Бесконечная дорога (джен)

Северусу было неспокойно.

Это состояние не было для него незнакомым. Он часто бывал неспокоен. Извечная монотонность жизни то и дело выгоняла его часами бродить по окрестным холмам, если он не находил себе какого-нибудь занятия. С тех пор, как в Хогвартс приехала Гарриет Поттер, прогулки стали длиннее и чаще. Теперь ему сложнее было отвлечься.

Аконитовое на этот месяц было готово, первая доза доставлена. Ответы на все статьи, которые его на это вдохновили, написаны и отправлены, и ни одна из книг, ни новых, ни старых, не могла удержать его внимания.

Сегодня его сознание главным образом заполняло видение рубинов на золоте. Их вид всколыхнул в нем старую зависть к наследию Поттеров, оставив кисло-горький привкус во рту, продержавшийся несколько часов. Что ж, в этом тоже было постоянство.

Благодаря этому он оказался в подходящем настроении для проверки залежавшихся работ. Стопка сверху оказалась гриффиндорской; отлично.

Он с раздражением обнаружил, что первое эссе было мисс Поттер. Он никогда не утруждался даже просматривать ее работы — сразу ставил «удовлетворительно». А, хорошо, следующей шла работа младшего Уизли.

Тихий стук в дверь тут же отвлек его от надругательства над тем, как Уизли бессовестно злоупотребляет запятыми.

— Что? — крикнул он.

— Я надеялся найти тебя здесь, — ответил мягкий, притворно приятный голос.

— Я надеялся, что ты будешь где-нибудь в другом месте, — Северус не поднял взгляда от эссе Уизли, хоть и понимал, что тем самым наказал скорее самого себя, чем Люпина.

— Хотел поинтересоваться, знаешь ли ты что-нибудь об этом заклинании.

Северус со злостью посмотрел на Люпина — тот держал в руках древний на вид том, должно быть, из Запретной секции. Название извивалось и рябило под взглядом.

— Меня интересуют чары поиска, — сказал Люпин так, словно Северус спросил его, а не смотрел молча.

Северус прямо-таки увидел, как посылает Люпина и с высокомерным презрением возвращается к проверке. Но обнаружилось, что он берет у Люпина книгу и просматривает страницу.

— Как тебе удалось это прочесть? — спросил он, на мгновение отвлекшись.

— Да так, нахватался кое-чего, — ответил Люпин. — Тут и там.

— Тебе хоть когда-нибудь бывает не лень ответить прямо?

— Иногда, — мрачно отозвался Люпин.

Северус взглянул на него с отвращением; губы Люпина дрогнули в легкой улыбке, чуть отличной от его постоянной защитной вежливости. Северус ощутил привычную волну раздражения и беспомощной злости из-за того, что не может догадаться, о чем думает оборотень.

— Если так и собираешься продолжать свои неуместные шуточки… — «можешь проваливать».

— Вовсе нет, Северус. Я вполне искренен. Пытаюсь найти кое-кого, кто не хочет, чтобы его нашли.

— Сириуса Блэка, полагаю, — он ощутил, как кривятся губы. Пальцы напряглись на обложке книги. — Это что, часть какой-то уловки, чтобы я поверил, что ты и впрямь не связан с ним, как ты заявил?

— Суди сам, Северус. Я подумал, что тебе бы захотелось мне с этим помочь. Я могу прочесть это заклинание, — Люпин кивнул на книгу, — но применить его совершенно не в моих силах.

Северус отошел от изумления достаточно, чтобы спросить:

— Почему ты считаешь, что я на это способен?

Люпин улыбнулся — еще одной разновидностью улыбки:

— Я ошибаюсь?

— Это заклинание незаконно, Люпин, и тебе это известно.

— Значит, я пытаюсь заманить тебя в ловушку, чтобы избавиться от угрозы твоих подозрений и запустить в школу Сириуса Блэка? — Люпин сделал вид, что размышляет над этим. — Но зачем это мне, Северус? Альбус мне доверяет.

Северус чуть не зашвырнул ему в голову книгой, но неоконченный рывок мышц остановили слова Люпина:

— Как и тебе. Кроме того, нас обоих могут поймать за использованием темного заклинания, и я буду так же виновен. Вероятно, меня, как оборотня, накажут даже тяжелее.

— Это должно соблазнить меня согласиться?

Улыбка Люпина выглядела почти непринужденной.

