Бесконечная дорога (джен)

Когда любим, становишься сильным, а когда любишь — смелым.

Лао Цзы.

Лето плотно окутало Хогвартс, солнечный свет желтел, как сливочное масло. Хагрид докладывал о рекордном приплоде лечурок, Спраут уехала копаться в загадочной флоре Египта, Минерва по самые кончики кошачьих усов ушла в подготовку к новому учебному году. Дамблдор был занят тем, что напускал на себя вид загадочный и непроницаемый, но это было так для него типично, что вряд ли заслуживает отдельного упоминания.

Северус наслаждался замком, свободным от несносной визгливой мелюзги, выставления оценок и всего прочего, что составляет самую отвратительную во все времена профессию — преподавание. Он избегал учительской, дабы Минерва не попыталась засадить его за какую-нибудь бюрократию, а еще потому, что Флитвик в очередной раз перерабатывал учебный план. В неисцелимой тупости своего оптимизма он никак не мог принять тот факт, что Северус ни за что не станет отдавать преподаванию больше необходимого минимума. Он до сих пор пользовался программой, которую составил в двадцать один год, набросав ее за неделю до начала занятий. Мелкие засранцы могли бы чему-нибудь по ней научиться (или нет, на их выбор).

Однако сегодня отсутствия учеников было недостаточно для того, чтобы его настроение стало приемлемым для человеческого общества: Дамблдор наконец выбрал нового преподавателя защиты от Темных искусств. Как и в прошлые одиннадцать раз, он пригласил Северуса к себе в кабинет, чтобы попотчевать его чаем со сладостями — и испортить их новостями о том, что он опять отклонил ходатайство Северуса в пользу очередного болвана.

И в этот раз его выбор оказался даже хуже, чем в предыдущие.

— Гилдерой Локхарт? — ни в одном языке, ни в маггловском, ни в магическом, не было проклятия, способного описать всю бездну его ненависти и отвращения. Так он и сказал.

— Ну, — ответил Дамблдор со смирением, которому Северус не поверил ни на миг, — после того, что случилось с прошлым соискателем, я решил выбрать кого-нибудь, кем Том попытается овладеть с наименьшей вероятностью. Пончик с повидлом, Северус?

Северус проигнорировал пончики, покрытые розовой глазурью и, судя по виду, наполненные повидлом. «Тут от одного укуса может случиться гипергликемическая кома», — подумал он с раздражением.

— А если он скопытится, невелика беда, — сказал он со всей возможной язвительностью.

— Ну-ну, Северус, — пожурил Дамблдор, но Северус был уверен, что сказано это было без души. А как иначе? Ведь речь шла о Гилдерое Локхарте.

— На него же больно смотреть. В буквальном смысле. Он в блестках.

— Я и сам испытываю тягу к блесткам, — произнес Дамблдор, шевельнув усами. Сегодня на нем была мантия глубокого, сумеречного пурпурного цвета с вышитой на ней картой звездного неба. На правом рукаве блистал Козерог, на плече — Лира.

— Собрания в учительской повеселеют. Уже представляю лицо Минервы.

Дамблдор улыбнулся, но потом загрустил, и его взгляд замер на потрескивающих в камине дровах. Отблески огня выбелили радужки его глаз. Северус помнил время, когда Дамблдор не топил камин летом. Он постарел.

Директора Хогвартса следили за ними из-под полузакрытых век. Однажды человек, сидящий напротив, тоже будет среди них, притворяясь дремлющим. Северуса всегда удивляло, насколько ему неприятно об этом думать. Будет ли портрет Дамблдора хотя бы вполовину так умен, коварен и неприятно проницателен, как живой оригинал?

Если Дамблдор умрет раньше, чем покончит с Темным Лордом, им останется только надеяться на это.

— Ты что-то почувствовал? — спросил Дамблдор. Его глаза были яркими и светлыми настолько, что в них было почти больно смотреть.

В камине щелкнуло. Левое предплечье Северуса покалывало — от настороженности, не от обжигающе-холодного биения изначальной магии. С некоторым усилием он удержался от того, чтобы потереть Метку.

— Пока ничего.

— Хорошо, — Дамблдор откинулся на спинку кресла, складывая пальцы домиком. — Пожалуй, еще слишком рано, прошло всего два месяца…

Северус вспомнил изломанное тело Квиррелла, дыру в его затылке, кровавое месиво рваного лица, и ему захотелось улыбнуться. Он подавил это желание. Дамблдор обязательно бы помрачнел и заявил, что следует вечно оплакивать гибель врагов, — то есть начал бы нести всю эту благостную сентиментальную чушь, которую Северус на дух не переносил.

— Как, по-вашему, ему удалось уйти?

— Я полагаю, на данный момент он где-то меж телесным и духовным.

Северуса для начала интересовало, как ублюдок вообще выжил. Он знал, что у Дамблдора были некие теории, но насчет них старый козел был особенно загадочен и непроницаем.

— Вряд ли он сможет властвовать над Англией без тела, — отметил он.

— Верно, — согласился Дамблдор. — Не сможет. А значит, однажды тело ему понадобится. Как ты думаешь, какую он примет форму?

— О чем это вы спрашиваете? Не думаю ли я, что он вернется в виде гигантской сороконожки?

Дамблдор опять дрогнул усами, но спросил все так же спокойно:

— Как ты считаешь, Лорд Волдеморт…

— Не надо, — голос Северуса хрупко надломился, — называть его имя.

Дамблдор открыл рот, снова закрыл. В его глазах отразилось такое всепоглощающее сочувствие, что Северусу стало тошно.

— Прости, мой дорогой мальчик. Как считаешь, овладеет ли Том чужим телом, как в этот раз?

Северус заставил себя подумать о Темном Лорде не как о том, чем он был два месяца назад, — нелепом и омерзительном отпечатке на затылке дурака, — но как о волшебнике, который выжег на его руке Темную Метку. Лицо Темного Лорда было белым, как кость, глаза отливали красным, словно кровь на воде, вьющиеся волосы — черны как смоль.

Будешь ли ты служить мне преданно, Северус? Поклянешься ли в верности? Отдашь ли мне свою душу?

Даже тогда это казалось любовью, искаженной и превращенной в нечто такое, чем любовь никогда не должна была стать. Не должна была, но так легко стала.

— Это было лишь средство на пути к цели, — сказал Северус, когда воспоминания поблекли, как свет угасающего костра. — Квиррелл… был слаб. Темный Лорд использовал его и презирал, и он в любом случае избавился бы от него в итоге. Он никого не сочтет достойным вместилищем.

— И я так думаю, — пробормотал Дамблдор. — Он захочет вернуть свой собственный облик.

— Есть способы его воссоздать. Несколько могу назвать не задумываясь.

Дамблдор одарил его одним из своих Взглядов, правда, Северус не смог определить, каким именно — строгим, серьезным или одобрительным. Некромантия была одним из темнейших разделов Темной магии, и Дамблдор отвергал ее полностью, хотя мало с кем мог ее обсудить в своих рядах добра и света.

— Многие ли из его последователей о них знают? — спросил он Северуса. Тот пожал плечами.

— Немногие. Беллатрикс. Люциус может выяснить без труда, хотя исследования, — кроме разве что подъюбочных, добавил он про себя, — никогда его не интересовали. Впрочем, знает сам Темный Лорд. Ему нужно будет лишь найти любого, кто захочет помочь.

— А среди тех, кто избежал Азкабана?

— Среди тех, кто избежал Азкабана, ни один, — уверенно ответил Северус. — Но лучше бы вам надеяться, что Белла останется под замком.

— Да, — согласился Дамблдор. — Будем надеяться.

И улыбнулся. Улыбка не выглядела принужденной, хотя у Северуса не укладывалось в голове, как можно в такой момент искренне улыбаться.

— Ну что ж! Благодарю тебя, мой мальчик, за ценные наблюдения. Думаю, хватит на сегодня тьмы.

Северус додумал не прозвучавшее: «Для нее у нас еще будет много долгих дней и ночей».

— Ты уже составил новое расписание? — спросил Дамблдор, чуть заметно поблескивая левым глазом.

— Нет — с самого восемьдесят первого, — невозмутимо отозвался Северус. — И не собираюсь, пока ученики не перестанут быть такими тупицами.

— Ну же, Северус, даже тебе порой хватает духа признать, что кое-кто из них чуть ли не умен. Как насчет мисс Грейнджер? Подруги юной Гарриет Поттер.

Вот оно. Северус знал, что рано или поздно до этого дойдет. Дамблдор не упоминал девочку с самого лета, с того дня, как она взобралась на поезд вместе с остальными мелкими негодяями, но Северус понимал, что директорская сдержанность не продлится долго. Что ж, он на это не клюнет. Ни обманом, ни уговорами, ни посулами его не заставят поделиться мыслями об этой девочке. Дамблдор предпринимал все новые и новые попытки, но Северусу каждый раз удавалось хладнокровно уклоняться от…

«Что ты думаешь о Гарриет, Северус? Кажется, сегодня ты впервые вел у нее урок?»

Этот урок до сих пор стоял перед глазами. Первая встреча с первокурсниками всегда приводила его в замешательство — такими они были маленькими; каждый раз приходилось преодолевать поток воспоминаний, в которых он сам был таким же юным и неопытным и еще не знал, в какие темные и страшные дебри занесет его будущее. Мир волшебников очень тесен, он всегда полон знакомых лиц в новых перерождениях. Но тот урок… Платиново-светлые волосы Драко, его нетерпеливая усмешка — миниатюрная копия Люциуса, и эта девочка…

Когда он впервые увидел ее в мерцающем сиянии праздничных свечей, то немедленно подумал о Поттере, и удар отвращения был настолько силен, что он ощутил его физически, словно что-то перевернулось в животе. У нее были такие же всклокоченные волосы, такое же тонкое лицо; очки и бесформенная школьная мантия завершали полную иллюзию того, что маленький Джеймс Поттер восстал из мертвых, чтобы напомнить Северусу обо всем, чего он боялся и чему был свидетелем.

Это чувство вновь всколыхнулось следующим утром на уроке зелий при виде худенького, так похожего на Поттера, лица и фамилии в журнале. Он высмотрел девочку в промозглой мгле подземелья и уставился на нее, как он был уверен, с неприкрытой ненавистью, а она взглянула в ответ большими тревожными глазами, не уступая, но как будто становясь меньше ростом, словно пыталась одновременно спасти и себя, и свое достоинство. Поттер никогда на него так не смотрел. Поттеру незачем было так смотреть. Поттер всегда имел вид надменный и самодовольный, он никогда не ощущал потребности съеживаться. Он даже не знал, что это такое.

А Северус знал это чувство и понимал его. И он вспомнил, что где-то там, за путаницей черных волос и уродливыми очками, были глаза Лили, и они смотрели на него испуганно, как Лили никогда не смотрела. Она могла глядеть на него с недоверием, с отвращением, с надменным презрением, — но только не со страхом. Она никогда не опускалась до того, чтобы его бояться.

И все, что от нее осталось — большеглазая девочка в уродливых очках, сидящая у него на уроке зелий. Именно ради этого он пожертвовал своим будущим в двадцать один год — ради маленькой амальгамы двух убитых им людей, с глазами Лили и волосами Поттера.

Что ты думаешь о Гарриет, Северус?

Она была тем, что осталось от Лили, и он поклялся ее защитить. Это было все, что он знал. Все, что ему нужно было знать.

Так или иначе, он ненавидел детей.

— Мисс Грейнджер, — произнес он, возвращаясь в залитый солнцем кабинет Дамблдора и для пущего правдоподобия натягивая на лицо ухмылку, — не настолько тупа, как остальные монстреныши, тут я с вами согласен. Но ей недостает оригинальности. И она слишком жаждет одобрения.

Дамблдора это, кажется, позабавило.

— Разумеется, она не получает его от декана Слизерина?

— Она напрасно выставляет свои желания напоказ.

Борода Дамблдора шевельнулась, как будто он широко улыбнулся.

— Но, думаю, она не из тех, кого легко сломить?

— А жаль, — проворчал Северус, и предстоящие годы показались ему еще бесконечнее из-за чрезмерно объемистых эссе Грейнджер.

— Для мисс Поттер только к лучшему иметь подругу с таким твердым характером, — сказал Дамблдор. — Лепешку с малиной, Северус? Ты даже не прикоснулся к десерту.

В углу за столом Дамблдора что-то булькнуло предсмертным хрипом.

— У вашего феникса такой вид, как будто он вот-вот концы отдаст, — заметил Северус, подцепил лепешку и принялся ее крошить.

— Его день сожжения близок. Однако, — Дамблдор встал с кресла, аккуратно отряхивая с бороды крошки, — сейчас ему нужно помочь с кормлением. Спасибо, что напомнил, мой мальчик.

От необходимости отвечать Северуса спас домовой эльф, с хлопком материализовавшийся в кабинете. В руке он сжимал обычный, судя по виду, маггловский конверт.

— Письмо для хозяина директора профессора Дамблдора, сэр, — пискнул домовик, низко кланяясь и протягивая конверт над головой.

— Не мог бы ты его забрать, Северус? — попросил Дамблдор, склонившись над фениксом.

Эльф подал гладкий белый конверт, словно это было подношение принцу древней Персии. Северус его взял и отмахнулся той же рукой, отпуская эльфа.

— Это маггловская почта, — сказал он, перевернув конверт, когда эльф исчез. И уставился на обратный адрес: — От… мисс Грейнджер.

От знакомого убористого почерка сразу заболели глаза. Слишком много проклятых эссе. Он поклялся снизить отметку на целый балл, если в следующий раз она сдаст сочинение хоть на четверть дюйма больше заданной длины.

— От мисс Грейнджер? — в голосе Дамблдора звучало удивление. — Я думал, у нее есть сова. Что ж, век живи. Не мог бы ты открыть его и прочитать мне, Северус?

Северус надорвал и раскрыл конверт, развернул письмо. Добравшись до середины первого абзаца, он смял пустой конверт. Он был почти удивлен, насколько прочитанное его задело. Он-то считал, что ему все равно.

— Северус? — окликнул Дамблдор.

— Я так и знал, — отозвался тот. Он дочитал письмо до конца и рыкнул: — Черт, так и знал.

— Что именно, мой мальчик?

— Петуния, — сказал Северус, и ядовитый голос наложился на эхо воспоминания: «Вы уроды, вот вы кто». — Как только она узнала наверняка, что девочка — ведьма, вся ее застарелая ненависть и зависть вернулись. Я же вам говорил.

Он действительно говорил об этом, как только пробрался через первые круги своей скорби. Он представлял лицо Лили, если бы она узнала, что ее дитя доверили ее сестричке-магоненавистнице, которая настолько презирала собственную заурядность, что терпеть не могла уникальности в других; но отчаяние от осознания, что Лили не узнает этого никогда, подавляло все остальные мысли, — в том числе и слабый росток тревоги о самом ребенке, пока тот окончательно не увял в забвении. По крайней мере, он не вспоминал о девочке непосредственно. Время от времени тот факт, что она существует, всплывал на поверхности его сознания, как обломки кораблекрушения на волнах, но течения повседневной жизни всегда сносили их вдаль, в бездны его раскаяния и ненависти к себе.

Дамблдор прошелестел обратно к креслу.

— Северус, если что-нибудь произошло с Гарриет, мне следует знать, — сказал он с такой мягкостью, что у Северуса заалело в глазах еще сильнее, чем должно было в этой сплошь заляпанной красным, кричаще гриффиндорской комнате.

— О? «Сэр, Гарриет не отвечает на письма — ни мне, ни Рону. Я написала ей уже, наверное, двадцать раз, сказала, как я о ней беспокоюсь, но не получила ни одного письма, и Рон написал мне, что Гарриет отправили письмо из отдела Неправомерного Использования Магии за незаконное применение чар парения, и теперь я беспокоюсь еще сильнее, потому что мы даже не проходили еще чары парения, они будут только в этом году…»

Он прервался, прищурившись: на лице Дамблдора промелькнул выразительный проблеск какого-то чувства.

— Вы знали о письме из Министерства.

— Да, мои друзья следят, чтобы я был в достаточной степени осведомлен, — спокойно сказал Дамблдор.

— Да? — Северус помахал перед ним письмом Грейнджер. — А вот об этом вы достаточно осведомлены?

— Ты полагаешь, что Петуния запрещает мисс Поттер общаться с друзьями?

Это звучало мелочно — как раз в стиле Петунии, и на фоне незначительности нанесенной обиды его ярость выглядела смехотворно. Он это понимал. Но он вспомнил девочку на приветственном пиру — как она улыбалась, словно ждала, что ее одернут, как ела, словно боялась, что еду отберут, и эхо слов Петунии, сказанных десятилетия назад, пронеслось в его голове: «Ты и этот мальчишка Снейп — вы уроды, вот вы кто, и хорошо, что вас держат подальше от нормальных людей для нашей безопасности».

Его уже давно не удивляла жестокость, на которую способен человек. Он и сам издевался над детьми на регулярной основе.

— Не исключаю, что Петуния сжигала письма у нее на глазах.

Северус не смог прочесть выражение лица Дамблдора, но оно напомнило ему, как однажды он, девятилетний, всей душой пожалел, что рассказал Лили, как ненавидит возвращаться домой.

— Как бы ты мне посоветовал поступить, Северус? — спросил Дамблдор невозмутимо.

— Пригрозить Петунии, — ответил он без тени иронии. — Или позволить мне это сделать.

О да, это было бы замечательно… Ему еще не выпадала возможность как следует припугнуть Петунию… Всегда приходилось сдерживаться…

Дамблдор смотрел на стоящий у дальней стены кабинета закрытый шкаф с вырезанным на дверцах узором из виноградных лоз. Там он хранил фотографии членов Ордена: личные снимки, которые они сами ему присылали. Была там и фотография Лили. Северус знал, что она там есть, хотя никогда ее сам не видел. Он был уверен, что на нем она стоит в объятьях Поттера, может быть, даже в день свадьбы.

— Да, — сказал Дамблдор медленно. — Да, думаю, тебе стоит туда сходить.

В первый момент Северус подумал, что ослышался.

— Что?

Дамблдор глядел на него, непроницаемо-сияющий, как одностороннее зеркало.

— Тебе надо сходить к Дурслям.

Северус уставился на него, потом поднял свою чашку и многозначительно в нее заглянул:

— Что было в этом чае?

— Не помешает обновить сведения о Гарриет.

Северус со стуком поставил чашку обратно.

— Рецидива не боитесь? — спросил он едко. — Не так давно запугивание людей на дому было моей профессией.

Взгляд Дамблдора остался спокойным и глубоким, как озеро в полдень.

— Думаю, это было давно, мой мальчик.

Для некоторых вещей нет срока давности, — шепнул холодный голос в голове Северуса.

— Вы никогда не разрешали мне даже узнать, где они живут, — он ощутил какой-то противоречивый порыв доказать Дамблдору, что тот не должен давать Северусу того, что он хочет. Что ему следует держать его подальше от соблазна быть жестоким с тем, кто ему отвратителен.

— Я доверяю тебе, Северус, — сказал Дамблдор — и словно связал его этими словами.

Нельзя доверять слизеринцу, директор.

— Адрес?

Дамблдор ответил.

Спускаясь по вращающейся лестнице, Северус поймал себя на мысли, что гадает, рассказала ли Лили сестре, что именно положило конец их дружбе.

И обнаружил, что надеется: Петуния знает все.

* * *

— Может, мне надо сделать себе тюремную наколку, — сказала Гарриет. — Как думаешь?

Хедвиг нахохлилась.

— Распушись вот настолько, если да, — Гарриет показала пальцами пару сантиметров, а потом чуть побольше: — И вот настолько, если нет.

Хедвиг спрятала голову под крыло.

— Вообще не помогла, знаешь ли, — Гарриет погладила ее по голове. Сова недовольно ухнула.

— Понимаю, — вздохнула Гарриет. — Извини, правда.

Они были заперты в самой маленькой спальне Дурслей с дополнительными засовами на двери и решеткой на окне. Технически Хедвиг полагалось быть в клетке, но Гарриет взломала замок обломком пера, найденным в кармане джинсов. Она не могла выпустить Хедвиг полетать, что было сразу заметно по запаху совиного помета, но хотя бы из клетки ее вызволила.

— Все равно я их не умею делать, — сказала она, поглаживая Хедвиг, вцепившуюся когтями в спинку ее кровати. Гарриет понадеялась, что от когтей останутся следы и что тетя Петуния обнаружит их только после того, как они окажутся в безопасности на платформе 9 ¾.

Но потом она взглянула на решетку, затянувшую небо, и вспомнила, как над ней нависло лиловое свинячье лицо дяди Вернона, шипя: «Ты никогда не вернешься в эту школу… А если попытаешься выбраться колдовством, тебя отчислят…»

— А я знаю, что бы я изобразила, — сказала Гарриет уныло. — Хогвартс. Отличная была бы памятка, раз мне больше его не видать.

Хедвиг одарила ее пронзительным желтоглазым взглядом, словно говоря: «Пожалуйста, давай без драматизма». А может, это было: «Все из-за тебя». Или даже: «И это если не учитывать, что мы толком не ели с тех пор, как нас тут заперли».

В последний раз им досталась миска ледяного консервированного супа. Гарриет отдала Хедвиг большую часть разваренных овощей, поскольку из них двоих сова была более невиновна. Хотя это и не Гарриет уничтожила торт и запустила внутрь сову, которая так напугала эту глупую миссис Мейсон: это все тот проклятый домовой эльф.

Добби. Просто Добби. Добби домовой эльф. Он так и представился. От встречи с ним у Гарриет осталось престранное впечатление — не только потому, что сам он был очень странным, но и потому что ей впервые было искренне жалко того, кому она, тем не менее, с удовольствием свернула бы тощую зеленую шею. А ведь до встречи с Добби она считала, что ей плохо живется у Дурслей…

Ха. Теперь это понятие обрело новую глубину.

Она приставала к Хедвиг с расспросами и теориями насчет Добби и того, о чем он сказал. Огромная опасность в Хогвартсе? Что это может быть? Откуда он узнал? Зачем ему вообще так напрягаться, пытаясь предупредить и защитить Гарриет, которая его, конечно, никогда раньше не видела?

Хедвиг не делала никаких ответных заявлений — она только либо нахохливалась, либо засыпала; но больше Гарриет не с кем было поговорить. Зато теперь она хотя бы знала, что ей не с кем поговорить не потому, что ее заперли в Тисовой Тюрьме и у нее нет друзей. Это Добби перехватывал ее письма.

Гермиона, Хагрид и Рон наверняка волновались. По крайней мере, она на это надеялась, так как в этом случае ее, возможно, не бросят тут гнить. Может, Гермиона что-нибудь придумает… Как-нибудь найдет Гарриет… Или даст знать учителям. Хотя Гарриет не была уверена, что школа сможет что-то предпринять, если законные опекуны хотят держать ее здесь.

Она как раз воображала, как Гермиона находит ее выбеленные временем кости на полу самой маленькой спальни Дурслей, когда услышала, как скрипнул пол за дверью ее спальни. Уже пора обедать? Желудок до тошноты ныл от голода. До нее, кажется, уже несколько часов доносился запах жареного цыпленка тети Петуньи. Не то чтобы он ей перепал, конечно.

Она выпрямилась, когда за дверью раздалось: щелк-щелк-щелк.

Все замки открылись разом.

Она встала с кровати, широко распахнув глаза — и отшатнулась назад, когда последний замок вывернуло с такой силой, что на коврик посыпались щепки, и дверь с грохотом распахнулась внутрь.

Должно быть, от голода у нее начался бред, потому что темная фигура за дверью была похожа на профессора Снейпа.

Снейпобред шагнул в комнату с закаменевшим от ярости лицом. Гарриет еще никогда не видела его настолько злым — да она вообще никогда и никого не видела настолько злым! — но ее впечатлила сила собственного воображения, потому что этот Снейп выглядел чертовски жутко.

Он скользнул по комнате изучающим взглядом, словно разбирая ее на составляющие. Покосившийся шкаф, тусклые обои, неубранная постель, стол с заляпанной пометом клеткой Хедвиг. Его лицо дрогнуло, когда он посмотрел сквозь нее, но он гораздо больше времени провел, рассматривая клетку, чем Гарриет. Вероятно, ее воображение просто шло по привычным маршрутам из жизни: Снейп почти полностью игнорировал ее в течение прошлого года.

Потом он отвернулся. Ее сердце подпрыгнуло при мысли, что он собирается уходить, потому что, даже если она просто сошла с ума, Снейп оставался частью Хогвартса и магии, а она страшно по ним скучала.

Но он не уходил. Он смотрел вниз, на кошачью дверцу в двери, через которую тетя Петуния просовывала еду.

Потом он опять повернулся к ней, и от выражения его лица у Гарриет побежали мурашки.

Мгновение он смотрел на нее с такой свирепостью, что ее можно было принять за ненависть.

— Где ваши вещи? — спросил он. Прямо как на уроке: говорит почти шепотом, но слышно каждое слово. И каждое слово обжигает уши, как мороз.

— Эм… школьные вещи? — ее голос прозвучал тонко и слабо. Но он только глядел на нее все так же жутко и злобно, и она сказала: — Э… они внизу, в чулане под лестницей.

— Собирайте все, что вам тут нужно, и идите за мной.

Профессора Снейпа не спрашиваешь: «Зачем?» — ты просто делаешь, как он сказал. Она запихала в старый маггловский рюкзак свои рубашки, штаны, носки и трусы (стараясь по возможности прятать трусы от взгляда Снейпа), а потом хотела было заманить Хедвиг в клетку. Но у нее на пути, между столом и кроватью, стоял Снейп и смотрел на окно. На решетку.

Он промолчал, и Гарриет тоже. Она подозвала Хедвиг себе на руку и порадовалась, что надела ветровку, когда когти совы царапнули ее через нейлон.

Снейп подхватил клетку Хедвиг и вымелся наружу, в тишине мазнув по полу подолом мантии.

В тишине…

Гарриет, прислушиваясь, вышла следом за ним в коридор. Она смогла разобрать, что внизу бормочет телевизор, но не услышала ни голосов, ни движения. На лестничной площадке висел густой запах подливки и розмарина от тетиной стряпни. Рот наполнился слюной, а желудок болезненно скрутило от голода.

Профессор Снейп уже открыл магией чулан и вытащил ее чемодан, и теперь, наклонившись, заглядывал внутрь, словно чтобы проверить, не осталось ли там еще что-нибудь.

— Все должно быть там, — сказала она. — Эм… сэр. Я там не была с конца учебного года.

— Очень хорошо, — Снейп захлопнул дверцу чулана с силой, которая, казалось, сотрясла весь дом. Гарриет вздрогнула.

Когда он сдвинулся в сторону, чтобы поднять ее чемодан, она увидела Дурслей.

Они сидели в столовой и обедали. Тетя Петуния опрокинула бокал с вином; оно разлилось по столу и стекало с края на ковер. Это случилось совсем недавно, капли все еще падали со стола на пол.

Именно это расползающееся пятно и тот факт, что тетя Петуния даже не двинулась, чтобы убрать его, напугали Гарриет больше всего.

Она медленно шагнула мимо Снейпа в комнату. Глаза Дурслей следили за ней — большие, застывше-распахнутые. Вилка Дадли застряла у него во рту, пальцы приклеились к рукояти. Рука тети Петунии завязла в воздухе посреди того же движения, что уронило ее стакан. Дядя Вернон полусогнулся над стулом, словно хотел встать, когда Снейп заморозил его. Заморозил их всех.

Дребезжащий смех из телевизора забренчал в тишине.

Подходя к столу, Гарриет заглянула в глаза каждому из Дурслей по очереди. Она ничего не сказала, а они не могли.

Потом она ухватила куриную ножку с блюда на столе и холодно бросила:

— Увидимся следующим летом.

Вернувшись в коридор, она обнаружила Снейпа, стоящего у открытой входной двери. Его бездонные черные глаза поблескивали.

— Идемте, — его голос обжег холодом.

Гарриет зажала куриную ножку в зубах, успокоила Хедвиг и вышла следом за ним за дверь.

Северус уменьшил чемодан, прошелся очищающим по клетке (хотя это не слишком помогло, настолько она была грязной) и велел девочке отпустить сову.

— Зачем? — спросила она. Зеленые, как у Лили, глаза расширились за стеклами самых отвратительных очков, какие Северусу только доводилось видеть. Круглые, огромные, оправа целиком из пластмассы — Петуния наверняка выбрала их именно за редкостное уродство.

— Я не собираюсь аппарировать с вашим фамильяром, — сказал он. — Она и сама найдет дорогу в Хогвартс.

Девочка помедлила, но сделала, как было велено, погладив белоснежные перья и что-то шепнув сове. Птица смерила его нахальным взглядом желтых глаз, клюнула хозяйку в ухо и взмыла в сумеречное небо.

— Что такое «аппарировать»?

— Скоро узнаете, — он протянул ей руку. — Держитесь.

Взгляд зеленых глаз метнулся от его руки к лицу, а затем она легонько, как бабочка, прикоснулась к его предплечью.

— Крепче, — приказал он. — Моя рука не кусается.

С таким видом, словно ее вынуждает к этому только угроза снова оказаться запертой в спальне, она осторожно обвила пальцами его рукав.

Он вздохнул, стряхнул ее руку и сам ухватил ее за запястье. Затем, не добавив ни слова, аппарировал.

Панорама Хогвартса обрушилась на них, как цунами. Косой свет заходящего солнца пронизывал траву, золотил башенки и шпили. Девочка шумно вдохнула, словно действительно вынырнула из-под воды.

— Предупреждать надо было! — возмущенно воскликнула она, но потом осторожно покосилась на него и слегка недовольно добавила: — Сэр.

Может, и надо было.

— Сюда, — сказал он, проигнорировав ее сердитый взгляд, и зашагал к воротам. Повинуясь движению палочки, запоры на них заскользили, открываясь, словно лианы, растущие наоборот.

Он чувствовал, как улетучивалось ее раздражение, пока они поднимались по дороге к замку. Приходилось заставлять себя идти помедленнее, чтобы она не отстала. Она выглядела возбужденной, полной несмелой надежды, но в то же время — больной и измученной. Он подумал о кошачьей дверце, о висевшем в душной комнате запахе птичьего помета и немытого тела, и ему пришлось вспоминать пошаговую инструкцию к настою живой смерти, лишь бы не обогнать ее, не ворваться в директорский кабинет и не разнести его в клочья сверху донизу — от сводчатого потолка и до ковровых дорожек.

Северус, если бы с мисс Поттер что-нибудь случилось, я бы знал…

Дамблдор ему благодарен должен быть за то, что он сохранил этим человечишкам их жалкие жизни. Что он ушел из их дома, всего лишь напугав и заморозив. Замки на двери, решетка на окне, и эта маленькая кошачья дверца — просовывать еду…

Настой живой смерти оказался слишком простым. Он попытался припомнить аконитовое, профилактическое средство для оборотней — предварительные результаты его испытаний опубликовали месяц назад. Он следил за прогрессом этого исследования все десять лет, с самого дня анонса. Зелье было трудоемким, малоэффективным и потенциально смертельным, и на его приготовление требовалось полные трое суток. Как только он запомнит список ингредиентов и инструкции, у него будет надежное средство самоконтроля в минуты гнева.

Взбираясь по широкой лестнице, он оглянулся проверить, следует ли еще за ним девочка. Интересно, — подумал он, — Помфри все еще в учительской, пытается дать Минерве анальгетики, или уже ушла в лазарет, когда та отвергла их, как разъяренная кошка?

Первое, обнаружил он, приведя девочку в пустой лазарет.

— Внутрь, — коротко сказал он, когда она с неохотой замялась в коридоре.

— Я не больная.

— Это решать медсестре. — Когда она вместо ответа воззрилась на него со смесью упрямства и неуверенности, он добавил: — Скажите, когда вы в последний раз нормально ели.

— Э-э-э… — она опустила взгляд на свои руки, явно намереваясь незаметно посчитать на пальцах. С таким же успехом ученик с Рейвенкло мог бы попытаться сказать три предложения подряд, ни разу не использовав слово «следовательно».

— Это не должен быть настолько сложный вопрос, — он указал внутрь пустого Больничного крыла, где ряды аккуратно заправленных кроватей сияли белизной и золотом в свете заходящего солнца.

Девочка вспыхнула.

— Я не виновата, — сказала она, но неуклюже зашла в комнату и безропотно позволила усадить себя на стул у кабинета Помфри.

«Ни один ребенок не заслуживает, чтобы его морили голодом», — подумал он, но не произнес этого вслух. Вместо этого он сказал:

— Домовик.

Глаза девочки расширились еще до того, как один из эльфов Хогвартса ответил на зов. Когда же он явился, она уставилась на него, как зачарованная. Она казалась удивленной, но не шокированной. Он отметил эту неожиданную странность, решив обдумать ее позже.

Домовой эльф безмолвно согнулся в поклоне. Все домовики Хогвартса быстро усваивали, что если Северус вызывает, то явно не для бесполезных вопросов или пустых приветствий.

— Миску жидкой рисовой каши без добавок и специй, кроме соли. И приведи мадам Помфри и профессора Макгонагалл, где бы они ни были. Объясни им, зачем, — он взвесил, стоило ли просить эльфа найти заодно Дамблдора, но очень уж хотелось сорвать на нем зло наедине до того, как он увидит девочку — чтобы усилить впечатление. Если вообще возможно заставить Дамблдора ощутить себя виноватым. Иногда Северус в этом сомневался.

Эльф снова поклонился и с хлопком исчез.

— Говорю же, я не больная, — сказала девочка, все еще рассматривая то место, где был домовик, со скорее заинтригованным, чем упрямым видом. — В Хогвартсе есть домовой эльф?

— Их здесь около сотни, — ответил Северус. — Даже волшебный замок не очищается сам.

Теперь она хмурилась тому месту, где стоял эльф.

— А кого-нибудь из них зовут Добби? Ну, из эльфов.

Северус удивился:

— Добби? Вы встречали домового эльфа по имени Добби?

Ее взгляд снова метнулся к его лицу, и он успел заметить момент, когда любопытство спряталось за настороженностью: словно озеро затянуло льдом. Она пожала плечами с нарочитой беспечностью.

Да ради всего… Временами дети бесят, и неважно, чьи это дети.

Небольшой поднос материализовался на одном из передвижных столиков для лежачих больных. Хоть и казалось невероятным, чтобы эльфы отступили от буквы приказа, он сотворил ложку и попробовал кашу: уместно безвкусная. Впрочем, домовики дополнили сервировку бело-розовой орхидеей в вазочке.

— Красивая, — сказала девочка, коснувшись орхидеи.

— Пейте, — сказал он, уничтожая ложку, — и если не стошнит, сможете снова поесть через несколько часов.

Она надулась, но взяла миску. Как он и предполагал, она не осилила и половины.

— Не заставляйте себя, или станет плохо, — как раз говорил он ей, когда в лазарет влетела Помфри. За ней по пятам следовала Минерва, сжав губы в линию настолько тонкую и жесткую, что ею можно было бы гранить алмазы.

— Северус, — начала она с ноткой приближающегося гнева, — тебе лучше бы иметь очень хорошее объяснение для…

И замолчала, стоило ей пристальнее взглянуть на девочку. Помфри уже на нее набросилась, рассыпая из палочки красные и синие лучи диагностических чар.

— Ровена милосердная, — Помфри нащупывала у девочки пульс. — Ну хоть лихорадки у тебя нет, — добавила она, всматриваясь в красное от стыда лицо.

Зная, что Минерва вряд ли выпроводит девочку без прямого распоряжения Дамблдора, Северус счел безопасным оставить ее в лазарете.

— Директор? — спросил он коротко.

— Ушел к Хагриду после обеда, — ответила Минерва. — Могу даже не спрашивать, где ты был.

— Разумеется, — он вышел из комнаты, оставив их — угрюмо-заботливую Помфри, девочку, продолжающую утверждать, что она здорова, и надзирающую за всем этим Минерву. С их отрывистыми приказами и резкими взглядами обе женщины казались слишком деловитыми — почти как он сам.

Дамблдор и впрямь оказался у Хагрида — сидел у дома на своеобразном некрашеном шезлонге раз в пять больше, чем полагалось бы человеку его роста. Оба курили трубки, распространяя в сгущающихся сумерках приторно-сладкий дым.

— А, Северус, — усы Дамблдора дрогнули в улыбке, но глаза остались серьезны. — Как там мисс Поттер?

Чтобы ответить, Северусу пришлось сосчитать четвертями до десяти, но и после этого ему едва удалось разжать зубы.

— Помфри, без сомнения, расскажет, как только закончит с осмотром.

— Чево? — Хагрид от неожиданности поперхнулся табаком. — Гарри здесь? — спросил он, высморкавшись и вытерев глаза.

— В лазарете, — Северус не отводил взгляда от Дамблдора, а тот смотрел в ответ сквозь вьющуюся дымку трубочного дыма.

— В этом году мисс Поттер приехала немного раньше обычного, — промолвил директор с улыбкой в голосе. — Уверен, она будет в восторге, если ты ее навестишь, Хагрид.

— Точно! — Хагрид поднялся со стула. Он на минуту скрылся в своей лачуге, появился вновь, одернувший рукава и застегнутый как попало, и умчался через лужайку.

— Присядешь, Северус? — Дамблдор выглядел искренне обеспокоенным.

Северус просто смотрел на него, ощущая, что пальцы, как у Минервы, скрючиваются когтями.

— Я, разумеется, сразу же узнал, что ты забрал ее, — продолжил Дамблдор, поглядывая поверх очков.

В этом сомневаться не приходилось. Но Северус также был уверен, что Дамблдора удивил его поступок, хоть он и был готов к нему.

— Вы знаете, что такое кошачья дверца, директор? — спросил он мягко.

Дамблдор не моргнул, только легкая морщинка легла меж кустистых бровей.

— Боюсь, что нет, мой дорогой мальчик.

— Магглы устанавливают их на двери, чтобы кошки могли проходить в запертые комнаты. Маленькие такие дверцы.

— Такого размера, чтобы могла пройти кошка?

— Именно, — сказал Северус еще ласковей. — Такая дверца была на двери спальни мисс Поттер — чтобы Петуния могла просовывать туда еду, не возясь с пятью замками.

Сперва Дамблдор не шевелился. Затем медленно опустил трубку. Наконец, ну наконец-то в его глазах проблеснуло нечто холодное — нечто, похожее на ярость. Но сказал он только:

— Понятно.

— Я же вам говорил, — Северус чувствовал грохот пульса в горле, и запах той комнаты, и стук винных капель, срывающихся со стола на толстый ковер. — Еще тогда, годы назад, Дамблдор, я вам говорил…

— Северус, — прервал Дамблдор мягким, но окончательным тоном — и с легким намеком на то, что лучше не испытывать его терпение, — я все помню, мальчик мой. И я помню, что тебе ответил…

— Ну так сходите посмотрите на нее, — прошипел Северус, желая, чтобы ему хватило силы заставить Дамблдора дрогнуть; но такой силы не было ни у кого, даже у Темного Лорда. — Идите уже в чертов лазарет и посмотрите на нее.

Он повернулся, чтобы уйти, и, остановившись и оглянувшись через плечо, прорычал:

— И спросите у нее про домового эльфа по имени Добби. Может быть, вам она ответит.

И ушел на поиски чего-нибудь, что можно было бы разбить.

* * *

Принимать ванну было приятно.

Когда мадам Помфри сказала Гарри, какое сегодня число, она поняла, что пробыла взаперти в своей комнате всего пять дней. «Всего» — потому что по ее ощущениям времени прошло намного больше. Ее выпускали в туалет утром и вечером, но не давали времени на душ; только обтирание с помощью миски холодной воды, твердого куска мыла и полотенца, пропихнутых через кошачью дверцу.

Теперь Гарриет плескалась в громаднейшей больничной ванне, настолько большой, что она едва касалась бортов, даже вытянув руки, с такой горячей водой, что в воздухе над ней вился пар, а кожа порозовела. Шампунь пах мятой, а мыло — медом.

Как же странно, что этим счастьем она обязана профессору Снейпу.

Странный он тип, этот Снейп. И выглядит странно, и ведет себя странно — и не только сегодня. Сегодня, конечно, он был сверхстранным, но его вообще никогда нельзя было бы назвать нормальным. Он определенно был самым вредным учителем в Хогвартсе, и пара рейвенкловцев постарше проводила исследование, не является ли он самым вредным учителем в мире.

Правда, он никогда не был таким с Гарриет. В первый день на уроке зелий, когда она и без того нервничала из-за зябких подземелий и заспиртованных зародышей животных, плавающих в расставленных вдоль подсвеченных стен банках, он поднял на нее взгляд от журнала и уставился своими темными и холодными, как пустые туннели, глазами, а она заставила себя глядеть в ответ. И его взгляд сперва стал жестче, а потом дрогнул, и он отвернулся, двинувшись дальше по списку — к Дину Томасу.

После этого он больше ни разу не посмотрел на нее по-настоящему — ни на уроках, ни вообще в том году. Когда он скользил по подземелью, браня других учеников за отвратительные зелья, он проходил мимо нее. В ее домашних работах он указывал только букву оценки, и всегда бросал пергамент на ее стол вместо того, чтобы передать в руки. Хотя на уроках он неприятно удивлял гриффиндорцев неожиданными вопросами, он ни разу не спросил ее (и всегда игнорировал маячащую руку Гермионы, хоть и с другим видом — не так, как игнорировал Гарриет).

Гарриет была озадачена, но признательна, хоть и жила в вечном страхе, что однажды сделает что-нибудь, что утвердит за ней звание второго Невилла, и тогда он станет называть ее безнадежной дурой и невежественной тупицей, препарируя ее неудачи. Но Снейп никогда не был настолько гадким с гриффиндорскими девочками, как с мальчишками. Однажды он сказал Лаванде Браун, что та вылетит с его занятий до конца учебного года, если не прекратит думать о Майроне Уагтейле хотя бы на две минуты; а если Гермиона отвечала на заданный не ей вопрос, он говорил ей перестать быть не знающей меры выскочкой; но Гарриет он не трогал. И она очень старалась, чтобы ее не трогали, используя отшлифованные на Дурслях приемы, благодаря которым выглядела покорной и незаметной. Разумеется, у Дурслей ее характер постоянно прорывался, и раз или два то, что Снейп говорил Рону или Невиллу, возмущало ее, но Гермиона всегда пинала ее под столом прежде, чем она успевала открыть рот и все испортить.

Да и в самом деле, Снейп был страшнее дяди Вернона. Дядя Вернон был вредным и глупым; Снейп был умным и по-настоящему злым.

Еще он спас ей жизнь, помешав собравшемуся ее убить Квирреллу проклясть ее метлу, и судил следующий матч, чтобы помешать ему попытаться сделать это еще раз. Но в остальном он, казалось, вообще не замечал ее существования.

А теперь он объявился у Дурслей, проклял их и привез ее в Хогвартс. Это было здорово похоже на спасение.

Это было так же странно, как визит Добби.

Странное выдалось лето. Наверное, это Хогвартс повлиял, подумала она удовлетворенно. Она была не против странной жизни — до тех пор, пока жизнь была связана с магией.

Осмотрев свои пальцы, она обнаружила, что кожа на них совсем сморщилась. К тому же вода теперь была просто теплой, а не обжигающе горячей. Видимо, пора было вылезать.

Кто-то повесил ночную рубашку и халат на крючок на стене и положил пушистое белое полотенце с гербом Хогвартса. Может быть, домовик?

Точно: в Хогвартсе же есть домовые эльфы. Если Добби здесь не работает, возможно, они хотя бы знают, как его найти. Гарриет все еще надо было кое о чем его расспросить. Например, о том, что именно может быть в Хогвартсе настолько ужасного, что оно оправдало бы пожизненное заточение в доме номер четыре.

Особенно после того, как Добби сказал, что дело не в Волдеморте…

Она натянула рубашку, гадая, почему Снейп был так удивлен, что она знакома с домовиком Добби. Кажется, его особенно потрясло само имя. Может, это необычное имя? Ругательство на домоэльфийском? Или он знаком с домовым эльфом по имени Добби?

После насыщенной паром ванной воздух лазарета казался разреженным и зябким. Ее пробрала дрожь. Замки в высокогорьях никогда не прогреваются летом. Камень под ее босыми ногами был чистым, но холодным.

Время было уже ночное, и высокие окна, тянувшиеся рядами по стенам палаты, стали черными и мерцающими. В обширном пятне лимонно-желтого света сидел профессор Дамблдор и читал книгу с яркой движущийся картинкой на обложке — на ней мальчик и дракон плыли в лодке по океану.

— Профессор? — изумилась Гарриет.

Он поднял на нее взгляд — яркий, любопытный — и улыбнулся. По крайней мере, так она предположила; из-за бороды трудно было судить наверняка, но сама борода шевельнулась, как от улыбки.

— Дорогая моя девочка, добрый вечер, — проговорил он, отмечая место в книге и складывая ее на коленях. — Мадам Помфри сообщила мне, что ты наслаждаешься заслуженной ванной.

— Да, сэр, — сказала Гарриет. Ее глаза остановились на подносе с едой, стоявшем на столе рядом с ним. Она подумала, не наколдовал ли он его: у стола были ножки в виде когтистых лап грифона, на синей скатерти вышиты падающие звезды, а в середине стояла ваза желтых цветов, позванивающих, как маленькие колокольчики.

— Не помню, чтобы такое было в Больничном крыле, сэр, — сказала она, указывая на стол.

— А, нет, — его улыбка стала шире. — Это я немного увлекся, убивая время. Ты знала, что я раньше был профессором трансфигурации? Прежде, чем к нам присоединилась неповторимая профессор Макгонагалл. Я скучаю по постоянной возможности трансфигурировать всевозможные вещи, так что время от времени даю себе волю, — он стряхнул с руки длинный рукав, вытягивая палочку. — Какой тебе нравится цвет, моя дорогая?

— Зеленый, — удивленно сказала Гарриет. Тетя Петунья ненавидела, когда она одевалась в зеленое. Кроме того, это был цвет Слизерина, но сам зеленый был в этом виноват не больше, чем ее палочка — в том, что имела общую с Волдемортовой сердцевину.

Дамблдор обрисовал в воздухе контуры, и словно произошел взрыв звезды — появилось настоящее кресло, с обивкой такого прекрасного темно-зеленого оттенка, что он сразу же напомнил Гарриет цвет Запретного леса этим вечером на закате.

— Спасибо, сэр, — кресло было обито самым мягким вельветом, какой ей только доводилось трогать.

От запаха еды у нее потекли слюнки. Опять жидкая каша (Гарриет скривилась), рис и тонкие полоски какой-то рыбы.

— Прошу, — пригласил жестом Дамблдор. — Уверен, ты должна была проголодаться.

Он опять улыбнулся, но Гарриет померещилось, что она почувствовала за этой улыбкой что-то еще — как если бы между ней и этим спрятанным чувством была завеса и несколько закрытых дверей.

Сама не зная отчего, она ощутила неловкость и смущение — как и раньше этим вечером, пока мрачные мадам Помфри и профессор Макгонагалл обменивались через ее голову «взрослыми» взглядами. И чем больше она повторяла, что все в порядке, тем угрюмей они становились.

— Меня нормально кормили, — сказала она профессору Дамблдору.

— Рад это слышать, — отозвался он, но почему-то от этих слов ей захотелось спрятаться. Она занялась рисовой кашей, громко позвякивая ложкой по миске, чтобы нарушить тишину.

— Тебе, должно быть, любопытно, зачем я здесь, — через пару мгновений заговорил Дамблдор. От неуловимого чувства не осталось и следа. — Помимо того, чтобы насладиться твоим бесспорно приятным обществом, разумеется.

Гарриет застыла, как Дадли, с замершей за щекой ложкой.

— Я думала, что это вы послали за мной профессора Снейпа?

— Ты весьма проницательна, моя дорогая, — сказал Дамблдор. Гарриет была почти уверена, что крошечная пауза ей померещилась. — Но задавалась ли ты вопросом, почему?

— Я подумала, что это, наверное, Гермиона что-то сделала, — признала Гарриет. — После того, как Добби сказал мне, что воровал мои письма, я догадалась, что она могла бы понять, что что-то не так, и тогда она… Гермиона — она не из тех, кто сидит в сторонке.

— Да, я получил письмо от мисс Грейнджер — маггловской почтой, на самом деле. Я так понял, у нее нет совы? Ее предположение о том, что у нашего мира есть осведомители на маггловской почте — одно из тех славных деяний, столкновение с которыми меня всегда восхищает.

Если бы не Гермиона… Хотела бы Гарриет быть хоть на осьмушку настолько умной.

— Кстати говоря, кто такой Добби? — с любопытством спросил Дамблдор.

— О, это домовой эльф. Приходил предупредить меня, рассказывал о какой-то опасности в Хогвартсе. Это один из эльфов замка?

— Боюсь, мне не доводилось знакомиться с домовым эльфом по имени Добби, — сказал Дамблдор. — Ни в Хогвартсе, ни где-либо еще. Но, судя по рассказу, он один из тех ребят, встреча с которыми меня до крайности интересует. Он ничего о себе не рассказывал?

Она описала Доббину жалкую старую наволочку (по сравнению с которой вещи, которые она носила у Дурслей, выглядели, словно купленные в «Харродсе» — хоть она и не сказала этого Дамблдору), и что его семья волшебников должна быть ужасной.

— …И он долбился обо все головой каждый раз, когда говорил что-нибудь не то, чтобы себя наказать, — рассказывала она, вспоминая, как Добби бил себя по голове настольной лампой. — Он сказал, что ему постоянно приходится это делать — он даже собирался прижать себе уши печной заслонкой за то, что сходил ко мне и предупредил… И в его семье ему это позволяют, и даже говорят добавить.

Она остановилась, снова смутившись, но все равно пылая от гнева. Но Дамблдор смотрел сурово и совсем не улыбался.

— Образ жизни домовых эльфов — разновидность рабства настолько крепкого, что оно видоизменяет саму их суть, — сказал Дамблдор. — Многие наши старинные семьи видят в этом не священный договор между волшебником и эльфом, но право, которое дает им магия, и этим правом они чудовищно злоупотребляют. В итоге домовые эльфы, подобно Добби, ужасно страдают. Правильно, что тебе это не нравится.

Уши у Гарриет пылали.

— Он сказал, что было даже хуже, когда Вол… Извините, Сами-знаете-кто…

— Ты можешь произнести это имя, моя дорогая, — проговорил Дамблдор, мимолетно улыбнувшись.

— Ну… Добби сказал, что домовикам приходилось еще хуже, когда Волдеморт был в силе. Он радовался, что тот исчез, и пришел меня предупредить, как он сказал, потому что я… ему нравлюсь, я так думаю, из-за… ну вы знаете, — промямлила она. Казалось таким нахальством говорить о том, что она его победила — ведь она тогда была такой маленькой, даже не помнила этого… А в мае она просто держалась, в прямом смысле, пока профессора ее не спасли.

— Звучит так, моя дорогая, что раз Добби рисковал выдать себя и быть наказанным за то, что тебя предупредил, он в крайней степени тобой восхищается, — сказал Дамблдор, и у Гарриет заполыхали лицо и шея.

— Вами он тоже восхищается, сэр, — пробормотала она.

— Однако пришел он именно к тебе. Хотя он никогда не встречал тебя, он достаточно о тебе беспокоится, чтобы ради тебя рискнуть собой. Это благородный поступок, достойный величайших из нас. Помни об этом, Гарриет.

После этого он сложил пальцы домиком и вперил взгляд в темный потолок, за что Гарриет была ему благодарна — глаза у нее сильно защипало от слез.

— Добби рассказал о характере этой опасности? — спросил Дамблдор, продолжая рассматривать тени над головой.

— Нет, — Гарриет моргнула несколько раз, прогоняя слезы. Она не собиралась плакать, только не в этот день, когда у нее появилось все, что нужно для счастья. — Я спросила его, не связано ли это с Волдемортом, — глаза Дамблдора тут же сосредоточились на ее лице, — но он сказал, что точно уверен, что нет.

— Не связано с Лордом Волдемортом, — повторил Дамблдор. — Больше он тебе ничего не говорил?

— Ну, он вел себя так, как будто о чем-то догадывается, но сказать не может. Каждый раз, когда он пытался, у него начинался припадок. Потом он хотел, чтобы я пообещала ему не ездить в Хогвартс, а я сказала, что не могу… — она рассказала об испорченном торте, о письме из Министерства и совсем вскользь упомянула, как ее наказали. Интересно, как много рассказал директору Снейп…

Дамблдор внимательно выслушал, кивнув, когда она договорила.

— Ты знаешь толк в жизни, верно, моя дорогая? — произнес он, и глаза его замерцали, как звезды на мантии.

— Ой, нет, сэр, — сказала Гарриет. — Я предпочитаю жить спокойно.

— Выходит, я зря договорился, чтобы ты провела остаток каникул у Уизли?

Гарриет подумала, что ослышалась.

— Правда? Сэр!

— На самом деле, миссис Уизли крайне настаивала на том, чтобы увидеть тебя сегодня же вечером, — глаза Дамблдора блеснули еще ярче. — Она сообщила мне, что может сделать со мной в случае опоздания, и открывшиеся перспективы навевают мне мысли о твоем друге Добби…

Гарриет уронила ложку в миску.

— Я готова! Только оденусь… Мы еще не опоздали, сэр? Который час, сэр?

— Четверть двенадцатого. Впрочем, миссис Уизли убеждала, что будет ждать всю ночь, — сказал он. — Поясняя при этом, что со мной сделает, если я до этого доведу…

— Я быстро! — пообещала Гарриет и умчалась.

Вопреки всем ожиданиям, день в конце концов оказался замечательным.

* * *

Впервые за месяц Северус пожалел, что в школе нет учеников. В текущем расположении духа он бы с удовольствием запугал кого-нибудь до слез и срезал несколько сотен баллов с целующихся по углам парочек.

Так как под рукой не было малолетних кретинов, над которыми можно было бы поиздеваться в дисциплинарных целях, он прибег к другим методам. Засушил целое поле сумеречных фиалок, загнал в нору семейку полевок, оскорбил Филча (но не его кошку — завхоз был ценным союзником), ввязался в искрометную перестрелку с Пивзом и завершил свою мальчишескую эскападу тем, что растревожил всех птиц в совятне.

Белоснежная сова девочки еще не вернулась. Что же, лететь ей предстояло несколько часов, и она, вероятно, наслаждалась свободой — если подобное доступно совам.

Совершив все эти безобразия, он ретировался в свои апартаменты, дабы предаться тягостным думам.

Поскольку он провел в подземельях почти все лето, воздух в них был менее затхлым, чем обычно в это время года. После камео Темного Лорда в мае Дамблдор попросил Северуса оставаться неподалеку на тот случай, если директору понадобится сцедить с него информацию. Взамен Северус получал очень мало сведений, но лучше загадочный Дамблдор и лето в Хогвартсе, чем несколько недель в безрадостном Коукворте, пусть даже в тупике Прядильщиков проще доставать сигареты.

Он задумался у камина. Когда-то давно Дамблдор вручил ему коробку старых фотографий и попросил передать их Минерве: ей нужны были фотографии Ордена былых дней. В ней он нашел новую карточку Лили — без Поттера, Блэка, даже без ребенка. Разумеется, в коробке были и другие фотографии, на которых она была с кем-нибудь из них в разных сочетаниях, но он выбрал только этот портрет Лили, прежде чем свалить остальное перед Минервой. Он хранил его в рамке на каминной полке, зачаровав так, чтобы никто, кроме него, его не видел.

— Твоя дочь — невоспитанная паршивка, — сказал он ей. Она уперла руки в боки и лукаво на него взглянула.

— Хотя они все такие. И у нее больше поводов, чем у многих.

Значительно больше поводов, чем у многих…

В памяти всплыло лицо Петунии, увидевшей его стоящим в их гостиной — ясно и отчетливо, как в Техниколоре. Она ненавидела его с первого момента их встречи в детстве, но еще никогда она не смотрела на него так. Значит, тогда, годы назад, Лили рассказала ей о нем.

Он вспомнил, как она метнула взгляд в сторону сына, как ее рука дернулась к нему в немом и отчаянном «нет». Мальчик смотрел в мерцающий телевизор, поглощая еду; он даже не понял, что происходит, пока Северус не заморозил их, и так не смог достать ложку изо рта.

А глаза Петунии, полные муки, следили за палочкой Северуса.

Он никогда не видел сходства между нею и Лили, но в тот миг изумился, насколько одинаково они боятся за своих детей. А потом он поднялся по лестнице и нашел запертую девочку с пустыми, не верящими глазами, и даже без легилименции заподозрил, что ее недоверие родилось не столько из того, что пришел именно он, сколько из того, что она вообще не предполагала, что за ней придут.

Если никто не отменит заклинание, семья девочки останется, как мухи в янтаре, в ловушке его Иммобулуса до следующего дня. Им предстояла неприятная и страшная ночь.

— Им повезло, что они до сих пор дышат, — сказал он фотографии Лили. Та смерила его непроницаемым взглядом и отвернулась. А как ей еще себя вести? Он же жестокий ублюдок.

И в данный момент он себе этим нравился.

Небольшой стеклянный шар на каминной полке заблестел золотым, сообщая, что за дверью Дамблдор.

— Войдите, — крикнул он.

Директор прошелестел внутрь. В свете ламп его мантия мерцала, как небо ясной зимней ночью.

— Добрый вечер, мальчик мой, — сказал он. — Слышал, ты тут развлекаешься. Не ты ли трижды уронил напольные часы Пивзу на голову?

Северус прогнал воспоминания о Петунии с сыном и Лили с дочерью, — словно смотал пряжу в клубок, убрал в шкаф и запер дверцы.

— Он метнул топор, — ответил он холодно.

— Этим часам было, кажется, триста лет, — любезно сообщил Дамблдор. — Подарок Карла Второго директору Хайду.

— Обоим уже сотни лет не интересно, который час, — грубость не произвела на Дамблдора никакого эффекта — ни позитивного, ни негативного, поэтому он спросил: — Что вы хотели?

Дамблдор без приглашения сотворил себе сиденье у камина (потому что у Северуса не просто так было одно кресло) и уселся, и будь он проклят, если его взгляд не скользнул по каминной полке. Северус был уверен, что директор фотографии не видит. Просто он предполагал, что она там.

— Думаю, тебе будет приятно узнать, что Гарриет пока надежно укрыта в Норе.

Северус подтверждать не стал, просто смотрел, ровно и безразлично.

— И я хотел сказать тебе, — продолжил Дамблдор, рассматривая теперь маггловскую картину, которую Северус нашел в старом антикварном магазине — лесная сценка, старик гладит лань, — что ты правильно поступил, что забрал ее.

Северус испытал отвращение от того, как его собственное сердце подпрыгнуло от благодарности. Разочаровывать Дамблдора ему было примерно настолько же отвратительно. Но ответил он холодно:

— Я и так это знал.

Дамблдор улыбнулся изображению старика и лани.

— Разумеется. Хочешь услышать, что рассказала Гарриет?

И да, и нет, черт возьми.

— Она упоминала домового эльфа Добби?

— Да, — Дамблдор наконец-то перевел на него выжидающий взгляд.

— Добби, — со вкусом произнес Северус, — это домовой эльф Люциуса Малфоя.

Дамблдор моргнул и сел ровнее.

— Он одет в грязную наволочку, и у него зеленые глаза размером с теннисный мяч?

Северус кивнул. Дамблдор сложил кончики пальцев вместе, коснулся ими усов.

— Гарриет сказала, что он пришел предупредить ее об ужасной опасности, ожидающей ее в Хогвартсе, — сказал он, уставившись в пространство. — Опасности настолько большой, что ей надо было оставаться у маггловских родственников, чтобы сохранить себе жизнь.

Северусу показалось, что он провалился на сотню футов под лед в полярные воды. Его взгляд тоже метнулся к каминной полке, с которой на них смотрела фотография Лили — такими же ясными и любопытными, как у дочери, глазами.

— Вы в это верите? — хрипло спросил он.

— Как посмотреть, — сказал Дамблдор, продолжая глядеть в пустоту. — Все возможно. Как ты думаешь, мог ли домовой эльф Люциуса Малфоя действовать по своей воле?

— В смысле, что вероятнее — розыгрыш от кого-то из Малфоев или то, что они действительно затевают в Хогвартсе что-то темное?

— Именно.

Северус погрузился в размышления. Хотя и он, и Люциус были присягнувшими Пожирателями, Люциус лишь однажды поздравил его с тем, как тот «ловко ускользнул». Люциус без промедления порвал все связи, которые мешали ему сберечь шкуру, но он уважал аналогичную потребность в окружающих. Северус, разумеется, никогда не рассказывал Люциусу, что он на самом деле сменил сторону. Малфой считал само собой разумеющимся, что они одинаково относятся к Темному Лорду и уклонению от случившегося скандала, и Северус был вполне уверен, что вернись Темный Лорд — и Люциус в числе первых побежит по головам выцарапывать его благосклонность в яростном стремлении защитить собственные интересы.

— Как считаешь, мог ли Том связаться с Люциусом? — спросил Дамблдор. Его взгляд был мрачным и пронзительным.

— Нет, — убежденно сказал Северус. — Темный Лорд не опустится до того, чтобы умолять своих разбежавшихся слуг. Если он вернется… — он ощутил, как сквозь него прошла мощная волна обжигающе-холодной ненависти при одной мысли, что это существо вновь ступит на землю. — Он покажется перед заблудшими только после возвращения былой силы. Он захочет, чтобы мы, избежавшие наказания, пали пред ним ниц. Я искренне уверен, что Люциус считает Темного Лорда навсегда умершим.

— Смог бы ты это проверить? — Дамблдор посмотрел прямо на него.

— Естественно.

Директор улыбнулся.

Петуния ненавидела магию.

ненавидела, потому что не имела

Магия была неправильной, противоестественной, извращенной — она извращала все, к чему прикасалась. Мертвые опавшие цветы возвращались к жизни, поднимая головки. Люди летали по воздуху, словно кости их были полыми, как у колибри. Вещи меняли форму, люди меняли души, меняли себя и своих любимых…

Девочкой Петуния не могла решить, что ненавидит больше: магию или Северуса Снейпа. Может быть, по отдельности они не смогли бы отобрать у нее сестру, а может, и смогли бы — этого уже не узнать, но вместе… Даже когда Лили, наконец, поняла, каким уродом был Снейп, когда она без сожалений рассталась с ним и Петуния завела привычку упоминать его имя и наслаждаться тем, как искажалось лицо сестры, — та не вернулась. Между ними все еще пролегала бездна, созданная магией и Снейпом. Нельзя было починить разбитое.

вся королевская конница, вся королевская рать

Петуния не видела его с тех пор, когда он еще был тощим мальчишкой шестнадцати — пятнадцати? семнадцати? — лет, с того последнего раза, когда родители заставили ее встречать Лили на той ужасной (чудесной, оживленной, гнусной, ненавистной) платформе. Лили и Снейп тогда ссорились, значит, это было начало лета, хотя они ссорились всегда. Они всегда скандалили, всегда пререкались, и Лили хлопала дверями, и кричала, и заявляла всем вокруг, что в жизни больше с ним не заговорит, — только для того, чтобы наутро весело сбежать по лестнице к двери с криком: «Я к Севу, не ждите». Потом она возвращалась, пропахшая сигаретным дымом, в пыльной и грязной одежде, раскрасневшаяся и злоязыкая, и откидывала волосы с таким видом, словно мнила себя королевой Коукворта.

Но после того лета, если не считать, что Снейп изредка мелькал то тут, то там — выше по улице у продуктового, например, или на опушке парка рядом с их домом, или за излучиной вниз по реке — Петуния его больше не видела, потому что Лили впервые сказала правду и не помирилась с ним. И хотя она уже не стала той, прежней сестрой, Петуния наслаждалась победой: Лили больше не принадлежала ей, но и Снейпу — тоже.

Лили предупреждала ее насчет него. Он станет Пожирателем Смерти. Это трудно объяснить, — нет, ты выслушай, ладно, Туни? Пожиратели Смерти — это вроде как культ, культ смерти, они занимаются ужасной магией — не совсем сатанизм, но можешь думать и так, если хочешь, — нет, еще нет, но он будет, ясно? Они ненавидят магглов, таких, как ты, как мама и папа, и магглорожденных ведьм, как я. Так что, если увидишь его… будь осторожнее.

И вон он стоит будь осторожнее в столовой Петунии если увидишь его совсем взрослый. Запредельно уродливый, запредельно мерзкий, жутко даже смотреть на его белое искаженное лицо и испорченные, кривые оскаленные зубы осторожнее.

Его палочка сделана из черного дерева.

Она потянулась к Дадли, прикипев взглядом к палочке, вид которой выжег след на ее сетчатке, понимая, что она ничего не сможет, только смотреть, но она должна была попытаться.

А потом он заморозил их и просто ушел. Забрал девочку. И она ушла с ним.

Петуния не знала, как там Вернон и Дадли, о чем они думали; но она знала, что Снейп убил бы их, если б захотел, а им оставалось бы только умереть.

Она ненавидела магию ненавидела ненавидела

Телевизор работал. Часы в прихожей тикали. Вино, которое она опрокинула, окончательно испортило ковер. Мышцы по всему телу ныли, тягуче и противоестественно. Она едва могла дышать, не могла даже мигать. Глаза резало, словно по ним ползали муравьи. Пот стекал по лицу Вернона. Ей не было видно Дадли. Ее рука была протянута к нему, но смотрела она туда, где был Снейп.

Он ее забрал. Бог знает, что он с ней теперь делал, жуткий, мерзкий, извращенный, жалкий урод — не то чтобы Петунии было дело, так им и надо, но все равно это было отвратительно…

Часы в прихожей прозвонили полночь. Сколько прошло часов (пять)?

Когда последний удар часов развеялся в тикающем безмолвии, в доме стало достаточно тихо, чтобы она услышала, как щелкнула, открываясь, входная дверь.

Ее сердце застучало быстрее. Все ее тело наполнилось желанием двинуться, защитить свое дитя, позвать на помощь, но пошевелиться не получалось, даже на дюйм, даже на волос — дыхание сбилось в горле, тоже застывшем, неспособном расшириться…

Вошедший поднялся по лестнице. Слабый скрип половиц был внятным, но приглушенным, как от спокойного шага. Несмотря на всю свою панику, Петуния озадачилась. Этот тоже пришел за соплячкой Лили? Что ж, он ее не найдет.

Господи, пожалуйста, пусть он не разозлится, когда не найдет ее, пусть просто уйдет

Ступеньки заскрипели, когда несколько минут спустя незваный гость стал спускаться; по обоям в коридоре протянулась тень. Он шел в столовую. Она не могла моргать, но стала бы, если б могла? Закрыла бы она глаза хотя бы на миг?

В дверях появился высокий человек в нелепой одежде волшебника (урода) мерцающего пурпурного цвета, с седой бородой и волосами до пояса. Петуния знала его, она его помнила — с похорон Лили, где он подвел ее к гробу и держал за руку, пока она не отделалась от него.

Сейчас у него в руке была палочка, до тошноты гадкая штука. Он помахал ею в воздухе, словно ребенок, рисующий невидимые картинки, и ясно произнес:

— Фините инкантатем.

Она почувствовала, как рассеивается заклинание Снейпа: словно с кожи отклеивается упаковочный пластик, словно ток проносится по мышцам. Она, Вернон и Дадли — все ахнули, согнулись, хватаясь за горло, пытаясь не соскользнуть со стульев на пол.

Дадли дышал тяжело, со всхлипами, разрывая Петунии сердце, и она заставила свое ноющее, затекшее тело подняться со стула и прижала сына к себе. Он вцепился в нее, и где-то в глубине души — глубже страха, облегчения и ненависти (к магии, и Альбусу Дамблдору, и Снейпу, и Лили, и ее отродью) ее сердце запело, потому что она и вспомнить не могла, когда ее малыш в последний раз принимал, а не терпел ее нежности. Дадли взрослел, становился мужчиной, и хотя это заставляло ее лопаться от гордости, она тосковала по тем временам, когда он тянулся к ней, плача настоящими или фальшивыми слезами, потому что хотел, чтобы его обняли, и вокруг этого вращался весь ее мир. Так было и до сих пор, хоть и удавалось все реже.

Теперь он повис на ней, жалкий, растерянный, напуганный этими волшебниками, и это было одновременно и правильно, и стыдно.

— Ты… — голос Вернона был булькающий, придушенный. Он поднялся на ноги и, шатаясь, прислонился к столу, чтобы не упасть. Петуния не могла не заметить, как Дамблдор возвышается над ним… хоть и было неважно, был ли Дамблдор крупнее или меньше, как Снейп, которого Вернон мог бы раздавить, если бы не волшебные палочки. При наличии палочек было невозможно соревнование между теми, у кого они были, и теми, у кого их не было.

— Ты… убирайся из моего дома, — прохрипел Вернон, — пока я не позвал полицию, они тебя законопатят, дай только повод…

Дамблдор, спрятав руки в широкие рукава-колокола, слушал Вернона с видом вежливого внимания. В этот миг он показался Петунии даже невыносимее Снейпа.

— Сомневаюсь, что подобная попытка облегчит причиненные вам этим вечером страдания, — почти кротко сказал Дамблдор. — И, как вы могли заметить… это будет именно что не более, чем попытка.

— Ты… — к Вернону вернулся голос; Петунии было ясно, что сейчас он просто лишился дара речи от ярости и воспоминания о произошедшем. — Ты, грязный старый…

— Бандиты, — Петуния с испугом услышала собственные сочащиеся ядом слова, а Дамблдор безмятежно обратил внимание на нее. — Трусы и убийцы… приходите в наш дом и угрожаете…

— Я не угрожаю, — сказал Дамблдор с тошнотворным умиротворением. — Если же с угрозами выступал профессор Снейп, можете считать их аннулированными.

Профессор? Бешенство Петунии споткнулось, уступив дорогу растерянности, и она умолкла, уставившись на Дамблдора; и Вернон тоже, и Дадли, шмыгая, слушал, выглядывая из острого угла ее рук.

— Да, — сказал Дамблдор, словно услышав не озвученный недоверчивый вопрос. — Профессор Снейп — один из учителей Гарриет, вашей племянницы, — его голос похолодел, и услышавшей это Петунии захотелось его убить, — и мой подчиненный. Я послал его проведать Гарриет после того, как получил тревожное сообщение о том, что ей отказывают в некоторых естественных свободах.

Он наклонил голову, чтобы посмотреть на них поверх очков. Его взгляд не был ни добрым, ни угрожающим, ни даже изучающим: это был взгляд священника, человека, обладающего божественной властью заглядывать в душу, видеть в ней все оставленные годами следы вины и греха. И, как и священник в исповедальне, он не осуждал, но все слышал через тонкую перегородку и знал, что ты натворил.

— Мне не слишком хотелось бы привлекать власти, — сказал он, — но обстоятельства, о которых мне сообщил профессор Снейп и в которых я теперь убедился лично, ставят вас, мистер и миссис Дурсль, в неловкое положение перед законом. Принудительное заключение и голодание — не те вещи, на которые органы опеки легко закрывают глаза.

— Ну так позвоните им, — прошептала Петуния с горькой насмешкой. — Звоните или убирайтесь из моего дома.

— Точно, — сказал Вернон так громко, что Дадли подпрыгнул. — Либо вызывай чертовы власти, либо убирайся, пока я сам их не позвал, ты, напыщенный старый болтун…

Дамблдор поднял руку. Хоть в ней и не было палочки, они замерли. Он смотрел на них… печально, как показалось Петунии.

Нож для разделки цыпленка лежал на столе, к лезвию приклеились остатки мяса. Она ощущала его призрачный вес в своей руке, форму рукояти, прохладу нержавеющей стали. Ей стало любопытно, как именно вибрация от удара пройдет по ее костям, если вонзить его в живую человеческую плоть.

— Одиннадцать лет назад, — негромко сказал Дамблдор, — я попросил вас принять Гарриет в ваш дом и обеспечить ей заботу и любовь. Первую часть моей просьбы вы выполнили… пусть и неохотно. Но что вы можете мне сказать насчет второй? После того, что я видел наверху, что вы можете мне сказать?

Часы издали три ясные ноты: четверть первого. Все молчали.

— Я сожалею о том, что сделал профессор Снейп, — продолжил Дамблдор, все так же спокойно и печально, все так же похоже на священника. — Но я бесконечно глубже сожалею о том, что вы сделали с бедным ребенком, которого он забрал с собой.

— Мы не могли его остановить, — немедленно ответил Вернон. — Разве вы со всей своей дурацкой магией не можете найти ублюдка, если вы так до черта боитесь за проклятую девчонку? А ведь она ушла с этим уродом по своей воле…

— Мистер Дурсль, — произнес Дамблдор спокойно, как учитель, восстанавливающий порядок в классе, где один из учеников сказал что-то непристойное или расистское, — профессор Снейп доставил Гарриет прямо в Хогвартс. Думаю, вас успокоит новость о том, что мадам Помфри — наш местный… врач, — так бы вы ее назвали, полагаю? — способна бороться с последствиями недостаточного питания у Гарриет. Она сейчас в полной безопасности, в обществе своих друзей.

— Хорошо, — с чувством сказал Вернон. — Пусть она там и остается, ко всем чертям. Мы не собираемся снова пускать эту мелкую уродку в дом. От таких, как вы, ничего, кроме проблем…

— Боюсь, — прервал Дамблдор, — вам придется снова принять в своем доме Гарриет.

Его поза и интонации не изменились, но у Петунии возникло неуловимое ощущение, что произносить эти слова ему хотелось не больше, чем им — их услышать. А она определенно не хотела их слышать. Сама мысль об этом была оскорбительна. Впустить эту соплячку сюда, чтобы она оказалась рядом с ее собственным любимым мальчиком, когда в любой момент эти волшебные уроды могут разнести весь дом по камушку и поубивать их всех, просто щелкнув пальцами или махнув рукой? Кем он себя возомнил — просить о таком, за кого он ее принимает…

Тут она осознала, что кричит это все вслух — визжит на Дамблдора. Дадли пригнулся, сжавшись у ее бедра, потому что она, оказывается, вскочила на ноги, ухватила разделочный нож и размахивала им перед Дамблдором, словно палочкой, протыкая и нарезая воздух. Вернон замер в ужасе. По его опавшему лицу и расширившимся глазам было видно, что он хочет, но не смеет ее успокоить.

Она не была одной из них. Не была убийцей, не была уродом. Даже если они этого заслуживали.

Она отшвырнула нож. Он, звякнув, ударился о край стола и со стуком упал на запятнанный ковер.

— Посмотрите, до чего вы меня довели, — прошептала она.

Все это время Дамблдор молчаливо и пристально следил за ней, словно внимал убедительной речи премьер-министра. Она опустила руку на плечо Дадли и почувствовала, что он дрожит от страха, а может, это были последствия того, что он был пять часов заморожен, а может, того, что он увидел, как его мать кричит и размахивает ножом.

— Нет, — просто сказала она. Горло стиснуло.

— Боюсь, вы обязаны, — ответил Дамблдор.

От ярости у нее побелело в глазах.

— Как вы смеете просить…

— Как вы могли, — парировал он, пришпиливая ее к месту взглядом светлых глаз, как заклинанием, — как вы могли так обращаться с дочерью своей сестры?

Ты правда хочешь знать, старик, правда хочешь

— Так, минутку… — начал Вернон.

— Не существует проступка, за который ребенок мог бы заслужить заключение и голод, а ведь именно это вы с ней сделали, — от голоса Дамблдора легкие тени на стенах, казалось, зароились, электрический свет пригас, душная тревожная жара в доме сменилась холодом. — Проступка, который оправдал бы пожизненное пренебрежение. Я выразить не могу, как мне больно от того, что у меня нет выбора, кроме как вернуть Гарриет в это место, — его взгляд обежал комнату, словно самую паскудную из тюрем, вроде того Азкабана с высасывающими душу тварями, о котором говорил Снейп. — Но у меня нет выбора. И я вынужден напомнить, что у вас тоже нет выбора — вы должны принять ее.

Вернон сплюнул, и Дамблдор продолжил:

— Как я уже рассказывал вам одиннадцать лет назад, вы, как родственники Гарриет, слишком уязвимы для махинаций Лорда Волдеморта и его последователей. Но если ей будет разрешено называть ваш дом своим, защита, обеспеченная ей жертвой Лили, будет также распространяться на вас. До тех пор, пока вы чтите память Лили, позволяя Гарриет жить здесь, ее защита также будет вашей.

И Петуния вообразила это, как вживую: волшебники вламываются в их дом за ее драгоценным малышом, а все из-за Лили…

Но что-то не сходилось, что-то он сказал не так, совсем не так, мозаика не складывалась. Ей всего мгновение потребовалось, чтобы отыскать неправильность, пока Вернон бурчал и бормотал вполголоса.

— Тогда как он смог войти и забрать ее? — потребовала она ответа.

— Чары защищают Гарриет — и вас — от тех, кто мог бы причинить вред, — Дамблдор был невозмутим. — Профессор Снейп верил, что действует в лучших интересах Гарриет. Он желал ей помочь. Но если бы она не хотела уйти с ним, он был бы не в силах забрать ее из этого дома…

— Он нас заколдовал!

— Он вас обездвижил. Это заклинание безвредно, потому оно и было выбрано. Хотя я не сомневаюсь, что в данных обстоятельствах его психологические последствия были неприятны, — прежде чем они сумели возразить, он продолжил: — Тем не менее природа защитной магии его допускает. Однако Пожиратели смерти, последователи Лорда Волдеморта, не будут настолько… милосердны.

— Он и есть Пожиратель смерти! — выплюнула Петуния. — Она мне сто лет назад рассказала…

— Пожиратель?.. — повторил Вернон в полном недоумении.

— Учтите, пожалуйста, что ситуация непростая, ее не описать в двух словах, — сказал Дамблдор. И добавил, не дожидаясь ответа: — Вы согласны на защитное заклинание и возвращение Гарриет?

Видит Бог, Петунии хотелось ответить нет. Она не желала подпускать к своему малышу это мерзкое, противоестественное уродское исчадие (хотя не смогла бы сказать, кого она под этим подразумевала — Снейпа или мелкую соплячку; легко могло оказаться, что обоих, раз они все равно шли в комплекте). Но… если это защитит Дадли… если то, что они пустят ее обратно, убережет его от вреда…

— Ладно, — зло сказала она. Ей пришлось продавливать это слово сквозь клубок ненависти, свившийся в сердце, сквозь забившее горло отчаяние, игнорируя недоверчивый лепет Вернона (последнее было проще всего). — Теперь убирайтесь.

Дамблдор склонил голову.

— Благодарю вас, — сказал он.

Потом он, не добавив ни слова, ушел. То ли не хотел ничего говорить, то ли просто понимал, что это бесполезно. Петунии было все равно. Теперь, после его ухода, пройдет еще десять, почти одиннадцать месяцев, прежде чем они увидят другого волшебника.

До тех пор, пока девочка не вырастет или не умрет, это большее, на что они могут рассчитывать.

* * *

Сады Нарциссы были в цвету, в это время года в них преобладали ирисы. Сегодня в Уилтшире было солнечно, и ветер нес запах травы.

Иногда зримые свидетельства того, насколько жизнь разошлась с его ожиданиями, налетали на Северуса с ошеломительной силой. Подъездная дорога усадьбы Малфоев, казалось, была буквальным воплощением дороги памяти. Каждый раз, когда он шел к парадным дверям, она напоминала ему об амбициях, давно обратившихся в пыль: нет, не обязательно о богатстве и влиянии, сосредоточенных в огромном доме и обширных землях, но о могуществе и статусе. Именно за этим он приходил сюда в те дни, когда присутствие Темного Лорда за столом еще почиталось за честь.

Сам дом был темным, тяжеловесным и внушительным. Он подходил Люциусу — правда, меньше, чем его отцу. Казалось, с каждым поколением кровь Малфоев разжижалась, порождая наследников скорее до социопатии самовлюбленных, чем безжалостных. Глядя на черную, с крутыми скатами, крышу и узкие, словно прищуренные, окна, он никак не мог представить хозяином этого места Драко — Драко, у которого до девяти лет были кошмары от лепнины в детской.

От дорожки густо пахло гравием, фонтан брызгал свежей прозрачной водой. Скульптура в фонтане так напоминала «Аполлона и Дафну» Бернини, что Северус каждый раз сомневался, не ограбил ли какой-нибудь из предков Малфоев галерею Боргезе, оставив там вместо оригинала копию. Это было очень в духе чистокровных: презирать магглов и все с ними связанное, но при этом пить их вино и воровать произведения искусства.

Как он и рассчитывал, парадную дверь ему открыл домовик.

Выглядел он именно так жалко, как девочка описывала его Дамблдору, а свежие рубцы на ушах напоминали отпечатки печной дверцы. Он скорчился у его ног в чем-то вроде униженного поклона, но нельзя было попросить эльфа встать с пола и перестать жаться.

