Бесконечная дорога (джен)

Когда любим, становишься сильным, а когда любишь — смелым.

Лао Цзы.

Лето плотно окутало Хогвартс, солнечный свет желтел, как сливочное масло. Хагрид докладывал о рекордном приплоде лечурок, Спраут уехала копаться в загадочной флоре Египта, Минерва по самые кончики кошачьих усов ушла в подготовку к новому учебному году. Дамблдор был занят тем, что напускал на себя вид загадочный и непроницаемый, но это было так для него типично, что вряд ли заслуживает отдельного упоминания.

Северус наслаждался замком, свободным от несносной визгливой мелюзги, выставления оценок и всего прочего, что составляет самую отвратительную во все времена профессию — преподавание. Он избегал учительской, дабы Минерва не попыталась засадить его за какую-нибудь бюрократию, а еще потому, что Флитвик в очередной раз перерабатывал учебный план. В неисцелимой тупости своего оптимизма он никак не мог принять тот факт, что Северус ни за что не станет отдавать преподаванию больше необходимого минимума. Он до сих пор пользовался программой, которую составил в двадцать один год, набросав ее за неделю до начала занятий. Мелкие засранцы могли бы чему-нибудь по ней научиться (или нет, на их выбор).

Однако сегодня отсутствия учеников было недостаточно для того, чтобы его настроение стало приемлемым для человеческого общества: Дамблдор наконец выбрал нового преподавателя защиты от Темных искусств. Как и в прошлые одиннадцать раз, он пригласил Северуса к себе в кабинет, чтобы попотчевать его чаем со сладостями — и испортить их новостями о том, что он опять отклонил ходатайство Северуса в пользу очередного болвана.

И в этот раз его выбор оказался даже хуже, чем в предыдущие.

— Гилдерой Локхарт? — ни в одном языке, ни в маггловском, ни в магическом, не было проклятия, способного описать всю бездну его ненависти и отвращения. Так он и сказал.

— Ну, — ответил Дамблдор со смирением, которому Северус не поверил ни на миг, — после того, что случилось с прошлым соискателем, я решил выбрать кого-нибудь, кем Том попытается овладеть с наименьшей вероятностью. Пончик с повидлом, Северус?

Северус проигнорировал пончики, покрытые розовой глазурью и, судя по виду, наполненные повидлом. «Тут от одного укуса может случиться гипергликемическая кома», — подумал он с раздражением.

— А если он скопытится, невелика беда, — сказал он со всей возможной язвительностью.

— Ну-ну, Северус, — пожурил Дамблдор, но Северус был уверен, что сказано это было без души. А как иначе? Ведь речь шла о Гилдерое Локхарте.

— На него же больно смотреть. В буквальном смысле. Он в блестках.

— Я и сам испытываю тягу к блесткам, — произнес Дамблдор, шевельнув усами. Сегодня на нем была мантия глубокого, сумеречного пурпурного цвета с вышитой на ней картой звездного неба. На правом рукаве блистал Козерог, на плече — Лира.

— Собрания в учительской повеселеют. Уже представляю лицо Минервы.

Дамблдор улыбнулся, но потом загрустил, и его взгляд замер на потрескивающих в камине дровах. Отблески огня выбелили радужки его глаз. Северус помнил время, когда Дамблдор не топил камин летом. Он постарел.

Директора Хогвартса следили за ними из-под полузакрытых век. Однажды человек, сидящий напротив, тоже будет среди них, притворяясь дремлющим. Северуса всегда удивляло, насколько ему неприятно об этом думать. Будет ли портрет Дамблдора хотя бы вполовину так умен, коварен и неприятно проницателен, как живой оригинал?

Если Дамблдор умрет раньше, чем покончит с Темным Лордом, им останется только надеяться на это.

— Ты что-то почувствовал? — спросил Дамблдор. Его глаза были яркими и светлыми настолько, что в них было почти больно смотреть.

В камине щелкнуло. Левое предплечье Северуса покалывало — от настороженности, не от обжигающе-холодного биения изначальной магии. С некоторым усилием он удержался от того, чтобы потереть Метку.

— Пока ничего.

