Бесконечная дорога (джен)

Приободренная обещанием уроков патронуса, Гарриет смогла вернуться к прочим занятиям. Следующий выходной в Хогсмиде был в самом конце семестра, и хотя все с восторгом предвкушали покупки к Рождеству, Гарриет надеялась на другое — на то, что скоро крик ее умирающей матери будет слышен только в ее памяти.

Она больше никому не рассказала про патронуса. Сказать следовало только Гермионе, но с Гермионой в эти дни было сложно разговаривать — книги и пергаменты грозили похоронить ее живьем. Гарриет давно отчаялась выяснить, как она успевает на все занятия: Гермиона тщательно это скрывала, несмотря на усталость и хронические темные круги под глазами. У нее было на три предмета больше, чем у всех, и тем не менее она единственная смогла закончить эссе Снейпа по оборотням до того, как профессор Люпин вернулся в класс и сказал им его не делать.

Тем не менее Гарриет не хотелось распространяться насчет патронуса, даже делиться этим с Гермионой. Патронус почему-то казался ей очень личным делом. Иногда, перебирая откопированные из старых книг страницы, она задумывалась, не потому ли Снейп не ответил ей про патронуса, что на самом деле не хотел с ней о нем разговаривать.

Утром в день Хогсмида Гарриет, проснувшись, обнаружила, что мир покрыт снегом. Дождь наконец прекратился, туман уполз, оставив все блистать опаловой белизной под жемчужно-серым небом. Гермиона и Рон натянули дополнительные свитера, надели плащи, шарфы и шапки и пошли пробивать путь сквозь снег от главных ворот к дороге, а Гарриет стала подниматься обратно в башню, чтобы еще раз перечитать про дементоров.

Но на третьем этаже…

— Пс-ст! Гарри!

Оглянувшись, она увидела два одинаковых веснушчатых лица, выглядывающих из-за полуоткрытой двери, и две одинаково машущие ей руки. Она, растерявшись, позволила им, не раз воровато оглянувшись, затащить себя в комнату и закрыть дверь с видом преувеличенной таинственности.

— Разве вам сейчас не полагается взрывать что-нибудь в Зонко? — спросила она. — Насколько мне известно.

— Всему свое время, Гарриет, — сказал Джордж.

— Решили перед уходом поделиться с тобой праздничным настроением, — Фред полез в карман куртки. Гарриет следила за ним с тревогой, но вынул он всего лишь чистый лист пергамента.

— Ранний рождественский подарок, — сказал он и с пафосом положил лист на пустой стол.

Гарриет любопытно взглянула на пергамент, насколько это было возможно не подходя ближе. Пергамент и впрямь казался совершенно пустым.

— И что же это такое? — спросила она.

— Это, дорогая Гарриет, ключ к нашему успеху, — заявил Джордж, с гордостью глядя на предмет разговора.

— Очень жаль отдавать его, — продолжил Фред, — но прошлым вечером мы решили, что тебе он нужнее, чем нам.

— Ну и что мне делать с куском старого пергамента?

— Кусок старого пергамента! — Фред поморщился, словно Гарриет его смертельно оскорбила. — Объясни, Джордж.

— Ну… когда мы были первокурсниками, Гарриет… Юными, беззаботными и невинными…

Гарриет фыркнула при мысли о невинных Фреде и Джордже.

— Ну, хотя бы невиннее, чем сейчас… У нас как-то вышла неприятность с Филчем. Он затащил нас к себе в кабинет и стал угрожать, как обычно…

— Отработками…

— Обезглавливанием…

— Оторванными конечностями…

— И мы не могли не заметить, что ящик одного из его шкафов подписан «Конфисковано, крайне опасно».

— Божечки, и что вы сделали? — Гарриет не была уверена, чего ей сильнее хочется — улыбнуться во весь рот или покачать головой.

— То, что сделал бы любой уважающий себя возмутитель спокойствия, — серьезно ответил Джордж.

— Бросили навозную бомбу, быстро открыли ящик и схватили вот это, — Фред махнул рукой на кусок чистого пергамента.

— Не думаем, что Филч вообще знал, как она работает, — сказал Джордж, — хотя он должен был догадываться, что это, иначе зачем бы он ее конфисковал?

