Бесконечная дорога (джен)

Северус ждал зова Метки, обжигающего приказа переместиться к Темному Лорду — приказа, которому ему придется воспротивиться. Метка зудела, как прогрессирующая экзема, а он ходил по своей гостиной туда и обратно, постукивая по ноге палочкой. Горло сдавливало от желания помчаться за восемь этажей в Гриффиндорскую башню.

Тени внезапно разогнал бело-голубой свет. Он развернулся — в конечностях запульсировал адреналин, сердце едва не остановилось — феникс, патронус Дамблдора, распахнул сияющие крылья.

— Северус, — заговорил феникс голосом Дамблдора, — Гермиона Грейнджер не добралась до родителей, и я не могу связаться с Аластором. Иду расследовать, но опасаюсь худшего. Отведи Гарриет в мой кабинет и оставайся там до моего возвращения.

Феникс начал угасать, а Северус уже шел к двери. Грейнджер могли захватить только затем, чтобы выманить Гарриет, а значит…

Но он не дошел до двери — у него подломились колени.

Раньше ему казалось, что Метка обжигает, что страх душит: но он ошибался, до этого мига он ничего не знал о боли. В глазах почернело, думать он мог только о мучительном урагане, вырывающем сердце. Он был на полу, цеплялся за ускользающую реальность, силился овладеть собой. Он возвел защитные стены вокруг своего сознания, сделал то, чему научился ради преодоления отката от Темной магии, чтобы сохранить разум; но затраченное усилие потрясло его, оставив слабым и неловким, мысли подчинялись через силу.

Это Темный Лорд? Кара за предательство?

Боль не утихала. Северусу удалось возвести вокруг мыслей стены, чтобы отгородиться в крошечной крепости своего сознания, в безопасном месте, где можно было подумать и кое-как взять контроль над телом.

Темный Лорд никогда не использовал Метку таким способом. Северус не думал, что это даже возможно — Метка предназначалась для идентификации и как способ вызывать последователей. Но посылать магию через Метку он не мог. Тогда…

Разумеется.

Обет.

Темный Лорд захватил Грейнджер, чтобы выманить Гарриет, и Гарриет…

Очевидно, это очевидно…

Дамблдор… можно вызвать Дамблдора… пусть бросит выслеживать Грейнджер, Гарриет — настоящая цель, как он мог…

Северус с усилием приподнялся на локте. Не удивительно, что Блэк заставил его принять этот обет — эту муку… бесполезная дрянь, какая же это мера защиты, если она разрывает тебя на части при первом же применении?

Если только Темный Лорд уже не поймал ее… если он уже ее не…

С трудом поднимаясь на колени, вцепившись трясущимися руками в косяк, Северус гадал, как долго он здесь пролежал. Палочка выскользнула из дрожащих пальцев, и он потратил несколько долгих драгоценных секунд на то, чтобы поднять ее.

Но она не… не мертва, только в опасности, иначе Северус сам уже был бы мертв…

Он уже встал, ноги почти его держали. Он мог пойти… аппарировать к Темному Лорду и сделать все возможное. Может быть, если он сможет добраться до нее, помочь ей, обет будет считаться исполненным, и хотя бы часть сил вернется. Со шпионажем покончено, это теперь невозможно, ждать нельзя, Темный Лорд уже добрался до нее…

Дрожа всем телом, он открыл дверь.

По другую сторону стоял с поднятой палочкой Муди; он моргнул, а потом улыбнулся своей улыбкой-разрезом.

— Ну, Снейп, — сказал он, — выглядишь не очень.

Северус подумал: «Сектумсемпр…»

— Империо, — произнес Муди, и его улыбка расплылась шире.

Н… ет… — закричал из-за мысленных стен Северус, но соскользнул вовне, не в силах противиться заклинанию из-за того, что уже был заперт внутри себя.

И без того слабый контроль подхватил заклинание Муди, обвил его, связав так крепко, что Северус не мог под ним шевельнуться. Он оказался пойман в им же самим возведенном кубе. Даже его воля, необходимая для освобождения, оказалась в коробке, схваченной Империусом. Ему не была доступна умиротворяющая легкость подчинения — он все видел и чувствовал, но был в ловушке.

— А теперь бросай палочку, — сказал Муди, — и рассказывай, что ты сделал с Гарриет Поттер. Темный Лорд назначил ей встречу… и она опаздывает.

* * *

Гарриет незамеченной прокралась между деревьев. Хотя она и оставляла в снегу след, ночь и черные стволы позволяли спрятаться. Ветер шевелил ветки над головой, деревья потрескивали и скрипели, скрывая звук ее дыхания.

На опушке стало видно, что мерцающий оранжевый свет выхватывает из темноты какие-то фигуры.

Надгробия. Это кладбище.

Перед громадным мраморным надгробием, украшенным черепами с пустыми глазницами, горел костер, отбрасывая неверные тени. Рядом стоял человек в плаще и капюшоне, одной рукой прижимая к себе сверток из одеял. Другая рука была вытянута: она сжимала палочку, указывая на тело, неподвижно лежащее навзничь на присыпанной снегом земле…

Гермиона.

Не побежать к ней немедленно было сложнее всего, что Гарриет доводилось делать в жизни. Ей никогда еще не было страшнее: ни когда она прошла через огонь к Квирреллу на первом курсе и когда она увидела лицо Волдеморта у него на затылке; ни когда она слышала, как ползает вокруг нее Василиск; ни когда земля содрогнулась от прыжка оборотня или когда драконий огонь накалил воздух, обжигая кожу; даже в воспоминании о криках ее матери, умолявшей пощадить Гарриет. Ничто нельзя было сравнить со зрелищем неподвижного лица Гермионы, лежавшей на ледяной земле всего в нескольких футах с закрытыми глазами.

Сверток на руках фигуры в плаще шевельнулся, и шрам Гарриет взорвался болью. Как и ее страх, эта боль не имела равных. Выронив палочку, Гарриет вцепилась в лицо руками, словно прикосновение могло помочь. Леденящий снег ударил по коленям: она лежала на снегу, ничего не видя, скребя по земле ботинками. Голова готова была взорваться, и Гарриет не могла сохранять неподвижность.

Капюшон Мантии-невидимки стащили с ее головы. Стиснув зубы, прищурившись, она посмотрела на бледное, вялое крысиное лицо с каплей пота, свисающей с острого носа…

Хвост.

Она захлебнулась от ярости, ненависти и боли, хватая снег в поисках палочки.