Северус огляделся, убедившись, что парадном вестибюле никого, кроме них, нет, а в доме вокруг тихо. И уставился на эльфа, заламывающего руки в ожидании приказа.

— Мисс Поттер передает привет, — тихо произнес он.

Эльф закостенел, словно его накрыло Петрификусом. Вскинул полный ужаса и недоумения взгляд и немедленно снова зажмурился.

— Д-добби не з-знает, о чем г-говорит профессор Сн-нейп, сэр…

— Не лги мне, — прошипел Северус, заново проверяя, не появился ли кто-нибудь поблизости. — Где Люциус?

— Х-хозяин Малфой и молодой х-хозяин Малфой на К-косой аллее, — пропищал эльф.

— А Нарцисса?

— На южной т-террасе!

Он метнулся к стойке для зонтов, чтобы наказать себя непонятно за что, но Северус успел перехватить его за маленькую тощую руку.

— Что произойдет в Хогвартсе? — твердо спросил он.

— Добби не может сказать! — заверещал тот. — Добби не может! Добби сказал Гарриет Поттер, что она должна быть далеко, в безопасности! Добби… — он зажал рот ладонью и так сильно замотал головой, что захлопали уши.

Северус выругался про себя. Легилименция на домовиках не работала, их мозги слишком отличались от человеческих. И, подумал он, глядя, как бьется в его хватке эльф, допрос с пристрастием тут тоже не поможет.

Он не заблуждался насчет себя: если потребуется пытать домового эльфа, он это сделает. Но он достаточно знал о домовиках, чтобы понимать, что это бессмысленно. Они были магически обязаны подчиняться одной семье, пока их не освобождала смерть или приказ хозяина, и это подчинение было абсолютным. Хозяевам не нужно было приказывать эльфам беречь их тайны: это въелось в саму их суть так глубоко, что эльфу приходилось наказывать себя за одно предупреждение. Ничего больше, чем предупреждение, он дать не мог.

— Добби должен идти! — ахнул эльф и исчез из-под удерживающей его руки.

Выругавшись на этот раз вслух, Северус направился к южной террасе. Он знал, что так все и будет, но все равно чувствовал отвращение и ярость.

Он прикинул, не поджечь ли Люциусу гардины из дамасского шелка, но решил, что, хоть ему и не станет от этого хуже, лучше тоже не будет.

Приближаясь к южной террасе, он скомкал все эти чувства — досаду, злость, тревогу — и спрятал их под свое обыденное презрение. Даже считая себя в некоторых отношениях весьма изобретательным, он понимал, что существует лишь два способа добыть информацию: выбить силой или выудить. Первая техника не сработала, оставалась вторая.

И, разумеется, идея запугивать Нарциссу Малфой могла бы прийти лишь тому, кто не был с ней знаком.

Нарциссе усадьба Малфоев подходила даже меньше, чем ее сыну. Ничего удивительного, что она, как оказалось, сидела на террасе — за выкрашенным в белый цвет кованым столиком, под зонтиком от солнца, потягивая лимонад из хрустального кубка на тонкой ножке. Ветерок трепал широкий подол ее длинного серебристого платья. Нарцисса всегда напоминала ему картины Ватто.

— Северус, голубчик, — произнесла она, подняв взгляд, когда его тень упала на столик. Она не улыбнулась, опасаясь морщин, но по глазам было видно, что рада. — Приятно тебя увидеть… Ты похож на Дракулу даже больше обычного. И как это тебе удается?

— Живу в подземелье.

Стулья тоже были из выкрашенной белой краской стали, но кто-то наложил на них смягчающие чары, так что они были вполне удобными.

Нарцисса вздохнула — тихонько, задумчиво, почти тоскливо.

— Хорошо бы лето длилось дольше, правда? — спросила она, устремив взгляд в сад, за которым, без сомнения, ухаживал домовик. Если у Нарциссы и водилась когда-нибудь грязь под ногтями, то только в те времена, как она с сестрами еще носила прически с бантиками.

— Хорошо бы оно длилось вечно, — ответил он, мрачно размышляя о долгих грядущих днях и ночах после возвращения учеников. Его слизеринцы имели неприятную склонность стучаться к нему в любое время суток и делиться крайне непристойными историями, большую часть которых он прерывал, решительно предлагая им потратиться на контрацепцию и предохранение от ЗППП.

— Если бы только это не был пансион, — продолжала Нарцисса. — Если бы Драко мог возвращаться по вечерам, дом не был бы таким ужасно пустым. Я затеяла ремонт в светло-зеленой гостиной, просто чтобы занять себя. А у Патентиллы Паркинсон теперь слишком много времени на раскармливание слонов из мух — совершенно невыносимо после того, как она избавилась от младшей дочери.

— Я потрясен. Мне-то казалось, ей вообще не было дела до девочки, — такой вывод просто напрашивался: слишком уж жадной была Панси Паркинсон до внимания окружающих. Она практически ненавидела дочь Лили именно за то, что часть его та отвлекла на себя.

— Я и сама не могла поверить, но как еще это объяснить? Противная некрасивая девчонка пошла в Хогвартс одновременно с Драко. Северус, дорогой, дай мне знать, если вдруг заподозришь, что Драко замыслил нечто ужасное — например, влюбиться в маленькую горгону. Вечно у молодых людей случаются эти уморительные влюбленности в самых неподходящих девиц…

Не о Панси Паркинсон тебе стоит беспокоиться, подумал Северус. Непрерывные попытки Драко обойти дочь Лили и его уныние, когда они не удавались, могли оформиться в полноценное увлечение к началу следующего года, если не раньше. Северус надеялся, что у девочки, по крайней мере, вкус получше. Он был очень привязан к Драко, но не смог бы сходу вспомнить более самовлюбленного идиота…

А хотя нет, смог бы.

— Ты не поверишь, кто будет следующим преподавателем защиты от Темных искусств.

— О-о-о, — Нарцисса оживилась, услышав его тон. — Кто-то чудовищный, да?

— Я еще до Пасхи совершу убийство, если не заработаю язву раньше.

— О, ну это еще ни о чем не говорит. Ты каждые пятнадцать секунд хочешь убить дюжину разных людей. Так кто он?

— Полагаю, вы встречались с ним в салоне красоты Бодлер — он укладывал там волосы.

— Нет… Только не Гилдерой Локхарт! — потрясенно выговорила Нарцисса. Но Северус скривился, и она серебристо рассмеялась. — И он будет вести защиту? Он в числе первых по завивке ресниц, но защита? О чем только думает этот нелепый старик?

— Нашлось только два претендента на должность, и вторым был я, — Северус одной усмешкой передал все оттенки своего недовольства.

— Ну что ж, — сказала Нарцисса, — Северус, он слишком боится, что ты замучаешь этих зверенышей… или станешь жертвой проклятия. Ну правда же, лапушка, — добавила она, когда он фыркнул, — еще ни один преподаватель не протянул больше года с тех пор, как мы сами учились… И если ты посмеешь напомнить, сколько с тех пор прошло лет, я стукну тебя своим зонтиком! Проклятие наверняка существует.

Он насупился на клумбу желтых ирисов.

— Сделанного не воротишь. Никто ни черта не выучит, кроме разве что завивки ресниц.

— Кстати, он же написал все эти книги, — Нарцисса задумчиво покрутила зонтик, и тени на ее руках заплясали, словно в калейдоскопе. — Да-да, и почти все они есть в списке, который прислала эта жуткая Макгонагалл, кстати о горгонах… Да, это все объясняет.

— Уверен, книги — плагиат до последнего слова.

Раздавшийся на террасе топот заставил его обернуться. Выбежал Драко — в квиддичной мантии покроя и цветов «Сканторпских стрел», таща с собой метлу, которую ему, вероятно, только что купил Люциус: все прутья еще были на месте, а рукоять красного дерева сияла на солнце. Ни один двенадцатилетний мальчишка не смог бы сохранить вещь в таком прекрасном состоянии дольше суток.

— Мам! — требовательно начал он, замедляя шаг по пути к ним. — Смотри, какую метлу мне только что купил отец! О, здрасте, профессор, — добавил он с пренебрежением, которое он, наверное, отрабатывал — получилось у него неплохо. С достойной пакостностью.

Нарцисса сделала метле несколько умелых комплиментов, которые даже для ушей циника-Северуса прозвучали искренне.

— Ну, пойду ее объезжу, — Драко от восторга забыл, что должен вести себя, как наследник исключительного сноба. Он сбежал по каменной лесенке к ярко освещенной лужайке внизу, и в этот момент показался совершенно обычным двенадцатилетним мальчиком, а не ребенком, живущим на краю длинной, глубокой тени… часть из которой отбрасывал его собственный отец.

Нарцисса следила взглядом за сыном, а Северус тем временем изучал выражение ее лица. Оно было нежным, но неистовым — гордость, смешанная со смирением.

— Он счастлив в Хогвартсе, — сказал он ей.

— Да, — глаза ее стали ярче, но он был уверен, что, стоит только попытаться вспомнить, когда Нарцисса в последний раз плакала, и она ткнет его солнечным зонтиком. — Первый год у него прошел чудесно. Хотя он был сильно огорчен этой историей с кубком школы в конце года…

Еще бы. Северус не разговаривал с Дамблдором двадцать шесть дней. Так унизить его факультет у всех на глазах! Северус всегда знал, что Дамблдор не беспристрастен, но никто (даже Минерва) не мог заподозрить его в склонности к подобным выходкам.

— Ну, этого следовало ожидать, — от неприязни губы Нарциссы женственно изогнулись, — от школы, которой заведует гриффиндорец.

— От подобного заведения следует ожидать всяческих бесчинств, — протянул знакомый голос Люциуса, настолько высокомерный, что временами от него у Северуса ныли зубы, а от некоторых оборотов его каждый раз втайне передергивало.

— И что там в этот раз? — спросил он, остановившись у столика и, опустив высокомерный взгляд, нацелил на них свой породистый нос. Северус ощутил, как включились старые навыки — с щелчком, словно свет в маггловском доме: не позволять лицу выдать себя, отслеживая неприметную череду недомолвок, намерений и тревог собеседника.

Люциус, похоже, хотел о чем-то рассказать, но выжидал подходящего момента.

— Люциус, дорогой, — поприветствовала его жена. — Мы с Северусом как раз припоминали эту криминальную историю с кубком.

— А, — усмешка у него, конечно, была не такой женственной, как у Нарциссы, но в остальном в точности ее скопировала. — Разумеется. Драко нам писал, и мы…

— Ма-а-ам! — раздался сверху вопль Драко. — Хэ-э-эй-я-а-а-а!

— Очень зрелищный полет, дорогой мой, — откликнулась Нарцисса, но Драко уже успел превратиться в орущую вдалеке точку. — Опять метла, Люциус?

— Приобрел их для всей команды Слизерина по квиддичу, пришлось и ему одну взять, — с раздражением ответил Люциус.

— Для всей команды? Но Мерлина ради, зачем?

— В качестве взятки, чтобы Драко приняли в состав, естественно, — сказал Люциус как нечто само собой разумеющееся, но он все равно остался доволен собой. — Что скажешь, Северус?

Если это и было все, о чем Люциус собирался поговорить, то Северус будет сильно разочарован.

— На какой позиции?

— Ловца, — Люциус, поморщившись, бросил незаметный взгляд, что позволило Северусу связать происходящее с зарождающимся интересом Драко к девочке.

— Я думала, Драко предпочитает роль охотника, — произнесла Нарцисса. Северус понял, что та пропускала все те места в письмах Драко, которые хотя бы близко относились к квиддичу.

— Знаю только, что он заявил, что хочет быть ловцом, — сказал Люциус. — Насколько я понял, завтра он может захотеть стать загонщиком.

— Йу-у-ху-у-у! — прокомментировал это Драко, проносясь над их головами на юго-юго-запад.

— Семь Нимбусов-2001, — с хитрецой проговорил Люциус. Наверное, он сегодня был в хорошем настроении, раз так увлекся игрой во взяточника; обычно он пошел бы на подкуп просто для поддержания имиджа почетного слизеринца, а еще — чтобы ненавязчиво намекнуть Северусу, в каком печальном положении тот находится.

— Которые неизбежно помогут на голову обойти команду Гриффиндора, — любезно откликнулся Северус, — лучшей метлой в которой является Нимбус-2000.

Принадлежащий девочке.

— Я полностью уверен в способности Слизерина превзойти гриффиндорских грязнокровок и тупиц, — подхватил Люциус. — Но что плохого в том, чтобы сделать все как положено?

— Ничего, — тепло сказала Нарцисса. Северус тем временем заставлял распрямиться впившиеся в ладони пальцы. Кожу резало там, где в нее вонзились ногти. — Драко будет так счастлив оказаться в команде, Северус, он без конца твердил об этом весь прошлый год.

Выходит, кое-что она все-таки читала. Видимо, избежать хотя бы общего впечатления было невозможно.

— Я сообщу капитану, — Северус с удовлетворением отметил, что его голос звучит так же естественно и самодовольно, как и у Люциуса. Способность к скрытности и притворству вернулась легко, как умение дышать, пусть даже испытание было незначительным. Все-таки он был здесь в качестве шпиона.

Наверное, следовало ощутить сожаление, но он не находил в себе и следа этого чувства. Эти люди годами были его друзьями. Младенец Драко срыгивал на него просто бессчетное количество раз (кажется, это происходило всегда, стоило только кому-то хоть мельком на них взглянуть).

Но он помнил, какой была кожа девочки, когда он оторвал ее от Квиррелла: холодной, как мрамор, обжигающей, как сухой лед, зеленовато-серой; видны были только белки закатившихся глаз. Если Люциус затевал в Хогвартсе что-то, что могло причинить ей вред, предел был очерчен.

Он не собирался еще раз подвести Лили.

— Добби, — холодно проговорил Люциус.

На террасе с хлопком появился домовой эльф все в том же жалком виде. На этот раз он поклонился с таким усердием, словно пытался завязаться в узел.

Пока Люциус издевался над эльфом, приказывая подать вино, Нарцисса пробормотала:

— О нет. Драко снес верхушку дерева.

Через несколько мгновений Драко протопал к столу, таща за собой метлу (несколько прутьев уже были сломаны). Его золотисто-белые волосы торчали, как солома, и были, словно короной, украшены сорванными листьями.

— Метла потрясающая, — провозгласил он, плюхнувшись на стул рядом с матерью, и та начала выбирать из его волос листья. Она могла бы воспользоваться заклинанием, но не стала.

— Утру нос этим гриффиндуркам, — позлорадствовал он. — Правда, сэр? — последнее было обращено Северусу, который, очевидно, был временно возвращен в ряды Людей, Достойных Внимания. Но не до конца — не дожидаясь ответа, Драко горделиво продолжил: — Даже Поттер за мной не угонится.

— Эта девочка, Поттер, играет в квиддич? — спросила Нарцисса. Она не использовала оскорбительных эпитетов только потому, что превратила их в интонации.

— Ма-а-ам, — расстроился Драко, — я же тебе миллион раз об этом говорил!

— Разве так следует разговаривать с матерью? — холодно спросил Люциус, и Драко порозовел.

— Прошу меня извинить, матушка, — произнес он с натянутой церемонностью, выдохнув с облегчением только после того, как Люциус позволил себе легкий одобрительный кивок.

С хлопком вернулся домовик, принеся графин из настолько тонкого фарфора, что сквозь стенки сосуда вино на солнце просвечивало темно-красным.

— Прости меня, милый, — сказала Нарцисса сыну, поглаживая его по волосам. — Наверное, я об этом запамятовала. Что ж, я ни в коей мере не считаю это подобающим леди. Но даже когда я сама была школьницей, девушки из Гриффиндора играли в командах факультета… — ее лица откровенно выразило ее отношение к этим девушкам и ее глубокое удовлетворение тем, что сама она такой не была.

Однако девочка летала, словно это было у нее в крови, с такой точностью и быстротой, что Минерва в ужасе вцеплялась Северусу в руку, а Флитвик пищал: «Ровена милосердная! Ничего себе!» Когда Северус увидел, как она камнем рухнула вниз, у него у самого сердце в пятки ушло — нельзя было даже вообразить, что она, черт побери, сможет выправиться — но вот она уже легко касается травы, и в ее ладони зажат снитч. Он помнил, как довольно рассмеялся Дамблдор — с чистой, несдержанной радостью. Лицо девочки, протягивающей снитч под овациями стадиона, сияло, и ему стало больно от осознания, что именно его решения лишили Лили возможности все это увидеть. Позже он рассказал об этом фотографии, чувствуя себя сентиментальным дураком, и фотография ему улыбнулась.

Она всегда улыбалась, когда он рассказывал о девочке. Но он знал, что улыбалась она не ему. Она улыбалась своей дочери — как зеркальное отражение глядящей на сына Нарциссы.

Ощутив усталость, он взглянул на Люциуса, который внимал болтовне Драко о квиддиче с выражением лица, которое можно было бы охарактеризовать как снисходительную скуку. Несмотря на все те ужасы, которые Северус знал об этом человеке, он не мог представить, чтобы тот мог подвергнуть собственного сына опасности.

— Надеюсь, в этом году я смогу тобой гордиться, Драко, — сказал Люциус, когда тема квиддича исчерпала себя. — Я буду крайне недоволен, что тебя опять превзойдет по отметкам та девица, не относящаяся ни к одному магическому семейству.

У Драко вспыхнули щеки. Нарцисса метнула в Люциуса ледяной, колючий взгляд, но тот был увлечен тем, что дегустировал вино.

— Да, сэр, — ответил все еще розовый Драко. На его помрачневшем лице отразилась то ли угрюмость, то ли угроза, и Северус напомнил себе, что мальчик взрослеет. С возрастом приходит многое, в том числе и взрослая ненависть. — Я бы справился в том году, если бы этот старый козел директор не спер у нас кубок и не отдал его Поттер, Уизли и этой грязнокровке Грейнджер.

Северус задумался, удастся ли ему убедить Драко, что если он и начнет снимать баллы за это слово, то исключительно ради воспитания слизеринской хитрости.

— Мы сегодня видели их на Косой аллее, — продолжил Драко, сверкая светлыми глазами, — всех этих дурацких Уизли, и Поттер с ними была — вся в саже, чем она только занималась…

Домовой эльф уронил кувшин. Прежде чем успело стихнуть эхо от звона расколовшегося фарфора, Люциус ударил Добби по голове своей тростью.

— Глупый эльф! — рявкнул он и ударил с другой стороны. — Это был сорок седьмой год! В подвале осталось всего пять бутылок!

— Добби просит простить, хозяин! — пищал эльф. — Добби так больше не будет!

— Не удивительно, что он ни на что не способен, раз ты тут так бьешь его по голове, — заметил Северус. — Его мозгам, наверное, уже конец пришел от всего этого стука по черепу.

— Он всегда был бесполезен, — с отвращением сказал Люциус. — Лучше тебе больше ничего не ронять, — угрожающе проворчал он Добби. — Неси оставшееся. И если испортишь… — он позволил обещанию ужасного наказания повиснуть в воздухе.

— Спасибо, хозяин Малфой, сэр, спасибо, — охнул Добби и исчез.

— Этот домовик такой тупой, — сказал Драко. — Все делает не так.

— Специфика личности, — прокомментировала Нарцисса. — Эльф моей тети Вальбурги был чудным созданием — до невозможности уродливый, но такой преданный. Знаете, мне интересно, что с ним стало. Иногда я думаю, не подкосила ли его смерть Регулуса…

Ни Люциусу, ни Драко не было интересно слушать о смерти людей, которые первому никогда не были близки, а второй вообще не был с ними знаком, так что она оставила эту тему, бросив беглый взгляд на Северуса. Тот едва заметно склонил голову в знак того, что заметил. Вальбурга Блэк ничего для него не значила, но Регулуса он знал. До сих пор не было известно, что с ним случилось. Если бы его убил Темный Лорд или хотя бы приказал убить, они бы знали; Темный Лорд никогда не допускал, чтобы его убийства оставались в безвестности. Северус всегда подозревал, что убийцей Регулуса был Сириус Блэк: потому он и не был удивлен, когда он убил… после собственного брата…

Слава Богу, домовик вернулся. Ему почти захотелось, чтобы тот снова сделал какую-нибудь глупость; побои отвлекли бы его от мыслей о…

— О! — подпрыгнул Драко. — А еще этот попугай Локхарт будет у нас учителем защиты! Полный бред. Наверняка станет учить всех завивать волосы. Хотя для Грейнджер это лишнее, по крайней мере, — он хихикнул.

— Защита от Темных искусств, — тихо проговорил Люциус. — Если этот старый глупец, магглолюбец Дамблдор в самом деле хочет научить детей противостоять тьме, ему это совершенно не удается. Что ж, — его усмешка чуть изменилась, но не стала от этого приятнее, — в этом году он может обнаружить, что стоит глубоко пожалеть о своей небрежности.

— Почему? — нетерпеливо спросил Драко. — Что такого особенного в этом году?

— Не спеши, Драко, — светлые глаза Люциуса блеснули. — Удача улыбается тем, кто умеет ждать.

— Это был кошмар, — мрачно произнесла Гарриет, стараясь не слишком нагружать лодыжку, втаскивая чемодан по склону.

— Что за невезуха, — сказал Рон. — Это же надо было — врезаться в дерево, которое врежет в ответ.

В тот день их определенно преследовали неудачи. Сперва они уперлись в барьер на 9 ¾, что показалось им худшим вариантом развития событий; особенно для Гарриет, которую не раз навещали страшные сны, в которых она возвращалась к Дурслям, решетке на окне и замкам на двери. После она каждый раз долго не могла уснуть, лежала, глядя на клочок звездного неба, сверкающий в крошечном светлом окошке Джинни.

Но потом Рона озарило, и он вспомнил о машине своих родителей. Они долго летели из Лондона вслед за поездом — до самого Хогвартса, но потом мотор заглох на лету, и они рухнули на дерево, которое избило их чуть ли не до смерти.

— И моя гадская палочка, — простонал Рон, пытаясь запихнуть в карман обморочного Коросту. — Как теперь все делать, если палочка, блин, сломана?

— Уверен, что ее нельзя починить?

— Хорошо бы можно, — Рон помрачнел еще больше. — Мама и так спустит с меня шкуру за украденную машину, но из-за сломанной палочки она натянет ее заново, просто чтобы повторить.

— Кто-нибудь ведь сможет найти машину, да? — Гарриет вообразила описанную Роном картину и поморщилась. — В смысле, не могла же она далеко уйти?

— Даже знать не хочу. Так, давай остановимся, пока у меня ноги окончательно не отвалились.

Они побросали чемоданы у крыльца. Высоко наверху золотились окна башен; на ночном шелке неба мерцали звезды. Немногочисленные низкие облака скользили, касаясь верхних шпилей замка, а внизу, на черных водах озера, блестел лунный свет.

Профессор Синистра рассказывала, что именно благодаря звездам человечество осознало собственную незначительность, но для Гарриет то же самое сделал Хогвартс, пусть и в хорошем смысле. Было легко поверить, что Хогвартс был здесь всегда и всегда будет; что он всех переживет, и все равно всегда найдется кто-нибудь, для кого он снова станет домом.

Она положила ладонь на стену замка и удивилась, ощутив, что та была чуть-чуть теплой, словно все еще помнила полуденное солнце. Она подумала о ломящихся от еды столах в Большом зале; о ее кровати под балдахином посреди красно-золотого бардака гриффиндорской башни; о том заросшем фиалками коридоре, который они нашли вместе с Гермионой и Роном; и о том, что все в хижине Хагрида вечно пахнет псиной и табачным дымом.

«Я дома», — подумала она.

На секунду ей показалось, что камни замка сильнее налились теплом под ее рукой. Наверняка это было просто воображение, но она все равно улыбнулась.

Но потом в темноте что-то шевельнулось, и ее улыбка вместе с кровью отхлынула от лица.

— Эй, это же распределение! — Рон влез на свой чемодан, чтобы заглянуть в низкое, почти на уровне земли, окно. — Там Джинни… Гарри, иди посмотри… Гарри?

Но Гарриет не могла ни ответить, ни подойти к окну. Она примерзла к месту от ужаса, потому что перед ней, полурастворившийся в тенях, с мертвенно побледневшим тощим лицом и оскаленными от ярости зубами, стоял профессор Снейп.

* * *

— Вы хоть примерно представляете, ЧТО ВЫ НАДЕЛАЛИ?

Слушая первую половину предложения, Гарриет изумилась (полным жути изумлением), как это у Снейпа получается, что хочется скукожиться от одного лишь шепота; но на второй половине его голос взвился до крика, и она все-таки съежилась. Никогда раньше она не слышала, чтобы Снейп кричал.

— Че-честно, профессор, — выдавил Рон, — это дерево навредило нам больше, чем мы ему…

— Молчать, Уизли, — отрезал Снейп, и Гарриет наступила Рону на ногу, потому что, судя по всему, еще пара секунд — и Снейп убил бы их прямо у себя в кабинете. — Вы что, не осознаете серьезности положения? Ваша вина не только в вашей преступной глупости, — в его голосе было столько яда, что Рон вздрогнул.

— Мынесмоглипройтичерезбарьер, — выпалила Гарриет, — онпростопревратилсявкирпичнуюстену.

— О? — ярость в шипении Снейпа стала настолько же ледяной, насколько раньше была полыхающей. — И вы почувствовали себя вправе похитить собственность Уизли и уехать, не сказав никому ни слова? Вам не приходило в голову, глупая вы девчонка, что после событий прошлого мая можно вполне обоснованно полагать, что ваша жизнь в опасности?

— Я… — Гарриет не нашлась, что сказать. Усмешкой Снейпа можно было соскребать краску.

— Или, — продолжил он и швырнул на стол перед собой газету, на которой крошечная черно-белая машина Уизли пролетала по фото на первой странице, — что в двенадцать лет трудно быть лучшим в мире водителем, что нельзя полагаться на зачарованный маггловский транспорт, и что вы оба могли разбиться насмерть? Есть у вас ХОТЬ КАКОЕ-ТО ПОНЯТИЕ…

Он остановился и шумно выдохнул сквозь оскаленные по-собачьи неровные пожелтевшие зубы.

— Вы оба, — прошипел он, — ждите здесь. Прямо здесь, на этом самом месте. Сдвинетесь хоть на дюйм — пожалеете, что я родился на свет.

И смылся, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Несмотря на то, что он ушел, Гарриет и Рон не осмеливались посмотреть друг на друга. Гарриет была уверена, что Снейп может счесть движение головой за движение в целом.

— Если мы умрем, — неожиданно сказал Рон, стараясь, похоже, не размыкать ни губ, ни зубов, — я хочу, чтобы ты знала: для меня было честью дружить с тобой.

— Ничего, что я девочка? — спросила Гарриет. Но удержалась от улыбки, потому что улыбку Снейп тоже мог посчитать движением.

— После пяти братьев я ничего не имею против девочек, — ответил Рон.

* * *

С приходом профессора Макгонагалл стало плохо, и это был еще один слой «плохо» поверх всего плохого: было ясно, что она злится на них сильнее, чем когда бы то ни было, даже сильнее, чем когда застукала Гарриет и Гермиону не в постели в прошлом году, пока они избавлялись от Норберта; но ее злость было не сравнить со злостью Снейпа. Тот стоял в тени, и его черные глаза откровенно выражали угрозу хладнокровного убийства.

Потом появился профессор Дамблдор, и стало еще хуже.

Он выслушал их молча. Когда они закончили, он еще некоторое время молчал, и почему-то это молчание было хуже всего.

— Мы соберем вещи, — бесцветно сказал Рон.

— О чем это вы, Уизли? — рявкнула Макгонагалл, так, словно по горло сыта их глупостями.

— Ну, вы же нас отчислите, да? — спросил Рон.

Возникла небольшая пауза, но поскольку никто так и не сказал: «Отчислим, можешь не сомневаться», — Гарриет осмелилась поднять взгляд.

— Не сегодня, мистер Уизли, — произнес Дамблдор все с тем же мрачным видом. — Но я должен уверить вас обоих в том, что сделанное вами очень серьезно. Я также должен предупредить, что, если вы совершите что-нибудь в этом роде снова, у меня не останется выбора, кроме как вас отчислить.

Из своего угла Снейп издал тихий звук, словно желал, чтобы этот момент рано или поздно настал.

— Ваше наказание определит профессор Макгонагалл, — сказал им Дамблдор и перевел взгляд на учительницу: — Мне надо вернуться на пир, Минерва. Надо сделать несколько сообщений. Идем, Северус, там был восхитительный на вид пирог с заварным кремом, хочу его попробовать.

Снейп подверг Гарриет и Рона последнему полному отвращения взгляду и позволил Дамблдору себя утащить. Гарриет, с ощущением, что по ее коже прошлись наждаком, порадовалась его уходу.

Она была права: попасть Снейпу под горячую руку оказалось ужасно.

* * *

В гостиной Гриффиндора все хотели поздравить их с офигенной крутизной — влететь на машине в Дракучую Иву! — кроме Перси, чьи очки в роговой оправе опасно засверкали, когда они пробрались в дыру за портретом, и Гермионы, которой вообще там не было. Когда Гарриет вырвалась ото всех (Лаванда и Парвати как раз говорили ей: «Ты же знаменитая, почему не полетела с кем-нибудь круче и симпатичнее Рона Уизли?») и сбежала наверх по лестнице, то обнаружила Гермиону — в ночной рубашке, читающую «Встречи с вампирами».

Долю секунды Гарриет была чуть ли не до слез рада ее увидеть. Но потом Гермиона подняла голову, и взгляд у нее оказался сердитым, прямо как у Перси, и Гарриет чуть не застонала в голос.

— Пожалуйста, — попросила она, — Снейп уже пытался содрать с меня кожу наждаком, и я даже не знала, что Макгонагалл умеет так поджимать губы, а профессор Дамблдор и того хуже, и ничего бы этого не было, если бы я подумала про Хедвиг, знаю, но мы не могли пройти через барьер!

Все это вывалилось одним огромным, длиннющим словом. Когда оно закончилось, Гарриет осталась стоять, тяжело дыша, а Гермиона сидела, глядя на нее в упор, с раскрытыми у нее на коленях «Вампирами».

Потом она сказала:

— Вас могли отчислить.

— Я знаю…

Она захлопнула книгу.

— Вы могли погибнуть!

— Я знаю…

— Вас видели магглы!

— Я ЗНАЮ, — Гарриет вцепилась себе в волосы. — Слушай, Снейп уже на нас наорал, я серьезно, наорал, и шепотом тоже, и так смотрел, и мы бы не… мы бы ничего этого не сделали, если б только подумали, но мы просто не подумали! Не подумали, правда! Мы… — она стянула очки, потерла глаза. — Я не хотела никого пугать, честно. Совсем не хотела.

Гермиона встала, поджав губы, как Макгонагалл, с сузившимися глазами, напряженно хмурясь. И спросила:

— Не могли пройти через барьер? Что ты имеешь в виду?

Гарриет рассказала, как проход на платформу стал не иллюзией, а настоящим, твердым кирпичом. Как на них пялились магглы, а потом миновало одиннадцать, и поезд уехал…

Словно не сдержавшись, Гермиона сказала:

— Надо было просто подождать, пока выйдут Уизли…

— Гермиона!

— Ну, я просто не понимаю, как вы могли догадаться полететь на машине в школу, но не дойти до очевидных решений! — произнесла Гермиона, словно она действительно, действительно не понимала, и это выводило ее из себя.

— Я тоже не знаю, — устало сказала Гарриет и рухнула на кровать. — Сейчас все кажется таким очевидным. И мы вляпались в такие неприятности…

Гермиона побелела, став цвета своей сорочки.

— Вас же не отчислили!

— Нет-нет, — заверила ее Гарриет, замахав руками. — Но нам назначили отработку, и Дамблдор сказал, что если мы еще нарушим правила, то да. В смысле, отчислят. И он напишет нашим родственникам… Не то чтобы Дурслям это было интересно, они только решат, мол, как не повезло, что Ива меня в лепешку не размазала.

— Ну что, — нахмурилась Гермиона, — могло быть и хуже. А семья у тебя ужасная, — добавила она.

— Я знаю, — вздохнула Гарриет и уткнулась лицом в одеяло.

* * *

Дамблдор силой споил ему чай с успокоительным. Северус понял, что оно было в чае, по тому, как пар с ободка струился вдоль стенок чашки, но выпил все равно — потому что подумал, что иначе он может убить Рона Уизли в собственной постели.

К тому же успокоительный настой позволил ему проспать значительную часть ночи, почти шесть часов, так что к следующему утру он поднялся на завтрак в Большой зал, находясь в состоянии всего лишь легкого (по его меркам) бешенства.

Северус оглядел стол Гриффиндора. Увидел девочку, и в груди, где-то в области сердца, что-то сжалось. Но у него же больше не было сердца. Его удалили хирургическим путем, заменив стальным капканом.

Она выглядела намного здоровее, чем в начале августа; спасибо Молли Уизли за то, что подстригла ей волосы, пусть ей так и не удалось сделать их менее похожими на воронье гнездо. С одной стороны от нее сидела Грейнджер, с другой — младшая Уизли, которая, кажется, взирала на нее с благоговением. Грейнджер уткнулась в книгу, и даже через ползала можно было ощутить, как она излучает холод недовольства. Напротив за столом набивал пасть копченой рыбой Рональд Уизли, отвратительный кретин.

Кстати об отвратительных кретинах…

— Я не вижу здесь Локхарта, — заметил он, накалывая рыбу.

— Укладывает волосы, без сомнения, — с раздражением сказала Минерва.

— Хотела бы я, чтобы мои волосы выглядели хоть отчасти так же красиво, — Спраут потянулась мимо Северуса за гренками и помидорами. От нее пахло так, словно она все утро валялась в грязи; типично для Спраут.

— Будут так выглядеть, если потратить Годрик знает сколько галлеонов на зелья для волос и несколько часов на укладку, — резко парировала Макгонагалл. — У тебя есть дела и поважнее.

Северус почти восхитился тем, что ни одна из них не посмотрела по ходу диалога на его волосы.

— Определенно, есть дела поважнее, — согласилась Спраут, шлепая мармелад на помидоры с полным презрением к гастрономическому благоразумию. — Все утро подвязывала Иву после этих твоих драгоценных гриффиндорцев, Альбус, — благослови небо их несчастные сердечки, — которые влетели на той проклятой машине в окаянную штуковину…

— Кстати об этом, — пробормотал Дамблдор. — Полагаю, мы сейчас увидим последствия прошлого вечера…

Северус снова посмотрел на стол Гриффиндора. На нем от самоубийственной атаки чьей-то совы взорвалась супница, и Лонгботтому досталось сосиской между глаз. Уизли выудил из молочника красный конверт и тут же вытянул руку изо всех сил, словно осознал, что держит скорпиона. Сестра Уизли круглыми, напуганными глазами смотрела на конверт; Лонгботтом исполнился ужаса и сочувствия; Грейнджер и девочка недоумевали. Северус пожалел, что видит только затылок мальчишки Уизли. У него наверняка сейчас такое выражение, что можно было бы и на лицо поглядеть.

Через секунду усиленный голос Молли Уизли грянул под сводчатым потолком, заставив окна задребезжать, а головы — обернуться.

— …УКРАЛ МАШИНУ, НЕ УДИВИЛАСЬ БЫ, ЕСЛИ БЫ ТЕБЯ ОТЧИСЛИЛИ, ДАЙ Я ТОЛЬКО ДО ТЕБЯ ДОБЕРУСЬ…

— Ах, как я иногда скучаю по юности, — сказал Флитвик. Громовещатель Молли Уизли продолжал исторгать гнев на ее сына.

— Прямо сейчас? — Минерва попыталась спрятать улыбку в чае.

— Я, разумеется, помню громовещатели, — Флитвик широко улыбнулся, — но гораздо ярче я помню вещи, которыми их заслужил.

— Тут ты прав, — Спраут захихикала. — Вы бы слышали тот, который я получила от матери сразу после ТРИТОНов, упокой Господь ее душу. Почти жалко, что громовещатели на один раз, этот стоило бы сохранить в музее. Ну, я все, — она сунула в зубы остатки гренки. — Сейчас пересаживание мандрагор у второкурсников, помоги им Бог. Не променяю выражения их очаровательных мордашек даже на миллион галлеонов.

Северус был рад ее уходу. Жаворонки невыносимы. За завтраком он был способен стерпеть только Минерву; Спраут была такой же солнечной, как Дамблдор. Минерва хотя бы всегда была в достойном кошачьих язвительном настроении.

— Хочу себе мисс Поттер на отработку, — обратился он к Минерве через Дамблдора, который ел гренку очень аккуратно, чтобы не запачкать бороду ежевичным джемом.

Минерва издала печальный звук в знак того, какая она бедняжка.

— А Уизли нет?

— Ни за что в жизни. Сдай его Филчу, — ответил он.

— Я так и планировала, — едко сказала Минерва.

Внезапная тишина, как ватой заложившая уши, означала, что письмо Молли Уизли перестало вопить. Крошечный завиток дыма поднимался со стола перед съехавшим под лавку Рональдом Уизли, а девочка выглядела унылой и пристыженной.

Глядя на нее, он с удивлением почувствовал, как внутри разворачивается слабый побег чего-то, похожего на сочувствие.

* * *

— Мандрагоры замечательные, правда? — сказала Гермиона, когда они шли через лужайку от густой жары теплиц к замку. За ними стелилось благоухание земли, пропитавшее их мантии во время пересадки мандрагор. — Хотя я считаю, что очень жестоко срезать их, когда они вырастут… — продолжила она.

— А я нет, — с чувством ответил Рон. — Зато по отношению к нам жестоко не срезать их раньше. Интересно, может, так выглядят слизеринцы в младенчестве?

— Мне это тоже не очень нравится, — Гарриет вспомнила, как мандрагоры извивались и выли — неслышно из-за волшебных наушников. — Несправедливо давать кому-нибудь расти просто потому, что ты хочешь, чтобы он стал побольше, чтобы потом его… ну вы поняли…

— Это же просто растения, — сказал Рон.

— Это как в книжке про свинью и паука, — Гарриет проигнорировала Рона.

— Что еще за книжка про свинью и паука?

— Паутина Шарлотты, — машинально ответила Гермиона.

— Точно, — Гарриет кивнула. И пояснила Рону: — Понимаешь, была эта свинья — свин, его звали Уилбур, — и он должен был умереть, потому что он был слишком мелким, только та девочка, Ферн, думала, что это жестоко, и она заставила своего отца, который был фермером, его не убивать. Тот сказал, мол, ладно, но на самом деле он просто собирался подождать, пока Уилбур станет достаточно большим, чтобы его можно было зарезать…

— Ну, так же оно и бывает со свиньями? — сказал Рон, когда их поглотили тени вестибюля. — Нам нужен бекон.

— Тебе это может показаться мелочью… — горячо начала Гермиона.

— Только там, в сарае, была паучиха, — Гарриет повысила голос, чтобы перекрыть их препирательства, — по имени Шарлотта, и она тоже не хотела, чтобы Уилбур умер, поэтому она писала разные штуки своей паутиной, чтобы все люди решили, что Уилбур потрясающая свинья, и не убили его.

— Звучит бредово, — Рон уселся напротив Гарриет и Гермионы за гриффиндорский стол, на котором между пустыми тарелками начали появляться блюда с обедом.

— Это не так, — возмутилась Гермиона. — Это красивая и трогательная история. Шарлотта спасла Уилбуру жизнь.

— Но она потом умирает, — сказала Гарриет, не обращая внимания на появившийся перед ней печеный картофель. — Ненавижу этот момент.

— Это очень печально, — согласилась Гермиона. — Но именно об этом вся книга, понимаете, — о смерти, что она естественна, даже если нам не хочется, чтобы так было.

— Знаешь, чего мне не хочется? — спросил Рон. — Сдвоенных зелий со Слизерином.

Он, вероятно, подумал о Драко Малфое. Гарриет подумала о Панси Паркинсон, и могла поспорить, что Гермиона — тоже. Все трое поморщились.

— Я к тому, что мало нам терпеть два часа со Снейпом, — сказал Рон, — так еще и всегда со Слизерином до кучи? Почему нам нельзя с Рейвенкло или Хаффлпаффом?

— В самом деле, Рон, — Гермиона наложила себе спаржи в масле. — Неужели после тролля, дьявольских силков и гигантских шахмат сдвоенные зелья со Слизерином и профессором Снейпом настолько ужасны?

— Да. Не знаю, как ты вообще можешь о таком спрашивать, Гермиона. По сравнению со Слизерином и Снейпом все остальное было ерундой.

Гарриет наконец натаскала себе на тарелку картошки, но не продвинулась дальше того, чтобы истыкать ее вилкой. Хотя она не могла признаться в этом вслух, она нервничала из-за сдвоенных зелий. Ей предстояло впервые встретиться со Снейпом после того, как они с Роном врезались в Дракучую Иву, а он тогда был в таком бешенстве. Не станет ли он с ней вредным и злым?

Она съела картошку, потому что не съесть ее было бы глупо. Она знала цену еде. Но все равно съела меньше, чем могла бы, и не была уверена, что картошка была вкусной, как обычно. Когда пришло время зелий, она отодвинула тарелку, закинула на плечо странно потяжелевшую сумку и вместе с Роном и Гермионой побрела вниз, в ледяные подземелья.

Проклятущий Снейп еще не открыл двери. Гарриет надеялась, что он запустит их раньше, чем придут слизеринцы. В прошлом году Панси Паркинсон получала массу удовольствия, издеваясь над ними в очереди, где все могли ее слышать, и банда ее девиц хохотала так, что звенел весь холодный, темный коридор.

Да, решила Гарриет: пусть уж лучше Снейп убивает ее и Рона на коврике в своем кабинете, чем слушать насмешки Панси. Было бы неплохо врезать Панси по лицу, но если уж Снейп так распсиховался из-за того, что они с Роном въехали на машине в дерево, то даже выяснять не хочется, что он сделает, если она отшлепает кого-нибудь из его драгоценных слизеринцев.

— О нет, — с отвращением прошептала Гермиона: по подземельям разлетелось эхо гадкого гогота слизеринцев. Через мгновение показались и они сами, словно клопы на свежем белье.

Малфой, Крэбб, Гойл, Паркинсон и прочие. Фу-у-у. Гарриет не знала, что делает слизеринцев такими уродливыми, ведь на самом деле они выглядели не хуже и не лучше Гермионы с ее слишком крупными зубами, или длинноносого веснушчатого Рона, или самой Гарриет, с ее гнездом на голове и кошмарными очками. Но каждый раз, когда она видела сокурсников со Слизерина, ей хотелось расквасить им рожи. Может, они слишком напоминали Дадли с его компанией и дядю с тетей: она чувствовала, что им прямо неймется сделать какую-нибудь гадость.

— Неужели это гламурная девица Поттер, — сказала Панси Паркинсон, и ее подпевалы прыснули. У нее был короткий вздернутый носик — буквально вывернутый у кончика. Из-за этого она была сильно похожа на мопса, хотя мнила себя божьим даром для всех второкурсниц Хогвартса, потому что волосы у нее всегда были прилизанные и блестящие, итальянские туфли — ручной работы, а ногти на руках идеально наманикюрены. Ну, это было мнение Гарриет. Она не знала, почему бы еще это могло быть.

— Удивлен, что твоя семья наскребла на машину, Уизли, — протянул Малфой. — Или твои братья угнали ее у каких-нибудь глупых магглов, которые не могли дать отпор?

Гарриет и Гермиона ухватили Рона за мантию сзади, как только его лицо начало багроветь.

— Может, тебе удастся продать немного фото с автографами Поттер, — продолжил Малфой, а Панси тыкала пальцем в сторону Рона и заливалась смехом. — Купишь другую машину… или хотя бы ее часть, или еще что.

— Брось, Рон, — коротко сказала Гарриет, изо всех сил стараясь вести себя так, словно слизеринцы не смеялись громко и пронзительно. — Он просто завистливый козел, потому что его никогда…

Двери класса распахнулись, и она прервалась на полуслове. Все ждали, когда появится Снейп — гриффиндорцы с опаской, слизеринцы — с нетерпением, но он так и не показался, и тогда Гермиона подхватила Гарриет и Рона под локти и втащила их внутрь. На столе у Снейпа стоял котел, и зажженный под ним огонь жутковато освещал снизу его лицо. Он никак не показал, что заметил, как они шмыгнули за свой стол.

— Сэр, — голос Малфоя перекрыл скрип и стук усаживающегося класса, — сэр, Уизли только что пытался напасть на меня в коридоре, я подумал, вам надо об этом сказать…

— Пытался, — добавила Панси. — Я видела, профессор, мы все видели.

— Не пытался! — громко сказала Гарриет, прежде чем успела себя остановить.

— Гарриет, — испуганно шепнула Гермиона, с трудом удерживая Рона, пытающегося встать на ноги.

Снейп посмотрел на стол Гарриет, не на своих слизеринцев. Лицо его было таким холодным и отстраненным, что Гарриет вздрогнула.

— Двадцать баллов с Гриффиндора, мистер Уизли, — мрачно произнес он. — Немедленно прекратили ваше деструктивное поведение. Я ясно выразился? Мисс Грейнджер, отпустите мистера Уизли, или и с вас сниму двадцать баллов.

Рон стоял, вцепившись в край стола. Сердце Гарриет горячо и тяжко билось об ребра. Она не смотрела на Панси и Малфоя, боясь, что иначе метнет в них свой котел. Чувство несправедливости происходящего так ярко полыхало внутри, что она не могла ясно видеть и слышать ничего вокруг.

— Сядьте, — резко сказал Снейп. Гарриет оцепенело опустилась на стул.

Она ведь в самом деле этого и ожидала. Но не знала, что это настолько ее уязвит.

* * *

— …а потом, — говорила Спраут, когда Северус поздно вечером толкнул дверь учительской. Она помедлила, глядя на дверь, и вместе с ней — Минерва, Флитвик и Помфри.

— Всего лишь Северус, — сказала Минерва, как будто это не было очевидно. — Он захочет это услышать.

— Мы тут ругаем Локхарта, — громким шепотом произнесла Помфри.

— Не буду вам мешать, — он сел рядом с Флитвиком, достаточно близко, чтобы все слышать, но и достаточно далеко, чтобы было нецелесообразно принимать участие в разговоре. Он и так замучился. Первые дни учебного года всегда лишали его сил. После двух месяцев почти полной изоляции возвращение к суете и необходимости постоянного присутствия других (и часто возмутительно глупых) людей выматывало его.

— С утра он порхал вокруг Ивы, как сущее наказание, — продолжила Спраут. — Пытался учить меня, как перевязывать дерево, которое я сама посадила, и ясно было, что он ни черта не знает! «Вы должны позволить ему отбиваться», — говорит. Что, прямо пока я его перевязываю? Нарцисс тупоголовый, вот он кто. А он такой: «Когда я спас историческое дерево Бо в долине Барун»...

— Надеюсь, он надумает дать Северусу совет-другой насчет зелий, — Минерва блеснула квадратными стеклами очков. Ну, хотя бы она заговорила о зельях, а не о волосах.

— О нет, — сказал Флитвик. — Минерва, не надо. Это будет самый короткий срок службы учителя защиты.

— Ш-ш-ш! — насторожилась Помфри, и все попытались заглушить смех (разумеется, кроме Северуса, который был органически на смех не способен). — Кто-то идет…

Все напряженно прислушались к шороху шагов и голосам в коридоре.

— Да, это он, — полушепотом проговорила Спраут. — Где угодно узнаю этот елейный голос, жалость-то какая.

— …ну разумеется, — сквозь двери учительской донесся бесспорно елейный голос Локхарта, — как только я об этом услышал, я понял, что это все моя вина…

Дверь со стуком раскрылась, и он вошел, а следом за ним — Дамблдор, который слушал его, всем своим существом демонстрируя интерес. Локхарт был одет в бирюзовое с золотом, но Дамблдор его превзошел — на нем была лазурно-голубая мантия с узором из павлиньих перьев вдоль рукавов, подола и на плечах. Вместе они являли собой то еще зрелище. Северус заметил, как Минерва возвела глаза к потолку.

— …не могу себе простить, — продолжил Локхарт и покаянно покачал головой, умудрившись приобрести исключительно заносчивый вид. — Привил ей вкус к славе. Заразил этой болезнью. Она вместе со мной попала на первую полосу, и ей не терпелось сделать это снова.

Северус на мгновение был так заворожен тем, как Локхарту удается непрерывно показывать все свои сияющие зубы, что до него не сразу дошел истинный смысл его слов. Но потом он осознал, что Локхарт рассказывает о дочери Лили.

— Ну ладно вам, Гилдерой, — Дамблдор подвел Локхарта к креслу чуть в стороне от остальных учителей, — уверен, что вы слишком много на себя берете.

— Нет-нет, Альбус, вовсе нет! Я знаю, как это бывает. Впервые ощутив этот вкус, естественно захотеть еще чуть-чуть, и я виню себя в том, что дал ей попробовать… это не могло не ударить ей в голову… но…

Дамблдор мельком взглянул на Северуса, и тот понял, директор получает удовольствие, как бы невероятно это ни казалось.

— …послушайте, юная леди, сказал я ей, нельзя добиваться признания, начиная с летающих машин! У вас на это будет уйма времени, когда повзрослеете!

— Да, когда у нее будут водительские права, — съязвила Минерва.

— Я убежден, что она восприняла мои слова всерьез, — Локхарт, без сомнения, не услышал комментарий по причине отсутствия в нем относящихся к нему комплиментов. — Полностью меня поняла! Когда я закончил, она была в совершенном изумлении.

«Еще бы», — подумал Северус.

— Так любезно с твоей стороны принимать интересы мисс Поттер близко к сердцу, Гилдерой, — абсолютно искренним голосом сказал Дамблдор, но его взгляд вновь метнулся к Северусу. Ну и что бы это значило? — Она чудесная девочка и очень нам всем дорога.

— О, конечно-конечно! — Локхарт снова продемонстрировал все свои безупречные сияющие зубы. — Знаете, Альбус, я подумал, может, мне стоит взять ее на эти отработки? Полностью моя вина, я же говорил! И, думаю, ей не помешает несколько моих уроков, как справляться со славой — сегодня она предлагала дать фото с автографом, я ее поймал. На этом этапе это чересчур, будьте уверены, я ей сказал. Но уверен, что она просто пыталась подражать мне. Черт побери, она не встречала никого равного мне по известности, неудивительно, что она сперва делает ошибки. Переполнена восхищением… стремится только подражать… вполне логично!

Откуда-то из-под добродушного интереса у Дамблдора проблескивало порочное удовольствие, но Северус был уверен, что у него скоро треснет какое-нибудь из ребер — от усилия удержаться от кровавого убийства.

Он переглянулся через комнату с Минервой и увидел, что в ее глазах в точности отражается его мысль: это будет очень долгий год.

Гарриет никогда не думала, что настанет день, когда перед ней будет стоять еда, и ей не захочется ее съесть. У Дурслей она ела редко и мало — не потому, что еда была несъедобной, а потому что тетя Петуния ее не кормила, и казалось невероятным, что она будет пренебрегать пищей в Хогвартсе. Даже перспектива уроков у Снейпа сразу после обеда, которая и раньше делала еду невкуснее, не до конца лишила ее аппетита.

Однако он исчез окончательно, когда профессор Макгонагалл сошла к столу Гриффиндора, чтобы назначить Гарриет и Рону отработки. Слова: «Мисс Поттер, вы этим вечером будете с профессором Снейпом», — полностью лишили вкуса мясной пирог.

— А как же строчки? — спросил Рон, как только Макгонагалл ушла. — Или удобрять теплицы? Утки выносить в лазарете? Фреду с Джорджем такое не раз доставалось, но у них никогда не было целого вечера со Снейпом!

Гермиона теребила закладку в «Вампирах», но не говорила ни слова. Впрочем, ей и не надо было. Гермиона умела потрясающе громко молчать.

— Если даже я еще не до конца усвоила урок, то теперь меня точно проняло, — Гарриет, скривившись, отодвинула тарелку.

Оглушительное молчание Гермионы как бы означало: «Ну, ты же нарушила правила». Гарриет обожала ее больше всех на свете, но в данный конкретный момент она почти рада была бросить Гермиону дочитывать пятнадцать глав домашки и отправиться вместе с Роном на их вечер мучений. У нее и так была отработка со Снейпом, ей не нужны были на закуску намеки Гермионы о том, что ее наказали за дело. Хватало самой это сознавать. Желудок скручивался издыхающей змеей каждый раз, когда она вспоминала, что из-за них с Роном на мистера Уизли завели на работе расследование.

— Удачи, подруга, — сказал Рон Гарриет, когда они разделились на большой лестнице: Рон стал подниматься к комнате с наградами, а Гарриет — спускаться в подземелья.

Подземелье Снейпа. Она подумала о банках с плавающими в них гадостями, которые он так любил использовать в качестве декора, и передернулась.

До этого она ни разу не была в подземельях вечером и теперь выяснила, что жути в них хватит даже на самый взыскательный вкус. Длинные промерзшие коридоры в дрожащем свете фонарей сочились тенями, напоминая, для чего изначально были предназначены подземелья в замках. «Интересно, — подумала она, — в Хогвартсе их построили для того же?»

Учитывая, куда она направлялась, ответ можно было дать без раздумий.

Дверь, ведущая в класс Снейпа, зловеще скрипнула. Она заподозрила, что этот скрип он подстроил нарочно.

Протиснувшись внутрь, она оглядела мрак на предмет единственной его части, которую порой можно было усмотреть — то есть лица, но в этот раз ничего не заметила. Исходящий от стен зеленоватый свет каким-то образом делал тени только гуще, а еще здесь было до ужаса холодно.

— Закройте дверь.

Ледяной голос Снейпа раздался из ниоткуда, и она чуть не выпрыгнула из кожи.

Он материализовался из стены, левитируя за собой стальную бочку высотой почти с Гарриет. «Ну конечно нет, не из стены, дуреха, — сказала она себе, — просто у него там кладовка».

Она закрыла дверь. Увы, она заметила, насколько он не в духе. А еще — что эхо, поднявшееся от стука двери — дум-дум-дум — похоже на многоточие во фразе: «А потом случилось нечто настолько ужасное, что…»

Снейп сбросил бочку посреди комнаты, там, где несколько столов были сдвинуты в единый многогранник. Раздавшийся лязг заметался меж голых стен.

— Ну и? — сказал он, взмахом палочки снимая крышку с бочки. Сдвигаясь, та издала мерзкий угрожающий скрежет. Едко запахло формалином.

Вместо того, чтобы заглянуть в бочку, в которой, без сомнений, содержалось что-то противное, она подняла взгляд на лицо Снейпа — и немедленно об этом пожалела: ей совершенно не понравилось, каким злорадным удовлетворением светились его глаза.

— Это — рогатые жабы, — сказал он.

Она посмотрела в бочку и поняла, что надо было есть за ужином поменьше.

— Вы их выпотрошите.

Или не есть вообще.

— Без перчаток, — завершил он.

Она вылупилась на него. Он улыбнулся — нет, такое просто нельзя называть улыбкой — и вручил ей маленький нож с зазубренным лезвием.

— Всю бочку, — мягко сказал он.

* * *

Пока жабьи кишки набивались Гарриет под ногти, она мысленно сравнивала, лучше ли потрошение рогатых жаб, чем, скажем, помощь Локхарту с письмами его фанатов или чем-то в этом роде. Уверенности не было. Снейп только что заставил ее жутко понервничать, но не было похоже, чтобы он готов был выдирать ей волосы. Тем не менее, она припомнила, что Локхарт, наверное, упал бы в обморок при одной мысли о том, что кто-либо потрошит рогатую жабу, просто представив, что после этого станет с маникюром.

Всю прошлую неделю Локхарт то и дело попадался ей на пути, хитренько подмигивал и пытался давать советы насчет известности. Отчасти в этом был виноват Колин Криви: он выучил расписание Гарриет и организовал свои передвижения по школе так, чтобы пересекаться с ней, и в итоге она налетала на него по шесть раз на дню. Гарриет не знала наверняка, зачем Локхарт так часто с ней встречался — то ли из-за желания поговорить о том, какой он знаменитый, то ли просто из-за того, что знал о преследующем ее фанате с фотокамерой и желал попасть в кадр, но в любом случае хотелось бы, чтобы Колин перенес свою манию с нее на Локхарта. Это избавило бы ее от множества проблем.

Лаванда и Парвати очень завидовали Гарриет и пропустили мимо ушей ее заявление, что они могут забирать Локхарта с Криви в любой момент.

— Он такой красавчик, — вздыхала Лаванда.

— А хорошо бы он описал свой набор средств для волос в книге, — говорила Парвати. — Волосы у него выглядят потрясающе…

— Выяснишь, чем он пользуется, и у тебя такие же будут, — возразила Гарриет.

— Знаю, он о тебе неправильного мнения, — сказала Гермиона, когда Гарриет пожаловалась, что ее преследует учитель, — но ты только подумай, сколько внутренней информации он может дать обо всем, что сделал!

— Гарри не обязана слушать, что еще этот идиот может наплести о себе, — Рон, казалось, был напуган самой идеей (чем Гермиона оскорбилась).

Гарриет фыркнула воспоминанию.

— Я сказал потрошить, — отозвался холодный голос Снейпа, — а не вдыхать.

Гарриет осторожно подняла взгляд. Снейп сидел за своим столом. Перед ним возвышалась горка работ на проверку, разделенная на несколько неопрятных стопок. Она поняла, что он их проверяет, потому что он пользовался большой бутылью красных чернил. Они поблескивали на пере, словно кровь.

Снейп сверкнул на нее прищуренными глазами через завесу длинных засаленных волос. Со своим крупным крючковатым носом и запачканными красными чернилами пальцами он смахивал на стервятника. Рон говорил, что Снейп снится Невиллу в кошмарах. Неудивительно.

— Помните, у вас целая бочка, — сказал он и вернулся к проверке.

Состроив рожицу, Гарриет вытащила из жабьего брюха кишки и позволила им соскользнуть в миску, выданную Снейпом для этой цели. Она задумалась, правда ли все это нужно ему для зелий или он держит этих жаб, просто чтобы отработки были погаже. На фоне этого случай Рона с плеванием слизняками казался почти милым.

Она кинула выпотрошенный трупик в мусорную корзину и снова потянулась к бочке. И ее надо целиком? Гарриет уже обработала почти половину, но не могла даже примерно представить, сколько на это потребовалось времени — у Снейпа не было часов. По ощущениям, прошло недель шесть.

Она вынула очередную жабу, стараясь поменьше на нее смотреть. По крайней мере, тут было темно.

Втыкая грязный нож в подбрюшье, она услышала голос:

— Иди… иди ко мне…

Она замерла, уставившись на дохлую рогатую жабу, а голос, холодный, как яд, тысячу лет лежавший подо льдом, как проникающая до костей ненависть, впивался ей в голову, просачивался в мысли…

— Вонзиться… Разорвать… Убить…

Она отпрыгнула от жабы, от бочки, от всего этого. Звякнул выроненный нож.

— Убить… так давно…

Она зажала уши ладонями и зажмурилась.

— Убить… УБИТЬ…

— Мисс Поттер!

Она распахнула глаза. Над ней возвышался Снейп. Его лицо было напряженным и каким-то странным.

— Вы что творите? — он указал на ее руки.

Она убрала ладони от ушей. Сердце грохотало, но в остальном в подземелье было тихо. Она посмотрела на бочку рогатых жаб, но ничего не услышала.

— Я… — ей это все почудилось? Да… наверное, так все и было: когда потрошишь дохлых жаб в жутком подземелье со стервятником-Снейпом, всякое может померещиться.

Даже очень страшные голоса.

— Ничего, — пробормотала она, осознав, что бездонные прищуренные глаза Снейпа все еще ее изучают. — Мне показалось, что я что-то услышала, но, наверное… Наверное, просто послышалось.

— Вам показалось, что что-то услышали… потому, что вы что-то услышали.

— Ага, — чуть дерзко ответила Гарриет. — Ну типа слуховые галлюцинации.

— Я знаю, что такое «послышалось», мисс Поттер, — Снейп так и не отвел взгляда. — Что конкретно вы слышали?

— Рогатые жабы разговаривали.

Он поглядел на нее еще секунду, почти недоверчиво, а потом взглянул на бочку за ее плечом.

— Эти совершенно дохлые рогатые жабы?

— Да, — вызывающе сказала она.

— Потрошеные или нет? — с легкой насмешкой поинтересовался он.

— Та, которую я резала, — Гарриет не хватило нахальства на сердитый взгляд, хотя очень хотелось.

Снейп вздохнул. Совсем тихо, но в самом деле вздохнул — прямо как миссис Уизли, когда близнецы уже начали хулиганить, но пока ничего не взорвали.

— Хорошо. На сегодня хватит, — сказал он. — В следующий раз, когда решите нарушить правила, помните, что остаток этой бочки числится за вами.

— Да, сэр, — тон ее голоса был достаточно грубым, чтобы он приподнял брови.

— Желаете, чтобы следующий раз случился немедленно? — с мягкой угрозой спросил он.

— Нет, сэр, — Гарриет решила, что безопаснее будет порассматривать собственную обувь.

— Правильный ответ, мисс Поттер.

Она услышала, как крышка со скрежетом вернулась на бочку с жабами.

— Вымойте руки.

Несколько долгих минут она терла пальцы под ледяной струей, бившей изо рта гаргульи, пытаясь выколупать грязь из-под ногтей.

— Я не собираюсь ждать всю ночь, мисс Поттер, — Снейп стоял у открытой двери с чуть насмешливым и нетерпеливым видом.

Она поспешила выйти, вытирая руки о джинсы, и удивленно остановилась, когда он последовал за ней. Он закрыл за ними дверь и плавно взмахнул палочкой, отчего вход золотисто засиял.

— Ну? — теперь он махнул палочкой в ее сторону — видно, прогоняя. На долю секунды она заподозрила, что у нее вырастут рога или что-то вроде. — Двигайтесь.

— Э?

— Уже за полночь, — сказал он. — Был отбой. Или хотите, чтобы вас поймал Филч для очередной отработки?

— Нет, — быстро ответила она, — сэр.

В молчании он проводил ее до Полной Дамы и, подождав, пока она не забралась в дыру за портретом, ускользнул прочь, не оглянувшись.

* * *

Проследив, как озадаченная девочка скрылась за портретом, он отправился прямиком в кабинет директора. Полночь уже миновала, но он знал, что Дамблдор еще не спит.

— Добрый вечер, Северус, — поздоровался тот, подняв взгляд от вязания — кажется, это был носок для кого-то футов восьми ростом. Что ж, для такого всегда есть Хагрид. — Полагаю, ты устроил для отработки Гарриет нечто в меру устрашающее?

Директор говорил с улыбкой, и это напомнило Северусу, как тот потешался над похвальбой Локхарта. Он нахмурился.

— То, что безответственная соплячка заслужила. Но вы-то, конечно, уже ее простили.

— Стараюсь не забывать, каково быть молодым, — признал Дамблдор. — Ведь прощать других легче, когда научишься прощать самого себя. Ты, разумеется, — он вынул из стоящей у его ног корзинки клубок аквамариновой пряжи, — все еще не простил себя за то, что сделал в пятнадцать лет.

Казалось, что он об этом сожалел, и от этого Северус вдруг жутко разозлился — по причине, которая его в тот момент не волновала.

— Я пришел не на прием к чертову психиатру, — проворчал он. — Я пришел сообщить, что у мисс Поттер был приступ.

— Дорогой мальчик, что же ты заставил ее делать? — Дамблдор моргнул.

— Она слышала голоса.

Дамблдор выпрямился. Взгляд его внезапно стал острым, как наконечник стрелы.

— Расскажи.

Северус описал то, что видел: как она подпрыгнула и бросила нож, ее побелевшее лицо, потрясенное и встревоженное, как она зажала ладонями уши, зажмурив свои как-у-Лили глаза.

— И ты ничего не слышал?

— Совершенно. Дверь была закрыта, призраки не могут становиться невидимыми, а Пивз никогда не действует так тонко. Или злорадно, или никак.

— И ты подумал… — Дамблдор выглядел озадаченным.

— Да, — коротко сказал Северус.

Дамблдор рассеянно потер костяшки левой руки и задумался, продолжая смотреть на Северуса.

— За делом с запечатанным барьером стоит, должно быть, тот домовик, — пробормотал он, хотя они уже определились с этим в тот вечер, когда девочка влетела на проклятой машине в Дракучую Иву. — И хотя он не смог дать тебе больше информации…

Не смог. И Люциус тоже ничего не дал. Когда Северус сказал ему: «Если ты что-то замышляешь в Хогвартсе…» — тот только принял самодовольный вид и ответил: «Я ничего не замышляю, Северус, совсем ничего», — так, что это могло быть только злорадством. «Нам не стоит давить, — сказал тогда Дамблдор. — Надо действовать осторожно, не раскрывая карты. Люциус умен, достаточно умен, чтобы все эти годы избегать проблем, и только по этой причине он станет Тому хорошим союзником…»

Визит к Малфоям, пусть и бедный на подробности, подтвердил одно: что-то темное затевалось в Хогвартсе… И теперь девочка слышала голоса, голоса, которые Северус не услышал — или не мог услышать. Эльф рисковал быть наказанным, лишь бы предупредить ее лично, а Люциус казался настолько довольным собой и, очевидно, был уверен, что его сыну ничто не грозит…

Но Темный Лорд точно с Люциусом не связывался; в этом Северус был уверен — Люциус ни за что не вернулся бы с такой встречи невредимым, а значит, было непонятно, что же тот заполучил. И почему именно теперь? Если он всего лишь хотел отомстить девочке, он мог устроить это и в прошлом году. Он знал, что она попадет в Хогвартс.

Информация, которая могла бы все объяснить, упорно отказывалась проявляться. Северус ненавидел, когда жизнь принимала такой оборот. От его гадкого настроения страдали все факультеты — количество баллов было самым низким в истории, — а это была всего лишь суббота первой недели. Флитвик дошел до того, что поинтересовался вечером в пятницу, нормально ли он себя чувствует, а в разговорах с Минервой отчетливо похрустывал иней.

— А все-таки хорошо, что вы взяли на работу Локхарта, — сказал он Дамблдору. — Он так ее преследует, что если что-нибудь на нее нападет, то ему придется сперва прибить Локхарта.

— Северус, у тебя по-прежнему безнадежно мрачное чувство юмора, — дернул усами Дамблдор.

— И это говорите мне вы, директор? — выразительно сказал Северус. — После того, как искали общества этого несносного кретина?

— Никогда не мог устоять перед соблазном смешного, — признал Дамблдор.

— В его случае это практически род искусства.

— Иногда он просто шедевр, — согласился Дамблдор.

— Я настаиваю, что в первую очередь он гад, — сказал Северус, прекрасно понимая, что практически все в Хогвартсе, даже Флитвик, именно так, наверное, описали бы его самого — шесть дней из семи. Как минимум.

— Пожалуй. Но, я надеюсь, ты считаешь его относительно безвредным. Я вполне уверен, что он никогда не будет заинтересован в окружающих хотя бы вполовину так же, как в самом себе. Его внимание к Гарриет вызвано преимущественно желанием противопоставить ее известность своей.

— Хорошо бы так, — едко ответил Северус, хоть и был с этим согласен. Он наблюдал за происходящим: когда в деле не было камеры, Локхарт был совершенно безразличен к девочке. За едой, когда она сидела полностью на виду, Локхарт всегда убивал время, любуясь собственным отражением в столовых приборах.

Дамблдор, этот странный тип, тепло улыбнулся Северусу:

— Уверяю тебя, Северус, будь это не так, будь у меня хоть малейшее подозрение, что Гарриет или другие дети в опасности, я бы уволил Гилдероя Локхарта и сам занял должность преподавателя защиты.

— Не доверяете мне, да, — он просверлил Дамблдора сердитым взглядом, игнорируя Внутреннего Хаффлпаффца, пытавшегося намекнуть, что доверять и не следует, и что он это знает.

— Мою потерю школа переживет, — сказал Дамблдор. — Минерва станет замечательной директрисой, и в эти времена, которые, я уверен, будут становиться все темнее и темнее, я полностью полагаюсь на способность Филиуса и Помоны защитить учеников от вреда. Если проклятие меня не прикончит…

— Опять чертово проклятие.

— Проклятие существует, — Дамблдор на мгновение посерьезнел. — И тебе нужно оставаться в Хогвартсе, Северус.

Он не добавил: «Ты это знаешь», — потому что Северус знал, и Дамблдор знал, что он знает. Но это не означало, что ему должно это нравиться или что данное знание помешает ему ворчать на эту тему.

— По крайней мере, мы должны терпеть этого расфуфыренного придурка только до конца учебного года, — сказал он.

— Нет худа без добра, — улыбнулся Дамблдор. — Я знал, что ты это заметишь.

* * *

В Хэллоуин Гарриет узнала, что голос не был галлюцинацией.

Вполне очевидной уликой стало то, что они с Роном и Гермионой нашли предположительно мертвую миссис Норрис, подвешенную за хвост к подставке для факела рядом с посланием, написанным на стене кровью. Гарриет была рада, что на самом деле миссис Норрис не умерла — хотя бы просто потому, что иначе Гарриет могли бы исключить.

Дамблдор был твердо убежден, что она, Рон и Гермиона не могли быть связаны с этим событием, но Снейп, похоже, сомневался: после инцидента с Окаменевшей Кошкой он стал вести себя с Гарриет ужаснее, чем раньше, и завел обычай преследовать ее по всему замку и накидываться на нее, если она чем-то его разочаровывала. А так как Поступки, Которые Разочаровывают Снейпа, варьировались от посещения библиотеки и поедания обеда до подъема по лестнице, у Гарриет почти не осталось возможности хорошо себя вести.

При желании она могла бы сполна насладиться сознанием своей правоты: иметь Снейпа среди врагов — незавидная судьба.

— Мисс Поттер, — сказал он однажды на зельях, когда все уже собирались разбегаться, — задержитесь.

— Что? Почему? Сэр, — добавила она, потому что Снейп обладал потрясающим умением делать взгляд по эффекту похожим на гвозди.

— До свидания, мисс Грейнджер, мистер Уизли, — сказал он, не оборачиваясь на ее друзей, мявшихся у двери. Гермиона послала Гарриет полный сочувствия взгляд и утащила негодующего Рона из класса.

— Видите эти столы, мисс Поттер? — указал Снейп.

— Да, сэр? — Гарриет подмывало сказать что-нибудь саркастичное, но она не смогла заставить себя стать самоубийцей.

— Что вы видите на них? — его тон стал еще более издевательским.

— Эм… Кольчатых червей? — она сморщилась, глядя на слоистые остатки их ингредиентов для зелий.

— Отлично, — судя по интонации, это был отнюдь не комплимент. — Их надо соскоблить.

У Гарриет не было выбора. Его не было бы и с любым другим учителем, но почему-то приказ, полученный от Снейпа, был по-особенному обязательным. Тем не менее она злилась, сдирая присохшие остатки червей, и искренне недоумевала, почему вдруг Снейп так на нее взъелся. Он что, был настолько привязан к миссис Норрис?

«На самом деле это началось, когда ты полетала на машине», — любезно прокомментировал голос у нее в голове. Это, по крайней мере, не был тот ужасный, шипящий, гулкий голос, что привел ее к зрелищу Окаменения Миссис Норрис, к тому зловещему посланию на стене.

Но зачем Снейпу так переживать из-за летающей машины, которая ему даже не принадлежит, и вообще? Все остальные уже забыли об этом… Профессор Дамблдор говорил, что Снейпу не нравился её папа, да? И что он так старался её защитить в том году, потому что был должен её папе …

Может, после того, как присматривал за ней в прошлом году, он теперь может себе позволить оттягиваться на ней одной? Но тогда почему он выглядел таким обозленным, когда увидел, как она жила с Дурслями? Тетя Петуния была бы в восторге от открытки с Гарриет, соскребающей червяков. Она, наверное, ее бы в рамку повесила… хотя нет, потому что это означало бы иметь в доме портрет Гарриет.

Взрослые такие странные.

— Хорошо, достаточно, — через несколько минут сказал Снейп, закрывая последний из шкафов, в которые убирал вещи. — Отправляйтесь на обед, пока он не кончился.

Как будто это была ее идея — болтаться в его страшнючем классе, гоняя кольчатых червей. Она сгребла сумку и рванула к двери, пока он не передумал.

— Мисс Поттер! — крикнул он ей вслед. — Пять баллов с Гриффиндора за беготню!

Стиснув зубы, она перешла на шаг, приближаясь к лестнице, и подпрыгнула, обнаружив позади Снейпа. Ей вспомнилось, каким он был после того, как аппарировал ее с Тисовой к Хогвартсу — со вспыхнувшим на светлом небе золотым солнцем и завитками магии, вскружившимися вокруг, как чернила в воде, словно он мог призывать тени везде, где бы ни был.

— Что я сделала? — воскликнула она.

— Учитывая, что время обеденное, — выразительно усмехнулся он, — я полагаю, что мы идем в одну сторону.

— О, — сказала она, не решив наверняка, надо ей обмякнуть от облегчения или смущенно покраснеть.

— Ну? — он махнул ей идти вперед, в Большой зал, и злобной тенью направился следом.

На полпути к столу она обнаружила машущих ей Рона и Гермиону и пошла как могла быстро — но определенно не бегом.

Она втиснулась рядом с Гермионой, и та подтолкнула ей тарелку с запеканкой.

— Спасибо, — горячо поблагодарила Гарриет.

— Чего он в этот раз хотел? — взволнованно спросила Гермиона.

— Какая разница, что там с этим старым сальным гадом? — Рон хмуро посмотрел на преподавательский стол.

Но Гарриет, которая начала вынашивать страх, что Снейп может не только слышать, как на другом конце замка упадет булавка, но и читать мысли, резко махнула рукой:

— Он тебя услышит! — прошипела она, тревожно глядя, как Снейп с яростью кромсает свой обед.

— Ну в самом деле, Гарриет, он не может слышать через весь зал, — произнесла Гермиона, правда, с некоторым сомнением, и все они чуть пригнулись в надежде, что компания пятикурсников заслонит их от Снейпа.

— А где Джинни? — спросила Гарриет. За столом Гриффиндора было четыре ярких пятна рыжих Уизли, но ни одно из них не было Джинни. — Ее и на завтраке не было…

— Может, нам сходить поискать ее после еды? — Гермиона казалась обеспокоенной. — В последнее время она нехорошо выглядит… И Рон усугубил, — добавила она с сердитым взглядом.

— Фто? — умудрился выговорить Рон с полным ртом пирога с патокой — щеки у него так раздулись, что он стал похож на готовящегося к зиме бурундука.

— Когда сказал, мол, жаль, что Филча не закаменили вместе с миссис Норрис…

— Она профт ефо не попадава ему под горяфую руку, — Рон сглотнул, — вот и все, — глубокомысленно завершил он. — Как только он попробует дать ей отработку за растаскивание грязи по коридору, она по-другому заговорит.

— Ну, я знаю Филча больше года и все равно не считаю смешными шутки о том, чтобы окаменять людей, кем бы они ни были…

Гарриет перестала обращать внимание на их перепалку и сосредоточилась на обеде. Сегодня он был особенно вкусным. Интересно, не домовики ли его готовили?

— О! — сказала Гермиона. — Слава Богу, она пришла!

Гарриет подняла взгляд — над их головами скользнула великолепная рыжевато-бурая сова, пролетев так низко, что от взмаха крыльев у Гарриет надо лбом растрепались волосы. Сова приземлилась на вздрогнувший от удара стол с большой посылкой, привязанной к лапам.

— Фотам? — спросил Рон, жуя.

— Книга, — предположила Гарриет, и не только потому, что посылка предназначалась Гермионе — на вид она тоже была определенно книжной формы.

— Опять книги? — Рон вытер подбородок рукавом. — Ты что, уже всю библиотеку прочла?

— Разве не очевидно? — похоже, Гермиона изумилась. Гарриет, правда, не разобрала, чем именно — их недогадливостью или застольными манерами Рона. — Разумеется, я пытаюсь выяснить что-нибудь про Тайную комнату! Только вот все заняты тем же, а я оставила свой экземпляр «Истории Хогвартса» дома из-за всех этих книг Локхарта… Мама только что мне ее переслала… Рон, угости ее, мама слишком туго затянула бечевку…

Пока сове скармливали объедки из обеда Рона, Гермиона нашла в оглавлении нужную главу. Она зачитала им ее — про основание школы, про предубеждение Слизерина, его ссору с Гриффиндором и уход, про его тайную комнату с чудовищем, которую способен найти только его наследник и которая так никогда и не была найдена…

— Охренеть, — сказал Рон, когда прозвенел звонок и шум в зале стал еще громче, так как все стали собираться уходить. — Я всегда знал, что Салазар Слизерин был чокнутый старый маразматик, но я не знал, что это он начал всю эту чистокровную бредятину.

— Ну в самом деле! — у Гермионы на щеках вспыхнули яркие пятна румянца — возможно, от мысли, что Салазар Слизерин счел бы ее недостойной. — Ничего удивительного, что на его факультете все совершенно ужасны, с таким-то основателем! Принести в школу чудовище, чтобы устранить недостойных…

— И ты слышала Малфоя, — мрачно добавил Рон, когда они вышли в сумрак вестибюля, направляясь к Парадной лестнице. — «Вы будете следующими, грязнокровки!» Счастливое времечко для него настало, для склизкого змееныша. Я бы даже за деньги на Слизерин не пошел. Куча психов, вот они кто.

— Да, и они… Гарри? — Гермиона положила ей на руку ладонь. — Ты в порядке?

Гарриет думала о Снейпе. Его холодные черные глаза следили за ней через зал, лицо было непроницаемым.

— В порядке, — сказала она, поворачиваясь к друзьям. — Ну… по крайней мере, мы знаем, о чем меня предупреждал Добби.

— Оу, — сказала Гарриет, оцепенело моргая.

Ее пыталась лишить чувств улыбка Локхарта. Точнее, даже не одна улыбка, а несколько десятков. Тут и впрямь пригодились бы темные очки.

— Наверное, они его доделали, — произнесла Гермиона в тихом восхищении.

Они стояли, созерцая громадное панно (или как это еще назвать?) с изображениями Локхарта. Оно занимало стену между кроватями Лаванды и Парвати и пестрело фотографиями Локхарта, в основном вырезанными из цветных журналов, но были и черно-белые газетные фото. Он улыбался, подмигивал, сиял, сверкал, мерцал и позировал со всех сторон.

— Наверное, так его видят мухи, — сказала Гарриет, а десяток Локхартов поправили прическу, блеснули зубами и послали по воздушному поцелую. Друг другу.

Гермиона, хихикнув, порозовела.

Гарриет проверила, нет ли в комнате Лаванды и Парвати: Гермиона не стала бы при них разговаривать. Она рисовала в расписании сердечки вокруг уроков Локхарта и выучила наизусть все его книги (хотя она, если честно, всегда учила наизусть все, что читала), но пока Лаванда с Парвати работали над своим панно, Гермиона только фыркала, как будто не больше Гарриет знала о тайных амбициях Локхарта избавить мир от зла и выпустить собственную линейку по уходу за волосами.

— Чем он тебе нравится? — спросила Гарриет. Она чуть не сказала: «Он же вроде придурок», — но осознала, что так мог бы выразиться Рон, и Гермиона бы только замкнулась и уткнулась в «Увеселение с упырями».

Гермиона стала оттенка той розовой мантии, которую Локхарт носил во вторник.

— А кто сказал, что он мне нравится? — спросила она и быстро осмотрелась, чтобы, как и Гарриет, убедиться, что они одни (с десятками позирующих Локхартов).

— Никто, — сказала Гарриет, — но этого бы только окаменевший не заметил.

Гермиона, казалось, хотела возразить, но сдалась и порозовела еще гуще.

— А как он мог не понравиться тебе? Ты же читала его книги!

— На самом деле, я старалась не читать. Это же, ну, как бы… дешевка.

— Но все, что он совершил! — Гермиона изумленно уставилась на Гарриет, словно не могла поверить собственным ушам. — Как он спас целый монастырь в Тибете от ледяных зомби! И ту деревню в Армении — от целой стаи оборотней, причем один!

— Ну да, все это очень храбро, — искренне согласилась Гарриет. — Но, я имею в виду… — она посмотрела, как Локхарт цвета морской волны подмигивает сиреневому Локхарту на картинке наискосок от него, а тот сверкает зубами. — Я просто не могу представить, чтобы это сделал именно Локхарт.

— Он написал книги, Гарриет.

Гарриет сдалась. Локхарт и впрямь написал книги. Она просто подумала, что это странно — что он совершил все эти потрясающие подвиги, но не смог справиться с несколькими пикси, и, кроме того, профессор Макгонагалл и Снейп, похоже, его ненавидели. Для Снейпа это было нормально — все знали, что он хотел преподавать ЗоТИ, — но Макгонагалл? Обоим, казалось, было противно разговаривать с ним, как будто Локхарт вонял хуже тролля. И они переглядывались с явным «Как тебе это нравится?» на лице каждый раз, когда тот за обедом смотрелся в ложку, проверяя прическу.