— Но вы выяснили, — предположила Гарриет. — Естественно.

— Естественно, — отозвался Фред с такой преувеличенной скромностью, что фальшивей некуда, и они с Джорджем одинаково усмехнулись. — Эта красотка научила нас большему, чем все учителя этой школы.

Гарриет скрестила на груди руки и подняла бровь. Она наконец-то научилась поднимать только одну.

— Продолжайте, — проговорила она. — Впечатлите девушку.

— Хоть она и мелкая, — сказал Фред Джорджу, — но там, где не хватает росту, она берет характером.

Джордж улыбнулся Гарриет. Коснувшись палочкой пергамента, он произнес:

— Торжественно клянусь, что не замышляю ничего хорошего.

Капля чернил появилась под кончиком палочки и начала распространяться, словно клякса; но вместо того, чтобы расплыться как попало, чернильные линии перекрестились, свились, переплелись и, разбежавшись во все стороны пергамента, образовали слова:

Господа Лунатик, Хвост, Бродяга и Сохатый

поставщики вспомогательных средств для волшебников-шалунов

с гордостью представляют

КАРТУ МАРОДЕРОВ

Это действительно была карта — карта, во всех деталях показывающая Хогвартс и его окрестности, до самой границы Запретного леса. Здесь была совятня, гриффиндорская башня, даже хижина Хагрида и Дракучая ива… и в чернильных коридорах и набросках классов были крошечные чернильные точки с подписями: «Профессор Дамблдор» (ходил по кабинету), «Миссис Норрис» (кралась по второму этажу) и «Пивз» (разносил комнату наград). Когда Гарриет наконец переместилась поближе к карте, чтобы лучше ее рассмотреть, она заметила, что сквозь стены ведут проходы, о существовании которых она и не подозревала, и многие из них, похоже, вели…

— Прямо в Хогсмид, — сказал Фред, отследив их пальцем. — Так, об этих четырех Филч знает, но мы уверены, что вот про эти известно только нам. Мы не помним, чтобы хоть кто-то еще ими пользовался, особенно благодаря тому, что тут прямо у входа посажена Дракучая ива. Но вот этот ведет прямо в подвал «Сладкого королевства», мы уйму раз им пользовались. И, как ты могла заметить, вход в него как раз рядом с этой комнатой.

— Лунатик, Хвост, Бродяга и Сохатый, — вздохнул Джордж. — Скольким мы им обязаны.

— Достойные люди, не покладая рук трудились на пользу будущего поколения правонарушителей, — добавил Фред.

— Верно, — Джордж благоговейно передвинул карту по столу к Гарриет. — Не забывай стирать ее после использования, и никто не сможет ее прочесть.

— Просто стукни снова палочкой и скажи: «Шалость удалась», — пояснил Фред, — и она станет пустой. — Затем он улыбнулся: — Итак, юная Гарриет, — произнес он, внезапно очень напомнив Перси, — веди себя как подобает.

Они ушли, подмигивая и усмехаясь.

Гарриет глядела на карту, проводя пальцами вдоль коридоров, по точкам. Хагрид был в своей хижине. Профессор Люпин шел по территории. Снейп… его не было.

Она обыскала всю карту… и вдруг заметила, чего не хватает.

За исключением класса зелий и кабинета Снейпа, подземелий здесь не было. Насколько ей запомнилось из «Истории Хогвартса», Салазар Слизерин сделал их ненаносимыми. Если Снейп был где-то там, он буквально выпадал из карты.

А потом, глядя, как профессор Спраут возится в теплице, она вдруг сообразила…

И осмотрела пергамент на предмет точки, подписанной «Сириус Блэк».

Она его не нашла. Но если он был в подземельях или даже в лесу, или за пределами карты, в Хогсмиде, она и не смогла бы его увидеть…

До тех пор, пока он не вернется в Хогвартс.

Ее пробрала дрожь.

Гермиона была бы рада узнать, что следующая мысль, которая навестила Гарриет, была о том, что учителям наверняка захотелось бы это увидеть. На самом деле Снейп, скорее всего, прибил бы ее за то, что она не подумала об этом сразу же.

