Бесконечная дорога (джен)

Когда поезд подтянулся к платформе Хогсмида, все еще шел дождь; впрочем, дождь — это слабо сказано. Больше было похоже на то, что мир перевернули вверх ногами, так что все океаны опрокинулись в небо.

Дождь выстукивал дробь по коже Гарриет, пока она шла по платформе, барабанил по крыше кареты. Рокот падающей воды наполнял уши, изо ртов гаргулий били струи. Зачарованный потолок над столами клубился вихрями и сверкал молниями, а когда снаружи прогрохотал гром, окна задребезжали громко и протяжно. Только призраки, скользившие меж оплывающих свечей, выглядели не потревоженными погодой. И сухими.

Выливая из ботинок воду, Гарриет порадовалась, что утром, прячась в ванной от миссис Уизли, надела линзы — очки бы сейчас были так залиты водой, что она бы ослепла, и, так как она промокла до нитки, вытереть их было бы нечем. А она ведь не волшебница, чтобы магия и всякое такое.

«А, точно», — подумала она с сарказмом.

— Какие там у нас чары для просушки? — спросила она Гермиону. С волос за шиворот, до безумия ее раздражая, капала ледяная вода.

— Адсикко, — Гермиона указала на Гарриет палочкой и сделала круговое движение.

Гарриет почувствовала совсем не волну солнечного света — ощущение было, скорее, высасывающее. Одежда затрепетала, и часть воды исчезла. Волосы со звуком «фумп» превратились в одуванчиковый взрыв.

— Не смей направлять на меня палочку, Гермиона Грейнджер, — сказала Лаванда, в ужасе уставившись на Гарриет.

— Я не виновата! — оправдалась Гермиона. — Это природа чар!

Гарриет подняла руку и потрогала волосы. Они казались намного… пушистее, чем обычно.

Парвати передернуло.

— Я… я не знаю, стоит ли это тебе видеть, — она передала Гарриет раскладное зеркальце со стразами.

Гарриет открыла его и попыталась в маленьком круглом зеркальце рассмотреть свою голову настолько, чтобы можно было оценить ущерб. Он был значителен — волосы стали в три раза объемнее обычного.

— Отлично выглядишь, Поттер! — пронзительный голос Панси Паркинсон перекрыл болтовню в зале и хлюпанье поскальзывающихся и падающих на мокрую плитку людей.

— Ну, зато они сухие, — сказала Гермиона, но покраснела.

— Хочешь, я тебя высушу? — сладким голосом предложила Гарриет, со злобным щелчком захлопнув зеркальце.

— Э… — Гермиона забеспокоилось. В кои-то веки волосы у нее были менее пушистыми, чем у Гарриет. Насколько можно было рассмотреть в зеркало, голова у нее сейчас напоминала колонию карликовых пушистиков.

Но Гермиона и ее мокрые волосы были спасены: из-за преподавательского стола встал профессор Дамблдор, поднял руки, и все утихли (кроме тех, кто еще скользил к своим местам). Двери Большого зала открылись, и вошла профессор Макгонагалл, ведя вереницу дрожащих, насквозь мокрых первокурсников.

Во время распределения Гарриет пыталась пригладить волосы, но те упрямо не давались. Панси и Малфой вместо того, чтобы смотреть распределение, тыкали в нее пальцами, складываясь пополам от хохота. Гарриет злилась на них даже сильнее, чем на свои дурацкие волосы.

Ей не хватало вида Ремуса за учительским столом. Он бы сейчас посылал ей всякие сочувственные взгляды.

В этом году у них будет другой преподаватель защиты. Какая-то женщина из Министерства, Долорес Амбридж, меньше месяца назад издала новый закон, почти полностью лишивший Ремуса возможности устроиться на работу. Ремус, конечно, ничего Гарриет не рассказал. Он никогда не рассказывал. Ей сказал Сириус. Раньше, если оборотни открыто устраивались на работу, работодатель сам решал, брать их или нет; но теперь любой, кто хотел взять на работу оборотня, должен был сперва получить разрешение в Министерстве. Если там считали, что таких Опасных Зверей слишком опасно пускать на указанную должность, то в разрешении отказывали. Сириус всячески ругал Амбридж и предложил несколько вещей, которые можно было с ней сделать, но так, чтобы Ремус о них не услышал, иначе он бы им помешал; Гарриет сочла перечень очень познавательным.