В дверь их спальни постучали. Это оказалась Джинни — бледная, с кругами под глазами.

— Вот ты где! — Гарриет затащила ее в комнату. Руки у Джинни были как лед. — Где ты пропадала?

— Мы пытались найти тебя после обеда, узнать, где ты была, — Гермиона нахмурила брови, заметив нездоровый цвет лица Джинни. — И перед ужином тоже, тебя и там не было…

— Но никто не смог сказать, куда ты делась, — закончила Гарриет.

— О, — буркнула Джинни.

На мгновение ее лицо стало пустым — не так, как будто она растерялась, а как будто ее вообще тут не было, как будто из ее глаз смотрело ничто. У Гарриет по спине пробежал холодок — словно пауки, спасавшиеся из туалета Плаксы Миртл.

Потом Джинни протерла глаза:

— Я… я спала… кажется…

— Кажется? — резко спросила Гермиона. Гарриет толкнула ее, и та, виновато покосившись, смягчила тон: — Я хотела сказать — ты была у мадам Помфри?

— Она дала мне бодроперцовое, — устало ответила Джинни. — Но мне все так же.

— Как — так же? — спросила Гарриет.

— Сил нет. И… холодно, вроде как, — ее пронизала дрожь.

Гарриет переглянулась с Гермионой, которая озадаченно и задумчиво хмурилась — видимо, ей тоже не понравилось, как это прозвучало. В наполненном сквозняками замке на севере Шотландии был почти декабрь, но в Гриффиндорской башне всегда было до того тепло, что порой приходилось выбираться поостыть в прохладные коридоры, — особенно когда Фред и Джордж запускали фейерверки под стулья тем, кто готовился к экзаменам. А в девчачьей спальне как раз топился камин. Они с Гермионой были в одних блузках, сбросив кусачие свитера.

Они усадили Джини перед огнем и укутали одеялами. Гарриет задумалась, могут ли ученики вызывать домовых эльфов, как это тогда сделал Снейп, или это учительская привилегия. Джинни было бы полезно выпить горячего какао.

— По дому скучаешь, Джинни? — ласково спросила Гермиона.

— Нет, — сказала Джинни. — Честно, в том году, когда я осталась дома только с папой и мамой, мне было более одиноко. В смысле, иногда это был прямо рай — побыть без братьев, но это странно, понимаете?

Гермиона, ясное дело, не понимала — она была единственным ребенком, но спросила еще ласковей:

— Ну, значит, это из-за миссис Норрис?

Джинни, которая сидела, соприкасаясь с Гарриет коленями, закаменела.

— Миссис Норрис? — слабо выговорила она.

— Да, — пристально поглядела на нее Гермиона. — Что такое, Джинни?

Рука Джинни поползла ко рту. Она как будто увидела призрака — не одно из привидений Хогвартса, а по-настоящему жуткого, как из кошмарного сна.

— Я… — прошептала она, затрясшись всем телом. В ужасе посмотрела на Гарриет и Гермиону, нижняя губа у нее задрожала, а потом Джинни бросилась прочь из комнаты, врезавшись в как раз вернувшихся Лаванду и Парвати.

— Мерлин! Смотри куда идешь! — взвизгнула Лаванда, но Джинни уже исчезла.

— Что случилось? — спросила, расширив глаза, Парвати.

Гарриет посмотрела на Гермиону — та тоже недоумевала.

— Понятия не имеем, — сказала Гарриет.

* * *

— Как думаешь, что это такое было? — шепотом спросила Гермиона позже тем же вечером. Они задвинули полог над кроватью Гарриет и укрылись с головой — Лаванда капризничала, что они своими перешептываниями мешают ей спать, несмотря на то, что они с Парвати порой часами разговаривали и хихикали.

— Может, она что-то знает про миссис Норрис, — прошептала Гарриет, глядя в багровую тьму. — Может… может, она тоже слышит голос.

Она не видела лица Гермионы, но могла представить его выражение так же легко, как лунный свет за окном. Когда та задумывалась о чем-то, что ее тревожило, у нее опускались брови и губы становились тоньше.

— Ты слышала его после тех двух раз? — шепнула она.

Гарриет покачала головой, но потом вспомнила, что Гермиона ее не видит.

— Нет. Но… может, разным людям его слышно в разное время.

Гермиона погрузилась в Задумчивое Молчание. Оно было плотнее, чем Читающее Молчание, но не такое холодное, как Молчание Неодобрительное.

— Ладно, — прошептала она наконец. — Тебе надо поспать. У вас с утра этот квиддичный матч со Слизерином.

— И Оливер хочет, чтобы я там дралась, как против Слизеринского монстра, — ответила Гарриет и зевнула.

* * *

Как оказалось, сражаться Гарриет пришлось не с монстром, а с бладжером. Ей едва удалось не свернуть себе шею. Рухнув в грязь с ошеломительным сознанием того, что они, черт побери, выиграли и Драко Малфой может пойти и передать это Слизеринскому монстру, она потеряла сознание.

Очнувшись, она увидела блистающие зубы.

— О нет, — простонала она, — только не он.

— Не знает, что говорит, — сказал кому-то Локхарт. Гарриет разглядела вокруг красно-золотые пятна — вероятно, это была толпа гриффиндорцев. — Не волнуйся, Гарриет, я сейчас вылечу твою руку.

— Нет! — Гарриет попыталась отшатнуться от него, но боль накатила приливной волной, и в глазах стало черно и зелено. Кажется, она хотела сказать что-то еще, но никак не могла сообразить, что…

Как сквозь вату, она услышала, как что-то хлюпнуло, и глухой удар.

— …зеваки безмозглые, — проворчал знакомый голос. — Все назад, разошлись от… мисс Поттер?

— Это не я, — хрипло сказала Гарриет, заподозрив, что все это ей снится и что Снейп явился ей в кошмаре — в чем-то обвинять. Она заморгала, пытаясь прояснить зрение, но очки были измазаны грязью.

Потом с ее рукой случилось нечто замечательное — нечто, от чего боль уменьшилась, — и ее осторожно подняли и положили на что-то мягкое, вроде носилок.

— Я, кажется, сказал вам сходить за… — раздавалось где-то поблизости бурчание Снейпа. — Если настаиваете, мисс Грейнджер… Уизли, уйдите с дороги, куда я, по-вашему, направляюсь, бестолковый мальчишка…

Позже, когда мадам Помфри дала ей зелье от боли и вылечила сломанную руку, Гарриет выяснила у Анджелины и Кэти, что Снейп пнул Локхарта в спину коленом, уложив того в грязь; что он наколдовал носилки и отвез ее в Больничное крыло, а следом шли Гермиона, Рон и вся команда Гриффиндора по квиддичу; и что Филча чуть удар не хватил от того, сколько грязи они растащили по замку (но Снейп изгнал его некой емкой фразой, которую Фред обещал вечно беречь в своей памяти, как сокровище).

Гарриет сильно жалела, что не увидела, как Снейп роняет Локхарта в грязь — Фред, Джордж и Рон уверяли ее, что это было достойное внимания зрелище. И еще она была уверена, что он спас ее руку от какой-нибудь жуткой беды — Локхарт, например, мог бы превратить ее в слоновий хобот.

— Я уверена, он бы ничего такого не сделал, — резковато заявила Гермиона, когда они ушли из Больничного крыла чиститься. Хотя они с Роном и не летали под дождем, они полностью промокли и испачкались, стоя рядом с Гарриет на коленях в луже.

— Я бы этого психа с палочкой близко к себе не подпустил, — сказал Рон. — Где он — там всегда катастрофы.

— Ой, ерунда! — у Гермионы раскраснелись щеки. Они остановились на краю перехода у пустого пространства, ожидая, пока повернется лестничный пролет. — Посмотри на все, что он сделал!

— Говорит, что сделал, — заметил Рон. — Ну, быстрей давай, — сказал он лестнице, которая застряла, ожидая, пока пара хаффлпаффцев соберет свои вещи; у одного из них порвалась сумка, и теперь они ползали, не давая имуществу раскатиться по лестнице и упасть в глубокую, очень глубокую бездну. — Помираю с голоду…

— Конечно, он сделал все, что он говорит! — отрезала Гермиона.

Гарриет, однако, слушала их ссору вполуха, потому что рядом что-то задребезжало. А потом был ГРОХОТ. Она оглянулась и увидела, что на нее валятся доспехи и обрушивается топор. Гермиона закричала, но Гарриет отшатнулась назад, ловко увернувшись — и почувствовала, что левая нога провалилась в пустоту…

* * *

Они смотрели на подпрыгивающую на полу коробку, из которой силился вырваться бладжер.

— Я всегда проверяю мячи на жульничество, — говорила Хуч Северусу и Минерве, повысив голос, чтобы перекрыть шелест и стук. — С этим было все в порядке. Бладжеры всегда дерутся.

— Только вот очевидно, — холодно сказал Северус, — что с этим что-то не так.

— Я проверяла и до, и после, — продолжила настаивать Хуч, метнув косой взгляд. — Ну разбирайтесь с ним тогда. Если это вас успокоит.

Минерва открыла замки, и оба обследовали штуковину диагностическими заклинаниями, а Хуч, скрестив на груди руки, стояла, как участковый полисмен, чью работу приехал инспектировать сотрудник Скотланд-Ярда: с видом самодовольной, но оскорбленной уверенности, что въедливый детектив ничегошеньки не найдет. И, разумеется, даже самые чувствительные темные чары, наложенные Северусом, дали отрицательный результат. Для его магии бладжер был чист.

И тем не менее он преследовал дочь Лили по всему квиддичному полю больше часа, завывая в полном дождя воздухе, пока ее рука не хрустнула так громко, что он с учительских трибун услышал перелом. Перед глазами до сих пор стояло, как она камнем падает на землю, цепляясь за метлу одними коленями. Все ради гребаного снитча…

— Домовик, — резко сказал он.

Хуч моргнула: в ее загроможденном, тесном кабинете посреди квиддичного хлама появился эльф.

— Северус, что, Годрика ради… — начала Минерва, но он ее проигнорировал и указал на бладжер в коробке; дергаясь, тот успел сдвинуться по полу и теперь с металлическим лязгом бился о шкаф с документами.

— Скажи, есть ли на этом бладжере какие-либо следы магии домовых эльфов, — сказал он домовухе — это, как ему показалось, была самка.

Та поклонилась и подошла к коробке, положила на бладжер руки, и он страшновато замер и затих. Она погладила изгибы бладжера, склонив голову набок, словно прислушиваясь; уши у нее встали торчком.

— Да, профессор Снейп, сэр, — пискнула она. Потом отпустила бладжер, и тот немедленно затрясся снова. — Но это не эльф Хогвартса, профессор, сэр.

— Спасибо, — сказал Северус, и она с поклоном исчезла, как туман на ветру.

— Магия домовых эльфов? — спросила Минерва, и в ее интонациях прозвенела старая нота «Северус Снейп, Скажите Мне Немедленно, Почему Вы Не В Гостиной После Отбоя». — Северус, что это значит?

— Полагаю, вам стоит спросить директора, — сказал он, предположив, что этот ответ заставит ее ощетинить хвост, и выскользнул наружу, не удостоив Хуч взгляда. Но в душе он был озадачен больше прежнего. Если домовой эльф Люциуса хотел сохранить девочку в безопасности от того, что навлек на Хогвартс Люциус, зачем, Бога ради, ему пытаться ее убить?

Добравшись до вестибюля, он услышал прямо за спиной шорох.

— Северус Снейп! — рявкнула Минерва; теперь это была интонация «Пятьдесят Баллов Со Слизерина И Зайдите Ко Мне После Уроков». Он заставил ноги не останавливаться, только чуть повернул голову в знак того, что услышал, и приподнял брови, когда она зашагала рядом.

— Да, что такое? — холодно спросил он, и подумал, как ему повезло, что она не перекинулась, иначе его физиономии уже грозили бы обнаженные когти.

— Сию же минуту прекрати воображать, что можешь подражать Альбусу! — на щеках у нее вспыхнули красные пятна. — Я вас двоих не перенесу, так что будь добр, Северус, — тут на одного даже ангельского терпения с трудом хватает!

Неважно, было это правдой или нет — даже если в штате у кого и было ангельское терпение, они с Минервой точно никак не попадали в этот короткий список. Тем не менее, он сказал:

— Ты же знаешь, до чего директор обожает хитрые планы.

— О, без сомнения, — усмехнулась Минерва, — но я-то нет. И, если помнишь, я с тобой согласилась, что игру надо остановить. И была с тобой у Хуч, изучала этот адский бладжер, тем временем как Альбус ушел шлифовать свои хитрые планы. Так что ты немедленно мне скажешь, что значит магия домовых эльфов на бладжере, а не то…

Вечно гриффиндорцы не договаривают угрозы.

— Если так хочешь знать, — холодно начал он, зная, как это ее взбесит, — это…

Но в этот раз договорить не удалось уже ему. Откуда-то сверху, не очень издалека, донесся шум — слабый звук удара, потом крик…

Они с Минервой посмотрели вверх. Они дошли до лестничной шахты, которая тянулась от первого этажа до самых вершин замка… и что-то стремительно падало вниз, к ним, что-то маленькое и черное…

В сердце толкнулся ужас — девочка ударилась о перила одного из движущихся пролетов и закрутилась в воздухе… закричала Минерва, и пол вдруг подпрыгнул…

Мисс Грейнджер так рыдала, что мадам Помфри пришлось заставить ее выпить успокоительный настой. Уизли был белым как мел.

— Это были доспехи, — хрипло сказал он. Веснушки, как капли крови, ярко выделялись у него на лице. — Они начали падать, и Гарри увернулась, но лестница еще не повернулась…

У мисс Грейнджер с подбородка на мантию капали слезы, но она перестала шмыгать — успокоительный настой начал действовать, и ее взгляд остекленел и расфокусировался. Уизли крепко держал ее за руку. Стоявшая рядом Минерва прижимала ладонь к сердцу. Она это делала с тех самых пор, как они не дали девочке удариться об пол.

— Ей повезло, — шептала Дамблдору Помфри за ширмой, отделяющей кровать девочки. — Ударься она о перила чуть под другим углом, и ее бы парализовало…

Северус не решался заговорить. Боялся, что стоит открыть рот, и во всей палате повылетают стекла.

Дамблдор с шелестом явился из-за ширмы и подплыл к детям.

— С Гарриет все будет хорошо, — сказал он им с бесконечной, казалось, добротой. — Хотите повидать ее?

Они потянулись за ним к постели, следом — Минерва. Дамблдор чуть отодвинул локтем ширму, и Северус увидел, что девочка бледна, но глубоко спит; черные волосы разметались по подушке темной короной.

— С ней все будет хорошо? — спросила Грейнджер спокойным, отстраненным голосом, продолжая стискивать руку Уизли.

— Да, — мягко ответил Дамблдор. — К утру она очнется и будет готова к встрече с вами.

Северус привычно подумал, что его отношение к Дамблдору по сложности не уступает квантовой механике — каждый день, а то и каждый миг в нем сменялись и возмущение, и восхищение, преданность, горечь и скорбь, но его всегда сбивала с толку способность Дамблдора без видимых усилий справляться с эмоциональными кризисами. Северус знал, что сам он, сорвавшись в напряженный момент, обязательно учинил бы стихийное бедствие — неважно, хотел он того или нет. Однако Дамблдору удалось приструнить Уизли и успокоить Грейнджер, так что Минерва смогла их увести, и единственным признаком их недовольства было упрямое выражение на лице Уизли.

Когда за Минервой и детьми закрылась дверь лазарета, Дамблдор обернулся посмотреть на Северуса. Исчез блеск в глазах и беззаботность; он стал мрачен и задумчив. Однако, заговорив, он обратился к мадам Помфри:

— Поппи, как она на самом деле?

— Стабильна, — сказала Пофмри. Ее лицо озаряли разноцветные отсветы диагностических заклинаний, паутиной повисших в воздухе над койкой. — Я погрузила ее в целительный сон. К травмам позвоночника, знаете ли, нельзя подходить спустя рукава.

У Северуса внутри все сжалось.

— Ожидаешь осложнений? — очень серьезно спросил Дамблдор.

— Она поправится, — сказала Помфри. — Я уже залечила повреждения, сон — просто чтобы убедиться, что нервы и мышцы отдохнут.

— Повреждения соответствуют тому, что описали мистер Уизли и мисс Грейнджер?

— Она ударилась обо что-то твердое, скорее всего, камень, на большой скорости, — немного ядовито ответила Помфри. — А в остальном…

— Благодарю за исключительное мастерство, Поппи. Северус посидит с ней.

Северус опять ощутил раздражение. Именно этим он и собирался заняться, даже если б ему пришлось забаррикадировать Поппи в ее собственном кабинете, но он же еще ничего не сказал. Он заготовил целую обвинительную речь. Вот ведь невыносимый старый…

— Ну раз ему так надо, — Помфри строго посмотрела на Северуса. — Она проспит большую часть ночи. Может начать шевелиться часов в пять-шесть, когда начнется естественный сон, но в остальном смотреть будет не на что.

Кроме разве что третьей попытки убийства. Очевидно, этим Дамблдор с Помфри делиться не собирался. Северус был не против. Чем меньше народу будет толкаться вокруг, охая и задавая вопросы, тем лучше. Неизвестно, зачем Дамблдору нужно было все превращать в загадку, но сам Северус утаивал некоторые вещи просто потому, что люди бесят. Вечно они болтают, вместо того чтобы действовать или строить дельные планы.

Помфри наложила чары на кровать девочки, и та немедленно засветилась. Неяркий огонек вспыхнул над ее сердцем, пульсируя в ритме дыхания. Судя по всему, этого Помфри и добивалась, так как она, удовлетворенно кивнув, попрощалась с ними и прошелестела обратно в свой кабинет.

— Что с бладжером? — спросил директор, когда дверь за ней защелкнулась.

— Магия домовых эльфов, — коротко ответил Северус. — Минерва в курсе.

— А про доспехи еще не известно? — Дамблдор казался задумчивым.

— Можете их осмотреть, — сказал Северус, оставив недосказанное «…а я с места не сдвинусь» явно висеть в воздухе.

Логика подсказывала, что из них двоих Дамблдор умнее и могущественнее, что магически он лучше способен защитить девочку, если вдруг в Больничном крыле объявится угроза; но какое-то чувство, упрямее логики, говорило, что Дамблдор меньше в этом заинтересован. Нет, Дамблдору не было все равно, но девочка значила для него меньше. Защита дочери Лили была последним, что осталось у Северуса. Если он потерпит неудачу, то смерть Лили, погибшей из-за того, что он натворил и что никогда, никогда не искупит, станет напрасной.

Дамблдор смотрел своим светло-голубым проницательным взглядом, словно Северус был прозрачней воды. Тот уставился в ответ, словно приглашая директора улыбнуться и сказать что-нибудь милосердно-загадочное, сам не зная, чем он на это ответит. Но Дамблдор сказал только одно:

— Тогда я оставлю Гарриет под твоим присмотром, Северус.

* * *

Потянулась ночь. На пороге зимы часы ползли медленно, в половине пятого утра окна были черны. Около одиннадцати Помфри погасила в палате свет, ровно в двенадцать — ушла в постель. Все это время девочка продолжала спать, ее ровное дыхание было едва слышно даже в глубокой тишине.

Северус проверял работы — точнее, притворялся, что проверяет, потому что мысли его были далеко, и оценки он выставлял по нисходящей шкале: самые высокие для Слизерина, средние — для Хаффлпаффа и Рейвенкло, и чуть ниже среднего — для Гриффиндора. Это были эссе первокурсников, и было всегда уморительно смотреть, как рейвенкловцы поначалу реагируют на посредственные отметки. Он пошел дальше и поставил по высокой оценке парочке хаффлпаффцев, зная, что от этого студенты Рейвенкло станут еще старательнее.

Иногда он задумывался, до чего надо докатиться, чтобы заставить Дамблдора вмешаться и повлиять на его методы, но вот уже одиннадцать лет Дамблдор, казалось, только добродушно потешался. Хотя, конечно, со Слагхорном он тоже ничего не сделал. Слагхорн был так же пристрастен — в собственном, более приятном стиле. Если вы не были достаточно оригинальны, чтобы стать частью коллекции, он почти не знал о вашем существовании. Северус же знал всех учеников, и слизеринцев, и прочих: просто три четверти из них были ему омерзительны.

Но когда мадам Помфри ушла спать, он с усилием сосредоточился. Было до смерти скучно, но бороться со скукой — и для души, и тела — он привык. Ну а как иначе, пришлось — он по десять месяцев в году учил зануднейших малолеток подтирать носы.

Боже, он ненавидел детей.

Дамблдор их любил — говорил, в них скрыты залежи потенциала, ключи к будущему. Северус тоже видел потенциал, но любые задатки, которыми они обладали, проигрывали упорному стремлению их промотать. Ничего не поменялось с тех пор, как он сам был ребенком. Он же, напротив, всегда стремился стать кем-то… и после долгой череды грехов и ошибок оказался здесь.

Если бы Лили не умерла, его бы сейчас не было здесь, в темноте Больничного крыла, на страже сна ее дочери. Он, наверное, вообще ничего общего не имел бы с девочкой: даже меньше, чем он достиг за первый год ее обучения. Если бы Лили и Поттер не умерли, у них уже был бы целый выводок лохматых зеленоглазых детей, а Северус переехал бы в Латвию до того, как первое порождение Поттера омрачило своды Хогвартса.

— Хочу хотя бы троих детей, — сказала ему Лили, когда ей было лет четырнадцать. — Тогда если первые двое не поладят, пригодится третий.

— И все равно лишним останется, — сказал он.

Она выхватила его сигарету и сделала вид, что курит, а потом, дразня, вытянула ее над водой, грозя уронить.

— Ну и какое число вы тогда считаете идеальным, мистер Умник?

— Ноль.

— И в итоге оказался с сотнями, — пробормотал он молчаливым теням, затянувшим лазарет. Лили до слез хохотала бы, если б не умерла и увидела, что он учитель.

Сейчас бы ее фотографию. Это слегка ненормально — разговаривать с фотографией, но альтернативы не было.

У него их не было с самого детства.

Он просеял воспоминания, перебирая год за годом. Он был убежден, что только окклюменция, способность отключать по желанию чувства, делала это возможным — отыскать среди просторов горечи, печали и нереализованных возможностей воспоминания о том, что когда-то было иначе, и, пока сплетаются чары, сдерживать разъедающее знание о том, во что они превратились.

Он подхватил воспоминание о Лили, с лукавым сияющим лицом дразнящей его сигаретой — чуть дальше, чем можно было дотянуться, — и повесил его в густой паутине окклюменции. Погасил все связанные воспоминания, знание о том, что она мертва и что у нее больше не будет детей, что она никогда не узнает свою дочь, не позволяя себе помнить ни о чем, кроме веселья на ее лице, насмешливой хмурости, когда он нарочно испортил ей игру, солнца в ее волосах — оттенок, не имеющий ничего общего с вином, или с яблоками, или любым другим цветом, который он видел с тех пор; оттенок, который принадлежал этому воспоминанию, и только ему одному.

«Экспекто Патронум», — подумал он.

Из сверкающих серебряных и белых пылинок соткалась лань, и Больничное крыло озарил звездный свет. Чем ярче она становилась, тем меньше было его напряжение, и наконец чувство покоя, смешанное, как всегда, с глубокой печалью, накатило на него, как накатывает на берег океана волна. Он задумался, сколько еще людей могут с помощью горя достигать того, что Дамблдор звал патронусом — безупречным воплощением радости. Каждое его воспоминание о Лили было отмечено осознанием того, что она мертва, но ее отсутствие не ослабляло силы, которую она оставила в его сердце. Она останется там навсегда, переплетенная с его скорбью, его виной, его…

— О, — произнес тихий удивленный голос.

Он отвел взгляд от лани. В круге серебряной белизны, который та отбрасывала по комнате, он рассмотрел приподнявшуюся на локте девочку. Ее бесцветные и темные в ночном мраке глаза были распахнуты, но его она, кажется, не видела — восхищенная Гарриет смотрела на лань.

Лань повернулась на звук ее голоса и двинулась к ней, оставляя за собой яркий сверкающий шлейф. Девочка села и протянула руку — медленно, как во сне. Северус замер.

А потом патронус погас, медленнее, чем обычно, превратившись сперва в абрис, а потом в одинокую сверкающую пылинку в том месте, где должно было быть сердце. Мир показался темнее — и холоднее, хотя патронус не излучал тепла.

Девочка снова легла. В свете ламп, горевших на другом конце палаты, ее лицо было едва различимо. Ее взгляд замер на той точке, где была лань. Северус следил, как искры света отражаются в ее глазах, пока она их не закрыла. Вскоре после этого ее дыхание снова выровнялось, и она уснула.

Впервые он задумался не только о том, что потеряла Лили, но и том, чего одиннадцать лет назад лишилась ее дочь.

* * *

Проснувшись, Гарриет поняла, что ей снился просто прекрасный сон… сон про лань, сделанную из звезд…

Она чувствовала себя слабой и уставшей, уставшей настолько, что веки не желали подниматься, а мозги так и мечтали снова уснуть. Она услышала шуршание и шепот — кто-то шевелился рядом с ее постелью…

Чем заняты Гермиона с остальными? Они хотя бы проснулись? Раз она такая уставшая, должна быть еще глухая ночь…

Она приоткрыла один глаз, затем расклеила оба. У ее постели стоял Снейп, положив одну руку на ее полог, и смотрел куда-то в сторону…

Только это был не ее полог. Это были белесые занавески, сквозь которые просачивался свет. Это была не ее спальня: она была в лазарете.

И тогда она вспомнила.

Она лежала неподвижно, прислушиваясь к шепоту. Знала, что если Снейп увидит, что она проснулась, то прикажет спать дальше, и она никогда не узнает, что произошло. А после предупреждения Добби, закрытого барьера на Кингс-Кросс, того злобного бестелесного голоса, послания на стене, окаменевшей миссис Норрис, странно ведущей себя Джинни, бладжера-убийцы и падающих доспехов Гарриет необходимо было во всем разобраться.

— …аменел? — прошептал женский голос. Мадам Помфри?

— …хоже на то, — мужской голос, тихий, но глубокий. Это точно профессор Дамблдор.

Гарриет все еще лежала с полузакрытыми глазами. Снейп так и не двинулся, стоял рядом с постелью Гарриет, за занавеской. Ей хотелось посмотреть, какое у него выражение лица, но открыть глаза настолько она не осмеливалась.

— …сюда тайком… к мисс Поттер, — сказала, предположительно, профессор Макгонагалл. — …Альбус не… не говоря уж про…

"Только не Гермиона", — подумала Гарриет, ощутив удар паники.

— …камерой? — пошептала мадам Помфри.

Что-то вдруг зашипело, и по палате поплыла вонь, дотянувшись даже до Гарриет.

— Ровена милосердная, — внятно произнесла мадам Помфри, но тут же понизила голос, словно сказала это нечаянно.

— …что… значить? — спросила профессор Макгонагалл.

— Это означает, — тихо сказал профессор Дамблдор (на этот раз его голос донесся отчетливо), — что Тайная комната действительно снова открыта.

Эти слова вспыхнули на изнанке сознания Гарриет ярким багрянцем, точь-в-точь как послание на стене у туалета Плаксы Миртл. Она резко села и попыталась выглянуть за Снейпа — посмотреть, кто там, на постели, и что с ним стало, прежде чем он…

Снейп задернул занавеску, и его лицо скрыла тень.

— Мисс Поттер… — начал он низким угрожающим голосом.

— Кто там? — быстро спросила Гарриет, сдергивая одеяла, чтобы встать с постели. — Это не Гермиона, нет?

— Коснетесь пола хоть одной ногой, — сказал Снейп, — и я применю силу.

Гарриет остановилась, не достав пальцами ног до пола пары дюймов, и медленно подтянула ноги.

— Кто там? — повторила она. — Что с ним?

Занавеска с шорохом отодвинулась, и показалась мадам Помфри — в шерстяной кофте поверх ночной рубашки, с заплетенными в косу седыми волосами.

— Мисс Поттер, — строго сказала она, — ложитесь спать.

Взрослые!

— Я не смогу, пока не узнаю, что… — возразила рассерженная Гарриет.

— Это не мисс Грейнджер, — прозвучал холодный голос Снейпа.

От облегчения Гарриет осела на кровать.

— Но кто тогда?

— Не ваше дело, — не вполне твердо проговорила мадам Помфри.

— Нет, мое! — негодующе сказала Гарриет. — Кто-то сказал, что это приходили ко мне!

Мадам Помфри беспомощно посмотрела на Снейпа; тот выглядел так, словно вообще не желал тут находиться. Несмотря на угрозу применения силы, Гарриет уже собралась спрыгнуть с постели и проскочить мимо них, если они не…

Занавеска отодвинулась. Появился профессор Дамблдор в ярком фиолетовом халате. Выглядел он усталым и мрачным. Гарриет вдруг пожалела, что подняла шум, но не отказалась от намерения выбраться наружу и посмотреть.

— Поппи… Северус… Гарриет имеет право знать, — спокойно проговорил он.

— Директор… — угрюмо заговорил Снейп, а одновременно с ним мадам Помфри сказала: — Я не вполне уверена…

Директор развел руками, а потом жестом пригласил Гарриет:

— Иди, если хочешь, Гарриет.

Чувствуя смущение из-за устроенного ею скандала и неловкость от того, что оказалась перед несколькими профессорами в ночной рубашке, Гарриет слезла с кровати и решительно двинулась за Дамблдором через проход к стоящей напротив койке. Профессор Макгонагалл опять поджала губы, но Гарриет этого почти не заметила. Она уставилась на тело в постели — окоченевшее, как труп, с руками, застывшими перед лицом, словно в них что-то было стиснуто, а его лицо…

— Колин, — она сглотнула, и в желудок провалилась тошнотворная тяжесть.

— Теперь уж точно хватит, директор, — резко сказала профессор Макгонагалл.

Профессор Дамблдор положил ладонь Гарриет на плечо. Она думала, что он потащит ее прочь, обратно в постель, но тот сказал, мрачно и спокойно:

— Это друзья Гарриет, профессор Макгонагалл.

Молчание профессора Макгонагалл словно обрело собственную душу.

— Кто это с ним сделал? — спросила Гарриет, неподвижно глядя в большие, напуганные глаза Колина, и думая о голосе, шептавшем в ее голове про смерть и кровь, представляя, что так же, замершая, лежит на кровати Гермиона…

— Боюсь, вопрос состоит не в том, кто, — пробормотал профессор Дамблдор. — Вопрос в том — как…

Гарриет посмотрела в лица профессора Макгонагалл, мадам Помфри, Снейпа — и увидела, что они понимают не больше нее самой.

И сознание того, что никто из взрослых в этой комнате не знает ответа, оказалось страшнее всего.

* * *

Наутро Гарриет проснулась от солнечного света. Шел снег, и пролетающие мимо окон лазарета хлопья отбрасывали на ее постель трепетные тени.

Недовольный Снейп все еще был здесь; его волосы обвисли сильнее обычного. Каждый раз, когда взгляд Гарриет останавливался на ширмах, полностью скрывших кровать Колина, Снейп, казалось, сдерживался, чтобы не выдать какую-нибудь гадость, — только Гарриет никак не могла придумать, почему он сдерживается.

Когда мадам Помфри проверяла состояние Гарриет мерцающими заклинаниями, дверь лазарета распахнулась, и ворвалась Гермиона с Роном. Хоть Рон и был минимум на полфута выше, Гермиона его обогнала. Снейп едва успел убраться с ее дороги, когда она, пробуксовав вокруг кровати Гарриет, бросилась ей на шею.

— Гарри! — пискнула она со слезами в голосе. — Ох, Гарри!

Полузадушенная объятьями Гермионы, Гарриет тем не менее почти с той же силой стиснула ее в ответ, думая о сказанном Драко Малфоем: «Вы будете следующими, грязнокровки». Колин тоже был магглорожденным…

— Ты в порядке, Гарри? — спросил Рон. Он выглядел бледным и усталым, но собранным. — В смысле, если тебя Гермиона еще не придушила.

Гермиона отпустила ее, чтобы недовольно посмотреть на Рона, но потом опять повернулась к Гарриет:

— Мы слышали про…

Но тут она заметила Снейпа. Гарриет показалось, что он не двинулся и не издал ни звука, но Гермиона, обернувшись к нему, ярко покраснела и лишилась голоса. У Рона на лице было отчетливо написано: «А ОН-то что тут делает?» — но он промолчал. Снейп лишь удостоил их равносильного усмешке взгляда и скользнул в сторону кабинета мадам Помфри. Из палаты он не ушел, но все оставшееся время их игнорировал.

Гарриет съела овсянку, которую дала ей мадам Помфри, а потом убежала с Гермионой и Роном. Она ощутила, как ее пробуравил взгляд Снейпа, и почесала затылок.

— Мы слышали про Колина, — тихонько сказала Гермиона, пока они торопливо шли по коридорам, гудящим в воскресное утро от ученических голосов. — Это же, конечно, он был за ширмой?

— Да, — Гарриет заметила, что портрет какого-то бородача в рюшах следит за ними с откровенным любопытством, и добавила: — Я должна вам кое-что рассказать. Где-нибудь, где нас не подслушают.

— Как удачно, что мы знаем подходящее унылое место, где никого не бывает, — сказал Рон.

— Дуэльный клуб? — переспросила Минерва с глубоким и усталым недоверием. — Альбус, ты шутишь.

Это была одна из фразочек Минервы, которую она применяла постоянно, пусть и знала, что толку от этого никакого. Даже Северус время от времени ловил себя на том, что сам ее повторяет. То ли перенял ее привычку, то ли слова вырывались просто из чистого расстройства — примерно как у человека, вопрошающего Вселенную: «Почему я?»

— Гилдерой счел хорошей идеей открыть его в эти темные времена, и я считаю, что в этом он прав, — Дамблдор улыбнулся той самой улыбкой, которая создавала у людей поглупее впечатление, что он просто глупый старик. — Ученики должны уметь защищаться, согласитесь.

— Ты хочешь сказать, ученикам должно казаться, что они умеют защищаться, — съехидничала Минерва. — Я сильно сомневаюсь, что Слизеринское чудовище соблюдает дуэльный кодекс.

Северус согласился с ней — молча. Они с Минервой никогда не соглашались вслух. А зачем? Они же настолько привыкли утвердительно молчать, что их молчание так и так уже стало равносильно согласию. Может, он бы и съязвил — но это означало поддержать план Локхарта, а Северус скорее наградил бы Гриффиндор миллионом баллов.

— Ему, конечно, понадобится некоторая помощь, — Дамблдор замерцал глазами, словно эта помощь грозила неприятностями для чьего-то достоинства.

Северус мысленно застонал. Если на карту поставлено достоинство — то его, чье же еще.

— Северус.

Да ну на…

Дамблдор уставился на него с блаженством во взгляде.

— Тебя не затруднит помочь Гилдерою с небольшой демонстрацией? Думаю, до каникул успеет состояться всего одна встреча…

Минерва поглядела на него — отчасти сочувствующе, отчасти — с готовностью повеселиться за его счет.

Северус открыл было рот, чтобы со всем уважением сказать: «Отвали, чокнутый старикашка», — но его Внутренний Слизеринец, тихонько кашлянув, напомнил, что ему только что предоставили возможность прилюдно проклясть Гилдероя Локхарта. Безнаказанно. В целях учебной демонстрации.

Он с трудом удержался от улыбки.

— Разумеется, — сказал он любезно. Минерва моргнула. Дамблдор просиял.

— Замечательно! — сказал он. — Совершенно замечательно. Я уверен, ученики получат чрезвычайное удовольствие, а это нам всем не повредит.

* * *

Помост установили в Большом зале, на месте ученических столов. Он был вызывающе-золотым, а вокруг бурлило море возбужденных, болтливых дьяволят. Еще не увидев его, Северус успел пожалеть, что подписался на эту чепуху. Только перспектива через несколько минут ранить Локхарта удерживала его от того, чтобы развернуться и уйти.

— Замечательно! — Локхарт, потирая руки, оглядел своих писклявых почитателей. — Действительно замечательная публика! Не терпится посмотреть, как работают профессионалы, а, Снейп, дружище?

Северус только прожег его взглядом (без видимого эффекта). Это было еще одно из качеств Локхарта, которое злило: никогда нельзя было угадать, почему тот сменил тему разговора — от страха или просто потому, что не дождался похвалы.

— Ну, приступим! — весело сказал Локхарт и выпорхнул в зал через боковую дверь.

— Привет-привет! — он поздоровался со всеми с таким энтузиазмом, что Северусу захотелось свернуть ему шею. — Всем меня видно? Всем меня слышно? Замечательно!

Девочка со своими приятелями, Уизли и Грейнджер, тоже была здесь: они стояли совсем рядом с помостом. Грейнджер восхищенно пялилась на Локхарта, но девочка выглядела смирившейся с неизбежным. Уизли прошептал ей что-то на ухо, вызвав у нее улыбку. Вероятно, что-то вроде: «Будем надеяться, что они друг друга прикончат».

— …мне представить моего помощника, профессора Снейпа, — жизнерадостно сказал Локхарт.

Да, Уизли вполне может рассчитывать, что одного из них прикончат.

— Он рассказал мне, что сам немножко знает о дуэлях, и из спортивного интереса согласился помочь с небольшой демонстрацией. Но не волнуйтесь, я верну вам вашего мастера зелий в целости и сохранности… Не бойтесь!

Северус осознал, что проклятия, ради которых можно выслушивать подобное от Локхарта, нельзя применять при свидетелях. С этого момента все, что могло компенсировать его глубокое огорчение фактом, что Локхарт существует, стоило бы ему тюрьмы.

Локхарт трещал перед детьми про разоружающие чары. Это было настолько простое и практичное заклинание, что Северус догадался — это, наверное, Дамблдор умело внедрил свое предложение в самовлюбленный мозг Локхарта, так, чтобы тот считал его собственной идеей; предоставленный самому себе, тот наверняка превратил бы вечер в очередное представление о победе над оборотнем Вага-Вага.

Локхарт уже кланялся ему с выкрутасами, которые не переплюнули бы и в тысяча шестьсот сороковых. Мечтая начать колдовать, Северус резко утвердительно кивнул.

— Обратите внимание, мы держим палочки в позиции готовности к бою, — говорил ученикам Локхарт. Северус не удосужился заметить, что лучше не давать противнику преимущество, изображая благородного дурня: его слизеринцы и так это знали, а остальные поймут, проиграв несколько дуэлей. Ну, кроме гриффиндорцев, пожалуй.

— Раз! — считал Локхарт. — Два… Три!

— Экспеллиармус, — гаркнул Северус до того, как Локхарт договорил «три». Кажется, он вложил в заклинание больше силы, чем следовало: ярко-алый луч пролетел над помостом, вонзился Локхарту в грудь и отшвырнул его футов на пятнадцать, прямо об стену. Локхарт, обмякнув, сполз по стене и со стуком приземлился. Драко с компанией зааплодировали.

— В… вот так, — просипел Локхарт, с трудом поднимаясь. Волосы у него встали дыбом. — Раз… разоружение! Я лишился палочки… спасибо, мисс Браун…

— Было отличной идеей показать это им, профессор Снейп, — он взобрался обратно на помост, — хотя, позвольте заметить, было совершенно очевидно, что вы задумали, и если б я хотел вам помешать, это было бы слишком легко…

Северус решил его убить — не здесь, но когда-нибудь. Вероятно, это намерение наконец пробилось на частоту Локхарта, потому что тот сказал:

— Как насчет демонстрации на учениках?

Так что Северусу пришлось покинуть святыню помоста и пойти вброд через толпу чертовых студентов. Он направился прямиком к девочке и мисс Грейнджер, которая настороженно и опасливо смотрела, как он на них надвигался.

— Вы двое, — он указал на них. Если любой из них удастся правильно произнести заклинание, что в случае с Грейнджер было вполне вероятно, другая всего лишь потеряет палочку. — Вы в паре. Уизли, можете встать в пару с Малфоем.

Драко выскочил вперед, полный предвкушения; веснушчатое лицо Уизли помрачнело. Северус предполагал, что всякого наслушается от Нарциссы и Люциуса, если непредсказуемая палочка Уизли сотворит что-нибудь непоправимое с их драгоценным наследником, но Люциусу надо было думать, прежде чем строить заговоры. Кроме того, Уизли с равной вероятностью мог оказаться хуже чем беспомощен со своей бьющей по хозяину палочкой.

— Кажется, Экспеллиармус — это вот так, — сказала девочке Грейнджер, с удивительной точностью скопировав движение Северуса. Тот удержался, чтобы не сказать ей об этом.

— Итак, — сказал с помоста Локхарт, — цель вашего заклинания — только разоружить… Только разоружить!

Северус искренне сомневался, что кто-нибудь услышал этот запрет. Уизли и Драко сжимали палочки с таким видом, что следовало ждать от них самых гадких проклятий, какие они только могли придумать, а вокруг звучал растерянный гомон — Грейнджер была единственной, кто правильно произнес заклинание.

— …три! — досчитал Локхарт.

От серии оглушительных взрывов задребезжали стекла и погасла треть летающих свечей; в нескольких частях зала поднялись облака разноцветного дыма; от кучки шестикурсников с Рейвенкло разлетелась стая воронов; и пока Северус промаргивался от зайчиков, оставшихся после этого светового шоу, Уизли отшвырнул свою палочку и теперь катался по полу с Драко, взяв его шею в захват. Что-то стукнуло Северуса по руке — как оказалось, палочка Грейнджер.

— Стоп! Стоп! — кричал над этим хаосом Локхарт, размахивая руками.

Да ради всего…

— Фините инкантатем! — крикнул Северус, одним махом отменяя все заклинания.

В воздухе зала, все еще полного гомона, осталась висеть туманная дымка, но выкрики недействующих заклинаний и визг пораженных целей прекратились. Уизли и Драко продолжали мутузить друг друга на полу.

Северус приблизился и растащил их, — точнее, попытался, так как они боролись против его усилий, вцепившись друг в друга. Откуда ни возьмись появились четыре маленькие ладошки и ухватили Уизли под обе руки: это девочка и Грейнджер оттаскивали его назад.

Северус отпустил Драко. Тот наклонился за лежащей на плитке палочкой, ухватил ее и ткнул в сторону Уизли.

— Серпенсортиа! — крикнул он.

Полоска черноты устремилась к Уизли, но замедлилась на полпути и превратилась в гигантскую королевскую кобру, толщиной с руку Северуса. Змея, свернувшись плотными кольцами, упала на пол и мгновение лежала, оглушенная; потом она распрямилась, подняла голову и раскрыла капюшон.

Ученики вокруг завопили. Драко, блестя глазами, с кровоточащей губой, поднял палочку, но Северус ухватил его за руку и отдернул назад. Змея ни на кого не глядела, по счастью, в первые несколько секунд она была, похоже, дезориентирована. Северус повернулся уничтожить ее…

— Позвольте! — воскликнул Локхарт и, к ужасу Северуса, швырнул в проклятую тварь ярко-желтую вспышку. Кобра подлетела в воздух и упала обратно — кажется, невредимая, но обозленная. В таком настроении она бросилась на первую же цель. Это оказалась Грейнджер, а ее палочка была у Северуса…

И тогда дочь Лили, черт бы ее подрал, с яростной решимостью на лице оттолкнула Грейнджер в сторону и открыла рот, словно собралась поговорить с долбаной коброй…

И издала длинный поток слитных, по-змеиному шипящих звуков.

Змея растерянно остановилась. Девочка окончательно затолкала Грейнджер себе за спину и зашипела снова, сосредоточенно глядя на кобру, словно ждала, что та подчинится. Ее голос, произносящий звуки, от которых у Северуса по позвоночнику словно пробегали волны холодного электричества, струился по залу; столпившиеся вокруг ученики замолчали. В отличие от Северуса, они никогда раньше не слышали подобного, но они могли догадаться, что это такое…

Кобра, внезапно присмирев, осела и сложила капюшон. У Северуса заледенели кончики пальцев.

— Эванеско, — сказал он, и змея рассеялась в воздухе, как унесенный ветром пепел.

Девочка расслабилась. На ее лице отразились облегчение и удовлетворение. Потом заметила, что все смотрят на нее, как на самый пугающий объект во всем зале, и моргнула. За пределами их маленького круга шепот поднялся до злого и напуганного бормотания.

Уизли, у которого из носа на подбородок и рубашку текла кровь, мрачный и решительный, ухватил ее за рукав и принялся пробираться через толпу, а та расступалась перед ними, словно боясь прикоснуться. Девочка выглядела растерянной. Конечно, ее же воспитывала чертова Петуния, она, наверное, и понятия не имеет…

— Мисс Грейнджер, — холодно позвал он, когда та проходила мимо. — Ваша палочка.

— Ой… Спасибо, сэр… — она, потрясенная и озадаченная, схватила палочку и побежала за Уизли и девочкой.

Драко уставился им вслед, приоткрыв рот.

— Ну что ж… — раздался с помоста голос Локхарта. — Я… полагаю, что на этом первая встреча окончена…

* * *

— Парселтанг, — медленно сказал Дамблдор.

— Да, — Северус был благодарен, что Дамблдор не спросил: «А ты уверен?» Он, конечно, бывал жутко пристрастным гриффиндорцем, но времени на бессмысленное блеяние не терял. Ну, в основном. Он любил поболтать про любовь и мудрость, но в кризисных ситуациях всегда сразу переходил к сути.

В этот раз он почти ничего не сказал, и Северус счел это довольно тревожным признаком. Казалось, что по Дамблдору это сообщение ударило даже больнее, чем по нему самому. А ведь он сразу вспомнил ночи на службе у Темного Лорда, где раздавались те же самые свистящие звуки, и змеи, питомицы Лорда, извивались у ног Пожирателей Смерти, принюхиваясь к запахам их тел и сопоставляя их с рассказами о том, где они были и что делали…

Дамблдор невидящим взглядом смотрел на огонь. Он потирал костяшки левой руки правой — этот жест, по наблюдениям Северуса, был у него связан с мыслями о чем-то тревожном.

— Как вы думаете, что это значит? — прямо спросил Северус.

Дамблдор ответил не сразу. Сперва он даже не поднял взгляда. Но потом посмотрел на Северуса, и глаза у него были… нет, не тревожные — непроницаемые.

— Парселтанг — редкий дар, — ровно сказал он. — Говорят, он восходит к самому Слизерину.

— Он был известнее всех, но я крайне сомневаюсь, что он был единственным волшебником с такой способностью, — трудно было судить наверняка: любой волшебник, заботящийся о своей репутации, скрывал бы способности змееуста, а все известные исторические упоминания о самопровозглашенных змееустах оказались подделкой.

— Джеймс Поттер не был змееустом, — произнес Дамблдор, снова вперив взгляд в огонь.

Северус опять начал ощущать раздражение. Впрочем, раздражение всегда ждало где-то рядом с поверхностью.

— Может быть, это рецессивный признак.

— Рецессивный? — Дамблдор поднял брови, и Северус на мгновение сбился с мысли — как бывало всегда, когда выяснялось, что он знает что-то, неизвестное Дамблдору.

— Маггловская генетика, — он забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — Я имею в виду, что эта способность может спать в крови целыми поколениями, прежде чем проявит себя. То, что Поттер не был змееустом, еще не означает, что в его семье не встречался этот дар.

— Насколько мне известно, у Поттеров этот дар не встречался никогда. И она не могла унаследовать его от Лили.

— Ну и как тогда она могла стать треклятым змееустом, если не по наследственности? Такие способности сами не появляются.

— Нет, — тихо сказал Дамблдор, — не появляются.

Он явно что-то умалчивал — может быть, многое. Чертовы хитроумные планы. Ладненько.

— Я предпочел бы знать, о чем вы сейчас думаете, директор, — холодно заметил Северус.

— Полагаю, в общих чертах узнаешь, — согласился Дамблдор, правда, продолжая смотреть тем же непроницаемым взглядом — словно пытался разобрать в нем нечто скрытое, но важное.

— Что вы подразумеваете? — резко сказал Северус.

Дамблдор покачал головой. Теперь он легко улыбался, словно вспомнил недавно услышанный анекдот.

— Я знаю, что ты беспокоишься, мой мальчик.

Северус так резко поставил чашку, что чуть не разбил ее: блаженство, которые расплылось по лицу Дамблдора, всегда означало приближение очередной тошнотворной истории про хренову мудрость любви.

— И меня в тебе восхищает, — искренне проговорил Дамблдор, — что после стольких лет…

— Можно это опустить? — попросил Северус. — Мне только что пришлось разбираться с Локхартом и целым болотом твердолобых учеников, которым разрешили проклинать друг друга, как только изволят их черные душонки, а еще у меня куча работы по случаю конца семестра — ее столько, что будет тошно все каникулы.

На миг Северусу показалось, что он смог рассердить Дамблдора. Но потом старик улыбнулся, и Северус мысленно вздохнул.

— Все равно бы мне никто не поверил, — жизнерадостно сказал Дамблдор.

— Очень хорошо, — усмехнулся Северус. — Раз вы так уверены, что Темный Лорд вернется… Пожиратель Смерти, овладевший силой любви, вообще перестает быть Пожирателем Смерти.

— В самом деле, — согласился Дамблдор, — перестает.

— Патлатая Поттер — наследник Слизерина, — сказала Панси. — Что за чушь.

Панси завидовала Поттер, потому что та была знаменитой и потому что Драко иногда о ней говорил (а Панси хотелось, чтобы он говорил только о ней). Она вечно брюзжала о том, какая Поттер уродливая, что очки у нее кошмарные, а волосы — еще кошмарнее. Но иногда по вечерам, когда остальные девочки уже спали или были слишком заняты своими делами, она все смотрела и смотрела в зеркало, касаясь своего лица и гадая, что такого Драко усмотрел в Поттер, чего не нашел в ней.

— Ну, разговоры со змеями производят впечатление, — холодно сказала Трейси. Трейси все делала холодно. А еще она на всех смотрела ровно и безразлично. Никто еще не видел, чтобы она до конца открывала глаза, но иногда она чуть приподнимала левую бровь. На Поттер ей было плевать. Она называла ее тупой атлеткой.

Панси через плечо злобно посмотрела на отражение Трейси в зеркале.

— Она притворялась. Она мерзкая маленькая показушница.

— Тогда почему та кобра не бросилась на Грейнджер? — Трейси шевельнула бровью.

— Поттер не может быть змееустом, Трейс, — сказала Панси, как нечто очевидное для любого, у которого есть в голове хотя бы одно полушарие. — Это очевидно. Только слизеринцы могут быть змееустами, а она тупая, глупая, безмозглая гриффиндорская атлетка.

— Полагаю, что раз ты так говоришь, это может быть правдой, — безразлично произнесла Трейси.

— Все знают, что это правда, — отрезала Панси.

— Драко тоже думает, что это не Поттер, — Дафна сидела за своим туалетным столиком. Она постоянно вот так влезала в споры Панси и Трейси — как раз перед тем, как дело приняло бы некрасивый оборот. А еще она вздрагивала при виде Поттер. Ее рука всегда взлетала к ее длинным волосам соломенного цвета и приглаживала их, хоть они и были безупречны.

— Спасибо, Даффи, но я лучше тебя знаю, что Драко думает, — сказала Панси Дафне. Она не переносила, когда другим слизеринкам перепадало немного внимания Драко. — Он мне обо всем рассказывает, — она взяла расческу и приступила к ритуалу причесывания своих длинных темных волос — по сто движений с каждой стороны. — Он хотел бы узнать, кто этот наследник, чтобы ему помочь — как и я бы сделала. Если школу избавить от грязнокровок и их уродливых глупых рож, тут будет рай, совсем не похожий на то убожество, что сейчас. Тут прямо кишат грязнокровки.

— Но только не слизеринцев, — холодно сказала Трейси.

Панси поджала губы. Впрочем, они и так у нее были довольно тонкими.

— Ну конечно, не слизеринцев. Это должно быть очевидно.

Все хотели знать, кто наследник Слизерина. Отец Драко предупреждал сына, что наследник придет в Хогвартс, но не сказал, кто это. Старшие слизеринцы не снисходили до скромных второкурсниц, но даже семикурсники-префекты понимали, что если не знает Драко, то не знает никто.

Миллисент тоже считала, что это не Поттер, но ее мнения никто не спрашивал. Как обычно. Панси все равно только усмехалась и огрызалась. Она никогда не была их истинным лидером. Трейси была полукровкой, а значит, только наполовину ведьмой: все понимали, что хуже не бывает. Семья Дафны была чистокровной, но настолько бедной, что они, по рассказам папы Миллисент, уже два поколения перебивались в кредит; никто не знал, как они умудрятся выдать замуж всех четырех дочерей. Мистер Гринграсс не пропускал ни одного шанса, даже если это была ставка на каппу в гонке против гриндилоу. Что ж, хотя бы все девушки Гринграсс были красивыми.

Ветвь Булстроудов, к которой относилась Миллисент, вышла из простолюдинов, о чем Панси регулярно ей напоминала. Ее мать однажды просто повесила свой фартук на входную дверь и ушла, а отец работал за гроши на непрестижной работе. Он был коммивояжером и продавал чулки, которые сам никогда не мог бы приобрести, даже если б захотел купить их для своей дочери. Но он так и не захотел. К тому же Миллисент в шелковых чулках выглядела бы смешно, это любой сказал бы. Особенно Панси.

За пару дней до того Панси, показывая свой экземпляр «Каникул с каргой», сказала:

— Смотри, Милли, как на тебя похоже, — и засмеялась над изображенной на обложке женщиной с тяжелой челюстью, словно это была шутка.

— О, Панс, — холодно сказала Трейси, — а ты слышала, что про тебя говорила Клаудия Дирборн? Сказала, что ты похожа на мопсиху ее бабушки. Это ее слова, не мои.

— О нет, — вмешалась Дафна, — у меня, кажется, прыщ… Трейс, посмотри…

Но Миллисент подумала, что она и впрямь похожа на каргу с обложки. Именно это делало шутку настолько злой.

По крайней мере, на каникулах она будет далеко от Панси. Она собиралась в Дублин, навестить свою бабушку. Там пахло пряниками, и ей нравилось читать выставленные на камине неподвижные рождественские открытки и смотреть передачи по телевизору. Ей было все равно, что это маггловская квартира. Все друзья ее бабушки-магглы считали ее симпатичной и говорили бабушке, как ей повезло иметь такую очаровательную внучку. А еще была девочка по имени Олив, жившая этажом ниже. Она была знакома с бабулей и заходила поболтать. Миллисент не могла сказать, что Олив считает ее другом, но для самой Миллисент это было почти дружбой — когда чем лучше узнаешь собеседника, тем больше он тебе нравится.

— Я была жутко разочарована, что грязнокровка Грейнджер не получила по шее от той кобры, — сказала Панси (почти дословно повторив то, что Драко сказал после Дуэльного клуба). — Поверить не могу, что профессор Снейп так рассердился за это на бедного Драко.

— Да, — произнесла Трейси, не поднимая взгляда от книги. — Он действительно погорячился. Забыл, наверное, что Слизеринское чудовище в любой момент может убить Грейнджер.

— Драко всего лишь помогал Слизеринскому монстру, Трейс. Профессору Снейпу надо делать так же!

— Ну так скажи ему.

— Жаль, что этот Локхарт такой слабак, — Дафна мазала скулы густым зеленым кремом. Ей всего на прошлой неделе исполнилось тринадцать, но она уже была похожа на маггловских кинозвезд, черно-белые фильмы с которыми показывал бабулин телевизор. — Он и вправду потрясающий красавчик.

— Я думаю, что профессор Снейп красивее этого расфуфыренного Локхарта, — сказала Миллисент.

Дафна нечаянно намазала кремом бровь. Трейси подняла взгляд от книги. Даже Панси целиком развернулась и уставилась на Миллисент, бросив причесываться.

— Ты думаешь — что? — сказала она и разинула рот. Миллисент не была уверена, что больше удивило Панси: то, что у Миллисент есть собственные мысли, или то, что это мысли, которые Ее Пансейшество не одобряет.

— Я думаю, что профессор Снейп намного симпатичнее Локхарта, — повторила Миллисент.

— Нет, неправда, — сказала Трейси. — Ты не можешь так думать.

— Нет, правда, — уперлась Миллисент. — У Локхарта голова задом наперед — он постоянно брешет. Он двумя руками задницу не найдет. Ну или расскажет, как помогал целой деревне в Лапландии нащупать задницы. Он слишком дерьмоголовый, чтобы быть симпатичным. Он мудак.

— Ты шутишь, — слабо сказала Дафна. Панси так и сидела, разинув рот.

— Ладно, — согласилась Трейси. — Подтверждаю, у Локхарта вместо мозгов каша. Но профессор Снейп, он… понимаешь, он мне нравится, он о нас заботится. Но он похож на Дракулу.

— Что за Дракула? — спросила Дафна.

— Вампир, — ответила Трейси.

— Ну хорошо, он интересный, — сказала Миллисент.

— Так ты влюбилась в профессора Снейпа, — произнесла Панси. Знакомый отсвет исказил черты Панси — отсвет «Милли большая и глупая, разве не смешно». — Милли, это поучительно.

— Я не говорила, что влюбилась в него, — честно ответила Миллисент. — Сказала, что он симпатичнее мудака Локхарта. Разные вещи.

— О нет, — Панси загорелась фальшивым энтузиазмом. — Не надо от нас таиться, Милли. Ты всегда можешь рассчитывать на нашу поддержку. Уже для всех детей имена выбрала?

— Только не говори, что кто-нибудь из них будет Панси, — сказала Трейси. — Ненавижу это имя. Не считая присутствующих носителей, разумеется.

— Локхарт носит потрясающий бирюзовый цвет, правда? — вмешалась Дафна, так как глаза Панси зажглись ненавистью. — Мне понравилась золотая отделка… идет к его волосам… и глазам… знаете, я думаю, что у него глаза того типа, которые меняют цвет с голубого до зеленого в зависимости от одежды…

Ничего удивительного, думала Миллисент, что она не может дружить с соседками так, как дружат Поттер и Грейнджер. Разговор с Панси всегда оказывался плохой затеей. И, если честно, раз уж они не способны были понять, насколько дубоголов Локхарт (особенно по сравнению с профессором Снейпом), она невысоко ставила их мнение. Как там сказала Трейси? Профессор Снейп о них заботился. Если Локхарт хоть раз позаботился о ком-нибудь, кроме себя самого, то она пикси. Локхарт замечал знаменитых людей, вроде Поттер, и тех, кто просил у него автограф и говорил ему, какой он замечательный, и на этом все. Профессор Снейп знал планы на каникулы каждого слизеринца.

Имеет значение только то, как человек к тебе относится, а не то, как он выглядит. Она уже не помнила, кто сказал ей это давным-давно, но держалась этой мысли. Хотела верить, что это правда. Думала, что правда. Она ничего не чувствовала при виде сияющей улыбки Локхарта — разве что желание врезать ему по зубам. Но когда она расписалась на листе для тех, кто едет домой поездом, и профессор Снейп сказал: «К вашей бабушке?» — ей стало приятно. И то же чувство было от открыток, которые присылали ей бабулины подруги. И от того, как Олив спросила, какой у нее любимый предмет.

Это, наверное, самое приятное в мире чувство, подумала Миллисент, иметь лучшего друга, который прыгнет заслонить тебя от смертоносной змеи. Хотелось бы ей иметь такого друга.

* * *

Приближалось Рождество, и каждый день сыпал то снег, то ледяной дождь. Гарриет никак не могла дождаться каникул. Они вместе с Гермионой и Роном записались в число остающихся, и Гарриет предвкушала пустую школу, без этого множества людей, которые тыкают в нее пальцами и, не скрываясь, шепчутся, шарахаются от нее в коридорах и относятся к ней так, словно она разносчик ужасной чумы.

В данном случае — слизеринской чумы.

— Все наладится, — заверяла Гермиона, сердито косясь на Лаванду и Парвати, которые как раз с демонстративно беспечным видом обвешивали свои постели специальными амулетами от Слизеринского монстра. «Просто на всякий случай, разумеется», — убеждали они Гарриет. «Что, Слизеринский монстр боится лука?» — рявкнула тогда Гарриет и потом несколько часов отказывалась с ними разговаривать. Впрочем, так как они испытали только облегчение от того, что она их игнорировала, особого удовольствия она не получила.

— Да, наладится, — говорил Рон, вперив взгляд в первокурсников с Хаффлпаффа, которые прошли мимо, сбившись в большеглазую кучку. — Когда все эти придурки разъедутся по домам на каникулы. Ты в кого это тыкаешь? — грубо спросил он какую-то девочку. Та пискнула и отскочила от него так поспешно, что налетела на свою подругу.

Но потом весь багаж запаковали, прогремели кареты, увозя всех на станцию в Хогсмид, и Гарриет, Рон и Гермиона остались в школе практически одни, в компании учителей и всего нескольких разрозненных учеников. Они подолгу сидели в туалете Плаксы Миртл, присматривая за оборотным, и, хотя Миртл почти постоянно ныла, Гарриет обнаружила, что настроение у нее налаживается. Скоро они должны были узнать у Малфоя правду насчет Тайной комнаты. Скоро опасность должна была исчезнуть…

После того, как пару недель назад Перси поймал их на выходе из туалета Миртл, они стали перед уходом по очереди проверять, чисто ли на горизонте. В Рождество предосторожность оправдалась. Выйди они снова вместе, то потеряли бы всякую возможность допросить Малфоя. Ее с Роном наверняка бы отчислили.

В тот раз Гарриет смело вышла в коридор, потому что для девочки было бы глупо выходить из женского туалета с виноватым видом. Она небрежно посмотрела налево, потом направо, словно решала, в какую сторону пойти. И тут она услышала голос.

Не бестелесный голос, а другой — голос, от которого сердце любого студента Хогвартса пронзал ледяной страх.

— Ну и что же, мисс Поттер, — произнес прямо у нее над головой Снейп, — вы тут делаете?

Гарриет порадовалась, что стояла к нему спиной — это дало ей время, прежде чем повернуться, придать лицу достаточно невинное, как она надеялась, выражение. Но Снейпа оно не убедило. Даже наоборот: было похоже, что она подтвердила худшие его опасения.

— Ой, здрасте, профессор, — сказала она, как будто их встреча была чем-то заурядным. — Я просто… — она махнула на облезлую дверь туалета Миртл. — Ну, знаете.

Снейп издевательски посмотрел на дверь, как будто та тоже, как и Гарриет, нелепо оправдывалась.

— Вот как, — сказал он с тяжелым сарказмом. — И, полагаю, расположение этого конкретного туалета в этом конкретном месте никак не повлияло на ваше решение?

Конечно… тут же как раз было первое послание, миссис Норрис и пауки. Снейп должен был запомнить.

— Ну, иногда как приспичит… — было ужасно неловко разговаривать об этом с одним из профессоров, тем более со Снейпом, но альтернатива была мрачнее — он бы мог войти и обнаружить оборотное. Хотя она не была уверена, что это действительно против правил — выудить у Локхарта разрешение, чтобы сварить потом зелье по книге из Запретной секции, но они с Роном и так были на плохом счету, и все это могло принять очень нехороший оборот. Например, стать поводом к исключению. А если Снейп не свяжет оборотное с пропавшей шкуркой бумсланга, которую они украли (и фейерверком, который запустила Гарриет), значит, это не Снейп, а самозванец, который на Рождественском пиру начнет дарить котят. Только вот эта зловредная и саркастичная усмешка была стопроцентно снейповской.

— Хотите знать, что я думаю, мисс Поттер? — спросил Снейп таким тоном, что Гарриет полностью уверилась, что она не хочет этого знать. — Я думаю, что это похоже на любительскую игру в детектива и приближается к границе нарушения правил. Вы, смею надеяться, помните, что директор вам обещал в случае новых нарушений?

— Да какое тут нарушение? — брякнула Гарриет, потому что даже для Снейпа это было чересчур. Ну, без улик.

— Хотите, чтобы я поискал и выяснил? — Снейп подозрительно прищурил холодные глаза.

Гарриет не хотела, но у нее не осталось вариантов ответа, которые ее бы не уличили. С тяжело бьющимся сердцем она искала какое-нибудь решение, любое решение…

И тут ее взгляд упал на дверь туалета Миртл. Сердце забилось быстрее. Возможно, это даже опаснее… это может обернуться бедой… чудовищная авантюра, которая может ударить по своим, как палочка Рона…

Она собрала всю свою смелость в кулак и, подойдя к двери туалета, толкнула ее.

— Видите? — сказала она. — Просто туалет.

Снейп все так же, с прищуром, посмотрел на нее, а потом открыл дверь нараспашку и ворвался внутрь. У Гарриет чуть не остановилось сердце, когда он дошел до кабинок и принялся с грохотом распахивать двери, и она изо всех сил старалась не смотреть на ту из них, где стоял котел с оборотным…

А потом Снейп открыл ее и заглянул внутрь. Гарриет в ужасе закрыла глаза. Вот и все. Ее отчислят, и она застрянет у Дурслей навечно…

Она распахнула глаза от визга Миртл. Снейп заглядывал в следующую кабинку. На ту, где было зелье, он не обратил внимания.

— Ты не девочка! — верещала из сиденья Миртл.

— Как точно подмечено, — ядовито ответил Снейп и захлопнул дверь. Он пронесся мимо Гарриет, метнув в нее взгляд, говорящий, что пока он ничего на нее нашел, но знает, что она что-то задумала, и уж когда найдет…

Гарриет безмолвно глядела на него в ответ, и ей хотелось схватиться за горло, как делали дамы в черно-белом кино в случае тяжелых потрясений.

— Студентам не положено бродить по коридорам в одиночестве, — резко сказал он. — За мной.

Озадаченная Гарриет пошла за ним. Оглянуться она не осмелилась. Снейп взглядом прогнал ее по пустым коридорам до Гриффиндорской башни, а потом, так же взглядом, направил в дыру за портретом. Даже после того, как Полная Леди закрылась, Гарриет чувствовала его взгляд сквозь слои холста и краски.

Ей не хватило смелости снова выйти наружу. Она рухнула в кресло, из которого было видно вход, и примерно через четверть часа через него пробрались краснеющая Гермиона и нахмурившийся Рон.

— Как… — начала Гарриет.

— Твоя мантия, — прошептала потрясенная Гермиона. — Мы залезли на унитаз и вместе с котлом накрылись мантией…

— Гениально, — ответила Гарриет, впечатлившись и расслабившись. — Извините, пожалуйста, я думала, он сдастся, если я буду себя вести, как будто ничего не прячу, поэтому я показала ему внутрь…

— Ты не виновата, что он такой подозрительный псих, — с чувством сказал Рон. — Он караулил нас снаружи, у Полной Дамы, представляешь такое?

— Со Снейпом-то? Ага, — Гарриет вздрогнула, осознав, как близки они были к провалу.

— Если он продолжит за нами следить, — Гермиона пожевала губу, — будет сложнее выяснить, что знает Малфой… Может, нам не стоит идти сегодня… Может, лучше подождать, когда он потеряет интерес…

— Сама понимаешь, что никогда, — возразил Рон. — Могу поспорить, Снейп из тех, у кого злость со старости сдохнет. Нам надо выяснить, что задумал Малфой, Гермиона… Нельзя дать сальному гаду нас остановить.

— Думаю, кто-то из нас должен Снейпа отвлечь, — медленно сказала Гарриет. — Сами подумайте, — продолжила она, когда они тревожно на нее воззрились. — У Крэбба и Гойла проще всего достать волосы, но тогда одному из нас все равно придется изображать другого слизеринца, а это может стать слишком сложно. Особенно если над нами будет реять Снейп, как этот… как там эта штука называется с тысячей глаз?

— Всевидящий Аргус, — тут же ответила Гермиона. — Только там было сто, а не тысяча.

— Точно, — кивнула Гарриет. — Как эта штука.

— Полагаю… — неохотно начала Гермиона.

Гарриет собралась с духом, мужаясь.

— Я пойду. Отвлекать Снейпа, в смысле. За мной он хуже всех смотрит, так что, пока он сосредоточится на мне, он, наверное, забудет про вас обоих.

— Боже, Гарри, — Рон тихонько присвистнул, — знаешь, я, наверное, лучше бы пошел на Слизеринского монстра.

* * *

Северус не стал сообщать Дамблдору, что девочка что-то затевает. Тот бы только улыбнулся и засверкал глазами, а у Северуса для этого было явно неподходящее настроение.

Как правило, рождественские каникулы приносили ему удовольствие — или, по крайней мере, то, что считалось удовольствием для него. Все остальные могли бы сказать, что он как всегда мрачен и раздражителен (об этом и говорили другие учителя, хоть и не настолько прямо), но он чувствовал себя свободней, когда большинство студентов убиралось. Ему не обязательно было ходить есть со всеми, если сам того не хотел (а он, разумеется, не хотел); не надо было страдать от уроков и проверки работ; короче говоря, он почти весь день принадлежал себе. Это было максимально близко к удовольствию.

Как правило.

В этом году напряжение в воздухе было так же ощутимо, как холод, как они ни старались преуменьшать его ради учеников. Дуэльный клуб был попыткой уменьшить страх среди детей, но только обострил проблему. Теперь, в дополнение к тревоге о Слизеринском чудовище, все уверились, что знают личность наследника Слизерина. Адреналин проникал в слухи, как примеси в кристалл; страх мешался с возбуждением.

К тому же Северус с огорчением обнаружил, что Малфои на Рождество не вернутся домой из Брюсселя. Они уехали на несколько недель навестить мать Люциуса — перспектива настолько мрачная и пугающая, что Нарцисса уберегла от нее сына единственным доступным способом: оставив его на каникулы в Хогвартсе. Северус рассчитывал на обычное приглашение в усадьбу, где он мог бы подтолкнуть подвыпившего Люциуса похвалиться успехами, какими бы те ни были (или пожаловаться, что те не так велики, как хотелось бы), но Люциус, этот нехороший человек, взял и подчинился приказу матери навестить ее в Бельгии на праздниках. Что ж, по крайней мере, Северус знал, что он там мучается.

Ну и, как обычно, его тревожила девочка.

Даже если бы она не приняла до смешного ненатуральный невинный вид, Северус ни на мгновение бы не поверил в сказки про то, что она шатается вокруг того туалета исключительно по естественным причинам. Она прямо-таки излучала непослушание. А может, это ее волосы производили такое впечатление.

Нет. Все дело было в выражении ее лица, когда Дамблдор показал ей окаменевшего мальчика Криви. Оно словно говорило: «Я тебе это припомню, Слизеринское чудовище».

Если она вознамерилась искать приключений на свою гриффиндорскую голову, он ее ей точно оторвет.

В данный момент она со вполне невинным видом ела рождественский пирог. На ней был грубый алый свитер с вывязанным на груди гриффиндорским львом; слишком длинные рукава она закатала, обнажив (слишком тощие) запястья. Все дети Уизли носили такие же отвратительные вещи.

Он видел, что подростковая драма уже распространилась по столу, миновав только Крэбба и Гойла. Драко на что-то дулся; младшая Уизли выглядела больной и ничего не ела, только копалась в тарелке; ее старшие братья строили глазки девицам с Рейвенкло. Грейнджер, Уизли и девочка сидели, сгрудившись и что-то увлечено шепотом обсуждая. Северус задумался, как скоро их дружба перерастет в подростковый любовный треугольник.

А потом все трое посмотрели прямо на него.

«Так и знал», — подумал он, одновременно удовлетворенный и обеспокоенный. Ему еще не встречались дети, которые бы искуснее этой троицы загоняли себя в смертельно опасные интриги и были более неблагодарны к тем, кто их превентивно вытаскивал. Если б одной из малявок не была дочь Лили, — если бы у него не было долга размером с Преисподнюю, — он бы их ко всем чертям там и бросил.

Какое бы им пришить нарушение на Рождество? Обычно он мог придумать что-нибудь, не просыпаясь, но сегодня был единственный день, когда мог вмешаться Дамблдор…

— Рождественская хлопушка, Северус, — сказал назойливый псевдо-добренький старикан, протягивая ему цилиндр из ало-зеленой переливающейся бумаги.

— Да, внешне похоже, — ответил Северус.

Минерва, сидевшая напротив него за общим столом, закатила глаза. Наверное, перебрала яичного коктейля с пряностями.

— Я так и подумал! — Дамблдор только блеснул глазами. — Не напомнишь, что с ней надо делать?

— Предложить вон тем концом Минерве, и пусть дернет.

— Каков брюзга, — Спраут пихнула его в плечо, вероятно, сильнее, чем планировала. Ее щеки по красноте почти не уступали блесткам, приклеенным к полям ее шляпы, висевшей сейчас практически на одном ухе. — Давай я тебе дерну, Альбус.

— Благодарю, Помона, — кротко сказал Дамблдор, продолжая смотреть на Северуса со смехом во взгляде.

Спраут дотянулась мимо Северуса к хлопушке. Та взорвалась с грохотом, от которого зазвенело в ушах, и ему пришлось закрыть глаза из-за вылетевшего облака красно-зеленого дыма. Он почувствовал, как ему на колени шлепнулось что-то живое и свернувшееся кольцами — как оказалась, ярко-зеленый садовый уж, — и одновременно кто-то опрокинул на него свой напиток.

— Ой! — прозвенел девчачий голос. — Извините!

Рядом с его стулом стояла девочка, сжимая пустой кубок, и лицо ее по цвету не отличалось от свитера. Можно было бы предположить, что она подошла спросить что-то у Дамблдора и испугалась взрыва хлопушки, но по ее виноватому виду было ясно, что она облила его нарочно. Вот только зачем? То есть, возможно, ради мстительного удовольствия, если учесть, как он стращал ее с начала года, но она не походила на довольную; наоборот, судя по всему, она бы охотнее прыгнула под автобус, чем стояла с ним рядом.

— Ага, дождик пошел? — Спраут закатилась полупьяным смехом.

Без единого слова Северус вынул палочку. Девочка следила за ней большими глазами, но не отступила, когда он навел ее на нее — вернее, притворился. Он намеревался высушить руку, но еще хотел посмотреть, что она сделает, если решит, что он собрался ее проклясть.

Она стиснула кубок, но осталась на месте.

Все так же ничего не говоря, он взмахнул палочкой, высушил рукав и проследил, как его молчание произвело ожидаемый эффект: девочка занервничала сильнее.

— Вот, — обрадовался Дамблдор, — никто не пострадал. Ну и ну, какие примечательные призы были в этой хлопушке. Бельгийский шоколад. Северус, Гарриет?

— Ой… спасибо, — оцепенело поблагодарила девочка и взяла одну из ярко-розовых коробок, предложенных Дамблдором.

Бельгийский шоколад и змеи. Северус просмотрел остаток россыпью лежавших на столе призов. Один из них оказался украшением в форме олененка. Он медленно убрал руку.

— Ой, — тихо сказала девочка. Кончики пальцев у нее были в шоколаде. — Прямо как в моем сне.

— Ты имеешь в виду это? — спросил Дамблдор, поднимая олененка. Он был из выдувного стекла и покрыт белой глазурью.

— В ту ночь, когда я упала с лестницы, — она заметила шоколад на пальцах и стала его слизывать, — мне приснилась лань, сделанная из звезд. Она была очень красивая.

Дамблдор взглянул на Северуса, и тот занялся своим кубком, мимолетно пожалев, что никогда не позволяет себе ничего крепче воды.

— Тогда, наверное, тебе следует его забрать, — сказал девочке Дамблдор с улыбкой в голосе; уголком глаза Северус увидел, как он протягивает ей олененка. — Похоже, он предназначен тебе.

— Ой, — сказала она в четвертый раз, теперь удивленно. — Спасибо, сэр.

Именно тогда Северус, озирая стол, чтобы избежать взгляда Дамблдора, заметил исчезновение Грейнджер и Уизли. Осталась одна девочка, и не было похоже, чтобы она куда-нибудь торопилась. Она преспокойно сидела рядом с Дамблдором на стуле, который тот ей пододвинул, и вместе с ним пробовала разные конфеты из коробки. («Лесной орех, а у меня, кажется, с вишневой начинкой, что такое марокканский?»)

Северус был уверен, что отсутствие двух ее приятелей имело значение; но пока она была на виду и не собиралась погибать, остальное его мало волновало.

Его душевному покою пришел конец, когда Дамблдор принялся приставать к ней насчет сна про лань.

— Она делала что-нибудь особенное? — спросил он, вытирая усы салфеткой.

— Не совсем, — девочка нахмурилась. — Она просто была. Я… Могу сказать, что я была в лазарете, но только мне это снилось, и там была лань. А потом она, ну типа… растаяла. Она была очень… Мне стало как бы грустно, когда она пропала, но в то же время было такое приятное чувство… — она со смущенным видом затихла и взяла еще конфету, нарочно производя много шороха.

Ноготь Северуса противно скрипнул, наткнувшись на один из украшавших кубок изумрудов.

— На самом деле, — признался Дамблдор, — я сам видел нечто похожее.

Северус чуть не отломал ноготь, царапнув кубок. Старик что, всерьез собрался…

— Видели, сэр? — даже смешно, до чего огромными у нее бывают глаза.

— Всего несколько раз, — сказал Дамблдор. — Но каждый был для меня честью.

Северус уже ушел бы из-за стола, если бы не надо было пристально следить за соплячкой. Он не знал, что затевает Дамблдор, но выслушивать это был не обязан.

— Это призрак или что-то вроде? Она была прозрачная… только ярче…

— Это нечто вроде призрака, можно и так сказать. Это образец очень могущественной магии, из числа самых могущественных в мире, и он редко принимает именно эту форму. Тебе повезло, что ты ее увидела.

— А почему именно я? — ее голос был полон любопытства, но Северус не глядел ни на нее, ни на директора: он смотрел на огромные рождественские ели, блестевшие на другом конце зала по обе стороны двери, и ждал, когда, наконец, этот проклятый унизительный разговор закончится.

— Этого я не могу тебе сказать, дорогая, потому что и сам не знаю. Но если попытаться угадать, я сказал бы, что это потому, что теперь эта могучая сила защищает тебя.

Девочка молчала. Северус взмолился, чтобы она прямо сейчас ушла хулиганить. Тогда у него был бы повод уйти — и быть жестоким и мстительным, чтобы избавить и ее, и Дамблдора от идеи, что он делает все это по какой-то другой причине, более возвышенной, чем раздирающая душу вина.

— Как тебе Рождество, моя дорогая, нравится? — спросил ее Дамблдор.

— О да, сэр.

— Это, как мне представляется, на тебе свитер Уизли. Они весьма знамениты, ты знала?

— Миссис Уизли мне и в том году один связала. Они всегда такие теплые.

Северус поймал себя на мысли, что Петуния, возможно, в числе прочего отказывала девочке и в теплой одежде.

— У Молли Уизли настоящий талант, — сообщил ей Дамблдор. — Я годами время от времени пытался вязать рождественские подарки — в основном носки, потому что носков много не бывает, — но мне никогда не удавалось вовремя вывязать пятку. В конце концов я всегда дарил ненужные шарфы. У Северуса есть несколько, правда, Северус?

Северус отплатил ему холодным взглядом. Дамблдор опять блестел глазами, а девочка, казалось, пыталась не засмеяться, словно боялась получить за это отработку. Не зря боялась.

— У моих есть пятки, — сказал Северус. — Но вы забыли, что ноги у меня не по шесть футов длиной.

Дамблдор рассмеялся.

— Но, право слово, я отнял у тебя уйму времени, моя дорогая, — вдруг спохватился он, как будто только что заметил, сколько прошло времени. Северус знал, что удивление наигранное: Дамблдор мог мысленно отслеживать время с точностью до полуминуты. — Удивительно, что твои друзья до сих пор не пришли меня прогнать. Или, может быть, они были у двери и услышали, как я разговариваю про вязание, и мудро остались снаружи.

— Не-а, — сказала девочка. Потом улыбнулась, как Лили, или как Поттер, или как оба, или непохоже на обоих; невозможно было сказать. — Думаю, Фред и Джордж что-то затеяли против Перси… Рон с Гермионой, вероятно, в это ввязались. Но я, наверное, пойду. Спасибо за конфеты, сэр, и за украшение…

— Не за что, моя дорогая. Было очень приятно с тобой пообщаться. Ты тоже идешь, Северус? — спросил он с тем же фальшивым удивлением, когда Северус поднялся со стула.

— Да, — ответил он. — Теперь, когда мисс Поттер спаслась от вязальных историй, они начнут грозить мне. Хочу убраться, пока не поздно.

Дамблдора это, казалось, крайне насмешило. Девочка не казалась ни встревоженной, ни расстроенной, а он именно этого от нее ожидал. Наоборот, она выглядела удовлетворенной, даже успокоенной тем фактом, что он явно собирался пойти за ней. Что же она задумала?