— Думаешь, это могло бы сработать?

Северус не знал, подразумевал Люпин заклинание или мысль о своем заключении, но ответил:

— Откуда мне знать? Магия такого уровня очень дорого обходится заклинателю, а мы даже не знаем, стоит ли оно того, так как не представляем, что не дает его обнаружить.

— …Но я знаю, — тихо промолвил Люпин.

В этот раз он выглядел действительно мрачным, не притворялся шутки ради.

Северус ощутил, как быстрее и резче забилось сердце; кожу с головы до пят защипало то холодом, то жаром. На легкие словно навалилась тяжесть. На полках вокруг задрожали банки.

— Если я тебе скажу, Северус, ты должен пообещать никому не говорить…

Северус взлетел на ноги, грохнув книгой по столу так, что взорвалась чернильница, забрызгав сочинения. Люпин даже не моргнул.

— Я не собираюсь замалчивать ни хрена из!..

— Без него не будет доказательств, — прервал Люпин негромким ровным голосом, — никаких доказательств моих слов о том, на что он способен. Мы все хранили это в секрете.

В Северусе смешались изумление, ярость, торжество — и неистовство. Ему хотелось, обжигающе хотелось схватить Люпина за шкирку и отволочь в кабинет Дамблдора, и потребовать, чтобы тот выслушал, что скрывал его драгоценный любимчик — несмотря на все его заверения. «Смотрите, смотрите, как он предал ваше доверие, как он лгал, как я был прав…»

Но… и узнать хотелось тоже. Он всегда подозревал, всегда был уверен, хотя остальные думали, что это просто старая вражда… Он заслужил узнать первым…

И тихий, тоненький голос у него внутри спросил: «Кому сейчас поверит Дамблдор, если Люпин откажется от своих слов?»

— Я был прав, — прошипел Северус. От того, как крепко он стиснул зубы, ныла голова. — Все это время ты ему помогал…

— Обещай, Северус.

На лице Люпина было что-то вроде сдерживаемой боли, но взгляд был ясен и тверд, гораздо тверже, чем должен был быть. Северус быстро и коротко выдохнул. Ему хотелось поклясться, чтобы Люпин рассказал… Но он не мог заставить себя произнести ни слова.

— Про заклинание, — сказал Люпин. — Если поклянешься, что поможешь с заклинанием, я тебе скажу.

Северус понимал, что прямо сейчас надо идти наверх, к Дамблдору, и сообщить о том, что услышал от Люпина, из его собственных уст — признание в утаивании и молчаливом укрывательстве. Даже сомневаясь, что Дамблдор его выслушает, он все равно должен был воспользоваться возможностью. Знал, что должен был.

И так же ясно понимал, что не сделает этого.

Его удерживало не только чувство обиды или упорное желание доказать, что старик был неправ, доверяя безо всяких причин Люпину, который, как оказалось, был абсолютно не достоин доверия, и при этом не доверяя самому Северусу, несмотря на все, что он совершил, лишь бы заслужить его расположение. Не только обещание силы, нашептанное ему этой древней потрескавшейся книгой. Не только желание, даже потребность уничтожить Сириуса Блэка лично; не только отчаяние от того, что Дамблдор, легкомысленно пренебрегая суждениями Северуса, подвергает мисс Поттер опасности.

Он хотел это сделать.

— Клянусь в этом, — холодным и ясным голосом произнес он.

— На палочке, — твердо и мрачно сказал Люпин.

— Своей магией, — он увидел, как дрогнули у Люпина веки, — клянусь в этом.

Люпин выдохнул.

— И я клянусь своей, — ответил он, как и предполагал Северус. — Магией своей клянусь, что беру на себя честь и бремя сдержать свое слово.

Северус ощутил, как внутри, где-то в неописуемом месте у него в глубине, сомкнулось нечто легчайшее и неосязаемое. Наверное, Люпин почувствовал то же. Тот мгновение помолчал, а потом прямо посмотрел Северусу в глаза.

— Он анимаг. Поэтому никто не может его найти. Он может превращаться в крысу.

* * *

— О Господи, — сказала Гермиона. — Я просто… о Господи.

Гарриет безмолвно кивнула.

Она проверяла опись своих драгоценностей. Этих драгоценностей. Было почти невозможно представить, что они принадлежат ей.

В свитке был список всего, что находилось в сундуке. Когда Гарриет его развернула, нижний край пергамента коснулся пола.