«Но Фред и Джордж дали ее мне, чтобы я могла сходить в Хогсмид. Они расстроятся, если я первым делом отдам ее… Снейпу».

«Они должны были сами отдать ее взрослым, — сказал резкий голос, похожий на Гермиону — голос ее здравого смысла. — В ту ночь, когда Сириус Блэк напал на Полную Даму. Ты немедленно должна ее вернуть».

Она и впрямь понимала, что должна.

Но она с тяжкой тоской подумала о Хогсмиде и о том, каким щедрым был поступок Фреда и Джорджа — отдать ей такую чудесную карту. Если она передаст ее учителям, ей точно никогда ее не вернут. Фред и Джордж, должно быть, сильно рассердятся.

Может быть… может, если она ей попользуется… еще немного. Она в последнее время и так много была несчастной. Было бы хорошо получить что-нибудь…

Она, задумавшись, пожевала губу, борясь с сомнениями и виной.

— Кухня? — прошептала она.

Точка, подписанная «Гарриет Поттер», появилась прямо там, где она стояла, а потом направилась, оставляя крохотные следы, ведущие прочь из комнаты, вниз по ступенькам, в вестибюль, затем на мраморную лестницу…

Она в восхищении пошла по этим следам, стирая их в процессе. Они привели ее к стене, и появилось облачко со словами: «Пощекочи грушу».

Гарриет подняла голову и увидела огромный натюрморт с блюдом фруктов. Груша была как минимум с нее размером. Дотянувшись, она осторожно пощекотала ей бок кончиками пальцев. Груша, хихикнув, изогнулась — насколько могла хихикать груша, по крайней мере, — и вся картина, тихонько скрипнув, открылась, тяжело повернувшись.

Гарриет пораженно прошептала:

— Шалость удалась, — и сунула карту в карман кофты. Она обошла картину и проскользнула в дыру, а натюрморт снова закрылся.

Кухня была размером с пещеру, с грубо отесанными стенами и высоким потолком, теплая и светлая. Тут так густо пахло едой, что она могла чувствовать на вкус воздух, дрожащий от огня множества печей. А вокруг, мелькая в пару, бегало больше домовых эльфов, чем она видела в жизни.

Пока она стояла, изумленная, несколько из них, те, что были ближе к двери, ее заметили. Вместо того, чтобы удивиться или рассердиться, они немедленно склонились в глубоких поклонах. Один из них выступил вперед, напомнив ей дворецкого, и высоким, писклявым голосом спросил:

— Чем можно услужить мисс?

— Я… я хотела немного еды, — выдавила Гарриет. Ропот пронесся по всей кухонной пещере — эльфы замечали ее и кланялись. — Я не… не хотела отвлекать…

— Что бы мисс ни пожелала… — начал эльф, но тут его прервал писк:

— ГАРРИЕТ ПОТТЕР!

— Уф! — что-то врезалось Гарриет в живот и обхватило. — Добби?

— Мисс Гарриет Поттер, мисс! — глаза Добби заливали слезы радости. — Добби мечтал об этом дне!

— Я тоже по тебе скучала, — улыбнулась она. — С тех пор, как ты перестал пытаться меня убить. Это твоя новая одежда?

На нем были детские футбольные шорты, яркий оранжево-зеленый галстук на голое тело, один носок полностью черный, а другой — желтый в фиолетовый горошек, вместо шляпы — чехол для чайника.

Прочие эльфы смотрели на него с крайним неодобрением, хотя Гарриет не поняла, почему, а при упоминании слова «одежда» все они отвели глаза.

— Что привело мисс Гарриет Поттер на кухню? — спросил Добби, трепеща от счастья и не замечая никого вокруг.

Гарриет оглянулась на прочих эльфов, на дюжины их исходящих паром кипящих котлов, на ножи, волшебным образом режущие овощи, на рассыпающие пряности летающие бутылки.

— Ну, — она понизила голос и наклонилась (по крайней мере, она была выше домовых эльфов), — это вроде как секрет… Ты умеешь хранить секреты, Добби?