Но новых лиц среди учителей не было, только два пустых места: одно — профессора Макгонагалл, а второе, как определила Гарриет, нового преподавателя защиты.

Ну, кем бы ни был новый учитель, он не мог оказаться таким же хорошим, как Ремус, и она определенно не собиралась стараться его полюбить, но она надеялась, что по уровню он будет ближе к Ремусу, чем к Локхарту. Или к Квирреллу, который пытался убить ее, потому что был агентом Волдеморта и все такое.

Кстати об агентах Волдеморта… Она оглядела учительский стол, отыскивая…

Снейп смотрел прямо на нее.

Лицу стало горячо, потом холодно. Она совершенно не знала, как поступить. Отвести глаза? Притвориться, что ей все равно? Посмотреть со злостью?

Прежде, чем она успела принять решение, Снейп перевел взгляд. На самом деле, он почти тут же стал наблюдать за распределением. Сделано это было так ловко, что она почти поверила, что он вообще не на нее смотрел, а просто озирал зал (если не считать, что она сильно сомневалась, что его хоть немного интересует распределение).

Ремус сказал ей решать самой, но она не знала, как. Не знала, что думать и как быть со своими мыслями.

Все это так ужасно сбивало с толку.

Все вокруг долго и громко хлопали. Она потрясла своей пушистиковой колонией, проясняя в голове, и успела пару раз хлопнуть, прежде чем профессор Макгонагалл унесла Распределяющую Шляпу.

Профессор Дамблдор подал знак к ужину, и тарелки наполнились едой.

— Нифиво, Арри, — сказал Рон, уже набивший рот картошкой. — Намана у фебя ф волофами.

— Это ты так считаешь, — с отвращением сказала Лаванда, возмущенная то ли его манерами, то ли мнением о волосах Гарриет. — Ты мальчик. Тебе не понять.

Гарриет была невыносима идея есть картошку после того, как она увидела, что с ней выделывал Рон, так что она вместо этого наложила себе зеленой фасоли.

Ужин продолжался, и она ощутила, что успокаивается. Это как-то было связано с возвращением в Хогвартс… Большой зал, такой шумный и полный людей, совершенно не встревоженных тем, что мучило ее — Снейп-Пожиратель, то, как миссис Уизли неправильно поняла про Ремуса, и даже беспорядки на чемпионате… Из-за этого все стало как будто дальше, незначительней. А доверие к Дамблдору, пока он был рядом, возрастало в десять раз: оно словно излучалось над столами и по проходам между ними, обволакивая самые холодные ее подозрения ласковым теплом. Его мантия была чуть светлее, чем небо снаружи, и расшита тонкими золотыми узорами, так что он мягко сиял в свете свечей, словно звездная туманность.

Снейп передал ему солонку. Это наверняка значило… что-нибудь. Может быть, тем, кто пытал и убивал, время от времени тоже случалось передавать солонки, но профессор Дамблдор, без сомнения, заметил бы разницу. Ремус сказал, что профессор Дамблдор доверяет Снейпу.

В конце концов ей удалось уделить достойное внимание жаркому из свинины и даже поучаствовать вместе с мальчиками в разговоре про чемпионат. Для них беспорядки значили куда меньше, чем победа Ирландии или то, как зрелищно поймал снитч Крам. Невилл не смог приехать, и Рон, Симус и Дин пересказывали ему игру с таким жаром, что даже тем, кто ее видел, непросто было бы понять, что к чему.

Когда она рассказывала Невиллу более доступную версию игры, еда со столов исчезла, а профессор Дамблдор встал. Он улыбнулся им всем, и звуки в Большом зале смыла тишина.

— Добрый всем вечер и добро пожаловать обратно. У меня есть несколько чудесных новостей касательно событий, которые будут в этом году проходить в Хогвартсе…

* * *

Ремуса крайне раздражал Сириус.