Ее вдруг выдернуло из снега. Мантия спала окончательно: она полетела по воздуху, над Гермионой, к костру…

Что-то сильно и больно ударило по спине, выбив из нее воздух; задыхаясь и сипя, она заскользила по чему-то холодному и твердому, но не по земле…

Из ниоткуда прилетели веревки, оплели ее плечи, руки, ноги, шею, притянули к мраморному надгробию, привязали к нему. Она лягалась и царапалась, но они сжимали все крепче и крепче, и она не могла освободиться.

Тяжело дыша, прижатая к надгробию, неспособная ни пошевелиться, ни даже повернуть голову, она смотрела, как Хвост хромал вокруг костра к свертку одеял, оставленному им на земле.

Сверток дернулся, словно внутри было что-то злое, и шрам у Гарриет обожгло так, что на глаза навернулись слезы.

Что-то засунули ей между зубов — старую тряпку. Она попыталась вывернуть голову, и Хвост ее ударил — щека взорвалась густой болью. Рот наполнила ткань, а голова заныла там, где она ударилась ей о мрамор.

Сквозь пульсирующую боль стал слышен звук, словно тащили что-то тяжелое. Гарриет сморгнула слезы. Хвост толкал к подножию надгробия, где была привязана Гарриет, громадный котел, намного больше него размером, в который мог бы забраться взрослый рослый мужчина. Он разжег под ним потрескивающее бело-голубое пламя.

Из-за огня Гарриет видела только ступни Гермионы. От страха в сердце и боли в голове было тяжело думать ясно. Палочка и Мантия были где-то в снегу, и она не могла даже повернуть голову…

«У меня есть всего одна попытка, чтобы позвать Добби. Сперва надо избавиться от тряпки во рту».

Сверток на земле двигался, нечто внутри становилось все злее и настойчивей, а Гарриет пыталась языком вытолкнуть тряпку. Ткани было так много, что язык едва шевелился.

Жидкость в котле перед ней начала закипать, в ледяной воздух поднимался пар.

По ту сторону огня нога Гермионы вздрогнула.

«Беги, — думала Гарриет, с силой толкая языком тряпку; та не поддавалась. — Беги, убирайся отсюда, скорее…»

— Повелитель, — хрипло сказал Хвост.

Гарриет крутанула рукой под веревками, пытаясь привлечь внимание, как-то отманить Хвоста, пока он не увидел Гермиону.

— Торопись, — произнес холодный высокий голос, от которого в шраме Гарриет эхом отозвалась боль.

Хвост протянул руку с палочкой и вытащил Гермиону из-за костра.

Она была не совсем без сознания, но и в себя пришла не до конца. На щеке был порез, казавшийся черным в прерывистом свете, она была в слезах, по всей одежде — пятна. Она вяло цеплялась за землю, а заклинание Хвоста тянуло ее к основанию могилы, к котлу.

Хвосту, кажется, не хотелось к ней прикасаться. Гермиона приподнялась, дрожа так сильно, что Гарриет заметила это в неверном мерцающем свете.

А потом она увидела Гарриет.

Боль и страх, отразившиеся на ее лице, были такими же сильными, как в душе у Гарриет. Она чуть потрясла головой, словно отрицая присутствие Гарриет перед ней, пойманной и привязанной к надгробию.

Гарриет хотелось закричать. Она была вне себя от страха.

Но она не могла дать Гермионе это увидеть. Она должна была быть сильной ради Гермионы. Должна была заставить ее поверить, что помощь придет, что они не умрут.

Она изгнала весь этот ужас прочь. Удержала взгляд Гермионы и подумала: «Все хорошо, все будет в порядке».

— Убей грязнокровку, — сказал высокий холодный голос.

Гарриет выплюнула тряпку; Хвост поднял руку.

— Хвост! — закричала Гарриет.

Его рука опустилась; Гермиона вскинула руки, закрывая лицо.

Кровь брызнула дугой, и Гермиона упала.

* * *

Северус понимал, что, если бы не сраный Сириус Блэк и его, Северуса, жгучее желание того перехитрить, он никогда бы не пал жертвой такой слабости.

Единственным утешением было только то, что, раз он до сих пор жив, жива и Гарриет. Если она умрет, обет убьет его. Он жив, значит, она тоже. Она все еще жива. Надо постараться, чтобы так было и впредь.

— Так Дамблдор заглотил наживку, — сказал Не-Муди. Он катал палочку между пальцев. — Пошел за мной и грязнокровкой. Это хорошо, но времени у нас мало. Не могу рассчитывать, что он и дальше будет дураком, как все эти месяцы. Он ни разу не заподозрил, кто я. Стареет. Зажился, как и эта жалкая соплячка Поттер. Главные враги Темного Лорда.

Не-Муди рассмеялся. Если бы Северусу подчинялся голос, он бы убедил Не-Муди отвести его к Темному Лорду, до которого Гарриет каким-то образом добралась. Она перехитрила этого гребанного двойника и как-то попала туда сама. Если они оба выживут, он ее убьет…

Хлоп.

Появился Добби. Огонь освещал его со спины.

Северус не мог шевельнуться. Он был заперт в кубе внутри собственного разума, пойман в собственном теле. «Убирайся, УБИРАЙСЯ…»

— Профессор Снейп сэр! — воскликнул Добби, и тут он увидел Не-Муди. Его взгляд метнулся обратно к Северусу, уши встали торчком, и он указал на Не-Муди пальцем: — Ты не навредишь профессору Снейпу!

Магия домовиков отличается от человеческой. Одним взмахом пальца Добби швырнул Не-Муди в воздух, бросил через стоявшее у камина кресло. Но Империус держался, и Северус не мог подать знак, не мог закричать Добби УБИРАТЬСЯ…

Не-Муди заклинанием отбросил кресло и разрезал рукой воздух:

— Авада Кедавра!

Зеленый свет затопил все вокруг. Северус не мог шевельнуться.

Маленькое тело безжизненно рухнуло на пол.

— А знаешь, это досадно, — сказал Не-Муди, вставая на ноги. — Мне всегда нравилась наша эльфийка… Винки… она была добра ко мне. Любила меня сильнее, чем отец.

Угол был неудобным, неправильным, но Северус смотрел на Добби, на его распахнутые глаза, на личико, навсегда оставшееся изумленным.

— Отвлекаешься, Снейп, — сказал Не-Муди. Он шагнул в поле зрения Северуса. Подол его мантии закрыл лицо Добби, его маленькое тельце.

Не-Муди поднял палочку у Северуса перед глазами.