Когда они выходили из зала, она удивила его еще больше, спросив:

— А профессор Дамблдор правда вяжет шестифутовые носки?

— Да, — коротко ответил Северус. — Это значительный прогресс после двенадцатифутовых.

Она начала подниматься по Парадной лестнице в молчании, никак не прокомментировав то, что он за ней идет, и нисколько этому не удивившись. Значит, сейчас она безобразничать не собиралась… но они перешептывались, она и те двое…

А. Из его подозрений выкристаллизовалась единственная возможность: Грейнджер и Уизли что-то затеяли, а она отвлекает внимание. Но он не мог вообразить, что такое безвредное могли делать Грейнджер и Уизли, что она без малейшей тревоги их оставила, и при этом достаточно опасное, чтобы они скрывали это от него. Их точно не волновали другие учителя или то, что девочка задержится в Большом зале.

Можно поспорить, что это связано с пропавшей шкуркой бумсланга. Это объяснило бы и фейерверк. Но зачем им варить продвинутые зелья? Ни девочка, ни Уизли зельями не интересовались, и он был полностью уверен, что Грейнджер так старалась только потому, что она безнадежная отличница.

— Наверное, на меня Слизеринский монстр не нападет, — ни с того ни с сего сказала девочка.

Северус (с легкостью) посмотрел на нее свысока. Это обычно производило должный эффект, устрашая жертв и заставляя их выбалтывать, что на самом деле они хотели сказать. Но девочка только уставилась в ответ, причем довольно упрямо, и сказала:

— В смысле, я же полукровка. Слизеринский монстр должен очистить школу от магглорожденных, да? Гермиона в большей опасности, чем я.

По ее лицу скользнула тревога, но тут же была изгнана решимостью — как и в ту ночь в Больничном крыле. Так вот в чем дело. Она беспокоилась за подругу. Это его удивило. Он не думал, что она догадается связать нечто настолько абстрактное, как «угроза магглорожденным», с конкретным «угроза Гермионе Грейнджер».

— Я рад, что вы разъяснили мне суть вопроса, — Северус вложил в слова достаточно сарказма, чтобы она покраснела. — Скажите, мисс Поттер, я все еще в неведении… Что заставило бладжер вас атаковать, а барьер на Кингс-Кросс — запечататься? И еще, помнится, была та история с домовым эльфом, который предупреждал вас, лично вас, о большой опасности в Хогвартсе? Несмотря на необоримую защиту вашего происхождения.

Девочка вспыхнула.

— Я не говорила про другое, я сказала, что мне не навредит Слизеринский монстр.

— Да, — холодно ответил Северус, — ведь легендарные чудовища так замечательно разбираются в чистоте крови.

— Ну, в этом же весь смысл, разве нет? — спросила она тоном «Ну, в этом же весь смысл, понял?»

— Это легенда, мисс Поттер. В легендах, мифах и сказках истина подана в изящной обертке. Однако в реальной жизни сумасшедшие всегда с легкостью принимают то, что они зовут сопутствующим ущербом.

Она казалась растерянной. Стремление продолжить, заставить ее осознать, что ничто не защищает ее от обезумевшего зла, боролось с пониманием, что она, наверное, слишком для этого молода.

— Но все равно все говорят, что я наследник Слизерина, — что это, привкус горечи в ее голосе?

— Значит, это вы натравили легендарное чудовище на мистера Криви и рисовали угрожающие послания на стенах петушиной кровью?

— Нет, конечно, не… стоп, это была петушиная кровь?

И только когда она это повторила, Северус понял то, что сам только что сказал. Разумеется… Хагрид потерял тех птиц из-за человеческого садизма… Но было что-то еще, что-то, связанное с петухами, что не давало покоя…

— Да, — рассеянно ответил он, пытаясь нащупать взаимосвязь.

— Ну конечно я ничего такого не делала. Но я же говорю со змеями, а этим был знаменит Слизерин, правда?

— Да? — произнес он отсутствующе. Мысли раскрывались, обнажая суть; и тогда он увидел то, чего не видел до сих пор, и ощутил себя величайшим из ныне живущих недоумков. Дохлые петухи, Слизерин, парселтанг, окаменевшие тела… Дамблдор, наверное, понял еще тогда, когда Северус рассказал ему про парселтанг, если не раньше. Он мог знать изначально.

Слизеринское чудовище — чертов василиск. Вот почему девочка слышала его, когда не слышали остальные — для них шипение было просто бессмысленным шумом, не словами…

Худенькие холодные пальцы ухватили его за руку.

— Профессор, — сказала она тонким, напуганным голосом.

Посреди сумрачного коридора на полу лежало тело, а в воздухе над ним реяла призрачная опалесцирующая фигура. В первое жуткое мгновение Северус подумал, что это призрак того, кто лежал на полу; но потом понял, что это гриффиндорское привидение — голова болтается, лицо пустое и неподвижное, как у мертвого.

Девочка билась в его хватке, и он осознал, что задвинул ее себе за спину.

— Стойте там, — огрызнулся он. — Вы слышите снова тот голос? Тот, что слышали у меня на отработке?

— Н-нет, — нетвердо сказала она. — Кто там на полу? Это не Гер…

— Мисс Грейнджер меньше ростом, — сказал он и ощутил, как она обмякла от облегчения. — Скажите, слышите ли вы сейчас тот голос, мисс Поттер.

Она замолчала и замерла, вероятно, прислушиваясь, а потом недоуменно сказала:

— Нет, а почему…

— Поскольку мне приходится верить вам на слово, мисс Поттер, вам лучше быть полностью уверенной.

— Я уверена, ничего не слышно. А почему я…

Не обращая внимания на ее вопросы, он подтащил ее к телу на полу. Закрывающие лицо волосы были длинными и кудрявыми, и на мгновение он испугался, что ошибся — но в свете факелов локоны были не того цвета, слишком светлые; а еще на мисс Грейнджер были вельветовые брюки, а не длинное голубое платье.

Он убрал волосы с лица ученицы и почувствовал, как по конечностям растеклось облегчение. Она была всего лишь окаменевшей.

И, кстати, слава Богу, а то оказалось бы, что он притащил девочку посмотреть на труп.

— Кто она? — спросила девочка приглушенным, подавленным голосом.

— Пенелопа Клируотер, — сказал он. — Рейвенкло.

Он сунул руку в карман, где был лунный камень — все учителя носили его на случай чрезвычайных ситуаций, чтобы можно было позвать друг друга, — и вызвал Дамблдора и Флитвика.

— Она была… была магглорожденная?

— Насколько мне известно, — он знал биографии всех своих слизеринцев, но о других учениках ему было известно меньше. Однако волшебной семьи по фамилии Клируотер ему не попадалось.

— Что с Ником? — спросила она. Опалесцирующее свечение призрака отразилось от ее очков. Тот медленно поворачивался вокруг своей оси, но больше никак не шевелился.

Северус ощутил озноб, никак не связанный с близостью призрака. Если василиск мог убивать то, что уже мертво…

— В смысле, он выглядит мертвым… — сказала она. — То есть, он, конечно, мертвый, он же призрак, но он выглядит…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, мисс Поттер.

— Что может убить во второй раз? — ее лицо крайне побледнело.

Сзади по камням коридора простучали шаги — Дамблдор и Флитвик. Их лица, озадаченные и встревоженные, изменились, когда они увидели, к чему их вызвали.

— Нет, — прошептал Флитвик — невольно, как подумал Северус.

— Она всего лишь окаменела, — бросил Северус. Он смотрел на мрачное лицо Дамблдора. Без сомнения, он распространял эту мрачность, как ореол, так же ощутимо, как гриффиндорский призрак излучал жемчужное сияние.

— Вы нашли ее уже такой? — спросил он Северуса, и тот коротко кивнул. Взгляд Дамблдора, все такой же суровый, обратился на девочку.

— Думаю, Гарриет следует вернуться в спальню, — сказал через несколько мгновений Дамблдор; голос его вновь стал добрым. — Северус, ты не мог бы…

Северус кивнул и стремительно ушел вместе с девочкой. У следующего поворота они миновали мадам Помфри, торопившуюся им навстречу с расстроенным и раздраженным видом. С ней были Минерва и Спраут. Они ничего не сказали, так как он был с девочкой, но немного изменились в лице при встрече с ними.

Девочка молчала всю дорогу до башни. Северус обдумывал, разумно ли попросить ее предоставить это дело взрослым опытным волшебникам. Он подозревал, что это может оказаться вовсе не разумно. И Лили, и Поттер были из тех людей, которые мнят себя умнее прочих, и Северус ни разу не видел, чтобы любой, малейший его совет терпеливо восприняли. Он был почти уверен, что просьбой не высовываться только раззадорит девочку.

Еще он думал о том, что выразило ее лицо и голос оба раза, когда она сказала: «Это же не Гермиона?» Он практически осязал опасность: словно они стояли на перекрестке, и лишь он один видел, что дорога раздваивается, и его надежда подтолкнуть ее на ту из них, что была безопаснее — на которой не надо было искать проклятого гигантского василиска, — была настолько призрачной, что просто ускользала из-под пальцев.

— Они все думают, что я наследник Слизерина, да, — вдруг сказала она.

Это было так неожиданно, что у Северуса чуть не вырвалось: «Это вы о чем?»

— Разве не об этом вы говорили мне десять минут назад, мисс Поттер? — спросил он вместо этого.

Она бегло взглянула на него, а потом уставилась прямо перед собой; и он понял.

— Другие профессора? Мисс Поттер, не говорите ерунды.

— Я видела, как они только что на меня посмотрели, — в ее голосе вспыхнул вызов.

Северус открыл рот, чтобы в деталях рассказать, насколько это смехотворно… и вспомнил растерянное молчание Дамблдора после провала Дуэльного клуба. Боже правый, не может же он и вправду считать?..

— Даже если они такие тупицы, — сказал он, — у вас есть алиби, верно? Вы были в Большом зале, а потом — со мной. Вы никак не могли этого сделать.

Девочка снова хмуро на него посмотрела, а потом, к его изумлению, ее лицо прояснилось. Кажется, впервые он видел, чтобы неслизеринца так успокаивало то, что он сказал. И уж точно так не бывало с гриффиндорцами.

— Вы же скажете им, что это не я? — спросила она взволнованно, и это напомнило ему, насколько она еще молода. Или, точнее, что значит быть молодым.

— Если настаиваете.

Она покивала, быстро и горячо. Почему она беспокоилась — потому что она, как ребенок, не была уверена, что он обязан подтвердить ее алиби, или потому что не исключала, что он может быть настолько мстительным? Что ж, если второе, он никак не мог ее за это винить.

Полная Дама выпивала с троицей фламандских нянек пятнадцатого века и отказывалась верить, что пароль действительно «Румпельштильцхен», как сказала девочка. Она выглядела пьяно-оскорбленной, когда Северус сказал ей прекратить нажираться и открыть уже чертов портрет, но в конце концов пустила девочку в башню.

А Северус ушел ловить Дамблдора и выяснять, что тот думает.

Насколько это вообще возможно с Дамблдором.

Вместо того, чтобы выуживать Дамблдора по коридорам, он отправился прямо к нему в кабинет. Там привычно пахло корицей и по случаю праздника — хвоей. Дамблдор поставил огромную рождественскую елку, украшенную золотой и серебряной мишурой и унизанную разноцветными гирляндами, которые мерцали и переливались, как звезды на небе. Снаружи выла метель, билась в черные окна, но в кабинете было тепло, почти душно. Еще на ужине Северус заметил, как испортилась погода: пока они занимались фаршированным гусем, сидром, глинтвейном и разнообразными пирогами, темные тучи собрались и набухли, затянув зачарованный потолок.

Под Дамблдоровой елкой возвышалась груда подарков — упаковки были такими разномастными и непохожими, что даже если бы Северус не знал, насколько всеми любим директор, он все равно догадался, что эти подарки настоящие, а не декорация. Сам он никогда не ставил у себя елку. Под ней было бы немного: один подарок от Дамблдора, второй — от Нарциссы, еще один от тайного учительского Санты (он покачал головой). Его факультет обычно тоже что-нибудь дарил сообща, так как слизеринцы знали смысл слова «нужно». Мать никогда не присылала ничего, даже открытки, но он на это и не рассчитывал. Он бросил отправлять ей подарки больше десяти лет назад, когда получил от нее записку с просьбой не тратить деньги.

На камин Дамблдор повесил вызывающе яркий чулок. Он был кислотно-оранжевый с розовым; по верху неуверенной рукой Альбуса была сделана вышивка. Буква S задом наперед. Северус приказал домовику ночью наполнить его углем — в искреннем порыве, который, как он знал, Дамблдор сочтет смешным.

Только он успел усесться в кресло рядом с елкой и начал перебирать коробки, чтобы посмотреть, сможет ли угадать, что в них, как дверь отворилась, и вошел Дамблдор. Северуса он поначалу не заметил; вместо этого продрейфовал к своему фениксу и погладил пеструю головку. Тот сгорел около недели назад и теперь был пушистым птенцом — канареечно-желтым, с ярко-красной головой и угольно-черными глазками.

«Каково это — быть настолько древним, как сейчас выглядит Дамблдор?» — подумалось Северусу.

— Похоже на ириски от Хагрида, — сказал он и с удовлетворением отметил, что Дамблдор чуть вздрогнул при звуке его голоса. — Не хотелось бы, чтобы они повыдирали вам зубы, пусть они и старые.

— Я обычно растапливаю их над огнем, — чуть улыбнулся Дамблдор. — Неизменно с семьдесят седьмого года, тогда я об этом забыл и сломал себе зуб.

Однако потом улыбка растаяла, и он просто смотрел на Северуса, положив ладонь на яркую голову феникса. Так что Северус продолжил копаться в подарках.

— Элфиас Дож, — он потряс коробку. — Судя по звуку, набор вставных зубов, как раз то, что надо.

Дамблдор издал неопределенный звук — видимо, о чем-то задумался.

Северус подобрал бугристый, кособокий подарок от Арабелы Фигг и повертел в руках, словно прикидывал вес. С той же интонацией, что и комментарии к двум предыдущим подаркам, он произнес:

— Вы ведь считаете девочку наследницей Слизерина?

Дамблдор ответил не сразу, и это сказало Северусу все, что ему нужно было знать.

— Вероятно, кошачья подстилка ручной вязки, — продолжил он и бросил подарок обратно в кучу. — Бога ради, с чего вам думать, что она науськивает на магглорожденных гигантского василиска?

— Так ты тоже догадался, что это василиск, — тихо промолвил Дамблдор. Он смотрел на Северуса со странным выражением на лице — словно его затопило чувство, никак не связанное с их разговором.

— Петухи, — коротко бросил Северус, словно зачитывал по списку. — Тот голос, что она слышала — это был голос василиска, вот почему она слышала, а я нет; к тому же мы были тогда в подземельях, в бывших владениях Слизерина. Салазар был змееустом, а это значит не только понимать змей, но и управлять ими.

— Да, — еще тише сказал Дамблдор.

— Вы всерьез считаете, что она могла навредить тому мальчишке Криви? — Северус и впрямь не мог в это поверить. Это было совсем не похоже на Дамблдора. И уж точно не было похоже на Северуса верить в кого-нибудь сильнее, чем верил Дамблдор.

— Даже если бы за ней было замечено жестокое или бесчестное поведение, — продолжил он, так как Дамблдор безмолвствовал, — а его замечено не было, во время первого нападения она была без сознания, а во время второго — со мной. И ее лучшая подруга — магглорожденная…

— Как и у тебя была, — совсем тихо ответил Дамблдор.

Северус ощутил, что бледнеет. Дамблдор просто смотрел на него, суровый и сосредоточенный.

Северус услышал, как в наступившем молчании тяжело стучит его сердце. Жар от огня вдруг стал удушающим, но ему все равно казалось, что он заледенел до костей.

Потом феникс чирикнул, звонко, как серебряные колокольчики, и Дамблдор закрыл глаза.

— Прости меня, Северус, — тяжело выговорил он. — Я знаю… — и умолк, словно слишком устал быть мудрым.

— К счастью, — сказал Северус, почти не размыкая губ, — мисс Поттер лучше ориентируется в абстрактных понятиях, — и заставил себя договорить: — Она уже поняла, что «опасность для магглорожденных» означает «опасность для моей магглорожденной подруги».

— Поняла? — переспросил Дамблдор, глядя на него без малейшего следа иронии или сарказма. Северус кивнул. Дамблдор потер подбородок и медленно продолжил: — Признаю, любая попытка представить Гарриет в качестве виновной — следствие не просто искажения фактов, но полного их игнорирования. И тем не менее я никак не мог избавиться от подозрения…

— Возможно, я не вполне ясно выразился, — Северус все еще чувствовал холод там, где полагалось бежать теплой крови. — Я знаю признаки того, что ребенок склонен доминировать над своими сверстниками. Мисс Поттер их не проявляет.

— Том Риддл весьма умело их скрывал, — мягко возразил Дамблдор. — Я учил его, не забывай.

— Но вы уже тогда их заметили. Он со своим очарованием из всех веревки вил, но вы уже тогда поняли, что что-то с ним не так. Кроме того факта, что она единственный известный — известный! — в школе змееуст, что еще позволяет ее заподозрить? Да и в любом случае нам известно, что тут замешан Люциус Малфой.

— Да… — Дамблдор, наконец, сел. — Я не забыл про Люциуса. И про Добби, раз уж на то пошло.

— Если Джеймс Поттер родственник Салазару Слизерину, я пойду и обнимусь с Лонгботтомом.

Полуулыбка Дамблдора исчезла, едва успев появиться.

— Очевидное участие Люциуса Малфоя — важная часть проблемы.

Северус заметил, что Дамблдор не сказал, какая именно это часть и почему она так важна.

— Но вы все еще сомневаетесь насчет нее? Почему?

— Меня бы не слишком удивило, — осторожно, почти неуверенно начал Дамблдор, словно опасался это озвучить, — если бы Гарриет могла… проявить те же… слабости, что и Том Риддл. Оба были сиротами, которыми пренебрегали в детстве. Оба в раннем возрасте продемонстрировали таланты, намного превосходящие способности сверстников. И оба… оба обладают редким даром змееуста.

— Она не Темный Лорд, Дамблдор, — Северус даже не задумался над этим. Он не знал, почему верит в это и почему так настаивает, но все равно верил и настаивал. Может быть, не хотел, чтобы Лили умерла, защищая своего ребенка, только для того, чтобы из него потом вырос новый Том Риддл. Может быть, потому, что разбирался в злобе и ожесточении гораздо лучше Дамблдора, что бы тот ни говорил и ни думал. Дамблдор, возможно, когда-то давно прикоснулся ко тьме, но он никогда не следовал за ней, затаив дыхание, никогда не искал и не славил ее до тех пор, пока тьма в нем самом не уничтожила бы самые светлые надежды. — Она — нечто совершенно иное.

Дамблдор следил за ним с непередаваемым выражением на лице. Он словно изо всех сил старался не засиять, как рождественское утречко, а потом броситься Северусу на шею и начать лепетать про любовь, радость и… Боже правый, Северуса замутило от одной только мысли об этом.

— Она наглая паршивка, превосходящая сверстников в таланте рисковать своей шеей без уважительных причин, — может, надо усмехнуться? Уместно ли это будет или чересчур? — Они с Уизли и Грейнджер что-то замышляют… и не сверкайте на меня глазами, — рявкнул он. — Они стащили у меня шкурку бумсланга, чтобы варить невидимые зелья в том убогом неисправном женском туалете на втором этаже, и только Богу ведомо, что они… Что? — резко спросил он, потому что на лице Дамблдора мелькнуло очень странное выражение, слишком похожее на крайнее изумление.

Дамблдор моргнул. Потом сказал:

— Так, значит, ты еще не догадался, кто должен быть наследником Слизерина?

Северус опешил. При чем тут…

…Погодите. Дамблдор предлагает ему информацию о проклятом наследнике Слизерина, чтобы отвлечь от того, что его изумило? О да, так оно и есть, или Северус реинкарнация Хельги Хаффлпафф.

— Да мне плевать сто раз, директор, спасибо. Я хотел знать, что вас так потрясло только что, когда я сказал…

— Наследник Слизерина — Том Риддл младший.

На этот раз Северус, кажется, действительно ощутил, как покачнулась комната. Штормовой волной нахлынул ужас; тяжесть мысли «слишком рано не должно было быть так рано» была сокрушительна.

— У меня нет оснований подозревать непосредственное участие Тома, — спокойно продолжил Дамблдор, как будто это не он только что до основания уничтожил хрупкое равновесие Северуса. — Но нам известно, насколько умело Том всегда влиял на окружающих. Мы только что об этом вспоминали. Его способности манипулятора и личное обаяние были так же велики, как и его магическая сила — хотя он, разумеется, никогда не желал признать свой талант в чем-то настолько приземленном.

В этот раз накатило понимание — оно ударило мягче, но тем же ледяным холодом.

— Вы считаете, что Темный Лорд манипулирует или управляет кем-то из детей в школе.

Дамблдор наклонил голову.

— И вы думаете, это она?

— Я думаю, что Тому было бы нелегко устоять перед их сродством. Соблазн взять обманом то, что не далось силой — уничтожить олицетворение нашего мира и надежды, принудив ее отбирать жизни магглорожденных учеников — как думаешь, похоже это на Тома?

— Нет… — медленно выговорил Северус. — Вы правы, что Темный Лорд больше не опускается до таких приземленных вещей. Магия была всем, что он… магия — все, что он считает достойным внимания. Это… напротив… похоже на Люциуса. Господи Иисусе, это чистейший Люциус.

Кажется, он уставился на Дамблдора в ужасе. Не потому, что Люциус был на такое способен, он знал, кто Люциус такой, да и все равно было бы потерей времени сидеть и сокрушаться над безграничностью жестокости в человеческой душе. Нет, его встревожило то, что за этим скрывалось. Он всегда был уверен (в разумных пределах), что Темный Лорд не контактировал с Люциусом и наоборот; но если Люциус не действовал ради какой-то извращенной шутки, если он неким образом переносил сущность Темного Лорда в одного из учеников, значит, Северус в самом деле ошибался, а он не мог позволить себе ошибку.

— Так ты согласен, — сказал Дамблдор, — что… скажем так, Люциус, хотя, возможно, и Том, использует одного из учеников, вероятно, против воли, чтобы управлять василиском и атаковать магглорожденных?

— Да. Согласен, — Северус потер глаза. — Я ему кишки через ноздрю вытащу.

— Знаешь, — задумчиво сказал Дамблдор, — это действительно согревает мне душу, Северус. Кто бы мог подумать? Меня приводит в восторг твоя забота о детях.

— Ненавижу детей, — огрызнулся Северус. — Но надеюсь, я еще не настолько двинулся, чтобы это помешало мне ненавидеть того, кто заставляет детей убивать друг друга.

— О, Северус, — Дамблдор одарил его гордым и понимающим взглядом, и Северус пожалел, что не попросил домовиков запихать в его чулок в два раза больше угля. — Думаю, я как минимум дважды за этот разговор доказал, что сердце у тебя доброе.

— У меня нет сердца, — ответил Северус. — Его давным-давно удалили и заменили на стальной капкан.

* * *

— Просто я был так уверен, что это Малфой, — сказал Рон в миллионный раз.

— Ой, Рон, прекрати, — вздохнула Гермиона.

— Поверить не могу, — Рон словно не услышал ее. — Столько трудов, и мы не выяснили ни фига нового. Ну да, у Малфоев в гостиной есть потайная панель — напишу отцу, расскажу, — но мы и так знали, что комнату уже открывали, из того, что Гарриет подслушала у профессора Дамблдора…

— Мы не знали, что тогда кто-то умер, — тихо ответила Гарриет. От видения Пенелопы Клируотер, лежащей на полу с рассыпавшимися по лицу кудрями, она почувствовала такой холод, словно ей в ухо сунули сосульку.

— И мы узнали, что кого-то отчислили за то, что он открыл комнату, — добавила Гермиона. — Об этом наверняка было в газетах…

— Ох, прекрасные новости, — Рон закатил глаза. — Можем просто отправиться на пятьдесят лет назад, свистнуть у кого-нибудь «Пророк», и дело в шляпе.

— Или, — резко ответила Гермиона, — мы можем просто пойти в библиотеку…

— Что, там у нас, значит, временная воронка?

— В самом деле, Рон! — Гермиона ударила кулаком по колену. Гарриет на всякий случай слегка стукнула Рона в бицепс. — Спасибо, Гарриет, — Гермиона сосредоточила на Роне пристальный, макгоналловский взгляд и настойчиво продолжила: — Там есть старые «Пророки», целые сотни, на десятилетия назад. Кого бы ни отчислили и кого бы ни, — она сглотнула, — убили, это должно быть в заголовках. Мы можем начать примерно с сорока пяти лет назад… «пятьдесят лет» может быть округлением…

Она прервалась, опасливо подняв взгляд; Гарриет и Рон последовали ее примеру, но это были всего лишь Фред и Джордж. Они подошли к диванам и сели по обе стороны от Рона и Гермионы, между которыми ютилась Гарриет.

— Отстойно Рождество закончилось, да? — сказал Фред.

Все кивнули и замолчали, уставившись в огонь. Огонь, в отличие от них, был веселым, ярким и теплым. Гарриет чувствовала внутри холод. Ее преследовал взгляд Дамблдора… и безжизненное лицо Ника… распахнутые остекленевшие глаза Пенелопы Клируотер…

— Где Перси и Джинни? — тихо спросила близнецов Гермиона.

— Перси пошел узнать, может ли он чем-нибудь помочь этой Клируотер, — ответил Джордж, а Фред закатил глаза, став при этом очень похожим на Рона.

— Напыщенный болван, — сказал он без энтузиазма. — Но вообще, девчонки, мы хотели спросить вас про Джинни.

— Мы думаем, она у себя в спальне, но, разумеется, не можем зайти в девчачью башню, — добавил Джордж.

— Почему это? — удивился Рон.

— Так устроили Основатели, — немедленно вмешалась Гермиона. — Попробуй — и ступеньки исчезнут.

— Но ты с Гарри кучу раз была в моей спальне.

— Ах, какой милый малыш, — Фред положил ладонь Рону на макушку. — Но скоро он всему научится, да, Джордж?

— Научится, Фред, — торжественно подтвердил Джордж и, как только тот убрал руку, взлохматил Рону волосы так, что они закрыли глаза. Они похихикали над хмурым видом Рона, приводящего прическу в порядок.

— Мы сходим проверить, — сказала Гарриет близнецам.

Они с Гермионой поднялись по девчачьей лестнице. Наверху было морозно и темно; факелы в подставках пылали, как злобные глаза. Ромбические стеклышки, из которых были набраны окна, дрожали от завывающего ветра, и кое-где пол был присыпан снегом, залетевшим через трещины в кладке.

Их спальня была в самом конце лестницы, а спальня первокурсниц — этажом ниже. Они постучали в дверь и прислушались, но никто не ответил. Гарриет указала палочкой на блестящий латунный замок и шепотом сказала:

— Алохомора.

Гермиона толкнула дверь. Лишенная соседок и их вещей, комната Джинни выглядела почти нежилой. Исчезли чемоданы, опустели шкафы, ни лампы, ни камин не горели, и было так холодно и тихо… раздавался только один звук, от которого у Гарриет что-то сжалось внутри — задыхающееся хныканье.

Они с Гермионой обменялись молчаливыми взглядами и медленно, бесшумно пошли вперед, к единственной занятой постели. На ней, укрывшись одеялами, кто-то сидел и, хныкая, качался взад-вперед, взад-вперед.

Гарриет протянула руку и осторожно стянула одеяла. Они увидели рыжие волосы Джинни, яркие даже в неровном полумраке.

А потом Джинни обернулась к ним — зубы яростно оскалены, губы растянулись в гримасе, глаза дикие, почти нечеловеческие, и Гарриет могла бы поклясться, что отблески в них были красными, как кровь.

Гермиона ахнула и ухватила Гарриет за руку, но та не отступила. С быстро и тяжело бьющимся сердцем она стояла, прямо глядя в странные глаза Джинни.

— Джинни? — тихо позвала она, словно обращалась к раненому животному — потому что заподозрила, что так оно и есть. — Это Гарриет и Гермиона.

Поначалу ничего не изменилось. А потом в ее лице что-то словно растаяло, будто ее черты стали размываться, как краска… нет, это просто были слезы… Джинни глядела на них огромными, полными ужаса глазами, трясясь всем телом, как Добби, готовый подбежать к шкафу Гарриет и побиться об него головой.

— Все хорошо, — сказала Гарриет, хоть и не знала, так ли это; наоборот, казалось, что все очень даже плохо. Рука, которую стискивала Гермиона, начала неметь. — Джинни, все хорошо.

Джинни издала всхлип, и еще один, а потом зарыдала так, что ее дыхание стало похоже на лягушачье кваканье. Гермиона подошла и опять обернула ее одеялами, а Гарриет положила голову Джинни себе на колени. Так они и сидели, обнимая Джинни и переглядываясь, пытаясь понять, почему же она плачет, словно у нее разрывается сердце.

* * *

Джинни плакала, пока не уснула. Гарриет и Гермиона отвели ее в свою спальню и уложили на постель Парвати. Рону, Фреду и Джорджу они сказали только, что Джинни немного нехорошо — то ли простудилась, то ли грипп, и что ей просто захотелось поспать, но Гарриет сомневалась, что им удалось убедить мальчиков. Все заметили, что Джинни было плохо весь семестр.

— Я думаю, нам надо написать мистеру и миссис Уизли, — прошептала Гермиона, когда огонь начал медленно угасать в темноте. Они лежали вместе с Гарриет на ее постели; через проход от них спала Джинни. Даже во сне ее лицо было безутешным и несчастным. — Может быть, Джинни… Может, им лучше забрать ее на время из Хогвартса.

— Я думаю, это как-то связано с Тайной комнатой, — тихо ответила Гарриет. — Думаю, этот монстр ей вредит.

— Тогда отъезд ей поможет, — стояла на своем Гермиона.

Гарриет еще не рассказывала друзьям о подозрениях учителей. На самом деле, она собиралась вообще им не рассказывать. Но в темноте спальни, в этом безопасном и знакомом месте, где так по-домашнему пахло школьным мылом, духами с амброй, которыми пользовалась Парвати, розмариновым шампунем Лаванды и книгами Гермионы, у нее все так и зудело от желания рассказать. Ей хотелось, чтобы Гермиона сказала, как это было глупо — так же, как Снейп сказал: «Не говорите ерунды».

Поэтому она рассказала Гермионе, что учителя думают, что это она наследник Слизерина. В больших темных глазах Гермионы плавали искорки света от огня. С начала и до конца рассказа она не произнесла ни слова.

— Не может быть, — сказала она приглушенно. — Разумеется, это не ты. Ох, они не могут так думать!

— Но голос! — с тоской прошептала Гарриет. — Как получилось, что я слышу этот смертельный голос, который никто не слышит, если я не наследник Слизерина?

— Ну, я… — Гермиона застыла. Потом ухватила Гарриет за плечо, заставив вздрогнуть от неожиданности. — Гарриет! Ох, я… думаю, я только что поняла! — она вдруг села, сбросила одеяла, запустив в постель волну ледяного воздуха. — Мне надо в библиотеку!

— Чш-ш! — Гарриет показала на Джинни, но та глубоко спала и даже не шелохнулась. — Тебе нельзя в библиотеку посреди ночи!

— Мы возьмем мантию твоего папы, — сказала Гермиона торопливо, не переводя дыхание. — Нам надо идти, Гарриет. Я не смогу уснуть, пока не узнаю…

— Что не узнаешь? — спросила Гарриет, пока Гермиона рылась вокруг, отыскивая тапочки и халат.

— Про Слизеринское чудовище! Гарриет, а вдруг это огромная змея? Вдруг ты слышишь парселтанг? Ох, ну где твоя мантия? Я сама пойду — мне, на самом деле, даже лучше…

— Чтобы тебя окаменила здоровенная змеюка? — горячо прошептала Гарриет. — Как бы не так. Подожди, тапки найду…

Как можно тише они накрылись вынутой из сундука Гарриет мантией и пробрались наружу из спальни. Полная Дама дрыхла вместе с няньками, с которыми напивалась, и теперь они все так сильно храпели, что от дыхания трепетали косынки.

Сквозь мантию окружающая темнота казалась серебристой. Коридоры были настолько холодными, что их дыхание туманилось призрачными облачками, а за окнами выла и грохотала буря. Они шли осторожно и тихо, хотя шорох их тапочек заглушало дребезжание стекла. Это определенно была самая жуткая прогулка в жизни Гарриет.

Когда в коридоре впереди что-то шевельнулось, они обе замерли, как окаменевшие, и вцепились друг в друга. Несколько парализующих мгновений они стояли, словно статуи, почти не дыша… а потом показалась профессор Спраут с зажженной палочкой в руке. Она осветила серебряно-голубым сиянием стены, от чего портреты заворчали, и, отодвинув гобелен, заглянула на скрытую под ним лестницу. Она патрулировала? Искала монстра? Или новых окаменевших учеников?

Она прошла мимо них. Свет ее палочки озарил стену за невидимыми телами Гарриет и Гермионы.

— Учителя! — вымолвила Гермиона полным ужаса шепотом, когда Спраут исчезла.

— Мы могли бы подождать до утра. Это было бы разумно.

Они с Гермионой переглянулись.

— То есть это мое предположение, — продолжила Гарриет. — Я не спец по разумному.

— Ох и влетит нам, если попадемся, — выдохнула Гермиона; теплые, влажные слова коснулись лица Гарриет. — Особенно тебе. Я не знаю…

— Я иду в библиотеку, — сказала Гарриет. — Я собираюсь выяснить, правда ли Слизеринский монстр огромная змеюка, и если да, я смогу ему сказать, чтобы свалил обратно в свою поганую Тайную комнату. Но если хочешь, я могу тебя проводить в башню…

— Ой, заткнись, — Гермиона пожала ей руку. Они пошли дальше, держась за руки, и теперь остерегались не только монстров, но и учителей.

— Но если увидим профессора Снейпа, — шепнула Гарриет, — повернем назад.

* * *

Гарриет уже как-то была в библиотеке ночью, и в этот раз ей там понравилось не больше. По ночам книги были жутковатыми.

Оставаясь под мантией, они перерыли каталог, в котором Гермиона искала про волшебных змей, а потом прокрались в секцию Магических животных. Гермиона левитировала с верхней полки древнюю на вид пахучую книгу. Затащив ее к себе под мантию, они раскрыли книгу на полу и стали читать в свете палочек.

— Вот! — победно прошептала Гермиона. — «Из многих чудищ и монстров, коих в наших землях встретить можно, не сыскать таинственней и смертоносней василиска, также еще именуемого Король Змей. Сей гад может достигать размеров воистину гигантских, а срок жизни его — многие столетия. На свет он рождается из куриного яйца, жабой высиженного. Смерть же несет путем диковинным, небывалым, ибо, кроме клыков ужасных и ядовитых, даден ему взгляд убийственный, так что ежели кто с ним очами встретится, тотчас примет кончину скорую и в муках великих. Особливо боятся василиска пауки, сторонятся елико возможно, ибо он есть враг их смертельный; сам оный василиск страшится лишь пения петушиного, ибо гибельно оно для него»… Все совпадает, Гарриет!

— Ладно, — согласилась Гарриет. — Значит, если не считать наследника Слизерина, я единственная, кто слышит голос, потому что могу говорить со змеями, как наследник Слизерина. Но почему я слышу гигантского чудовищного змея, но не вижу его?

— Салазар Слизерин, должно быть, построил для него туннели, — Гермиона нахмурилась в голубоватом свете палочек. — Змея обычного размера могла бы, наверное, пользоваться канализацией, но василиск должен быть огромным.

Она указала на рисунок, любезно предоставленный автором книги. На нем василиск был змеей с головой угря и крокодильими глазами. Гарриет не поняла, откуда художник узнал, как василиск выглядит, если тот мгновенно убивает взглядом.

— Но ведь никого не убили, — сказала она. — Только окаменили…

Они с Гермионой уставились друг на друга и одновременно сказали:

— Вода на полу.

— У Колина была с собой камера, — заметила Гарриет, вспомнив едкий запах. — Она вся выгорела внутри. Наверное, он посмотрел на василиска через линзы…

— А Пенелопа Клируотер могла увидеть его через Почти-Безголового Ника…

— Он выглядел, как будто его убили второй раз… Наверное, попал под взгляд первым…

— Мы должны сказать учителям, — сказала Гермиона, затаив дыхание и прижав книгу к груди.

— Прямо сейчас нельзя. Они узнают, что мы не спим, и уж точно не погладят за это по головке.

— Да, — Гермиона прикусила губу. — Да, ты права…

— Возьмем книгу с собой и расскажем им утром. Никуда этот василиск не денется, в конце концов, — мрачно решила она.

Гарриет проснулась перед рассветом от какого-то скрипа. Сперва, пока лежала, моргая на луч света, просачивающийся через ее занавески, она предположила, что это мышь. Но потом догадалась, что это скрипит по пергаменту перо.

— Гермиона? — она села и отодвинула полог.

Но это оказалась не Гермиона, а Джинни. Она сидела на полу перед камином, завернувшись в одеяла, и что-то строчила в кожаной тетради, похожей на дневник.

— Гарри? — сонно окликнула с соседней кровати Гермиона. — Что ты пишешь?

— Ничего, — отозвалась Джинни странным голосом. Она встала, как была, в одеялах, и забралась обратно на постель Парвати, задвинув занавески.

Гермиона и Гарриет переглянулись. Затем в молчаливом согласии выбрались из постелей и оделись в темноте, закутавшись в самую теплую свою одежду. Ветер до сих пор бился в окна спальни. Гермиона подхватила книгу про василиска, и они вышли наружу.

— Тебе не кажется странным то, что она не говорит нам, что не так? — прошептала Гарриет, пока они спускались по черной заледеневшей лестнице.

— Меня это тоже больше всего беспокоит, на самом деле, — ответила Гермиона. — Я могу понять, почему она не говорит своим братьям, Фред и Джордж ужасно ее дразнят, но мы же ее друзья…

— Может, она своим друзьям с курса сказала, — предположила Гарриет. Они вошли в гостиную. В очаге ревел огонь, но пламя все равно трепало порывами ветра, залетавшего в каминную трубу.

— Еще очень рано, — Гермиона взглянула на свои часы. — Еще даже не рассвело. Сомневаюсь, что кто-нибудь из мальчиков встал…

Она прервалась, услышав, как скрипнул, открываясь, портрет. Это был Перси. Его обычно аккуратные волосы обвисли и спутались, мантия помялась, словно он в ней спал, причем беспокойно.

Он остановился, увидев их. На несколько мгновений возникла немая сцена. Затем Перси откашлялся и произнес:

— Рано встаете.

«А ты допоздна не ложишься», — подумала Гарриет. Однако из всех братьев Рона с Перси она была знакома меньше всего, поэтому только пожала плечами.

— Да, — после неловкой паузы ответила Гермиона.

Лицо Перси дрогнуло, словно он пытался улыбнуться, но, может, он просто поморщился. Потом сказал:

— Ну что…

— Да, — повторила Гермиона.

— Увидимся… потом, — выдал Перси и сбежал по лестнице мальчиков.

— Чудно́, — сказала Гарриет. — И где это он был?

— Помогал учителям? — судя по тону, идей получше у Гермионы просто не было.

— Тогда он не должен был так смущаться…

— Нет… Это странно.

— Засчитаем за еще одну загадку этого года. Сколько их там уже? Пятьдесят семь?

— Ну, одну мы, по крайней мере, разгадали, — Гермиона приподняла библиотечную книгу. — Пошли искать учителя. Ой! — добавила она так внезапно, что Гарриет подпрыгнула.

Гермиона покопалась в карманах джинсов и вытащила круглое металлическое зеркальце.

— Я его нашла у Лаванды на столике… Подумала, что пригодится, чтобы заглядывать за угол… ну, знаешь, вдруг там василиск… тогда, если мы его увидим…

— …мы не посмотрим ему в глаза, — договорила Гарриет. — Гениально.

Это правда было гениально. Но смысл этого ледяным ветром прокрался снаружи в ее горло, в ее сердце, пока не достал до души.

* * *

За ночь буран нанес столько снега, что, если бы не магия, их бы завалило. У больших дубовых дверей Парадного входа возвышались десятифутовые наносы, а окна настолько заледенели, что стали непрозрачными. Казалось, что за ночь мир за стенами замка стерся.

Северус не спал. Ночью он патрулировал, страдая от более сильной, чем обычно, бессонницы, и теперь вышел патрулировать снова; очень хотелось есть, но опять не ладилось с пищеварением, так что будет удачей, если удастся проглотить хотя бы слабый чай с сухой гренкой; было так холодно, что даже ему пришлось одеться теплее, и ко всему прочему он напоролся на эту драную обезьянью задницу, Локхарта.

— Как жаль, что меня там не было, — Локхарт разочарованно покачал головой. Он был первозданно свежим и отдохнувшим, ни один из отвратительно золотых волосков не выбился, ни морщинки на непотребной мантии — цвета настолько розового, что это было практически оскорблением. Северус ни разу за прошлую ночь не встретил его в коридорах. — Я знаю, какое именно заклинание могло бы спасти девушку. Будь я там, все это дело уже бы разрешилось.

Они стояли вдвоем в коридоре рядом с учительской, и Северус точно знал, что внутри никого нет. Его рука почти неосознанно поползла к палочке… почти неосознанно. Всего одно проклятие… Локхарт ничего не подозревает…

— Профессор? — раздался очень знакомый девчачий голос.

Опустив взгляд, Северус обнаружил, что на него смотрят большие и честные глаза Гермионы Грейнджер и дочери Лили. Обе выглядели неуклюже из-за нескольких надетых свитеров, а у Грейнджер была книга почти с нее размером.

Локхарт просиял.

— Это же мои лучшие ученицы! — Грейнджер порозовела с крайне польщенным видом; дочь Лили выглядела раздраженной. — Уже за книги взялись, а? Верный выбор! Делайте как я, и достигнете того же…

— Точно, — решительно оборвала его девочка. — Спасибо, сэр. Но мы хотели кое о чем спросить профессора Снейпа. Насчет зелий, — добавила она. — Домашней работы по зельям. Которую он нам задал.

Северус никак не отреагировал. Локхарт ненадолго растерялся, но восстановил свой апломб быстрее, чем можно выговорить «скотина самодовольная».

— Ого, ого, правильно… давайте-давайте, — весело сказал он. — Я, пожалуй, отправлюсь на поиски завтрака. Доброго вам утра!

И упорхнул. Северус пожалел, что не удалось его проклясть, но зато он, по крайней мере, убрался. Проклясть его можно будет и позже.

— Я не задавал вам никакой работы по зельям, — сказал он смущенной девочке.

— Я просто хотела, чтобы он ушел, сэр.

— Мы, мы хотели рассказать… кому-нибудь… мы кое-что выяснили, — тонким, опасливым голосом пробормотала Грейнджер. — Это чудовище — это василиск, сэр, мы выяснили вчера вечером…

Говоря, она раскрыла книгу и теперь совала ее Северусу в руки.

— …это голос василиска слышала Гарриет вечером на отработке…

— Да, мисс Грейнджер, — ответил он, взглянув на древний потемневший пергамент с выцветшим рисунком змеи с огромными, с вертикальным зрачком, глазами, — нам это уже известно.

— О, — слабо и униженно произнесла она.

— Но почему тогда никто ничего не сказал? — негодующе вопросила девочка. — Сэр, — добавила она, когда он смерил ее холодным взглядом, правда, почти так же яростно.

Северус отнюдь не собирался рассказывать им, что Дамблдор хранил это в тайне, а он сам понял только вчера. Он надеялся, что хотя бы опередил двух двенадцатилетних девочек.

— Мисс Грейнджер? — холодно спросил он. — Вы не могли бы ответить на вопрос мисс Поттер?

— О… — он видел, как она задумалась, несмотря на то, что вопрос застал ее врасплох. Но учитель просил у нее ответа, а она все еще переживала недавнее разочарование, так что думала быстро. — Чтобы не вызвать панику, сэр?

— Я бы хотела знать, — горячо сказала девочка. — Я думала, что с ума схожу, когда слышала этот жуткий голос из ниоткуда, который больше никто не слышит, и если бы знала, что это здоровенная змеюка…

— Я верно понял, что вы слышали его больше одного раза, мисс Поттер? — Северус так это спросил, что ее возмущение тут превратилось в виноватую опаску.

— Одного хватило, — пробормотала она.

Она явно лгала, но при этом упрямо смотрела ему в глаза.

— Это нельзя назвать прямым ответом, мисс Поттер.

— Когда мы нашли миссис Норрис, — быстро сказала Грейнджер.

— Гермиона! — рот у девочки открылся.

Он порадовался, что у него в руках книга — если бы не во что было вцепиться, он бы ее придушил.

— И вы, мисс Поттер, не сочли нужным никому сообщить?

— Вы же сказали, все знали, — ответила она то ли искренне, то ли из ребячества. Грейнджер, судя по виду, очень хотела уйти; у нее было такое смущенное и неловкое выражение лица, словно она застала кого-то за непристойным занятием.

— Это не важно, — уклонился от ответа Северус, пихнув книгу обратно Грейнджер. — Важно то, что вы утаили информацию от директора, когда он задал вам прямой вопрос. Тридцать баллов с Гриффиндора, и радуйтесь, что не пятьдесят.

Он знал, что поступает гадко, и не удивился, когда она ярко покраснела — вероятно, от ярости. Грейнджер, судя по всему, сгорала со стыда.

— Это… — начала девочка, но Грейнджер, видимо, почувствовав, что они достаточно все испортили, схватила ее за руку.

— Спасибо, профессор, извините, профессор, — оттарабанила она и потащила девочку прочь.

— Надеюсь, что в следующий раз вы будете честнее, — бросил им вслед Северус, понимая, что тем самым только убедил ее в обратном.

Он слышала, как она что-то замекала в ответ, но Грейнджер как раз затолкала ее за угол, и слов стало не разобрать.

Убедившись, что они ушли, он отдался отвращению к себе и потер лицо (исключительно потому, что удар в стену привел бы только к вывихнутым пальцам).

— Отличная работа, — сказал он вслух с язвительностью, которую обычно приберегал для Лонгботтома. — В следующий раз они пойдут к Локхарту.

Тут он понял, что отпустил девочку в компании магглорожденной, и несмотря на то, что говорил ей вчера, Слизеринское чудовище — или, по крайней мере, наследник — уже доказали, что разбираются в чистоте крови, и действовали соответствующе. Проклиная себя за беспросветный идиотизм, он отправился за ними. Но, завернув за угол, обнаружил, что их уже нет.

— Это… — выговорила Гарриет. — Это…

— Ш-ш-ш! — Гермиона быстро глянула налево, потом направо, боязливо осмотрела все помещение, чтобы убедиться, что они одни. Но коридор был пуст, даже привидения не серебрились.

— Я поверить не могу! Это было так несправедливо! И зачем только тебе понадобилось ему рассказывать?

— Ох, Гарриет, он ведь понял, что ты лжешь… — Гермиона говорила почти со слезами. — Но тридцать баллов!..

— По крайней мере, мы уже теряли больше, — горько ответила Гарриет.

— Пошли обратно в башню, — Гермиона похлопала по карманам в поисках зеркала. — Рон будет не против узнать про василиска…

Я чую кровь…

Сперва Гарриет показалось, что это ветер или буря бьет в стены и окна снегом, свистит по коридорам. Но у ветра не было настоящего голоса, по крайней мере, такого, который она понимала бы, как понимала огромную чудовищную змею.

Она так сильно ухватила Гермиону за руку, что та вскрикнула.

— Гарри, что…

Гарриет закрыла ей рот ладонью.

— Чш-ш-ш! — выдавила она.

Найти грязнокровок… в этот раз дай мне убить… дай пронзить, дай разорвать…

Судя по застывшему лицу Гермионы, та поняла. В одной дрожащей руке она стискивала зеркало Лаванды, пальцы другой впились Гарриет в свитер.

— Не понимаю, где он, — Гарриет страдальческим взглядом обвела коридор, представляя, как тени сгущаются в кошмар с громадными светящимися глазами, способными убивать…

— Надо закрыть глаза, — прошептала в ответ Гермиона, дрожа с головы до пят. — Если мы не будем смотреть ему в глаза…

Где они? Я чую кровь… кровь…

Слова наслаивались одно на другое, отражались эхом, скрадывали друг друга и так наполняли коридор звуками, что непонятно было, откуда исходит голос. Почему-то теперь, когда Гарриет знала, что это такое, знала, чего ожидать, было даже страшнее — потому что она все равно не представляла, что делать. И как им полагается сражаться с уродской…

В ее голове мелькнули ее же собственные слова, сказанные вчера вечером: «Надеюсь, это гигантская змеюка, потому что тогда я могу сказать ей свалить обратно в ее поганую Тайную комнату».

Она сглотнула, чувствуя, как рождается идея… «Скорее, скорее!» — яростно думала она.

— Уходи! — попробовала она. Гермиона уставилась на нее. — Это был парселтанг?

— Нет, английский, — отчаянно шепнула Гермиона.

А потом Гарриет увидела, как по стенам скользнула тень чего-то, стремительно приближающегося по соседнему коридору; и в этот раз она разобрала, как ее голос издал угрожающее шипение…

— Уходи!

Тень съежилась, но не отступила, она метнулась из-за угла, и Гарриет зажмурилась, слыша, как поскуливает рядом Гермиона.

— УХОДИ…

— Мисс Поттер… Вы что делаете?

Гарриет распахнула глаза, и они вместе с Гермионой уставились на Снейпа, который накинулся на них с суровым, гневным лицом.

— Вы не василиск, — глупо сказала она.

Снейп тяжело дышал, как после бега.

— Вы его слышали? — спросил он так резко, что Гарриет вздрогнула.

— Да, — слабо выговорила Гермиона, прижавшись к Гарриет до того тесно, что та плечом чувствовала биение ее сердца. — Гарри, что… что он говорил?

— Что он чует нас, но не знает, где мы, — ответила Гарриет. — Убить нас хотел… Как всегда.

Тощее лицо Снейпа выглядело почти бескровным. Свет факела на стене отбрасывал на него резкие тени и поблескивал в глазах.

— Идите со мной, — сказал он низким напряженным голосом. — И держитесь сзади.

Хотя еще недавно Гарриет была здорово на него сердита, теперь она пошла с радостью, сжимая руку Гермионы, пока они следовали за ним по коридорам, словно осколки его тени. Окна все еще были темными, а шепот множества портретов был похож на ветер.

— Может быть, портреты что-то видели? — неуверенно спросила Гермиона.

— До сих пор, — бросил Снейп, не оборачиваясь, — все нападения совершались в частях замка, лишенных портретов.

В его голосе определенно был намек на «разумеется, мы уже об этом подумали», но больше он ничего не сказал, что, как предположила Гарриет, было проявлением сдержанности. В его случае.

Снейп остановился у очень уродливой каменной гаргульи с клювом вместо рта и раскосыми выпученными глазами.

— Лимонные дольки, — угрожающе сказал он, едва разжимая губы, словно через силу.

Гаргулья повернула глаза в сторону Гарриет и Гермионы, но сдвинулась вбок, издав скрип камня по камню; пол содрогнулся, и стена раскололась надвое, как каменная раздвижная дверь.

Снейп нетерпеливо указал Гарриет и Гермионе на отверстие в стене. Они медленно взобрались на винтовую лестницу, которая уходила виток за витком вверх. Как только Снейп встал на ступеньку следом за ними, вся лестница принялась двигаться. Как эскалатор, она поднимала их вверх по спирали, пока у Гарриет не закружилась голова.

Наверху оказалась полукруглая площадка и двустворчатые двери с вырезанной на них лесной сценкой: роща с обычной ланью и птицами, но при этом с кентаврами и единорогами, гоблинами, домовыми эльфами, гномами, двумя волшебниками и двумя ведьмами — все четверо в длинных мантиях, с развевающимися волосами. Гарриет подумала, что это, должно быть, Основатели.

Прежде, чем она разобралась, кто из них мог быть Слизерином, Снейп забарабанил в дверь. Он подождал всего секунду и тут же открыл ее, загнав девочек внутрь. Те не решились заговорить друг с другом, но Гарриет могла поспорить, что Гермиона давным-давно предположила, что это кабинет Дамблдора.

Он был слишком большим для обычного учительского. Просторный и округлый, он был уставлен огромными книжными шкафами, увешан десятками портретов (все они выглядели спящими) и оформлен в нескольких совершенно не сочетающихся стилях. Ковры на полу были ало-золотыми, кресла — темно-синего вельвета с бронзой, гобелены на стенах были зелеными с серебром и желтыми с черным. В камине, достаточно большом, чтобы Гарриет могла в нем встать во весь рост, пылал огонь, а каминная полка была украшена цветами и виноградными лозами. Тут был шкаф, заполненный хрустальными флаконами, блестевшими, словно глаза добродушного близнеца Всевидящего Аргуса, а полки, развешенные по всей комнате, оказались переполнены незнакомыми приборами, которые дымили, жужжали и тикали. Все это здорово напомнило Гарриет Нору.

Впервые после того, как она увидела окаменевшую миссис Норрис, подвешенную за хвост к подставке от факела, Гарриет почувствовала себя… в безопасности.

— Это феникс? — прошептала Гермиона, толкнув локтем Гарриет, которая, кажется, как раз хотела указать взглядом так, чтобы Снейп не заметил. На насесте за обширным столом Дамблдора сидела долговязая птица в ярком оперении — канареечно-желтом с алым. На голове у нее начинал отрастать роскошный хохолок.

Снейп убрал что-то в карман — какой-то белый камень размером с его ладонь. Гарриет видела, как он доставал его прошлой ночью, когда напали на Пенелопу Клируотер.

Казалось, это было совсем давно.

— Вы обе, — сказал Снейп таким тоном, что они подпрыгнули. Но он всего лишь указал на кресла у огня: — Сядьте здесь.

— Мы ничего не трогали, — автоматически ответила Гарриет.

— А разве я об этом говорил, мисс Поттер?

Гарриет удержалась, что не сказать, что все, по крайней мере, ученики, именно этого бы от него и ждали. Она села с Гермионой у огня, чувствуя, что согревается, хоть и не до конца. Словно тепло касалось ее кожи, но глубже был сплошной лед. Она все еще слышала отзвук того шипящего голоса, голоса чудовища, убийцы… Как близко он был? Как близко они были к…

Дверь кабинета открылась, и вошел слегка удивленный Дамблдор. Увидев его, феникс издал трель. От этого звука у Гарриет в сердце пролилось что-то теплое и золотое, как подогретый мед.

— Мисс Поттер сказала, что слышала василиска, — заявил Снейп вместо приветствия, указав на девочек. — В коридоре третьего этажа, западное крыло, только что.

Профессор Дамблдор обернулся и посмотрел на них. На долю секунды его лицо стало тревожным, но тут же успокоилось.

— Должно быть, это стало ужасным потрясением, — проговорил он серьезно и печально, — особенно таким ранним утром. Вы шли на завтрак?

— Мы возвращались в Гриффиндорскую башню, сэр, — негромко ответила Гермиона.

— Они ходили встретиться со мной, — сказал Снейп так, словно эта встреча не была полной катастрофой. — А до этого в библиотеку, вероятно, развивали свои навыки Нэнси Дрю.

Гермиона взглянула на него с любопытством, Дамблдор — тоже. Гарриет не поняла, почему.

— Гермиона догадалась, что он — в смысле, монстр — это василиск, — объяснила она профессору Дамблдору. — Мы сходили в библиотеку проверить, а потом пошли кому-нибудь рассказать, но профессор Снейп сказал, что вы уже знаете. Извините, сэр.

— Не стоит извиняться, моя дорогая, — промолвил Дамблдор, и Гарриет пришлось побороть желание скорчить Снейпу рожицу. — Напротив, это демонстрирует впечатляющее владение логикой. Думаю, тридцать пять баллов Гиффиндору будут уместны — что скажешь, Северус?

Опять было очень-очень сложно не скорчить рожицу. Снейп недружелюбно на них нахмурился, словно точно знал, что именно Гарриет думает. Гермиона же, если и почувствовала себя отомщенной, этого не показала; она только густо покраснела от удовольствия и смущения.

— Василиск готовился напасть, Гарриет? — профессор Дамблдор снова посерьезнел.

— Думаю, он искал нас с Гермионой, — сказала она. — В смысле, он упоминал грязнокровок…

Снейп помрачнел, но профессор Дамблдор поднял палец, и Снейп просто отвернулся. Гарриет возмутилась. Очевидно же, что она всего лишь цитировала.

— Он пытался унюхать, где мы, — продолжила она, — но почему-то не мог. В смысле, я думаю, что не мог… Он сказал… — она покопалась в памяти: — «Найти грязнокровок… в этот раз дай мне убить…»

— Гарри! — настойчиво прошептала Гермиона, лицо ее застыло. — Ты говоришь… — но она, вероятно, не могла даже выговорить само слово.

— Ой, — Гарриет посмотрела на лица Снейпа и профессора Дамблдора. Они были… странными. Не испуганными или вроде, только… Она не могла бы объяснить. Какое-то сложное взрослое чувство. Она устояла от безумного порыва сказать, что она не нарочно, что она не хотела бы даже знать этот глупый страшный язык. — Простите, — пробормотала она, опустив глаза.

— Не стоит, моя дорогая, — ответил Дамблдор. — Парселтанг сам по себе не зло и даже не Тьма. Просто он ассоциируется с ними из-за волшебников, которые им владели.

— Мисс Поттер, — вдруг вмешался Снейп, — что вы говорили в тот момент, когда я обнаружил вас с мисс Грейнджер? Вы что-то шипели, — добавил он, когда она на него уставилась.

— О… — Гарриет почувствовала, как стало жарко лицу. Сейчас это казалось глупостью. — Ничего…

— Мисс Поттер, что я вам говорил насчет честности? — опасным тоном спросил Снейп, но профессор Дамблдор просто поглядел на него, и Снейп отвернулся.

— Если вам так интересно, — сказала Гарриет таким голосом, что Гермиона тихонько застонала, — сэр, я говорила ему убираться. Ну, это сработало со змеей на Дуэльном клубе, — оправдалась она, когда оба профессора взглянули на нее в удивлении. — Я не знала, что еще сделать.

Профессор Дамблдор моргнул, но ответил с уверенностью:

— Положение должно было быть пугающим. Вы обе действовали очень смело, — он встал с кресла; Гарриет и Гермиона тоже поспешили подняться. — Получив вызов от профессора Снейпа, я тут же отдал приказ другим главам факультетов, чтобы ученики оставались в гостиных. Сейчас мне нужно, чтобы вы обе подчинились этому же распоряжению. Вы можете воспользоваться моим очагом, чтобы вернуться в башню.

Он подошел к каминной полке и взял вазу китайского фарфора.

— Вам всем подадут еду на территорию факультета. Понимаю, это не самый восхитительный способ провести каникулы, но мы должны позаботиться о вашей безопасности.

Он улыбнулся им, и феникс пропел снова, вновь уронив в сердце Гарриет теплые медовые капли.

— Ты первая, моя дорогая, — он открыл вазу и протянул ей. Гарриет вспомнила, как то же самое делала миссис Уизли в Норе. Мысль о Норе заставила осознать, что она не хочет покидать уютный кабинет Дамблдора. Он, как и дом Уизли, был теплым, безопасным и гостеприимным. По какой-то причине гостиная Гриффиндора больше не производила такого впечатления.

— Это как летучий порох? — спросила она, взяв пригоршню пепла, пахнущего ладаном.

— А, так ты уже путешествовала камином? — профессор Дамблдор улыбнулся. — Да, это именно он. А вы, мисс Грейнджер? Тогда наблюдайте за Гарриет.

— Гриффиндорская башня, — сказала Гарриет, швырнув пепел в камин. Огонь вспыхнул бриллиантовой зеленью, и она, зажмурившись, шагнула в него, не ощущая ни тепла, ни холода, только легкую щекотку — а потом ее с силой втянуло в трубу. Желудок взбунтовался, голова закружилась, и наконец со внезапным порывом ледяного ветра она больно упала на коврик в гостиной Гриффиндора.

— Вот это да! — раздался голос Рона. — Ты откуда взялась, Гарри?

— Я бы сказал, что из камина, — сказал то ли Фред, то ли Джордж, пока Гарриет кашляла и протирала запачканные сажей очки. — Первым намеком было то, что она появилась из…

— Освободи место, сейчас Гермиона…

Но Гарриет не успела: из пламени вылетела Гермиона, наткнулась на Рона, и оба упали прямо на Гарриет.

— Ай!

— Чж, — закашлялась Гермиона, — чж-что это было?

— Летучий порох, — ответил Джордж, помогая ей подняться, пока Фред ставил на ноги Рона, так что Гарриет смогла вдохнуть. — В первый раз тот еще сюрприз, а?

— Надеюсь, этот раз был последним! — волосы Гермионы стали еще более лохматыми и топорщились, как терновник, и все ее негодующее лицо было испачкано сажей. — А я еще считала плохими метлы!

— Святотатство! — Фред театрально схватился за грудь.

— Хорошо, что я еще не позавтракала, — Гермиона вынула палочку и начала очищать пепел со свитера, а потом проделала то же с Гарриет.

— Тут есть еда, — Рон указал на стол, на котором громоздились тарелки, кубки и закрытые блюда. — Макгонагалл заходила сказать, чтобы мы сидели тут, и наколдовала поесть. Что случилось? Куда вы ходили?

— И как это связано с тем, что всех в школе заточили в гостиных? — спросил Фред.

— Не то чтобы мы жаловались, — добавил Джордж. — Но это, наверное, была шедевральная проделка, что бы это ни было.

— Не знали, что вы такие, девчонки, — закончил Фред.

— Нас чуть не съел Слизеринский монстр, вот что было, — сказала Гарриет, сняв крышку с одного из подносов. Там оказался хлеб. Она положила на тарелки себе и Гермионе, а та набрала ей жареных помидоров.

— Это шутка? — резко спросил Рон.

— Нет, — Гермиона распечатала мармелад. — Прошлой ночью я выяснила, что чудовище — василиск, потому что Гарриет его слышит, понимаете, когда больше никто не слышит…

— Парселтанг, — пояснила Гарриет, потому что лицо у Рона было потерянное. — Василиск — это огромная змея-людоед.

— Гх, — сказал Рон и разинул рот.

— Так что мы с Гарриет пошли в библиотеку, — деловито продолжила Гермиона. — Спасибо, Гарриет, одного яйца достаточно…

— Разумеется, вы пошли в библиотеку, — слабым голосом сказал Рон.

— И тогда вы сразились с огромной тысячелетней змеей? — спросил Джордж. — Просто пытаюсь прояснить порядок событий, понимаете.

— Тогда, — с некоторой гордостью заявила Гермиона, — мы пошли к учителю.

— Только мы нашли Снейпа, — добавила Гарриет. — Наверное, дальше сами можете вообразить.

— Действительно, без малейших усилий, — согласился Фред. — Продолжайте, девчонки.

Они рассказали все. А когда закончили, все три мальчика молчали.

Гарриет жевала свой тост и оглядывала круглое помещение. Ни Джинни, ни Перси тут не было. Отсутствие Джинни ее не удивило. Было бы чуднее, если бы она была. Может, она плачет наверху? Лихорадочно пишет в той тетради?

В голове у Гарриет вспыхнула мысль. Она медленно опустила корочку, уставившись в стену.

— Знаете, — тихо произнес Фред, толкнув ее локтем, чтобы вернуть в настоящее, — если наследник Слизерина — ученик…

— Значит, это кто-то из тех, кто остался на Рождество, — договорил Джордж.

— Немногие из нас могут им быть, — сказал Рон. Выражение его лица, мрачное и тревожное, напоминало Снейпа. — Есть Малфой, Крэбб и Гойл… Мы все, эта Клируотер…

— Почти все уехали домой, — проговорила Гермиона. — Потому что боялись…

Она умолкла, не окончив фразы. Несмотря на то, что уже наступил день, от снега, завалившего окна, освещение было сумрачным и тусклым. По углам гостиной таились тени, растекались по полу, скрывали лица.

— Ну, — ровно сказал Джордж, — мы все, наверное, тоже скоро будем дома.

— Чего это? — спросил Рон.

— Если не поймают того, кто это сделал, братишка, — начал Джордж.

— Это значит, что Хогвартс закроют, — закончил Фред.

* * *

Гарриет сказала Уизли, что пойдет проверить Джинни, но это было не вполне правдой. На самом деле, если Джинни не спала, это испортило бы ей весь план.

Но когда Гарриет открыла дверь их спальни, комната была пуста. Только скопище длинных теней, которые при свете были мебелью.

Она подошла к кровати Джинни-Парвати; одеяла были сброшены на пол, и было ясно, что там никого нет. Она проверила на всякий случай и другие постели; судя по всему, она была одна.

Напряженно прислушиваясь, не идет ли кто-нибудь, она вернулась к постели Джинни и принялась искать тонкую черную тетрадь.

Она обнаружила ее в разрезе матраса. Джинни резала постель Парвати? Это на нее не похоже…

Может, это сделала Парвати, чтобы прятать собственные вещи… Но и на Парвати это не было похоже. Если бы Парвати хотела что-то спрятать, она делала бы это настолько очевидно, что все девочки заметили бы и стали расспрашивать, а она бы сперва притворялась, что не хочет говорить, а потом вывалила целую гору информации, которую никто на самом деле не хотел знать.

«Хватит думать о Парвати, — отругала себя Гарриет. — Ты разбираешься, что не так с Джинни».

Она понимала, что это не дело — копаться в личных вещах Джинни, но она не знала, что еще предпринять… И когда она вспоминала вчерашнее лицо Джинни — оскаленные зубы, горящие красным глаза — она понимала, что что-то серьезно не так. Стоило сделать кое-что слегка безнравственное, чтобы спасти Джинни.

Так что она, глубоко вдохнув, открыла тетрадь…

И в ней оказалось пусто. Совсем.

Озадаченная, она пролистала страницы, но не нашла ни единого знака. На страницах были отпечатаны даты, выделены места для заметок, но никаких личных записей не было. Может быть, это не в ней строчила Джинни…

Но зачем прятать пустой дневник в дыре матраса?

Господи, да это же магия, с сарказмом подумала Гарриет. Если бы только она знала способ читать невидимые записи вдобавок к языку чертовых змей.

В дневнике были еще две странности: первой был календарь на 1941 год. Вторая обнаружилась в конце, на обложке — это было имя, отпечатанное недорогими стершимися буквами, некоторые из которых настолько осыпались, что на их месте остались только выемки. Некогда там было написано «Т.М. Риддл». Может быть, Джинни приобрела этот дневник в секонд-хенде на Косой аллее.

Хмурясь, Гарриет повертела в руках бесполезный дневник. Она знала, что должна убрать его на место, пока Джинни не вернулась, но не могла так бросить это дело. Может, отнести его Гермионе и узнать, как читать зачарованные личные тетради? Гермионе это, наверное, не понравится… Но если она сможет…

— А ты предприимчива, как и ожидалось, Гарриет.

Гарриет не подпрыгнула и не уронила дневник, но сердце у нее бухнуло в ребра. Она уставилась на Джинни, которая тихо вошла в комнату и подошла к изножью постели Парвати без единого звука. Свет факела, освещая ее сзади, превращал ее длинные рыжие волосы в бронзу и кровь.

Гарриет собралась было извиниться, сказать, что просто беспокоилась… Но потом ее глаза привыкли к освещению достаточно, чтобы она смогла рассмотреть скрытое тенью лицо Джинни.

— Джинни? — медленно спросила Гарриет.

— Гарри-и-и? — передразнила Джинни протяжный оклик.

Гарриет смотрела на странную улыбку Джинни и чувствовала, что у нее внутри оседает уверенность, как песок на дне пруда.

— Или нет, — медленно сказала она. — Ты кто?

Джинни рассмеялась. От этого смеха у Гарриет все волоски на руках и на затылке встали дыбом.

— О, прекрасно, — сказала Джинни, и это прозвучало совсем не похоже на Джинни. Это был ее голос, и он исходил из ее рта, но звучал он так, как будто говорил взрослый человек; жестокий человек, который смеялся над шуткой, которую Гарриет не поняла, но которая ей все равно очень не нравилась. — Просто замечательно. Мне уже начало казаться, что у тебя нет мозгов. Ну, ты же понимаешь причину моего беспокойства? — не-Джинни покачала головой с разочарованным видом.

Тогда Гарриет бросила дневник на пол и вскочила.

— Кем бы ты ни был, отстань от Джинни немедленно, а не то я…

— А не то ты что? — спросила не-Джинни таким голосом, что у Гарриет в венах словно потек свинец; но она была так зла, что даже он закипел.

— А не то пожалеешь, — рявкнула Гарриет.

Не-Джинни выдержала паузу и расхохоталась снова, еще сильнее, так сильно, что согнулась пополам, ухватившись за столбик кровати.

— И это все? — спросила она. — Ты нелепая, глупая, бестолковая девчонка… Но ты, похоже, еще не поняла, — она выпрямилась, снова улыбаясь той неприятной улыбкой.

— Чего не поняла? — выплюнула Гарриет. Она жалела, что не знает больше проклятий… Но это бы только навредило Джинни. Если только это не была Джинни, а кто-то изображал ее под оборотным? А настоящая Джинни…

Но Джинни точно так же выглядела вчера, а потом она снова казалась собой. Это была Джинни, а не кто-нибудь вроде Рона в образе Крэбба.

Заставь ее говорить, кем бы она ни была, выясни, что происходит.

— Ничего, — сказала не-Джинни. Она приложила к губам палец и повернулась вправо, и Гарриет увидела, что свет блестит в карих глазах Джинни, как кровь на воде.

— Но здесь я не могу тебе показать, — продолжила не-Джинни. — Нам надо попасть в Тайную комнату. Ты не хотела бы увидеть Тайную комнату, Гарриет Поттер? Я хочу, чтобы ты ее увидела, милая Гарриет.

Гарриет уставилась на не-Джинни, и последний кусочек мозаики встал на место.

— Ты наследник Слизерина.

Не-Джинни вздохнула.

— Все-таки тупа как бревно. Что ж, пойдем все равно, Гарриет Поттер. Глупая маленькая Джинни сказала, что у тебя есть мантия-невидимка. Обычно меня не интересуют детские игрушки, но зато мы сможем избежать объяснений с этими преступно глупыми учителями, хм-м-м?

И когда она улыбнулась, улыбка словно перерезала ее лицо пополам.

Не-Джинни, казалось, не хотела прикасаться к Гарриет. Она зашипела, когда та слегка ее задела, как будто Гарриет страдала какой-то смертоносной, разъедающей плоть болезнью. Гарриет воспользовалась бы этим, но не хотела повредить Джинни.

— Позовешь кого-нибудь из этих идиотов-учителей, — спокойно произнесла не-Джинни, — или еще как-нибудь подашь знак, я сильно усложню положение бедняжки Джинни.

Ее глаза сверкнули. Гарриет холодно ответила:

— Тогда веди.

На лице не-Джинни всколыхнулась улыбка и так и осталась там, как тень на стене.

Под серебристым покровом мантии, невидимые для всех, они прокрались через гостиную. Гарриет взмолилась, чтобы профессор Макгонагалл запечатала магией портрет, но, если она это и сделала, не-Джинни смогла снять чары: она толкнула портрет, и они выбрались наружу, невидимые и неслышимые за тихим разговором братьев Уизли и Гермионы.

Гарриет шла за не-Джинни по коридорам через темный молчаливый замок. Она еще никогда не встречала в замке такой тишины, никогда не ощущала такого холода.

На большой лестнице они услышали голоса. Не-Джинни беспечно высунула голову с лестницы и посмотрела вниз, Гарриет поступила так же. Внизу столпились профессора — Снейп, Спраут, Флитвик, Локхарт.

Гарриет постаралась притвориться, что это ее совершенно не волнует. Она ощутила, как не-Джинни оглянулась на нее, и изобразила скучающий зевок.

— …момент, наконец, настал, — говорил Снейп. Гарриет расслышала в его голосе злую насмешку.

— П-простите? — пролепетал Локхарт.

— Буквально этим утром вы сказали мне, что с этой проблемой бессовестно халтурят.

— Да, Гилдерой, — присоединилась Спраут. — Я отчетливо помню, как ты заявил, что точно знаешь, где находится Тайная комната… правда, Филиус?

— Да-да, определенно.

— Н-ну… я… — заикался Локхарт.

— Я точно помню, как вы говорили, что, будь вы поблизости во время нападения на мисс Клируотер, дело давно бы разрешилось.

— Г-говорил? Не припоминаю…

— Ну, тогда все отлично складывается! — Спраут хлопнула в ладоши. — Мы предоставим это тебе, Гилдерой. Подождем в сторонке и позволим тебе с этим разобраться. Полная свобода действий, как ты и мечтал.

Локхарт переводил отчаянный взгляд с одного на другого, но все трое твердо смотрели в ответ. Профессора Спраут и Флитвик улыбались фальшивыми ободряющими улыбками, а Снейп (которого Гарриет видела только в профиль) в точности походил на хищную птицу, следящую с высоты за крольчонком.

Локхарт больше не был симпатичным. Он выглядел перепуганным и как будто вдруг стал меньше ростом.

— Нам проводить тебя прямо сейчас, Гилдерой, — профессор Флитвик нарушил затянувшееся молчание, которое было холоднее налипшего на оконные рамы снега, — или тебе нужно время, чтобы?..

— Да, — вырвалось у Локхарта предсмертным хрипом. — Да… время, именно… немного времени, и я… я буду готов.

— Мы зайдем за тобой через полчаса, — жизнерадостно сказала профессор Спраут. — А потом покажешь нам, как надо, дружище.

— Х-хорошо, — Локхарт выдавил улыбку. И ушел — почти бегом.

— О нем позаботились, — отвращение в голосе Снейпа было настолько ледяным, что могло бы стать приметой новой метели.

— Неуч окаянный, — проговорила профессор Спраут, однако ее голос звучал подавленно.

Профессор Флитвик вздохнул и сказал:

— Что ж, продолжим.

Они разделились. Снейп устремился вниз по лестнице в подземелье, Спраут отправилась в коридор первого этажа, Флитвик стал подниматься в сторону девочек. Не-Джинни и Гарриет попятились к стене, но Флитвик прошел мимо, не заметив их.

— Умница, — негромко сказала не-Джинни, когда учителя скрылись.

Гарриет захотелось дать ей по шее. Если б только это не было тело Джинни!

Они достигли подножия лестницы, но вместо того, чтобы продолжить спускаться за Снейпом в подземелья, не-Джинни выбрала дорогу, по которой ушла профессор Спраут. Гарриет была точно уверена, что Тайная комната Слизерина должна быть спрятана где-то внизу, но они, миновав вход в подземелья, отправились дальше по первому этажу. «Что ж, вероятно, есть секретный вход», — подумала она.

Не-Джинни вдруг остановилась и подняла руку. Тогда Гарриет тоже услышала шаги — кто-то бегом топал в их сторону…

Не-Джинни вынула палочку Джинни.

— Ты что творишь? — прошипела Гарриет.

— Так, развлечься немного, — ответила не-Джинни. — Не будь такой скучной, дорогая Гарриет.

Она подняла руку, нацелила на перекресток коридоров. Тот человек уже почти до него добрался.

— Авада…

Гарриет понятия не имела, что делает это заклинание, но выяснять не собиралась. Она с силой толкнула не-Джинни в спину. Та споткнулась, прервав заклинание, а из-за угла вылетел Локхарт. Вид у него был обезумевший, шляпа пропала, к груди он прижимал саквояж; не заметив их, он поспешил дальше и скрылся из виду.

Не-Джинни развернулась к Гарриет — зубы оскалены, глаза светятся алым, черты искажены яростью.

— Силенцио, — бросила она. Гарриет, которая ожидала чего-нибудь похуже чем — чары немоты? — моргнула, но потом лицо Джинни дрогнуло, наполняясь жестоким удовольствием.

— Круцио, — почти ласково прошептала она.

Кожа Гарриет вспыхнула огнем… нет, это горела кровь… нет, мышцы и кости… все пылало это иглы раскаленные иглы поникали под кожу пронзали мозг глаза рот она открыла рот закричала но ни звука не раздалось.

Так что она расслышала смех.

Боль схлынула, как отступает от берега волна. Гарриет осознала, что хнычет — беззвучно, потому что не-Джинни наложила на нее Силенцио. Оказывается, она упала на пол плашмя, все еще под мантией, и не-Джинни стояла над ней и хохотала, как будто ей впервые за много лет удалось так здорово повеселиться.

— Как, стоил он того? — спросила она. — Эта безмозглая пародия на волшебника? Стоил он такой боли?

Тяжело дыша, чувствуя себя так, словно в нее врезалась сотня бладжеров, Гарриет смогла поднять руку и показать двумя пальцами салют.

Лицо не-Джинни закостенело. Прежде чем Гарриет успела сделать что-нибудь (хотя она ни тогда, ни позже не смогла придумать, что бы она могла сделать), боль вернулась, словно крышка пылающей угольной ямы открылась и поглотила ее, испепеляя…

— Довольно, — сказала не-Джинни, снова выключая боль. — Если я продолжу, ты станешь ни на что не годна. Поднимайся, глупая соплячка, — и она с силой пнула Гарриет в лодыжку.

Ноги Гарриет не особенно хотели ее держать, но она их заставила. Она не собиралась ползти за этой ненормальной извращенкой, не собиралась показывать, как ей плохо. Она была всерьез благодарна за то Силенцио, потому что не-Джинни незачем было слушать, как она кричит «пожалуйста», или «хватит», или зовет маму. Она не знала, кричала ли что-нибудь в этом роде, но больно было до того, что она бы вовсе не удивилась.

— Это была твоя первая встреча с проклятием Круциатус, да? — издевалась не-Джинни. Гарриет тем временем плелась за ней, тяжело дыша. — Большинство из тех, кто испытал его однажды, приучаются вести себя со мной подобающе, но ты и впрямь кажешься покрепче многих, в том числе убитых мной гриффиндорцев. А, вот мы и пришли.

Они были у двери туалета Плаксы Миртл. Не-Джинни открыла ее и ленивым жестом пригласила Гарриет внутрь. Слова «убитые мной гриффиндорцы» гудели у Гарриет в голове, потому что она понимала — не-Джинни, в отличие от Локхарта, не сочиняла.

Миртл парила над раковинами, ковыряла прыщик на подбородке. Гарриет стянула мантию, и Миртл распрямилась:

— Что это вы тут делаете?

— Какая жалость, что только мой питомец может убивать призраков, — не-Джинни подошла к раковинам. Миртл со встревоженным видом перелетела повыше, будто зная, что с Джинни что-то происходит, и не желая с этим связываться. — Да и то не навсегда.

— Подойди, Гарриет, — не-Джинни поманила Гарриет пальцем; ее лицо опять перерезала улыбка. — Смотри и учись.

Она склонилась к крану и, показав зубы, прошипела:

— Откройся.

Теперь Гарриет услышала, что это был парселтанг, хоть и поняла его. От его звука волосы у нее на затылке встали дыбом и закололо кожу под ногтями. И вот такое слышали все? Неудивительно, что они так на нее смотрели…

Туалет, вся комната целиком, содрогнулся от пола до потолка, посыпалась пыль и осколки старой плитки; Миртл взвизгнула и со всплеском нырнула в унитаз. Пол со скрежетом отошел от стены, ряд раковин опустился в образовавшийся провал, зеркала раздвинулись — обнажилась темная пещера входа, и оттуда пахнуло старой застойной водой и древней тиной.

Не-Джинни обратила на нее свою улыбку, словно ждала восхвалений. Гарриет подвигала челюстью.

— О, действительно, — сказала не-Джинни, хотя Гарриет могла бы поспорить, что та все это время помнила про чары немоты.

— Тут же не было туалета для девочек, когда Слизерин все это строил, — голос Гарриет был хриплым, как будто она… ну да, как будто она кричала.

— Конечно нет, идиотка.

— Не очень-то драматично — девчачий туалет.

Не-Джинни, кажется, стало противно. Она махнула палочкой, и Гарриет прямо в грудь ударил поток ртутного света; трахею словно расплющило молотом, и Гарриет отшвырнуло назад, в темный слизистый провал. Она ударилась о дно желоба и, не в силах выправиться, полетела вниз головой, царапая щекой скользкий камень и все еще стараясь вдохнуть. Она потеряла очки и ничего не видела, только вспышки света, мелькающие в темноте.

Она рухнула на груду старых костей, кашляя и хрипя, пытаясь продышаться. Не плачь.

не плачьнеплачь

Прозвучало гладкое цс-с-с-с-с, потом хруст: приземлилась не-Джинни.

— Отлично прокатились, верно? — она пнула Гарриет в ребра. — Что такое, дорогая Гарриет? Не понравилось?

Гарриет не могла ответить — только хрипела и кашляла.