— Хорошо, — Дамблдор откинулся на спинку кресла, складывая пальцы домиком. — Пожалуй, еще слишком рано, прошло всего два месяца…

Северус вспомнил изломанное тело Квиррелла, дыру в его затылке, кровавое месиво рваного лица, и ему захотелось улыбнуться. Он подавил это желание. Дамблдор обязательно бы помрачнел и заявил, что следует вечно оплакивать гибель врагов, — то есть начал бы нести всю эту благостную сентиментальную чушь, которую Северус на дух не переносил.

— Как, по-вашему, ему удалось уйти?

— Я полагаю, на данный момент он где-то меж телесным и духовным.

Северуса для начала интересовало, как ублюдок вообще выжил. Он знал, что у Дамблдора были некие теории, но насчет них старый козел был особенно загадочен и непроницаем.

— Вряд ли он сможет властвовать над Англией без тела, — отметил он.

— Верно, — согласился Дамблдор. — Не сможет. А значит, однажды тело ему понадобится. Как ты думаешь, какую он примет форму?

— О чем это вы спрашиваете? Не думаю ли я, что он вернется в виде гигантской сороконожки?

Дамблдор опять дрогнул усами, но спросил все так же спокойно:

— Как ты считаешь, Лорд Волдеморт…

— Не надо, — голос Северуса хрупко надломился, — называть его имя.

Дамблдор открыл рот, снова закрыл. В его глазах отразилось такое всепоглощающее сочувствие, что Северусу стало тошно.

— Прости, мой дорогой мальчик. Как считаешь, овладеет ли Том чужим телом, как в этот раз?

Северус заставил себя подумать о Темном Лорде не как о том, чем он был два месяца назад, — нелепом и омерзительном отпечатке на затылке дурака, — но как о волшебнике, который выжег на его руке Темную Метку. Лицо Темного Лорда было белым, как кость, глаза отливали красным, словно кровь на воде, вьющиеся волосы — черны как смоль.

Будешь ли ты служить мне преданно, Северус? Поклянешься ли в верности? Отдашь ли мне свою душу?

Даже тогда это казалось любовью, искаженной и превращенной в нечто такое, чем любовь никогда не должна была стать. Не должна была, но так легко стала.

— Это было лишь средство на пути к цели, — сказал Северус, когда воспоминания поблекли, как свет угасающего костра. — Квиррелл… был слаб. Темный Лорд использовал его и презирал, и он в любом случае избавился бы от него в итоге. Он никого не сочтет достойным вместилищем.

— И я так думаю, — пробормотал Дамблдор. — Он захочет вернуть свой собственный облик.

— Есть способы его воссоздать. Несколько могу назвать не задумываясь.

Дамблдор одарил его одним из своих Взглядов, правда, Северус не смог определить, каким именно — строгим, серьезным или одобрительным. Некромантия была одним из темнейших разделов Темной магии, и Дамблдор отвергал ее полностью, хотя мало с кем мог ее обсудить в своих рядах добра и света.

— Многие ли из его последователей о них знают? — спросил он Северуса. Тот пожал плечами.

— Немногие. Беллатрикс. Люциус может выяснить без труда, хотя исследования, — кроме разве что подъюбочных, добавил он про себя, — никогда его не интересовали. Впрочем, знает сам Темный Лорд. Ему нужно будет лишь найти любого, кто захочет помочь.

— А среди тех, кто избежал Азкабана?

— Среди тех, кто избежал Азкабана, ни один, — уверенно ответил Северус. — Но лучше бы вам надеяться, что Белла останется под замком.

— Да, — согласился Дамблдор. — Будем надеяться.

И улыбнулся. Улыбка не выглядела принужденной, хотя у Северуса не укладывалось в голове, как можно в такой момент искренне улыбаться.

— Ну что ж! Благодарю тебя, мой мальчик, за ценные наблюдения. Думаю, хватит на сегодня тьмы.

Северус додумал не прозвучавшее: «Для нее у нас еще будет много долгих дней и ночей».

— Ты уже составил новое расписание? — спросил Дамблдор, чуть заметно поблескивая левым глазом.

— Нет — с самого восемьдесят первого, — невозмутимо отозвался Северус. — И не собираюсь, пока ученики не перестанут быть такими тупицами.