— Сыграем в игру, — произнес он негромко. Свет огня подчеркнул рытвины на его лице. — Называется «Каждый Год, Проведенный Мной в Азкабане, Пока Трусливые Твари Вроде Тебя Ходили на Свободе». Правила хочешь узнать? А то. Какая же игра без правил. Вот первое… Круцио.

Сквозь боль обета эта была мелочью. Как трещины на мраморе.

За стенами, где обитала его воля, недостижимая и неуязвимая, Северус думал: «Гарриет любила этого эльфа».

* * *

— Готово? — спросил высокий холодный голос.

— Г-готово, повелитель…

— Начинай…

Хвост похромал к свертку, но Гарриет могла думать только о Гермионе, неподвижно лежавшей на снегу, о темном пятне, расплывающемся по ее плечу, ее волосах, закрывающих ее повернутое в сторону лицо.

Гарриет не могла дышать, не могла думать.

Котел зашипел, жидкость на поверхности засверкала красными искрами, бесчисленными, как горящие звезды. Сквозь пелену горя Гарриет видела почерневшее, словно освежеванное лицо злобной твари, этой мерзкой нелюди в дрожащих руках Хвоста, и ее сердце коробило от ненависти и отвращения, а шрам рвало болью.

Чудовищное создание скрылось в котле; прыгавшие по воде искры сомкнулись над его плоским лицом с прорезями светящихся глаз, и запинающийся голос Хвоста, дрожащий от усилия, произнес:

— Кость отца, взятая без ведома, да возродит своего сына!

Мрамор под Гарриет пошел трещинами, но она не упала; пыль заклубилась над разломом в камне, туманом полетела к котлу и упала на сверкающую поверхность. По жидкости спиралью разбежались искры, и она вдруг стала яркого, ядовито-голубого цвета.

— Плоть… слуги… — голос Хвоста содрогался от рыданий, словно это ему было страшно, словно это его лучшего друга только что зарезали перед ним. — Отданная… добровольно… да оживит… своего повелителя.

Он достал из-под мантии блестящий кинжал в локоть длинной. Гарриет не закрывала глаза: она держала их открытыми, наблюдая, как он вытягивает правую руку над котлом, держа кинжал в дрожащей левой. У нее было подозрение, что он сейчас сделает, и она ощутила нехорошую радость.

Он взмахнул кинжалом и закричал: кисть руки со всплеском упала в котел. Сердце Гарриет тяжело стучало от боли и горя — Гермиона не пошевелилась, даже когда лицо Хвоста перекосилось в свете котла, загоревшегося угрожающе-ярким красным.

Затем Хвост, хромая, пошел к ней, баюкая у груди обрубок руки.

— Кровь врага… взятая силой… да воскресит… своего врага.

Гарриет была привязана слишком крепко, чтобы сопротивляться. Она натянула веревки, но они держались. Хвост поднял кинжал дрожащей левой рукой.

Гарриет плюнула ему в лицо.

Он вздрогнул, сжал кинжал крепче и с силой вонзил ей возле локтя. Она стиснула зубы и не вскрикнула, только ударилась затылком об мрамор так, что в черепе заныло снова.

Хвост побрел обратно к котлу и бросил покрытый кровью кинжал в бурлящую жидкость.

Зелье стало белым, ярким, как звездный свет.

Хвост свалился на землю рядом с Гермионой, застонал, баюкая руку.

И вдруг Гермиона шевельнулась.

Она подняла камень и с силой опустила ему на голову. Хвост охнул и повалился набок.

Она схватила его палочку; из котла летели искры, сверкающие, как бриллианты, пронзали тени пылинками света, оставляя за собой на сетчатке глаз следы, черные, как бездна.

— Добби! — закричала Гарриет. Гермиона, дрожа, в юбке, блестящей от пропитавшей ее крови, резала на Гарриет веревки.

Гермиона вскрикнула и пошатнулась: Хвост дотянулся и схватил ее за лодыжку. Она пнула его в лицо, и он упал. Из котла валил пар белее снега.

— ДОББИ! — заорала Гарриет.

Он не приходил.

Что-то случилось. Что-то было не так.

— Вали отсюда! — крикнула она Гермионе, дергаясь в веревках, но те еще держали.

— Без тебя — нет! — крикнула в ответ Гермиона.

Хвост рванулся с земли, свалил Гермиону набок, потянулся к палочке, отталкивая Гермиону обрубком руки. Она лягнула его в живот и впилась в глаза пальцами, и он взвыл.

Затем Гермиона застыла, словно окаменела, увидев что-то за спиной у Хвоста, и тот отобрал у нее палочку, так сильно ударив Гермиону по лицу, что она упала на землю. Он придавил ее коленом в том месте, где ранил ее прежде, и Гермиона закричала — звук крика ворвался Гарриет в самую душу.

Темный абрис человека, высокого и костлявого, поднимался из котла.

Гарриет вытащила одну руку из веревок и принялась срывать с себя остальные.

Лицо, различимое за паром, отозвалось в ее памяти, как и холодный высокий голос, говоривший с земли. Она видела это лицо на затылке Квиррелла. Сейчас, на правильной стороне головы, оно не выглядело менее гротескным: цвета белой кости, щели в том месте, где должен быть нос, радужки глаз цвета крови.

— Хвост, — сказал Волдеморт с презрительной мягкостью, — одень меня.

Хвост, пошатываясь, отошел от Гермионы, ничком лежащей на земле. Гарриет срывала веревки — туловище уже было свободно, но ноги еще привязаны. Хвост поднял мантию, в которую прежде был завернут Волдеморт, и натянул ее Волдеморту на голову.

Ноги Гарриет были свободны. Она скатилась с надгробия и, шатаясь, — в ногах кололо, сердце грозило вырваться из груди, — побрела к Гермионе.

— Если бы Нагини не спала, — говорил Волдеморт за спиной у Гарриет, севшей на корточки у неподвижной Гермионы, — она бы вместо тебя позаботилась о грязнокровке, Хвост.

Хвост завопил. Гарриет убрала с лица Гермионы волосы и улыбнулась ей, хоть Гермиона и не видела.

— Это ничего, — шептала Гарриет срывающимися голосом, — все будет хорошо.

Гарриет посмотрела на Волдеморта: тот склонился над хныкающим обмякшим Хвостом, держа его обнаженную левую руку повернутой к свету.

Темная Метка вспыхнула кроваво-красным — тот же рисунок, который она видела как пятно на руке у Снейпа.