— Ну, подымайся. Не будь такой жалкой. Я начинаю жалеть, что мы пошли вместе.

— Правда? — выдавила Гарриет. — Радость… какая.

Гарриет ничего толком не видела, очки затерялись неведомо где. Она могла разобрать только неровную мглу. Она пыталась пойти за Джинни, и — «Ой!» — врезалась головой во что-то острое и твердое.

— Сталактиты, — безразлично прокомментировала не-Джинни. — Береги голову.

Гарриет пришлось выставить руки перед лицом, чтобы нащупывать сталактиты, но из-за этого она скользила и спотыкалась на неровном полу. Не-Джинни всю дорогу высмеивала и оскорбляла ее. Все тело пульсировало, полыхая болью.

— Что за свет? — прокаркала она, щурясь вперед, где в темноте растекалось какое-то зеленоватое сияние.

Не-Джинни не ответила, но шаги ее застучали чаще. Утешая себя фантазиями на тему того, что она сделает с бешеной сукой после того, как вытащит ее из Джинни, Гарриет продолжила идти следом, пока не выбралась из темного туннеля под жутковатый зеленый свет.

Это было все равно что смотреть на солнце через водоросли со дна очень глубокого озера, заросшего черной травой. Хотя пахло тут похуже. Подойдя ближе и прищурившись, Гарриет увидела дверь с барельефом, изображающим извивающихся змей; глаза у них были сделаны из изумрудов с кулак Гарриет размером.

Не-Джинни провела по двери ладонью, словно касалась драгоценности.

— Откройся, — прошипела она.

— Однообразные у тебя пароли, — Гарриет знала, что это глупо, но она так сильно ненавидела не-Джинни, что ей было все равно.

Змеи на двери зашевелились, отодвинули головы, заблестев изумрудными глазами, и замок с щелчком открылся. Не-Джинни вздохнула.

— Я собираюсь тебя убить, дорогая Гарриет, — сказала она, забираясь в открывшуюся дверь. — Ты знала? Понимаешь, это изначально было моим намерением, но теперь я знаю, что это будет очень приятно.

— Вот чудно, — проскрежетала Гарриет, — точь-в-точь моя мысль.

Не-Джинни улыбнулась. Улыбка немножко отличалась от прочих — была чуть натянутой, может быть, потому, что не-Джинни на самом деле хотелось выдавить Гарриет мозги через уши.

— Я знаю цену храбрости, — ответила она. — Но ты… ты просто глупая, жалкая, круглая дура.

— А ты просто… — Гарриет хотела сказать «маньячка ненормальная», но вид открывшейся комнаты помешал договорить.

Это было больше, чем комната: скорее подошло бы слово «палата». Черная неподвижная вода длинными зеркалами покоилась по обе стороны блестящего прохода, протянувшегося мимо каменных колонн, обвитых змеями, которые темнели провалами глаз. Потолок скрывался во мраке, и странный подводный свет распространялся непонятно откуда, словно сам воздух позеленел. Волосы Джинни стали как старая медь.

Она пошла быстрее, направляясь к концу дороги. Гарриет следовала за ней, вытирая с лица ил и только еще больше пачкаясь, потому что руки у нее тоже были измазаны. В конце пути она рассмотрела… ноги? Пару огромных ног.

Ее взгляд переместила выше — от ног к складкам мантии, к узкой бороде и, наконец, к возвышающемуся над ними выточенному из камня лицу. Это, должно быть, был Слизерин. Он выглядел не так, как ожидала Гарриет, хотя она только теперь, глядя на древнее лицо Салазара, осознала, что всегда представляла его Снейпом, только с бородой.

Не-Джинни упала перед статуей на колени и склонила голову, словно в молитве.

— Да ладно, — язвительно прокаркала Гарриет.

Но потом что-то стало происходить…

Волосы Джинни разлетелись, словно в лицо ей ударил ветер. Она ссутулилась. Гарриет подумала, что ее, наверное, трясет.

Потом голова Джинни запрокинулась назад — так сильно, что Гарриет увидела перевернутое лицо. Глаза у нее закатились, оставив только белки. Гарриет видела, как ее рот открывался все шире и шире, словно она кричала все громче и громче, но голоса не было.

Она прижимала что-то к груди.

Черный дневник.

На миг Гарриет оказалась слишком удивлена, потрясена и напугана, чтобы двигаться. Но потом ее тело, словно услышав поступивший извне приказ, устремилось вперед, к Джинни. Она схватит эту тетрадь, бросит ее в воду, утопит…

Порыв ветра налетел из ниоткуда, уперся ей в грудь, толкнул назад. Она боролась с ним, но ветер ярился сильнее. Он почернел, как облако дыма из каминной трубы, уголь мешался с цветами — красным, бледно-розовым, желтым, сплетающимися, как краска в грязной воде; ветер поднялся до самого потолка, гудя и плача. Ужасающий рев, крик чего-то настолько могучего, что от его голоса у нее рвались барабанные перепонки, болезненно швырнул ее на пол.

Она подняла голову: черная туча сжималась… вот она ростом с жирафа… а теперь с человека… вот она обретает форму — голова, руки и ноги… Гарриет сунула в карман дрожащую руку, выудила палочку и перепрятала ее в рукав, так, чтобы можно было держать ее незаметно.

Словно внезапно навели на резкость — бурлящее облако содрогнулось в последний раз и застыло в фигуру молодого мужчины. У него были волнистые темные волосы; на мантии Хогвартса — слизеринский герб. Он стоял перед ней, настолько безупречный и элегантный, словно явился на встречу с министром магии.

За его спиной на полу неподвижно лежала Джинни. Волосы скрывали ее лицо, как у Пенелопы Клируотер; рядом лежал дневник.

Гарриет приподнялась. Наследник Слизерина, кем бы он, черт его дери, ни был, гладил себя по рукам и лицу, словно для него это был некий неожиданный рождественский подарок. Потом он поднял взгляд на Гарриет и улыбнулся.

Она предполагала, что улыбка будет, как у не-Джинни — безумная и злобная, от которой кровь стынет в жилах. Но он улыбался приятно и красиво, почти обаятельно.

И почему-то так было даже хуже.

— Итак, Гарриет Поттер, — сказал он мягко, — мы наконец встретились.

Гарриет была ошеломлена. Потом к ней вернулся голос, и она прохрипела:

— А ты не должен был при этом гладить белого кота?

Молодой человек вздохнул. Он протянул руку, и палочка Джинни выскользнула из-под ее тела и подлетела к нему.

— Вижу, ты считаешь себя очень умной, — он легким, естественным движением взял палочку из воздуха. — Поначалу я думал, что ты должна обладать хоть каплей интеллекта, но теперь, пообщавшись с тобой полчаса… Для меня настоящая загадка, как тебе удалось победить величайшего из всех живущих волшебников.

— Это которого? — Гарриет почувствовала, как ненависть, вернувшись, забурлила под кожей. — Если ты про Волдеморта…

— Ты смеешь произносить его имя? — мягко спросил юноша. Он поигрывал палочкой Джинни, прикасаясь ею к кончикам пальцев. — Глупышка Джинни Уизли говорила об этом… ясно, еще одна из твоих глупостей…

— Ты, наверное, не в курсе, ты же в дневнике жил или где там еще, но Волдеморт — он жалкий, полное ничтожество… — Гарриет трясло от ярости и боли. — Я его видела в том году, он просто развалина — даже голову поднять не мог, потому что ее у него не было…

Лицо юноши исказилось. Гарриет крикнула:

— Экспеллиармус!

Его палочка вырвалась из пальцев и взмыла над головой Гарриет. Он моргнул — и вдруг неожиданно начал смеяться. Смех был высоким и холодным, и от него у Гарриет появилось чувство, словно она соскользнула с дорожки прямо в черную ледяную воду.

— Отлично, Гарриет, — сказал он так издевательски, что ей захотелось отбросить палочку и просто набить ему рожу. — Однако… дорогая моя, что же ты собираешься делать? Сколько ты знаешь заклинаний для убийства врагов?

— Кто ты, черт возьми, такой? — отчеканила Гарриет, не желая признавать его правоту. Ей были известны только дурацкие детские проклятия, которые заставляли плясать или хохотать до упаду, но она не знала ни одного, которое навредило бы кому-нибудь именно так, как ей хотелось навредить этому парню за все, что он сделал Джинни, и Колину, и Пенелопе Клируотер, и той девочке, что умерла много лет назад и чьего имени она даже не знала.

— Ты и впрямь все еще не поняла? — его, казалось, совершенно не тревожило ни то, что он безоружен, ни нацеленная на него палочка Гарриет.

— Говоришь, что я глупая, но и сам не очень-то сообразительный. Я же задала вопрос!

Ему не нравилось, когда его называли глупым. Он немного напоминал ей Драко Малфоя: злобный, бессердечный — и учтивый, но только пока все идет, как ему хочется.

Ее взгляд метнулся к Джинни и дневнику…

Дневнику из 1941 года.

Тайную комнату открывали пятьдесят лет назад…

— Ты же Т.М. Риддл, да? — медленно проговорила она. — Это ты открыл Тайную комнату пятьдесят лет назад.

— Разумеется, — в его голосе звучала скука и легкое отвращение. — Я наследник Слизерина, единственный и неповторимый. Кровь самого Салазара течет в моих венах, — он провел пальцами по отвороту мантии, словно это была одна из драгоценных вен с драгоценной кровью гадского психа Салазара в ней; и в этот раз он улыбнулся точно так же, как заставлял улыбаться Джинни в сумрачной спальне. — Я всегда ощущал в себе его величие.

— Это ты от величия в дневнике поселился? — она сказала это, чтобы его позлить, но он только снова расхохотался, насмешливо и презрительно.

— О да. Это не обычный дневник, Гарриет, — он постучал ботинком по камню рядом с тетрадью. — Это знак моего гения — не первый, но один из самых выдающихся. Признаю, долгое время было достаточно тоскливо… десятилетия пришли в терпеливом ожидании. И представь себе мое изумление, когда несколько месяцев назад кто-то начал со мной общаться, — последнее слово он произнес так, словно подразумевал нечто иное.

— Джинни, — лицо Гарриет, застыв, побелело.

— Да, — губы Риддла исказила усмешка — и несмотря на то, что лицо его было таким красивым, усмешка получилась в сто раз уродливей любой из Снейповых. — Глупышка Джинни Уизли. Нет, мне не следует ее высмеивать — это благодаря ей я стою перед тобой, Гарриет. Благодаря ей те грязнокровки лежат, как камень. Благодаря ей вы все в таком ужасе, все перепуганы до смерти, ожидая неведомого чудовища… Эти последние месяцы были просто восхитительны, а все благодаря глупой, доверчивой плаксе Джинни Уизли, которая писала в найденном дневнике…

Гарриет дрожала от ярости, и Риддл это видел; похоже, это было для него наслаждением. Он рассмеялся вновь, и она возненавидела его, как никого в жизни.

— Чем больше она мне писала — о своих страхах, желаниях, зависти — а она очень тебе завидует, Гарриет, ты знала? Знаменитая Гарриет Поттер, о которой все говорят, которая может покупать сколько угодно новых мантий, книжек и мороженого, которой восхищаются ее собственные братья — те самые, которые над глупенькой сестрой только потешаются, — о, иногда она просто тебя ненавидит.

Гарриет отказывалась этому поверить. Даже если он говорил правду, то, что писала в личном дневнике Джинни — не ее дело. Игнорируя тот факт, что она сама собиралась прочесть этот дневник, она не стала перебивать Риддла. Он, похоже, обожал слушать собственный голос. Можно было бы воспользоваться монологом, чтобы составить план, но мысли выворачивались из хватки, словно были измазаны слизью. Что, если, ранив Риддла, она и сейчас ранит Джинни?

Ранит Джинни… ранит… она ломала голову, пытаясь понять, к чему же это было, а одна мысль все прыгала вокруг и повторяла: «Ну да, это, вот это!» Черт, ну как ранение Джинни ранит…

Не-Джинни не хотела меня трогать. Как будто это было ей опасно.

Было ли это связано с тем, что ей овладел Риддл? Если Гарриет попытается коснуться его, может это ей помочь?

— Чем больше она писала, тем сильнее я становился, — Риддл принялся ходить туда-сюда возле неподвижного тела Джинни. — Я решил вернуться к тому благородному делу, которое бросил пятьдесят лет назад. Когда умерла та грязнокровка, Хогвартс собирались закрыть, а я этого допустить не мог. Уверен, ты меня понимаешь. Глупышка Джинни рассказала, что у тебя совершенно ужасные родственники-магглы. Рассказать тебе секрет, Гарриет Поттер? — что-то шевельнулось, ожило в его глазах — одновременно яркое и темное: оттенок красного. — У меня тоже были гадкие родственники-магглы. Бесполезные куски мяса. Я их, разумеется, убил. Это чрезвычайно удовлетворяет. Тебе стоит об этом подумать.

— Я совсем не как ты, — у Гарриет задрожал голос.

— Разве? — невозмутимо спросил Риддл. — Мы оба полукровки. Моя кровь, конечно, сильнее… Но ведь ты тоже владеешь редким даром змееуста, так что как знать, может, и в тебе есть искра величия? И к тому же… — он шагнул к ней, ощупывая взглядом, как увлекательную головоломку. — Известно, что Лорд Волдеморт тобой заинтересовался… и, говорят, был тобой побежден… Разве это было бы возможно, если бы тебе не была доступна магия, сопоставимая с мощью великого волшебника?

— О, так вот что тебе интересно, — Гарриет так стискивала палочку, что ногти впивались в ладонь. — Ну, на это я ответить могу… это все моя мать. Моя обычная магглорожденная мать, — процедила она, наблюдая, как черты Риддла застывают в странной неоконченной гримасе. — Когда этот неудачник Волдеморт пришел меня убивать, она ему не дала, она умерла, чтобы он этого не сделал, и он не смог ко мне прикоснуться. Вот тебе ответ — это грязнокровка победила Волдеморта и превратила его в развалину…

Она вдруг задохнулась — что-то перекрыло гортань — не прикосновение Риддла, а его магия. Она видела, как искажалось его лицо, пылали багрянцем глаза… не могла дышать…

Взрыв золотисто-оранжевого света полыхнул между ними; давление на ее шею исчезло. Кашляя и хрипя, Гарриет схватилась за горло и качнулась вперед, стараясь не рухнуть лицом в пол и не выронить палочку, из которой все еще сыпались искры.

— Ладно, — сказал Риддл, чуть задыхаясь, — вот в чем дело…

Гарриет опасливо следила, как он поправляет волосы; черты его вновь разгладилось.

— Счастливый случай, вот и все, — сказал он таким же спокойным, как и его лицо, голосом. — Тебя спас от меня только счастливый случай… Жертва… Это могущественная магия, да… от нее нет защиты… но ее можно обойти.

— От тебя? — прохрипела Гарриет. — В смысле — спас от тебя?

Риддл улыбнулся ей, и на его красивом лице прорезалась жестокость.

— Глупенькая, наивная Гарриет, — произнес он. — Я и есть Лорд Волдеморт. Он — это я, тот, кем я стану. Одиннадцать лет назад ты встретила меня на вершине моего могущества.

Гарриет уставилась на него. Она вспомнила лицо на затылке Квиррелла — мерзкое зрелище, которое преследовало ее в кошмарах неделями, да и сейчас временами мелькало…. Она видела то лицо и лицо этого юноши, и замечала сбивающее с толку сочетание сходства и различия. Они не были похожи, ничем не были похожи… То лицо было нечеловеческим, плоским и раздавленным, белым, как опарыши, с кровавыми глазами. Это лицо — красивое и выразительное. Но было что-то еще, что-то необычное и садистское — и вот это было одинаковым.

И откуда-то изнутри поднялась яростная мысль: «И ему больно, когда я прикасаюсь к нему — как и Квирреллу».

— Посмотрим, что ты сможешь сделать со мной, — Риддл говорил вполголоса, и в его обращенном на нее взгляде было что-то вроде голода — что-то, от чего ей стало нехорошо, словно одежда на ней рассыпалась, словно кожа сползала с тела. — Теперь, когда твоя плаксивая грязнокровка-мать не сможет спасти твою шкуру.

Он отвернулся и запрокинул голову, словно глядя на статую.

Подберись к нему ближе…

Гарриет попыталась встать. Левое колено и правую лодыжку прошило болью, и она пошатнулась, закачалась, падая назад. Он был слишком далеко. Ей нужно, чтобы он подошел поближе, нужно его отвлечь.

— О да, — громко сказала она, с ненавистью слыша, как задрожал ее голос — как дрожали пальцы, руки, все тело. — Ты п-правда великий волшебник. Пятьдесят лет назад убил этим василиском девочку, и теперь собрался убить еще двоих. П-правда впечатляет. Неудивительно, что ты боишься Дамблдора…

Риддл обернулся — сейчас он как никогда был похож на ту штуку с затылка Квиррелла.

— Лорд Волдеморт ничего не боится, — прошипел он на английском, а может, на парселтанге, или на обоих языках сразу — слоги растекались, продавливаясь через его оскал.

— Не-а, боится, — вызывающе отозвалась Гарриет, колотясь в ознобе, — он трусит перед Дамблдором, так всегда было, потому что Дамблдор более великий волшебник, и он это знает…

Она сказала это, чтобы он потерял голову, и с гадким удовлетворением увидела, как исказилось его лицо. Она старалась не смотреть на Джинни, чтобы он что-нибудь ей не сделал, потому что он был к ней ближе; она примеривалась, сможет ли поднять Джинни и убежать от василиска с раненым коленом. Их еще не научили, как заставлять предметы парить — тем более такие тяжелые, как человек.

А затем она услышала птичий крик… звучный, гармоничный крик.

Величественная птица, похожая на повзрослевшего феникса Дамблдора, появилась в ало-золотистой вспышке и пронеслась в зеленоватом воздухе, оставляя за собой след из мерцающего золота. На миг у Гарриет мелькнула дикая надежда, что за ней придет профессор Дамблдор — но птица забила крыльями и опустилась ей на плечо, уронив на ее колени…

…Распределяющую шляпу?

Риддлу показалось, что лучше шутки не придумать. Он все смеялся и смеялся, пока у Гарриет в голове не осталось ничего, кроме звука его смеха, мечущегося меж слизистых стен, обвитых змеями колонн и статуи Слизерина, и она вцепилась в Сортировочную шляпу скользкими руками — ей хотелось придушить его этой шляпой, а еще — заплакать.

— Вот что Дамблдор послал своей великой защитнице! — с удовольствием прокомментировал Риддл. Ему было ужасно весело. — Курица и старая шляпа! Ох, это бесценно. Вот видишь, Гарриет Поттер? Доверяться старику — все равно что воду в решете хранить. Ну ладно.

Он улыбнулся ей и Джинни.

— Прощай, Гарриет. Это было не очень увлекательно, но поучительно.

Он снова отвернулся и отошел, и в этот раз у Гарриет ничего не осталось.

— Отзовись, Слизерин, — зашипел Риддл. Голос, такой же безжизненный, как у василиска, просочился Гарриет под кожу, проник под ногти, червями прополз в мозг. — Одари меня, величайший из четверки Хогвартса.

Зал содрогнулся, как от грома. За статуей Слизерина что-то сдвинулось… часть камней проваливалась в черноту… Гарриет бросилась вперед и схватила Джинни за руки. Ее кожа была холодной, как мрамор, и она не шелохнулась.

Пол вздрогнул: василиск начал двигаться.

Ну, хотя бы что-то полезное Дамблдор ей дал — шляпой можно было закрыть глаза. Она натянула ее на голову, обвила Джинни руками за талию и потащила. Колени пронзала боль, ботинки скользили на слизистом полу, а Джинни была такой тяжелой — как мертвая.

Фоукс спорхнул с ее плеча, коснувшись лица крыльями, словно теплым облаком. «Ты куда?!» — захотелось ей закричать. Не то чтобы он был такой ужасно полезный…

Вся комната содрогалась, вода волновалась и заливала Гарриет носки, а василиск полз к ним, и его чешуя шелестела по полу со скоростью железнодорожного экспресса.

— Я с тобой, Джинни, — сквозь зубы выдавила Гарриет. Ноги разъезжались, сердце в груди колотилось в паническом ритме. — Я с тобой…

А потом феникс издал один пронзительный победный крик, и что-то выпало из верхушки шляпы и сильно стукнуло Гарриет по голове.

* * *

Кабинет Локхарта был в спешке обчищен — платяной шкаф нараспашку, часть книг свалилась с полок, рамки сбитых со всевозможных поверхностей портретов растоптаны. В воздухе висел густой дым — коптил угасающий камин.

— Ноги сделал, — сказала Спраут на треть довольно, на треть неверяще и на треть — с презрением.

— Похоже, он мало что забрал, — заметила Минерва с фирменным гриффиндорским презрением к трусости.

Северус опустился на колени у очага и потушил пламя. Внутри лежала груда пепла… и бумаги.

— Он что-то жег, — сказал он. — По виду, рукописи.

— Ну, это мы оставим на потом, — голос Минервы звучал твердо, но ее руки были так крепко стиснуты, что побелела кожа. — Некогда дурачиться с этим… с этим дураком. Я знаю, мы обыскали замок от башни Сибиллы до подземелья Северуса, но мы искали недостаточно тщательно.

— Как и прежде, — проговорил Флитвик, — я предлагаю сосредоточиться на тех частях замка, где нет портретов. Наследник Слизерина явно склонен совершать нападения там, где его могут обнаружить лишь случайно.

«Хитер, как слизеринец», — ощутил Северус общую мысль.

— До чего же жаль, что эта поганая комната тайная, — без иронии сказала Спраут.

— До чего же страшно представить, что Тот-кого-нельзя-называть так использует кого-то из учеников, — отозвался Флитвик.

— Возможно, они делают это добровольно, — холодно отметил Северус. Флитвик выглядел уязвленным; но да, он всегда был добряком.

— Или под Империусом, — резко ответила Минерва. — Одна из специальностей Сами-знаете-кого — делать из людей марионетки.

«Думаю, мне лучше тебя известно о специальностях Темного Лорда», — подумал Северус, но успел прикусить язык.

— Слушайте, за спорами мы эту ужасную комнату не найдем, — просто сказала Спраут. — Будь это возможно, я бы в вас двоих не усомнилась ни на миг, но нам надо быть реалистами и продолжить наш… что за черт?

Последние слова были обращены Толстому Монаху, который торопливо вытек из стены струей опалового серебра.

— Профессора, — сказал он немного одышливо, хоть ему и не полагалось дышать или уставать, — группа учеников покинула территорию факультета и не слушает наши просьбы вернуться…

— Если это твои долбанутые гриффиндорцы… — начал Северус, полыхнув яростью.

— Северус Снейп! — возмутилась Минерва.

— На самом деле, — извиняющимся тоном отозвался Монах, — это гриффиндорцы… Мне очень жаль…

* * *

Гарриет, наверное, потеряла сознание, но вряд ли больше чем на несколько секунд, так как когда она, дернувшись, очнулась, шляпа все еще закрывала ей лицо, а весь мир вокруг содрогался. Она явно еще не умерла, значит, времени прошло совсем немного.

Ее уши наполнял шелест — ползло что-то массивное — и голос Риддла, кричащего на парселтанге. Что-то закричало, мучительно, высоко, пронзительно, так, что у Гарриет встали дыбом все волосы и закололо кончики пальцев, а сердце затрепетало.

— Нет! — завопил Риддл, эхом отозвался феникс, и весь зал завибрировал от их крика.

Ей нельзя было обернуться и посмотреть — это означало смерть. Она приподнялась… и шляпа спала с ее головы. Нет! Одной трясущейся, неподъемной рукой она подхватила ее, чтобы надеть снова, продолжая в другой руке стискивать запястье Джинни…

И звякнул меч, золотой и великолепный, блистающий рубинами в зеленоватом мраке комнаты.

Даже если Гарриет и успела что-нибудь подумать (сама она не была в этом уверена), остальное произошло со скоростью света. Она схватила меч и перевалилась через Джинни, покатилась, поползла по скользкому черному полу, игнорируя боль в коленях, плечах, голове, во всем теле — прямо туда, где лежал дневник. Она очень плохо видела, а тетрадь была почти того же цвета, что и камень, но она должна была быть где-то там, рядом с водой.

— Что за… НЕТ! — взвизгнул Риддл, оказавшись намного ближе, чем думала Гарриет — ближе, чем ей бы хотелось. Мгновением позже он ухватил ее за волосы.

Жгучая, ослепляющая боль пронзила голову; побелело в глазах. Вопль Риддла загустел в ее крови. Она отмахнулась мечом, разворачиваясь следом за лезвием, но он уже отпустил ее, и она почувствовала, что кончик меча что-то зацепил, когда Риддл отшатнулся.

— УБЕЙ ЕЕ! — завизжал он василиску, и в вихре страха, паники и адреналина Гарриет обернулась и посмотрела.

Но он был слеп. Огромные глаза кровавым месивом стекали на морду, изорванные и проткнутые. И хотя он был огромной чудовищной змеей, он мучился от боли, Гарриет это поняла, он был растерян и сбит с толку — и взбешен. Он поднялся, повернул изуродованную голову к ней и ударил.

Гарриет снова ползком бросилась к дневнику. Ей надо было его уничтожить… может, если она его проткнет…

Ее рука нащупала дневник. От силы, с которой тяжелый василиск сотряс пол, у нее в голове зазвенели все зубы. Она взглянула вверх, в его открывающуюся пасть — вонючую, гнилую, мерзкую, с рядами зубов, чей блеск она разглядела даже без очков, даже в темноте…

И когда он опустился, она вцепилась в меч обеими руками и со всех сил толкнула его вперед.

* * *

Выражение лица Минервы было бы бесценно, не будь Северус в таком бешенстве.

— Где они? — спросила Спраут, уже на полпути к двери.

— В последний раз, когда я их видел… за ними следовала Серая Дама… они направлялись к лестницам…

Минерва, Спраут и Флитвик устремились к Парадной лестнице, но Северус пошел в обратную сторону, решив зайти сбоку. Он добрался до угла как раз вовремя — мисс Грейнджер, одна-одинешенька, метнулась к двери того неисправного туалета, возле которого он вчера поймал дочь Лили; о Боже, это было всего лишь вчера.

— Мисс Грейнджер! — крикнул он ей, но дверь уже захлопнулась. Ругаясь, он поспешил следом.

В стене была широкая дыра, ведущая в прогнившую трубу. Рядом на полу валялся комок смятой серебристой ткани. Ни следа мисс Грейнджер, ни звука, кроме капанья воды где-то в этом покинутом месте.

— Сраный женский туалет? — проворчал он, забираясь в трубу, воздух которой наполнил вековой сыростью его нос, рот и горло.

Тот самый туалет, вместо разговора о котором Альбус сменил тему? — прошептал Внутренний Слизеринец.

Шок от этой мысли толкнул в грудь, и потом, казалось, превратился в чувство падения — глубже, глубже и глубже, словно сквозь время. Он сжал в руке палочку, приготовившись к заклинанию замедления, и применил его как раз вовремя, предотвратив столкновение с кучей старых гниющих костей.

Мисс Грейнджер ахнула и забарахталась, отползая, но он с быстротой мангуста поймал ее за руку.

— Что это вы надумали, дура беспросветная? — прошипел он.

— Г-гарри и Джинни там, внизу! — голос у нее дрожал, но она не съежилась и не отступила. Она, правда, вздрогнула, когда его пальцы глубоко впились ей в руку выше локтя. Он заставил себя ее отпустить и сохранять спокойствие, ну или хотя бы не рушить им на головы этот туннель. Нет, если его истерзанное терпение когда-нибудь и лопнет, то только из-за этой проклятой идиотки — дочери Лили.

— Я их найду, — кинул он Грейнджер. — А вы, мисс Грейнджер, будете ждать здесь.

— Н-но…

— Вы будете ждать здесь, или, клянусь всеми богами, я прослежу, чтобы вас исключили.

Было видно, как в ее сердце ужас сражается с гриффиндорским порывом, стремясь захватить власть над ее лицом. Гермиона Грейнджер, примерная ученица, с которой за четыре семестра всего дважды снимали баллы, которая жаждала одобрения авторитетов отчаянно, до разрыва со сверстниками, разумеется, лучше пойдет на смерть, чем на исключение…

— Я н-не останусь, — выговорила она. — Сэр.

«ГРИФФИНДОРЦЫ!» — чуть не возопил он.

«Для мисс Поттер только к лучшему иметь подругу с таким твердым характером», — говорил Дамблдор.

— Что ж, ладно, — буркнул он, отбросив мысль оглушить ее и оставить тут. — Пусть вас убивают. Не мне сообщать об этом вашей матери.

Это заставило ее вздрогнуть, но потом она просто подняла подбородок и сказала:

— Я знаю.

Он толкнул ее себе за спину и больше не обращал внимания, пригибаясь от сталактитов и оступаясь на особенно скользких камнях. Грейнджер молча пробиралась следом, шумно дыша.

* * *

Дрожа, Гарриет вырвалась из пасти мертвого василиска. Его клыки порвали ей одежду. Она чувствовала себя странно… чудно… как будто издалека… все болело, но в этом не было ничего нового…

Кроме ее локтя, где боль бесновалась с буйством грозы.

Пытаясь удержать рвоту, она потянула за верхушку клыка и вытащила его. Ей не удалось подавить крик, когда мякоть руки дернуло вслед за ним, и она упала, всхлипывая и сжимая зубы, со стуком выронив клык.

— Ты…

В поле зрения появился ботинок Риддла. Презирая его, она подняла голову и увидела, как над ней нависло его лицо, искаженное ненавистью и триумфом.

— Этому созданию было больше тысячи лет, — с отвращением сказал он. — Я действительно презираю гриффиндорцев.

— От… вали, — прохрипела Гарриет. У нее болело все, как под Круциатусом. Хуже всего был локоть — оттуда давила стена сплошной боли, разгораясь, поднимаясь вверх по руке.

— Неважно, — мягко произнес Риддл. — По крайней мере, его жертва предопределила твою смерть. Яд василиска убьет тебя быстро… и тогда я продолжу двигаться дальше.

А Гарриет лежала, глотая воздух, каждый ее нерв полыхал огнем, вся кожа заледенела до ожога — и смутная мысль пробилась на границу сознания:

ДНЕВНИК.

Она болезненно перекатилась на спину, сцепив зубы, надеясь, что Риддл подумает, что она вот-вот умрет; отвернулась от него, выискивая глазами дневник, молясь, чтобы он решил, что ей просто не хочется на него смотреть. Ее пальцы обвились вокруг клыка василиска, взгляд нащупывал тонкую черную тетрадь…

Вот она.

— Собираешься снова попытаться меня ударить, Гарриет? — прозвучал над ней голос Риддла. — Ну в самом деле, ты же умираешь — думаю, я смогу увернуться.

— Да? — вымучила Гарриет, сипя. — Увернись от… этого.

И она из последних сил перекатилась и вонзила клык в тетрадь. Выплеснулись чернила, намочив ее кисть и рукав, и Риддл закричал, протяжно и пронзительно, и все протяжнее и пронзительнее, и она, откинувшись на спину, смотрела, как он умирал — человек, убивший ее маму и папу, и Джинни, и ее саму. Он рассыпался, как брошенная в огонь фотография, искривляясь и распадаясь липкими черными каплями, словно расплавленная пленка… Это было последним, что ей довелось увидеть, и, наверное, ей должно было стать легче, но не стало.

Он исчез.

Она закрыла глаза. Что-то мягким пухом коснулось лба и чирикнуло, и медово-золотые капли растаяли в ее сердце.

— Прости, что не вышло, Фоукс, — попыталась прошептать она и так и не узнала, удалось ли ей это.

А потом мир ускользнул, и в темноте золотистой водой потекла песня Фоукса.

* * *

Впереди сквозь черноту пробивался зеленоватый свет. Источником свечения была открытая дверь, украшенная барельефом в виде змей с изумрудными глазами.

В каменном коридоре царила полная тишина.

Северус взобрался на высокий порог и попал в мрачный зал, блестящий камнем и черной водой, озаренный зеленоватым светом, напоминающим его собственные подземелья. Впереди — яркое пятно, красное и золотое…

Феникс Дамблдора и спутанные волосы Джиневры Уизли, рассыпавшиеся по полу. Феникс сидел на груди совершенно неподвижной дочери Лили.

— Ох, — Грейнджер, казалось, и вправду не смогла сказать ничего лучше. Впрочем, сам он и этого не смог. — Ох…

Феникс раскрыл крылья и вспорхнул с тела девочки.

Каким-то образом Северус оказался рядом с ней, обогнув массивную фигуру змеи — та, мертвая, распласталась на боку. Он не помнил, как подошел к ней и опустился на колени, но он был там, смотрел на нее. Она была грязной, покрыта чернилами, илом и кровью. Ее лицо было обращено к ним, без очков, спокойное и неподвижное.

Грейнджер шмыгала, гладя девочке волосы, отодвигая их от лица, плача: «Гарриет, Гарри, пожалуйста».

Он ощутил, как что-то дрогнуло под пальцами. Он неведомо когда успел поднять руку девочки и держал ее запястье.

Он чувствовал ее пульс.

«Мисс Грейнджер, заткнитесь», — попытался сказать он. Голоса не было.

На шее тоже бился пульс. Он прямо под рукой становился сильнее.

Поблизости раздался стон и кашель: зашевелилась девочка Уизли.

— Ох! — Грейнджер кинулась к Уизлетте. — Джинни!

— Г-гермиона? — неверным голосом выговорила та. — Где… Как… Ох!

Северус не стал обращать внимания на их болтовню. Он повернул к себе лицо дочери Лили, проверил голову на наличие травм. Кажется, их не было, хотя каждый открытый клочок кожи был исцарапан, а джинсы на левом колене порваны и в пятнах. Пульс, однако, ощутимо становился сильнее. Он подумал, что, наверное, не помешало бы заговорить с ней, позвать по имени, привести в себя, но голос затерялся где-то там же, куда утекли все его эмоции — не под окклюментный щит, а куда-то наружу, оставив его пустой оболочкой, действующей на автомате.

А потом она шевельнулась и открыла глаза.

Она смотрела на него равнодушным, несфокусированным взглядом только что очнувшегося человека. Потом моргнула, и в глазах появилось узнавание одновременно с недоумением.

— Профессор? — прокаркала она. Сбоку дуэтом забормотали Грейнджер с Уизлеттой.

Увидев эти глаза, Северус окончательно пришел в себя — весь его ужас, вся ярость, отчаяние, вина и облегчение слились и нахлынули на него разом. Они промчались сквозь него с такой силой, что содрогнулись самые основы его существа. Ему хотелось трясти ее, пока у нее не посыплются зубы, кричать на нее до сорванного голоса, запереть где-нибудь, где она не сможет опять геройствовать и где ее не коснется ни одна опасность, потому что эта мелкая безмозглая самоубийца дала понять, что верить ей нельзя…

— Это был Волдеморт, — сказала она изможденным, бессильным голосом, приподнимаясь и показывая куда-то ему под колено, но он не стал смотреть, ему было абсолютно плевать. — Только он звал себя Том Риддл, это не Джинни, сэр, клянусь…

— Он был в дневнике! — всхлипнула Уизлетта.

— Он жил в дневнике, я проткнула его клыком василиска. И он взорвался чернилами и он исчез, в смысле, Том Риддл…

— Заткнитесь, — произнес Северус первое слово после того, как разрешил Грейнджер пойти с ним. — Просто заткнитесь нахер, пока я вас всех не поубивал.

Они послушались, даже девочка Уизли перестала плакать, и все вместе уставились на него с разной степенью потрясения и тревоги. Он заставил себя встать и отойти от них, пока не совершил что-нибудь непоправимое. Все внутри саднило от ярости, от… от…

Прохладный ветерок пролетел над ним, и что-то острое вонзилось в плечо вместе с опустившейся на него тяжестью…

Феникс Дамблдора. Он посмотрел на него блестящими черными глазами и пропел.

— Это и тебя касается, — сказал он, но ощутил, как убийственная ярость отступает. — Баклан.

Феникс курлыкнул и ткнулся клювом.

Подойдя, наконец, обратно к детям, он обнаружил, что девочка держит кричаще яркий, сверкающий меч, инкрустированный рубинами. Он ей для самообороны? Сбившись в кучку, три девочки опасливо в него вглядывались. Дочь Лили почти расслабилась, как только увидела сидящую у него на плече птицу.

— Идти можете? — бросил он им.

Все трое кивнули, кажется, не осмеливаясь заговорить. Хорошо.

— Тогда встали и за мной.

Они подчинились, держа друг друга за руки.

И он знал, что ему предстоит долгий, очень долгий разговор с проклятым Альбусом Дамблдором и трижды проклятым Люциусом Малфоем.

Гарриет была измучена. Все тело ныло. Гермионе приходилось ее вести, не только потому, что она потеряла очки и едва видела, но еще и из-за левой лодыжки, подламывающейся на каждом шагу. Одной рукой она держалась за Гермиону, а в другой был меч, который сейчас заменял ей трость.

Ветерком пролетел шепот — портреты послали о них весть.

Снейп с силой распахнул дверь в кабинет директора — серьезно распахнул, так, что от удара слетела одна из петель. Гарриет услышала голос миссис Уизли, до того огрубевший от слез и переполненный горем, что он уже не мог выражать счастье:

— Джинни!

Вспышка медных волос Джинни метнулась через комнату, и ее голос заплакал вместе с маминым. Кто-то прохрипел:

— Ровена, Хельга и Годрик — что это с мисс Поттер? — это была профессор Макгонагалл.

— Я очки потеряла, — ответила Гарриет, вытягивая руку, чтобы не врезаться в мебель.

— Судя по виду, далеко не только это! Северус, что?..

— К каким херам провалилась эта долбанная Помфри? — рявкнул Снейп.

— Северус Снейп!

— Я прямо за тобой, — произнес негодующий голос мадам Помфри, — и не надо так выражаться при детях! Да, профессор, я вижу… Мисс Поттер, вы чем занимались?

— Это все я винова-а-ата, — рыдала Джинни.

— Джинни посмотрите сперва, — запротестовала Гарриет, — она весь семестр болела…

— Джинни, что случилось? — воскликнула миссис Уизли.

— Это, это было оно, — пронзительно выдала Гермиона, и несколько человек заговорило одновременно.

Кто-то ухватил Гарриет за локоть — Снейп — и толкнул в кресло.

— Займетесь уже делом? — кинул он мадам Помфри; та фыркнула и принялась водить над Гарриет палочкой. Диагностическая магия защипала кожу, замерцали разноцветные заклинания.

— Куда подевались ваши очки, мисс Поттер? — поинтересовалась она, продолжая работать.

— Я их потеряла, пока падала через трубу в Тайную комнату, — честно ответила Гарриет.

— Что с ее рукой? — требовательно спросил Снейп.

Помфри мягко взяла Гарриет за локоть и отвернула окровавленный дырявый рукав.

— Кровь есть, но я не вижу раны.

— Тут в меня клык василиска воткнулся, — объяснила Гарриет. — Но Фоукс…

В комнате что-то взорвалось, что-то стеклянное. Несколько человек вскрикнуло.

— Да Годрика ради! — взвизгнула профессор Макгонагалл.

— Северус, — прорезал какофонию голос Дамблдора, — можно тебя на пару слов?

— О нет, вы не… — зарычал Снейп, но секундой позже пропал, и Гарриет осталась сидеть с одной мадам Помфри.

— Что-то я переживаю за этого… — забормотала Помфри, но внезапно умолкла и вернулась к работе, словно не хотела говорить об этом при Гарриет.

Она восстановила Гарриет лодыжку, затянула порезы, залечила синяки, а потом перешла к Джинни, а Гарриет сдала Макгонагалл, и та трансфигурировала для Гарриет очки. Надев их, Гарриет увидела, что ни профессора Дамблдора, ни Снейпа не было.

Неудивительно, что стало так тихо, подумала она.

Гермиона держала золотой меч и, кажется, читала его. Гарриет восхитилась ее страстью к печатному слову — Гермиона даже на рукояти меча нашла что почитать.

— Гарриет… гляди, — она повернулась и поманила Гарриет к себе, поднимая меч эфесом вверх. — Можешь читать с этими очками? Посмотри сюда.

Гарриет уставилась на грязное лезвие меча. Прямо у рукояти кто-то выбил чудными англо-саксонскими буквами что-то вроде…

— Тут написано «Годрик Гриффиндор»? — медленно произнесла она.

— Это меч Гриффиндора.

От голоса профессора Дамблдора они обе подпрыгнули. Он тихо вернулся — без Снейпа — и широко улыбался в свою длиннючую бороду.

Гарриет не нашлась с ответом. Профессор Макгонагалл подошла и встала рядом, посмотрела на меч, подняв брови.

— Ну, эта шляпа принадлежала Гриффиндору, понимаете, — профессор Дамблдор махнул в сторону заплатанной и грязной шляпы, которая расположилась на столе стоймя, словно глядя на них. — Гриффиндор зачаровал свой меч так, чтобы тот являлся любому гриффиндорцу, который будет сильно в нем нуждаться.

Рука профессора Макгонагалл коснулась плеча Гарриет, легонько сжала и отпустила.

Меч Гриффиндора, думала Гарриет, следя, как Гермиона бережно кладет его на стол. Гарриет не хватило духа намекнуть, что, даже скинь она его с Астрономической башни, на нем, вероятно, и щербинки не останется — он же проткнул пасть василиску, всего лишь немного испачкавшись.

Меч Гриффиндора пришел к ней, когда она сражалась со Слизеринским монстром, которого она, единственная в замке, понимала. Распределяющая шляпа, отдавшая ей меч Гриффиндора, сперва хотела отправить ее на Слизерин.

Что же все это значило?

— Наказания не будет, — профессор Дамблдор, улыбнувшись, повернулся к Уизли. — Более зрелые и опытные волшебники, чем Джиневра, бывали обмануты Лордом Волдемортом.

Миссис Уизли вздрогнула от этого имени; у Джинни из глаз лились слезы. Мистер Уизли, на вид более старый и уставший, чем когда Гарриет видела его прошлым летом, приобнял дочь за плечи.

И в этот миг Гарриет позавидовала Джинни больше, чем любому из людей в мире.

* * *

Когда Дамблдор открыл дверь своей гостиной, в которую он впихнул его, там и заперев, Северус обернулся с рыком, от которого дрогнули стены.

— Вы все время знали, где этот вход, да? Знали? Как и знали, что это гребаный василиск…

— Северус, — начал Дамблдор.

— Когда я упомянул женский туалет, вы меня отвлекли! — он кричал, но не мог понизить голос; да и плевать, клал он на всех, кто там кроме них оказался в комнате, хотя Дамблдор, наверное, предвидел такую его реакцию и уже всех выставил. — И как раз в женском туалете оказался этот чертов сраный вход, вы знали это изначально! Как вы могли, Господи, мать его, Иисусе… Я-то думал, что вам есть дело до девочки, что…

— Северус, — перебил Дамблдор, — я здесь потому, что решил, что тебе может быть интересно знать — Гарриет только что ушла возвращать дневник Тома Риддла Люциусу Малфою.

Северус уставился на него. Дамблдор уставился в ответ.

Северус оттолкнул его с дороги и побежал.

Уходит… он должен сейчас направляться к выходу… он пойдет по главной дороге, она проще всего…

Его сознание изнутри было сейчас похоже на разбитое зеркало — осколки ослепительно сверкали, отражая свет и тьму. Найти Люциуса… найти девочку… найти их, найти…

— Ты не тронешь Гарриет Поттер! — воскликнул пронзительный тоненький голос — где-то рядом, но еще не на виду. Воздух промерзшего коридора сжало силой освобожденной магии; он уловил звук удара по телу, а потом — падения тела на что-то твердое, несколько раз.

Завернув за угол, он обнаружил домового эльфа Люциуса, стоящего перед девочкой с вытянутым пальцем и яростно взирающего вниз, на что-то у основания лестницы. Девочка выглядела потрясенной, но гордой и радостной.

И живой.

— А теперь ты уйдешь, — яростно сказал эльф тому, что было внизу — вероятно, Люциусу. — Ты уйдешь и не тронешь Гарриет Поттер.

Она оглянулась на Северуса, и он впился в нее взглядом; глаза у нее расширились за стеклами незнакомых очков.

— Мы только… — выпалила она.

Но он так крепко ухватил ее за руку, что она сморщилась. У него шла кругом голова — не от бега, от паники. Он никак не мог выровнять дыхание.

— Гарриет Поттер! — пискнул эльф.

— Заткнитесь!

Она издала слабый гортанный звук, похожий на звук боли. Надо было отпустить ее руку, но он не мог.

— В Башню. НЕМЕДЛЕННО.

Она резко кивнула. Он оттолкнул ее; она покачнулась, но устояла, и он так и не увидел, как она потерла руку, потому что она дотерпела до угла.

Потом он обернулся к домовику. Тот наградил его выразительным укоризненным взглядом, но потом с хлопком исчез из вестибюля. У основания лестницы поднимался с пола Люциус, отряхивал плащ, отбрасывал с лица растрепанные волосы.

— Жалкая полукровная соплячка, — буркнул он. — Она стоила мне слуги! Слабоумная мелкая… ты что делаешь? — спросил он тупо, уставившись на кончик палочки Северуса.

— Показываю тебе цену амбиций, — прошептал Северус.

* * *

Было почти странно, как быстро жизнь вернулась к норме — точнее, к тому, что было нормой в Хогвартсе.

Бросивший работу Гилдерой Локхарт был официально уволен. Через пару недель в «Ежедневном пророке» появилась разгромная статья («докладывает следственный репортер Рита Скитер») с обвинением, что все книги Локхарта были подделкой, и с приложением уймы образцов его рукописей (частично обгоревших). Были даже некоторые признаки того, что на Локхарта подадут в суд. Гермиона выглядела пристыженной, а Снейп — крайне самодовольным. У остальных профессоров выражение лица при упоминании этой истории становилось странным — словно они старались не улыбаться (настроение большей части женского населения Хогвартса варьировалось от сердечных страданий до возмущения.)

Профессор Дамблдор стал вести брошенные курсы ЗоТИ. Иногда он водил учеников по школе, рассказывая о ее защите. Когда стало теплее, он брал их наружу, усаживал на траву и рассказывал истории об Основателях. Для класса Гарриет он выбирал легенды о мече Гриффиндора, которые все слушали с восторгом, сбившись вокруг него, и научил их разоружающему заклинанию. Гарриет получила высший балл.

Колин, миссис Норрис и Пенелопа Клируотер остались лежать окаменевшими — до мая, пока мандрагоры не вызреют достаточно; но мадам Помфри уверяла всех, что быть окаменевшим — это как надолго уснуть. Гарриет наделась, что им не снятся кошмары об огромных глазах. Было бы ужасно видеть страшные сны, от которых невозможно проснуться. Она, по крайней мере, от своих проснуться могла.

На Валентинов день Гарриет получила столько открыток и шоколада, что за гриффиндорским столом эта огромная куча погребла ее до пояса. Панси Паркинсон отправила ей букетик, который должен был обрызгивать смердящим соком всех, кто его нюхал, но его раздавил десятифунтовый шоколадный торт, украшенный носками из глазури — подарок от Добби из кухни.

Профессор Дамблдор никому не рассказал, что в Джинни Уизли вселялся дух Тома Риддла и что Люциус Малфой был причиной произошедшего; вместо этого он во всем обвинил одного Волдеморта. Проведя с родителями месяц в Румынии, в гостях у ее брата Чарли, Джинни вернулась в школу поздоровевшей, но она ужасно смущалась Гарриет. Вспоминая насмешки Риддла, Гарриет догадалась, что она может бояться того, что он ей рассказал. Она пыталась застать Джинни наедине и сказать ей не беспокоиться, но как только Джинни видела, как она подходит, она густо краснела и смешивалась с ордой студентов, которые толпились вокруг, дабы в восьмидесятимиллионный раз послушать историю про василиска Слизерина и меч Гриффиндора.

Гермиона предложила написать ей письмо, и Гарриет послушалась. По крайней мере, попыталась. Написав «Джинни», она как-то завязла и принялась жевать перо, отвлекаясь только на то, чтобы сплюнуть огрызки.

— Просто напиши, что чувствуешь, — сказала Гермиона.

В итоге Гарриет написала так:

«Джинни, этот Риддл — самый большой козел в мире. Ну, это и понятно, он же стал Волдемортом. Меня не трогает ничего, что он наговорил, и все, что он сказал тебе — тоже полная чушь. Я все еще твоя подруга, если ты не против».

Это было не очень красноречиво, но Гарриет и так знала, что не сильна в этом. Следующим утром за завтраком она исподтишка смотрела, как явно озадаченная Джинни открыла письмо, а потом, по мере прочтения, краснела, пока не сравнялась оттенком кожи с собственными волосами.

В тот же день Джинни уверенно подошла к Гарриет после чар, повисла у нее на шее и залилась слезами. Гермиона и Рон помогли Гарриет оттащить ее от любопытствующих одноклассников, потому что Джинни без конца рыдала: «Прости меня, прости».

— Это было ужасно, — рассказала она Гарриет, успокоившись. Ресницы у нее слиплись от слез, и выглядела она жалко. — В первый раз, когда он начал мне отвечать, я подумала: как повезло, что кто-то оставил волшебный дневник в одном из подержанных учебников и забыл его там… Он был такой… такой понимающий. Что бы я ему ни говорила, даже такие вещи, которых я боялась или стыдилась, — он давал мне почувствовать себя смелой и умной просто за то, что я их подумала… — и новые слезы полились из ее глаз.

— Профессор Дамблдор сказал, что Риддл мог очаровывать людей, когда ему было надо, — тихо ответила Гарриет, держа Джинни за руку.

Джинни вытерла нос рукавом, и Гарриет сделала мысленную отметку — брать с собой носовые платки.

— А потом у меня начались провалы в памяти… целые часы пропадали… Я помнила, как открывала дневник и начинала писать Тому, а потом чернота… у меня на руках оказывалось что-то красное, на мантии — перья, и я была с кем-нибудь, не зная, как с ними встретилась… Я хотела рассказать тебе и Гермионе, что происходит, но Том заставил меня сбросить на тебя те доспехи, и после того, как ты чуть не умерла, он сказал, что если я не сделаю, как он хочет, если я скажу тебе, кому угодно скажу, в следующий раз он заставит меня убить…

Это был длинный и грустный разговор, но после него стало лучше. Джинни и Гарриет снова стали подругами. Фред и Джордж больше не дразнили сеестру, хотя Джинни высказывала Гарриет и Гермионе подозрения, что это ненадолго.

Ну и, наконец, Снейп снова начал игнорировать Гарриет. Он без задержки проходил мимо ее котла в классе, без разговоров вручал домашнюю работу, больше не заставлял ее оставаться последней и полностью прекратил преследовать ее по школе. Стало как на первом курсе, когда Гарриет, единственная из учеников, была словно полностью невидимой.

— Полагаю, он тебя защищал, — сказала Гермиона, когда Гарриет обратила внимание на это отклонение от былого. — Он начал ходить за тобой только после Хэллоуина, когда напали на миссис Норрис…

— Ха, — ответила Гарриет, хотя, заново взглянув на поведение Снейпа (как бы оно ни было неприятно, оно произвело впечатление), она осознала, что Гермиона права. — У него прикольный способ выражать заботу.

— Полагаю, это связано с тем долгом, о котором ты мне рассказывала — его долгом твоему отцу, — Гермиона перелистнула страницу книги, которую Дамблдор порекомендовал на уроке: «Сказки Барда Бидля». Гарриет нравилась та, что про трех братьев, потому что в ней была Мантия Невидимости. И иногда ей грезилось, что она держит Воскрешающий Камень и к ней приходит мама, и говорит ей, как она гордится ею, как скучает, как сильно любит, как жалеет, что ей пришлось ее покинуть.

— Снейп же с этим в том году разобрался, — заметила Гарриет, отмахнувшись от этих образов.

— Очевидно, профессор Снейп так не считает, — чуть пожала плечами Гермиона.

— Потому что не остановил ни Квиррелла, ни Риддла лично… — протянула Гарриет. — Наверное, ждет возможности вытащить меня из-под поезда или типа того.

Это само по себе было небольшой загадкой, но, к счастью, загадкой последней. И по мере того, как дни становились длиннее и солнечней, а мандрагоры созревали, Гарриет быстро и окончательно о ней забыла.

* * *

Северус смотрел, как свет играет на огромном, с яйцо размером, рубине, украшающем эфес меча Гриффиндора.

— Невероятно претенциозно, — сказал он, заметив, что Дамблдор наконец зашел в кабинет. Не самое подходящее начало, чтобы впервые прямо заговорить с Дамблдором после того, как он сорвал голос из-за закрытия Тайной комнаты — но уж какое было.

Это случилось четыре месяца назад. Сейчас замок золотила новая весна. Северус так и не простил Дамблдору то, что он не рассказал про василиска и комнату, и был вполне уверен, что не простит никогда. Он задумывался, так ли чувствовала себя Лили после того, как он назвал ее тем словом, хотя громадность нанесенной обиды — сознательного сокрытия информации о чудовище ради целей, которые Северусу даже близко не были доступны, — превосходила любой ущерб, который можно нанести словами, в том числе большинством слов, являющихся заклятьями. Он снова и снова прокручивал произошедшее в голове и был полностью убежден: Дамблдор изначально знал о расположении входа в Тайную комнату и не только не раскрывал его сам, но и делал все возможное, чтобы помешать другим его обнаружить. Это далеко выходило за пределы всего, в чем Северус мог его заподозрить, и как он ни мучился над этим, он никак не мог поверить, что Дамблдор действительно подверг такой опасности учеников, о которых он, разумеется, волновался. Разумеется. Ну нельзя же быть настолько лицемером?

Ответ должен был быть скрыт в девочке. Считал ли Дамблдор, что защищает ее? Он подозревал, что она наследница или как минимум под контролем Темного Лорда. И тем не менее он не пришел ей на помощь, кроме как, оказывается, отправив ей в поддержку феникса. Почему?

На этот вопрос разум Северуса ответа дать не мог. События прошедшего года были ему отвратительны.

Ты мне отвратителен.

Но он устал от того, что всю зиму было не с кем поговорить. С Минервой у него были слишком напряженные отношения, особенно с учетом того, что Поттер была в команде по квиддичу. Она не верила, что Дамблдор с самого начала знал про комнату. Ее прозрение о хитроумных планах директора на подобное не распространялось. Северус почти не мог ее винить, хотя из-за ее мнения на эту тему он и с ней не мог пообщаться.

— Ну, это же меч Годрика Гриффиндора, — охотно ответил Дамблдор. Как будто Северус не отвернулся от него с самого Нового Года и не объявился только теперь в его собственном кабинете без предупреждения. И хотя Северус не стоял к нему лицом, он явно расслышал по голосу, как замерцали его глаза.

— Отлично совпало, — продолжил Северус. Первые в этом году лучи весеннего солнца сверкали на хрустальных фиалах Дамблдорова шкафа, отражались на многочисленных украшающих рукоять меча рубинах, так что они казались крошечными и яркими следящими за ним глазами. — Легендарный меч Гриффиндора одолел Слизеринское чудовище.

— Да… — задумчиво произнес Дамблдор. — Но иногда мне думается…

Северус ждал, но больше ничего не последовало. Он чуял решимость Дамблдора молчать, пока Северус не сдастся и не перестанет притворяться, что он его наполовину игнорирует. Обычно он бы уперся, просто из чувства противоречия, но сегодня не нашел в себе сил, чтобы настолько подчеркивать свою самость. Этот год измотал его заботой — пусть даже заботой в той искаженной форме, на которую он был способен. Он слишком долго обходился вовсе без нее.

Обернувшись, он обнаружил, что Дамблдор сидит у окна и смотрит вниз. Запоздалый снег припорошил зелень, и все, что могло отражать свет, сияло белым золотом.

— Ну же, директор? — холодно сказал Северус. — Что вам думается?

— Знаешь, было восхитительно снова учить детей, — непонятно к чему сказал Дамблдор. — Мне бы хотелось, чтобы ты позволял себе сильнее этому радоваться, Северус.

— Надо любить людей, чтобы этому радоваться.

— Тогда мне стоит пожелать, чтобы ты позволял себе больше любить людей, — Дамблдор, тем не менее, улыбался. — Я рассказывал им о замке, понимаешь, об Основателях… и все это, а также произошедшее в комнате, заставило меня подумать…

Он снова умолк и взглянул в окно. Впервые Северус предположил, что эта заминка могла и не быть провокацией; что Дамблдор действительно задумался. После сотни лет — вполне возможно.

— Об этом мне поведала сама Распределяющая шляпа, — Дамблдор все еще смотрел на что-то за окном. — Это было, о, много лет назад. Эта история не часто упоминается, потому что никто не желает ее слышать… Но кажется правдой то, что много-много веков назад, когда Слизерин покинул школу, он оставил остальных троих с разбитыми сердцами. Все-таки они с Гриффиндором были лучшими друзьями. Основатели так и не стали больше прежними после того, как перестали быть четверкой.

Северус, на самом деле, слышал эту историю раньше. Он часто уходил в неф Слизеринской гостиной, тот самый, где молился Салазар, и, съежившись на твердом холодном пространстве, где озерная вода светила зеленью, проникающей через выточенный в стене христианский крест, думал о Лили и размышлял, почему даже тысячу лет спустя маги и магглы, слизеринцы и гриффиндорцы не могут быть вместе. Иногда он утешал себе сознанием, что такое не удавалось еще никому, так что это не его личная неудача; а иногда презирал себя за это, думал, что должен был смочь, должен был быть достаточно велик, чтобы превзойти их противоречие. Он ведь должен был быть достаточно велик. Превыше Салазара Слизерина и Годрика Гриффиндора.

Мечты юности всегда умирают, когда рушатся королевства детства.

— В таком случае, — услышал Северус собственный голос, — Слизерин, вероятно, жалел о своем уходе.

Дамблдор улыбнулся ему, как будто Северус сказал что-то чудесное, а не тоскливое.

— Да. Именно об этом я и думал.

Мягкие, умиротворяющие звуки кабинета Дамблдора окружили их в наступившем молчании. Северус смотрел, как Дамблдор глядит в окно — серебряный свет мерцал на очках-полумесяцах, — и гадал, многие ли из слухов о его юности — правда.

— Однако все это не учитывает василиска, — сказал наконец Северус.

— Пожалуй, — пробормотал Дамблдор. — Но как мы можем быть уверены, что Слизерин хотел убить магглорожденных учеников? Мы знаем лишь, что это делал Том Риддл. Это, в итоге, была одна из его прихотей, как и бедняжка Джинни Уизли. Не одного лишь Слизерина можно обвинить в приручении чудовищного питомца… В конце концов, наш дорогой добрейший Хагрид известен тем, что выращивал драконов, пауков-людоедов и трехголовых псов, — он рассмеялся. — Это для начала.

— …погодите, — прямо сказал Северус. — Вы, Альбус Дамблдор, величайший из существующих покровителей Гриффиндора, хотите мне сказать, что все-таки не считаете Салазара Слизерина совсем уж плохим парнем?

Дамблдор слегка пожал плечами, продолжая улыбаться.

— Я хочу сказать, что истина бывает гораздо менее опрятна, чем заставляют нас думать легенды… менее опрятна, и с ней гораздо сложнее жить… но, в конце концов, она намного ценнее. Разве ты не предпочел бы истину, что Слизерин не был чудовищем?

— Нельзя предпочитать одну истину другой, — у Северуса стиснуло сердце — то самое, которого у него не было. Не полагается болеть тому, чего нет. — Приходится соглашаться на ту, что есть. Нечто либо истинно, либо нет.

— Разве? — солнечный свет превратил синеву глаз Дамблдора в прозрачную воду. — А я не уверен. Но, думаю, после тысячи лет можно выбирать те истины, которые нам по душе. В конце концов, лишь это, — он коснулся длинными пальцами своей груди, — имеет значение.

— Разумеется, — отозвался Северус. Усмешка появилась легко — то ли от долгой практики, то ли из-за привычки, то ли искренне. — Язык сердца. Я на нем не говорю, как и на парселтанге.

Но Дамблдор, сверкнув чистыми и ясными глазами, только улыбнулся.

Сомнение — боль слишком одинокая, чтобы осознать, что вера — ее близнец.

Халиль Джебран

На Рождество Гарриет получила (крошечную и помятую) посылку от тети Петунии, в которой не оказалось ничего, кроме записки, что никто не приедет забрать ее с Кингс-Кросс; если она не сможет добраться магией, ей предлагалось поехать поездом.

Гарриет предположила, что тетя Петуния подразумевает маггловские поезда. Она еще никогда на них не ездила, но раз она смогла сразиться с Квирреллмортом, Томом Риддлом и Слизеринским монстром, то и добраться от Кингс-Кросс до Литтл-Уининга осилит.

Но некоторые вещи подчиняются только силам, несопоставимым с возможностями юных героинь: у Гарриет не было маггловских денег.

— О нет, — она порылась в карманах куртки, хоть это и было бесполезно, и вывернула их наизнанку, хоть это и было бессмысленно. Оторванная пуговица, которую она когда-то туда сунула, звякнула о мостовую.

— Что такое? — спросила Гермиона.

— У меня нет маггловских денег, — ответила Гарриет. — У тебя есть? Я могу отдать галлеонами…

— Зачем тебе маггловские деньги? — Гарриет вытянула над головой руку — помахать женщине, в которой Гарриет признала Гермионину маму, доктора Грейнджер. А вот и ее папа, тоже доктор Грейнджер. Рона уже затянуло в толпу Уизли, и он в данный момент с гораздо большей легкостью, чем обычно свойственна тринадцатилетним мальчишкам, сносил мамины объятия.

Гарриет не сказала Гермионе про поезд. Не хотелось видеть ее реакцию, которая наверняка только ухудшила бы положение, а не наоборот. Откровенно говоря, время-без-Дурслей всегда было благословением. Но расскажи она об этом Гермионе, и придется признавать и эту часть истории — возвращение в место, которое ее заставляли называть домом, к людям, которых ее принудили назвать семьей, которые до того не выносили ни ее вида, ни даже мысли о ней, что им было все равно, вернется она или нет. Наверное, после прошлого лета они будут относиться к ней еще хуже.

Но прежде чем Гарриет пришлось отвечать, к ней поспешила миссис Уизли и со словами: «О, дорогая», — заключила в объятия, пахнущие свежей выпечкой и травой.

Гарриет была к этому не готова, до того не готова, что чуть не обняла ее в ответ. Она в последний момент успела удержаться. «Джинни иногда тебя ненавидит», — говорил ей Риддл. Это не была мама Гарриет: это была мама Рона и Джинни. Это не была ее мама, которую можно было бы обнимать и, глубоко вдыхая, думать: «Вот так пахнет мой дом».

Дом Гарриет пах лимонным чистящим средством, ковролином и духами тети Петунии с гарденией и апельсинами, которыми она по утрам мазала за ушами. Гарриет ненавидела эти запахи.

— Как ты? — спросила миссис Уизли, отодвинув ее от себя и взяв за щеки.

— Нормально, миссис Уизли, — она увидела, как мистер Уизли разговаривает с Перси, и ощутила щемящее чувство вины за их машину. — И мне так жаль…

— Ерунда, — ответила миссис Уизли полушепотом, словно не могла заставить себя повысить голос, и поцеловала Гарриет в волосы. — Даже не думай.

Через плечо миссис Уизли Гарриет видела, как Гермиона обнимает маму с папой. Сама по себе ее мама выглядела совершенно не похоже на миссис Уизли, но детей они обе обнимали одинаково — словно пытаясь хоть кусочек затолкать в себя, обратно.

Миссис Уизли обернулась к маме-доктор-Грейнджер и представилась; оба доктора Грейнджер пожали ей руку. Подтянулись остальные Уизли, в том числе мистер Уизли, и приветствия с именами залетали туда и обратно.

— Гарриет, дорогая, — сказала миссис Уизли, — а где же твои… родственники?

Гарриет увидела выражение лица мамы-доктора-Грейнджер, и ей захотелось провалиться под платформу.

— Э…

— Маггловские деньги! — воскликнула Гермиона и вскинула руку, словно на уроке, так что чуть не попала Рону по носу. — Так вот зачем тебе маггловские деньги!

— Как ты догадалась? — спросила Гарриет, отчасти раздосадованная возникшей неловкостью, отчасти впечатленная.

— Тебе бы не понадобились маггловские деньги, если бы это не касалось… их, — Гермиона поджала губы.

— Боюсь, я пока не поняла, Гермиона, — вмешалась ее мама. Голос у нее был напряженно-веселый и отрывистый — точь-в-точь как у стоматолога, который говорит вам обязательно каждый день пользоваться зубной нитью.

Гермиона взглянула на Гарриет и вместо ответа прикусила губу. Подо всей этой уймой пристально следящих за ней взглядов — четырнадцати глаз Уизли и шести Грейнджеров — Гарриет даже сильнее, чем когда-либо, не хотелось признаваться, хоть она и понимала, что выхода нет.

— Мне надо доехать поездом до Литтл-Уининга, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало беспечно. Это оказалось довольно трудно, потому что она не вполне понимала смысл слова «беспечно».

Лица взрослых закаменели. Глаза у миссис Уизли полыхали, как лесной пожар; Гермиона сжала губы, чтобы сдержать брань. А Гермиона вообще редко бранилась.

А потом мама-доктор-Грейнджер и миссис Уизли переглянулись, словно они были связаны какой-то тайной мамской телепатией.

— Не глупи, Гарриет, — произнесла доктор Грейнджер обычным голосом. — Мы тебя довезем.

— О… — Гарриет почувствовала, что надо отказаться, хоть ей и хотелось повиснуть на шее у Гермиониной мамы. — Вы… вы не обязаны, извините…

— Не глупи, дорогая, — сказала она точь-в-точь как Гермиона: и тональность голоса, и выражение — все то же самое, только как будто даже насыщенней. — Мы будем очень рады. Это твои вещи? Мы припарковались вон там…

Они отправились вместе огромным табором: семеро Уизли, трое Грейнджеров и Гарриет, таща с собой свои чемоданы, сов, Коросту и привлекая недоуменные взгляды, словно полевые цветы. Грейнджеры выглядели совершенно обыденно, Уизли — совершенно нелепо, а Гарриет — как-то посередине. Она чувствовала себя участницей парада Диккенса, и это было здорово. Дурсли бежали бы в ужасе.

Грейнджеры ездили на бледно-голубой «Королле». Она повергла мистера Уизли в восторг, от которого Гарриет и Рон неловко заерзали. Было трудновато впихнуть вещи обеих девочек в багажник, и Хедвиг пришлось ехать на коленях у Гарриет, но Гермионин папа как-то справился без магии, а ее мама и миссис Уизли тем временем болтали насчет того, что надо познакомиться поближе. Гарриет понадеялась, что они будут общаться о магии и мамских делах, а не о Гарриет.

Наконец после прощальных объятий они покинули машущих им Уизли и влились в бурное движение вокруг Кингс-Кросс и Сент-Панкрас.

— Девочки, есть хотите? — спросила мама Гермионы, сидевшая на месте пассажира.

— О-о-о, да, мам, — ответила Гермиона.

— Ты чего бы хотела, Гарриет?

— Я все ем, доктор Грейнджер.

— Зови меня Джин, пожалуйста. А это Дэниэл, — она положила ладонь на руку мужа, и тот улыбнулся Гарриет в зеркало заднего вида. — Должны же у тебя быть предпочтения.

— Нет, мэм, правда. Я… редко хожу по ресторанам, — тетю Петунию рестораны возмущали, как будто они пытались превзойти ее в готовке, а дядя Вернон все равно ел только английскую еду. Единственный раз, когда они взяли с собой Гарриет, был во время попытки побега от писем из Хогвартса.

— Японский! — быстро вмешалась Гермиона. — Гарриет понравится в японском.

* * *

Гарриет понравилось. Ей понравились и непроизносимые названия еды, и незнакомая письменность в меню, и палочки, которыми она не смогла пользоваться. Ей понравилось быть там с Грейнджерами, с которыми она не чувствовала себя глупо, как бедная заброшенная сиротка, даже когда ей объясняли про меню и учили пользоваться палочками (и в итоге все равно попросили вилку).

Но больше всего ей нравилось, что все вокруг было непривычным и в то же время — совершенно нормальным, точнее, было бы нормальным, будь она другим человеком. Дурсли никогда бы сюда не зашли, хоть это и было маггловское заведение в маггловском Лондоне. Для них оно было бы таким же чуждым, как и «Дырявый котел», — таким же чуждым, как была для Гарриет семья Гермионы. Грейнджеры были словно семья из телевизора: нечто, чего, как единорогов, не должно существовать на самом деле. А ведь Гарриет видела единорога до того, как встретилась с этой семьей.

Самый неловкий момент возник, когда мама Гермионы спросила, как прошел год. Гарриет чуть не подавилась пельмешкой.

— Ну… — Гермиона притворилась, что дует на чай, чтобы выиграть время. — Профессора по ЗоТИ уволили. Опять.

— На этой должности, похоже, большая текучка, — заметил ее папа.

— Да, — с почти бесстрастным видом ответила Гермиона, а Гарриет тем временем гоняла пельмень по тарелке.

— Может, нам пора тебя отвезти, дорогая? — спросила Джин, пока Дэниэл отсчитывал наличные для оплаты счета. — Твоя семья не будет беспокоиться?

— Нет, — не подумав ответила Гарриет и тут же об этом пожалела.

— Тогда по мороженому, — жизнерадостно сказал Дэниэл, убирая бумажник.

* * *

К тому времени, как они добрались до Тисовой улицы, сумеречные тени уже стекли с небосвода и разлились по земле.

Гарриет смотрела, как мелькают за окном одуряюще однообразные дома с яркими окнами и темными пятнами лужаек, и чувствовала, как все у нее все внутри постепенно немеет. У нее был самый прекрасный день из всех, что она проводила за пределами Хогвартса и Косой аллеи, и обрывать его Дурслями…

Она вспомнила (с удовлетворением достаточно жестоким, чтобы забеспокоиться), как Снейп в прошлый раз проклял их и ушел, и сглотнула. Было удивительно, что они вообще брали ее назад. Запрут ли они ее снова? Не отберут ли и впрямь все ее письма? Что если, получив ее себе в руки, они больше ее не отпустят?

«В прошлый раз тебя спас Снейп. Может быть, он сделает это снова».

Впрочем, насчет этого она сомневалась. Он здорово взбеленился, обнаружив ее в Тайной комнате (это, если честно, до сих пор ее озадачивало. Неужели он просто бесился, что она нарушила столько правил?). В этот раз он мог бы подумать, что так ей и надо — сидеть взаперти.

«Королла» заехала на подъездную дорожку Дурслей, и Дэниэл выключил мотор. Гарриет ощутила, как одновременно с этим из нее улетучилось счастье.

— Провожу тебя до двери, — сказала Джин, расстегивая ремень безопасности.

Прежде чем позвонить, она пожала Гарриет руку над локтем. Потом отбросила волосы с плеч и замерла в холодном ожидании.

Когда открыл дядя Вернон, у Гарриет что-то сжалось внутри.

Поначалу дядю Вернона привел в замешательство вид Гермиониной мамы: в глубоком сумраке на его пороге стояла деловитая привлекательная женщина. На Тисовой аллее жили в основном домохозяйки, лишенные прохладной и деловой манеры держаться, свойственной доктору Грейнджер.

— Чем я могу… — начал он.

И увидел Гарриет.

Лицо у него тут же воинственно полиловело.

— Ты, — яростно рявкнул он.

Потом вспомнил о маме Гермионы. То ли потому, что ее облик настолько не сочетался с Гарриет, то ли просто из-за желания вести себя нормально с нормальными людьми, но что-то в ее лице поубавило его враждебность.

— Опять от тебя проблемы, — угрожающе сказал он.

(Ну, враждебность убавилась только относительно.)

— Меня зовут Джин Грейнджер, — представилась мама Гермионы. Она говорила спокойно, но при этом было в ее голосе что-то твердое — словно слой камня под травой и землей. — Я мать Гермионы. Возможно, вы слышали о моей дочери?

— Дочери? — дядя Вернон с беспокойством глянул через ее плечо на стоявших у машины Дэниэла и Гермиону. У них были одинаковые кучерявые волосы, правда, у Дэниэла — намного короче.

— Гарриет и Гермиона вместе учатся в Хогвартсе, — сказала Джин.

Судя по лицу, дядя Вернон колебался. Он, вероятно, боролся с желанием заорать на нее, чтобы убиралась с его газона. Но потом он беспокойно посмотрел на их машину. Глубочайшая нормальность Грейнджеров оказала на дядю Вернона такой же эффект, что и любая нормальность: он вынужден был ее уважать точно так же, как отрицал любые отклонения.

— Ну ладно, — пробормотал он. — Хорошо, что довезли ее домой. Она… она хотела поехать на поезде.

— Понимаю, это было заманчиво, — сказала Джин, и Гарриет в миллионный раз за вечер захотелось ее обнять. — Но мы были так рады ее заполучить. На самом деле, мы бы задержали ее еще ненадолго, если вы не против.

Дядя Вернон вылупился на нее. Вероятно, у него не укладывалась в голове мысль, что кто-то способен захотеть иметь рядом Гарриет.

— Я… — начал он, но тут же захлопнул рот.

— Вернон, кто там пришел?

При звуке голоса тети Петунии Гарриет чуть не скукожилась. Она ненавидела ее намного сильнее, чем дядю Вернона. До этого самого момента, пока ее не замутило от этого голоса сильнее, чем от физиономии дяди Вернона, она этого не сознавала, но это было правдой.

Тощее лошадиное лицо Петунии появилось за плечом у дяди Вернона. Точь-в-точь как он, она сказала:

— Чем мы можем… — и увидела Гарриет.

— Вы, должно быть, тетя Гарриет, — проговорила Джин. Она положила руку Гарриет на плечо. — Я Джин Грейнджер, мать подруги Гарриет, Гермионы. Я как раз пригласила Гарриет приехать к нам в гости. Прямо сегодня, если точнее.

Она держалась оживленно и не враждебно, но ее рука на плече у Гарриет была напряжена, словно ей хотелось затащить Гарриет обратно в машину.

Лицо тети Петунии дрогнуло, как будто она, как и ее муж, не могла представить, чтобы кто-нибудь мог осознанно искать общества Гарриет, особенно после того, как провел час с ней в одной машине. А потом ее лицо замкнулось, став жестким и отстраненным.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала она. Как и дядя Вернон, она не могла не испытать уважения к маме Гермионы. — Но, боюсь, что ей придется… остаться здесь. На время.

— Ясно, — ответила Джин. — В таком случае когда же мы сможем ее у вас похитить?

Тетя Петуния прищурилась, однако, судя по всему, она всерьез обдумала предложение, потому что ответила:

— Скажем, через неделю.

Гарриет не поверила своим ушам. Всего лишь неделя? Всего неделя с Дурслями? От этого можно было петь, плясать, ходить колесом и пускать фейерверки из палочки.

Гарриет поспешно попыталась скрыть, как ободрила ее эта новость, чтобы тетя Петуния этого ненароком не заметила и назло не заменила одну неделю двумя — просто чтобы не исполнять желание Гарриет, которое до того ее манило, что аж пальцы на ногах поджимались.

— Значит, через неделю, — согласилась Джин, — если не сообщите обратного. Благодарю. Вы очень любезны.

Она повернулась к Гарриет, и та вновь обнаружила себя в объятиях. Мама Гермионы пахла чистотой и свежестью, как почти не ароматизированный ополаскиватель для белья, и самую капельку — мятой.

— Скоро увидимся, дорогая, — сказала она.

По траве прошуршали шаги, и Гермиона, как и ее мама, обняла Гарриет.

— Постарайся не превратить их в тритонов, — шепнула она. — Хотя они заслужили.

— Будь на связи, Гарриет. Мы с Молли хотим быть в курсе, как у тебя дела, — с этой небольшой колкостью Джин забралась в «Короллу» вместе с мужем и дочерью. Гермиона махала в окно, пока ее не поглотила подсвеченная уличными фонарями тьма.

* * *

— Все в чулан, — сказала тетя Петуния так, словно имела в виду: «Все сжечь». — И под замок. Пока ты в этом доме, ты не прикоснешься к этому уродскому барахлу.

— Ладно, — Гарриет постаралась разжать кулаки и заставить свой голос звучать обычно и легко. Всего одна неделя, всего одна…

— И отдай мне свою палочку.

— Что?! — Гарриет в ужасе уставилась сперва на тетю, потом на дядю Вернона. Оба жутко улыбались, хотя улыбка Вернона была скорее гримасой, а тети Петунии — просвечивала чем-то опасным, как нож под солнцем.

— Немедленно, — тетя Петуния протянула руку.

Дрожащими от злости пальцами Гарриет вынула палочку из внутреннего кармана куртки. Она стиснула рукоять. Отдать ее тете Петунии было во много раз хуже, чем просто сдать под замок чемодан.

— Осторожнее, Петуния, милая, — дядя Вернон, кажется, искренне встревожился. — Никогда не знаешь, чего ждать от этой уродской штуковины…

— Это же не пистолет, Вернон, — Петуния все еще протягивала руку. На него она не оглянулась. — Всего лишь деревяшка. Отдай мне ее сейчас же, — прикрикнула она на Гарриет и вытащила палочку из ее хватки.

Гарриет постаралась заглушить чувство, словно что-то оборвалось внутри. Это было все равно что отдать Хедвиг Малфою.

— Я ее положу в надежное место, — сказала тетя Петуния, стискивая палочку Гарриет. — Если увижу, что ты вокруг шныряешь, — сожгу. Иди к себе в комнату.

* * *

На следующее утро жизнь с Дурслями вернулась к обыденной кошмарности. Так повелось, что обыденная кошмарность никогда не покидала Тисовую улицу.

Гарриет смотрела в крошечное окно на аккуратный задний двор, ничем не отличающийся от заднего двора по другую сторону изгороди. Она думала об улице, прямой как стрела, окруженной одинаковыми домами. Наверное, по улицам Литтл-Уининга можно идти, пока не сойдешь с ума. Кажется, она однажды слышала, как тетя Петуния сплетничала как раз об этом — что жена одного из соседей именно так и поступила: натянула халат поверх вечернего платья и жемчуга и ушла прочь из собственной жизни.

Гарриет охотнее сразилась бы с василиском, чем поселилась здесь. А тете Петунии и дяде Вернону тут нравилось.

Хорошо хоть, что предстояла всего неделя страдания от Дурслей. Всего неделю она будет словно под мантией-невидимкой, приросшей к коже, пока Дурслям не взбредет в голову поиздеваться. А потом она сможет пожить у Гермионы. Ничего, если она там пробудет всего ночь. Она отдала бы все что угодно, лишь бы хоть на сколько избавиться от этой своей жизни.

Не имело значения все, что произошло в течение года: ее победа, ее страдания, кто ненавидел ее и кто любил. Для Дурслей существовали только Дурсли. У Дурслей все начинало размываться, воспоминания превращались в сны. Иногда от этого они становились ярче и острее, иногда — страшнее и загадочней, но всегда утрачивали реальность. Отчищая потеки кофе с кухонной раковины, пахнущей все тем же лимонным средством, под сиянием ламп дневного света, было очень трудно вообразить, что она была неким героем, убивающим чудовище волшебным мечом.

Этим летом Дурсли давали ей есть, но не предлагали ей ужин и место за столом. Теперь у стола было всего три стула, и тетя Петуния строго сказала, что остатки будут доставаться только Вернону и Дадли. Гарриет часто готовила бутерброды, хлопья, яичницу — быстрые блюда, потому что стоило ей задержаться, и тетя Петуния выгоняла ее из кухни и выбрасывала недоделанную еду в мусор, ругая ее за лишние траты.

Дадли снова боялся ее до ужаса, как в то лето, когда Хагрид наградил его поросячьим хвостом. Он вскакивал и убегал из комнаты, стоило Гарриет туда зайти, даже во время ужина (собственно, именно из-за этого Гарриет запрещалось спускаться со второго этажа, пока семья не закончит есть). Большую часть дня он проводил на улице, и Гарриет ни разу не встретилась с его бандой. Она всерьез подумывала послать Снейпу благодарственную записку.

На второй день тетя Петуния высадила ее у продуктового со списком покупок и уехала дальше, в салон красоты. Она так делала с тех пор, как Гарриет исполнилось девять. На самом деле, это была одна из ее невольных милостей: пока Гарриет находилась в продуктовом магазине, она не была с тетей Петунией. Ей никогда не удавалось купить что-нибудь себе, так как именно на этот случай тетя Петуния всегда требовала чеки, но работникам магазина слишком мало платили, чтобы им захотелось помешать ей листать между делом комиксы.

Тетя Петуния сидела в машине, пока Гарриет грузила в багажник покупки и забиралась на заднее сиденье. Тетя Петуния не любила, когда она сидела спереди — но, опять же, чем дальше от тети Петунии, тем лучше. Воздух в машине вонял лаком — для волос и для ногтей: тетя Петуния сделала безупречный маникюр цвета лосося.