* * *

Она выбралась за двери, на снег, таща в одной руке корзину, а другой — карту, высматривая точку Сириуса Блэка. Ее не было. Несколько раз она чуть не рассыпала еду в снег, а когда порыв тяжелого от снега ветра вырвал у нее из рук карту, она сказала:

— Ой, ч…

Ее понесло к деревьям. Она бросилась следом, но остановилась на самой опушке, потому что в тенях что-то зашевелилось, блестя глазами…

— Нюхач! — сердце затопило облегчение. Он вразвалку подошел ближе: мохнатая, спутанная шуба припорошена снегом, в зубах — карта.

— Молодец, — сказала она, взяла у него карту и убрала в карман, пока не успела потерять ее снова. — Хороший мальчик… проголодался?

Он обглодал упакованный Добби ростбиф. Что же он ел, пока она его не кормила? Крыс? Белок? В любом случае, этого было мало: погладив его по боку, она нащупала ребра.

Взглянув на часы, она обнаружила, что время уже почти обеденное. Снейп сказал, что ждет ее сразу после обеда.

— Оставлю тебе корзинку, Нюхач. Но мне надо идти… оу!

Она подпрыгнула: груда мокрого снега приземлилась ей на голову и провалилась за шиворот. Яростно отряхиваясь, она посмотрела вверх и получила вторую порцию прямо в лицо.

— Живоглот! — зло сказала она.

Желтые глаза блеснули с розовой ветки наверху, и кот махнул хвостом с таким же видом, с каким Малфой усмехался.

Нюхач зарычал, низко и протяжно. Живоглот не зашипел и не распушил хвост. Вместо этого он не спеша умылся, взобрался на дерево и скрылся в ветках наверху, оставив остальной снег лежать на месте.

— А ты суров, — сказала она Нюхачу. — Этот кот — кошмар гриффиндорской башни. Ладно… мне надо идти, — она еще разок почесала его за ушами; он заскулил. — Приятного аппетита.

Она побрела обратно по проторенной ею в снегу тропинке. Его много выпало за ночь, а она все еще была, как и (опять) сказал Фред, такой маленькой, что даже без корзинки было тяжело идти. Наносы по пути были ей по пояс. Она сорвала раздражение на снеге, пиная и расшвыривая его. Гермиона сказала, что она такая недоросшая из-за того, что ее держали в чулане и недокармливали, но Гарриет уже давно нормально ела, и ничего не происходило. У нее даже не началось… ну, знаете… это (впрочем, как указала Гермиона, это к лучшему, потому что до этого она еще немного могла вытянуться), ничего нигде не округлялось, тем временем как прочие девочки созревали так, словно художник рисовал греческих богинь.

Жизнь бывала такой несправедливой. Вряд ли темные волшебники стали бы меньше за ней гоняться, если бы она была выше ростом, с настоящей грудью и послушными волосами, но все равно было бы приятно все это заполучить.

— Гарриет?

Она подняла взгляд, щурясь из-за сыплющегося из облаков снега. Профессор Люпин пробирался к ней через сугробы с правой стороны, завернувшись в свой потрепанный плащ, который и весной показался бы слишком зябким.

— Я так и думал, что это ты, — сказал он. — Со всеми этими одежками сразу не скажешь. Как ты?

Миссис Уизли еще прислала ей шапку с помпоном и наушники, а нижнюю половину лица она обернула гриффиндорским шарфом. Оттянув его вниз, она ответила:

— Мерзну.

Он улыбнулся чуть шире.

— Мне показалось, или уже почти обед?

— Ага. Я туда и иду.

— Какое облегчение. Мне уже стали везде мерещиться жареные цыплята. Уже начал волноваться, что дошел до бреда с галлюцинациями.

Он пошел перед ней по тропинке (точнее, там, где по ее представлениям должна была быть тропинка), пробивая колею, чтобы ей было удобнее идти. Но это ей напомнило…

— Профессор Люпин? — она снова сдвинула шарф. — Почему вы не дали мне сразиться с боггартом?

Он взглянул на нее с удивлением. Снег запутался у него в волосах, ветер бросал их ему на глаза.

— Я думал, это очевидно, Гарриет.

Гарриет моргнула, так же удивленная. Она ожидала, что он станет все отрицать.

— Почему?

— Ну, я предполагал, что если боггарт столкнется с тобой, — медленно ответил он, — то примет форму Лорда Волдеморта.