— Она вернулась, — сказал Волдеморт. — Итак, посмотрим…

Он прижал длинный костлявый палец к Метке на руке Хвоста.

Шрам Гарриет вспыхнул болью, Хвост заверещал. Гарриет боролась, смотрела вопреки боли — ей надо было знать, что происходит, необходимо было видеть, как Хвост страдает. Хвост, хныкая, свалился на землю; Волдеморт возвышался над ним, свет огня отбрасывал на его лицо тени, снег под ногами сиял, как звезды.

— Скольким хватит смелости вернуться, когда они это почувствуют? — негромко спросил он у звезд. — И скольким хватит глупости не прийти?

Снейп. Пульс Гарриет запнулся. Если Снейп придет… нет, нет, нет…

Волдеморт шагнул по снегу — через Хвоста, слабо всхлипывающего, свернувшегося на земле в клубок, — к Гарриет. В свете костра его глаза казались жидкими.

— Ты сидишь, Гарриет Поттер, — сказал он, — над этой грязнокровой дрянью, которую зовешь другом, на останках моего покойного отца — маггла и дурака. — Он посмотрел на могилу отца с хладнокровной жестокостью. — Однако мертвым он оказался полезен.

Он рассмеялся — коротким, легким, холодным, словно снег, смехом.

— А в этом доме на холме, — он указал рукой, — он жил, как и поколения его предков. Я покончил с этим, убив их, вырвал из себя их грязное маггловское имя и выковал себе новое. Надо же, здесь, среди реликвий своего наследия, я становлюсь сентиментален… Но смотри, Гарриет: вот возвращается моя истинная семья.

Легкий шелест наполнил воздух — звук ткани, волочащейся по снегу, скрип обуви по заледеневшей земле. Повсюду в тенях появлялись темные фигуры: между могилами, среди деревьев; их лица скрывали маски, поблескивающие в свете огня под капюшонами темных плащей, скрывавших их целиком. Хотя лица их были закрыты, Гарриет представляла их изумление, и неуверенность, и страх — они смотрели на бледную фигуру в снегу, босую, с непокрытой головой, смотрящую на них.

Затем один из Пожирателей смерти упал на колени. Он подполз к Волдеморту по снегу, через следы крови Хвоста и Гермионы, и поцеловал край мантии Волдеморта.

— Повелитель, — бормотал он, — повелитель…

Гарриет вообразила, как то же самое делает Снейп, и ощутила порыв абсолютного отвращения, замешанного на растущем страхе, что он может быть здесь, что он мог прийти.

Каждый из Пожирателей подполз к Волдеморту поцеловать мантию и вернулся в круг, выстроившись, словно в присутствии королевской особы, вокруг Гарриет, Гермионы и валявшегося на земле Хвоста. Но в круге были прорехи — словно места, оставленные для тех, кому еще предстояло прийти. Гарриет заметила, что ее трясет — то ли от холода, то ли от страха — и что она не знает, как отнестись к тому, что неясно, здесь Снейп или нет. Ей точно хотелось, чтобы его тут не было.

Волдеморт осмотрел круг, и по нему словно прошла дрожь, как будто ветер накануне зимы коснулся сухих древесных листьев.

— Добро пожаловать, пожиратели смерти, — голос Волдеморта был негромким, но донесся до всех, оборвав даже шорох движения. Даже всхлипывания Хвоста стихли. — С нашей прошлой встречи прошло тринадцать лет… и все же вы ответили на мой зов, словно это было вчера. Значит, темная метка нас все еще объединяет.

Он поднял руку, словно пробуя ветер, и спросил еще тише:

— Или нет?

Он медленно оглянулся. Взгляд красных глаз прошелся по лицам фигур в плащах и капюшонах; и хотя он стоял в их кольце, показалось, что это он окружил их всех.

— Я чувствую вкус вашей вины, — сказал он, — он пропитывает вас насквозь. Вины в том, что вы были здоровы, целы, оставались в силе… В вашем быстром появлении, в вашей готовности явиться по моему зову… В том, что вы не пришли служить мне раньше, помочь мне, своему повелителю, которому вы клялись в вечной преданности.

Все в круге не двигались и молчали, не издавали ни звука. Гарриет подумалось, что они не смеют. Пульс Гермионы медленно бился под ее пальцами.

— Ваша вина, — все так же тихо продолжил Волдеморт, — в том, что вы поверили, что я сломлен. В том, что вы поверили в мою гибель. Смешались с моими врагами, убеждали, что вы не знали, что невиновны, что были околдованы…

Я спрашиваю себя: как вы могли верить, что я не восстану снова? Вы, знавшие, что я давно оградил себя от окончательной смерти? Вы, видевшие доказательства безграничности моей мощи в те времена, когда я был могущественнее любого из живущих волшебников?

И я отвечаю себе: возможно, вы поверили, что может существовать еще большая сила, такая, что уничтожит даже Лорда Волдеморта… Возможно, вы теперь верны кому-то другому… Может быть, этому защитнику черни, грязнокровок и магглов, Альбусу Дамблдору?

Кругу, казалось, не понравился звук имени Дамблдора: они зашевелились, некоторые забормотали, закачали капюшонами и лицами в масках.

Волдеморт не обратил на них внимания.

— Признаюсь, вы меня разочаровали…

Один из них бросился вперед, выпал из круга под ноги Волдеморту.

— Повелитель! Повелитель, прости меня, прости нас!

Волдеморт засмеялся и поднял палочку:

— Круцио!

Пожиратель извивался и кричал, а остальные замерли. Впервые до Гарриет дошло, как много от них шума… Вдруг кто-то придет? Полиция… кто угодно…

Волдеморт дернул палочкой, и Пожиратель, которого он пытал, обмяк, задыхаясь.

— Просишь о прощении, Эйвери? Тринадцать лет расплаты — вот моя цена. Хвост уже вернул часть долга, верно, Хвост?

Хвост всхлипывал, съежившись. Волдеморт чуть наклонил голову, размышляя.

— Ты вернулся ко мне не из преданности, а из страха… перед старыми друзьями, перед врагами… тебе некуда больше было бежать, только ко мне. Ты заслужил эту боль, Хвост. Ты же понимаешь это?

— Д-да, повелитель… пожалуйста, повелитель, п-пожалуйста…

— Однако ты помог мне вернуть тело, — голос Волдеморта был холоден, лицо ничего не выражало. Он смотрел на прижавшегося к земле Хвоста пустыми и светящимися глазами. — Ты бесполезен и неверен, но ты помог мне… а Лорд Волдеморт награждает тех, кто ему помогает.