— Ну же, Северус, даже тебе порой хватает духа признать, что кое-кто из них чуть ли не умен. Как насчет мисс Грейнджер? Подруги юной Гарриет Поттер.

Вот оно. Северус знал, что рано или поздно до этого дойдет. Дамблдор не упоминал девочку с самого лета, с того дня, как она взобралась на поезд вместе с остальными мелкими негодяями, но Северус понимал, что директорская сдержанность не продлится долго. Что ж, он на это не клюнет. Ни обманом, ни уговорами, ни посулами его не заставят поделиться мыслями об этой девочке. Дамблдор предпринимал все новые и новые попытки, но Северусу каждый раз удавалось хладнокровно уклоняться от…

«Что ты думаешь о Гарриет, Северус? Кажется, сегодня ты впервые вел у нее урок?»

Этот урок до сих пор стоял перед глазами. Первая встреча с первокурсниками всегда приводила его в замешательство — такими они были маленькими; каждый раз приходилось преодолевать поток воспоминаний, в которых он сам был таким же юным и неопытным и еще не знал, в какие темные и страшные дебри занесет его будущее. Мир волшебников очень тесен, он всегда полон знакомых лиц в новых перерождениях. Но тот урок… Платиново-светлые волосы Драко, его нетерпеливая усмешка — миниатюрная копия Люциуса, и эта девочка…

Когда он впервые увидел ее в мерцающем сиянии праздничных свечей, то немедленно подумал о Поттере, и удар отвращения был настолько силен, что он ощутил его физически, словно что-то перевернулось в животе. У нее были такие же всклокоченные волосы, такое же тонкое лицо; очки и бесформенная школьная мантия завершали полную иллюзию того, что маленький Джеймс Поттер восстал из мертвых, чтобы напомнить Северусу обо всем, чего он боялся и чему был свидетелем.

Это чувство вновь всколыхнулось следующим утром на уроке зелий при виде худенького, так похожего на Поттера, лица и фамилии в журнале. Он высмотрел девочку в промозглой мгле подземелья и уставился на нее, как он был уверен, с неприкрытой ненавистью, а она взглянула в ответ большими тревожными глазами, не уступая, но как будто становясь меньше ростом, словно пыталась одновременно спасти и себя, и свое достоинство. Поттер никогда на него так не смотрел. Поттеру незачем было так смотреть. Поттер всегда имел вид надменный и самодовольный, он никогда не ощущал потребности съеживаться. Он даже не знал, что это такое.

А Северус знал это чувство и понимал его. И он вспомнил, что где-то там, за путаницей черных волос и уродливыми очками, были глаза Лили, и они смотрели на него испуганно, как Лили никогда не смотрела. Она могла глядеть на него с недоверием, с отвращением, с надменным презрением, — но только не со страхом. Она никогда не опускалась до того, чтобы его бояться.

И все, что от нее осталось — большеглазая девочка в уродливых очках, сидящая у него на уроке зелий. Именно ради этого он пожертвовал своим будущим в двадцать один год — ради маленькой амальгамы двух убитых им людей, с глазами Лили и волосами Поттера.

Что ты думаешь о Гарриет, Северус?

Она была тем, что осталось от Лили, и он поклялся ее защитить. Это было все, что он знал. Все, что ему нужно было знать.

Так или иначе, он ненавидел детей.

— Мисс Грейнджер, — произнес он, возвращаясь в залитый солнцем кабинет Дамблдора и для пущего правдоподобия натягивая на лицо ухмылку, — не настолько тупа, как остальные монстреныши, тут я с вами согласен. Но ей недостает оригинальности. И она слишком жаждет одобрения.

Дамблдора это, кажется, позабавило.

— Разумеется, она не получает его от декана Слизерина?

— Она напрасно выставляет свои желания напоказ.

Борода Дамблдора шевельнулась, как будто он широко улыбнулся.

— Но, думаю, она не из тех, кого легко сломить?

— А жаль, — проворчал Северус, и предстоящие годы показались ему еще бесконечнее из-за чрезмерно объемистых эссе Грейнджер.