Опись была с разбивкой на категории и перекрестными ссылками, коробки пронумерованы — как по виду металла (золото, белое золото, платина, серебро), так и по типу камней (алмазы, рубины, сапфиры, топазы, опалы, жемчуг, янтарь, аметисты, изумруды). Рядом с каждым пунктом была маленькая пометка (XVI век, XVII, XVIII, XIX, XX).

— Лаванда и Парвати с ума сойдут, — сказала Гермиона.

— Да я ни за что не стану хранить все это здесь. Ты только глянь на эти бриллианты… Сколько, по-твоему, они стоят?

— Честно, не удивлюсь, если бесценны.

— Даже прикасаться к ним не хочу, — Гарриет закрыла коробку и с крайней осторожностью убрала в сундук, который ей принесли домовые эльфы — тот самый, который только она могла поднимать. — Профессор Люпин был прав, я, наверное, не смогу ничего из этого носить…

— Как насчет вот этих маленьких алмазных сережек… Или… нет, у тебя же уши не проколоты?

Гарриет взглянула на сережки: маленькие, круглые, с подвеской в форме капельки. Подавилась.

— Можешь вообразить себе лицо профессора Макгонагалл, если я заявлюсь с этим в класс?

— Или Панси Паркинсон… О-о-о, я все бы отдала, лишь увидеть ее лицо, если бы она хотя бы половину этого увидела.

— Ты отлично сегодня сработала веткой, кстати.

Гермиона покраснела и отвернулась с полудовольным, полувиноватым смущением.

— Не надо было этого делать. Просто эта… эта… овца так меня разозлила.

Гарриет просмотрела свиток. Он был написан очень изящным почерком. Кем, ее мамой? Бабушкой? Ей почему-то казалось, что она сможет определить, принадлежал ли почерк ее матери, но она не могла.

— Это странно, на самом деле, — задумчиво произнесла Гермиона. — Думать о том, что ты происходишь из такой семьи… в смысле, старинной, магической. Как будто ты правнучка ярла или вроде того.

Гарриет понимала, что она имеет в виду. Эти вещи напоминали ей — сильнее, чем что-либо другое, потому что она часто об этом забывала, — что она была частью настоящей семьи. Это было даже удивительнее, чем ощущение от списка драгоценностей, написанного кем-то, кого она никогда не встречала, чьего имени она, возможно, даже не знала и никогда не узнает от своей тети.

Но насколько реальна была эта семья, если от нее осталось только Гарриет?

— Можем мы типа как… никому не говорить об этом? — попросила она. — Я бы лучше… лучше не говорила.

— Конечно, — Гермиона аккуратно убрала ожерелье — каскад оранжевых топазов. — В лучшем случае Лаванда с Парвати доведут тебя до умопомрачения, день напролет будут выпрашивать все это померить.

— Можешь померить что-нибудь, если хочешь. Спорю, эти топазы тебе здорово пойдут.

— Ой нет, я слишком боюсь что-нибудь испортить, — смутилась Гермиона. — Как думаешь, может, спустимся поужинать?

— Можем просто попросить Добби что-нибудь нам принести. Что? — спросила она, так как Гермиона нахмурилась.

— Ой… ничего.

— У тебя на лице явно Не-Ничего. Давай выкладывай.

— Я… ты его освободила, я знаю, — Гермиона заговорила сперва медленно, а потом очень быстро. — И ты, похоже, сильно ему нравишься.

Жизнь Добби ничего не будет стоить, если умрет Гарриет Поттер, а Добби выживет.

— Но? — спросила Гарриет, прогоняя воспоминание.

— Я только… ну… ты как… как думаешь, правильно ли просить у него… все эти дополнительные вещи? В смысле, у него же есть основная работа, да? Это не будет… не думаешь, может это… как будто ты обращаешься с ним, как со слугой?

Гарриет не знала, что сказать.

— Я, я не имею в виду… — Гермиона закусила губу. Она, похоже, тоже не знала, что сказать — потому что уже все сказала. Она не думала, что Гарриет относится к нему, как к слуге. Это было понятно.

Гарриет очень растерялась. Была ли Гермиона права? Добби всегда был так рад помочь… Вел себя так преданно… как будто только и хотел, чтобы она сказала ему, что делать…

— Ладно, — сказала она наконец, не вполне уверенная в своих чувствах. — Просто спустимся на ужин. Только уберу все это сперва.