Волдеморт снова поднял палочку. Коротким взмахом он сотворил из воздуха вращающийся шар жидкого серебра. Шар изменил форму, превратившись в копию человеческой кисти; ее свечение озарило дрожащее, залитое слезами лицо Хвоста. В восхищении он поднял культю, вздрогнув, когда серебряная рука нырнула к нему, и охнув, когда она опустилась на его запястье. Еще мгновение она сияла, казалось, собственным светом, отражавшимся в его водянистых глазках.

— Мой лорд… — прошептал он. — Она прекрасна… спасибо, повелитель, спасибо…

Он на четвереньках пополз целовать подол мантии Волдеморта.

— Пусть твоя преданность отныне будет тверда, Хвост.

— Да, мой лорд, навсегда…

Хвост кое-как встал и, волоча ноги, занял свое место в круге, не сводя глаз со своей сверкающей новой руки. Его лицо все еще было залито слезами и запятнано кровью.

Волдеморт подошел к человеку в маске, стоявшему справа от Хвоста.

— Люциус, мой скользкий друг, — сказал он, и Гарриет словно ударили в сердце. — Мне говорили, ты не отверг наши взгляды, однако сохранил уважение в обществе. Но ты не попытался найти меня, Люциус. Твои подвиги на чемпионате были, надо сказать, увлекательны… но разве не лучше было приложить силы на то, чтобы найти своего повелителя и помочь ему?

— Мой лорд, я постоянно был начеку, — донесся из-под капюшона голос Люциуса Малфоя. — Будь от вас хоть какая-то весть, хоть малейший слух, где вы, я немедленно оказался бы подле вас, ничто бы меня не остановило…

— И тем не менее ты бежал от Метки, прошлым летом посланной в небо верным Пожирателем смерти, — заметил Волдеморт, и Люциус Малфой замолк. — Да, мне все об этом известно, Люциус… Ты меня разочаровал. В будущем служи мне преданней.

— Конечно, мой лорд, конечно… вы милосердны, благодарю…

Волдеморт шел по кругу, а Гарриет продолжала смотреть на скрытого под маской Люциуса Малфоя. Это был отец Драко Малфоя, и ей вспомнился Драко — уныло сидящий за слизеринским столом, ссорящийся с Астерией, посылающий ей секретный флакончик валентинского яда…

— Здесь должны стоять Лестрейнджи, — Волдеморт взирал на свободное место в круге, где поместились бы двое. — За верность мне они заточены в Азкабане. Предпочли пойти в Азкабан, но не отрекаться от меня. Когда стены Азкабана падут, Лестрейнджи будут вознаграждены превыше мечтаний…

Двигаясь по кругу, он проходил некоторых Пожирателей молча. Других он, останавливаясь, приветствовал; кому-то обещал жертв получше, кого-то упрекал в том, не оправдали ожиданий. Макнейр, Гойл, Крэбб, Нотт — люди, которых Гарриет встречала или с чьими детьми ходила на уроки… Всего несколько дней назад Гермиона подралась с Крэббом и Гойлом — и эта Гермиона сейчас неподвижно лежала у нее на руках, а Гарриет держала пальцы у нее на запястье, чувствуя ее слабый пульс, потому что не могло, ну не могло быть так, чтобы он пропал.

— А тут у нас недостает шести Пожирателей смерти, — тихо произнес Волдеморт, глядя на самый большой разрыв в круге. — Трое погибли, служа мне… Один, полагаю, оставил меня навсегда. Он будет убит, разумеется.

«Снейп», — поняла Гарриет. Ей стало дурно.

— А еще один был трусом — побоялся вернуться и поплатился за это. Может быть, сын писал тебе, Люциус? — он, казалось, не ожидал ответа, и Люциус шевельнулся, но промолчал. — Самый верный мой слуга молил дать ему эту возможность, и я удостоил его этой чести… последнее место — для него. Благодаря ему сегодня с нами гости — выкрадены из-под самого носа этого старого дурня, Альбуса Дамблдора. Да, Гарриет Поттер любезно присоединилась к нам, чтобы отпраздновать мое возрождение. Можно даже назвать ее моей почетной гостьей.

Он оскалился в безгубой улыбке. В свете костра было видно, как блестели глаза глядевших на нее Пожирателей. Хвост смотрел на свою серебряную руку.

Люциус Малфой сделал шаг вперед.

— Повелитель, мы жаждем узнать… умоляем рассказать нам… как вы добились этого… этого чуда… как вам удалось вернуться к нам?..

— О, это удивительная история, Люциус, — негромко ответил Волдеморт. — Она начинается… и заканчивается… нашей юной гостьей.

Он прошел по запятнанному кровью снегу к Гарриет, а она вспоминала, как кричала его молодая копия, когда она проткнула клыком дневник, заливший ей руки горячими чернилами.

— Вам известно, что этого ребенка зовут причиной моего падения? — его красные глаза остановились на Гарриет. Она почувствовала, как шрам начало жечь, словно у нее разламывалась голова, и его лицо заслонила волна боли, с которой Гарриет пришлось бороться, чтобы не упасть и не уронить Гермиону. — Вы все знаете, что я утратил силы в ту ночь, когда попытался убить ее. Ее мать умерла, попытавшись ее защитить и невольно даровав ей защиту, которой я не предвидел.

Он наклонился к Гарриет, а та страдала, что не смеет плюнуть ему в лицо, как Хвосту перед этим, что не высмеивает его, как Риддла-в-теле-Джинни.

— Древняя магия, — говорил Волдеморт наблюдающим Пожирателям. — Жертва матери, выбравшей смерть, чтобы выжил ее ребенок. Любовь. — Он рассмеялся, и шрам Гарриет опалило болью. — О да, могущественная магия, как показал нам Дамблдор. В этом он, по крайней мере, не дурак. Я не мог коснуться ребенка — даже магией. Мое заклинание было отражено, оно разорвало меня. Я мог бы погибнуть, если бы не сильнейшие чары, наложенные мной, чтобы защититься от смерти. Когда душу отделяют от тела — какая это боль…

Но долгих тринадцать лет спустя я вернулся. Я скрывался, и ни один слуга мне не помог; я полагался на слабаков и глупцов; раз за разом мои планы разрушал этот нелепый ребенок, которому подарили немыслимую защиту… И вот я снова во плоти. Величие Лорда Волдеморта больше нельзя будет уничтожить ни жалкой жертвой слабой грязнокровки, ни удачливостью ее глупого ребенка. Нет…

Он приблизил к ее лицу палец, и Гарриет понадобилась вся ее сила воли, чтобы не отшатнуться.