Такое бывало не раз. Своим псевдораскаянием Сириус с легкостью мог взбесить папу римского или довести до смертоубийственной ярости компанию юных монахинь. Когда он делал что-то не так, то обычно выбирал одну из двух моделей поведения: Царственный Мученик или Побитый Щенок. Мученик носил невидимую накидку с надписью на груди: «Я не сделал ничего дурного, но признаю, что ты считаешь иначе», а Щенок таскался за тобой по пятам, и колокольчик на его ошейнике вызванивал: «Я такой жалкий и несчастный, прости, пожалуйста».

В данный момент он был Царственным Мучеником, так что Ремус объявил ему бойкот. Ни один из них не выиграл бы приз за зрелость мышления, но Ремус отказывался общаться с Сириусом-Мучеником. Особенно потому, что Гарриет так и не написала ответ. Ремус понял ее молчание как «я расстроена, но не хочу этого вам показывать». Ремус, с его опытом секретности длиной в жизнь, мог это понять.

Сириусу это было, разумеется, недоступно.

Парадная дверь с грохотом открылась; звук проливного дождя загремел у Ремуса в ушах — даже громче, чем настойчивый стук по крыше. Лампа у него не мерцала, так как светила благодаря магии, но он ощущал сырость тыльной стороной ладоней.

Сириус прохлюпал внутрь, согнал с себя чарами воду и помотал головой, как отряхивающаяся собака. Волосы упали ему на глаза, и при этом он имел наглость даже не выглядеть неопрятно — напротив, это был скорее живописный беспорядок, из-за которого Джеймс лопнул бы от зависти.

Он перебрался в гостиную и раскинулся в кресле. Ремус притворился, что поглощен своей книгой — это был один из скабрезных романчиков Гарриет, который каким-то образом пробрался за лето в его вещи.

Сириус взял один из журналов, который, должно быть, выписывал Альбус — «Волшебное стеклодувное дело для неспособных к творчеству», полистал его и бросил обратно в стопку. Посмотрел на Ремусовы часы из золоченой бронзы, стоящие на каминной полке. Их тиканье терялось где-то в шуме дождя.

— Холли-берри, наверное, уже в Хогвартсе.

Ремус издал неопределенное мычание и перелистнул страницу. Он, возможно, должен был возмутиться тем, что Гарриет читает настолько пикантную литературу, но ни одна книга по наносимому урону не могла сравниться с крупными дозами Сириуса.

Сириус вытянул ногу и пнул кофейный столик. Они тут же обнаружили, что одна из его хромых ножек отрывается от пола и со стуком приземляется обратно, если неправильная сторона перевесит.

Тук. Тук. Тук. Пауза. Туктук. Туктук. Пауза. ТУК. ТУК.

Ремус приложил все свои немалые способности самоконтроля и, вместо того, чтобы бросить книгу Сириусу в голову, перевернул еще страницу. Незачем портить книгу Гарриет.

Сириус закинул ногу на крышку стола, издав еще один ТУК, громче остальных.

— Сколько ты еще собираешься меня гнобить? — спросил он.

— Пока не признаешь, что не прав, — ответил Ремус, не поднимая взгляда от страницы. — То есть, вероятно, всегда.

— Мерлин и его обвислые яйца, Ремус, это всего лишь Снейп.

— Как обычно, — Ремус так и не поднял глаз, — тебе удалось пропустить самое главное. Мне не так важно, что ты говоришь о Снейпе, Сириус, как то, что ты говоришь Гарриет.

— Черт, я ей только правду сказал.

— Да, Сириус, — перелистнуть страницу, прижать. — В этом вся беда.

— Она достаточно взрослая для правды, Лунатик.

— Разве? Сомневаюсь.

— Хельгины сиськи, Ремус, она тебе не вонючая фарфоровая принцесса, чтобы в обмороки падать, — бросил Сириус. На это Ремус все-таки поднял взгляд, потому что под вульгарностью пряталось искреннее чувство, причем достаточно сильное. Что ж, возможно, так и было, но это могло оказаться и Сильное Чувство Ненависти к Снейпу, и в этом была вся беда.

Он захлопнул книгу Гарриет.

— Сириус… Ты не забыл, какой болезненный это был урок — что люди не всегда оказываются теми, кем мы их считали? Вероятно, так бывает всегда.

— Гарриет уже это знала…

— Да?

— Мы рассказали ей про Хвоста…

— Да, рассказали. Она его не знала так, как мы. Снейпа она знает.