— Для мисс Поттер только к лучшему иметь подругу с таким твердым характером, — сказал Дамблдор. — Лепешку с малиной, Северус? Ты даже не прикоснулся к десерту.

В углу за столом Дамблдора что-то булькнуло предсмертным хрипом.

— У вашего феникса такой вид, как будто он вот-вот концы отдаст, — заметил Северус, подцепил лепешку и принялся ее крошить.

— Его день сожжения близок. Однако, — Дамблдор встал с кресла, аккуратно отряхивая с бороды крошки, — сейчас ему нужно помочь с кормлением. Спасибо, что напомнил, мой мальчик.

От необходимости отвечать Северуса спас домовой эльф, с хлопком материализовавшийся в кабинете. В руке он сжимал обычный, судя по виду, маггловский конверт.

— Письмо для хозяина директора профессора Дамблдора, сэр, — пискнул домовик, низко кланяясь и протягивая конверт над головой.

— Не мог бы ты его забрать, Северус? — попросил Дамблдор, склонившись над фениксом.

Эльф подал гладкий белый конверт, словно это было подношение принцу древней Персии. Северус его взял и отмахнулся той же рукой, отпуская эльфа.

— Это маггловская почта, — сказал он, перевернув конверт, когда эльф исчез. И уставился на обратный адрес: — От… мисс Грейнджер.

От знакомого убористого почерка сразу заболели глаза. Слишком много проклятых эссе. Он поклялся снизить отметку на целый балл, если в следующий раз она сдаст сочинение хоть на четверть дюйма больше заданной длины.

— От мисс Грейнджер? — в голосе Дамблдора звучало удивление. — Я думал, у нее есть сова. Что ж, век живи. Не мог бы ты открыть его и прочитать мне, Северус?

Северус надорвал и раскрыл конверт, развернул письмо. Добравшись до середины первого абзаца, он смял пустой конверт. Он был почти удивлен, насколько прочитанное его задело. Он-то считал, что ему все равно.

— Северус? — окликнул Дамблдор.

— Я так и знал, — отозвался тот. Он дочитал письмо до конца и рыкнул: — Черт, так и знал.

— Что именно, мой мальчик?

— Петуния, — сказал Северус, и ядовитый голос наложился на эхо воспоминания: «Вы уроды, вот вы кто». — Как только она узнала наверняка, что девочка — ведьма, вся ее застарелая ненависть и зависть вернулись. Я же вам говорил.

Он действительно говорил об этом, как только пробрался через первые круги своей скорби. Он представлял лицо Лили, если бы она узнала, что ее дитя доверили ее сестричке-магоненавистнице, которая настолько презирала собственную заурядность, что терпеть не могла уникальности в других; но отчаяние от осознания, что Лили не узнает этого никогда, подавляло все остальные мысли, — в том числе и слабый росток тревоги о самом ребенке, пока тот окончательно не увял в забвении. По крайней мере, он не вспоминал о девочке непосредственно. Время от времени тот факт, что она существует, всплывал на поверхности его сознания, как обломки кораблекрушения на волнах, но течения повседневной жизни всегда сносили их вдаль, в бездны его раскаяния и ненависти к себе.

Дамблдор прошелестел обратно к креслу.

— Северус, если что-нибудь произошло с Гарриет, мне следует знать, — сказал он с такой мягкостью, что у Северуса заалело в глазах еще сильнее, чем должно было в этой сплошь заляпанной красным, кричаще гриффиндорской комнате.

— О? «Сэр, Гарриет не отвечает на письма — ни мне, ни Рону. Я написала ей уже, наверное, двадцать раз, сказала, как я о ней беспокоюсь, но не получила ни одного письма, и Рон написал мне, что Гарриет отправили письмо из отдела Неправомерного Использования Магии за незаконное применение чар парения, и теперь я беспокоюсь еще сильнее, потому что мы даже не проходили еще чары парения, они будут только в этом году…»

Он прервался, прищурившись: на лице Дамблдора промелькнул выразительный проблеск какого-то чувства.

— Вы знали о письме из Министерства.

— Да, мои друзья следят, чтобы я был в достаточной степени осведомлен, — спокойно сказал Дамблдор.