Гермиона кивнула и помогла ей. Они молчали.

— Это последняя? — спросила Гермиона, когда осталась только одна большая коробка, крупнее прочих.

— Не знаю. Позже в нее заглянем.

— Я могу тебе что-нибудь принести, если хочешь остаться…

— Я и сама могу, — холодно сказала Гарриет. Это получилось нечаянно — и Гермиона ярко покраснела.

Тогда Гарриет поняла, что она злится. Она не знала, почему, но чувство не проходило даже после того, как она его осознала. Она попыталась с ним бороться, стать дружелюбнее, но злость продолжала гореть, как жгучее приземистое пламя.

Она убрала последнюю коробку в сундук, закрыла его и убрала ключ в свой столик. Они с Гермионой вместе спустились на ужин в полном молчании.

* * *

Выйдя от Снейпа, Ремус вернулся к себе в комнаты, закрыл за собой и рухнул в кресло. Он ощущал слабость от облегчения и чувства опасности, все еще бродивших в нем. Опасность для него самого мало что значила, но вот для Сириуса…

Но это был еще не совсем конец. Снейп все еще мог рассказать. Он поклялся только о помощи. Если он расскажет, сможет ли Ремус повторить ту же ложь Альбусу? Хватит ли ему решимости и умения?

Этого он не знал. И не слишком хотел выяснить.

Теперь оставалось только подождать и увидеть, затмит ли жажда Снейпа взять дело в свои руки все остальные соображения.

Разбираться с тем, что случится, когда заклинание найдет Питера, а не Сириуса, он решил позже.

* * *

На следующее утро злость Гарриет рассеялась, как дождевые облака, которые за ночь унесло ветром, и теперь ее место занимала вина. Она решила, что разозлилась на Гермиону, потому что та была права: Добби был так рад ей служить, что она приняла его службу, вызывая его ради собственного удобства и не задумываясь о том, удобно ли это ему. Она приняла решение больше так не делать: если ей понадобится поговорить с ним, она спустится на кухню и найдет его. Она не желала даже немножко походить на Малфоя.

Гермиона не пыталась заговорить с ней весь вечер понедельника, хотя и не стала ее игнорировать. Но с Гермионой всегда так было: она скандалила и препиралась с Роном (когда они разговаривали, чего пока не было), но никогда не ссорилась с Гарриет. Размолвки случались, только если Гермиона говорила или делала что-нибудь, что Гарриет приходилось не по душе. Гермиона, однако, никогда не извинялась: она всегда была тверда в том, что считала правильным, испытывая облегчение, когда злость Гарриет остывала и они снова становились друзьями.

Гарриет была уверена, что в этом году они ссорились больше, чем за все предыдущие (два года). Она не знала, почему так много стала злиться и так легко огорчаться. Сам неведомо где находившийся Сириус Блэк, пытавшийся ее убить, даже близко не был так ужасен, как один час с Дурслями.

Чтобы извиниться за свою вспышку, Гарриет после ужина во вторник взяла с собой Гермиону на кухню — встретиться с Добби.

— Как ты об этом узнала? — спросила Гермиона, когда Гарриет пощекотала грушу.

— О… просто исследовала, — Гарриет сосредоточилась на открывании двери, чтобы Гермиона не заметила, как она краснеет. — Знаешь, в один из хогсмидских дней.

— О! — ахнула Гермиона — они вступили в ярко освещенную гигантскую кухню.

Домовые эльфы, как обычно, были в восторге от встречи с ними и тут же притащили горячего шоколада в серебряном чайном сервизе.

— Как часто ты сюда ходишь? — прошептала Гермиона. Гарриет не смогла понять, одобрительно или нет.

— Бывала пару раз, — небрежно бросила Гарриет. — Большое спасибо, — сказала она домовику, который вручил ей фарфоровую чашечку, украшенную сверху витой горкой взбитых сливок.

Гермиона приняла чашку, твердо поблагодарив. Гарриет видела, как в голове у нее тикают мысли, так ясно, словно смотрела на вращающиеся шестеренки в разобранных часах.

— Скажите, пожалуйста, Добби здесь? — спросила она у эльфов.

— Добби вышел, мисс, — ответил с низким поклоном эльф-дворецкий. — Желает ли мисс, чтобы Добби вызвали?

— Нет, спасибо, все в порядке… Не знаете, когда он вернется?