— С этим теперь покончено, — прошелестел он и коснулся ее шрама.

Все в ней превратилось в огонь, в жидкий металл — кровь, кости — кожа вскипела, внутренности сгорели в пепел.

Она лежала поперек Гермионы, в рот лезли ее кудри, перед лицом оказались ступни Волдеморта, а вокруг разносился смех Пожирателей.

— Думаю, вам понятно, как нелепо было предполагать, что этот глупый ребенок сможет оказаться сильнее меня. Ей везло, а я был ужасающе слаб — но этому больше не бывать. Я использовал свой шанс, отправив своего верного слугу в Хогвартс… узнав, что грязнокровая дрянь, которую Гарриет Поттер зовет другом, выйдет из-под защиты Хогвартса вместе с ним! И я знал Гарриет Поттер… она показала себя безрассудной, готовой рисковать многим ради малого — и преступно глупой. Стоит забрать ее подругу, и Гарриет Поттер будет в моей власти, вне защиты этого дурака-магглолюбца, Альбуса Дамблдора. Стоит Гарриет Поттер оказаться в моих руках, и остатки защиты ее матери будут уничтожены. Так и произошло.

И я покажу вам свое могущество, убив ее здесь и сейчас, у вас на глазах, и ей больше не поможет Дамблдор, за нее не умрет мать, ни один предатель за нее не заступится. Я дам ей шанс — ей будет позволено драться, и у вас не останется сомнений, что все мы были одурачены. Сегодня падут стены нашего сомнения. Настанет новый день, волшебный мир ляжет у наших ног, и все наши страхи развеются, как утренний туман.

Теперь встань, Гарриет Поттер, — закончил он, сверкая красными глазами. — Хвост, найди ее палочку.

* * *

Закончив пытать Северуса (за мысленными стенами эта боль по сравнению с раздирающей мукой обета была словно мягкий прибой) и тем самым немного излив чувства, Не-Муди сильно пнул его в бок.

— Вставай, — сказал он, — надо найти Поттер.

Северус толкнул изнутри преграду мысленного куба, но он по-прежнему не мог дотянуться до Империуса. Двойная боль Круциатуса и не исполненного обета оставила его без сил.

— Знаешь, где она? — спросил Не-Муди. — Отвечай, Снейп.

— Нет, — хрипло ответил Северус, и это была правда: он понятия не имел, где она, только где она должна быть.

Не-Муди пнул его снова, сбив с ног посреди попытки исполнить приказ и встать.

— Скажи, где она должна быть.

— В Гриффиндорской башне.

— Значит, туда и пойдем. Поднимайся.

У входной двери Не-Муди задержался поднять мантию-невидимку — дешевое подобие наследства Гарриет.

— Если кто спросит, ты просто ищешь Поттер. Скажешь, что она нужна директору. Не хромай, а то подумают, что с тобой что-то не то.

Измученному болью телу было очень трудно выполнить этот приказ, но Северус справился — Империус сделал это за него.

В безопасности ментальной крепости он продолжал размышлять: почему обет активировался — потому что опасность для Гарриет неминуема или потому что она действительно у Темного Лорда? Он опасался последнего, но у Не-Муди явно были способы связаться с Темным Лордом. Как она могла добраться до него, миновав Не-Муди?

Добби. Домовик ворвался к нему без вызова. Могла ли она потребовать у Добби доставить ее к Темному Лорду и там оставить? Даже если она могла бы ему приказать, послушался бы он? Гарриет не была его настоящей хозяйкой… Но если бы ей понадобилось…

Понадобилось.

Выручай-комната.

В тот момент он был едва ли не благодарен Империусу — заклинание не дало оступиться и выдать тем самым свои мысли. Но будь его воля свободна, он мог бы снести Не-Муди голову с плеч или как-то проникнуть к Темному Лорду. Под Империусом он мог только выполнять приказы Не-Муди. Нет, ни черта он Империусу не благодарен.

— Вот вы где, — раздался хитрый брюзгливый голос. — Знаете, очень некрасиво с вашей стороны не держать поблизости ни одной из картин Хогвартса. Как портретам с вами связываться?

Финеас Найджелус недовольно смотрел с картины, на которой пастушки приглядывали за стадом.

«Убирайся, УБИРАЙСЯ», — подумал Северус, но не мог подать знак идиотскому изображению, а Не-Муди молчаливо и незримо стоял рядом.

— Что-то происходит с этой вашей проклятой Комнатой, — продолжил Найджелус. — Дамблдор куда-то ушел, никто из нас не может его найти. Наверное, это все та ваша девчонка — мы все знаем, как она невидимой слоняется по замку. Так вот, они решили, что вам следует знать, и почему-то очень настойчиво утверждали, что это должна быть моя ответственность. Надеюсь, теперь, когда я с этой тяжкой работой покончил, меня оставят в покое.

И он ушел за раму, а Северус мысленно кричал от бессильного желания обратить приютивший его холст в пепел.

— Как интересно, — тихо сказал Не-Муди. — Скажи-ка, о чем это он, Снейп. — Он сопроводил приказ легким разрядом боли, ткнув в затылок палочкой.

— О Выручай-комнате на восьмом этаже, — послушно ответил Северус, царапая стены мысленной крепости. — Он полагает, что Гарриет пошла туда.

— Значит, веди туда, — буркнул Не-Муди.

* * *

Хвост, хромая, вышел из круга, а остальные передвинулись ближе, встали плотнее, сомкнув ряды. Хвост швырнул палочку Гарриет на снег рядом с ней, словно ему не хотелось приближаться.

— Убери отсюда грязнокровку, — Волдеморт рассеянным взмахом палочки уничтожил котел.

Гарриет встала и нацелила палочку на Хвоста; тот остановился, глаза у него забегали. Несколько Пожирателей смеялись над ними обоими.

— Только тронь Гермиону, и я тебя убью, — сказала Гарриет. Голос у нее дрожал от ярости и страха.

На змеином лице Волдеморта отразилось веселье, Пожиратели смерти засмеялись громче. Хвост поежился и сжал палочку в серебряной руке, избегая взгляда Гарриет.

— Жалкое зрелище, Хвост, — заметил Волдеморт. — Оставь тогда. Вернись в круг, Хвост, с глаз моих.

Хвост согнулся и шмыгнул обратно, к Люциусу Малфою, который не сдвинулся с места, чтобы его пропустить.

