунд он все-таки замер, стоял, направив на Долохова волшебную палочку.

— Понимаю, убивать ты меня не собираешься, — с волчьей усмешкой поинтересовался тот.

Но Уэллс собирался. Долохов честно сказал ему, что не видит ничего плохого в смерти сотен невинных людей, и нельзя было оставить его в живых после этого. Даже если это означало, что он сам станет похожим на него. Убивающего заклятия Уэллс никогда не применял, но были и другие варианты.

— Гелидио… — не закончив, Уэллс отпрянул — струя зеленого огня едва не попала в его вытянутую руку.

— Кто это еще?! — как оказалось, из-за поворота коридора показалось еще четверо: двое в масках и двое арестантов. Хуже того, за ними с клекотом плыли дементоры. Значит они никуда не делись. Уэллс почувствовал, как силы покидают его, словно надежда уходила и оставалось только умереть. Сосредоточиться на заклятиях становилось сложнее…

— Убейте его! — Роули пришел в себя и уже поднимался на ноги. — У него моя палочка!

Долохов осклабился и снова, то ли закашлялся, то ли засмеялся.

Уэллс понял, что свой шанс он упустил, что теперь остается только уходить.

Если получится.

Запустив несколькими оглушающими заклятиями в Долохова и Роули, он бросился обратно камеру. Здесь было окно, так что он точно знал, что эта стена выходит на улицу.

Грохот. Разлетающаяся от взрыва каменная кладка. Уэллсу пришлось повторить заклятие, как кажется, сотню раз, прежде чем в камеру ворвался ледяной, пахнущий солью морской воздух. Он бросился вперед, принялся протискиваться между торчащими камнями, ободрав, наверное, всю спину.

— Он здесь! — крикнули сзади. — Быстр…

Резкие струи ветра обрезали окончание фразы и Уэллс понял, что падает. Воздух засвистел в ушах, а бурлящее черное море быстро приближалось.

— Арресто Моментум! — выкрикнул он.

С мягким плеском, погружаясь в холодную, как лед воду, Уэллс чувствовал невероятный подъем — от того, что удалось сбежать — и необычайную досаду — от того, что более поганой идеи, чем прыгнуть в ледяное бурлящее море придумать было сложно.

Представить какое-нибудь местечко потеплее не составило труда, и Уэллс, ругаясь сквозь стучащие от холода зубы, оказался на окраине небольшой деревни. Морская вода, которую он ненароком взял с собой, с плеском осыпалась вокруг него. Подпрыгивая на месте, он принялся сушить одежду и отогреваться.

Его одежда, впрочем, даже в самом лучшем случае, плохо подходила для зимней промозглости, так что, едва закончив, Уэллс устремился к приветливо распахивавшему двери заведению под названием «Голова Принца».

Сидевшие за стойкой маглы проводили его вопросительными взглядами: мало того, что он был одет в нечто, напоминающее в самом лучшем случае старую и драную серую пижаму, так еще и слишком легко для такой погоды. Одна старушка сказала своей соседке (слишком громко, ибо они обе были туговаты на ухо): «из лечебницы», — после чего все посетители стали коситься на Уэллса с опаской.

Тот, впрочем, не обратил на это внимания. Теплый грог (за который, разумеется, платить пришлось заклятием конфундус) был очень кстати и, заодно, помог привести мысли в порядок.

Уэллс, конечно, не обольщался по поводу своего будущего: с этого дня он должен будет скрываться, ведь возвращаться в тюрьму у него не было никакого желания. Впрочем, несмотря на все эти сложности, пока его переполняло счастье: он сбежал из Азкабана.

* «Правда или Действие» она же «Truth or Dare» или «Questions and Commands» на самом деле гораздо старше, чем может показаться. В частности, она была известна под последним названием в Викторианскую эпоху