Гарриет уставилась на него — не только потому, что это было последним, что она ожидала услышать, но и потому еще, что Люпин действительно произнес имя Волдеморта вслух.

— Очевидно, я ошибался, — Люпин все так же глядел на нее с любопытством. — Но я подумал, что нехорошо выйдет, если посреди учительской материализуется Лорд Волдеморт. Мне представилось, что будет паника.

— Я сперва подумала о Волдеморте, — признала Гарриет. — Но потом… потом я подумала о… дементорах.

— Ясно, — задумчиво отозвался Люпин. — Что ж, я впечатлен, — он улыбнулся ей. — Из этого следует, что больше всего ты боишься… хм, страха. Очень мудро, Гарриет.

Гарриет не знала, что на это сказать, но, так как они как раз подошли к парадным дверям, ей и не пришлось отвечать. Профессор Люпин заклинанием высушил их колени от снега (вернее, в случае Гарриет сушить пришлось по пояс) — чары были похожи на воздух из фена, который обдувал их, пока они шли к Большому залу.

Она уселась за гриффиндорский стол, размышляя над сказанным профессором Люпином и над картой (только в голове — она все еще не хотела, чтобы кто-нибудь ее увидел). Может, если она поговорит с Фредом и Джорджем, они согласятся ее отдать…

Снейпа не было за учительским столом, хотя был уже почти полдень. Отодвинув тарелки (они сами собой очистились и исчезли), она пошла к лестнице в подземелья и, сделав несколько шагов, достала и проверила карту.

«Северус Снейп» — сообщала точка в его кабинете.

Гарриет пошла к ней.

* * *

— Ну и какого хера я думал? — спросил Северус у фотографии Лили. Но она только неодобрительно покосилась и откинула с лица волосы.

— Обучение патронусу, — повторил он в пятидесятый раз после того, как согласился. — Господи Иисусе.

Он понимал, что было нелепо так… паниковать из-за этого. Если девочка попросит его показать свой патронус — что она наверняка сделает, коротышка назойливая — он просто ей откажет. Он хорошо умел отказывать людям.

Но что, если он не сможет отказать ей? У него некоторое время назад зародилось неприятное подозрение, что она стала его слабым местом. Когда Лили была жива, когда она еще с ним разговаривала, она могла из него веревки вить, просто слегка поругав: он готов был сделать для нее все, что угодно, лишь бы она перестала сердиться. Недовольство всех остальных (кроме его матери, которой он до ужаса боялся), все их разумные или страстные мольбы бессильно разбивались о стены его безразличия. Даже периодическое раздражение Люциуса его скорее злило. А с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, Лили больше не было — и некому стало удерживать его от того, что ему захотелось бы сказать или сделать.

До этих самых пор.

Проклятие.

Он впервые ощутил это на первом уроке зелий в начале года. Он издевался над глупостью Лонгботтома — как всегда, и это всегда бесило гриффиндорцев, включая, предположительно, и девочку, хотя благодаря своей привычке ее игнорировать он не знал этого наверняка. Но в тот день он, осадив Грейнджер (надоедливая мелкая позерка), повернулся и увидел, что девочка смотрит на него сердито, и даже не просто сердито, а с видом: «Я ждала от тебя большего», — и он… отступил.

Он оставил в покое Лонгботтома, удовольствовавшись неопределенной угрозой (хотя и не смог удержаться от того, чтобы сорвать раздражение на Грейнджер), и, когда явно возмущенная девочка ушла, остался там, лишенный покоя. Это его возмутило, и он пропустил обед, спрятавшись в учительской, безуспешно пытаясь читать, и его сознание с мазохистским упорством возвращалось к сердитому, разочарованному лицу девочки и его собственному извращенному чувству обиды. С какой стати ему переживать об огорчениях чужих детей, даже если он сам их огорчил — просто потому, что такой уж он есть?

А потом пришел Люпин с толпой гриффиндорцев и, разумеется, девочкой, и к этому времени он довел себя до такого безобразного уровня возмущения, что нанес Лонгботтому и Грейнджер тот парфянский удар. Новый сердитый взгляд девочки, снова со вторым дном, должен был стать ему наградой, но вместо этого он ощутил себя только хуже.