— Чек, — раздраженно потребовала она, хотя Гарриет уже доставала его из кармана куртки. — И сдачу не забудь.

Когда они вернулись на Тисовую, начался дождь. Капли стучали по крыше машины и заливали стекла. Ритмичное тук-тук-тук дворников пронизывало глухое молчание двух людей, которые ненавидели друг друга и которым не о чем было разговаривать.

— Полагаю, тебе охота вернуться к тому извращенцу, — вдруг сказала ни с того ни с сего тетя Петуния.

— Какому еще извращенцу? — спросила искренне озадаченная Гарриет. — Не помню никаких извращенцев.

— Как же, — не поверила тетя Петуния. Гарриет всегда садилась за ее креслом, чтобы им сложнее было видеть друг друга, но она прямо услышала, как кривятся ее губы. — Ему нравится, как ты строишь из себя невинную малышку? Я думала, он предложит тебе натянуть рыжий парик.

Если б тетя Петуния не была настолько окончательной магглой, Гарриет предположила бы, что она разговаривает с кем-то невидимым, сидящим на месте пассажира.

— Парик?..

— Потому что он как больной сох по твоей матери, — тетя Петуния так резко затормозила на светофоре, что Гарриет повисла на ремне. — Она-то, разумеется, невинной не была, ну или по крайней мере никогда не притворялась.

А теперь еще и про маму?

— О ком речь?

Глаза тети Петунии впились в нее, отраженные зеркалом заднего вида — в них была твердость, жестокость и что-то еще, чего Гарриет не поняла.

— Этот твой профессор, с которым ты так охотно ушла. Сопливус Снейп, извращенец, и взрослый совсем. Вот уж не думала, что доживу. Он смахивает на крылана-переростка.

Гарриет казалось, что как только тетя Петуния сообщит имя, все станет ясно. Но теперь она была в еще большем недоумении.

Светофор загорелся зеленым. Он отразился от капель, напомнив Гарриет тот зеленый свет, что она видела в кошмарах. Этот разговор тоже немного походил на кошмар.

— Снейп не был знаком с моей мамой, — сказала она холодно. — Вы выдумываете, точно так же, как выдумывали все до того, как пришел Хагрид и вам не пришлось сказать правду…

Тетя Петуния рассмеялась: смех был таким же отрывистым и неприятным, как и ее слова.

— Она тоже всегда такая была — думала, что знает все на свете. О нет, он был с ней знаком. И она его знала. Вечно подкарауливал ее по соседству. Поначалу она купилась, она же была та еще коуквортская королевишна, но потом он натворил всякого, что ей не понравилось, и впал в немилость. Ну, я ей это предсказывала, но ей слишком нравилось, что ей поклоняются.

— Вы лжете, — сказала Гарриет еще холоднее. Она была вполне уверена, что это вранье, потому что это была полная бессмыслица… Но внутри все равно разгорелось жгучее, тошнотворное чувство.

— Он тебе говорил, что ты — его любимая? Так ведь? — спросила тетя Петуния, и голос у нее был противнее, чем когда-либо бывал у Снейпа. — Что ты для него особенная? Он смотрит на тебя, а видит ее. Ты для него — просто маленькая копия его балованной принцессы.

Гарриет открыла было рот, чтобы сказать, что Снейпу она даже не нравится, что он ее игнорирует, пока ему не захочется побыть гадким… но что-то заставило ее промолчать. Какая-то расплывчатая, почти невнятная мысль проплыла в сознании, словно дым — настолько невесомая, что она знала: попытайся она ее поймать — и та испарится. Но эта мысль заставила ее закрыть рот.

Тетя Петуния свернула на подъезд к дому.

— Занеси покупки, — сказала она, не оглядываясь на Гарриет и натягивая на волосы полиэтиленовый капюшон, — и разбери их.

Как будто и не было никакого разговора. Гарриет невольно сравнила метод игнорирования тети Петунии с тем, который использовал Снейп, и нашла их очень похожими. Только Снейп пытался спасти ее от гигантской змеи-чудовища. Тетя Петуния была бы, без сомнений, разочарована, узнай она, как близко Гарриет была к смерти, но выжила.

Как только покупки были разложены и кухня превратилась в одну из экспозиций идеального дома, Гарриет спаслась наверх, в свою комнату. Ей хотелось побыть одной и подумать.

Она все еще была уверена, что тетя Петуния запросто могла соврать. Дурсли десять лет притворялись, что родители Гарриет умерли в автокатастрофе, и запрещали об этом спрашивать. И тетя Петуния, и дядя Вернон были пойманы на бессовестной лжи.

Но… В ту ночь, когда Хагрид рассказал Гарриет правду, тетя Петуния начала кричать про ее маму — с перекошенным лицом она вопила, как счастливы были их родители заиметь в семье ведьму, как заблуждались, потому что Лили была всего лишь уродкой… «А потом она вышла за этого Поттера, и у них родилась ты, а потом ее взорвали…» Как будто дождаться не могла, когда, наконец, выскажет Гарриет, как она ненавидела собственную сестру. То, как она наговорила в машине про Снейпа и маму, было здорово на это похоже.

К тому же тетя Петуния знала, кто такой Снейп. Если она лгала, то кто сказал ей его имя? Как там она его назвала, Сопливус? Очень даже легко это могла оказаться гадкая кличка вместо «Северуса».

Так что, это все было правдой?.. Снейп был знаком с мамой? Влюбился в нее?

Наверное, что-то в этом роде ощутил дядя Вернон, когда доктор Грейнджер попросила позволить ей провести больше времени с Гарриет. Она попросту не представляла, как такое могло быть. Снейп — и теплые, нежные чувства? К ее маме? Следующим шагом она может найти у Дадли мозги.

Она страстно желала, чтобы у нее был доступ к ее альбому, но тот лежал в чемодане и был заперт в чулане вместе с ним. Она была уверена, что там не было фотографий со Снейпом, не то она бы их уже заметила и потеряла челюсть, но она не могла избавиться от чувства, что взгляд на лицо ее матери мог бы отчасти разрешить эту жутко безумную загадку.

Она напомнила себе, что в изложении тети Петунии факты (если это были факты) могли быть искажены. Тетя Петуния ненавидела маму, и при этом все, что слышала после встречи с Хагридом Гарриет — это какими замечательными были ее родители, сколько людей их любило, как грустно было всем, когда они умерли. Единственное, что, казалось, огорчило тетю Петунию в смерти Лили — то, что ей досталась Гарриет.

А сама мысль, что Снейп мог влюбиться в нее… Он же взрослый! Он ее учитель. Ей было двенадцать (ну ладно, почти тринадцать, но она была самой малорослой девочкой на курсе, над чем любила похихикать Панси Паркинсон). Однажды какой-то бездомный подарил Гарриет шоколадку, когда ей было около семи, и тетя Петуния изумила ее разговором про парней, которые любят детей так, как полагается любить женщин, но было невозможно, чтобы Снейп был одним из них. Гарриет вообще часто подозревала, что это тетя Петуния все сочинила.

Ну и, самое главное, Снейп ее не переносил. Сама мысль о том, что он говорит ей «любимая», выглядела безумнее, чем мысль о драконах и единорогах — до того, как она увидела рождение первого и смерть второго.

Никто и никогда не называл ее любимой.

* * *

На следующее утро ветер и солнце разорвали облака, и тетя Петуния вручила ей список заданий до обеда. Острым наклонным почерком в нем было написано: «Помыть машину. Подстричь газон. Покрасить садовую скамейку. Помыть окна. Удобрить клумбы. Подстричь розы…»

И так далее.

И, словно чей-то призрак проскользнул в ее тело, Гарриет услышала собственные спокойные слова:

— Думаю, профессор Снейп мог бы решить, что вы даете мне слишком много работы.

Тетя Петуния уронила свой стакан с лимонадом. Он разбился об кухонный стол, лимонад и кубики льда хлынули на плитку. Гарриет заставила себя не отводить взгляда от перекосившегося лица тети Петунии. Она была всего лишь еще одним злодеем, как Квирреллморт или Риддл.

— Иди тогда, — срывающимся голосом ответила тетя Петуния, с такой силой выдернув у Гарриет список, что порвала его пополам. — Погуляй по соседству, сбеги в Кувейт, мне без разницы, только уберись с глаз моих!

Гарриет побрела на детскую площадку неподалеку, где скрипели на ветру ржавые качалки. Теперь она осознала, что это была за смутная, как дым, мысль: сыграть на страхе тети Петунии и ее подозрении, что Снейп защитит Гарриет.

«Очень по-слизерински», — сказал хитрый голосок, напомнивший ей Распределяющую шляпу.

«Мы с тобой очень похожи», — сказал Риддл.

— Нет, не похожи, — ответила Гарриет вслух. — Ты бы ее убил.

Трава совсем не по-змеиному шептала под ветром, раскачавшим качели. Змей Гарриет понимала. Трава же просто бормотала бессмыслицу. Бывают ли волшебники, которые понимают траву?

— Я им не домовой эльф, — сказала она неразумной траве.

Она надеялась, что Добби счастлив, работая в Хогвартсе, где никто не будет с ним жесток. Профессор Дамблдор ее в тот раз восхитил. Когда она его спросила, не отдать ли дневник Тома Риддла обратно Люциусу Малфою, он ей сказал: «Разумеется, — и, когда она выбегала из комнаты: — Дай знать Добби, что если ему понадобится работа, он всегда найдет ее в Хогвартсе». До конца года еда за гриффиндорским столом была сверхроскошной. А еще был тот пирог, который раздавил брызгающий смердящим соком букет от Панси Паркинсон.

Все ведь наладилось. Слизеринский монстр был побежден. Люциус Малфой проиграл. Магглорожденных учеников вернули в жизни, а Добби освободился из рабства. Был даже волшебный меч. Как в сказке.

Только вот сказка рассказана еще не до конца. Будь она закончена, и Гарриет тоже стала бы свободна. Не было бы ни угрозы Волдеморта, ни Дурслей… Только она, Гермиона, Рон и Хогвартс — навсегда.

Она шла, утопая в траве, ступая осторожно на тот случай, если в ней были змеи. Прислушавшись, она, наверное, разобрала бы, как они шепчутся с друг другом.

Свет был слишком ярким, голоса — слишком громкими, комната — слишком теплой. На некоторых из стоявших поблизости женщин было слишком много духов, и от них несло, словно от бочек с гниющим цветами. Запах сигаретного дыма обжигал гортань, будя желание закурить.

Он легко нашел Нарциссу. Даже через полкомнаты она была ясно видна — царствовала над колесом рулетки. Какой-то упившийся говнюк, едва дозревший до таких вещей, поджигал ее сигарету и выглядел слишком довольным собой, когда они оказались до того близко, что могли бы соприкоснуться носами. Отсюда Северус не видел ее полуулыбку, но знал, что она должна быть расчетливой и довольной. Нарцисса знала, какой эффект оказывает на мужчин.

Как и Лили.

В данный момент Нарцисса имела слишком большой успех, чтобы в нем нуждаться, а когда он ей понадобится, она отправит одного из своих почитателей — кого-нибудь достаточно добродушного, чтобы этим не возгордиться и не оказаться по этой причине превращенным в тритона. Так что Северус прихватил пачку сигарет с бара, куда какой-то молодой волшебник, флиртующий с заносчивой блондинкой, имел неосторожность их положить, и ускользнул из зеркального сияния.

За пределами главного зала от блеска и сверкания казино переходило к роскошному бархату темных оттенков, обоям с позолотой и теплому свету ламп. Стоило пройти еще немного, и можно было обнаружить богатый выбор темных уголков, сумрачных уединенных балконов и звукоизолированных спален.

Северус миновал несколько балконов, зная, что они будут заняты, пока не нашел себе свободный. Ночной воздух был прискорбно ароматен. Он встал там в одиночестве и закурил, глядя на кончик сигареты, горящий, как огни раскинувшегося в темноте города.

Он ненавидел такие места. Одна лишь Нарцисса пользовалась выгодами его признательности; только она могла вдохновить его на мучения скуки и нервотрепки таких ночей в компании осипших пьяниц. Мало к кому в своей жизни он ощущал хоть каплю жалости, но стоическое, полное страдания спокойствие Нарциссы перед лицом взросления и отдаления Драко смиряло его, как мало что на свете. Она прекрасно перенесла охотное желание Драко провести месяц бесценного лета у дальних родственников на континенте, но когда она вскользь предложила Северусу сопроводить ее в Милан, откуда ей будет возможно аппарировать к сыну, он понял ее скрытое желание и неохотно согласился.

Это был мир Нарциссы. Сам он ненавидел быть рядом с пьяными — любыми пьяными. Он держался подальше от пабов, баров и клубов, сторонился танцев и концертов, избегал даже праздников в компании коллег. Страшнее всего был момент опознавания — когда можно было классифицировать, к какому виду пьяных относится данная личность. Для всех вокруг это был способ отвести душу, расслабиться, повеселиться; для него же напряжение нарастало все сильнее и сильнее, пока не становилось невыносимым. Он никогда не пил ничего крепче воды. Он мог принять бокал меда, вина или бренди, если ему предлагали, но никогда не отпивал и глотка. Он так и держал этот бокал, который ему всучили, в течение вечера методично уничтожал содержимое магией и единственный сохранял полный контроль над собой, с колотящимся сердцем и взмокшими ладонями наблюдая, как все вокруг деградируют — невнятно бормочут, орут, хихикают, шатаются и падают. Никто и никогда этого не замечал. Никто даже не вспоминал о нем.

Алкоголю он предпочел курение. И Темную магию, разумеется. Пожирание Смерти.

Он раздавил окурок первой сигареты и закурил вторую.

На балконе ниже двое занимались сексом. Он стряхнул пепел за перила, но его, наверное, снесло тепловатым ветром, и до них ничего не долетело.

Он всей душой, до одури ненавидел такие места. И все-таки вот он здесь.

Хотя бы это не был Хогвартс. Ему необходимо было свалить оттуда нахрен. Необходимо было побыть в обществе взрослых людей, даже если это были безответственные наркоманы и пьяницы — необходимо было провести время с хотя бы одним человеком, который, как он знал, был так же разозлен случаем с василиском и риском для одного конкретного ребенка — пусть даже они думали о разных детях.

— Как он мог, Северус? Подвергнуть опасности моего малыша, единственного ребенка, который у меня когда-либо будет! Я убила бы его, хладнокровно убила бы…

Позже Нарцисса прислала за ним официантку. Ее каштановые волосы были уложены узлом, платье мало как минимум на размер; она пахла духами и одеколоном, дымом и потом. Глаза у нее были остекленевшие и рассеянные — она что-то приняла. Он почувствовал это в ее дыхании: резкий запах раздавленных цветов. Чистокровные называли их медовыми фиалками.

Он оттолкнул ее, как только она прикоснулась к его руке, и оставил там. Пот с ее плеча испачкал его ладонь, и он, проходя через зал, вытер ее о шелковую занавеску.

— Ты же знаешь, необязательно было приходить сразу, — сказала Нарцисса, когда он нашел ее на диване в одной из карточных комнат потише. С ней сидел пожилой мужчина, которого женщины бы охарактеризовали как привлекательного и утонченного, а другой, намного моложе, смазливый и скучный в равной степени, ревниво нависал сзади. — Иначе я отправила бы за тобой официанта.

— Так ты и впрямь послала ее, — ответил Северус. — Я не был уверен, что она ищет именно меня — до того она была накачана наркотиками.

— О нет, — пробормотала Нарцисса. — Что ж, раз ты уже здесь… Джулиан, — обратилась она к пожилому, и: — Ларксон, — к тому, что помоложе, — боюсь, что на сегодня я вынуждена вас покинуть.

— Останьтесь, пожалуйста, — Ларксон изобразил страдающего недоумка.

— Схожу за твоим плащом, — сказал ей Северус, скорее, чтобы избежать мелодрамы, чем из искреннего рыцарского порыва. Он оставил лукаво усмехающуюся Нарциссу и направился в гардеробную, где нагло пробился в начало очереди. Когда он вернулся, Джулиан умело лишил Ларксона шанса помочь Нарциссе накинуть плащ, и она одарила обоих прощаниями — нежными и блистательными, предоставив молодому унывать, а пожилому — посмеиваться над ней.

— Уверяю, я ничего девушке не давала, — проговорила Нарцисса, когда они ушли. — Она выглядела… дружелюбно. Только поэтому я ее и послала.

Северус хмыкнул.

— Спасибо, что провожаешь меня, лапушка, — Нарцисса просунула руку ему под локоть. — Я знаю, как ты этого не переносишь, но обещаю все компенсировать. Может, стоит сходить в клуб? У меня есть обширный круг знакомых, над которыми ты можешь безнаказанно поизмываться.

Предложение измывательств было соблазнительно, к тому же он знал, что Нарцисса ушла из казино только затем, чтобы пойти куда-нибудь еще, так что он согласился. Нарцисса поцеловала ему руку, и они пошли дальше прогулочным шагом — точнее, прогуливалась Нарцисса, а Северус приноравливался к ее поступи. Он не был уверен, что хоть раз в жизни расслаблялся достаточно для прогулок.

Несмотря на ночное время, магический квартал Милана нельзя было назвать полностью темным. Обрывки черноты, настолько глубокой и тихой, что они прямо излучали концентрированную тайну, перемежались со взрывами ошеломительного света и звука. Иногда они встречали людей, которых Нарцисса царственно приветствовала, прочих миновали, ни удостаивая ни слова, ни взгляда. В волосах Нарциссы, на ее шее и руках блистали драгоценности; под распахнутыми полами плаща во мраке светилась брошь с голубыми бриллиантами. Ограбления Нарцисса, однако, не боялась. Она путешествовала с Северусом не потому, что нуждалась в защите — ей нужно было лишь сопровождение, так как дочь Блэков никогда не перенесла бы бесчестья путешествия в одиночестве.

— Как Люциусу нравится Брюссель? — спросил он с иронией. Его рука в кармане напряглась при воспоминании о дрожи от примененных им заклятий — там, на лестнице, после того как домовик попытался выставить Люциуса.

— Совершенно не нравится, — пальцы Нарциссы, лежавшие на его руке, сжались; ногти царапнули сквозь ее перчатку и его рукав. — Насколько я поняла, мать очень недовольна им, бедняжкой, — он подверг опасности преемственность рода.

«Ее недовольство даже рядом не стояло с моим».

— Не уверен, что я хоть раз видел его мать действительно недовольной. Ее волосы становятся змеями, а взглядом она обращает в камень?

— Да, полагаю, что-то в этом роде, — улыбка Нарциссы блеснула, словно ее брошь.

«Что ты делаешь, Северус?»

«Показываю тебе цену амбиций».

Дамблдор тоже был бы очень им недоволен, если бы узнал. Северус едва не признался ему в содеянном — просто чтобы заставить его себя почувствовать настолько же преданным и разочарованным, как он сам в то Рождество. Но Дамблдор мог бы снять заклятия, а Северус наложил их не только для собственного удовольствия.

Люциус не вспомнит, что с ним сделали, а сами заклинания не отслеживаемы. Если… когда Темный Лорд вернется и начнется гонка за его одобрением, девочке будет угрожать на одного Пожирателя меньше.

— И все лишь бы не дать хода магглозащитному законопроекту этого убогого циркового уродца, Арнольда Уизли, — с цивилизованной брезгливостью проговорила Нарцисса. — Люциусу надо было просто отравить предателя крови и не вмешивать в свои дела моего сына.

— Я убежден, что он даже не подумал, что один из оставленных Темным Лордом предметов может повредить настолько чистокровному ребенку, как Драко, — ответил Северус и про себя добавил: «Мудила безмозглый».

— Люциус — жопа бабуина, — холодно отозвалась Нарцисса. Использование подобных просторечных вульгарностей поразило бы три четверти ее знакомых по самые гланды, но он слышал от Нарциссы слова и похуже. Большинству из них он сам ее научил. — Он даже не знал, что делает этот мерзкий дневник. Призвать василиска, Мерлина ради — да как Драко мог быть при этом в безопасности?

Но в этом же весь Люциус, подумал Северус. Сперва творит все подряд, лишь бы вырваться вперед, а потом ловит лбом последствия.

В данном случае — последствия… недовольства самого Северуса.

— Двенадцать лет назад он ничему не научился, — продолжила Нарцисса. — Он думает, что Темный Лорд исчез.

Северус ощутил на себе ее взгляд, но отвернулся. Он глядел на черные стекла витрин закрытых магазинов, чувствовал густую волну аромата жасмина от кустов, взбирающихся по стене ночного ресторана. Пальцы Нарциссы снова на мгновение напряглись.

— Северус, как ты думаешь, он мертв?

— Полагаю, события этого года доказывают обратное, — ответил он, не встречаясь с ней взглядом.

— Но ведь эта девочка, Поттер, уничтожила то, что было в дневнике.

— Да, — он не рассказывал ей про Квиррелла. Это было бы слишком опасно, да и зачем лишний раз ее беспокоить. — Но Дамблдор не верит, что с ним покончено. И какого бы низкого мнения ты ни была об этом человеке, — добавил он, когда она издала негромкий пренебрежительный звук, как бы дурно мы оба иногда о нем ни думали, — в прошлом он никогда не ошибался насчет Темного Лорда.

В этом году он тоже оказался прав: дух Темного Лорда действительно завладел ученицей и принудил ее творить зло. Он был полностью прав. И с Квирреллом тоже.

Единственное, в чем Дамблдора его интеллект подвел — Гарриет Поттер.

* * *

Гарриет никогда раньше не была в Уотерстоунс. Тетя Петуния и дядя Вернон не читали беллетристику: они считали, что количество противоестественных вещей в ней непереносимо для здравомыслящего человека. Всю дорогу этим ясным летним вечером родители Гермионы спорили о преимуществах библиотек перед книжными магазинами. Джин считала, что лучше сберечь деньги и поддержать местные библиотеки, а Дэниэл говорил, что приобретение книг полезно для души.

— Это же как играть с чужим питомцем вместо того, чтобы завести своего, — заявил он.

— Они всегда так, — шепнула Гермиона Гарриет. Они шли впереди. — Куда бы мы ни пошли — в книжный или в библиотеку.

Но потом они добрались до магазина, и Гарриет была просто потрясена всем этими книгами. Библиотека Хогвартса была огромная, но, откровенно говоря, жутковатая — из-за этих толстых мрачных гримуаров и мадам Пинс, сердито поглядывающей из-за своего стола. Но здесь книги были веселыми, беспорядочными, хаотичными — и до чего же их было много.

Прогуляв, как ей показалось, несколько веков, начитавшись удивительных названий вроде «Мило и волшебная будка» и «Левая рука Тьмы», она забрела в очень познавательный отдел.

— Эй, Гермиона… погляди…

— Что там?

— Просто погляди.

В проходе показалась покачивающаяся стопка книг с Гермиониной густой шевелюрой. Гарриет предполагала, что где-то там скрывалась и сама Гермиона, но кроме волос и книг ничего видно не было.

— Ты что, собираешься все это купить? — спросила она в восторге. — Обошла весь магазин?

— Ну конечно нет, весь не обошла, — Гермиона присела на корточки, чтобы осторожно сгрузить стопку на пол. — В этом отделе, например… — она смерила обложки (в основном розовые) взглядом, полным презрительного превосходства. — Здесь для меня точно ничего нет. А ты-то что тут делаешь? Это же женские романы.

— Правда? — Гарриет демонстративно взглянула на обложку книжки, которую она держала в руках — на ней женщина с желтыми волосами, плещущимися на ветру, как раз собиралась вывалиться из платья прямо на руки потерявшему рубашку парню. — Эта обложка вдруг стала намного понятнее.

— О, ха-ха, — Гермиона закатила глаза. — Надеюсь, ты не это хотела мне показать.

— Не сомневайся, это самое, — Гарриет перевернула книгу и прочла низким прочувствованным голосом: — Не заставляй меня тебя любить, прошептала она, и ее непреклонный взгляд убеждал Таннера в серьезности этих слов, даже когда ее податливое тело уже отзывалось на его обжигающие поцелуи.

— Буэ, — сказала Гермиона, и выражение ее лица стало точно у Снейпа при виде Невилла. — Что за чушь.

— Называется «Невеста страсти», — с непроницаемым лицом ответила Гарриет. — Они оба — добровольные узники своей страсти. Она жаждет отдаться невыразимому наслаждению его объятий.

— Пожалуйста, скажи, что ты не собираешься ее покупать, — Гермиона принялась разбирать свои книги — все они были толстыми и со строгими обложками.

— Покоренная его страстью, она стала заложницей любви, — прочла Гарриет. — Точно куплю.

Гермиона недоверчиво покачала головой.

— Гилдерой Локхарт, — лениво произнесла Гарриет.

Гермиона порозовела.

— Ой, заткнись, — пробурчала она, раскрыла книгу и спрятала за нее лицо.

* * *

Клуб Нарциссы тоже был украшен бархатом, позолотой и хрусталем. До конца ночи ему стоит ждать мигрени.

— Вон там Бленкинсопы, — шепнула Нарцисса, раскрывая веер — невероятно эфемерное сооружение из кружев. — Пойдем к ним? Им не повредит, если ты их немножко словесно обкорнаешь.

И Нарцисса повела их через выряженную толпу — так умело, что казалось, будто это он ее ведет, но вдруг остановилась и втянула воздух.

— Корнелиус, — сказала она. Она это буквально выдохнула, и на мгновение Северус ощутил, как ее пальцы стиснули его руку. Но ее беспокойство было настолько неуловимым, что даже самый остроглазый светский лев ничего бы не заметил; Северусу помогло только то, что он очень хорошо ее знал — и еще знал, почему Нарцисса бледнеет и заикается при виде Корнелиуса фон Риттера.

Все звали его Барон. Технически так оно и было, хотя размер его состояния соответствовал скорее герцогу. Он был последним из знаменитого австрийского рода, которому некогда принадлежала половина Европы, и он дважды едва не стоил Нарциссе всего.

— Он тебя не видел, — ответил Северус, притворяясь, что богатство окружающих его совершенно не трогает.

— Мне надо его поприветствовать, — шепнула Нарцисса. Оба говорили настолько тихо, что никто вокруг этого не замечал. — Если я этого не сделаю, возникнет слишком много вопросов.

— Он ничем тебя не скомпрометирует.

— Разумеется нет, дорогой, — голос Нарциссы был то ли тоскливый, то ли обиженный. — Ты же отлично знаешь, что я не из-за этого… Карлотта, милейшая Карлотта, как ты поживаешь?

Карлотта, кем бы она ни была, носила платье до того невыносимого лаймового цвета, что Северусу пришлось отвернуться, спасая зрение. Естественно, его взгляд тут же упал на Барона фон Риттера, которого частично закрывала толпа болтливых женщин, чьи головы украшали страусиные перья. Барон был не слишком высок, так что Северус его бы и не заметил, не укажи на него Нарцисса: страусиные перья почти полностью скрывали его из виду.

Но потом одна из страусиноголовых женщин уронила сумочку и наклонилась ее поднять, дав Северусу возможность свободно рассмотреть объект единственной разрушительной любовной связи Нарциссы (если не учитывать Люциуса с его пожирательскими делами), и Северус пожалел, что проклятая баба наклонилась.

— Черт, — сказал он.

Нарцисса, вероятно, услышала, потому что с совершенно естественной любезностью отослала Карлотту и обернулась к нему.

— Что, дорогой?

Он обдумал, стоит ли промолчать, но Нарцисса обладала упорством стальных тисков. Если она потащит его встречаться с Бароном, она все равно все выяснит.

— С фон Риттером женщина, — прямо ответил он. Хотелось поскорее с этим закончить и не терять время. — Она раньше работала у Мелисандры.

Мгновение Нарцисса выглядела искренне изумленной; потом метнула быстрый взгляд на Барона, который наклонил голову к женщине с узлом темных, глинистого оттенка волос. Когда он видел ее в прошлый раз, ее волосы были эффектного темно-рыжего цвета. На самом деле она совсем не была похожа на Лили, но ее волосы оказались достаточным поводом предпочесть ее остальным.

— Когда? — спросила Нарцисса. Вопрос был настолько уклончивым, что он не сразу догадался, что именно она хотела узнать.

— Не меньше семи лет назад. Она никого долго не держит, — именно так: некий оттенок свежести был важнее всего в бизнесе, который именно свежесть уничтожал так же быстро и неизбежно, как луна притягивает приливы.

— Что же, — лицо Нарциссы было томным, но, когда она распахнула веер, Северусу померещился свист падающей гильотины. — Как я вижу, за это время она многого достигла. Пойдем поздороваемся, лапушка моя.

Северус чуть не спросил: «А может, не надо?» — но с таким же успехом можно было спорить с Дамблдором. Он привык к унижению. По крайней мере, он сам достаточно его испытал.

Способ Нарциссы «ходить здороваться» был, однако, окольным. Она обошла комнату по кругу, часто приближаясь к кучкам людей для обмена приветствиями с родственниками, в равной степени дальними и презираемыми, так что менее знакомый с ней человек посмел бы надеяться, что до конца вечера она не доберется до Барона и… он был абсолютно уверен, что в прошлый раз она назвалась «Флоривет». Это наверняка даже близко не было ее настоящим именем. Но эти двое были целью Нарциссы, а ей лишь дважды в жизни серьезно помешали. Рано или поздно они должны были дойти до Барона и Бывшей Флоривет.

И дошли. Или, точнее, Барон дошел до них.

Северус почувствовал на плече чужую руку, что было удивительно в этом месте, где с ним всегда обращались, как с сырным клещом-переростком.

Обернувшись, он обнаружил Барона, улыбающегося тепло, довольно и приветливо.

— Мастер Снейп, — произнес он, протягивая руку. — Сколько лет, сколько зим.

Флоривет отцепилась от руки Барона, и правильно сделала. По ее лицу Северус понял, что она его узнала. Что ж, наверное, он был достаточно жалок и уродлив, чтобы запомниться. Она была одета по итальянской моде, с завышенной талией и глубоким декольте, потемневшие волосы собраны свободными мягкими кудрями. Этот цвет ей откровенно больше шел, чем рыжий.

Она улыбнулась ему легкой, тайной улыбкой, и это объяснило Северусу, что, в какой бы роли она тут ни была, то уж точно не как скромная и пристойная компаньонка Барона.

— Миссис Малфой, — Барон отпустил ладонь Северуса, принял руку Нарциссы и поклонился с учтивой грацией. — Слышал, в казино вас преследовал успех.

— Лорд фон Риттер, — Нарцисса сделала легкий реверанс. — Уверена, вы не станете возражать — вышло прекрасно.

Может быть, она подразумевала игру, а может — что угодно еще. На самом деле, вполне могло оказаться, что она говорит одновременно о трех вещах, а то и больше.

— Позвольте представить вам мою спутницу, Оливию Лакурт, — сказал он, и Бывшая Флоривет склонилась перед Нарциссой в глубоком реверансе, до того смиренном, словно она была дочерью торговца, представленной Марии Антуанетте.

Остаток разговора шел в основном между Нарциссой и Бароном. По крайней мере, вся его словесная часть — Северус симулировал интерес к лепному потолку, а Флоривет-Оливия до упора изображала элемент декора и молчаливую спутницу. Он не знал наверняка, что рекомендует этикет при повторной встрече со снятой семь лет назад высококлассной проституткой, но он так или иначе был полным бездарем в этикете.

Когда Барон и Нарцисса решили, что они достаточно наговорились для подобающего приветствия (никак при этом не упомянув замятый четырнадцать лет назад скандал), они разошлись, освободив Северуса из бесконечного заточения. Хотя бы из одного из заточений.

— Разве она не прелесть? — спросила Нарцисса, хотя она, возможно, могла бы сказать «больная девка». Она лениво взглянула вслед Барону, томно обмахиваясь веером. — Была ли она хороша, когда ты с ней познакомился?

— Приемлема, — большего он все равно не мог вспомнить. Он никогда особенно не наслаждался такими знакомствами. Разве что на телесном уровне, а тот быстро сходил на нет.

— Ты неисцелимый романтик, голубчик, — Нарциссе, казалось, стало слегка смешно.

— Она обо мне сказала бы и того меньше, — конкретно это Северуса действительно не заботило.

— Знаешь, — Нарцисса снова постучала по нему веером, — тебе полагалось получить удовольствие, Северус. Правда, я никому не расскажу, что тебе удалось повеселиться четверть часа семь лет назад.

— Жутко хочется курить, — сказал он вместо ответа.

— Мерлин, и мне, — и они пробрались через клуб к одному из многочисленных балконов.

Он зажег сигарету ей, потом себе, вспоминая, как ему было одиннадцать, а Нарциссе шестнадцать, и она ходила с ним за теплицы, где он прятался, когда с ним не было Лили — чтобы покурить и поненавидеть мир и все, что в нем было (кроме Лили). Нарцисса подкупала его дорогим шоколадом, просила научить ее курить, изучала маггловские ругательства; в ней сплетались две отдельных стороны — одна хотела заполучить Люциуса Малфоя и женить его на себе, а вторая была пошлой и испорченной.

Тридцативосьмилетняя Нарцисса выдохнула дым в сторону городского горизонта, сияющего электрическими огнями. В отличие от многих людей, которых Северус знал ребенком (слишком многих), Нарцисса выросла именно такой, какой всегда хотела стать.

— Я зануда, — сказал он, выкурив сигарету до половины. Это, правда, не заняло много времени — он затягивался, как приговоренный в двух шагах от расстрельной команды.

На лице Нарциссы проступило веселье, едва различимое в сумрачном перемежении теней и света.

— Ну и как мне полагается на это отвечать? Если я стану это отрицать, ты меня высмеешь, а подтвердить было бы жестоко.

— Ты любишь быть жестокой.

— К остальным — разумеется, — Нарцисса не рассмеялась, потому что смех — это вульгарно и обывательски, но он все равно звучал в ее голосе. — Как и ты, лапушка моя.

— Разумеется, — ответил он, что было истинной правдой и зажгло в ее глазах огонек.

Некоторое время они курили вместе на балконе. Нарцисса заказала себе стакан охлажденного джина, и они говорили обо всяких пустяках. Драко нравилось на каникулах у тех дальних родственников с континента, чьих юных дочерей Нарцисса не слишком ненавидела. Она уже присматривала подходящую невестку. Люциус прислал подхалимское письмо, на которое она, возможно, соизволит ответить через неделю, а может, дней через десять. Она спустила в казино шестнадцать тысяч галлеонов и выиграла семнадцать тысяч пятьсот шестьдесят. Ларксон тоже написал ей письмо, полное неподобающих сантиментов и предложений, которые были бы весьма занятны, если бы свежесть воспоминаний о встрече с Бароном не мешала всему в этом роде, пусть и более юному, вызвать что-либо значительнее иронии.

Одна из причин, по которым Северус всегда принимал приглашения Нарциссы сопровождать ее в очередной серии нудных вечеринок и казино, была в том, что благодаря им Хогвартс казался более далеким. С одиннадцати лет десять месяцев в году вся его жизнь проходила в этом месте; в месте, которое он звал домом чаще, чем любое другое, но в котором было столько обязанностей и напоминаний прошлого, столько разбитых надежд и закосневших кошмаров; в котором давящее одиночество смешивалось с неизбежным до фобии присутствием людей. Там он был учителем, родительской фигурой для двух сотен детей, педантичным тираном и жалкой старой развалиной ста восьмидесяти с лишним лет. Его жизнь уходила на то, что его вообще никогда не интересовало, но он сам загнал себя в этот угол двенадцать лет назад.

Как часто ему казалось, что его жизнь — та, которую он должен был вести — уплывала от него, снесенная в океан потоком его наихудших решений; что жизнь, которую он должен был вести, которую он мог рассмотреть издалека, всегда оставалась слишком далеко, чтобы к ней прикоснуться. Иногда ему казалось, что он так и не стал взрослым, потому что выбрал судьбу, отрезавшую его от многого, что связано со взрослой жизнью — от любви, брака, детей, даже всяких безответственных поступков, которые совершают взрослые люди. Его окружали подростки, но он не был педофилом, так что даже милосердие страсти и влюбленностей было для него чуждо. Он периодически занимался сексом, но только с высококлассными шлюхами и только за пределами Англии, потому что британская проститутка с большой вероятностью могла оказаться одной из его учениц, а ученики, как бывшие, так и настоящие, для него были существами совершенно бесполыми. Но это был всего лишь способ сбросить напряжение.

Он существовал на самом краю истинного общества Нарциссы, но отсюда Хогвартс был достаточно далек, чтобы он испытывал от этого облегчение. Даже среди прочих преподавателей Хогвартса он не чувствовал себя взрослым, возможно, потому, что они знали его учащимся и так и не начали думать о нем иначе. И, разумеется, он не слишком им нравился. Да и мало кому он нравился. Не похоже, чтобы он мог этого добиться от них, даже если пытался.

Нарцисса накрыла его руку своей. Ее ладони всегда были сухими и прохладными.

— Так, постарайся не сбросить меня с балкона за то, что я скажу, мой дорогой, — начала она с весьма заметной робостью, — но я считаю, что тебе пора всерьез задуматься о женитьбе.

Северус уставился на нее. Нарцисса спокойно выдержала его взгляд. Ее зрачки в сумраке настолько расширились, что, казалось, полностью вытеснили светлую радужку.

— Мне показалось, что ты не захмелела.

Она не закатила глаза — это было слишком по-плебейски, — но оттенок эмоции был тот же самый.

— Нет, и ты это знаешь. Не переводи разговор, хороший мой.

— Я не перевожу разговор, я не верю своим ушам. За этим заявлением тысяча нелепостей, но начну я вот с чего: на ком, Бога ради, мне предполагается жениться?

— У меня на уме никого нет, — с извечной своей невозмутимостью отозвалась Нарцисса. — Я просто думаю, что тебе пора взвесить… будущие возможности.

— Мерлина ради, зачем? — решился он спросить.

Нарцисса изучающе на него поглядела.

— Ты уникальный человек, дорогой Северус. — Он фыркнул. — Это так, — продолжила она умиротворенно. — Большинству людей либо нужны другие люди, либо нет; каждый следует предназначению. Тебе же… Полагаю, ты один из тех, кто выбирает одиночество, потому что не может быть с теми, чье общество ему действительно приятно.

— Я ненавижу людей, — сказал он. Это не было настоящим ответом, но он терпеть не мог, когда его подвергали психоанализу. — Это раса бесполезных кретинов.

— Да, — Нарцисса погладила его руку. — Но кое-кто тебе нравится. Их в мире исчезающе мало, но они есть.

Он помассировал переносицу.

— Учитывая, что даже болтливым социальным паразитам достаточно сложно найти кого-нибудь, на ком они хотели бы жениться и кто хотел бы выйти замуж за них, мои шансы в достижении той же цели бесконечно малы и могут быть признаны отсутствующими.

— Что ж, — Нарцисса пожала плечами — не так, как будто отказалась от вопроса, а с видом «будь что будет». — Кто знает. Тебе нужна всего лишь удача. Для каждого из нас все в итоге упирается в нее.

— Я никогда в жизни не был удачлив. Поэтому я не играю в азартные игры.

Она покачала головой, замерцав серьгами.

— О, дорогой, большинство игроков худшие неудачники в мире. Ты не играешь потому, что веришь в глубине души в неизбежный проигрыш.

У Северуса что-то оборвалось внутри. Она сказала это почти игриво, но это была сущая правда, и где-то там, под светлой поверхностью ее голоса, была глубинная уверенность.

— Мсье? — скромный голос официанта умело просочился в их молчание, почти его не потревожив. Двумя руками он держал поднос с одиноким конвертом.

Воспоминание о таком же письме, попавшем к Северусу в прошлом году в то же время и тем же способом, резко просигналило в его сознании. Это письмо, однако, было адресовано не Дамблдору, а ему самому. Его имя, написанное знакомым, с завитушками, почерком Дамблдора, темнело на пергаменте.

Он разорвал конверт и вытряхнул записку. В ней была всего одна строка:

Сириус Блэк бежал из Азкабана.

Ремус работал барменом в убогом кабаке, когда Альбус Дамблдор снова вошел в его жизнь.

Даже впоследствии ирония этой ситуации в некоторой степени его забавляла.

Бар был безымянный — просто бар, возможно, потому что это был единственный бар, доступный его посетителям к югу от «Кабаньей головы» — и даже «Кабанья голова» считалась респектабельнее, чем бар. Ремус всегда ощущал, что «Кабанья голова» пользовалась безусловным деревенским уважением, пусть даже только внешним; в деревне следишь за собой, потому что все знают все обо всех, а Всякое Пришлое — всегда не к добру. Но в Лондоне никто и ничего ни о ком не знал, потому что никто не хотел, чтобы знали о нем самом; так что вместо прохладной подозрительности бар густо наполняли миазмы «отвали-не-твое-дело». Таких людей магический мир пережует и выплюнет, а с некоторыми это уже случилось. Это было единственное место, где Ремус мог продержаться на работе сколь угодно долго, чего и добивался с помощью точных построений лжи. Хозяин заведения, Дариус, до того привык, что работники порой пропадают, не сказав ни слова, только чтобы позже вернуться, что запланированные исчезновения Ремуса и его привычка возвращаться в синяках и ссадинах не казались чем-то подозрительным (пока Ремус разнообразил график). Ему помогали несколько человек, с которыми в иной ситуации он никогда не стал бы иметь дел, но он просуществовал достаточно долго, чтобы не только пережить значительную часть моральной брезгливости, но и окончательно забыть предполагаемые списки людей, с которыми он не хотел бы иметь дел.

Все равно он уже был знаком с большинством из них.

В тот вечер, когда вернулся Альбус, Ремус страдал от общества одного из своих подельников, Мундунгуса Флетчера. По крайней мере, страдал от его аромата. Он был очень рад, что байки про тонкое обоняние оборотней — полный бред.

— Ну вот, — говорил Флетчер, пытаясь перегнуться через стойку, но не преуспевая в этом, потому что весь предыдущий час пил дешевый огневиски — того сорта, что от него немеет небо и ссыхается язык, — давай, короче, не пожалеешь.

— Мундунгус, — любезно ответил Ремус, стараясь не дышать, — я не дам тебе прикрывать меня в полнолуние. Ты выгребешь все наличные из кассы и выпьешь все запасы под стойкой еще до того, как Дариус откроется, так что он обнаружит тебя в отключке с полными карманами галлеонов и потащит прямиком в Азкабанчик.

— Тут ты прав, приятель, — Флетчер уныло улыбнулся. После чего, не изменившись в лице, мягко свалился с табурета назад и больше не поднимался.

Ремус отправил его стакан в раковину, стер следы огневиски с выщербленной деревянной стойки и закинул в кассу несколько собственных кнатов, так как знал, что за предыдущий стакан Мундунгус расплатился собственноручно раскрашенной галькой.

— Что, так его и оставишь? — спросила с любопытством молодая женщина. Точнее, молодым был ее голос, но не лицо и не волосы, падавшие ей на плечи выцветшим розовым мочалом. Глаза у нее косили, словно она хотела поглядеть в обе стороны сразу. Она выглядела до того мерзкой каргой, что казалось, что у ее бородавок тоже были бородавки, но что-то заставило Ремуса заподозрить, что это маскарад, созданный очень качественной иллюзией.

— Ему не повредит отдохнуть, — Ремус не улыбнулся ей, так как однажды уже улыбнулся здесь не тому человеку и отделался всего лишь опаленными бровями только благодаря тому, что успел пригнуться. — Вас не затруднит особенно сильно запинать его под стойку? Ему будет лучше спаться здесь, где по нему буду ходить только я.

Карга показала в радостном оскале несколько покосившихся зубов.

— Сильно затруднит или сильно запинать?

— Да.

— О, ха, — ответила она, весьма добродушно для карги. Однако достала палочку и отлевитировала Флетчера через стойку, не слишком бережно скинув его на сторону Ремуса. Флетчер хрюкнул во сне, перевернулся и захрапел так, что задрожали стоявшие у земли бутылки.

— Ура. Итак, чего вам?

— Только не того, что он пил, — сказала добродушная карга. — Я с улицы перегар унюхала. Умеешь делать вермут карнасси?

Это был старомодный напиток — пряный коктейль, который пили чистокровные леди определенного класса и возраста. Вопреки зубам и косоглазию (как обычно, чрезмерным), напиток в образ не укладывался.

— Это заказ? — он приподнял брови, насмешливо и скептически. — Или вы просто спрашиваете?

— Ой, да ладно, — она снова показала в улыбке кривые зубы. — Хватит умничать, давай уже чертов стакан.

— Да, мэм, — он постарался припомнить, как делала этот напиток Андромеда Тонкс в тот год, когда Сириус взял Ремуса и Джеймса на встречу с ней. — Скажите, правильно ли получилось, — он поставил стакан перед каргой, качнувшейся на барном стуле, — или нет.

— Сущая дрянь, — она почмокала губами, — так что, пожалуй, правильно.

Он не потрудился спрашивать, зачем она его заказала, если он ей не нравится. Вместо этого он сложил руки на стойке и оперся на них.

— Хотите совет? — тихо спросил он.

Она наклонилась вперед, кажется, невольно.

— Какой? — отозвалась она так же тихо, и ее раскосый взгляд переместился от его глаз к губам (ну, по крайней мере, половина взгляда).

— Три кривых зуба — немного чересчур, — прошептал он.

Она уставилась на него. Потом провела языком по зубам.

— Как…

— Похоже на маскировку, — извиняющимся тоном ответил он.

— Вот блин, — она вздохнула. — Слушайте, ничего, если вы откажетесь, но не могли бы вы притвориться, что я самая супер-пупер убедительная карга из всех, что вам попадались?

— Как изволите, — удивился он.

— Я на практике, — громким шепотом пояснила она.

— Ни слова больше, — сказал он и выпрямился.

Именно во время этой небольшой паузы он обнаружил, что часть бара у двери странно затихла. К тому времени, как Ремус это заметил, тишина расползлась по всей комнате. Подняв взгляд, чтобы узнать кто — или что, в подобном-то заведении — могло войти, он увидел на пороге улыбающегося ему Альбуса Дамблдора, сияющего пурпурно-золотой мантией. Дешевые чары висевшего снаружи фонаря озаряли оранжевым края его шляпы и волны серебряно-белых волос.

— Альбус, — тупо сказал Ремус. Они не разговаривали больше десяти лет.

Карга повернулась на своем табурете и подавилась.

— Ремус, — Дамблдор, приблизившись, потянулся через стойку и обеими ладонями пожал руку Ремусу, взяв его при этом за запястье в старом римском приветствии (хотя Ремус знал, что оружия он не ищет). — Как всегда, приятно с тобой встретиться.

Дамблдор не стал говорить, что он хорошо выглядит — упущение, за которое Ремус был ему благодарен, так как сознавал, что выглядит плохо.

— И поразительно, должен признать, — Ремус вымучил очень кривую улыбку. Дамблдор, по крайней мере, не попытается его за улыбку проклясть.

— Я бы написал, — ответил Дамблдор, — но, так как я в любом случае намеревался зайти, это показалось мне лишним трудом для бедных сов Хогвартса — а Фоукс, к сожалению, как раз находится посреди фазы полового созревания. Боюсь, я не могу пока на него положиться.

Ремус невольно рассмеялся.

— Он напоминает мне… — но не смог остановить смех, потому что больше никогда не произносил это имя вслух.

Он взглянул на каргу. Та, казалось, примерзла к месту. Когда Дамблдор обернулся к ней с любознательной улыбкой, она булькнула и сбежала, споткнувшись об стул.

— Твоя знакомая?

— Просто клиент, — Мундунгус издал с пола пронзительный всхрап.

— Ну, тогда и я тоже побуду клиентом, — радостно сказал Дамблдор и уселся на стул у края стойки. — Думаю, что у тебя здесь нет выдержанного на дубе меда?

— Вы с каргой заказали самые утонченные напитки за все время работы этого бара. Я всерьез полагаю, что Дариус разливает в бутылки из-под огневиски скипидар.

— Что ж, — улыбнулся Дамблдор, — удача сопутствует смельчакам.

«Удача сопутствует тем, кто больше числом и лучше организован», — подумал Ремус, но промолчал. Он, как правило, держал циничную сторону своей натуры скрытой. Какого оборотня люди скорее стерпят: радушного, без видимых следов уныния, или пессимистичного циника, якшающегося с преступниками и отбросами общества?

Дамблдор принял стакан огневиски и, не моргнув глазом, отпил половину.

— Крепко, — задумчиво произнес он. — Не уверен, что даже Аберфорт предлагает что-нибудь сопоставимое.

— Он славится способностью одним глотком отправлять в нокаут. Вы покрепче многих, Альбус.

Дамблдор улыбнулся.

— Хотелось бы мне, чтобы это был дружеский визит, — сказал он, очевидно намекая, что это не так. — Нам очень многое нужно обсудить, и ты заслуживаешь гораздо большего, чем беглый разговор — но, к сожалению, пока он будет именно таким. Мне многое надо сделать, и срочно.

Ремус просто кивнул. Дамблдор сложил руки на стойке и мгновение смотрел на него в молчании — не то чтобы медля, а словно подготавливая их обоих к тому, что должно было быть сказано. Пульс Ремуса не ускорился от беспокойства, ладони не вспотели, сам он не шелохнулся. Он с самого первого взгляда на лицо Дамблдора понял, что дело серьезное.

— Сириус Блэк бежал из Азкабана, — сказал Дамблдор.

Несколько секунд Ремус смотрел на него. Вот теперь его сердце застучало быстрее. Руки похолодели, в живот опустилась тяжесть… но не от страха. И не от отчаяния. Такие эмоции парализовали бы его. Это же… это было нечто иное.

— Боже правый, — как всегда в тяжелые минуты, он вернулся к маггловским выражениям, которыми пользовалась его мать. — Как?

— Насчет этого мы не можем быть уверены, — ответил Дамблдор без улыбки и огонька во взгляде. — Как и насчет его местонахождения. Ремус. Ты понимаешь, что я не собираюсь тебя подозревать или предполагать какой-либо скрытый злой умысел, но есть ли хоть какая-то возможность, что ты знаешь, чем он воспользовался для побега или где он может быть?

У Ремуса до того занемело все тело, что он смог только покачать головой — вся кожа онемела, но сердце и кровь тяжко пульсировали.

— Я так и думал, — кивнул Дамблдор. — Что подводит нас ко второй, хотя и связанной с предыдущей, причине моего визита. Я хочу предложить тебе место преподавателя защиты от темных искусств в Хогвартсе.

Ремус в прямом смысле разинул рот.

— Мне нелегко пойти на это, — Дамблдор поднял руку, словно чтобы предотвратить любые возражения, которые мог высказать Ремус; но Ремус был слишком ошарашен, чтобы хоть что-то сказать. — Ради твоего же блага — проклятие на этой должности существует. Ты прослужишь самое большое год, причем некоторые из преподавателей лишались этого поста одновременно с жизнью. Но у меня есть серьезные причины полагать, что Сириус Блэк станет преследовать свою крестницу, и в этом случае мне понадобится твоя помощь.

— Вы считаете, что Сириус бежал из Азкабана, чтобы убить Гарриет, — повторил Ремус. На мгновение ему представился Джеймс, оттаскивающий ее от камина в тот день, когда она научилась ползать. Она впервые поползла в тот момент, когда в доме с ней были только они двое, и Джеймс очень переживал, что Лили расстроится, что все пропустила, так что они никому ничего не рассказали и позже вечером, когда она поползла опять, притворились, что это первый раз.

— Не могу предложить другого объяснения, — ответил Дамблдор. И если такой мозг, как у него, не смог найти других вариантов, кто такой Ремус, чтобы спорить?

То, что сделал Сириус, всегда казалось неправильным. Всегда казалось, что он бы так не поступил. И сейчас, двенадцать лет спустя, в это не верилось, несмотря на то что Ремус так привык, что при воспоминании о Сириусе у него горько сжимается сердце, что, наверное, если бы его вскрыли, сердце уже оказалось бы скукожившимся в плотный узел. Но все-таки он это сделал, и Ремус в нем глубоко ошибался — так что кто знает, имели ли когда-нибудь поступки Сириуса смысл?

Все равно он уже должен был сойти с ума после двенадцати лет в Азкабане.

— Может быть, ему просто захотелось, наконец, на свободу, — сказал он медленно.

— Это возможно, — признал Дамблдор. — Но почему именно сейчас? Мне кажется, что момент выбран не случайно, хотя я и не могу понять мотивов. И, согласно докладу дементоров, — темнейшее чувство пробежало по его лицу, — он говорил во сне: «Она в Хогвартсе».

Ремус потер лицо ладонью.

— Боже правый, — сказал он снова. — Разумеется, я ее приму. В смысле, должность преподавателя защиты.

— Хорошо, — улыбка вернулась к Дамблдору, и он взял руку Ремуса, как для приветствия, но не сжимая. — Это сняло груз с моей души. О… Я собирался предложить еще один аргумент. Можешь считать его бонусом за твою достойную уважения доброту. Тебе доводилось слышать об аконитовом зелье? Его совсем недавно представили публике…

— Необычайно дорогое и почти недоступное для получения? — закончил за него Ремус. Он следил за предварительными прогнозами уже восемь лет, с момента публикации. — Думаю, звучит вполне знакомо.

— Что ж, — Дамблдор блеснул глазами. — Так получилось, что я… скажем так, прижал его к ногтю, если позволишь так выразиться и не станешь об этом распространяться… и у меня в штате оказался один из ведущих в Британии экспертов по зельям, которого мне удалось обязать это зелье готовить. Если это тебя интересует, конечно.

У Ремуса буквально пошла кругом голова.

— Мерлин… да, конечно, интересует. Альбус, это восхитительно, я даже не знаю, как…

— Ну, если учесть, что ты согласился на эту должность, — весело произнес Дамблдор, — ты уже меня отблагодарил наилучшим возможным способом. Спасибо, мой мальчик. Ты оказал мне — и детям, разумеется — большую услугу, — он встал; у Ремуса от недоверия все еще кружилась голова. — Можешь приезжать в Хогвартс, как только будешь готов, однако, конечно, раньше первого сентября.

— Конечно, — как попугай, растерянно повторил Ремус. — Альбус… Директор… спасибо.

Они снова пожали друг другу руки. В этот раз Дамблдор удержал и обе его руки, и взгляд.

— Если вспомнишь что-нибудь, что может нам помочь найти Блэка, — сказал он, — или разгадать его мотивы, сообщи мне. Даже посреди глубокой ночи. Разменяв вторую сотню лет, я обнаружил, что сон мне почти не нужен.

— Конечно, — снова повторил Ремус. И еще раз: — Спасибо.

Дамблдор в очередной раз улыбнулся и ушел. Дверь за ним тихонько закрылась.

Ремус не помнил, как провел следующие несколько минут — или, возможно, часов. Он следовал привычному вечернему распорядку, почти ничего не замечая; его сердце и голова были до того переполнены, что грозили лопнуть. Последний раз, когда он видел Гарриет… Похороны Лили и Джеймса… Последняя встреча с Сириусом… Мать Питера, плачущая над коробочкой с тем, что осталось от ее сына — его пальцем. Лунный свет, блестящий на рогах Сохатого, когда они впервые обернулись — ночью, когда Ремус был человеком, чтобы он мог посмотреть. Хвост, чистящий усы. Бродяга…

БАХ. Он уронил бутыль лучшего огневиски Дариуса на пол, но слишком ушел в себя, чтобы обратить внимание, что жидкость, вероятно, разъедает бетон.

Возможно, причина того, что Сириуса до сих пор не нашли, в том, что он может превращаться в собаку, и об этом не знает ни одна живая душа, кроме Ремуса и самого Сириуса.

* * *

Утром в свой день рождения Гарриет проснулась точно так же, как и в прошлые три недели — уютно свернувшаяся под одеялами на Гермиониной выдвижной кровати. Звук сонного дыхания Гермионы, тихий и привычный, пронизывал комнату, а ее ночник — глобус с лампочкой внутри — приглушенно светился в просачивающемся через шторы предрассветном сиянии.

Гарриет подождала, пока глаза привыкнут к темноте, пока не смогла рассмотреть знакомые предметы: фотографию Земли из космоса, киноплакат «Лабиринт»; полки, переполненные любимыми книгами Гермионы (их у нее было так много, что приходилось каждые шесть месяцев убирать несколько коробок на чердак, на хранение); старый проигрыватель с пластинками любимых альбомов ее отца; булькающий аквариум. Примерно о такой комнате Гарриет всегда мечтала, лежа на своей раскладушке в чулане под лестницей, глядя на решетку на двери, слушая бормотание телевизора и гнусавый голос тети Петунии, сплетничающей по телефону.

За три недели, прошедшие после отъезда, она никак не связывалась с Дурслями, однако, прежде чем сбежать из Тисовой тюрьмы, она подслушала, что тетя Мардж, сестра дяди Вернона (и, к счастью, не совсем тетя Гарриет, слава Богу; она не перенесла бы быть одновременно родней тете Петунии и тете Мардж), собирается надолго приехать в конце июля. В качестве именинного подарка было несравнимо лучше гостить у Гермионы и брать в прокате старые фильмы. В прошлый раз, когда тетя Мардж приезжала, ее бульдог вцепился Гарриет в волосы и стащил ее по лестнице.

«Сука», — подумала Гарриет. Не про собаку.

А вот она услышала, как завибрировала за стенами вода. Джин всегда вставала по утрам первой, оставаясь в ванной не менее получаса, пока все в доме еще спали — кроме Гарриет, которая всегда просыпалась от гудения труб.

По случаю ее дня рождения родители Гермионы решили пораньше вернуться с работы (они работали по субботам), чтобы вместе с девочками поужинать и сходить в театр. Гарриет никогда раньше не была на спектакле. До того, как приехать к Грейнджерам, Гарриет вообще редко бывала на людях. Даже у Уизли — миссис Уизли не нравилось, если они проводили слишком много времени в маггловский деревне, которая для нее была странной и чуждой. Она боялась, что из-за угла будут выскакивать машины и сбивать их, точно так же, как дядя Вернон боялся, что палочка Гарриет их заколдует.

С горящим от утреннего голода желудком Гарриет тихонько скатилась с постели и неслышно пошла на кухню, наслаждаясь чувством свободы двигаться и есть, когда захочется, пусть даже всего лишь кукурузные хлопья и тост.

Добравшись до кухни, она увидела незнакомую сову, усевшуюся на подоконнике за окном над раковиной. Сова нетерпеливо посмотрела на нее яркими желтыми глазами, словно говоря: «Что-то ты не торопилась».

Школьные письма, поняла Гарриет.

Она не смогла дотянуться до защелки окна над раковиной — она все еще была ужасно низкой. Сдавшись собственной малорослости, по крайней мере сегодня, в ее день рождения (который наверняка пройдет прекрасно), она подтащила один из стульев из-за кухонного стола и взобралась на него, чтобы впустить сову.

Та уронила на стол два пухлых конверта, с презрением отвергла жалкое предложение кукурузных хлопьев в качестве закуски и с еще одним обжигающим, укоризненным взглядом снова вылетела в окно.

— Извини! — крикнула ей вслед Гарриет.

— Господи, — раздался со стороны двери голос Джин. Гарриет втянула голову из окна обратно на кухню и обнаружила Джин, глядящую на улетающую сову с постепенно слабеющим выражением тревоги. — Уверена, ты сочтешь меня глупой, — сказала она, — но мне все еще надо к этому привыкнуть.

— Волшебники точно так же относятся к телефонам. Миссис Уизли не переносит, как они звонят.

Джин мимолетно улыбнулась — она, кажется, вообще не улыбалась иначе — и протянула не подписанный белый конверт.

— Это вам с Гермионой на покупки сегодня, — и, наклонившись, легко поцеловала Гарриет в щеку. — С днем рождения, дорогая.

У Гарриет вспыхнуло лицо, а в горле встал комок. Джин, распрямившись, вдела серьги. У нее, в отличие от дочери, были темные волосы до плеч — примерно такой же длины, что у Гарриет, но гораздо опрятнее.

Джин унеслась прочь, предоставив Гарриет открывать письмо. В этом году оно казалось толще, чем обычно. В нем был обычный список литературы, стандартное приветственное письмо… и кое-что еще.

Разрешение на посещение Хогсмида.

Точно, третий курс посещает Хогсмид. Гарриет прочла его, не понимая, почему у нее что-то обрывается внутри, почему она не чувствует радостного возбуждения… а потом так ясно, словно кто-то скрипнул ногтем по хрусталю, осознала:

Ей придется попросить тетю Петунию или дядю Вернона это подписать. Ну и каковы ее шансы?

Свернув разрешение, она нерешительно сунула его обратно в конверт, к прочим бумагам. Единственная крошечная надежда — убедить тетю Петунию, что Снейпу не понравится, если она его не подпишет, и было еще неизвестно, какой вес имела такая угроза. И все-таки надо было ее попробовать, потому что в противном случае придется сидеть в одиночестве в Хогвартсе, когда все уйдут развлекаться.

С миской хлопьев в руке Гарриет пошла в гостиную, выходящую на маленькую лужайку Грейнджеров, отгороженную от улицы высокой кирпичной стеной и рослой живой изгородью, и, уменьшив звук до минимума, включила телевизор.

Темный экран наполнило изображение трупа с пустыми, глядящими перед собой глазами. На миг она растерялась: Дэниэл всегда смотрел вечерние новости, так что телевизор должен был быть настроен именно на тот канал, но зачем они показывают мертвого человека? По виду было похоже на второсортный ужастик.

— …беглый преступник, Сириус Блэк… — забормотал приглушенный голос диктора. — Предупреждаем, что Блэк вооружен и крайне опасен…

О. Так он не мертвый, это просто неподвижная фотография. Ну, он выглядел мертвым — кожа восковая, цвета земляных червей. У голодных бродячих собак шерсть чище, чем у него волосы. Они свисали с обтянутого кожей черепа до локтей спутанными космами, словно густая старая паутина. Гарриет ужаснулась. Что это за тюрьма была? Судя по виду, его сунули в дыру в земле и морили голодом — лет десять, не меньше.

— Министерство сельского хозяйства и рыболовства сегодня объявит… — продолжил говорить диктор. Портрет Сириуса Блэка исчез с экрана.

Гарриет переключила на другой канал, но толком не смотрела мультики, пока ела хлопья. Перед ее глазами стояло мертвенное лицо Блэка. Что он сделал?

— Я вроде слышал телик, — произнес радостный, непринужденный голос Дэниэла, заставив Гарриет слегка подпрыгнуть. — Есть что-нибудь хорошее с утра? Или, как обычно, тоска и уныние?

Меньше чем через полчаса Джин и Дэниэл ушли на работу, а Гермиона сонно выползла из комнаты, протирая глаза. Однако стоило ей окончательно проснуться, как она преисполнилась бодрых предписаний на весь остаток дня.

— Сперва надо сходить за одеждой, разумеется — начнем с «Маркса и Спенсера». А обувь тоже — в зависимости от того, сколько уйдет на покупку костюмов, может быть, придется прерваться на обед перед тем, как пойти за обувью…

Гарриет предоставила ей заниматься планами и сосредоточилась на том, чтобы попытаться распутать свои непослушные волосы. Ей было все равно, чем заниматься и в каком порядке, а у Гермионы от организации улучшалось самочувствие.

— Это уже мой лучший день рождения в жизни, — сказала Гарриет Гермионе, которая собирала свою сумку и, как одержимая, перепроверяла, на месте ли кошелек, ключи и проездной. — А мы ведь только позавтракали.

— Ну, прошлый день рождения ты провела взаперти, с решетками на окне и амбарными замками на двери. Этот раз просто обречен быть лучше, — сказала Гермиона и сжала губы. Удивительно, как часто она и ее мама это делали — это было мило, но в то же время болезненно, словно электрический ток проносился по крови Гарриет. Каждый раз, когда они так делали, Гарриет задумывалась, что она делала так же, как мама.

— Ну, — Гермиона потянулась к дверной ручке, — пойд…

В дверь позвонили.

Они посмотрели на дверь, потом друг на друга. Мама Гермионы решительно потребовала никому не открывать, пока ее или Дэниэла не будет дома.

В дверь позвонили еще раз. Девочки стояли, не двигаясь, глядя друг на друга и не произнося ни слова.

Потом кто-то застучал в дверь.

Гарриет встала на цыпочки («Гарриет!» — шепнула Гермиона) и выглянула в глазок.

— Это профессор Снейп, — прошипела она.

Гермиона уронила сумку.

— И профессор Дамблдор.

— Что ты натворила? — пискнула Гермиона.

— Если кто-нибудь из вас там есть, лучше откройте уже проклятую дверь, — донесся через дерево голос Снейпа.

Гарриет потянула дверь как раз вовремя для того, чтобы услышать слова Дамблдора:

— Из тебя получился бы очень занятный коммивояжер, Северус… а, доброе утро, — он ослепительно улыбнулся Гарриет и Гермионе, выглядывающим из дверного проема. — Приятно с вами встретиться. Можно нам войти?

— Да, конечно, сэр, — автоматически ответила Гермиона.

Гарриет открыла дверь шире, и профессор Дамблдор первым вошел внутрь. На нем был ярко-синий костюм с брюками-клеш. Выглядел костюм не менее сногсшибательно, чем наряды Локхарта, особенно с Дамблдоровыми волосами и бородой. Снейп, шедший следом, был весь в черном, но в остальном выглядел относительно нормально. Для него, по крайней мере, или для модных магглов, которые попадаются в Лондоне. Вместе с профессором Дамблдором они выглядели в самый раз для того, чтобы сидеть в кафе, курить, пить кофе и спорить на тему «Бытие и ничто: опыт феноменологической онтологии» (Гарриет однажды видела, как такое читал Гермионин папа).

Гарриет взглянула на жесткие черты Снейпа, на его холодные, пронзительные глаза, и не смогла представить, как он влюбляется в кого бы то ни было, тем более в ее собственную маму.

Дамблдор огляделся — при выключенном свете дом потускнел, единственным звуком было тиканье часов в прихожей.

— Ваши родители дома, мисс Грейнджер?

— Нет, сэр, — ответила Гермиона, прижимая к груди сумочку. — Они ушли на работу. Вам надо… надо с ними поговорить?

Снейп издал легкий гортанный звук, но промолчал. Гарриет не поняла, что этот звук означал, но показался ей презрительным. Она нахмурилась. Словно ее недовольство затронуло какое-то его шестое чувство, он отвернулся от стены с фотографиями, которые перед этим рассматривал, и обернулся, чтобы сурово поглядеть на нее, сведя черные брови над угловатой переносицей.

«Ты для него — просто копия его балованной принцессы», — сказала тетя Петуния. Но если это было правдой, значит, Снейпу на самом деле не могла нравится ее мама — люди, которые думают о тебе хорошие вещи, так на тебя не смотрят.

— В свое время, — согласился Дамблдор, — но в настоящий момент я хотел бы поговорить с тобой, Гарриет.

— Со мной? — вырвалось у Гарриет. Снейп закатил глаза. Гарриет сердито на него взглянула, но обратилась к профессору Дамблдору: — Почему со мной, сэр?

— Думаю, цель визита — в том, чтобы это объяснить, — ответил Снейп со всем своим обычным очарованием.

Дамблдор мягко на него посмотрел, и этот взгляд заставил Снейпа утихнуть (раздраженно).

— Гостиная вон… вон там, — пронзительным голосом сказала Гермиона, показывая налево.

— Спасибо, мисс Грейнджер, — любезно проговорил Дамблдор, легким поклоном предлагая ей указывать дорогу. Она послушалась, все так же стискивая свою сумку и, кажется, в полном ужасе от того, что в ее доме находилось двое учителей.

Дамблдор, поддернув брючины, уселся на диван, на который Гермиона указала дрожащим пальцем. Снейп расположился сзади, скрестив на груди руки. «Хороший полицейский, плохой полицейский», — подумала Гарриет.

— Не желаете ли присесть? — улыбнулся девочкам Дамблдор. Те вместе втиснулись на краешек кресла Дэниэла. Но как только Гермиона опустилась на сиденье, она тут же подпрыгнула снова.

— Чай! — напряженно воскликнула она.

— Сядьте, мисс Грейнджер, — огрызнулся Снейп.

— Чай был бы очень кстати, моя дорогая, — проигнорировал его Дамблдор. — Спасибо.

Гермиона поспешно сбежала из комнаты, выбрав кружную дорогу — так, чтобы не проходить мимо Снейпа. Они услышали, как она вдалеке, на кухне, загрохотала чем-то и, судя по звуку, вывалила на пол целый шкаф сковородок.

— Надеюсь, каникулы у тебя проходят хорошо, — сказал Дамблдор Гарриет.

— Да Бога ради, — вполголоса пробормотал Снейп.

— Потрясающе, сэр, — Гарриет снова сердито посмотрела на Снейпа.

— Я в восторге, — Дамблдор улыбнулся. — Мне любопытно, смотришь ли ты новости?

Гарриет не имела понятия, при чем тут это, но, разумеется, профессор Дамблдор не пришел бы в гости к Грейнджерам, чтобы поговорить про ее каникулы и обсудить новости. Наверное, он подводил к чему-то другому.

— Доктор Грейнджер — это папа Гермионы — он смотрит их каждый вечер, сэр.

— Интересно, видела ли ты недавний выпуск про Сириуса Блэка? Беглого преступника.

— Видела сегодня утром, — Гарриет медленно кивнула.

— Тогда долго объяснять не придется.

Гарриет перевела взгляд с Дамблдора на Снейпа, который теперь смотрел на директора — его черные глаза были ожесточенными и пристальными.

— Если коротко, Гарриет, должен с сожалением сказать, что, как мы полагаем, Сириус Блэк сбежал из Азкабана с целью найти тебя.

Гарриет моргнула. Еще раз моргнула. Подняла взгляд от спокойного и мрачного (насколько можно было разобрать через бороду и волосы) лица Дамблдора на Снейпа. Выражение его лица было свирепым, резкие черты выкристаллизовались во что-то вроде… ненависти. Он смотрел не на Дамблдора, поняла она, а куда-то в пространство — она знала, что так иногда смотрят люди, вглядываясь в прошлое.

Мысль «Я думала, что он просто маггл» пронеслась сквозь ее сознание и улетела наружу с той же скоростью, что школьная сова пролетела туда и обратно. Она вспомнила удивленное лицо Джин и подумала: «Так вот что она почувствовала».

— Найти меня? — повторила она, полностью сбитая с толку. — Для… для чего?

— Двенадцать лет назад, — тихо и грустно сказал Дамблдор, — в ночь Хэллоуина, когда ты потеряла родителей, а Волдеморт был побежден…

Гарриет увидела, как сжались пальцы рук Снейпа, скрещенных на груди, а его лицо исполнилось, если это было возможно, еще большей ненавистью.

— Сириус Блэк, предположительно в ярости из-за потери своего господина, убил тринадцать человек на улице, полной свидетелей — двенадцать магглов и одного волшебника. За это, а также за многие другие преступления, которые он, как предполагают, совершил как агент Волдеморта, он был приговорен к Азкабану, где оставался до тех пор, пока не бежал три ночи назад.

Гарриет потерла середину груди. В ней было странно тесно. Она видела похожее на труп лицо Блэка, его спутанные волосы, мертвые глаза. Ей хотелось узнать, что он сделал. Теперь она знала.

— Так он идет за мной потому что он, что, злится, что я победила Волдеморта? — она внезапно ощутила себя очень усталой, как будто слишком давно не спала. А было всего девять утра.

— Да, так полагают, — сказал Дамблдор. Его голос был спокойным и размеренным; Гарриет подумалось, что так врачи разговаривают с неизлечимо больными пациентами. — Блэк, естественно, не был слишком общительным, но из тех его слов, что удалось… подслушать… в течение его последних дней в тюрьме, мы искренне уверены, что предположение оправдано. В связи с этим мы должны предпринять некоторые шаги.

— Шаги?

— Боюсь, — голос Дамблдора смягчился, — что тебе больше нельзя оставаться у Грейнджеров.

Гарриет выпрямилась, словно ей за шиворот вылили ведро ледяной воды. Ужас определенно был настолько же холодным.

— Это небезопасно, — все так же мягко сказал Дамблдор.

— Пожалуйста, не отправляйте меня обратно к Дурслям, — получилось не так жалобно, как она боялась, но напряженно и расстроенно.

— Я и не намеревался, — Дамблдор успокаивающе поднял ладонь. Снейп чуть шевельнулся, но, когда глаза Гарриет метнулись к нему, снова замер. — Вместо этого я приглашаю тебя пораньше приехать в Хогвартс.

Она переварила это предложение. Она понимала, что в других обстоятельствах могла бы, даже должна была бы, наверное, прийти в восторг, но также понимала, что это в принципе не было предложением.

— Это не приглашение, — Снейп как будто не смог удержаться. Теперь он смотрел на безделушку на полке Джин — лань с фавном.

— Северус, — только и сказал Дамблдор. Снейп чуть отвернулся, шевеля губами, словно хотел выругаться.

— Гарриет? — добрым голосом спросил Дамблдор. Но впервые Гарриет не была рада слышать эту доброту и вообще больше не хотела его видеть. Ей хотелось, чтобы он ушел, забрал Снейпа и оставил ее радоваться дню рождения — без тени Волдеморта, расползающейся по ее жизни.

— Я не… у меня нет выбора? — обратилась она к своим коленям.

— У нас всегда есть выбор.

Это не слишком-то помогло. Особенно из-за того, что она так не считала.

— Профессор Дамблдор?

Дамблдор повернулся на диване, чтобы взглянуть на Гермиону, которая прошла через дверь из столовой (та сообщалась с кухней). Она держала поднос с бирюзовым чайником ее матери и четырьмя комплектными чашками и выглядела бледной, но целеустремленной.

— Да, мисс Грейнджер? — Дамблдор выглядел глубоко заинтересованным в том, что она скажет.

Сжав губы, Гермиона решительно обошла диван, но, вместо того чтобы поставить поднос, встала, держа его в руках, словно он придавал ей сил.

— Сегодня мы, мы все планировали вместе поужинать и посмотреть спектакль, — она говорила достаточно ровным голосом, так что Гарриет почти не услышала в нем дрожи. Однако чашки на подносе звенели — у нее тряслись руки. — Было бы д-досадно, если бы мы не… все-таки это день рождения Гарриет. Может… может Гарриет остаться еще на одну ночь и приехать в Хогвартс завтра утром?

Дамблдор посмотрел на нее изучающе, поглаживая кончик бороды. Снейп с недоверчивым взглядом обернулся к нему.

— Вы же, разумеется, не собираетесь… — начал он, но Дамблдор снова поднял руку, и Снейп проглотил остаток того, что собирался сказать, хотя, казалось, от вкуса невысказанных слов у него скрутило живот.

— Да, — Дамблдор улыбнулся Гермионе и Гарриет. — Думаю, это замечательная идея. Гарриет полагается возможность насладиться ее праздником.

Снейп издал сдавленный звук. Гарриет заподозрила, что он проглотил язык. Она с трудом удержалась от порыва злорадно на него уставиться. Он выглядел настолько взбешенным, что мог бы ее за это убить.

— Спасибо, профессор, — сказала она Дамблдору.

— Не за что, моя дорогая. Я сожалею, что пришлось сократить твои каникулы. Спасибо, мисс Грейнджер, — он сердечно поблагодарил Гермиону, принимая чашку чая. — Две ложки сахара, пожалуйста. Северус, прекращай маячить и присядь на этот удобнейший диван.

Дамблдор остался допивать свой чай, втянув Гарриет и Гермиону в разговор о… чем-то. Когда он собрался уходить, Гарриет не смогла бы припомнить, о чем они говорили, хотя они проболтали все это время. Впрочем, Снейп не разговаривал. Он сидел, сжавшись в углу дивана и вперившись в свою чашку, и, когда Дамблдор к нему обращался, просто переводил взгляд с чашки на Дамблдора.

— Благодарю за чай, мисс Грейнджер. Боюсь, у меня еще много дел, иначе я задержался бы подольше. Профессор Снейп разъяснит ситуацию вашим родителям.

Мрачное лицо Снейпа совершенно не выразило удивления, но Гарриет против воли в ужасе уставилась на Гермиону и увидела, как тот же ужас отразился на лице ее подруги.

— Д-да, сэр, — выдавила Гермиона. — Они… они не будут дома… еще долго.

Снейп потер лоб, словно именно этого и боялся.

— Северус подождет, сколько потребуется, — ответил Дамблдор. Лицо Снейпа ответило: «Нечего делать мне чертовы одолжения».

Потом Дамблдор ушел. Гермиона пялилась на Снейпа. Снейп не смотрел ни на одну из них.

— Ну? — спросил он, уставившись на папоротник в горшке рядом с телевизором. — Вам нечем заняться?

— Мы собирались за покупками, — сказала Гарриет. — Надо было сегодня вещи купить.

— Где ваши родители? — спросил Снейп у Гермионы — так, словно они ужасные люди, раз отсутствуют здесь.

— На работе, сэр.

— Сегодня суббота.

— Они работают половину дня, — нерешительно пояснила Гермиона. — Они… они вернутся к обеду, — чуть ободренная тем, что Снейп не снес ей голову немедленно, она продолжила: — Мы с Гарриет много раз ходили вдвоем…

— Тогда вас не преследовал беглый заключенный, — холодно ответил Снейп.

Последовала внезапная и хрупкая тишина.

— Я позвоню родителям, — высоким, тоненьким голосом сказала Гермиона.

Грейнджеры были явно удивлены и тихо недоверчивы. Гарриет их не винила. Она ощущала, что профессор Дамблдор мог бы гораздо лучше внушить доверие, потому что Снейпу явно было на это плевать. Он откровенно давал понять, что намеревался хочешь не хочешь доставить Гарриет в Хогвартс. Ему было без разницы, как это понравится Грейнджерам.

— Что ж, — сказала Джин, дочитав письмо профессора Дамблдора. — Я ценю ваше время, профессор Снейп, но полагаю, что мы вполне способны присмотреть за Гарриет до завтра.

Отвратительное выражение на лице Снейпа не изменилось, и сам он не шелохнулся.

— В письме сказано, что вы можете оставить Гарриет у нас, — Джин не оробела, как это обычно бывало с людьми под таким взглядом Снейпа. — Она будет в полной безопасности.

Снейп не двинулся с места. Дэниэл откашлялся.

— Желаете прочесть? — с ледяной вежливостью поинтересовалась Джин.

— Нет, благодарю, — ответил Снейп совершенно неблагодарным тоном. — Я могу представить, что там сказано, — он уставился на Гарриет и Гермиону, словно они были неприятными ингредиентами для зелий (хотя он никогда не глядел на ингредиенты для зелий, даже неприятные, с таким отвращением, как на учеников). — Возьмите палочки и держите при себе.

— Но как же… — начала Гермиона и, ярко покраснев, захлопнула рот, когда Снейп опасно полыхнул на нее взглядом.

— Спасибо, профессор, — Джин тоже не казалась благодарной. Было больше похоже, что она хотела выставить его из дома. Она встала и сказала это вслух, на случай, если интонации было недостаточно: — Я провожу вас к выходу.

— Я не настолько умственно неполноценен, чтобы не найти его самостоятельно, — сказал Снейп. Бросив на Гарриет последний взгляд, он вышел из комнаты.

— Итак, — сказал Дэниэл, как только передняя дверь коротко захлопнулась. — Это был ваш учитель?

* * *

Выйдя из маггловского дома, Северус не аппарировал. Он применил дезиллюминационные чары и принялся ждать, слившись с кирпичами и травой. Он, если понадобится, вместе с ними посмотрит треклятый спектакль. Маггловская защита — хуже бумажного кораблика в наводнении.

До чего же люди бесконечно тупы, что волшебники, что магглы. Никто ничему не научился. Жизнь должна продолжаться, сказали они, но это не смелость — это ограниченность. Эгоизм.

Он не столько винил девочку, сколько всех остальных.

И больше всего — Дамблдора.

Гарриет ненавидела Сириуса Блэка — не то чтобы потому, что он был последователем Волдеморта, и не потому, что он убил тринадцать людей одним проклятием, и даже не потому, что он, вероятно, собирался убить ее. Гарриет ненавидела Сириуса Блэка за то, что он сократил ее каникулы с Гермионой. Только за это одно она бы отправила его обратно в тюрьму.

Гермионе, однако, почти удалось облегчить ей отъезд — вечером перед расставанием она ужасно достала Гарриет.

— Наверное, даже лучше, что ты уедешь, — оживленно говорила она, проверяя составленный ею для Гарриет список багажа — а то вдруг она забыла какие-нибудь носки или домашнюю работу. — Если Сириус Блэк и правда тебя ищет, а это вполне логично, Хогвартс для тебя определенно будет самым безопасным местом.

— Точно, — Гарриет зажгла фонарик, отыскивая под кроватью свою «Чудовищную книгу о чудовищах». Та забилась туда вчера, после того, как попыталась отгрызть ей пальцы. — Потому что после Волдеморта и здоровенного гадского василиска, который прожил там целую вечность, Сириус Блэк уж точно не сможет туда проникнуть.