— Тебя учили вести дуэль, Гарриет Поттер? — голос Волдеморта не был громким или насмешливым, но в нем чувствовалась стальная жестокость. — Для начала мы поклонимся друг другу. Следует соблюдать приличия. Твоя мать огорчилась бы, что ее дочь так дурно воспитана. Поклонись своей смерти, Гарриет.

Вокруг дребезжал смех Пожирателей смерти. Ее замутило от ярости и ненависти, но поклониться она не могла, не могла допустить, чтобы с ней играли, даже если ее убьют…

— Я просил тебя поклониться, — сказал Волдеморт.

Гарриет почувствовала, как ее позвоночник сгибается, словно огромная рука схватила ее и наклонила.

— Замечательно, — оценил Волдеморт. — Но, прежде чем мы начнем, может быть, станешь умолять меня, как твоя грязнокровка-мать? Попросишь не убивать тебя или, может быть, твою подругу?

Гарриет до того стиснула зубы, что задрожала челюсть, и до боли в ногтях сжала палочку. Экспеллиармус, Ступефай, Редукто, Протего — она отрабатывала их с Роном и Гермионой, у нее неплохо получалось, но сегодня они должны быть по-настоящему сильными…

— Круцио, — произнес Волдеморт.

Проклятие достигло ее прежде, чем она успела вымолвить Протего: боль до того всепоглощающая, что затопила ее целиком, от содержимого глаз до изнанки кожи, вскипятив кровь и разорвав мышцы, опалив легкие и хлынув из горла…

Когда все закончилось, она снова лежала на застывшей земле, и перед ней было окровавленное лицо Гермионы. Где-то сверху смеялись Пожиратели — словно ветер, шелестящий в верхушках сухих деревьев.

Она встала на ноги, всем телом дрожа от боли. Безгубый рот Волдеморта скривила усмешка.

— Больно, правда? — спросил он. — Повторения тебе не хочется. Умоляй меня, Гарриет. Проси не делать тебе больно. Моли, Гарриет. По своей воле или… Империо!

Невесомый туман затянул ее разум, отгородив от всего, кроме ощущения полного умиротворения и мягкого голоса: Скажи — «не делай мне больно».

«Нет», — подумала Гарриет, и внезапно нашла себя за туманом — настоящую и реальную под мирным ничто.

Скажи «пожалуйста»… просто скажи…

Не буду.

Скажи «пожалуйста».

— НЕ БУДУ! — крикнула Гарриет.

Шепоток пожирательского смеха затих от эха ее голоса, заметавшегося по кладбищу. Лицо Волдеморта красновато сияло там, где его освещал костер; другая его половина оставалась в тени.

— Не будешь? — спросил он. Пожиратели смерти не издавали ни звука, не доносилось даже скрипа снега. — Вижу, послушание — качество, которому мне придется научить тебя перед смертью.

В этот раз она заметила движение палочки и была готова.

— Протего! — крикнула она, вскидывая руку.

Она понятия не имела, защитят ли ее эти чары от Круцио — от Авада Кедавра они не спасали, от этого смогла защитить только смерть ее матери — но проклятие Волдеморта было остановлено, рассыпалось по щиту горящими углями. От столкновения заклинаний ее отбросило назад, ботинки заскользили по засыпанной снегом земле, рука задрожала. Сейчас проклятие закончится, и ей надо будет атаковать…

Искры Круцио осыпались в пустоту, мерцание щита исчезло; рот Волдеморта щелью растянулся шире.

— Авада Кедавра! — закричал он, а она одновременно воскликнула: — Экспеллиармус!

Ревущий снаряд черно-зеленого света с сокрушительной силой помчался к Гарриет из палочки Волдеморта, а от нее полетел к нему огненно-красный сгусток энергии. Красное и зеленое заклинания столкнулись посередине, но вместо того, чтобы преодолеть или поглотить друг друга, они… смешались.

Сила от их столкновения отдалась в палочке Гарриет, и ее пальцы от неожиданности ослабели. Она схватила палочку двумя руками, и та заискрила, загудела в ее хватке, а красно-зеленый свет, заливший кладбище, вдруг превратился в золотой.

Смешавшиеся заклинания мерцали в воздухе, искры и вспышки золотого света блестели во мраке…

А потом из золотого переплетения силы, связывающей ее палочку с палочкой Волдеморта, вдруг ударил взрыв, отбросив Пожирателей. Золотистые щупальца протянулись из источника света и окружили их, соединяясь в середине.

По другую сторону переплетения глаза Волдеморта округлились — искрящиеся, мерцающие струны окончательно сомкнулись вокруг. Пряди магического света задрожали у Гарриет под ногами, подвинув к ней Гермиону. Гарриет крепко сжала палочку, а Гермиону мягко поднесло к ней на ноги, и она осталась лежать там, снова неподвижная.

А потом все тело у Гарриет пошло мурашками от незабываемой мелодии — от звука, похожего на призрак прикосновения ее материи в зачарованном зеркале, на неосязаемый звездный свет патронуса: он пронизал ее насквозь и осел в сердце.

Песня феникса.

«Не разрывай связь», — нашептывал ей инстинкт, и Гарриет понимала, что этого делать нельзя, хотя поддерживать ее становилось все труднее.

Сплетение заклинаний между ней и Волдемортом пошло рябью, словно волнами. Слепящие бусины света покатились в сторону Гарриет. Песня феникса омывала ее, и ей подумалось, или, может, пожелалось или послышалось, будто ее мать не кричит, умоляя пощадить ее, как случалось от близости дементоров, но шепчет ей, прижимая к себе: «Все будет хорошо, милая, вот увидишь», — и привиделось старое письмо, написанное ее рукой и оставленное в шкатулке с драгоценностями, с такими же, как у нее, буквами «д»: «Надеюсь, мне выпадет возможность передать их тебе самой. Но если нет, ты должна запомнить, как сильно я тебя люблю. Я отдала бы тебе все на свете, если б могла, и все равно этого было бы мало».

Слепящие бело-золотые бусины у самого кончика ее палочки, уже обжигавшие ей руку, покатились обратно, туда, откуда появились.

Они скользили все быстрее, мерцающей волной устремляясь к Волдеморту, а тот смотрел на приближение золотистого света, и его лицо, освещенное полностью, совсем не скрытое тенями, в этом сиянии выглядело безжизненным и почти напуганным.