— Да? — Северус помахал перед ним письмом Грейнджер. — А вот об этом вы достаточно осведомлены?

— Ты полагаешь, что Петуния запрещает мисс Поттер общаться с друзьями?

Это звучало мелочно — как раз в стиле Петунии, и на фоне незначительности нанесенной обиды его ярость выглядела смехотворно. Он это понимал. Но он вспомнил девочку на приветственном пиру — как она улыбалась, словно ждала, что ее одернут, как ела, словно боялась, что еду отберут, и эхо слов Петунии, сказанных десятилетия назад, пронеслось в его голове: «Ты и этот мальчишка Снейп — вы уроды, вот вы кто, и хорошо, что вас держат подальше от нормальных людей для нашей безопасности».

Его уже давно не удивляла жестокость, на которую способен человек. Он и сам издевался над детьми на регулярной основе.

— Не исключаю, что Петуния сжигала письма у нее на глазах.

Северус не смог прочесть выражение лица Дамблдора, но оно напомнило ему, как однажды он, девятилетний, всей душой пожалел, что рассказал Лили, как ненавидит возвращаться домой.

— Как бы ты мне посоветовал поступить, Северус? — спросил Дамблдор невозмутимо.

— Пригрозить Петунии, — ответил он без тени иронии. — Или позволить мне это сделать.

О да, это было бы замечательно… Ему еще не выпадала возможность как следует припугнуть Петунию… Всегда приходилось сдерживаться…

Дамблдор смотрел на стоящий у дальней стены кабинета закрытый шкаф с вырезанным на дверцах узором из виноградных лоз. Там он хранил фотографии членов Ордена: личные снимки, которые они сами ему присылали. Была там и фотография Лили. Северус знал, что она там есть, хотя никогда ее сам не видел. Он был уверен, что на нем она стоит в объятьях Поттера, может быть, даже в день свадьбы.

— Да, — сказал Дамблдор медленно. — Да, думаю, тебе стоит туда сходить.

В первый момент Северус подумал, что ослышался.

— Что?

Дамблдор глядел на него, непроницаемо-сияющий, как одностороннее зеркало.

— Тебе надо сходить к Дурслям.

Северус уставился на него, потом поднял свою чашку и многозначительно в нее заглянул:

— Что было в этом чае?

— Не помешает обновить сведения о Гарриет.

Северус со стуком поставил чашку обратно.

— Рецидива не боитесь? — спросил он едко. — Не так давно запугивание людей на дому было моей профессией.

Взгляд Дамблдора остался спокойным и глубоким, как озеро в полдень.

— Думаю, это было давно, мой мальчик.

Для некоторых вещей нет срока давности, — шепнул холодный голос в голове Северуса.

— Вы никогда не разрешали мне даже узнать, где они живут, — он ощутил какой-то противоречивый порыв доказать Дамблдору, что тот не должен давать Северусу того, что он хочет. Что ему следует держать его подальше от соблазна быть жестоким с тем, кто ему отвратителен.

— Я доверяю тебе, Северус, — сказал Дамблдор — и словно связал его этими словами.

Нельзя доверять слизеринцу, директор.

— Адрес?

Дамблдор ответил.

Спускаясь по вращающейся лестнице, Северус поймал себя на мысли, что гадает, рассказала ли Лили сестре, что именно положило конец их дружбе.

И обнаружил, что надеется: Петуния знает все.

* * *

— Может, мне надо сделать себе тюремную наколку, — сказала Гарриет. — Как думаешь?

Хедвиг нахохлилась.

— Распушись вот настолько, если да, — Гарриет показала пальцами пару сантиметров, а потом чуть побольше: — И вот настолько, если нет.

Хедвиг спрятала голову под крыло.

— Вообще не помогла, знаешь ли, — Гарриет погладила ее по голове. Сова недовольно ухнула.

— Понимаю, — вздохнула Гарриет. — Извини, правда.

Они были заперты в самой маленькой спальне Дурслей с дополнительными засовами на двери и решеткой на окне. Технически Хедвиг полагалось быть в клетке, но Гарриет взломала замок обломком пера, найденным в кармане джинсов. Она не могла выпустить Хедвиг полетать, что было сразу заметно по запаху совиного помета, но хотя бы из клетки ее вызволила.