— Да ради Бога, Гарриет! — сказала Гермиона так громко и неожиданно, что Гарриет подскочила и ударилась головой об изножье кровати. — Тебя преследует и хочет убить маньяк, а ты дуешься!

Гарриет достала из-под кровати одинокий кроссовок и швырнула его в чемодан, не заботясь, ее он или Гермионин.

— Ну конечно, а то этого раньше никогда не бывало! Это происходит всего лишь каждый чертов год! Ты ведешь себя так, словно вообще по мне скучать не собираешься!

— Разумеется я буду по тебе скучать! — Гермиона скомкала список и кинула его в мусорную корзину — ну, или куда-то туда, как предположила Гарриет, потому что бумажка отскочила от стены на метр влево и приземлилась прямо в ее открытый чемодан. — Но лучше я поскучаю, чем ты умрешь!

Лицо у Гермионы полыхало, а губы были сжаты очень плотно — Гарриет знала, что она так делает, когда готова разрыдаться. Гарриет вдруг почувствовала себя отвратительно.

— Знаю, — сказала она. — Извини. Я просто… Я этих людей ненавижу. Они не только пытаются меня убить, они еще и портят даже то время, когда их рядом нет. Из-за них мне пришлось жить с Дурслями, а теперь, когда у меня были нормальные каникулы, они их тоже испортили.

— Но ты провела прошлое лето с Уизли, — напомнила Гермиона, плюхнувшись рядом с Гарриет на кровать.

— А это хотела провести с тобой. Мне нравятся Уизли, но ты моя лучшая подруга.

Гермиона моргнула. Потом она все-таки расплакалась и обняла Гарриет. Секундой позже Гарриет с руганью подпрыгнула — «Чудовищная книга о чудовищах» цапнула ее за лодыжку.

Они поклялись писать каждый день. В момент виноватого слизеринистого прозрения Гарриет попросила Гермиону прислать ей еще любовных романов. Гермиона закатила глаза, но согласилась.

— Таких совсем прямо непристойных, — пояснила Гарриет.

— Чего непристойных? — спросил не предвещающий ничего хорошего холодный голос — сверху и немного сзади. Обе подскочили — они не слышали, как Снейп зашел в гостиную. Он двигался тихо, как кот.

— Э, — Гарриет взглянула в резкое, сардоническое лицо Снейпа, в его проницательные черные глаза, вбуравливающиеся прямо в душу, как перфоратор. Ей понравилась «Невеста страсти», но она скорее вышла бы против Волдеморта, василиска и Сириуса Блэка, чем рассказала Снейпу, что прочла любовный роман — и уж тем более что попросила еще. — Журналов?

— Вы сомневаетесь? — выразил сарказм Снейп.

— Это личный разговор, — решилась ответить Гарриет

— Верно сказано, дорогая, — Джин говорила достаточно приветливо, но, похоже, была недовольна Снейпом. — Вы готовы, или вам нужно еще несколько минут?

— Нужны ей несколько минут или нет, несущественно, — заявил Снейп Джин. — Я сказал, что заберу ее в 8.30. Сейчас 8.32. Мисс Поттер, берите ваши вещи.

— Вот они, — глухо ответила Гарриет и пнула чемодан. Хедвиг в своей клетке щелкнула клювом.

— Тогда идемте, — в маггловской одежде у него не получалось так парить, как обычно, но он все равно ходил не как нормальный человек. Ей представилось, что так бы выглядел Дракула, надев брюки и обычное пальто.

Гарриет бросила последний скорбный взгляд на Гермиону. Та, кажется, пыталась выразить на лице, что «все к лучшему», но ей явно было сложно изобразить, что дополнительное снейповремя будет хотя бы отдаленно веселым.

Джин и Дэниэл проводили Гарриет, Гермиону и Снейпа до двери. Снейп пошагал к дальнему краю лужайки, а Гарриет осмелилась задержаться и напоследок обнять Гермиону.

Гермиона чмокнула ее в щеку, Гарриет чмокнула ее в ответ, взяла Хедвиг у Джин — та тоже ее поцеловала — и поплелась туда, где с подозрительным и напряженным видом стоял Снейп, сжимая спрятанную в пальто палочку и озирая улицу прищуренными глазами.

— Вы как будто собираетесь кого-то похитить или ограбить банк, или типа того, — сказала ему Гарриет. Когда он обернулся с сердитым взглядом, она добавила: — Сэр.

— А вы, в свою очередь, выглядите очень ухоженно и респектабельно. Отступите назад, мисс Поттер.

— Почему назад? Разве мы не будем снова папарировать?

— Никто никуда не папарировал, потому что такого явления не существует. Еще назад. Хватит.

— Тогда как мы…

Оглушительный БАХ заставил ее подпрыгнуть раз, а потом другой — СКРГДЫЩ, и почтовый ящик Грейнджеров начисто снесло трехэтажным автобусом, покрашенным явно волшебным оттенком фиолетовой краски — в природе такой цвет точно не мог существовать.

— Что с ящиком? — услышала Гарриет голос Джин.

— Гх, — сказала Гарриет.

— Забирайтесь, — погнал ее вперед Снейп.

— Это автобус, который появляется из ниоткуда? — спросила Гарриет, не двигаясь с места.

— Да. А теперь забирайтесь. Вот, возьмите, — резко сказал он кондуктору, который как раз успел открыть двери, и двинул бедному парню в ребра чемоданом Гарриет. С помощью чемодана Снейп затолкал кондуктора обратно внутрь, после чего схватил Гарриет и пихнул ее туда же.

Гарриет вскарабкалась выше, в восхищении озираясь. Она никогда не бывала в автобусе, который появляется из ниоткуда, с мягкими креслами вместо пластиковых сидений. Пассажиры казались странноватыми, что для автобуса было вполне нормальным; однако они выглядели позеленевшими и прижимали ко ртам платки.

— Почему тут столько людей зеленые? — шепнула она Снейпу, который заплатил кондуктору с таким злобным взглядом, что несчастным парнишка, казалось, вообще не хотел брать деньги. Когда он передавал Снейпу билеты, рука у него до того тряслась, что те разлетелись по полу.

— Потому что они пассажиры этого мерзкого автобуса, — ответил Снейп. — Надеюсь, вас не укачивает. Сядьте.

Она села.

— Держите свою сову, — коротко сказал Снейп.

Автобус сделал БАХ. Гарриет прижало к спинке кресла, Хедвиг заверещала, несколько пассажирских кресел опрокинулось на пол, а одна маленькая старушка слетела со своего места и покатилась по проходу.

Снейп не позаботился сесть: он стоял, с расстроенным и брезгливым видом держась за золотистый поручень.

— Гх, — произнесла Гарриет, глядя в окно, за которым проносилось алмазно-сияющее побережье Корнуэлла. Автобус трясся, как одержимый, так что у нее лязгали зубы. Она со всех сил вцепилась в клетку Хедвиг, морщась, когда сова срывала раздражение на ее пальцах.

Снейп промолчал. Казалось, он вообще забыл про Гарриет. Она в этом, правда, сомневалась.

Рассматривая его напоминающий стервятника профиль, она вспомнила, как он защищал ее последние два года. Это продолжение? Наверняка он мог бы на каникулах заниматься чем-нибудь поинтереснее, чем быть для нее язвительной нянькой.

Он как больной сох по твоей матери… Он тебе говорил, что ты — его любимая?

Ну и, разумеется, когда она вспомнила эти слова тети Петунии, Снейп решил на нее посмотреть.

— Что такое? — раздраженно спросил он, когда она так ярко покраснела, что даже в отражении на оконном стекле увидела, как вспыхнуло ее лицо.

— Что это за штука? — спросила Гарриет, пытаясь вести себя непринужденно.

— Автобус «Рыцарь». Директор пожелал, чтобы вам было о нем известно, — выражение лица Снейпа четко давало понять, что он об этом думает.

— Пожалуй, та папская штука мне понравилась больше, — она скривилась, когда автобус, объезжая Йорксминстер, совершил очередной внезапный прыжок, отшвырнувший ее на этот раз вправо.

— Это называется аппарацией и не имеет ничего общего с папами. Хитрость автобуса «Рыцарь» в том, — его голос похолодел, — что невозможно предсказать, где он повернет.

Он качнулся вперед, когда автобус затормозил так внезапно, что Гарриет бы выкинуло из кресла на пол, если бы Снейп не поймал ее за плечо и не вернул на место.

— И кого при этом вывернет, — сказала Гарриет, услышав, как этажом выше кого-то стошнило.

— Я приказал водителю высадить нас на следующей остановке. Не уроните сову.

— Не уроню. Чш-ш-ш, все в порядке, — сказала Гарриет Хедвиг, которая вопила что-то обвинительное и хлопала крыльями в клетке. — По крайней мере, наше кресло не катается. Почему, кстати? — спросила она Снейпа.

— Я прикрепил его к полу.

* * *

Гарриет слышала, что люди целуют землю, выбравшись из лодки на берег после шторма. Спустившись с автобуса «Рыцарь» на размокшую дорогу, ведущую к Хогвартсу, она, наконец, поняла, что они чувствовали.

— Вы не могли бы заткнуть вашу сову? — резко потребовал Снейп. Хедвиг громко верещала.

— Она не виновата, — горячо ответила Гарриет

— Я этого и не говорил, мисс Поттер, — опасным тоном произнес Снейп. — Я попросил вас ее заткнуть.

— Ладно, — Гарриет открыла клетку Хедвиг. Та вылетела со злобным скрежетом, взмахом крыла перекосив Гарриет очки. — Извини! — крикнула Гарриет сове, выписывающей круги в сером, низко нависшем небе.

— Она птица, она вас не понимает.

— Ну и как тогда мне надо было добиваться от нее тишины? — негодующе спросила Гарриет.

— Вам неплохо удалось выйти из положения. Идемте. Смотрите под ноги, — даже при том, что он произнес две вещи, которые могли бы быть приятными — один раз похвалил, второй раз побеспокоился о ее безопасности, — Снейп умудрился превратить их в чистейшие оскорбления.

Ворча, Гарриет пошлепала за ним. Шел дождь — даже лил, если точнее; дорога превратилась в грязное месиво со светлыми клочками отражающих облака луж. Темно-серое небо сливалось с горизонтом, размывая его, цеплялось за шпили замка. Грязь облепила кроссовки Гарриет и пропитала низ ее джинсов.

— Не копайтесь, — бросил Снейп через плечо, обернувшись, чтобы прожечь ее взглядом.

— Тут трудно идти, — сказала Гарриет. — У меня ботинки чуть не снимаются.

И еще я намного ниже ростом.

Снейп обиженно вздохнул и остановился, позволив ей догнать его, хлюпая по грязи. Потом пошел снова, но уже медленнее, хотя, казалось, такой черепаший ход его раздражал. Хотя что его не раздражало?

— Почему мы спешим? — спросила она.

— Уже забыли про маньяка-убийцу? — отозвался он, заставив ее ощутить себя Невиллом, не вовремя добавившим кровь саламандры. Гарриет вздохнула.

— Нет, — пробормотала она. Ну почему Снейп не может отвечать на вопросы по-человечески?

Тетя Петуния совсем ненормальная, если воображает, что Снейпу нравится Гарриет.

Холодный неприветливый ветер завывал в деревьях и над дорогой. Она задрожала, сунув руки в карманы ветровки. Воздух был сырым и холодным с того самого момента, как она сошла с автобуса «Рыцарь», но, наверное, именно сейчас она достаточно долго на нем пробыла, чтобы ей стало зябко. Холод забирался под одежду, а запах грязи до того наполнял ее рот, что она почти чувствовала ее вкус.

Она вдруг почувствовала себя очень странно. Как будто что-то сдавило грудь, сжало сердце, так что оно забилось чаще. Ей стало… страшно?

Заморгав, она оглянулась на деревья вокруг. Лес, близко подступавший к дороге, неподвижный, тихий и глубокий, до черноты отсырел под дождем. Раньше он никогда ее не пугал, даже когда она шла ночью с парочкой трусов — Клыком и Малфоем. Где-то там был Сириус Блэк? Это у нее что, чутье такое?

Тут ее ухватили за плечо, и она ахнула; сердце колотилось прямо в горле.

— Не отставайте, — резко и напряженно сказал Снейп. — Давайте быстрее.

Гарриет попыталась шагать пошире и нечаянно забрызгала его грязью, испачкав пальто. Он промолчал, и это напугало ее еще сильнее. Туман на дороге перед ними был до того густой, что казалось, будто там кончается мир — дорога просто обрывалась в ничто.

— Там… там Сириус Блэк?..

— Нет, — ответил Снейп и произвел сложное движение палочкой — на вид беспорядочное, но в то же время нет, словно дирижер, управляющий играющим медленную песню оркестром. Она рассмотрела, как медленно открываются высоченные ворота; темные металлические прутья оплетал туман.

Ей стало холодно, как никогда в жизни, так холодно, что тело замедлилось. Она попыталась идти, но не смогла. Что-то черное смыкалось вокруг головы, словно она погружалась в воду, холодную, холодную, холодную… И кто-то закричал, далеко и пронзительно, закричал так испуганно, что Гарриет тоже стало страшно… Все стало очень темным и далеким, все, кроме холода вокруг, прямо рядом с ней…

* * *

Гарриет поняла, что потеряла сознание, только когда обнаружила, что лежит на скрипучем кожаном диване и смотрит в незнакомый потолок, темный и пыльный. В комнате пахло сухим стылым камнем.

«Как я сюда попала?» Она потянулась протереть глаза и вместо этого наткнулась на очки. Лицо оказалось покрыто холодной испариной, и она ощущала вялость и слабость во всем теле.

Она приподнялась, скинув одеяло, которым кто-то ее укутал. В соседней комнате что-то позвякивало. Она попыталась встать, но ощутила себя такой больной, что тяжело упала обратно.

Она открыла глаза, услышав шаги в комнате — Снейп, все еще в маггловской одежде, в пальто и так далее. Спереди он был весь обмазан грязью, даже на щеке была полоса; он нес поднос с бутылочками, склянками и чайником.

— Что случилось? — спросила она; язык казался распухшим.

— Вы упали в обморок, — коротко ответил Снейп и поставил поднос на стол неподалеку с резким звоном — все на подносе задребезжало.

— Почему?

— Снимите очки, — сказал он вместо ответа.

Гарриет сняла, причем даже без возражений, но только потому, что была слишком растеряна из-за произошедшего. Она никогда раньше не падала в обморок.

Снейп подошел ближе и опустился у дивана на колени. Он коснулся кожи у ее глаз так осторожно, словно она была тончайшей папиросной бумагой, и заставил ее поморгать на выпущенный его палочкой яркий, сфокусированный свет.

— Хорошо, — сказал он, быстро отстраняясь, словно был рад с этим покончить. — Насколько плохо вы себя чувствуете?

— Как будто у меня сильная простуда, — она неловко надела очки. — Почему я упала в обморок?

Снейп смешал какую-то зеленую пыль в глиняной чашке без ручки. Из глиняного же чайника налил в нее что-то коричневое. Она понадеялась, что это не будет похоже на грязь. Ее уже тошнило от грязи.

Он не глядя подал ей чашку.

— Выпейте.

Она осторожно понюхала. Пахло… шоколадом? Да, обнаружила она, отхлебнув: шоколад. Очень густой горячий шоколад, с легким привкусом мяты и корицы. Она почувствовала себя теплее и уверенней.

— Спасибо, — сказала она. Снейп не ответил.

— Вы не забыли с утра позавтракать? — спросил он, возясь с подносом, все так же спиной к ней.

— Я кучу раз пропускала еду у Дурслей и ни разу не падала в обморок…

Снейп сбил со стола банку. Она упала на каменный пол и раскололась. Он обернулся и зло посмотрел на осколки; лицо его как будто стало тверже, словно все кости под кожей вдруг превратились в камень.

— Возможно, с возрастом у вас изменилось телосложение, — его голос стал пронзительно холодным и отстраненным. Он взмахом палочки уничтожил осколки баночки.

— Было холодно, — упорно продолжила Гарриет. Она обхватила чашку горячего шоколада ладонями, чтобы тепло проникало сквозь глину под кожу и в кровь. — И я услышала, как кто-то закричал.

Снейп резко вдохнул. Он потянулся поправить баночки, оставшиеся на подносе. Можно было подумать, что ему хочется за них уцепиться.

— Я не слышал никаких криков, — ответил он хрупким, как лед, голосом.

— Женщина, — когда Снейп заговорил так, у нее самой задрожал голос. — Как будто… как будто ее…

Как будто кто-то собирался ее убить, — подумала она с долей уверенности, и снова принялась за шоколад, так как холод вернулся. Он представлялся ей как темнота внутри, как вода до того глубокая, что свет не достигает дна.

Снейп смотрел в окно. Дождь кончился, но небо все еще было серым, а дневной свет — холодным и тусклым. К ней он не обернулся.

— Вы знаете, что такое дементоры, мисс Поттер?

— Нет, — уверенно ответила Гарриет.

— Они… — Снейп замолчал. Он продолжал смотреть в окно. Гарриет подумала, что в этот раз он действительно забыл, что она рядом.

— Они — причина вашего обморока, — он снова стал похож на самого себя. — Допивайте шоколад.

Потом он вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь, оставив Гарриет в одиночестве.

Она попробовала встать с дивана. Не упав на этот раз обратно, она направилась дальше — к окну. Отсюда она смогла рассмотреть темный склон и черную близость леса, небо, выстланное рваными тучами цвета дождя. Мир был пожран туманом.

Она пила шоколад, глядя, как клубятся над землей облака, и думала о женском голосе. Это воспоминание было не отогреть никаким количеством шоколада.

* * *

Северусу не раз хотелось напиться. Но каждый раз был очередным подтверждением, что этого делать нельзя. Стоило только подсчитать все дни, когда его посещала мысль: «А вот сейчас надо бы нажраться», — и его уже можно было бы назвать алкоголиком.

— Я слышала, как кто-то кричал. Женщина… Как будто ее…

И он знал, кто это, скорее всего, был.

Ему было холодно, как в кольце пятидесяти дементоров. Холоднее, чем когда девочка упала в обморок и он упустил и без того слабую хватку окклюменции, приглушавшей способность дементоров питаться; когда он нес ее, бессознательную, вверх по дороге, а воспоминания о лице Лили все те годы, когда она ненавидела его и влюблялась в Поттера, стекали в пустоту внутри, как дождь по стеклу. Воспоминание о кричащей женщине, сказала девочка… воспоминание достаточно жуткое, чтобы лишить ребенка сознания…

Изгнать… запереть… избавиться…

В этот раз у него не получалось. Это было все равно что пытаться закурить по-маггловски, с помощью спичек, когда руки прыгают от того, что надо выпить, потому что обычно пил слишком много, а сейчас немного не хватило…

— Еще один порок, Тобиас? Он будет дешевле или дороже, чем выпивка? А следующим будут женщины? Они дороже всего.

Чертовы проклятые дементоры.

Он протянул руку и взял баночку. Она уютно легла в ладонь. Наверное, кто-то ему ее подарил, а может, он сам купил ее. Он швырнул ее об камин; она разлетелась. Ботинком втоптал осколки в коврик и бросил вторую — в ростовое зеркало. Звон стекла отозвался в костях вибрацией. Он услышал ее ключицей.

Хотелось кого-нибудь откруциатить. Хотелось ощутить магию, проносящуюся сквозь тело флуоресцентным током; увидеть искаженное лицо жертвы, почувствовать ее панику и собственное приятное возбуждение, стесняющее грудь от ее крика, когда она забьется на земле. Была ли Темная магия дороже или дешевле алкоголя, курения, шлюх?

Дороже. Самый дорогой порок из всех.

Из-за двери соседней комнаты донеслось: «тук, тук, тук». Где-то там он оставил девочку.

Взгляд упал на осколки зеркала, разлетевшиеся по полу. Он растер несколько из них в пыль.

Черт. Он забыл наложить заглушающие чары?

Он уничтожил весь мусор, придал лицу отстраненное, неприступное выражение. После стольких лет это не потребовало особых усилий. Цепенящее объятие окклюменции укрыло его, как плащ, наброшенный женщине на плечи ее любовником.

Он резко открыл дверь. Девочка моргнула, но не подпрыгнула. Она вперилась в него; глаза за толстыми линзами очков казались меньше. Когда она их сняла, его обескуражило, насколько они похожи на глаза Лили и в то же время совсем от них отличаются. Форма была та же и, ох, и цвет — но на этом худеньком лице они казались намного больше, и чувства, которые они выражали, были совсем другими.

— Я, кажется, слышала, как что-то разбилось, — сказала она.

Он собирался приморозить ее к месту, открыв дверь, но она сбила его с толку. Ничего у него сегодня не клеилось. Тринадцатилетняя девочка с несчастным детством, мрачными воспоминаниями и отчаянными зелеными глазами застигла его врасплох.

— И? — он подумал, что стоит усмехнуться, но настроения не было совершенно.

Она открыла рот и закрыла его снова, пожав плечами.

— Что такое дементоры? — спросила она снова.

— Идите в библиотеку и выясните, — уверен, с мисс Грейнджер в подругах вы имеете представление о том, как работают каталоги. — Но сперва — в вашу комнату, — указал он.

— Откуда они взялись? — настойчиво продолжила она.

— Их прислали из Азкабана, чтобы искать Сириуса Блэка, — холодно ответил он. — Так как Сириус Блэк ищет вас, дементоры решили, что вы — самый легкий способ найти его.

— Но что они такое? — спросила она с недоуменным видом.

Проигнорировав вопрос, он сказал ей:

— Ваша комната — вот здесь, — открыл магией дверь в коридор и вышел. Она испустила за его спиной раздраженный вздох, но через миг направилась следом.

— Значит, это ваши комнаты?

На этот вопрос он тоже не ответил, просто открыл дверь комнаты, которую Дамблдор отвел для нее на лето. Северус давным-давно превратил ее в кладовку для всякого барахла; было достаточно просто изгнать хлам в другие комнаты и устроить самодельную спальню, способную удовлетворить ребенка, выросшего в условиях озлобленной жадности Петунии Дурсль. Так он подумал, вычищая пыль из углов, но потом все-таки поймал себя на том, что отремонтировал старую кровать из слизеринской спальни, сломанную в прошлом году, похитил из учительской кресло, стащил пару гобеленов и волшебный аксминстерский ковер из коридора выше. При этом он почувствовал себя в высшей степени глупо — особенно под конец, когда все было готово и он задумался, понравится ли ей, и провел остаток вечера, презирая себя за то, что чувствует себя виноватым в ее испорченных каникулах со всезнайкой Грейнджер. Потому что это, черт побери, не он их испортил, а Сириус Блэк. Он пытался спасти ей жизнь, и где хоть капля благодарности? Пока она жива, ему незачем переживать о том, счастлива она или нет.

Но если бы это было так, он в прошлом году оставил бы ее с Петунией. Он не заставил бы Дамблдора поселить ее в Хогвартсе вопреки всем школьным правилам. И он точно не вызвался бы потратить собственное лето на это нудное дело — работать нянькой для обидчивой тринадцатилетней девочки.

У него в кармане все еще был ее чемодан. Он забыл снять пальто. Оно было испачкано, потому что он вытащил ее из грязи, в которую она упала без чувств, и нес ее на холм.

Она почти ничего не весила. Он чуть не поверил, что она так умеет летать потому, что кости у нее пустые, как у птицы.

— Спать вы будете здесь, — он вытащил ее чемодан. Он тоже уютно помещался в ладони. — И делать все остальное тоже. Директор позволил вам передвигаться по замку, но не злоупотребляйте этой привилегией, иначе обнаружите, что вас ее лишили. Если найдете запертую дверь, постарайтесь подавить ваш врожденный гриффиндорской порыв учинять проблемы и оставьте ее в покое.

Она изучала гобелен пятнадцатого века с изображенным на нем Иггдрасилем, распространяющим крону по небесам; но на этом месте она обернулась, чтобы прожечь его взглядом. Для настолько крошечной особы она справилась с этим неплохо.

— Ладно, — упрямо сказала она. — Можно мне выходить наружу?

— Нет, — Дамблдор сказал, что можно, но Дамблдор волновался о том, чтобы у нее были нормальные каникулы. Северуса такие вещи не тревожили. Или, точнее, он неплохо с этими тревогами справлялся. Более или менее. По крайней мере, с болтающимися у ворот дементорами у него был хороший повод держать ее внутри.

— Это нечестно! — сказала она совершенно по-детски (она ведь и была ребенком).

— Не сомневаюсь, что Сириус Блэк тоже так скажет, — он вернул чемодану исходный размер прямо в воздухе, чтобы тот, упав на каменный пол, издал оглушительный грохот. — Он будет возмущен этим почти так же, как и вы.

— Я думала, что в Хогвартсе должно быть безопасно, — он не смог определить по ее интонации, искренне она интересуется или просто хочет поумничать, но у нее не выходит, потому что он задел ту самую наследственную гриффиндорскую заносчивость.

— А из Азкабана должно было быть невозможно бежать, — ответил он.

Она нахмурилась, но выглядела при этом скорее задумчиво, чем упрямо. Однако не ответила.

Он смотрел на нее, пытаясь разобрать, беспокоится ли она, но обнаружил, что это невозможно. Когда дело касалось эмоций, которые можно было использовать, он был настоящим знатоком, так что он предположил, что если ей и тревожно, то чувство это находится в настолько зачаточном состоянии, что ей удается его полностью подавлять. Даже ее бледность могла быть вызвана недавним столкновением с дементорами. А может быть, ее лицо было трудно читать из-за слишком больших очков и взлохмаченных волос. Но, вопреки всем внешним свидетельствам, он с трудом мог поверить, что даже упертый потомок Джеймса Поттера может быть в жизнерадостном расположении духа, сознавая, что ради него из тюрьмы сбежал маньяк-убийца.

— В Хогвартсе безопаснее, чем где бы то ни было, — сказал он наконец.

— Угу, — рассеяно ответила она. — Но все-таки не совсем, да?

— Нигде нет полной безопасности, — притворяться было ни к чему.

Как ни странно, именно это ее успокоило. Ее мимика смягчилась, словно она услышала то, что хотела услышать. Северус не представлял, как такое могло быть, однако было же.

— Ладно, — сказала она решительно. Как и с предыдущим сердитым взглядом, вышло вполне прилично.

— Вы будете сообщать мне, когда захотите покинуть эту комнату, — продолжил он, игнорируя этот миниатюрный образчик смелости. — Лично. Совы с запиской будет недостаточно. Если меня не будет или я буду не в состоянии ответить, вы останетесь здесь, пока не сможете со мной связаться. Это понятно?

Сердитый взгляд вернулся.

— Хорошо, — проворчала она.

Он повернулся, чтобы уйти, но задержался:

— Вам также может быть интересно узнать, что у меня безупречная память на оскорбления, полученные во время летних каникул. Еще у меня есть привычка отвечать на них… соответственно… с началом учебного года.

Она разинула рот. Выражение ее лица стало действительно смешным. Вернее, было бы смешным, будь у него чувство юмора.

— Можете устраиваться, — закончил он и ушел, предоставив ей зализывать царапины, тем временем как он сам свернется в клубок со своими собственными ранами — они пролегли глубоко, как расщелины до самого ядра земли.

Гарриет не хотела писать Гермионе первой. Она знала — стоит ей нажаловаться, что Снейп ведет подсчет всех случаев, когда она станет выпендриваться, чтобы с первого сентября назначить ей отработки и снять с Гриффиндора миллион баллов, и Гермиона просто станет ее поучать насчет сдержанности и вежливости к учителю. Еще она наверняка одобрит запрет выходить наружу. Так что Гарриет решила дать Гермионе написать первой. Тогда ей, по крайней мере, будет, на что ответить.

Она огляделась, вспоминая, как еще вчера утром мечтала о собственной комнате. Но только не в слизеринских подземельях, а в доме на улице, с мамой и папой, и с вещами, которые они ей купили.

Комната, однако, была симпатичная. Здесь было стрельчатое окно в глубокой нише с чем-то вроде встроенной каменной скамейки, для удобства смягченной бархатной подушкой. Кровать, наверное, раньше стояла в слизеринской спальне — полог и занавески были темно-зелеными. Гобелен с деревом на стене шелестел, словно ветер касался его листьев.

Она переоделась в чистое и до обеда пробыла в библиотеке — искала что-нибудь про дементоров.

Одна из дверей в библиотеку была заперта, но вторая от толчка открылась. Она вправду ожидала увидеть мадам Пинс, маячащую, как обычно, за ее круглым столом справа от дверей, но стол был пуст, а лампы погашены. В целом в библиотеке было намного темнее, чем она видела раньше в дневное время — ее освещал только подкрашенный туманом дневной свет, проникающий через высокие окна. Она вспомнила, как приходила сюда с Гермионой в прошлое Рождество — искать информацию про василиска. Сегодня здесь было чуть менее жутко, хотя ей все-таки не понравилось, как книги шуршат в тенях и даже как будто дышат.

— Дементоры, — сказала она вполголоса, встав перед картотекой.

Первая книга, которую она сняла с полки, была пыльной — ее пальцы оставили на ней след. Страницы были из пергамента, но разрезаны неравномерно, так что края не совпадали, и, когда она расстегнула пряжку сбоку, они, разворачиваясь, захрустели. Она разгладила их ладонями и обнаружила, что смотрит на чернильный рисунок струящегося черного плаща с костлявыми пальцами и плечами; предполагаемое лицо скрывалось глубоко под капюшоном. Чернила растекались под ее руками на обе страницы.

Она вгляделась в тьму под капюшоном, где, как она решила, должно было быть лицо.

Медленно перевернула страницу.

«Рождение дементоров в былом утрачено, — неразборчивым почерком сообщал пергамент. — Были о том стали легендами, легенды — сказками, а и сказки те ныне забыты. Иные верят, что магия их сотворила, хотя большинство волшебников никогда не принудит себя думать о дементорах, коих только магией и возможно изгнать. Нет обороны от дементоров у тварей неволшебных, и звери, и человеки равно их злой силе подвластны. Все живое, владей оно душою или нет, чует скверну злобы дементорской…»

— Господи, — пробормотала Гарриет, — давайте уже к сути. Что они делают?

«Сила их в том, чтобы пить жизнь из всего, что живо; в том, чтобы отбирать у всего разумного память о добром; в том, чтобы оставлять бессонными только те чувства, что порождены глубочайшим отчаянием, горестью и страхом. Встать на пути дементора — пробудить со дна души темнейшее горе; встретить дементора — вернуться в наихудшие из дней; познать дементора — познать страх».

Она смотрела на неряшливые строки; где-то на краю сознания зашевелилось понимание — и недоумение. Книга говорила… что она говорила? Она перечла снова: «вернуться в наихудшие из дней». Это значит… что же это значит?

Остаток книги был таким же до обидного невнятным. Она закрыла ее и перешла к следующей — «Опасные твари Тьмы». Она начиналась немного конкретнее:

«Дементор — одно из опаснейших созданий, обитающих в нашем мире».

Ну, приятно это узнать.

«Даже одного дементора следует избегать изо всех доступных сил. Близость дементора вызывает ощущение телесного холода и всеобъемлющее чувство отчаяния. Дементоры не способны создавать страхи или иллюзии, но обладают силой взывать к худшим переживаниям, случавшимся в жизни, и…»

Гарриет остановилась и перечитала снова. «Не способны создавать»… «Взывать к худшим переживаниям, случавшимся в жизни»…

Но это… это означало… та женщина, кричавшая в ее голове… она была…

Она была из воспоминания.

Раньше она думала, что свет в библиотеке тусклый, но теперь он казался слишком ярким. В воздухе кружились пылинки; вдруг показалось, что они забивают ей легкие. Кончики пальцев защипало, как от холода. На один безумный момент ей показалось, что рядом дементор, и она подпрыгнула, опрокинув книгу, так что она захлопнулась.

Не то чтобы к ней пришло понимание истины. Точнее было бы сказать, что эта истина всегда была прямо в ней, глубоко внутри, всю ее жизнь, но она только сейчас рассмотрела ее в себе.

Потому что она действительно всегда была в ней.

Разве нет?

Она почувствовала внезапное и жуткое желание закричать. Оно было настолько сильным, что она так и не поняла — ни тогда, ни позже, — как ей удалось удержаться.

Отодвинув стул от стола, она встала, бросив книги на месте. Уходя, она слышала, как они соскальзывают со стола и шелестят обратно, к себе на полки.

* * *

Некоторое время спустя она оказалась в подземельях, толком не понимая, как она туда попала. Должно быть, она просто спускалась все ниже и ниже, пока не пришла сюда. Они были такими же темными и жуткими, как ей представлялось, и так же укрыты тенями, как земля наверху — туманом.

И они идеально подходили для того, чтобы Снейп в них подкрадывался.

— Где вы были?

Она подскочила — не выше обычного, но с более значительными последствиями. Даже когда она узнала голос Снейпа, даже когда подумала: «Ну конечно, это всего лишь Снейп», — ее сердце продолжало в странном ритме биться об ребра.

«Долбанные дементоры», — подумала она, вспомнив слово Снейпа из прошлого года.

— Мисс Поттер, — сказал он голосом «лучше-бы-вам-ответить».

— Я ходила в библиотеку, — парировала она, — где вы сказали мне почитать о дементорах. Поскольку вы не скажете мне, что они такое, и вообще.

Он смерил ее долгим взглядом.

— Я слишком занят, чтобы разжевывать для вас информацию, которую вы точно способны найти самостоятельно, — сердито сказал он наконец. Она поняла, что рассчитывала услышать от него что-то совсем другое. Она, правда, даже подумать не могла, что именно. Сама идея, что он мог бы сказать что-нибудь… доброе, казалась безумной.

— Сейчас полдень, — заявил он таким тоном, словно она в этом виновата. — Вам надо поесть. За мной.

Он взглядом направил ее в ту комнату, где она очнулась раньше, которая, как она предположила, была чем-то вроде гостиной. Но в ней не было уюта, который она привыкла связывать с гостиными. Тут стоял тот кожаный диван, на котором она лежала, но сейчас он был загроможден коробками с книгами, бумагами и укрыт фланелевым покрывалом. Потолок был сводчатый, с парой потемневших от времени бронзовых люстр; буфет вдоль стены был заставлен всевозможными бутылочками и банками, сверкавшими всеми цветами радуги, но все они были приглушены пылью. Было даже несколько картин, поставленных на полу. Как только Снейп живет в таком бардаке? Тетю Петунию бы с одного взгляда удар хватил, с удовлетворением подумала Гарриет.

— Сядьте.

Он указал ей на стол, заваленный стопками переплетенных в кожу журналов, на которые он сказал ей не брызгать. Она не чувствовала голода, но съела картошку, и луковый суп, и спаржу, и десерт из ревеня, которые ей наложили, пока Снейп возился в соседней комнате. Она через открытую дверь слышала, как он там шуршит.

К тому времени, как она закончила гонять остатки ревеня по тарелке, Гарриет уже вовсю тошнило от собственных мыслей. Они были практически всем, что у нее было до Хогвартса. И вот теперь их подкрепили воспоминания (это же правда воспоминания, ей не показалось?) о том, чего она предпочла бы не помнить.

Или все-таки помнить?

Она вздрогнула. Нет. Только не это. Только не так.

Она заглянула в соседнюю комнату. Менее захламленная пыльным мусором, она гораздо больше была похожа на настоящую гостиную, но в ней тоже не было ничего уютного. Она не заметила изображений людей (и, уж конечно, своей мамы), кроме одной картины над камином — старик, гладящий лань в горном лесу. Такую вещь, милую, даже слащавую, она не ожидала бы увидеть в комнате у Снейпа.

Снейп сидел у почерневшего от сажи камина (полка над ним была совершенно пустой), читая журнал с выражением концентрированного отвращения-раздражения-свирепости на лице. Он то и дело что-то черкал, обводил, отмечал и подписывал на полях. Делал он это с такой яростью, что она видела, как разлетались брызги чернил. Чем же этот журнал так ему не угодил?

Это показывало, что даже наедине с собой, занимаясь собственными делами, Снейп все так же на что-то злился — и был таким же вредным и язвительным, насколько можно было судить об этом по происходящему. Этот вывод вызывал приятное чувство покоя. Было бы чуднее, если бы у Снейпа обнаружилась нежная, теплая и заботливая сторона. Если кто-нибудь спросит ее, каков Снейп на каникулах, она сможет сказать: «Как всегда», — и никто не удивится.

Однако, глядя на него, она почувствовала какое-то отличие… но так и не смогла уловить, в чем оно.

— Что вы делаете? — вдруг спросил он, словно поднял взгляд (так и было) и обнаружил, что она держит свою тарелку супа над его драгоценными журналами (а этого она, конечно, не делала). И странно на нее посмотрел.

— Я… — начала она, но замялась. Она и сама не понимала, в чем дело.

— Ну так найдите, чем заняться, — он окунул перо в чернильницу, готовясь к новой атаке.

— Я читала про дементоров, — она теребила нитку, выбившуюся из великоватой для нее хлопчатобумажной рубашки.

— Вы говорили, — чернила стекали на его пальцы с пера, которое он держал на весу. — Если вы покончили с едой, возвращайтесь в свою комнату и найдите себе достойное занятие. Уверен, вам нужно делать заданное на лето.

— Я все доделала. Я была с Гермионой, — объяснила она. Его недоверчивый взгляд не вызвал у нее самодовольства, хотя должен был. Казалось, что это чувство исчезало внутри, словно оно было слишком маленьким для вдруг оказавшегося там обширного пустого пространства. Это дементоры с ней сделали?

— От книг толку было не много, — она намотала нитку на палец так, что кончик его побелел. — В смысле, от тех, которые про дементоров.

Его перо скрипнуло по журналу. На нее он не посмотрел.

Она понимала, что он хочет, чтобы она ушла, но ей надо было спросить и не хотелось возвращаться в пустую библиотеку, где в тишине сами по себе двигаются книги, и читать обо всех этих вещах, от которых она чувствовала холод, неуверенность и… страх.

Больше всего она ненавидела чувствовать страх.

— Они правда заставляют вспоминать… разное? — сказала она поспешно. Она подумала «ужасное», но не захотела так говорить. Ей не хотелось, чтобы Снейп узнал, что она боится.

Вот теперь Снейп поднял на нее взгляд. Ей померещилось, или лицо у него и правда встревоженное?

— Дементоры не способны создавать иллюзии, — сказал он в конце концов. Прямо как та книга.

— Значит, все, что… слышишь рядом с ними, — она сжала ледяные пальцы в кулак, чтобы согреть их об ладонь, — это все… это воспоминание. Это то, что правда с тобой случилось?

— Да, — на миг он посмотрел на нее, прищурившись, словно в задумчивости. Но ничего не добавил.

Она заставила себя задать следующий вопрос:

— Насколько старые вещи они могут заставить вспомнить?

Снейп не шевельнулся. Когда он ответил, после нескольких долгих-долгих мгновений, его голос каким-то образом был одновременно и напряженным, и сдержанным.

— Мне представляется, что предела нет.

— Почему я слышу что-то… что было очень давно… а не то, что… что случилось недавно? Раз дементоры заставляют переживать плохие воспоминания, у меня их целая куча была пару месяцев назад. Почему я не вспоминаю их?

Снейп теперь смотрел на каминную полку. Гарриет сложила руки на животе, стараясь не переминаться, не показывать, как ей неспокойно и как хочется задрожать. Тут было жутко холодно, в подземелье у Снейпа, а огонь был прямо за ним.

Он, кажется, только теперь заметил, что чернила, стекая с пера, испачкали ему руку. Он молча создал носовой платок и вытер пальцы. Красные чернила на белой ткани отпечатались кровью.

— Хватит топтаться у двери, — сказал он, не глядя на нее, и левитировал со стула на пол стопку бумаг.

Гарриет благодарно придвинулась к огню, хотя очень нервничала от того, чтобы приблизиться к Снейпу. Она не понимала, почему так. Не то чтобы она раньше не оказывалась с ним рядом.

— Помимо эффекта, который дементоры оказывают на человеческое тело, о них известно немногое, — заговорил Снейп холодным, бесстрастным голосом; теперь он глядел прямо в огонь. Это было похоже на ее первый курс и остаток прошлого года, когда он смотрел куда угодно, только не на нее. — Отчасти это связано с тем, что мало что известно о человеческом разуме. Диапазон переживаний любой отдельной личности настолько широк, что невозможно с уверенностью объяснить, почему в присутствии дементора определенные воспоминания проявляются прежде прочих. Тем не менее, очень часто наихудшее из них проявляется раньше, чем более заурядные, даже если это воспоминание о событии, имевшем место… очень давно. Сила дементоров работает в союзе с вашим сознанием — вернее, так предполагают. С учетом того, что мы знаем о разуме, предположение выглядит верным.

Гарриет понадобилось некоторые время, чтобы все это понять. Она не до конца была уверена, что такое «диапазон».

— Почему я упала в обморок? — спросила она наконец.

Всего миг Снейп смотрел прямо на нее, но, как только их глаза встретились, тут же быстро отвел взгляд, словно не хотел этого.

— Состояние разума оказывает заметное влияние на тело, — теперь его голос был менее сдержанным и более напряженным. — Значительное эмоциональное потрясение преобразуется в физическое воздействие. По-видимому, воспоминание, которое вы… пережили… было настолько… сильным потрясением, что стало причиной потери сознания.

Гарриет открыла рот, закрыла снова. Она чувствовала себя насквозь остывшей, словно она опустела внутри, и там, во всем этом пространстве, гулял ветер, от которого все немело.

Если ей стало так плохо от воспоминания… тогда это и вправду, наверное…

Она едва-едва не спросила у Снейпа: «Как вы думаете, может, это я слышала свою маму?»

Но не спросила. Она была уверена, что он достаточно умен, чтобы определить, так это или нет — а ей не хотелось слышать ни да, ни нет. Она надеялась, что он не запомнил, как она упомянула об этом, когда очнулась.

— Это из-за этого я сейчас чувствую себя, — такой пустой, — плохо? — спросила она вместо этого.

Снейп снова на нее посмотрел; меж бровей залегла хмурая складка.

— Вам нехорошо?

— Сперва мне было неплохо, — но ей не хотелось рассказывать больше, потому что не хотелось объяснять. — Может, это потому, что тут, внизу, холодно.

— У вас нет лихорадки? — Снейп все еще хмурился.

Она прижала руку ко лбу, потом к шее; покачала головой.

— Шоколад должен был помочь, — сказал он почти про себя.

— Горячий шоколад? — она удивилась. — Почему?

— У него есть целительные свойства, особенно против эмоциональных расстройств. Я дам вам еще через пару часов. В промежутке вы могли бы… принять ванну, — сказал он, немного сквозь зубы, словно ему не хотелось говорить о ваннах. Гарриет, ощутив внезапное и дикое желание захихикать, изо всех сил постаралась не пялиться на его волосы.

— К вашей комнате примыкает ванная, — завершил он раздраженно и отшвырнул журнал, над которым до этого издевался. Гарриет поняла, что разговор о дементорах закончен. — Возвращайтесь в три. Мне надо знать, если вам все еще будет нехорошо.

— Ладно, — от того, что ее опекают (извращенным снейповским способом), Гарриет ощутила смущение и благодарность. Они повоевали в ее груди за превосходство и в итоге переплелись вместе. Она помедлила и с внезапной застенчивостью сказала: — Спасибо.

Снейп что-то буркнул, уже снова закопавшись в свои бумаги. Гарриет не стала ему мешать.

* * *

Напиши ему. Просто возьми перо и напиши.

Ремус потер ладони. Ему, как оборотню, было всегда тепло: он считал, что это результат естественного отбора. Слишком много оборотней проживали значительную часть своей жизни под открытым небом, так что те, кто был неспособен произвести достаточно тепла, умирали до того, как успевали передать проклятие. Как бы то ни было, все оборотни, с которыми он был знаком, были вечно голодны (неважно, сколько они перед этим съели) и им всегда было тепло.

Но в данный момент у него мерзли руки.

Возьми уже проклятое перо, — сказал у него в голове отрывистый голос. Наверное, это был голос его совести. Он регулярно его изводил, и не без причин. Чем дольше он не делал то, что требовал голос, тем злее тот становился.

Голос хотел, чтобы он написал Альбусу, что Сириус Блэк — незарегистрированный анимаг.

Ты можешь рассказать ему, не скомпрометировав себя, — говорила совесть так, словно повторяла все это уже в миллионный раз и уже испытывала от этого тошноту. — Ты не обязан говорить, что Сириус превращался, чтобы резвиться с тобой, во время полнолуний. Можешь просто сказать, что Сириус резвился сам по себе.

Он встал из-за стола — точнее, из-за ящика, выполнявшего эту роль — и отошел в сторону.

Может быть, Сириус не превращался, чтобы сбежать из Азкабана,— сказала Совесть. — Ты не знаешь, так это было или нет, так что можешь сказать, что не имеет значения, что ты никому не сказал этого раньше. Но он определенно может где-то прятаться в облике пса.

Способны ли дементоры различить обычную собаку и анимага? — возразил он ей. — Нам неизвестно, возможно, способны.

А не лучше ли тебе предоставить решать это Альбусу? По крайней мере, он сможет не подпускать к Гарриет черных собак. Своим молчанием ты подвергаешь ее опасности. Она не заслуживает того, чтобы быть в опасности только из-за того, что ты такой трус и не можешь сделать то, что должен. Ты же знаешь, что ты должен.

Он потер лицо. Совесть была права. Ей даже не надо было этого говорить, она знала, что она права.

Письмо так и не было написано.

* * *

Комнаты Снейпа находились в верхнем ярусе подземелий, но благодаря рельефу школьной территории они казались расположены выше, чем были на самом деле. У его окон земля отступала, с одной стороны сбегая к лесу, с другой — спускаясь к глубокому рву, отделявшему замок от берега озера. Гарриет понятия не имела, насколько глубоко подземелья уходят вниз и как они распланированы. Пролистав «Историю Хогвартса» (тот экземпляр, который Гермиона подарила ей на прошлое Рождество), она выяснила, что Салазар Слизерин создавал их не только с целью помешать бежать заключенным, но еще и как пространство для отступления, если замок будут осаждать. Он построил коридоры, которые кольцом замыкались на себя или кончались тупиками, лестницы, внезапно и головокружительно меняющие направление, бойницы, открывающиеся в другие коридоры, неожиданные обрывы в темноту. Заклинания вплетались в них слоями, плотные, как гобелены, и настолько древние, что никто из живых даже думать не мог в них разобраться.

Гарриет ориентировалась с помощью трюка, который она припомнила из греческой мифологии, где кто-то шел через лабиринт, разматывая клубок пряжи, чтобы отмечать пройденный путь. Она распустила старый и страшный свитер, из которого она наконец-то выросла, и оставляла за собой горчично-желтую нитку, чтобы не потеряться, подсвечивая перед собой палочкой с зажженным Люмосом. Она зашла так далеко вниз, что услышала шум подземной реки, про которую ничего не читала в «Истории Хогвартса». Она попыталась отыскать ее, но сырые каменные стены превращали рев реки в тысячекратное эхо.

В конце концов зашевелился голод, словно спящий дракон. Она развернулась, следуя за своей горчичной нитью вверх по ступеням, — и уронила клубок, когда Кровавый Барон вытек из стены прямо перед ней. Хорошо хоть, что застрявшее в горле сердце помешало ей совсем не по-гриффиндорски заорать.

— Профессор вас ищет, — сказал Барон голосом таким же жутким, как и он сам. Звук был похож на шум невидимой реки — пустой и гулкий.

— Ладно, — сказала она осторожно, нащупывая свою пряжу. Он, не мигая, уставился на нее, зависнув на месте; серебристые потеки крови блестели на мантии. Пока она наматывала на запястье нитку, выбирая слабину, он оставался на месте, следя за ней светящимися глазами, которые, кажется, вообще не моргали.

Н-да, подземелья были жуткими.

— Исследовали подземелья? — вопросил Снейп, когда она объяснила, где была. — И почему я не удивлен? Вы представляете себе, насколько это опасно?

— Я читала «Историю Хогвартса». И у меня было это, — она показала ему уничтоженный свитер. — Как в истории про минотавра.

— Вы больше не будете этого делать, — отрезал Снейп. — Теперь сядьте.

— Хорошо, — сказала она раздраженно. — Тогда куда мне можно ходить? У вас есть список?

— Он может резко сократиться, — ответил он, так сверкнув глазами, что мог бы напугать десяток минотавров.

— Но мне скучно, — Гарриет потыкала ложкой овощное рагу. — Тут никого нет, и мне нечего делать, кроме как исследовать. Я даже не могу…

Она посмотрела на окна — дождь заливал запотевшие стекла. Когда она проснулась этим утром, зазубренные стены тумана наступали с озера, в воздухе рокотал гром, а в стекло барабанил дождь. Под утро, когда она, наконец, смогла уснуть, заботливый домовик разжег камин в ее спальне.

— Исследуйте что-нибудь, кроме подземелий, — Снейп сгреб со стола стопку журналов и сунул в коробку.

— Они не могут быть опасны, или ваши ученики тут бы не жили, — отметила она, ощутив удовольствие от этого рассуждения.

— Они знают дорогу, — заявил Снейп с видом наполовину гордым и наполовину — презрительным.

— Не могут быть подземелья такими опасными, — снова сказала она, хотя выражение его лица возбудило в ней подозрения. — Было бы слишком нечестно допустить, чтобы дети поранились.

— Наш факультет славится своей изворотливостью, — Снейп слегка оскалился. — А вы, кстати говоря, сломали спину, упав с движущейся лестницы. Хогвартс никогда не был школой для малодушных.

— Я не малодушная, — заметила она.

— Нет, — согласился он с неприятным взглядом, который, вероятно, означал, что Снейп хотел бы, чтобы она была трусихой. — Я хочу, чтобы вы пообещали мне прекратить это безрассудное блуждание по подземельям.

Гарриет подумала, что насчет блуждания он сильно преувеличил, но сказала:

— Ладно. В смысле, обещаю.

Он сурово на нее посмотрел, словно желая пригвоздить это обещание к ее языку. Затем, с последним уничижительным взглядом, подобрал свою коробку со старыми бумажками и смылся из комнаты.

Гарриет жевала овощи из рагу и сперва сердилась, а потом начала чувствовать нарастающее удивление. Она попросту не понимала Снейпа. Она вроде как совсем ему не нравилась, но он зачем-то старательно заботился о ней, когда она делала что-то опасное. Непонятно. Дурсли много раз на нее злились, но если бы она забрела в жуткое подземелье и свалилась там в какой-нибудь каменный мешок, они бы, наверное, устроили праздник и пригласили на него тетю Мардж и всех ее десятерых бульдогов. Была та история с долгом ее отцу, но если это была единственная причина, по которой он за ней присматривал, то зачем он злился, когда она делала что-то опасное (или то, что он, по крайней мере, считал опасным)? Она была уверена, что уйме народу в Хогвартсе она нравилась намного больше, чем Снейпу, но так же психовать из-за нее, как он, могла разве что одна Гермиона. Может, она чего-то не понимала в магических долгах? Или было что-то… что-то связанное с ее мамой?

Но ее мама мертва уже двенадцать лет. Даже если Снейп в нее и влюбился, что Гарриет до сих пор считала наглой ложью, это было давным-давно. Он не мог так переживать из-за того, что Гарриет рискует сломать шею, просто потому, что они с ее мамой друг другу нравились в молодости. Или, может, мама попросила его за ней присматривать?.. Но тогда зачем профессору Дамблдору было рассказывать все это про долг?

Ей не хотелось признаваться в этом Снейпу, но еще ей нужно было что-нибудь, лишь бы прекратить думать и уставать достаточно, чтобы потом просто падать и засыпать, вместо того чтобы лежать без сна, боясь проснуться от кошмаров. Как только она заподозрила, что тот голос в древнем черном воспоминании принадлежал ее матери, у нее начались проблемы со сном. Если она засыпала, ей снилось, что ее мать кричит, а она заперта в чулане, темном, хоть глаз выколи, и не может выбраться, как ни старается бить, пинать и царапать дверь, и кричит, чтобы кто-нибудь ее выпу…

— Что-то не так с едой? — спросил холодный голос Снейпа.

Гарриет подпрыгнула — она не слышала, как он вернулся. Она машинально посмотрела на рагу, которое она все мешала и мешала, пока думала.

— Нет, все нормально.

— Последние несколько дней у вас нет аппетита, — он не подошел ближе, но сосредоточил взгляд на ее лице, так что она ощутила себя у Снейпа под микроскопом. — Вы достаточно спите?

Нет. Но она пожала плечами и набрала ложку рагу.

— Я в порядке.

— Я не об этом спросил, — сказал он так, словно она целенаправленно ему наврала.

— Я в порядке, — она упрямо на него уставилась. — Просто скучно.

Снейпу, кажется, стало противно. Гарриет вернулась к ужину и прилежно проглотила несколько ложек, как будто его тут не было. Вскоре он негромко презрительно фыркнул и снова вышел. Проверив, правда ли он ушел, Гарриет выпустила звякнувшую об миску ложку, прижала кулаки ко лбу и закрыла глаза.

* * *

«Гадкая девчонка», — подумал Северус.

Уже пять дней она была в Хогвартсе под его личной юрисдикцией. Альбус вылавливал Сириуса Блэка, Минерва была в какой-то командировке; Флитвик так плотно занялся укреплением защиты замка, что Северус не видел его уже десять дней. Спраут и Помфри были все еще в отпуске. На этом список полезных учителей кончался. Его не интересовало, где проводят каникулы Бербидж, Вектор или Бабблинг, а Синистра и Трелони редко спускались со своих башен.

Оказалось, что, получив под свое руководство одну тринадцатилетнюю девочку, он не в силах обеспечить ей полноценное питание, отдых и занятость. Всего пять дней, а она уже выглядела бледной, усталой и измученной, и уже начала ковыряться в еде. Даже ее угрюмое упрямство выглядело вяло.

Что-то с ней было не так. Он не был настолько туп, чтобы этого не заметить. Дементоры не могли влиять на нее со своего поста у ворот, но они пробудили старые воспоминания, воспоминания до того горестные, что при первой встрече с ними она упала в обморок, и было бы разумно предположить, что эти воспоминания способны влиять на состояние ее сознания даже много позже того, как были разворошены.

Я слышала, как кричала женщина. Поняла ли она, кто это, вероятно, был? Разумеется, в первый раз услышать в воспоминании голос матери… в тот миг, когда ее…

Разумеется, этого было бы достаточно, чтобы расстроить любого. Этого хватило, чтобы лишить ее сознания, когда дементор вскрывал самые темные уголки ее подсознания; хватило, чтобы беспокойство нарушило ее сон и аппетит.

Он не мог винить ее в том, что она это скрывает. Это, конечно, раздражало, и ему хотелось свернуть ей шею, — но винить ее за это он не мог. Он сам рос, мало доверяя взрослым. Ребенок должен быть уверен, что его защитят. Если он сомневается, это что-то ломает глубоко внутри, иссушая резервуары безусловного доверия. Девочка не была так подозрительна, как он, но она все равно была осторожной и скрытной. Когда она не была уверена в том, как воспримут ее информацию, она не давала ее вообще. И, к сожалению, его методы вести с ней дела убеждали (как ей казалось), что все, что она ему скажет, будет воспринято дурно, и потому она не говорила ничего.

Он с горечью подумал, рассказала бы она Дамблдору, будь он здесь; поделилась бы правдой со старым ублюдком-манипулятором, который, не зная, жертва она василиска или его повелительница, предоставил судьбе решать, жить ей или умереть. Из-за того, что Дамблдор ей улыбался, звал ее «моя дорогая» и дарил конфеты, она хоть немного ему доверяла. Из-за того, что Северус злился, когда она рисковала своей шеей, она не доверяла ему и обижалась на него. Вредный старый мерзавец профессор Снейп.

Слизеринцы ценили его защиту. Его не должно было так волновать, что одна гриффиндорская соплячка не ценит. Он это понимал.

Однако волновало. Это простое, детское доверие, которое она оказывала Дамблдору в обмен на улыбки и карамельки, должно принадлежать ему, и даже больше этого. Это он спорил, что она не должна оставаться у гребаной Петунии. Это он забрал ее у этих бесчеловечных скотов. Это он почти не спал в ту ночь, думая о Сириусе Блэке, который ходит на воле, направляясь прямо к ней. Не Дамблдор. Она этого не знала, но именно поэтому, черт возьми, это имело значение.

Свечи вокруг него покрылись натеками воска за те часы, что прошли в расстроенных мыслях. Он зажег их давным-давно, а солнце село заметно позже девяти вечера. У него не было зеркал, кроме одного в ванной, но он знал, что выглядит ужасно — с морщинами на изможденном лице и волосами, свисающими скользкими крысиными хвостами.

Чары, наложенные им на комнату девочки, замерцали, зарегистрировав движение — так было весь вечер, с тех пор, как она скрылась за дверью. Они мерцали уже пять ночей. Поэтому он знал, что она лжет — не только из-за ее утомленного вида. Она каждый раз возилась и вертелась почти ночь напролет, замирая, если не считать слабых сонных движений, только к рассвету.

Несколько ночей он сидел и следил, как мерцает мягкий свет заклинания, с плачущими в темноте вокруг него свечами, и думал, что же ему делать. Если бы задача была в том, чтобы найти правильное заклинание (особенно вредоносное) или сведения о враге, это было бы его стихией. Он был хорош в том, на что другие неспособны. Но те вещи, которые легко давались остальным — понимание, доброта, забота, — были ему до того чужды, что, даже сознавая, что они необходимы, он не знал, как к ним подступиться.

Сегодня у него забрезжила идея. Возможно, это было следствие его собственной бессонницы — так иногда в полусне люди правильно отвечают на вопрос, заданный задолго до этого.

В руку скользнула палочка — из рукава, где он хранил ее всегда, даже во сне. Он вышел из комнаты. За дверью девочки было темно, так что она хотя бы была в постели, прилежно стараясь уснуть.

Он закрыл глаза, выдохнул и отгородился от всего. Сознание скользнуло в омут воспоминаний, отобранных, чтобы поддерживать его в те долгие периоды жизни, когда каждый миг казался таким же холодным и беспросветным, как могли бы его сделать дементоры.

— Экспекто Патронум, — шепнул он.

Лань прошла через дерево двери. Яркие точки заплясали там, где она только что была, напомнив ему серьги Нарциссы.

Он вернулся к себе в комнату и запер дверь.

За закрытыми веками Гарриет, словно звезды, замерцал свет.

«Я знаю, что это», — затанцевала мысль на холодных просторах ее сознания, и Гарриет затаила дыхание — а вдруг она ошиблась?

Она открыла глаза. Рядом стояла лань, сияющая и яркая, и безмятежно на нее глядела.

— Привет, — выдохнула Гарриет.

Она знала, что это не настоящее животное — сквозь его бока можно было рассмотреть пятна темной комнаты, — но оно было сотворено магией, а магия была настоящей, так что и это тоже было настоящее — правда, неизвестно, что именно. Она медленно села, боясь спугнуть ее, боясь, что она исчезнет, и так же медленно протянула к ней руку.

Лань потянулась к ней и понюхала пальцы. Она не была теплой или холодной, совсем не имела температуры, но ее нос подрагивал у пальцев. Она ощутила, как внутри забил родник чего-то неописуемого и яркого, чего-то знакомого, но в то же время более сильного, намного более мощного, чем ей доводилось чувствовать раньше.

В этот раз, когда лань растаяла, она заплакала, чувствуя, как в груди рвется сердце.

* * *

Гарриет не понимала, что Гермиона нашла в библиотеках, точно так же, как не понимала, что нашла в Драко Малфое Панси Паркинсон. По ее мнению, и то, и другое жутко бесило и было совсем непривлекательно.

Уже несколько дней она пыталась читать про дементоров. Из-за них ей не хотелось выходить наружу. С этой проклятой… трусостью надо было покончить. Должен был быть способ с ними бороться.

Так что она ходила в библиотеку. Понимала, что если спросит Снейпа, как борются с дементорами, то он решит, что она собралась тут же пойти и устроить с ними дуэль, и тогда у него вспыхнут опасной чернотой глаза и он запрет ее в комнате. Поэтому она пошла по пути Гермионы (такой образ действий ее подруга должна была одобрить) и отправилась в библиотеку. В противную, глупую, бесполезную библиотеку.

Может, дело было в том, что Гарриет просто не умела правильно искать. Каждый раз, когда надо было писать сочинение, она целыми днями скребла в затылке, неумело ковыряясь в громадных книжищах с чудовищными словами вроде «поелику» и «льзя», а Гермиона издавала сердитые звуки, словно церковный орган, и они становились все громче и чаще, пока Гарриет не понимала, что ее лучшая подруга того и гляди пихнет ей стопку книг и скажет: «Вот. Со страницы двести девяносто первой по трехсот восьмую, я выделила нужные абзацы». Предоставленная же самой себе, она просто все копалась и копалась в книгах.

Вздохнув, Гарриет вычеркнула еще две книги, которые она исключила из-за их полной бесполезности. Учитывая, насколько опасными выставляло дементоров все ею прочитанное, следовало рассчитывать на книгу с гордым названием «Как защитить свою жизнь от дементора». Но та книга, сказавшая, что волшебники не хотят думать о дементорах, была права: похоже, никто не делал по ним никаких полезных исследований. Большая часть книг просто содержала жутенькие картинки гниющих трупов в плащах, на фоне которых Сириус Блэк тянул на Кларка Гейбла.

Она нахмурилась на оглавление следующей книги, предложенной картотекой — «Гистория чар оборонных». Ее, по крайней мере, выпустили после изобретения печатного станка — в отличие от предыдущей. Она не узнала ни одно из перечисленных заклинаний и предположила, что дело не только в написании.

Просмотрев оглавление, она перелистнула на страницу 367.

Чары Патронуса.

Она постучала палочкой по книге и сказала:

— Праэлего, — об этом заклинании Гермиона написала ей в последнем письме: оно зачитывало слова вслух. Пока пользы от него было гораздо больше, чем от любой из книг.

«Патронуса чары, — заговорила книга шекспировским голосом, — суть единственное ведомое орудие против наизлейших сил дементоров. Хоть и просты они по замыслу, чары эти нелегко даются даже многим из умелых волшебников».

(Еще одна особенность этих книг — они почти никогда не упоминали ведьм. Сексисты.)

«Инкантация их, Экспекто Патронум, на латыни значит «Ожидаю защитника», ибо именно его чары сотворяют. Страхом и отчаянием кормятся дементоры, вдоволь испивая их из людского разума. Патронус же, будучи волшебным воплощением безупречной радости, не может переживать дурные чувства, доставляющие дементорам власть. Великая сила Патронуса ослабляет дементора, и для его отчаяния она что щит против копья. Великие волшебники способны были призывать Патронуса такой мощи, что он изгонял дементоров сонмами, хоть и бывало такое изредка, и многим вовсе не под силу. Советуют же Патронуса как средство предупредительное, должное быть под рукой на всякий крайний случай».

Это звучало настолько похоже на то, что было нужно Гарриет, что в первый момент она испугалась, что чего-то недопоняла. Однако, когда она повторила заклинание и прослушала текст еще раз, смысл остался прежним. Чары, чтобы отпугивать дементоров — чтобы отгонять их. Превосходно.

Использовав еще одно полезное заклинание Гермионы, она скопировала написанное на отдельный лист пергамента. Больше книга ничего не сообщала о чарах Патронуса, но Гарриет уже начала к этому привыкать. Магические книги предпочитали пространные описания всяких заклинаний и возможностей, а четкие инструкции пусть дает кто-нибудь другой. Однако теперь, когда она знала название заклинания, она могла о нем поискать.

Она снова и снова вытаскивала книги, снова и снова произносила заклинания…

Слова, слова, слова… Она плыла по морю слов. Библиотека вокруг становилась все тише и сумрачней.

Снова появилась серебряная лань — как прошлой ночью… как в прошлом году, в ту ночь в Больничном крыле… Она сияла, как звездная туманность, сверкающим бело-голубым светом, она была красивее всего, что она видела в жизни, излучала чувство неистовой, но бережной защиты… Лань поглядела на нее, и ей захотелось, чтобы она могла говорить, чтобы в ней было достаточно волшебства, чтобы обладать голосом…

— Мисс Поттер, — сказала лань.

Гарриет моргнула. Все вокруг было серым и размытым, лицо болело. Лань пропала.

Она заснула, уткнувшись носом в раскрытые страницы последней книги. Вспомнила, как сняла очки и опустила голову. Потерев придавленный нос, она нащупала очки. Все вокруг обрело четкость — библиотека, стол, заваленный книгами, и Снейп — колонна черноты. Он смотрел на ее книги.

— Чары патронуса, — ровно сказал он.

— Он отгоняет дементоров, — она поморгала сухими, словно полными песка глазами. И как только Гермиона делает это постоянно? Как это может ей нравиться?

Длинные пальцы Снейпа коснулись отобранных ею листов пергамента. Потом он убрал руку, спрятал в складках мантии.

— Вы пропустили обед, — произнес он. Гарриет с тревогой на него посмотрела, ожидая бури сарказма, но его интонации были почти… нейтральными, а выражение лица — странно вежливым.

— Простите, — осторожно сказала она. — Я зачиталась и уснула.

Снейп ответил не сразу. Потом сказал все тем же мягким голосом:

— Тогда идите, поешьте что-нибудь.

Она испугалась. Кто ты такой и куда дел Снейпа?

— Ладно, — еще осторожнее сказала она. Он, однако, не собирался уходить, и она потянулась закрыть книги, поглядывая на него и ожидая взрыва.

Только вот Снейп взмахнул палочкой, и книги, захлопнувшись, сорвались со стола и полетели к себе на полки. Она собрала свои заметки, скатала в рулон и сунула подмышку, по-прежнему не сводя глаз со Снейпа. Тот не по-снейповски посмотрел в ответ — безо всякой злости.

Все страньше и страньше.

За всю дорогу вниз, до его комнат в подземельях, и половину времени за едой ни один из них не произнес ни слова. Гарриет начала нервничать от этого утомительно-молчаливого невыразительного Снейпа. Она не знала, почему он ведет себя так странно и чего от него ожидать, и это так ее отвлекало, что она начала ужин с десерта.

— Чары патронуса — очень сложное волшебство, — сказал наконец Снейп, до того внезапно, что она выронила вилку на штаны и измазала бедро шоколадным кремом.

— В книге про это написано, — ответила она все так же осторожно, глядя на него — он стоял у буфета.

— Почему вы ими интересуетесь? — он постучал ногтями по деревянной крышке.

Она пожала плечами, не желая сейчас рассказывать ему что-нибудь еще о своих снах. Ей не хотелось, чтобы его реакция каким-нибудь образом сделала их еще ужаснее.

На лице Снейпа наконец-то появилось хоть какое-то выражение — проблеск раздражения в глазах. Ей тут же стало легче.

— Вы добровольно провели сложное расследование в летнее время по неясной для вас причине, — в его голосе появилась знакомая резкость. Облегчение усилилось в несколько раз.

— Они мне не нравятся, — просто ответила она. Это было в достаточной степени правдой. — Вы когда-нибудь падали в обморок?

— Да, мне доводилось терять сознание, — сказал Снейп тоном, не предполагающим дальнейшие расспросы.

— Ну вот, — продолжила Гарриет, хотя какая-то ее часть сделала отметку, чтобы в будущем углубиться в этот вопрос: отчего мог упасть в обморок Снейп? — Это отстойно. Чувствуешь себя таким… — «слабым», — подумала она. — Беспомощным.

— Реакцию на дементора контролировать невозможно, — Снейп так это сказал, что она почувствовала — он отвечает на вопрос, который она задала, сама того не зная.

— Я не хочу, чтобы она была, — ответила она немного смущенно. — Поэтому я искала про ту штуку с патронусом.

— Искренне надеюсь, что вы не планируете побеждать их в одиночку.

Вот теперь она ощутила, что все полностью пришло в норму. Разве не именно эти слова она ожидала от него услышать?

— Нет, но раз они собираются быть там, снаружи, тогда мне, может, однажды и придется. Хочу быть готовой.

Снейп, казалось, искал, как бы оспорить ее слова. Наконец он закрыл глаза и прижал пальцы к переносице. Приободренная относительным отсутствием язвительности, Гарриет спросила:

— А вы можете его делать? В смысле, эти чары.

Снейп открыл глаза и посмотрел на нее сквозь пальцы. На секунду ей показалось, что она его почти не узнает. Это было до того странно: она знала, кто он такой, но все-таки в этот миг ей померещилось, что она с ним не знакома — как будто увидела какую-то его грань, о существовании которой раньше не подозревала, ту, что принадлежала совершенно другой личности, а не учителю, которого она знала два года.

Затем он опустил руку, и знакомый Снейп вернулся, а тот, другой, снова скрылся внутри.

— Чары патронуса примечательно сложно произвести. Вы, должно быть, читали, что многие взрослые волшебники испытывают с ними трудности, даже те, кто получил высокие баллы по чарам и ЗоТИ на ТРИТОНах.

Это не было ответом на вопрос Гарриет. А может, и было. Может, ему не хотелось говорить ей, что у него не получается. Она дружески кивнула.

— Да, так говорят.

— Вы читали книгу Куреши по этой теме.

— Это та, которая очень непонятная? — она честно была не в курсе.

— Да, вы могли бы найти ее непонятной. Он пытается объяснить природу радости.

— В одной из книг говорится, что надо найти счастливое воспоминание, — сказала Гарриет. — Точнее… мне кажется, что там про это говорится. А потом произнести заклинание. Но они говорят, что это очень сложно, так что я уже не уверена, о чем они на самом деле. В смысле, счастливое воспоминание — это же не так уж сложно, они у всех есть.

— Хорошо. Доедайте ужин и попробуйте.

— Как… сейчас? Здесь? — Гарриет растерялась.

— Мое жилье оно не разрушит.

Гарриет еще никогда не колдовала перед Снейпом. Зелья — это другое: как он и говорил в первый день, там не было ни махания палочкой, ни заклинаний. Впрочем, однажды, в Дуэльном клубе, она в его присутствии успешно разоружила Гермиону… но все равно ей было неспокойно. В Дуэльном клубе были сотни других людей. А тут будет только она одна. И Снейп.

Но ей не хотелось показывать Снейпу, что она нервничает и боится, что будет выглядеть глупо, так что она сказала:

— Ладно, — как будто в этом не было ничего особенного, и вернулась к ужину.

Она поборола желание потянуть время, погонять по тарелке стебли артишока — ну, по большей части. Она, возможно, ела медленнее обычного, но, доев остатки рыбы, собрала свою смелость и зашла в открытую дверь гостиной Снейпа. Он сидел на своем обычном месте, у камина, и в свете огня читал книгу с оттиснутыми на толстом корешке золотыми буквами.

— Что читаете? — спросила она, и даже сама бы не смогла сказать, из искреннего любопытства она интересуется, просто из вежливости или всего лишь тянет время. Может быть, все вместе.

Снейп взглянул на нее (двигались только его глаза, а сам он так и остался точно в той же позе, как когда она его увидела). Она снова ощутила эту неправильность, словно смотрела на кого-то совершенно другого, чем привыкла думать.

— «Анну Каренину», — ответил он после паузы, словно решал, действительно ли она хочет это узнать.

— О, — звучало знакомо, но большего она не смогла бы выдать и под страхом смерти. — Интересно?

— Считается, что это величайший из когда-либо написанных романов, — он, однако, произнес это не как упрек — скорее, как информацию к сведению, как будто у него не было собственного мнения по вопросу. Она не могла представить, чтобы у Снейпа не было своего мнения. Может, он просто не хотел признаваться ей, что думает. Но потом сказал: — Сомневаюсь, что вам бы понравилось, — и закрыл книгу, положив на столик рядом с креслом.

— Я вообще-то читаю, — почти обиженно сказала Гарриет.

— Я и не говорил, что вы не сможете ее прочесть. Я сказал, что сомневаюсь, что вам понравится. Главная героиня сходит с ума от ревности и кончает с собой.

— О, — Гарриет взглянула на книгу.Такое ей и правда вряд ли захотелось бы прочесть.

— Итак? Вы подумали о воспоминании, подходящем для применения чар?

— Думаю, может, эм, первый раз, когда я каталась на метле, — Гарриет пожевала губу. Она заметила, как Снейп удержался от того, чтобы высказать что-нибудь снейповское.

— Хорошо, — сказал он снова. — Знаете инкантацию?

— Экспекто патронум, — процитировала она.

Снейп просто смотрел на нее. Она мгновение глядела в ответ, а потом поняла, что он ждет, когда она применит заклинание.

— Э… — она вытащила палочку из кармана и чуть не уронила ее. — Трудно сосредоточиться, когда вы так смотрите, — заявила она, потому что он не прекратил этого делать.

— Если вы столкнетесь с дементором — или «когда», как вы сами полагаете, — вам будет значительно сложнее сконцентрироваться, чем под моим взглядом.

— Ну, сейчас-то дементоров тут нет, — уязвленно сказала она. — И я никогда это не пробовала делать.

Снейп вздохнул с легким, но явным раздражением.

— Вы предпочли бы, чтобы я закрыл глаза? — спросил он так, что стало понятно, насколько нелепым считает это предложение.

— Нет, — пробормотала Гарриет, вспыхнув. «От этого я почувствую себя еще глупее». Вместо этого она решительно уставилась на свою палочку.

Она вспомнила, как Малфой умчался с напоминалкой Невилла и как она закинула ногу на метлу. Она оттолкнулась и взлетела; метла по гладкой кривой мягко взмыла в воздух, в животе стало легко, и весело закричали ее друзья…

— Экспекто Патронум, — сказала она.

Ничего не произошло.

Блин.

Она рискнула посмотреть на Снейпа — лицо его оказалось совершенно непроницаемо.

— Эм. Не сработало, — зачем-то сказала она.

— Воспоминание было недостаточно сильным, — интонации его голоса точно соответствовали выражению лица. Это было странно и тревожно, прямо как тогда, в библиотеке, когда он за ней пришел. Она заподозрила бы, что это самозванец — может, Сириус Блэк под оборотным, — однако, будь это правдой, он мог бы прикончить ее уже сотню раз.

— Но ведь я тогда была счастлива, — она хмуро посмотрела на свою палочку.

— Счастье может принимать множество форм. Одна из распространенных ошибок при выполнении этого заклинания состоит в том, что люди пытаются произносить его, основываясь на ощущении удовольствия, а его недостаточно.

— А в чем разница? — спросила она в недоумении.

— Удовольствие можно получить от сравнительно незначительных событий. Либо даже из тех, что причиняют боль другим. Для патронуса требуется радость.

— А в чем разница? — она говорила, словно сломанная пластинка, но не знала, что еще можно сказать.

— Радость сильнее, но встречается реже, ее сложнее уловить. Чтобы создать патронуса, нужно не только восстановить воспоминание о событии, которым она была вызвана, но и воспроизвести то же самое чувство.

Гарриет молчала, отчасти потому, что все еще не совсем поняла.

— Теперь вы знаете, почему эти чары настолько сложны.

— На что он похож? — спросила она. — Патронус, когда получается.

Снейп отвернулся.

— Его форма уникальна для каждого, кто его производит.

Гарриет подавила вздох. Вероятно, для магии никогда не бывает простых ответов.

* * *

Несколько дней спустя Гарриет взобралась на совятню с болтающимся на шее биноклем, одолженным у Гермионы.

После того, как в ее комнату явилась серебряная лань, просияв во тьме, ей стало легче спать. Ей хотелось бы выяснить, откуда она взялась, чтобы узнать, почему и когда она приходит, и благодаря этому увидеть ее снова. Почему она вообще увидела ее, но только два раза? Профессор Дамблдор рассказывал, что это как-то связано с силой любви, но она не очень поняла. Это было так же невразумительно, как разговоры про патронуса.

По-видимому, магия вообще такая.

Снейп одолжил Гарриет книгу — она не поняла в ней ни слова, так что Гермиона, наверное, упала бы от зависти. Книга была о дементорах, но крайне непонятная; не просто невнятная, как остальные. В ней было всякое вроде этого:

«Когда ты радостен, загляни в свое сердце и увидишь в нем, как пробуждает скорбь то, что радует. Когда ты скорбен, загляни в него снова и обнаружишь, что оплакиваешь то, чему радовался».

Еще там говорилось, что патронус и дементоры — это чистое зеркало и тьма души: один карает за то, что поддался отчаянию и тоске, а другой означает самоисцеление. Она совершенно не представляла, что все это может значить, а Снейп вряд ли мог дойти до того, чтобы ей все это объяснять. Вдруг Гермиона сможет помочь?

Возможно, Гарриет не до конца понимала, что такое радость, но раз патронус был связан с хорошими воспоминаниями — значит, ей надо просто найти одно, подходящее для заклинания. Прошлым вечером она засела за любимое занятие Гермионы и составила список, в котором перечислила все действительно хорошие воспоминания, которые смогла вспомнить.

Список возглавляла строка: «Я узнала, что я ведьма, и уехала от Дурслей». Потом шли: «Подружилась с Гермионой», «Полеты», «Подружилась с Роном», «Видела родителей в зеркале Еиналеж» — потому что именно тогда она впервые увидела их лица. Еще одно, бывшее сперва внизу, но постепенно переместившееся выше — «Снейп забрал меня от Дурслей». Точно были и другие вещи, от которых она была счастлива, но, как она подумала, от этих она была счастливее всего.

Но вот что странно: каждый раз, когда она пыталась на них сосредоточиться и использовать чары патронуса, она продолжала думать о вещах, связанных с перечисленными, и они вовсе не делали ее счастливой. Мысль о Гермионе заставляла вспомнить о том, что она росла без друзей, и особенно — о том, что сейчас Гермионы с ней не было. Воспоминания о друзьях всегда заставляли ее почувствовать болезненное одиночество.

Так что она переключилась на «Я узнала, что я ведьма, и уехала от Дурслей». Но это напоминало ей от том, что ее родители умерли, что она жила с Дурслями из-за того, что они умерли, потому что их убил Волдеморт, и каждый раз, когда она возвращалась к мыслям о магии, ей вспоминались все те люди, что желали ей смерти. Счастье прихода в мир магии было связано со столькими болезненными вещами…

Так же было с зеркалом Еиналеж. Впервые увидеть родителей, но быть не в силах к ним прикоснуться; глядеть на них, прижав ладони к холодной глади стекла, видеть их лица — и понимать, что на самом деле их там нет. Снейп, забирающий ее у Дурслей — это подходило, но, если брать это воспоминание, приходилось вспоминать и про то, как ее заперли без еды в комнате и как она там сидела до тех самых пор, пока ее не забрал Снейп.

Не об этом ли говорила книга? Что вещам, которые делают тебя по-настоящему счастливым, так и положено приносить с собой то, от чего становится так до боли одиноко и грустно? Но тогда как ей предполагается наколдовывать патронуса, если каждое воспоминание с хоть капелькой радости смешано с несчастьем?

В совятне было зябко и воняло совиным пометом. Хедвиг перелетела вниз со своей балки — она простила поездку на автобусе «Рыцарь» и позволила Гарриет угостить ее совиным печеньем.

— Как поживаешь, девочка? — спросила Гарриет ласково пощипывающую ей пальцы Хедвиг. — Тебя дементоры не достают, а?

Она принесла с собой бинокль, чтобы попробовать их высмотреть. Мысль о том, чтобы посмотреть на дементоров, пугала, потому она и надумала это сделать. И она решила сделать это с совятни, где ее будет морально поддерживать Хедвиг (и откуда до дементоров очень далеко). Хотелось надеяться, что Хедвиг не улетит на обед.

С тех пор, как Гарриет вернулась в Хогвартс, небо было пасмурным, а воздух — холодным. Иногда шел дождь, но в основном просто серебрился туман, оседая на всем вокруг, скрадывая мир вдалеке, словно тот был картинкой, нарисованной чернилами сотни лет назад. Она прижала бинокль к очкам, высунувшись из окна и озирая туман в поисках трепетания развевающихся плащей.

У ворот кто-то стоял.

«Сириус Блэк?» — решило ее сердце и выдало двойной удар. Но он же, конечно, не подошел бы к воротам замка и не стал заглядывать внутрь.

Тот, кто стоял у ворот, был слишком далеко, чтобы еще что-нибудь разобрать — даже с биноклем Гермионы, наведенным на резкость. Кто бы это ни был, похоже, что его (или ее) никто не ждал. По крайней мере, никто не вышел навстречу. Она была вполне уверена, что сейчас они со Снейпом в замке вдвоем.

Кстати о Снейпе — он наверняка захотел бы узнать, что кто-то пришел. Более того, он может знать, что с этим делать.

Уронив бинокль обратно на грудь, она погладила перья Хедвиг и сказала:

— Еще увидимся, девочка, — и начала долгий спуск в подземелья.

* * *

Аконитовое было утомительным, сложным, вызывало огорчение; оно требовало полного понимания химии процесса и еще более полной концентрации во время приготовления.