Гермиона лежала на ногах у Гарриет теплой, постоянной тяжестью. Ей вспомнилось лицо Гермионы в тот день, когда они впервые встретились, горевшее от восторга и тревоги, когда она доставала палочку из коробки у Олливандера; как Гермиона сказала: «Я хочу быть храброй, но иногда боюсь, что Распределяющая шляпа отправила меня на Гриффиндор потому, что я очень этого хотела. Я хотела, чтобы мы были на одном факультете, потому что хотела быть с тем, кто, как мне показалось, хочет со мной подружиться»; ощутила, как она кладет голову Гермионе на плечо, а та прислоняется щекой к ее макушке.

Когда светящиеся бусины достигли палочки Волдеморта, воздух вспыхнул от криков, похожих на отзвук голоса Гарриет. В нее ударила взрывная волна, но песня феникса ласкала ее кожу, словно тихий бриз за кирпичной стеной Протего. Они вместе с Волдемортом смотрели, как в золотом свете серебряный призрак руки коснулся воздуха и рассеялся; снова сквозь песню феникса донеслись крики; а затем что-то пепельно-серое, ростом с человека, начало разворачиваться в золотистом воздухе.

Это был старик, которого Гарриет сперва не узнала… но потом вспомнила — старик из сна-который-не-сон, из летнего видения про Волдеморта, Хвоста и кого-то еще, когда у нее вспыхнул шрам, разбудив ее на волне зеленого света.

— Настоящий волшебник, значит? — спросил старик и оперся на свою клюку. — Этот вон меня убил. Наваляй ему, дочка…

Еще кто-то выпал из палочки — женщина, которую Гарриет смутно помнила из газет: Берта Джоркинс, пропавшая этим летом…

— Держись! — воскликнула она. — Не отпускай!

И Гарриет поняла: это те, кого Волдеморт убил.

Она не опустила палочку, хотя знала, кто выйдет следующим. Тени Берты Джоркинс и старика ходили вокруг них у границы светящегося купола, а Гарриет смотрела на палочку Волдеморта и ждала тень матери. Глаза щипало от света.

А потом она пришла.

У ее матери были длинные волосы, развевавшиеся, словно дым. Ее глаза, лишенные цвета, сосредоточились на Гарриет. Она улыбнулась — лицо двигалось, как облака в ветреный день, и от ее голоса в груди у Гарриет заболело сильнее, чем от Круциатуса и от песни феникса.

— Все будет хорошо, — сказала она. — Продержись еще немножко, Гарриет. Твой папа уже идет, он хотел с тобой повидаться…

Гарриет кивнула. В горле не хватало дыхания для слов. Сердце было переполнено, руки дрожали от усилия удержать палочку.

Затем, словно пар, в воздухе стал проявляться ее отец — волосы такие же взлохмаченные, как у нее, очки перекосились. Улыбка скользнула по его лицу, как до того у мамы, и он негромко заговорил, обращаясь только к Гарриет и стоявшей рядом с ней маме:

— Когда связь разорвется, мы ненадолго задержимся.

— Дадим тебе время, — пояснила мама. — Знаешь, как оживить Гермиону?

— Она ранена, — ни на что большее Гарриет не хватило дыхания.

— Скажешь «Реннервейт», — объяснила мама. — Песня феникса тебе поможет.

— Выручай-комната вернет тебя обратно, — сказал папа. Он говорил так, словно в горле у него был комок, но улыбался — одновременно с огромной гордостью и глубокой печалью. — Прямо сейчас, хорошо?

Невесомая рука матери коснулась воздуха у волос Гарриет, ее туманное лицо было тоскливым, а голос — ласковым:

— Приготовься бежать, милая.

Призраки родителей были совсем близко, и какое-то могучее неизмеримое чувство разрасталось у Гарриет в сердце. Песня феникса достигла крещендо, почти до боли громкая и пронзительная, а громадное, всепоглощающее чувство вздымалось все выше и выше.

— СЕЙЧАС! — закричала Гарриет и как-то умудрилась найти силы, чтобы вскинуть руку вверх, разрывая золотое плетение и связь между палочками.

Золотистая клетка рассыпалась дождем искр; призрачные фигуры ее родителей, Берты Джоркинс и старика подлетели к Волдеморту, закрыв от него Гарриет. Песня феникса умолкла, но Пожиратели лежали на земле — стонали и как-то бестолково шевелились.

Гарриет указала палочкой на Гермиону и крикнула:

— Реннервейт!

Гермиона дернулась, открывая глаза, и Гарриет, схватив ее за плечо, выдохнула:

— Пошли, надо уходить!

Пожирателей смерти было слишком много, и они вряд ли надолго останутся на земле… один из них уже вставал…

— СТУПЕФАЙ! — воскликнула Гарриет, бросая в него красной вспышкой; его опрокинуло назад, на его пытавшегося сесть соседа.

Гермиона кое-как поднялась, шатающаяся и дезориентированная; Гарриет закинула ее руку себе через плечо и оглушила еще одного Пожирателя, бросившегося к ним. Все больше и больше их вставало на ноги, и у нее над головой пролетел шар потрескивающего оранжевого света, разбив надгробие ближайшей могилы.

— Импедимента! — взвыла Гарриет и бросила заклинание куда-то за плечо, таща Гермиону к лабиринту могил.

Ее Мантия-невидимка валялась на снегу за каменным ангелом. Подхватив ее, она накрыла их с Гермионой, обхватила ее второй рукой за талию и потянула к деревьям.

— Найдите их! — кричал сзади Волдеморт. — Приведите ко мне!

Гермиона тяжело дышала, шла вяло и неловко, и что бы ни сделали песня феникса и Реннервейт, Гарриет опасалась, что их действие кончается. Они ковыляли по снегу прочь от света; из-за деревьев доносились крики Пожирателей.

И когда у Гарриет уже перехватило дыхание от ужаса — не померещилось ли ей, что призраки родителей сказали ей вернуться в Комнату, могла ли еще связь с ней сохраниться? — она увидела свет, пронизывающий сумрак, щель, открывающуюся и становящуюся дверью…

Охнув, она рванулась вперед и уже почти несла Гермиону, привалившуюся к ее боку и едва переставлявшую ноги. Гарриет вскинула руку и дернула дверь, втолкнула туда Гермиону и ввалилась внутрь сама…

Дверь у нее за спиной закрылась, слилась со стеной. Она лежала поверх Гермионы, дрожа и задыхаясь, чувствуя себя больной, и жалкой, и напуганной, и пустой, и потрясенной.

Потом кто-то стянул с нее Мантию-невидимку.

Это был Снейп.

И тогда Гарриет, держа в руках тяжелую Гермиону, не выдержала и разрыдалась.