— Все равно я их не умею делать, — сказала она, поглаживая Хедвиг, вцепившуюся когтями в спинку ее кровати. Гарриет понадеялась, что от когтей останутся следы и что тетя Петуния обнаружит их только после того, как они окажутся в безопасности на платформе 9 ¾.

Но потом она взглянула на решетку, затянувшую небо, и вспомнила, как над ней нависло лиловое свинячье лицо дяди Вернона, шипя: «Ты никогда не вернешься в эту школу… А если попытаешься выбраться колдовством, тебя отчислят…»

— А я знаю, что бы я изобразила, — сказала Гарриет уныло. — Хогвартс. Отличная была бы памятка, раз мне больше его не видать.

Хедвиг одарила ее пронзительным желтоглазым взглядом, словно говоря: «Пожалуйста, давай без драматизма». А может, это было: «Все из-за тебя». Или даже: «И это если не учитывать, что мы толком не ели с тех пор, как нас тут заперли».

В последний раз им досталась миска ледяного консервированного супа. Гарриет отдала Хедвиг большую часть разваренных овощей, поскольку из них двоих сова была более невиновна. Хотя это и не Гарриет уничтожила торт и запустила внутрь сову, которая так напугала эту глупую миссис Мейсон: это все тот проклятый домовой эльф.

Добби. Просто Добби. Добби домовой эльф. Он так и представился. От встречи с ним у Гарриет осталось престранное впечатление — не только потому, что сам он был очень странным, но и потому что ей впервые было искренне жалко того, кому она, тем не менее, с удовольствием свернула бы тощую зеленую шею. А ведь до встречи с Добби она считала, что ей плохо живется у Дурслей…

Ха. Теперь это понятие обрело новую глубину.

Она приставала к Хедвиг с расспросами и теориями насчет Добби и того, о чем он сказал. Огромная опасность в Хогвартсе? Что это может быть? Откуда он узнал? Зачем ему вообще так напрягаться, пытаясь предупредить и защитить Гарриет, которая его, конечно, никогда раньше не видела?

Хедвиг не делала никаких ответных заявлений — она только либо нахохливалась, либо засыпала; но больше Гарриет не с кем было поговорить. Зато теперь она хотя бы знала, что ей не с кем поговорить не потому, что ее заперли в Тисовой Тюрьме и у нее нет друзей. Это Добби перехватывал ее письма.

Гермиона, Хагрид и Рон наверняка волновались. По крайней мере, она на это надеялась, так как в этом случае ее, возможно, не бросят тут гнить. Может, Гермиона что-нибудь придумает… Как-нибудь найдет Гарриет… Или даст знать учителям. Хотя Гарриет не была уверена, что школа сможет что-то предпринять, если законные опекуны хотят держать ее здесь.

Она как раз воображала, как Гермиона находит ее выбеленные временем кости на полу самой маленькой спальни Дурслей, когда услышала, как скрипнул пол за дверью ее спальни. Уже пора обедать? Желудок до тошноты ныл от голода. До нее, кажется, уже несколько часов доносился запах жареного цыпленка тети Петуньи. Не то чтобы он ей перепал, конечно.

Она выпрямилась, когда за дверью раздалось: щелк-щелк-щелк.

Все замки открылись разом.

Она встала с кровати, широко распахнув глаза — и отшатнулась назад, когда последний замок вывернуло с такой силой, что на коврик посыпались щепки, и дверь с грохотом распахнулась внутрь.

Должно быть, от голода у нее начался бред, потому что темная фигура за дверью была похожа на профессора Снейпа.

Снейпобред шагнул в комнату с закаменевшим от ярости лицом. Гарриет еще никогда не видела его настолько злым — да она вообще никогда и никого не видела настолько злым! — но ее впечатлила сила собственного воображения, потому что этот Снейп выглядел чертовски жутко.