Если бы Северус мог забыть, для кого именно он его готовит, то получил бы удовольствие от процесса. Среди однообразных и занудных запросов его повседневного графика редко попадались зелья, приготовление которых было бы для него серьезным вызовом.

После побега Сириуса Блэка Северус почти полностью перешел на существование на кофе и сигаретах. Кофе позволял оставаться в тонусе после недель бессонных ночей, а никотин — пить в два раза больше кофе без перегрузки организма; так что ему удавалось курить и пить кофе днями напролет, положившись на два названных вещества для поддержания на нужном уровне эмоциональных и интеллектуальных сил. Аконитовое тоже давало возможность сосредоточиться, так что всего семь восьмых дня уходили на мысли о том, что девочка где-нибудь споткнется и свернет себе шею, или свалится в одну из бесчисленных ловушек в подземельях, несмотря на установленные им сигнальные и защитные чары, настроенные на нее, или что ее убьет свихнувшийся в Азкабане Сириус Блэк, неведомо как добравшись до нее через мириады охранных систем Хогвартса.

Кроме того, Северус одобрял аконитовое само по себе. Было вполне вероятно, что, даже если он скрупулезно будет следовать рецепту, оно все равно насмерть отравит Люпина, и тогда у него будет на одну угрозу меньше. По всему выходило, что оно должно отравить любого выпившего его оборотня, однако все исследования утверждали, что зелью полагается сработать в соответствии с назначением. Это была еще одна из сторон аконитового, которая его одновременно огорчала и очаровывала: по всем законам природы оно должно было убивать, а не помогать, но, тем не менее, после того как формула была лабораторно улучшена, каждый принявший зелье оборотень выживал. Оно работало вопреки здравому смыслу.

Когда он нарезал руту, за дверью лаборатории, которую он оставил открытой на тот случай, если девочке понадобится его найти, мелькнуло движение. Подняв взгляд и увидев, как она мнется на пороге, он на короткий миг насладился удовлетворением от своей правоты, а потом начал воображать многочисленные ужасные ситуации, из-за которых этот упрямый и независимый ребенок добровольно стал бы его искать.

— Что такое? — спросил он. По крайней мере, руки и ноги у нее, кажется, были на положенных местах, а следов артериальных кровотечений заметно не было.

— Я была в совятне и увидела, что кто-то стоит у главных ворот, — она теребила шнурок бинокля, свисающего с ее шеи. — Подумала, что вы бы захотели об этом узнать.

Он на мгновение лишился дара речи, воздав должное этому свидетельству здравомыслия.

— Да, захотел бы.

— А знаете, кто это? Я не смогла рассмотреть через бинокль.

— Поскольку я был под землей, я не видел даже той малости, что вы, — он проверил комнату, убедившись, что нигде не горит огонь. Повернувшись обратно, он обнаружил, что девочка все еще смотрит на него полувыжидательным, полусердитым взглядом.

— Как думаете, это не Сириус Блэк? — по тону можно было предположить: она уверена в том, что он уже знает ответ.

— С учетом того, что он оказался достаточно ловок, чтобы сбежать из тюрьмы, побег из которой считался невозможным, и продолжает ускользать, когда за ним охотится вся страна, подойти к воротам и пялиться внутрь было бы для него нетипично.

— Так я и подумала, — она опять его удивила. — Но кто это может быть?

— Кажется, вас изумляет, что замок могут посещать другие люди, — он переместился, чтобы закрыть дверь, вытеснив ее при этом в коридор.

— Ну да, учителя, но разве вам не положено самим заходить внутрь?

— Возможно.

Она нахмурилась — вероятно, из-за его зловредной нелюбезности, но потом на ее лице появилось почти комичное выражение: «Ага!»

— Это новый преподаватель защиты, да?

— Вероятно, — сказал он для разнообразия. — Но я все еще под землей, верно?

Она одарила его взглядом, которым Минерва вполне могла бы гордиться. Он означал: «Ты вредничаешь нарочно, но я притворюсь, что не заметила».

— И куда это вы собрались? — зловещим тоном поинтересовался он, когда она попыталась последовать за ним вверх по лестнице в вестибюль.

— Хочу посмотреть, кто это.

— Вы точно никуда не пойдете, — она открыла рот, чтобы заспорить, и он сказал: — У ворот дементоры. Если вам не удалось освоить за одно утро чары, превышающие уровень ТРИТОН, вы, скорее всего, снова упадете в обморок, а подобных явлений вы, как я понял, пожелали избегать. К тому же мне гораздо проще будет разбираться с посетителем, если не придется при этом нести вас.

Она вспыхнула, и он вспомнил, как чувствительны гриффиндорцы к любым обстоятельствам, которые хотя бы отдаленно могут быть связаны с проявлениями трусости.

— Вы убережетесь от эмоциональных кризисов и останетесь здесь. В вашей комнате, — пояснил он.

Она посмотрела на него — наполовину упрямо, наполовину — как побитый щенок, и без единого слова развернулась на каблуках и отправилась в свою комнату. Он бы даже сказал «бросилась», не будь в ее походке столько раненого достоинства.

Подождав, пока дверь в комнату девочки закроется, он наколдовал щит на выходе из подземелий. Затем направился прочь из замка, к главным воротам.

Был соблазн оставить Люпина дожидаться, пока его не найдет кто-нибудь другой. Он всегда мог бы сказать, что не видел его. Дамблдор догадается, но что он может сделать?

Что-нибудь да сможет — это Северус знал. Дамблдор всегда находил способ организовать Северусу расплату за его прегрешения против невинных. Какое-нибудь мелкое мстительное унижение.

Ну что же. Раз ему придется встретиться с оборотнем, это даст ему шанс… поговорить.

Небо, сплошное предвестье бури, низко нависло над землей; так было неизменно с того момента, как у границы обосновались дементоры. Трава у ворот начала увядать, деревья вдоль дороги сбросили листья. Идти вперед было все равно что вдыхать отчаяние.

Он погрузился в объятие окклюменции, позволяя ей приглушить все вокруг. Воспоминание о девочке, падающей в обморок, о том, как она спросила, кто кричал; о том, как он нашел ее лежащей без движения на полу Тайной комнаты, — все это ушло под поверхность эмоций, отпустило.

Как же Люпин постарел. Это было первое, что Северус увидел, подойдя достаточно близко, чтобы рассмотреть его лицо. Оно было усталым и морщинистым, волосы выцвели сильнее, чем запомнилось Северусу, перемежались сединой. Одежда была потрепанной, залатанной, скверной. Чувство триумфа вдавилось в щиты окклюменции: по крайней мере, его жизнь в итоге оказалась комфортнее, чем у оборотня. Или у Блэка.

Или у Поттера, раз уж на то пошло.

И у Лили. Ему, по крайней мере, было позволено видеть, как растет ее ребенок.

Помятое лицо Люпина дрогнуло от изумления, когда он увидел, кто приближается к нему по дороге. Значит, Альбус не сказал ему, что Северус тут работает. Ну и на что ты этим намекал, старик?

— Снейп, — сказал Люпин почти вопросительно. Но затем удивление исчезло под щитом вежливости настолько безупречной, что Северус почти мог бы восхититься его лицемерием, если бы не предпочитал, чтобы Люпин прямо тут, на месте, упал замертво. Ублюдок даже улыбнулся. — Я не рассчитывал тебя увидеть, но ты, похоже, меня ожидал. Судя по отвращению на твоем лице.

«Да, давай уже подыхай». Будь они подростками, Северус, наверное, так бы и сказал. Искушение возникло бы точно.

— Директор уже утаивает от тебя информацию? Это не к добру.

— Разумеется, — любезно отозвался Люпин, не показывая и тени беспокойства. — Могу я попросить разрешения пройти внутрь, или мне нужно сперва пройти досмотр?

В его голосе не было ничего оскорбительного, но само существование Люпина Северуса оскорбляло, так что попытка дружелюбно сострить пропала втуне.

Северус подошел ближе к решетке — достаточно близко, чтобы увидеть темные круги у Люпина под глазами и морщины на его лице.

— Директор не дал тебе ничего, чтобы подтвердить твою личность?

— Дай-ка угадаю, — Люпин все еще улыбался, — если не дал, то ты не пустишь меня внутрь.

— Нет, — ласково ответил Снейп, сознавая, что в его собственном лице и в глазах нет сейчас ничего ласкового. — Я тебя оглушу и оставлю дементорам.

Лицо Люпина не дрогнуло, улыбка не угасла. Должны были. Вместо этого он сунул руку в карман и вытащил рубин размером с куриное яйцо, держа его на ладони. Он провел большим пальцем по поверхности кристалла, и в воздух поднялось небольшое облачко, из которого, словно запах, распространился голос Дамблдора:

— Ремус Люпин допускается в Хогвартс.

Северус почти ожидал, что ворота откроются при звуке приказа Дамблдора, что выставило бы его полным недоумком. Но они остались закрыты.

Люпин спрятал яйцо обратно в карман.

— Этого достаточно? — спросил он кротко.

— Почти, — посмотрел на него Северус. — Один вопрос, и я тебя впущу.

Люпин ответил приглашающим жестом.

— Где Сириус Блэк?

И это, наконец, возымело действие. В светлых глазах Люпина заклубилось уныние, и улыбка увяла, оставив его лицо холодным, отстраненным и тревожным.

— Не знаю, — его голос тоже был холоден. — Мне пойти в деревню и подождать, пока кто-нибудь еще не появится, чтобы меня впустить?

Северус присмотрелся к нему. Отметил пальцы, стиснутые на ручке потрепанного чемодана, напряжение в узкой линии плеч, тяжесть отраженного на лице чувства — и почти улыбнулся. Но он никогда не улыбался.

Взмахнув палочкой, он послал отпирающие заклинания, рябью прошедшие по воротам; его магия расколола охранные щиты. Он ощутил всей своей кровью и плотью мощь защиты Хогвартса. Хогвартс был самым безопасным местом в Британии не из-за Дамблдора: его сила была в его собственной магии, укрепленным его тысячелетней незыблемостью, чувством дома, убежища и поддержки, испытанным всеми учениками, что здесь когда-либо жили.

И все-таки нет ничего непреодолимого.

Люпин вошел. С собой у него был только тот потрепанный чемодан и цветок в горшке, пристроенный на сгибе руки. Северус помечтал, правда, без особой убежденности, что у Люпина и впрямь так мало имущества, но они были волшебниками — вероятно, на багаже были чары расширения пространства. Жаль.

Еще взмах палочки, и ворота захлопнулись, щиты сплелись вновь, просияв яркой белизной в месте спайки; сотни их соприкоснулись каскадами, так что воздух замерцал от земли и до верхнего края ворот.

— Итак, ты тот самый мастер зелий, которого упоминал Альбус? — спросил Люпин, как будто Северус не угрожал ему только что участью, которая хуже смерти.

— Откуда мне знать? — холодно ответил Северус. Он повернулся и пошел обратно к школе с такой скоростью, что было понятно — Люпина он с собой не приглашает.

Но Люпин, пробежавшись трусцой, догнал его.

— Если это ты, — любезно продолжил он, — Альбус что-то говорил насчет того, что ты будешь готовить для меня аконитовое.

— Я делаю аконитовое, но точно не для тебя. Я делаю его для того, чтобы ни для кого в замке ты не представлял угрозы, как было бы без зелья, — он метнул в Люпина взгляд, пропитанный всем доступным ему лютым омерзением. — По крайней мере, в теории. Я бы этого не допустил, но Дамблдор…

— …Директор, и как он скажет, так и будет? — вежливо предположил Люпин. У Северуса, однако, было прекрасное чутье на ехидство.

— Да, — он скривил губы. — К несчастью, он уже ошибался раньше — доверялся не тем и подозревал не тех.

— Как и все мы, — тихо промолвил Люпин.

Северусу совершенно не хотелось вести задушевные разговоры с проклятым Ремусом Люпином, он всего лишь хотел его осадить. Так что он проигнорировал сожаление, которое услышал в голосе Люпина, поднимаясь по ступеням в вестибюль, а Люпин (назойливо) шел за ним по пятам.

— Еще одно, — Северус остановился и повернулся так резко, что Люпину пришлось качнуться в сторону, чтобы не врезаться в него. — Тебе, я уверен, известно, что Гарриет Поттер — ученица этой школы.

— Да, Северус, — сказал Люпин почти с раздражением. Ну наконец-то. — Я знаю, сколько ей лет, и Альбус…

— Тебе следует вести себя очень осторожно, — Северус искусно вошел в личное пространство Люпина — техника, которую он не без причин отрабатывал годами, — настолько близко, что его мантия задела Люпина по ногам. Оборотень напрягся, но не отступил, как надеялся Северус.

— Очень. Осторожно, — он смотрел Люпину прямо в глаза — они ничего не выражали, ни малейшего проблеска чувств. — Если что-то случится с мисс Поттер, я буду тебя искать, Люпин.

Люпин промолчал, только холодно посмотрел в ответ. Но под его тщательной сдержанностью Северус, кажется, заметил злость. Однако только на его лице — ни одной мысли не промелькнуло на поверхности, до которой могла дотянуться легилименция Северуса. Был ли Люпин окклюментом? Но даже если так, Северус должен был что-то почувствовать.

Может быть, легилименция не работает на оборотней. Этот вопрос придется исследовать.

— Домовик, — бросил он.

Тот появился у их коленей, низко кланяясь.

— Разберись с этим, — коротко сказал Северус и ушел, надеясь, что заставил Люпина почувствовать хотя бы тысячную долю той ненависти, которую он сам ощущал к нему.

* * *

— Мне казалось, это невозможно, — сказал Ремус Эрментруде, — но Северус Снейп смог стать еще более невыносимым человеком, чем в последний раз, когда я его видел — это было, ох, кажется, пятнадцать лет назад.

Эрментруда не ответила, потому что была неволшебным кустиком самшита в горшке. Ремус пристроил ее на подоконник, чтобы на нее падал свет.

Домовик показал ему привлекательные апартаменты с окнами, выходящими на озеро. Воздух в них был застоявшимся и нежилым — это качество напомнило Ремусу комнаты в гостиницах. Места, переходящие от одного человека к другому, или, точнее, через которых люди проходили один за другим, оставляя определенное неспокойное чувство, словно, принадлежа всем, они не могли принадлежать никому.

«Проклятие на этой должности существует. Ты прослужишь самое большое год, причем некоторые из преподавателей лишались этого поста вместе с жизнью…»

— Гостиница и похоронное бюро, — пробормотал Ремус. Не кладбище. Могилы были отмечены каким-либо знаком о том, кто под ними разлагался, а эти комнаты, лишенные всякого имущества — нет. А вот похоронные бюро были как раз отелями для мертвых.

Ремус прикинул, не делает ли это Снейпа гробовщиком. Душевной теплоты в нем определенно было, как в трупе. Ремус не мог представить его учителем. На самом деле, мысль об этом была где-то на грани между веселым и тревожным. Ему лучше бы подошла жизнь тюремщика — дети не способны были сделать что-нибудь такое, чем заслужили бы уровень устрашения, доступный Снейпу. И даже поработав в баре, расположенном в месте, которое регулярно навещали карги, вампиры, банши и прочие создания, приближающиеся к дальним границам человечности, Ремус по-прежнему находил Снейпа наиболее устрашающим человеком из всех, кого он мог легко припомнить.

Давным-давно они размышляли о нем. Лили была убеждена, что он, как минимум, хотел стать Пожирателем смерти, и он определенно был не разлей вода с Малфоями и Регулусом, которые так же определенно были частью внутреннего круга Волдеморта. Ремус выслеживал их судьбы по газетам в долгие месяцы бесконечных послевоенных судов. Ремус исчез из магического мира через два года после того Хэллоуина, но он читал про них и годы спустя — в мрачной решимости узнать как можно больше. Однако некоторые суды так и не были преданы огласке, и если Снейпа и судили, то при закрытых дверях.

Но Ремус не мог представить, чтобы Дамблдор позволил Снейпу работать с детьми, если тот работал на Волдеморта.

Он с щелчком открыл чемодан и начал вынимать немногочисленные пожитки, которое ему удалось сберечь за годы выселений, изъятий по неуплате и нищеты. Его книги, некоторые насколько затрепанные, что он научился переплетному делу, чтобы сохранить их читаемыми (и заодно время от времени подрабатывать). Его немногочисленные мантии, до того залатанные, что заплат на них было больше, чем исходной ткани. Отвратительные часы из золоченой бронзы, некогда принадлежавшие его бабушке, затем матери, а затем и ему; спальный мешок, который ему здесь не понадобится; небольшой коврик семнадцатого века — наследие Поттеров, которое Лили подарила ему во время беременности, потому что внезапно и полностью возненавидела.

Гарриет.

Ремус расстелил коврик на полу перед очагом, в которым домовой эльф разжег огонь — до того незаметно, что он не увидел, как это произошло, — и поставил на каминную полку часы. Ритуал, который он проводил каждый раз, приходя на новое место.

Ее должны были звать Холли. Гарри — если мальчик, Холли — если девочка. Лили и Джеймс решили это после восьми месяцев перебранок, которые, как все вокруг понимали, были выражением любви, ликования — и страха. Они определились с именем всего за два дня до того, как начались роды, которые их жутко напугали. Но когда ребенок родился, Лили залилась слезами и прорыдала, что она просто не похожа на Холли. Так что вместо этого они назвали ее Гарриет.

Ремус и Сириус заявили, что это имя — слишком старомодное и некрасивое.

— Она никогда не найдет парня с таким именем, как это чертово «Гарриет», — протестовал Сириус, но Джеймс тут же оживился и согласился с Лили: мол, на Гарриет похоже гораздо больше, чем на Холли.

Сириус отказался звать ее Гарриет. Он, к раздражению Лили, называл ее «Холли-берри»; но однажды глаза ребенка изменили цвет с дымчатого неопределенно-голубого на яркий, ошеломительный зеленый, того же оттенка, что и у нее, почти оттенка листьев падуба. И тогда Лили прекратила стискивать зубы при каждом «Холли-берри». А потом они с Джеймсом начали скрываться и забрали ребенка с собой.

А потом Сириус убил их.

Ремус опустился в кресло у огня. Его яркость резала глаза, хотя он почти его не видел.

Каждый раз, когда он думал об этом, это казалось бессмыслицей. Он все еще слышал, как Сириус тогда звал ее «Холли-берри» — очень похоже на то, как напевала малышке Лили, когда та засыпала у нее на груди, когда они вместе укладывались на диване, или на то, как Джеймс часто поднимал ее в воздух и катал, как будто она летает на метле. Они все были одинаковыми. Было так же невероятно представлять, что Волдеморт послал Сириуса убить это дитя, как и представить на его месте Джеймса или Лили. Ремус не мог, не способен был представить это, не задумавшись, почему это кажется таким неправильным.

«Потому что он любил их. Потому что он любил их. Потому что он любил…»

Ремус провел рукой по глазам. Какой бы бессмыслицей это ни казалось, это произошло.

…повторил он себе снова.

* * *

— Это был учитель защиты? — захотела узнать девочка, когда он позвал ее к ужину после того, как успешно избегал ее весь день. — Какой он? Или она? У нас еще не было учительниц.

— У вас их несколько. Или вы уже забыли своего декана?

— Я про защиту.

— Это мужчина, как обычно, — «спорное утверждение», — подумал он. Но он достаточно знал о гриффиндорцах, особенно об этой конкретно гриффиндорке, чтобы заподозрить: скажи он ей, что Люпин оборотень, и это только утроит ее интерес.

— Какой он?

«Двуличное животное».

— Не понимаю, почему вы вообразили, что у меня есть хоть малейшее желание его обсуждать. Ешьте свой ужин, — сказал он и спасся бегством в другую комнату.

У него была надежда (хотя довольно слабая), что она просто уйдет после еды к себе в комнату, но она завела отчаянную и тревожную привычку ошиваться поблизости и пытаться завязать разговор. Будь у него чувство юмора, ее храбрые, но неловкие попытки найти тему для разговора могли бы его рассмешить. Но в данный момент он находил происходящее крайне некомфортным, как будто кто-то невидимый сыграл с ним шутку, которую он никак не мог понять.

«Всевышний — это комедиант, у которого публика от страха не может смеяться». Кто-то так говорил. Когда девочка толклась в его комнатах, рассматривала его вещи, спрашивала, что он читает, он полностью чувствовал себя этой самой публикой.

Внутренний Хаффлпаффец напомнил, что он хотел завоевать ее доверие. Да, хотел, и до сих пор хочет, но он не был уверен, что это оно и есть, не понимал, почему из доверия должно следовать, что этот миниатюрный Лили-Поттеров гибрид будет копошиться в его личном пространстве и задавать назойливые вопросы.

— Я прочла ту книгу, которую вы мне дали, — сказала она — внезапно и непонятно к чему.

Только многолетняя привычка контролировать непроизвольные движения удержала его от того, чтобы вскочить с кресла. Он не слышал, как она вошла — прокралась, как кошка.

— Не уверена, что я ее поняла, — продолжила она, ковыряя отколовшуюся от дверного косяка щепку. — Хотя я кое о чем подумала.

— Поздравляю, — он опасливо на нее глядел — ну как она решит подойди ближе и сократит так удачно пролегающее между ними двенадцатифутовое пространство.

— Я не уверена, что означает это всякое про надежду против отчаяния, но я подумала, — она одарила его еще одним взглядом в стиле Минервы, — что каждый раз, когда я вспоминаю вещи, от которых я по-настоящему счастлива, они все связаны с такими, из-за которого мне становится ужасно. И очень трудно думать о счастливых вещах, не вспоминая плохие вещи, и я не могу сделать патронуса, пока думаю о вещах, которые делают меня несчастной.

Северуса практически оглушило. Он скорей бы сказал, что Лонгботтом понимает квантовую физику, чем предположил такой уровень сознательного самоанализа у любого из порождений Поттеров, особенно у этого доказано упрямого и твердолобого ребенка.

— Из-за этого так трудно использовать чары патронуса? — спросила она. Сила ее сосредоточенного взгляда почти пугала. — Потому что когда думаешь о счастливых воспоминаниях, вспоминаешь заодно и грустное? Но, — продолжила она, прежде чем он успел ответить, хотя он толком и не знал, что отвечать, — не все счастливые воспоминания происходят от несчастливых.

— Причина в том, что разновидность радости, необходимая для патронуса, связана с отчаянием. Простое счастье или удовольствие имеют более слабые противоположности.

Несколько мгновений она молчала. Потом сказала:

— Ну и как тогда его делать?

— Надо убрать отчаяние из своего сознания. Просто не думать о нем.

— Как? — она нахмурила лоб.

— Подготовив к этому свое сознание.

Она прямо посмотрела на него, нахмурив брови, а потом закусила губу. Но не поникла — вместо этого ее вид стал решительным. Усталым, но решительным.

— Неудивительно, что почти никто этого не может.

«Василиска тоже почти никто не может убить», — подумал он про себя, но вслух не сказал. Это было слишком похоже на похвалу, а он никогда не хвалил. Ему это не шло.

Он пошарил на столике в поисках чего-нибудь почитать, нашел нечто, показавшееся подходящим, открыл. Это был вязальный каталог. Что за?.. Наверняка это Дамблдора, но он понятия не имел, как это могло оказаться у него в комнатах.

— Гермиона мне на день рождения подарила дорожный скрэббл, — сказала девочка ни с того ни с сего, — но мне пока не удавалось поиграть.

— Но вы, тем не менее, отлично выжили, — он отбросил вязальный каталог.

— Вы когда-нибудь играли? — спросила она.

Это заставило его поднять на нее взгляд, хотя он даже отдаленно не мог представить, что тут сказать. Она выжидательно уставилась в ответ.

— Хотите поиграть в скрэббл? — она голосом дала понять, что если он собирается и дальше так себя вести, то она будет спрашивать прямо.

Он просто продолжил смотреть, окончательно лишившись дара речи, и она сказала:

— Или в висельника, или еще во что-нибудь? Карты у вас есть? В шахматах я полный ноль.

— Вы хотите… поиграть в скрэббл, — произнес он с ощущением, что она спросила что-то совершенно другое и ему потребовалось полных тридцать секунд на перевод.

— Ага.

Он прижал пальцы к складке меж бровей. Это должно было быть дурацкой шуткой. Не ее шуткой, а самой жизни, определенно, или творца, или какая там сила заведует правильностью и сумасшествием во Вселенной.

— Если я вытерплю одну игру, вы найдете, чем заняться самостоятельно?

— Ладно, — радостно сказала она. — Подождете тут?

Он хмыкнул. Очевидно, решив, что не нуждается в более развернутом согласии, она умчалась прочь.

Он посмотрел на фотографию Лили. Хотел сказать ей: «Твой ребенок совсем отчаялся, если добровольно ищет моего общества». Но фотография глядела туда, где стояла девочка, с горестной тоской на лице — настолько сильной, что она преобразила ее в кого-то незнакомого, потому что он никогда не видел, чтобы Лили так смотрела.

На короткий миг он подумал, не убрать ли заклинания невидимости с рамки. Девочка увидела бы ее — она постоянно во все глаза рассматривала вещи Северуса, каждый раз, когда приходила, хотя у него никогда не появлялось ничего нового — и она, конечно, захотела бы ее потрогать. Он почти вообразил себе ее счастье и преумноженную радость фотографии.

И, конечно, он уже слышал, какие вопросы это поднимет. Он не желал отвечать на эти вопросы. Не мог на них отвечать. Даже ради того, чтобы осчастливить последние оставшиеся от Лили осколки.

Но впервые он почти пожелал, чтобы смог это вынести.

* * *

Гарриет рылась в своем чемодане, как попало раскидывая вокруг носки (хотя была осторожна с вредноскопом, который Джинни и Рон прислали ей на день рождения — вместе с газетной вырезкой, изображающей их на каникулах), пока не нашла игру, убранную под учебники. Она еще даже не сняла с нее пленку. Потом она помчалась обратно в комнаты Снейпа, почувствовав триумф, когда дверь оказалась по-прежнему не заперта.

Триумф поугас, когда она обнаружила Снейпа на том же самом месте, где она его оставила — он читал какие-то скучные на вид бумаги и явно намеревался быть максимально занудливым. Он напоминал Рона, когда Гермиона предлагала начать делать домашку пораньше, или Гермиону, когда Гарриет пыталась вытащить ее полетать. Это означало, что Снейп ненавидел играть в игры.

— Ладно, — сказала она через несколько минут. — Я все подготовила.

С очень унылым видом Снейп отложил свое чтение и неохотно пошел в комнату, где она всегда ужинала и где сейчас разложила игру на его захламленном столе. Она с большой осторожностью переложила его старые журналы в сторону, так, чтобы они не расползались.

— Это маггловская… — начала она объяснять.

— Я знаю, что такое скрэббл, мисс Поттер, — он созерцал стол с таким видом, словно думал, что она на самом деле принесла кучу Хедвигиного помета.

— Спорю, вы собрались делать очень длинные и сложные слова, чтобы выиграть как можно быстрее, — Гарриет начала ощущать смирение.

— Учитывая, что мне позволено использовать всего семь ячеек за раз и игра закончится, только когда будут использованы все ячейки, я не думаю, что такая стратегия будет особенно эффективна, — он сделал паузу и вполголоса добавил: — Жаль.

Гарриет решила проигнорировать это анти-веселое настроение. И, однако, как если бы Снейп специально испортил ей игру, она оказалась с D, Z, X, G и тремя игреками.

— Блин, — сказала она.

— Не лучше шахмат, хм? — ответил Снейп и выложил morbid.

Это было сильно похоже на игру в шахматы — с Роном, который неоднократно разбивал ее в пух и прах, побеждая до обиды быстро. Снейп не напрягаясь собирал слова с тройной ценой, а Гарриет застряла со своим глупым X. Еще он слишком быстро придумывал слова, в то время как Гарриет приходилось ломать голову даже ради самых простых, вроде chimp. Да и то, когда она его придумала, она поняла, что у нее нет P.

— Не знаю, зачем мне Гермиона подарила эту игру, — пробурчала Гарриет, пытаясь подсчитать очки Снейпа (при ее двадцати пяти у него было что-то около двухсот тридцати).

— Вот это пропустили, — показал Снейп.

Гарриет удрученно зачеркнула 230 и написала 240.

— Разве что ей захотелось с ее помощью рассчитаться с Роном за то, как он ее раскатывает в шахматах. И при этом Симус и Дин сидят вокруг и свистят каждый раз, когда его фигуры бьют ее. Или мои.

— Вы превосходите их в квиддиче, мисс Грейнджер — в учебе, — ответил Снейп со скучающим вздохом. — Нельзя ожидать от мальчиков-подростков зрелости и уступок.

Гарриет не представляла, как к этому отнестись. Он всерьез или издевается? Она решила, что, наверное, никогда этого не узнает (хотя издевательство было вероятнее, так как это был Снейп). Она посмотрела на вытянутые фишки. A и M.

— О-о-о…

— Xanthum? — прочел Снейп, когда она заулыбалась доске.

— Есть такое слово. Его используют в шампуне, в соусе для салата и всяком таком.

— Ксантановая камедь, — сказал он, и она не смогла определиться — то ли разочароваться, что не удалось его обойти, то ли порадоваться, потому что он знал это слово и не мог возразить, что его не существует. — У вас здесь нет слова «камедь» — «gum».

— И что? — упрямо сказала она, добавив чуть более впечатляющие баллы — слово с двойной ценой! — к ее жалким двадцати пяти. — Там два слова, у меня одно из них. Так можно.

Кто-то постучал в дверь.

— Да, что? — поднял голос Снейп.

Дверь открыл профессор Дамблдор, одетый в длинный дорожный плащ. Гарриет увидела его впервые после того, как он покинул дом Грейнджеров в ее день рождения. Ярко-синий костюм заменила мантия, которая могла бы быть потрясающе фиолетовой, не будь она до того мокрой, что стало трудно разобрать. Должно быть, он вернулся с охоты на Сириуса Блэка и явно не рассчитывал увидеть то, что увидел, потому что его несколько усталое лицо исполнилось чистейшего изумления.

— Северус, — констатировал он. — Гарриет. Замечательного вечера вам обоим, — он с любопытством посмотрел на доску со скрэбблом. — Это какая-то игра? — спросил он в еще большем изумлении.

— Это скрэббл, — ответила Гарриет, краснея.

— Мисс Поттер страдала от упорной и неисцелимой скуки, — Снейп скрестил на груди руки, — которую, по ее мнению, можно облегчить вот этим.

— А, — Дамблдор улыбнулся, но Гарриет почему-то ощутила смутную вину, словно ее поймали на чем-то… не то чтобы плохом, но… неподобающем, наверное. Она не представляла, правда, с чего бы это. — В таком случае, как бы ни было мне неприятно прерывать вас обоих и тем более портить игру, но, боюсь, меня вынуждают к этому обстоятельства.

— Мы почти закончили, — сказал Снейп, все в той же позе.

— Боюсь, это не может ждать, — голос Дамблдора был извиняющимся, но тем не менее казалось, что между ним и Снейпом что-то происходит, какой-то молчаливый и непереводимый разговор.

— Все нормально, — сказала Гарриет, сгребая в коробку крепления ячеек и блокнот для подсчета и захлопывая доску. — Это для путешествий, так что ее можно убрать и… все нормально, я пойду.

— Спасибо, моя дорогая, — Дамблдор улыбнулся ей, словно она оказала ему огромную услугу.

Она неловко улыбнулась в ответ, странно смущенная, и сказала Снейпу с еще большей неловкостью:

— Спасибо. Спокойной ночи тогда, — и ушла, гадая, почему она не чувствовала смущения и неловкости, затаскивая Снейпа поиграть с ней в скрэббл, пока никто не увидел, как она это делает.

Она бросила игру на кровать, сама завалилась следом. Несколько мгновений она смотрела в потолок. Потом вздохнула.

— Ну вот, теперь мне снова жутко скучно.

* * *

Когда за девочкой закрылась дверь, Дамблдор заговорил не сразу. Он смотрел, как она уходила, а потом — на Северуса, который принялся перекладывать на столе хлам, который девочка сдвинула к краям, особождая место для игровой доски. Она сделала это очень бережно, выровняв стопки его старых, трухлявых журналов аккуратными рядами.

От Дамблдора до того плотно тянуло удивлением, граничащим с осуждением, что воздух в комнате словно загустел. У Северуса от этого заныли зубы. Один-единственный раз он побаловал глупую девчонку, и Дамблдор уже по этому поводу строит из себя проповедника из воскресной школы.

— Скрэббл? — спросил наконец Дамблдор.

— Это маггловская словесная игра, — ответил Северус с лучшей своей усмешкой. — Подарок на день рождения от мисс Грейнджер, — добавил он, изобразив интонацией, что передразнивает слова девочки.

— Я был очень удивлен, увидев, что ты с ней играешь, — сказал Дамблдор так откровенно, что Северус прямо-таки на него уставился. Было не в стиле Дамблдора так сразу переходить к сути.

— У вас не было под рукой назойливой соплячки, которая две недели непрерывно ноет, как ей скучно. Я готов был лезть на стену. У меня не осталось способов от нее отделаться, разве что усыпить.

— Доброта — это на тебя не похоже, — заметил Дамблдор, что было абсолютной правдой и почему-то ужасно раздражало. Обычно в разговоре с Дамблдором его бы раздражало само по себе предположение о том, что он был добр; но сейчас его неожиданно оскорбило обвинение в том, что он не способен подавлять свои мерзкие порывы достаточно долго, чтобы один раз сыграть в чертов скрэббл (хотя игра длилась целую вечность, так как девочка грызла карандаш для подсчета баллов и маялась над каждым словом).

— Считайте это моментом насланного бурей безумия, — выдавил он. Потом решил перейти к делу: — В случае, если вы не предполагаете, что я замыслил план совратить тринадцатилетнюю девочку — в случае, если вы способны поверить в эту галиматью, можете меня выгнать взашей прямо сейчас… Да еще такую, которая не может правильно написать слово «chimp»… Хотелось бы, чтобы вы уже перешли к тому, что собирались сказать. У меня было достаточно дел еще до того, как я влип в эту бесконечную игру в долбанный скрэббл.

— Северус, я тебя ни в чем таком не обвиняю.

— Нет?

— Нет, — вполне твердо ответил он. — Но ты должен признать, что она уже близка к тому возрасту, когда подобные встречи… тет-а-тет оказываются на грани приличий.

— Если бы вы действительно так считали, то не назначили бы меня деканом Слизерина. Я проводил подобные встречи с девочками этого возраста и старше в течение последних двенадцати лет, и вы ни слова ни сказали о том, как это коробило ваши чувства.

— Беседы — это часть твоих обязанностей как декана, — сказал Дамблдор. — Но я, однако, никогда не слышал, чтобы ты… отдыхал с учениками.

— Вы совершенно не имеете об этом понятия, если считаете, что это можно назвать отдыхом, — скептически ответил он. — Это было утомительно и скучно. От грамматики мисс Поттер и ее словарного запаса Ровена Рейвенкло перевернулась бы в гробу, и она совершенно не способна думать, не жуя что-нибудь при этом.

Чувство, с которым посмотрел на него Дамблдор, настолько было похоже на гнев, что Северус почти поверил, что глаза его обманывают. Сколько раз он силился рассердить Дамблдора, проворачивал каждый трюк из своего обширного арсенала личных привычек, способных взбесить даже папу римского — и безо всяких видимых следов успеха; а теперь он преуспел нечаянно?

— Не могу отделаться от мысли, что ты пытаешься прикинуться дураком, Северус, — сказал Дамблдор. — Но, — продолжил он до того, как тот успел возмутиться, — я знаю, что ты достаточно умен, чтобы меня понять, так что оставим этот вопрос. Как идут дела с зельем Ремуса? Он подумал, что у вас обоих есть прогресс, но с его жалкими познаниями в зельях, как он выразился, боится утверждать нечто большее.

— Идиот, — произнес Северус, перенося раздражение из-за Дамблдора на мысли о Люпине. — Я сказал ему, что мы пока на этапе тестирования. Как он не смог этого понять?

— Прошу меня простить, в последний раз мы обменивались с ним письмами два дня назад. Я только что вернулся.

— Да, плащ на это намекает, — едко сказал Северус, но к Дамблдору вернулась его невозмутимость, и он только улыбнулся.

— Так значит, все в полном порядке?

— Насколько это возможно. Мы с Люпином… поговорили… — Северус позволил губам изогнуться. — И он согласился, что должен в первый раз трансформироваться в надежном месте.

Дамблдор взглянул на него поверх очков.

— Ты не доверяешь зелью? — спросил он. — Или человеку?

Злость пронизала Северуса насквозь, и он уставился в ответ, но Дамблдор был не из тех, кого можно смутить яростью — в любом количестве.

— Вам известно мое мнение об оборотне, — сказал он. Во взгляде Дамблдора всплыло неодобрение, но он его проигнорировал. — Что же до зелья — я не доверяю ничему, пока не увидел эффект лично. Люпин никогда не принимал его прежде, а среди оборотней отклонения от нормы так же вероятны, как и среди людей.

— Оборотни и есть люди, Северус, — неодобрение стало достаточно сильным, чтобы его можно было ясно расслышать.

— Нет, — ответил Северус. — Называйте их людьми, если вам так угодно, но это зелье доказывает, что они, на самом деле, отдельная категория. Для человеческой нервной системы это зелье — быстрый и смертельный яд, не более того. Об этом предмете я, позвольте, знаю больше вашего, — нетерпеливо продолжил он, когда Дамблдор просто продолжил глядеть на него с почти осязаемым порицанием. — Я не отрицаю, что вы гений во многих областях, если не в большинстве, но хотя бы об этом конкретном зелье я знаю больше.

— Я вполне уверен, что ты обо всех зельях знаешь больше, чем я, — искренне произнес Дамблдор. — В этой области ты бесспорно гений. Но мне не нравится, что ты позволяешь своим личным чувствам к Ремусу превращаться в предубеждение ко всем, находящимся в его положении…

— Это не предубеждение, — возразил Северус со вспышкой кипящей злости, — это научно обоснованный факт.

— Точно так же чистокровные говорят о магглорожденных, — сказал Дамблдор. Если этим ответом он предполагал смягчить злость Северуса, то затея с треском провалилась.

— Вполне возможно, что есть генетическое различие между чистокровными и магглами, — резко проговорил Северус, — точно так же, как, вероятно, есть генетическое различие между дающим концерты пианистом и кем-нибудь, начисто лишенным музыкального слуха… И точно так же эффект аконитового зелья на оборотней предполагает, что есть физическое различие между личностью, зараженной ликантропией, и вами.

— Разумеется, различие есть, Северус, но это различие не означает отсутствия человечности…

— Я не говорю, что каждый оборотень — это недочеловек, я говорю, что… забудьте, — бросил он. — Я совершенно не в настроении об этом спорить. Я готовлю для Люпина профилактическое, и он согласился на мои условия ради безопасности учеников. Все. Если вам больше не в чем меня обвинить, можете выдвигаться и предоставить мне доделывать работу.

Но Дамблдор не шевельнулся.

— Я знаю, это для тебя тяжело, — сказал он наконец. Вопреки ожиданиям Северуса, в его голосе звучало понимание. — Когда Ремус здесь, а Сириус Блэк — там. Но если ты…

Северус не стал дожидаться, когда он договорит. Он стремительно вышел в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.

Он стоял там, тяжело дыша; сокрушающая сила злости давила на уши разрушительной тишиной. Если Дамблдор и двигался в соседней комнате, Северус не услышал.

Прошла почти полная минута, прежде чем он, наконец, услышал шелест шагов и тихий звук закрывшейся двери.

На следующее утро профессор Дамблдор навестил Гарриет, накрыв в ее комнате роскошный и обильный завтрак на наколдованном им золотом столике с изогнутыми ножками.

— Полагаю, тебе бы хотелось ненадолго покинуть эти стены, — сказал он Гарриет, потрясенной обилием круассанов, сосисок, копченой рыбы, жареных помидоров и яиц и тостов с вареньем. Снейп всегда кормил ее на завтрак какой-нибудь кашей или мюсли. — Растущему организму одинаково необходимы и питание, и свежий воздух.

Гарриет подумала о моросящем дожде, густом тумане и дементорах, которых она до сих пор видела только на страницах старинных книг.

— Да, сэр, — все-таки сказала она, так как ей было скучно, и она почему-то догадывалась, что Снейп не станет больше играть с ней в скрэббл.

— Отлично, отлично, — просиял профессор Дамблдор. — Как насчет немного полетать после завтрака?

«А профессор Снейп разрешил?» — чуть не сорвалось у Гарриет с языка, но она, конечно, удержалась. Она даже не была уверена, в шутку это она или всерьез. Не то чтобы она думала, что профессор Дамблдор заставит ее остаться здесь, если Снейп запретит выходить; ей просто не хотелось, чтобы Снейп потом все разнес.

— В таком случае встретимся в вестибюле через, о, через час? Тебе это удобно, моя дорогая?

— Да, сэр, — сказала Гарриет снова, хотя внутри зашевелилось недоумение. Почему ей надо ради полетов встречаться с ним?

Он оставил ее доедать завтрак. Она поторопилась, чтобы успеть до ухода закончить вчерашнее письмо Гермионе. Она собиралась дописать его после неоконченной игры в скрэббл, но почему-то не захотелось. Однако теперь она была переполнена вопросами, и, написав их Гермионе (которая точно ответит на каждый из них), почувствовала бы себя собранней.

К тому времени, когда она заклеила письмо и раскопала метлу в помойке, в которую превратила свою комнату, Гарриет заметно повеселела и даже исполнилась радостного предвкушения. Она не летала с начала каникул. Может быть, если попытается сразу после полета наколдовать патронуса, сможет достаточно хорошо повторить ощущение свободы, чтобы тот получился.

Дверь Снейпа оставалась заперта, света под ней не было. Может, он был в своей лаборатории.

Поднимаясь вверх по лестнице в вестибюль, она обнаружила, что профессор Дамблдор заговорился с незнакомым человеком. «Преподаватель защиты от Темных искусств?» — подумала она, разглядывая его.

Выглядел он не очень, если честно, но, справедливости ради, она сама тоже всегда выглядела не очень. По крайней мере, это был взрослый человек, только худой и в морщинах, с подернутыми сединой русыми волосами. В его облике сквозило что-то утомленное, а мантия была потрепанной и залатанной (но ведь Гарриет самой всю жизнь пришлось ходить в одежде, которую тетя Петуния неохотно покупала в «Оксфаме», всегда отвратительно уродливой и никогда не походившей по размеру, из-за чего родители Гермионы и подарили ей несколько комплектов красивой одежды на день рождения).

Когда она зашла в вестибюль, предполагаемый учитель защиты оглянулся на нее, и Гарриет подумала, что, может, не такой уж он и усталый. Его лицо было оживленным, глаза — умными, и, хотя Лаванда и Парвати ни за что не соорудили бы ему святилище с вырезками из журналов, она решила, что в нем определенно было что-то обаятельное.

— А, — сказал профессор Дамблдор, как будто он был глубоко рад вновь ее увидеть. — Какая пунктуальность. Гарриет, позволь представить тебе профессора Люпина, вашего преподавателя защиты в этом году. Профессор, а это, хоть она и вряд ли нуждается в представлениях, Гарриет Поттер.

Она скорей бы предпочла, чтобы профессор Дамблдор избежал намеков на ее известность; это ее смутило, так что она не смогла сказать:

— Приятно познакомиться, — насколько хорошо, насколько вышло бы без этого.

Но профессор Люпин только улыбнулся, почти так, словно они старые друзья, и сказал:

— Взаимно, — и пожал ей руку. Наверное, от этого она должна была почувствовать себя глупо, но почему-то не почувствовала. На самом деле, подумала, что это было лучшее представление из всех, что случались с ней в мире, где она была чрезвычайно, в высшей степени незаслуженно знаменита. Она почти ощутила себя взрослой.

— Отлично, просто отлично, — профессор Дамблдор улыбнулся куда-то в бороду, словно они были его любимыми внуками и ему наконец-то удалось их познакомить. — Надеюсь, это не слишком ужасно тебя обеспокоит, дорогая моя Гарриет — я подумал, что лучше будет, если профессор Люпин составит тебе компанию, пока ты будешь снаружи… В этом году в Хогвартсе иначе нельзя.

Сириус Блэк. Дементоры. Неоперившаяся удовлетворенность Гарриет испарилась, как сахарная вата в пылающем горне.

— Да, сэр, — ответ был не слишком осмысленным, но лучшего у нее не было.

— Надеюсь, ты не против, что я не буду с тобой летать, — улыбнулся ей профессор Люпин. — У меня склонность чуть не сворачивать шею каждый раз, когда я забираюсь на метлу.

— Нет, все в порядке, — Гарриет вообще не рассчитывала на компанию, тем более в воздухе, а летать с учителем было бы слишком странно.

— Тогда я оставлю вас обоих. Надеюсь, ты замечательно проведешь время, — сказал Гарриет профессор Дамблдор и ушел прочь.

Гарриет, оставшись стоять наедине с незнакомцем, тем более — учителем, ощутила неловкость. Но если профессор Люпин и почувствовал себя так же, он этого не показал. Вместо этого он снова улыбнулся и открыл одну створку парадных дверей.

— Боюсь, я могу выделить только утро, — сказал он, когда они вышли на крыльцо, скользкое от осевшего тумана; воздух в легких Гарриет стал гуще. — Хотя нам может и не захотеться большего, — он вперил взгляд в смутную даль — там накатывал с озера туман, снова застилая деревья, прямо как вчера, прямо как все эти две недели. Он поглядел на нее, слабо улыбаясь. — Предоставлю решать тебе. В конце концов, это твоя прогулка.

Гарриет только кивнула, не вполне понимая, как с ним разговаривать. Может быть, потому, что она привыкла говорить со Снейпом, который ей командовал. На это ей обычно было, что ответить.

Профессор Люпин протянул ладонь и дохнул на нее, медленно и протяжно. Выросло голубое пламя с крошечными фигурками внутри, мерцающими и прыгающими друг через друга. По крайней мере, на это было похоже — она никогда не видела и не слышала ни о чем подобном раньше.

— Что это? — она наклонилась вперед, чтобы рассмотреть получше.

— Доброе пламя, — ответил он. — Оно создает тепло, но не обжигает — не вредит. Если я уроню его в траву, ее даже не опалит. И оно будет гореть, пока я не использую чары, которые его гасят, — он поднял ладонь перед ней и провел через огонь пальцами для убедительности. — Видишь?

Гарриет поднесла руку к огню. Он был очень теплым, но не неприятным, и пощекотал пальцы, когда она коснулась кончиков пламени.

— Круто.

— Одна беда — его надо держать, — рассказывал профессор Люпин, пока они спускались по ступенькам тропинки, вьющейся по сырой траве до квиддичного поля. — Они почти совсем гаснут, если попытаться положить их в банку.

— Что это за фигуры внутри? — Гарриет присмотрелась поближе. — Похоже на лица.

— Духи. Технически этот огонь разумен — в магическом понимании.

— Я смогу научиться? — спросила Гарриет, уверенная, что он скажет, что это слишком сложно. Но он только улыбнулся.

— Почему бы не попробовать.

Профессор Люпин сидел на трибуне со своим огнем в ладонях, а Гарриет кружила и парила вокруг колец. Она пожалела, что у нее нет снитча — поиграть.

Даже без напарников по команде, без соревнования, без игры было чудесно снова летать. Она была уверена, что в этот раз это было так же чудесно, как в самый первый, когда она взмыла в воздух так естественно, что подумала: «Это же магия, вот она, прямо здесь».

Она не смогла бы летать у Грейнджеров, напомнила она себе. Это, однако, не компенсировало бы такие грустные и одинокие каникулы. Тогда это, наверное, было недостаточно сильное чувство для того, чтобы наколдовать патронуса.

И все-таки она собиралась попытаться. Она попытается прямо здесь, с еще свежим воспоминанием о полете в сердце. Она не будет думать об одиночестве; сделает, как сказал Снейп, и уберет его из своего разума. Будет думать только о полете.

Закрыв глаза, она попыталась выгнать все мысли прочь, попыталась превратить свой разум в пустое пространство. Глубоко вздохнув, она полетела по пологой кривой, нацелилась вверх и взмыла ввысь. Чувство полета захватило ее; оно представлялось ей чем-то осязаемым, чем-то, что можно обернуть вокруг себя и превратить в волшебство.

А потом в сознание просочился образ: развевающийся черный плащ и разлагающаяся рука, изогнувшаяся костяной когтистой лапой.

Чувство холода — страха — запульсировало вокруг. Она накренилась снова. Они рядом? Она все еще ни одного не видела. Снейп сказал, что они у ворот. Она осмотрела темные верхушки леса, высматривая пятно плаща, скользящего сквозь туман, приносящего холод и звук… звук…

Но вместо этого она увидела дымок, вьющийся над трубой хижины Харгида.

С радостным воплем она рванула к хижине.

Приземливший на отсыревшую, хлюпающую траву у его дома, она обнаружила, что там никого нет. Дверь была не заперта, но она не увидела его ни внутри, ни в огороде. А Хагрид ведь мало за что мог спрятаться.

— Хагрид? — позвала она через покатые, очень по-хагридовски беспечно-неопрятные грядки моркови и капусты. Никто не ответил, даже ворон, который надменно поглядывал на нее с пугала.

Должно быть, охраняет территорию, подумала она и закинула ноги обратно на метлу, чтобы отправиться его искать, как вдруг увидела собаку.

Это была самая большая собака, какую ей доводилось видеть… или, точнее, самая высокая. Потому что, хотя ростом собака была с нее, состояла она в основном из черного меха и костей. Она выглядела полумертвой от голода, словно жила намного хуже, чем в чулане.

Даже если игнорировать ее зомби-вид, было удивительно видеть на территории Хогвартса бродячее животное: она никогда не видела их тут раньше. Строго говоря, единственной собакой, которую она встречала в школе, был Клык. Тут было множество кошек, сов и даже пара жаб, но никогда не бывало собак. Она слыхала о крупах, но думала, что они намного меньше и с раздвоенными хвостами.

Когда она только увидела ее, собака стояла на опушке леса, у последних деревьев на границе с полем, но теперь она насторожила уши, легла, опустив голову на передние лапы, и заскулила. Она даже вильнула хвостом — едва-едва, чуть шевельнула, но явно намеревалась вильнуть.

— Выглядишь голодной, — сказала Гарриет и почувствовала себя глупо, хотя собака и не могла ее понять: разумеется, собака выглядела голодной. Разве она сама только что не думала, что собаку заморили голодом до зомбиподобия?

Та снова махнула хвостом.

— Похоже, мне пора начать носить в карманах мясо, — она снова слезла с метлы и осторожно перешагнула Хагридову капусту, направляясь к собаке. Та не выглядела бешеной или опасной. На самом деле, она даже еще подергала хвостом, а когда Гарриет оказалась настолько близко, что могла бы ее погладить, она перекатилась на бок, и тогда Гарриет заметила, что это, определенно, он.

— Бедный песик, — Гарриет почесала ему уши. На них запеклась грязь. — Может, у Хагрида есть что-нибудь, что тебе… что?

Пес, только что мирно лежавший и шлепавший хвостом, вдруг вскочил на ноги; в горле задрожало рычание, уши прижались, а потом он вломился обратно в подлесок и скрылся из виду.

Гарриет на несколько секунд растерялась, а потом услышала хруст — кто-то приближался. Оглянувшись, она увидела, что к ней через зелень спешит профессор Люпин.

Вот блин. Она совсем забыла.

— Простите! — сказала она еще до того, как он резко затормозил, разбрызгав грязь. — Я увидела, что у Хагрида из трубы дым идет, и просто забыла, извините.

— Н-да, это подхлестнуло мой пульс, — сказал он, почти не задыхаясь. — И все равно я бы предпочел бегать с тобой, а не за тобой.

— Простите, — повторила она и подумала, что Снейп дал бы ей пятьдесят отработок и, вероятно, грубо отругал.

— Ничего страшного… просто постарайся не повторять такие эксперименты, — он глянул на наручные часы. — У нас еще есть немного времени, прежде чем мне надо будет встретиться с Северусом…

— Вы встречаетесь с профессором Снейпом? — заинтересованно спросила она. — Зачем?

Снейп ответил бы что-нибудь вроде: «Если бы это вас касалось, я бы поставил вас в известность». Это был слишком любопытный вопрос, и она чуть не извинилась и не взяла его обратно; но она была до того удивлена и заинтригована, что ей на самом деле этого не хотелось.

Но профессор Люпин только небрежно ответил:

— Он готовит для меня одно зелье. Часть условий моей работы здесь. Я слышал, что у этой должности очень высокий уровень текучки, — глаза его блестели от веселья, но Гарриет выработала инстинкт, определяющий, когда взрослые говорят не всю правду, и этот инстинкт сейчас ей нашептывал. Но она только кивнула, потому что вопрос был очень неуместный. Обдумав все, она решила, что ей повезло, что он не обиделся.

— Мы можем пойти внутрь, если вам надо с ним сейчас встретиться, — сделала она предложение мира.

— Это не…

Но тут он умолк, повернув голову в сторону и прищурив глаза. Движением настолько легким, что она его почти не заметила, он вынул палочку. У Гарриет заколотилось сердце, и она тоже сунула руку в карман, глядя в ту же сторону, что и он. Теперь она тоже это услышала — треск чего-то большого, двигающегося за деревьями

Хагрид появился из лесу на другой стороне своего огорода, неся что-то вроде букета дохлых хорьков (фу-у-у). Профессор Люпин выдохнул — очень тихо, так что Гарриет почти не услышала.

— Гарри! — радостно воскликнул Хагрид, стряхивая с бороды и волос листья и веточки. — Профессор Дамблдор сказал, мол, ты будешь пораньше, — он глянул на профессора Люпина — сперва вскользь, потом попристальней. — Ремус Люпин? Ты, что ль?

— Как будто да, — довольным голосом ответил профессор Люпин. — Встречный вопрос задавать не буду. Ты совершенно не изменился. Даже борода та же самая.

— Только позапутанней, вот и все, — сказал Хагрид и протянул руку, чтобы похлопать профессора Люпина по спине. И чуть не уронил его лицом в капусту. Сам по себе тот факт, что профессор Люпин умудрился устоять на ногах, сообщил Гарриет, что он намного сильнее, чем кажется. У нее от одного только зрелища сочувственно вздрогнула спина.

— Что вы делали в лесу? — любознательно спросила Гарриет. — С… — она указала взглядом на хорьков. — У вас новый… питомец?

— А-а-а, ну… — Хагрид принял вид несколько хитроватый, но самодовольный. Он потеребил кончик бороды. — Ничего, если расскажу, пожалуй, хоть и хотел, чтобы сюрприз был — ну да все равно это будет сюрприз. Я буду новым преподавателем ухода за магическими существами.

— Что? — взвизгнула Гарриет и заулыбалась. — Это потрясающе! — она обняла его за пояс, ну или, точнее до куда удалось дотянуться. Хагрид погладил ее по спине, от чего она по лодыжку ушла в размякшую землю. — Неудивительно, что ты прислал мне кусачую книгу! Но что же ты делал в лесу?

— К первому уроку готовился. Охота на них глянуть?

— Ага!

* * *

— Это... это кто? — сказала Гарриет, не зная, восторгаться ей или бояться.

— Гиппогрифы, — радостно ответил Хагрид.

— Господи, — профессор Люпин остановился за несколько футов до загона, который Хагрид построил на другом конце широкой поляны.

Их было не меньше полудюжины, каждый — нечто среднее между орлом и своего рода лошадью, и все разного цвета. Их глаза, однако, были одинаковыми — сияющие, оранжево-золотые, с яростными вертикальными зрачками. Им пришлось повернуть головы, чтобы посмотреть на нее и Хагрида, так как глаза у них были по разные стороны морды, но одного огненно-золотого глаза было вполне достаточно. Гарриет подумала, что они точно самые гордые создания из всех, что она встречала.

— Разве не красавцы? — Хагрид с обожанием взирал на стадо гиппогрифов — точно тем же взглядом, что смотрел на Норберта. Гарриет предположила, что они по-своему красивы — опасной красотой, как дикие тигры.

Она посмотрела на профессора Люпина — узнать, что он о них думает, но вид у него был просто задумчивый. Он стоял на том же месте, где остановился, увидев загон — не меньше чем за двенадцать футов до него.

— Поздороваться хочешь? — Хагрид казался таким оживленным, что она не смогла сказать нет, хотя ей не особенно хотелось говорить да. Снейп был бы рад узнать, что у нее есть немного инстинкта самосохранения.

— Я подожду здесь, — мягко сказал профессор Люпин. Хагрид в удивлении оглянулся на него, и что-то на его лице — где-то между бородой и волосами — изменилось.

— Ладно, — кивнул он, внезапно посерьезнев. — Дельная мысль.

Дюжина еще более назойливых вопросов всплыла в мозгу у Гарриет, но она оставила их в покое. Профессор Люпин не выглядел напуганным, но иногда так просто не скажешь. Может, у него аллергия.

Гиппогрифы в загоне вскинули головы с бесконечно неизмеримо гордым видом.

Дойдя до ворот, Хагрид открыл загон и пробрался внутрь, махнув Гарриет идти следом.

— Так, — сказал он, — о гиппогрифах надо знать, что они очень гордые. Надо заслужить их уважение, а не то… вон, когти видишь?

Гарриет определенно увидела когти. Они были длиннее ее руки. Она сглотнула. Снейп взял бы ее за шкирку и утащил, прежде чем она приблизилась хотя бы на пятьдесят футов к одному такому когтю.

— Они не ядовитые или вроде того, но пробивают глубоко. Так что давай осторожнее.

— Да, — с чувством сказала Гарриет.

— Штука в том, чтобы поклониться. Смотри в глаза — не отворачивайся, а то покажешься ненадежной, а они такого не любят. Потом ждешь, когда они поклонятся в ответ. После этого можно и поближе подойти.

— А если… не поклонятся?

— Ну… у тебя хорошие рефлексы, — сказал Хагрид. — Ну-ка, давай попробуем с Клювокрылом.

* * *

Ремус остался у деревьев с готовым сорваться с палочки заклинанием — оттянуть Гарриет от гиппогрифов, если что-то пойдет не так. Она выглядела нервной, но решительной — шла вперед, не показывая страха. Лили наверняка бы оторвала ему голову за то, что он пустил ее дочь в этот загон. И Джеймс тоже. Сириус однажды нечаянно уронил ее на кровать, так у Джеймса чуть припадок не случился.

«Они бы точно прокляли тебя за то, что ты молчишь про Сириуса», — с холодным отвращением сказала Совесть. Она все еще не простила, что ни в одном из трех писем он ни строки не написал Альбусу про большую черную собаку.

В половину двенадцатого Ремус оставил Гарриет, гладящую перья Клювокрыла, и направился к замку — на встречу с Северусом. Он был уверен, что Хагрид удовлетворит Дамблдора в роли телохранителя. Человеческие заклинания очень слабо влияли на полукровок гигантов, и хотя Хагрид мог почувствовать дементоров, он теоретически мог порвать одного из них пополам голыми руками. Кроме того, раз Сириусу хватило мозгов бежать из Азкабана, он вряд ли нападет на Гарриет, пока она в компании полугиганта и стаи гиппогрифов.

Тем не менее он послал Дамблдору патронуса с сообщением, что оставил Гарриет, прежде чем погрузиться в зябкую мглу подземелий.

Давным-давно Мародеры решили, что подземелья отлично подходят для тех, кто достаточно жуткий, чтобы попасть на Слизерин. Было удивительнее увидеть слизеринцев при свете дня, чем поймать их бродящими в темном запутанном месте, от которого у них мурашки шли по телу. Разумеется, Мародерам нравилось навещать темные запутанные места, от которых у них были мурашки, но только потому, что они были гриффиндорцами — волшебными сеятелями проказ; для них это было приключение, а не место для жизни. Это было так возбуждающе, и, кроме того, можно было пересечься со слизеринцами и расчистить дорогу от зла. Их не особенно взволновало, когда выяснилось, что подземелья благодаря какому-то заклинанию оказались ненаносимыми, оставаясь по большей части белым пространством на карте — кроме верхнего коридора, где был класс зелий и кабинет преподавателя.

Иногда Ремус тосковал по наивной простоте тех дней, когда все хорошее казалось возможным, а все плохое исходило только от врагов. Понимание обратного было уроком взросления: момент осознания, что лучше было бы оставаться молодым.

Подземелья до сих пор были страшноватыми. Он мог определить, что в них холодно, хотя его постоянно перегретое тело этого не ощущало — только влажность воздуха. Путь был озарен трепещущим пламенем факелов, их дрожащий свет создавал тени — они то приливали, то утекали прочь, и, куда бы он ни повернул, везде слышалось прерывистое «кап, кап, кап» воды.

— Ты не торопился, — сердечно поприветствовал его Снейп, когда Ремус постучал по открытой двери лаборатории.

Ах да: Снейп.

— Я уже не так хорошо помню подземелья, как раньше, — ответил Ремус и улыбнулся, так как знал, что улыбка раздражает Снейпа. У ворот это определенно было так, а характер Снейпа отличался предсказуемостью. — Я вполне уверен, что не бывал тут раньше, — он осмотрел множество котлов, выстроившихся аккуратными рядами; под каждым волшебное жутковато-зеленое пламя, ото всех поднимается пар. — Нет ли у тебя случаем жилки сумасшедшего ученого?

— Хватит пытаться выглядеть умным, — сказал Снейп, — или остроумным, или обаятельным, или что бы то ни было, и, — он отлевитировал кубок Ремусу так резко, что тот чуть не врезался ему промеж глаз, — глотай это.

— Спасибо, мне не помешает выпить, — вполголоса ответил Ремус, однако, судя по тому, что взгляд Снейпа стал еще злее, у того был слух оцелота.

К несчастью, Ремус вдохнул, наклонившись к кубку, и чуть не уронил его, когда все его тело восстало против запаха.

— Боже правый, что это?

— Аконитовое, идиот. Мне надо посмотреть, не будет ли у тебя аллергической реакции.

— Рвота считается? — искренне спросил Ремус.

— Нет, если она от запаха или вкуса. Только если оно попадет внутрь, а потом вернется. Пей, или силой залью. У меня мало времени.

— Будем здоровы, — Ремус зажал нос и выпил до дна. Оно почти вернулось обратно. Он был уверен, что пищевод содрогнулся. — Боже, — хрипло сказал он. Захотелось высунуть язык и выскрести его. Но теперь эта дрянь была внутри, и, хотя ему было муторно, она, похоже, решила там и остаться.

Он открыл глаза и увидел, что Снейп следит за ним, похоже, смирившись с фактом, что Ремус вполне мог заблевать его аккуратное логово.

— Похоже, останется внутри, — сказал Ремус чуть неверным голосом.

— Ощущения? — коротко спросил Снейп.

— Тошнота, — с чувством ответил Ремус.

— Покалывание или онемение?

Ремус обдумал вопрос.

— В горле как-то странно, — он помассировал шею и для эксперимента кашлянул. — Как будто покалывает. Да, вроде бы, так, — он понадеялся, что это не будут его последние слова.

Снейп сделал отметку в переплетенном в кожу журнале.

— В конечностях что-нибудь ощущается?

Ремус пошевелил пальцами на руках и ногах.

— Пока нет.

Снейп черкнул последнюю заметку в журнале, закрыл его, вложив внутрь перо, и повернулся к одному из котлов, помешивая его с видом человека, который планирует игнорировать Ремуса, пока ему снова что-нибудь от него не понадобится.

— Что это значит? — вежливо спросил Ремус. — Покалывание. Или тошнота. Или и то, и другое, раз уж на то пошло.

— Ты знаешь что-нибудь полезное об этом зелье? — бросил Снейп, не оборачиваясь и без малейшего намека на веру в то, что у Ремуса есть мозги.

— Если ты имеешь в виду, читал ли я результаты исследований, то да, читал. Если то, понял ли я в них хоть слово — только знаки препинания. Все остальное слишком специализировано для моей полной некомпетентности.

Снейп взглянул на него с глубоким отвращением — то ли от того, что смотрел на Ремуса, то ли от того, что навыки Ремуса в зельеварении настолько убоги. Ремус ему улыбнулся.

— Это зелье содержит значительное количество аконита, — произнес Снейп отработанно оскорбительным тоном. — Надеюсь, ты в курсе, что это яд?

— М-м-м, — мягко сказал Ремус. — Практически смертельный для оборотней.

— Аконит вызывает онемение. Отсюда ощущение покалывания в горле. При приеме внутрь оно парализует кровеносную, дыхательную и нервную системы, вызывая смерть у большинства теплокровных животных. Этот яд, — он указал мешалкой на ряды дымящихся котлов, — и есть седативное для оборотня. Согласно теории Белби, пока волк спит, человеческий разум может взять контроль над телом.

Ремус, обдумывая это, помассировал горло.

— Проще говоря, это зелье представляет собой сумму ингредиентов, которые позволяют акониту усыпить волка, не давая ему при этом отравлять тело. Обезболивающих качеств за ним не значится. На самом деле, оборотни, принявшие участие в его изучении…

— ...сообщили, что трансформация при сохраненном сознании переносится тяжелее, чем когда они позволяли ей поглотить их разум, — спокойно закончил Ремус. — Эти исследования я читал и понял.

— Да, — лицо Снейпа не выразило жалости. — Мне нужно уточнить измерения Белби. Этот человек — кретин. В его тестах одинаковую дозу аконита давали и сорокакилограммовой девочке, и восьмидесятикилограммовому мужчине. Не удивительно, что ему понадобилось тринадцать лет, чтобы разработать временное профилактическое.

— Во мне около семидесяти, — сообщил Ремус. — И… меня, кажется, сейчас стошнит. Нет ли у тебя чего-нибудь, куда можно?..

Два часа спустя (Снейп давал ему всего по дозе в час) Ремус после третьей дозы обнимался с одним из старых снейповых котлов, как вдруг Снейп рявкнул:

— Мисс Поттер!

Ремус смог-таки не опрокинуть котел от крика, однако было сложнее не засмеяться при виде Гарриет, которая появилась в дверях, сплошь покрытая тем, что Джеймс обозначил бы как «дрянь».

— Да? — спросила она, выглядя менее напуганной Снейпом, чем Ремус пару раз за последние два часа. — О, здрасте, — сказала она Ремусу, слегка улыбнувшись. Она рассеянно потерла щеку, размазав по ней дрянь.

— Чем вы занимались? — требовательно спросил Снейп. Ремус, пытаясь удержаться от смеха и рвоты, не осмелился ответить на приветствие вслух.

— Я упала в компостную кучу Хагрида, — сказала Гарриет со спокойным достоинством.

— Я думал, вы собирались летать, — Снейп прищурился, как будто поймал ее на чем-то нехорошем. Затем перевел взгляд на Ремуса: — И думал, что он, — тон подразумевал ругательство, — был с вами.

— Так и было, а потом я помогала Хагриду, — сказала Гарриет — весьма последовательно, как подумал Ремус, если учесть, что Снейп вел себя… как Снейп. Он изменился ненамного сильнее, чем Хагрид, разве что теперь одевался как Дракула.

— Компостная куча Хагрида — шесть футов высотой, — продолжал настаивать Снейп. — Как вам удалось в нее упасть?

— Я летала. — Ремус подавился смехом. Снейп то ли не расслышал его, то ли предпочел не обращать внимания ради того, чтобы посверлить Гарриет немигающим взглядом. — И, кажется, гнилой персик только что провалился мне под кофту. Можно, я пойду помоюсь?

Снейп раздраженно махнул ей уходить.

— Пока, — сказала она Ремусу и ушла, кривясь и шевеля спиной под грязной кофтой.

Снейп уставился в ту точку, где она стояла. Его грозные брови сошлись над утесом его еще более грозного носа.

— Никто не ждет Испанскую Инквизицию, — пробормотал Ремус.

— Заткнись, Люпин, — откликнулся Снейп, не оборачиваясь.

— Уверен, Гарриет сейчас размышляет о греховности падения в компостные кучи, — успокоительно сказал Ремус. — Тебе когда-нибудь попадали под рубашку гниющие персики? Мне нет, но однажды мне попал кусок огурца…

— Она что-то скрывает, — Снейп так и смотрел на ту точку, где стояла Гарриет, словно она все еще стояла там и нехорошо себя вела.

Ремус моргнул.

— Ты думаешь, что она солгала о том, что упала в компостную кучу.

— Я сказал скрывает, а не лжет, — Снейп опалил его взглядом «ну-почему-ты-так-отвратительно-глуп-что-не-видишь-нюансов». — А ты позеленел. Больше тебе сегодня давать не буду. Аконит должен был уже накопиться в организме. Сегодня нам больше ничего не выяснить, пока ты не восстановишься, так что проваливай.

— Ну что, Северус, тебе понравилось меня травить? Хоть немного.

— Если бы я травил тебя намеренно, Люпин, — Снейп чуть оскалился, — я бы предпочел метод, при котором не требовалось страдать от твоего общества. Аконит не влияет на слух, так что, полагаю, ты слышал, что я сказал тебе проваливать, но тем не менее ты все еще здесь…

— Как всегда было приятно повидаться, Северус, — добродушно сказал Ремус и ушел, чувствуя, как зашевелилось искреннее веселье.

Несмотря на отравление, утро вышло совсем неплохим.

* * *

Гарриет немного поотмокала в ванне, выскребая из волос компост, пока вода не стала напоминать холодный напиток в жаркий день. Она оделась, дрожа на зябком воздухе, и затем, проголодавшись, прошла шесть футов до комнат Снейпа.

К двери была пришпилена записка с «Мисс Поттер» наверху.

С сегодняшнего дня вы ужинаете в своей комнате. Сядьте за стол и скажите «ужин».

И все. Ни «привет», ни «жалкая соплячка», ни «до скорого». Она не удивилась, хотя на каком-то уровне было всегда немного поразительно, до чего же Снейп был всегда такой… Снейп. Даже когда он делал нечто технически хорошее, например, следил, чтобы ты был сыт, он делал это грубо.

И почему она вдруг ест в своей комнате? Ему скрэббл так опротивел?

Ломая голову надо всем этим, она побрела обратно в свою комнату, села за стол, созданный Дамблдором, и сказала:

— Ужин, пожалуйста.

Появилась накрытая тарелка: запеченное филе лосося, рис с овощами, салат из шпината и замороженный заварной крем на десерт. Снова снейповская еда. Она обратила внимание, что еда, которую она ела у него в апартаментах, была в основном вегетарианской, самое большее с рыбой вместо мяса, и всегда очень здоровой. Она ужасно отличалась от того, что предлагали домовые эльфы в остальное время года, и от того, чем утром угощал ее профессор Дамблдор. Она задумалась, не заказывал ли Снейп и для себя здоровую пищу.

Она оставила дверь открытой, чтобы узнать, когда Снейп вернется, и как раз выскребала остатки крема, когда наконец услышала его. Он прошуршал мимо, не обратив внимания на ее открытую дверь, ушел к себе в комнату и громко хлопнул дверью.

Напоминающий Гермиону голос в ее голове сказал, что ей следовало бы остаться на месте. Разумеется, она к нему не прислушалась. Она отодвинула тарелки и встала, предоставив им исчезнуть.

Она постучала в дверь Снейпа.

Очень не сразу он приоткрыл дверь так, чтобы видеть ее лицо, и прищурился на нее. Она подумала о гиппогрифах, яростных и гордых, с когтями, которыми могут вспороть тебе живот.

— Что такое? — спросил он очень недружелюбно.

— Здравствуйте, — сказала она, категорически решив не рассказывать ему про гиппогрифов. Ей не хотелось быть виноватой в том, что Дамблдору понадобится нанимать нового преподавателя зелий — или ухода за магическими животными. — Почему я больше не ем в вашей комнате?

— У вас рубашка неправильно застегнута, — выдал Снейп вместо ответа. — И странные носки.

Гарриет оглядела себя. Она промахнулась на две пуговицы, один носок был в красно-зеленых полосах, как Рождество, а другой — ярко-голубой. Ей прислал их на день рождения Добби.

Пока она рассматривала носки, Снейп захлопнул дверь. Гарриет уперла руки в боки и постучала снова. Последовала еще одна долгая пауза, во время которой она пялилась на древесные узоры двери, а он не делал того, что делают все нормальные люди при стуке в дверь — то есть не отвечал.

Потом он вдруг резко открыл.

— Что? — спросил он таким тоном, словно это она тут вела себя грубо.

— Я, пока одевалась, думала кое о чем, — сказала она ему.

— Возможно, в следующий раз вам лучше так не делать, — ответил он безразлично и попытался снова закрыть дверь.

— Я пыталась применить чары патронуса.

У Снейпа блеснули глаза. А может, это просто моргнул один из факелов на подставках.

— Как вам удается не думать о плохих вещах? — настойчиво спросила она. — Это какой-то фокус?

— Нет, — ответил он после мгновения, которое не вполне можно было назвать паузой. — Вы просто это делаете. Это то, чему придется учиться самостоятельно.

Он в третий раз начал закрывать дверь, так что она быстро проговорила:

— Мне надо научиться его делать! Иначе я не смогу пройти мимо них в Хогсмид.

Снейп застыл, оставив дверь недозакрытой на один дюйм. После долгой и явной паузы он снова приоткрыл ее, посмотрев на Гарриет, или, точнее, на ее плечо, на которое он, кажется, предпочитал смотреть вместо лица.

— Так значит, профессор Макгонагалл вам не сказала.

Желудок у нее начал проваливаться вниз с такой скоростью, словно к нему привязали камни.

— Что не сказала? — спросила она, стараясь говорить ровно.

— Ваша тетя вернула бланк разрешения, отказавшись его подписывать, — сказал после еще одной почти-не-паузы. Она могла ее и вообразить — сердце колотилось в два раза быстрее, ожидая, когда он уже договорит, а когда он договорил — жалея, что он это сделал.

В ушах тихонько зазвенело.

— Смею заметить, это к лучшему, — сказал он.

— Отстаньте, — произнесла Гарриет дрожащим голосом, развернулась на каблуках и убежала к себе в комнату, захлопнув за собой дверь. Она защелкнула замок, схватила с кровати подушку и закричала в нее.

Она уже ненавидела этот год.

* * *

— Ужасные магглы, — Минерва яростно стукнула палочкой по чайнику, словно фехтовальщик, наносящий финальный удар. — Хуже и не вообразить… если бы было по-моему…

Чай брызнул из носика от ее раздражения. Она зашипела сердитой кошкой, сверкая очками.

— Гарриет будет так разочарована, — пробормотал Ремус, спасая тарелку с печеньем, пока то не пострадало от гнева Минервы. — Я полагаю, нет другого способа, чтобы?..

— Нет, — Минерва вздохнула и уронила палочку на колени. — По закону это должен сделать родитель или опекун. Хотя я не была бы удивлена, если бы при прочих обстоятельствах кому-нибудь удалось бы его преодолеть — должна же быть какая-то польза от этих отвратительных анти-маггловских законов… Но сейчас, после побега Сириуса Блэка… Лучше держать ее поближе. Но вот ведь несчастная девочка. Все остальные ускачут веселыми кузнечиками, а она останется тут. Я и припомнить не могу, когда в последний раз ученику не разрешали ходить в Хогсмид. Спасибо, — сказала она, когда он передал ей чашку чая, решив, что будет безопаснее, если он сам его нальет.

— Она пришла ко мне сегодня утром и спросила, не могу ли я подписать для нее разрешение, — Минерва, скривив губы, уставилась на свой чай. — Бывали случаи, когда мне оказывалось труднее отказать, но я еще не скоро смогу припомнить какой-нибудь из них. Ужасные, никчемные магглы…

Наливая себе чай, Ремус представлял, как бы отреагировала Лили, узнай она, что сделала Петуния — не только в этот раз, но и во все остальные, о которых он не слышал. О маггловской семье Гарриет в волшебном мире шептались годами — благодаря некоторым ведьмам и волшебникам, видевшим ее мельком. Шесть лет назад, узнав о местонахождении ее родственников от Дедалуса Диггла, он сам пошел на нее посмотреть, и нашел худющую, как щепка, девочку, слишком тихую для своего возраста, распространяющую ауру одиночества. Это разбило его сердце, а ведь она даже не была его дочерью. Он не мог вообразить, что бы почувствовали Джеймс и Лили.

Он дал ей шоколадку, найденную в кармане, и она хотя бы успела проглотить пару кусочков, прежде чем ее тетя заметила и пришла, чтобы утащить ее прочь. Он лишь однажды встречал Петунию — она приходила на похороны Лили и Джеймса с ребенком, с Гарриет, — но был уверен, что она его не узнает. Он был невзрачным даже в юности, а теперь, годы спустя, растерял даже то немногое, что было.

Гарриет уже не была тем ребенком — вернее, теперь она стала ребенком на двенадцать лет старше. Она выглядела здоровее, хотя и теперь лишь относительно: ее все еще нельзя было назвать здоровой на вид, несмотря на регулярное питание. Но она больше походила на Джеймса и Лили, на ребенка, которого они все любили и рисовали себе в воображении, а не на вещественного призрака. На самом деле, первый взгляд на нее в Хогвартсе его ошеломил — волосы и совиные очки Джеймса и блеск ярких глаз Лили на миг выбили его из реальности.

— И это после того, как ее оставили Северусу на месяц, — Минерва вздохнула. — Я и впрямь не понимаю, о чем думает Альбус.

— Я удивлен, что Северус на это согласился, — честно сказал Ремус. — Я никогда бы не подумал, что он, эм, наслаждается уходом за детьми.

И точно не за ребенком Джеймса. А Гарриет достаточно походила на Джеймса, чтобы это было первым, о чем думали при встрече с ней. Снейп же Джеймса ненавидел. На самом деле, слово «ненавидел» даже слишком светлое. Ремус, вероятно, тоже бы ненавидел Джеймса, если бы тот обращался с ним, как со Снейпом, силой отбивая любимую девушку… и если бы она ушла с ним. Вышла за него замуж. И…

— О, он этого не выносит, — сухо ответила Минерва. — Он отвратительный учитель, хотя если ты повторишь это, Ремус Люпин, я трансфигурирую твои уши в зеленый лук. Откровенно говоря, он беспристрастнее Горация относится к слизеринцам в целом и лучше держит их в рамках, но в остальном он такой же окончательный фанатик. Он совершенно не обращает внимания на большинство нечистоплотных тактик, которые применяет его факультет, и снимает баллы с других факультетов за самую смехотворную… ерунду…

— Дай угадаю, — пробормотал Ремус, — больше всего с Гриффиндора?

— Вижу, Альбус нанял тебя за аналитический ум, — едко сказала Минерва, дернув краешком рта.

Ремус в знак признательности поднял чашку.

— Я бы, однако, сказал, что это хорошо для Слизерина — получить декана, который интересуется ими не только из-за того, что у них есть ценные знакомства.

— Да. Они весьма ему преданны, если честно, — признала Минерва. — Всегда стеснялась спросить, но мне хотелось бы знать, как он это делает. Если бы я увидела хотя бы треть такого настроя от Фреда и Джорджа Уизли, я бы рыдала от радости.

— Доставляют неприятности? — весело поинтересовался Ремус.

— Это даже близко не передает ситуацию. Хорошо, что ты тут — они будут тебе возмездием.

— Мне?

— Да, — теперь у нее дрогнули оба уголка рта. — Вы, Мародеры… О, ну ты же не думал, что мы не знали, как вы себя величаете? Учителя ужасные сплетники. Скоро сам прочувствуешь. За каждую вашу проделку Фред и Джордж преподнесут тебе кусочек расплаты.

— Жду с нетерпением, — рассмеялся Ремус. — Я изучал шалости годами, новые разновидности всегда приятно увидеть.

— Посмотрим, как ты запоешь после того, как попытаешься их чему-то научить, — сказала Минерва с самодовольной мудростью, предполагавшей, что она знает заранее, что он скажет, и ожидает настоящего потока брани.

— А Гарриет причиняет проблемы? По поведению Северуса я решил, что да, но по Северусу сложно судить.

Минерва поцокала ногтями по чашке.

— Мисс Поттер… и ее друзья… у них более… оригинальный способ причинять проблемы. С того момента, как она начала здесь учиться, уже было два случая… пожалуй, я назвала бы их злом. И оба раза мисс Поттер оказывалась в самой их гуще.

Ремус почувствовал, как его брови взлетели сами собой.

— Многие гриффиндорцы годами искали трудности, — сухо продолжила Минерва. — Хотели сразиться со злом, — Ремус вспомнил свои собственные воспоминания, навестившие его в подземельях Снейпа, и сокрушенно улыбнулся. — Однако мисс Поттер удается их находить. Пока ей удавалось побеждать…

В воздухе повисло «но», не высказанное, но услышанное.

И в этот год… Ремус подумал, но тоже не сказал. Они оба знали.

Они в молчании допили чай. Окна затмевал туман, вызванный сторожащими у ворот дементорами. Они оба знали, что зло нельзя побороть злом, но иногда бороться с ним добром так же трудно.