Гадкая соплячка.

После того как Люпин, этот двуличный засранец, отомстил ему с помощью боггарта, Северус снова стал измываться над Лонгботтомом — с меньшей сдержанностью, чем обычно. Он чувствовал, как от девочки волнами распространяются несчастье и страдание, но держался — вопреки ей, вопреки самому себе, собственному дискомфорту, потому что его ну не должно было быть.

Не должно было.

«Пожалуйста», — сказала она. Пожалуйста.

Я могла умереть.

Тем утром в его кабинете она выглядела так, словно едва успела оправиться от болезни. На поле было так много дементоров. Не слышала ли она… что-то еще?

Он всю ночь лежал без сна, думая о том, что она могла услышать.

И потому согласился.

Что сулило новые муки и новую ложь после этого?

* * *

Гарриет обнаружила, что стоит, уставившись на древесные узоры двери Снейпа, словно пытаясь заучить их наизусть. Она смотрела. И смотрела. И…

— Это глупо, — пробормотала она под нос. — Просто постучи.

Из каких интересных завитков сделан узор на панелях… вот этот похож на морского конька…

Глубоко вдохнув, она подняла руку — и подпрыгнула, когда дверь распахнулась сама по себе. Потом попятилась, когда оттуда вышел Снейп, чуть не споткнувшись об нее.

Он резко остановился, прямо как в тот раз, когда вышел из кабинета профессора Люпина на Хэллоуин. Мгновение он смотрел на нее почти без выражения. Потом сказал:

— Вы опоздали, — очень недружелюбным, совершенно снейповским, тоном.

— Эм, — Гарриет не собралась рассказывать, что пришла вовремя, но не меньше пяти минут простояла под дверью, так не постучав. — Простите.

— Если вы так мало цените мое время, — холодно продолжил он, — я не в силах понять, почему должен его на вас тратить.

— Правда, простите, — сердце у Гарриет упало. Он собирается ее прогнать, да?

Он, прищурясь, обжег ее взглядом, а потом произнес:

— Ну и? Не стойте здесь, — и отошел от двери, вернувшись в кабинет.

Гарриет просочилась за ним и очень осторожно прикрыла дверь. Ей вспомнилась прошлогодняя отработка, та, за полет на Дракучую иву, когда ей казалось, что она закрывает дверь для света и жизни. Кабинет Снейпа был все таким же жутким, как ей запомнилось, с этими плавучими гадостями в банках, но теперь, по крайней мере, топился камин. Огонь был слабым, еле теплился… и, на самом деле, не делал помещение веселее… скорее, наоборот.

— Итак? — сказал Снейп. — Я не представляю, чему вы хотите у меня научиться, так что вам придется рассказать, что вам нужно.

К этому Гарриет была готова. На самом деле, именно этого она и ждала. Как и прошлым летом, его возвращение от странной нейтральности к привычной едкой иронии ее успокоило, и она стала нервничать меньше. Снейпу и полагалось быть пугающим и неприступным, в этом жутком кабинете, где отсветы огня резко очерчивают тени на его лице.

— Я тренировалась, — сказала она, представила, как она с Роном и Гермионой играет в подрывного дурака в эти выходные в лазарете, и изгнала из памяти воспоминание о том, как она там оказалась. Сейчас она это сделает… сейчас покажет Снейпу, что она может, что не собирается снова проиграть дементорам, не собирается позволить Волдеморту…

«Сосредоточься, сосредоточься, сконцентрируйся…»

— Экспекто Патронум, — сказала она яростно, громче, чем собиралась, напряженно представляя лицо Гермионы, как она смеялась над Роном — тот вообразил, что у него роял-флэш, перепутав валета с джокером…

И Рон тогда сказал: «Вот блин», — и Гермиона посмотрела на Рона с таким выражением, которого Гарриет никогда у нее не видела, и определенно Гермиона никогда так не смотрела на Рона, и тогда Гарриет ощутила болезненный укол чего-то…

И тут она заметила легкий серебряный туман, поднимающийся от палочки, изумленно ахнула…

И он тут же исчез. Она его упустила.

Она печально уронила палочку.

Голос Снейпа заставил ее вздрогнуть. Она почти забыла, что он здесь.