Он скользнул по комнате изучающим взглядом, словно разбирая ее на составляющие. Покосившийся шкаф, тусклые обои, неубранная постель, стол с заляпанной пометом клеткой Хедвиг. Его лицо дрогнуло, когда он посмотрел сквозь нее, но он гораздо больше времени провел, рассматривая клетку, чем Гарриет. Вероятно, ее воображение просто шло по привычным маршрутам из жизни: Снейп почти полностью игнорировал ее в течение прошлого года.

Потом он отвернулся. Ее сердце подпрыгнуло при мысли, что он собирается уходить, потому что, даже если она просто сошла с ума, Снейп оставался частью Хогвартса и магии, а она страшно по ним скучала.

Но он не уходил. Он смотрел вниз, на кошачью дверцу в двери, через которую тетя Петуния просовывала еду.

Потом он опять повернулся к ней, и от выражения его лица у Гарриет побежали мурашки.

Мгновение он смотрел на нее с такой свирепостью, что ее можно было принять за ненависть.

— Где ваши вещи? — спросил он. Прямо как на уроке: говорит почти шепотом, но слышно каждое слово. И каждое слово обжигает уши, как мороз.

— Эм… школьные вещи? — ее голос прозвучал тонко и слабо. Но он только глядел на нее все так же жутко и злобно, и она сказала: — Э… они внизу, в чулане под лестницей.

— Собирайте все, что вам тут нужно, и идите за мной.

Профессора Снейпа не спрашиваешь: «Зачем?» — ты просто делаешь, как он сказал. Она запихала в старый маггловский рюкзак свои рубашки, штаны, носки и трусы (стараясь по возможности прятать трусы от взгляда Снейпа), а потом хотела было заманить Хедвиг в клетку. Но у нее на пути, между столом и кроватью, стоял Снейп и смотрел на окно. На решетку.

Он промолчал, и Гарриет тоже. Она подозвала Хедвиг себе на руку и порадовалась, что надела ветровку, когда когти совы царапнули ее через нейлон.

Снейп подхватил клетку Хедвиг и вымелся наружу, в тишине мазнув по полу подолом мантии.

В тишине…

Гарриет, прислушиваясь, вышла следом за ним в коридор. Она смогла разобрать, что внизу бормочет телевизор, но не услышала ни голосов, ни движения. На лестничной площадке висел густой запах подливки и розмарина от тетиной стряпни. Рот наполнился слюной, а желудок болезненно скрутило от голода.

Профессор Снейп уже открыл магией чулан и вытащил ее чемодан, и теперь, наклонившись, заглядывал внутрь, словно чтобы проверить, не осталось ли там еще что-нибудь.

— Все должно быть там, — сказала она. — Эм… сэр. Я там не была с конца учебного года.

— Очень хорошо, — Снейп захлопнул дверцу чулана с силой, которая, казалось, сотрясла весь дом. Гарриет вздрогнула.

Когда он сдвинулся в сторону, чтобы поднять ее чемодан, она увидела Дурслей.

Они сидели в столовой и обедали. Тетя Петуния опрокинула бокал с вином; оно разлилось по столу и стекало с края на ковер. Это случилось совсем недавно, капли все еще падали со стола на пол.

Именно это расползающееся пятно и тот факт, что тетя Петуния даже не двинулась, чтобы убрать его, напугали Гарриет больше всего.

Она медленно шагнула мимо Снейпа в комнату. Глаза Дурслей следили за ней — большие, застывше-распахнутые. Вилка Дадли застряла у него во рту, пальцы приклеились к рукояти. Рука тети Петунии завязла в воздухе посреди того же движения, что уронило ее стакан. Дядя Вернон полусогнулся над стулом, словно хотел встать, когда Снейп заморозил его. Заморозил их всех.

Дребезжащий смех из телевизора забренчал в тишине.

Подходя к столу, Гарриет заглянула в глаза каждому из Дурслей по очереди. Она ничего не сказала, а они не могли.

Потом она ухватила куриную ножку с блюда на столе и холодно бросила:

— Увидимся следующим летом.

Вернувшись в коридор, она обнаружила Снейпа, стоящего у открытой входной двери. Его бездонные черные глаза поблескивали.

— Идемте, — его голос обжег холодом.

Гарриет зажала куриную ножку в зубах, успокоила Хедвиг и вышла следом за ним за дверь.