— Мы извиняемся, мисс, но мы не знаем. Добби часто выходит, мисс, исполняет свои обязанности, но мисс может позвать его, когда пожелает. Мы пошлем за ним, если мисс захочет!

Гарриет поборола ощущение, что согласие доставит им больше удовольствия, чем отказ. Лоб у Гермионы наморщился по самые волосы, и у Гарриет появилось сосущее чувство, что от этого визита может стать только хуже.

— Ничего, если я оставлю ему записку?

Записка вызвала у них уйму радости, и они пообещали, много раз поклонившись, что доставят ее Добби как можно скорее.

Они с Гермионой допили шоколад и вышли. В этот раз отстраненной и озабоченной была Гермиона, а Гарриет с колким и тревожным чувством ждала, что та скажет.

— Они всегда такие? — спросила наконец Гермиона.

— Какие?

— Такие… раболепные.

Гарриет ощутила, как колючая тревога превратилась в шипастую злость, и попыталась с ней справиться.

— Мне вообще-то кажется, что они очень милые.

Гарриет подумала о том, как Добби бил себя по голове за то, что сказал что-то неположенное; как рассказал, что накажет себя за то, что сообщил ей о Тайной комнате. Она не знала, что сказать. Гермиона тоже молчала, глядя прямо перед собой.

Они взобрались по ступенькам в вестибюль, но, пока шли через него, Гермиона вдруг резко остановилась. Гарриет тоже остановилась, обернувшись узнать, что могло задержать Гермиону, и увидела выходящего из Большого зала Снейпа. Свет свечей из открытых дверей лежал пятном на его щеке, но остальное лицо было в тени.

— Мне надо в библиотеку, — внезапно сказала Гермиона, и Гарриет поняла, что Снейпа та даже не увидела.

— Мне надо кое-что сделать по прорицаниям, — ответила Гарриет. — Так что потом увидимся…

Они вместе поднялись по ступенькам, разделившись на следующем этаже, и Гермиона пошла по короткой дороге в библиотеку. Гарриет, развернувшись к лестнице, обернулась назад и увидела, что Снейп на нее смотрит. Хотя… может, ей это только показалось, потому что он скользнул в проход, ведущий к подземельям, и тут же пропал.

Гарриет не придумывала насчет работы по пропущенным предсказаниям, но она не села за нее сразу же. Лаванда и Парвати болтали в гостиной за одним из столов, вся поверхность которого была завалена книгами по тому предсказательному заклинанию, которое так их восхищало. Пока они были им заняты, Гарриет могла заглянуть в последнюю коробку драгоценностей.

Она по большой дуге обошла их стол, чтобы они ее не заметили, и проскользнула вверх по девчачьей лестнице.

Последняя коробка была глубже остальных, с маленьким замочком, ключ от которого был приклеен скотчем ко дну. Открыв его, Гарриет обнаружила еще несколько отдельных коробочек, обитых пушистым бархатом. А в них был отдельный лист бумаги…

С комком в горле Гарриет его развернула.

«Моя дорогая Гарриет», — начинался он.

Ее мама так же, как она, писала «д».

Гарриет медленно села на кровать, а ее взгляд, как зачарованный, не мог оторваться от листа.

Первый раз прочтя письмо, она не была уверена, что поняла хоть слово после этих трех — «моя дорогая Гарриет». Она видела только черточки и завитки рукописного текста.

Уронив письмо на колени, она осознала, что плачет.

Теперь она поняла, почему Снейп и профессор Люпин не хотели говорить о Сириусе Блэке. Ей даже не хотелось, чтобы он умер. Ей хотелось, чтобы его вообще никогда не существовало.

Она снова подняла письмо и перечитала его столько раз, что сбилась со счета.

* * *

Моя дорогая Гарриет,

в эту коробку я положила все, что, как я посчитала, может когда-нибудь тебе пригодиться. Кое-что тут очень красивое — это купил мне твой папа, и все оно намного красивее, чем я когда-либо могла позволить себе носить, особенно с ангелочком на коленях, который дергает за все подряд — а еще всякие мелочи, которые я покупала сама или унаследовала от моей матери, твоей бабушки.

Надеюсь, мне выпадет возможность передать их тебе самой. Но если нет, ты должна запомнить, как сильно я тебя люблю. Я отдала бы тебе все на свете, если бы могла, и все равно этого было бы мало.

Мама.