— В вашем возрасте, — проговорил он, словно через силу, — даже настолько неоформленный патронус — это… достижение.

Она взглянула на него. Он ответил сердитым взглядом, скрестив на груди руки, как будто вызывая ее сказать: «Спасибо, очень мило с вашей стороны». Что ж, для Снейпа так оно и было. Для Снейпа это был практически сногсшибательный комплимент.

— Но я очень стараюсь, — ответила она. — Я должна быть на это способна.

Он немного помолчал. Затем произнес с интонацией, которую она не смогла понять (но явно не милой):

— Способности тут мало что значат — хотя, разумеется, они тоже нужны. Второй фактор — состояние сознания. Известны случаи, когда уверенность в себе влияла на эти чары. Вы позволили сомнению вам помешать.

— Хотите сказать, что я должна верить, что могу? — Гарриет моргнула.

— Вы позволяете слишком многим негативным эмоциям мешать вашему переживанию чистого счастья. Эти чары требуют ментальной и магической дисциплины, а этому не выучиться за один вечер.

Гарриет, если это возможно, ощутила еще большее уныние.

— И что мне тогда делать?

— Продолжайте пытаться, — твердо сказал Снейп.

— Но вы же говорите, что я не смогу.

— Я говорю, что вы еще не поняли, как, — с досадой ответил он, словно она не смогла прочесть разборчиво написанные на доске инструкции. — Вы сможете чего-либо достичь, если перестанете поддаваться жалости к себе и страху неудачи.

Злость и обида фейерверком вспыхнули у Гарриет в груди. «Ты бы так не говорил, если б слышал в голове, как умирает твоя мама, раз за разом, пока не потеряешь сознание…»

И тут она с кристальной ясностью вспомнила слова тети Петунии. Если это правда, если он… если он знал… он бы не сказал этого, он бы понял…

— Вы дружили с моей мамой? — спросила она.

Снейп побелел так, что она увидела это даже в сумраке кабинета.

— Что вы сказали? — спросил он таким резким и опасным голосом, что у нее чуть не отказало несколько органов. Словно щелкнул над головой кнут, и ноги буквально превратились в кисель. Невилл наверняка уже упал бы в обморок.

— Вы дружили с моей мамой? — повторила она, усилием воли прогоняя из голоса дрожь. Она порадовалась, что кабинет так плохо освещен: может, он не заметит, как трясется ее рука с палочкой.

— Где вы такое услышали? — голос его стал тише, но был все таким же опасным. В глазах зажегся странный отсвет. Сердце у нее частило, как у кролика.

— Тетя Петуния сказала. Она вас знает. Сказала, что вы выросли по соседству.

Снейп смотрел на нее. Она почему-то почувствовала, что он смотрит откуда-то очень издалека.

Несколько мгновений так и не смогли пройти — завязли в воздухе. Стояла полная тишина, только чуть хрустело в камине. Снейп, казалось…

Гарриет не знала, что делать. Это она была каким-то образом виновата. Если бы она использовала палочку, она могла бы заподозрить, что оглушила его или что-то вроде. Он не двигался и словно вообще был не здесь, — по крайней мере, сознанием. Какая-то пустота скрывалась у него в глазах, словно часть Снейпа забрали.

Как такое мог сделать вопрос про маму?

— Я… — сказала она наконец, потому что Снейп так и оставался окаменевшим. — Я… Я лучше… пойду…

Он не ответил, не шевельнулся, даже не моргнул, и она развернулась и пошла за дверь на подламывающихся ногах. Выходя, она оглянулась через плечо. Он теперь стоял к ней спиной и смотрел на огонь (так ей показалось, она не могла увидеть точнее).

Она закрыла за собой дверь и медленно пошла по темному коридору, вверх по ступенькам, прочь из подземелий, гадая, почему у нее так же пусто внутри, как после первой встречи с дементорами.

* * *

Была уже ночь, когда звон бьющегося стекла наконец прекратился. Пол усыпали осколки, отражая гранями свет месяца. Весь пол, до всех четырех стен.

Он разбил даже стекло в рамке фотографии.

Затем починил его и провел остаток ночи, баюкая рамку в ладонях.