— Снейп ей не друг, — рявкнул Сириус.

— Что ж, нет, — Ремус, однако, отметил прозвучавшую в голосе Сириуса горячность в папке «Вендетта Сириус-Снейп». — И тем не менее она его знает. Он так или иначе был для нее одной из руководящих фигур в течение нескольких лет…

— Переходи уже к сути, Лунатик.

— Суть в том, что ты дал ей информацию, которую трудно усвоить, даже если ты уже привык к идее, что люди не такие, как ты о них думаешь, — и именно так ты решил преподать ей этот урок. Ты просто вывалил это на нее, Сириус…

— Холли-берри достойна знать правду, — заявил Сириус, неподатливый, как железная руда. — Она возмущается, когда люди скрывают от нее правду.

Он дополнил это заявление пронзительным взглядом, словно говоря: «Как ты тогда про Лили и Джеймса». Ремус промолчал.

Сириус не понимал потребности, даже необходимости, в тайне. По его мнению, все должно быть открыто и на виду, даже болезненные вещи. Сириус никогда подолгу не стыдился и, конечно же, никогда не боялся. Джеймс был таким же. Гарриет была чуть более лицемерна, но она была молода, и ее воспитывали совсем не так, как следует воспитывать ребенка. Она сама требовала правды от других, но возмущалась, когда требовали у нее. Хотела получать информацию, сохраняя при этом неприкосновенность своей тайны. Ремус понимал, почему.

И, честно говоря, большая часть информации, которую она хотела получить, и то многое, чего она не получала, касалось ее жизни. Ее будущего. Того, что она потеряла. Того, что могла потерять.

Ремус ненавидел неприятные истины.

— Я предлагаю тебе сделку, — сказал он. — Если Гарриет решит последовать твоему совету насчет Снейпа, я не стану пытаться ее разубедить. Но если она решит доверять ему, тогда и ты не будешь пытаться изменить ее мнение.

Сириус в возмущении открыл рот. Ремус ожидал длинного потока богохульств, но Сириус закрыл рот, не сказав ни единого ругательства.

— Мне это не нравится, — произнес он наконец, сильно нахмурившись. — Этот ублюдок может ею манипулировать.

— Гораздо легче верить в плохое о Снейпе, чем в хорошее, — заметил Ремус. — Я с трудом могу представить, чтобы он хоть домового эльфа мог убедить в том, что он безобидный и непонятый, не то что Гарриет.

* * *

— …Делегации из Бобатона и Дурмстранга прибудут в октябре, — говорил профессор Дамблдор, — и останутся у нас на большую часть этого года. Я знаю, что вы все будете всемерно любезны с нашими иностранными гостями, пока те будут здесь, и, когда выберут чемпиона Хогвартса, поддержите его всем сердцем. А сейчас уже поздно, и я знаю, как важно, чтобы вы все пришли завтра на уроки бодрыми и отдохнувшими. По постелям! Отбой!

Он откинулся на спинку кресла и повернулся поговорить с Грозным Глазом Муди, который, похоже, все еще не просох, но до сих пор был увлечен ужином.

— Они не могут так поступить! — услышала Гарриет недовольный голос Джорджа, перекрывший шум от того, как все встают со своих мест и, болтая, тянутся прочь из зала. Но Гарриет не обратила на него внимания — она просто заметила кое-кого, с кем хотела поговорить. Астерия встала со стола Слизерина, заметная благодаря своему росту и очень длинным светлым волосам. Гарриет не получила от нее этим летом ни единого письма, хотя сама написала ей в начале каникул, и только теперь виновато вспомнила, что так и не пыталась после этого молчания написать еще.

— Встретимся наверху, — сказала она Гермионе.

— Но пароль!..

Голос Гермионы поглотило волной шума, а Гарриет перебралась через зал к слизеринскому столу. Ей повезло — Астерия ждала сестру, а Дафна задерживалась. Без Трейси Гарриет тоже могла бы обойтись, но, по крайней мере, Панси убежала за Малфоем.

Дафна и Трейси уставились на нее так, словно она была гномом в балетной пачке. Она подумала о том, выглядят ли ее волосы все еще пушистиково. По их реакции было не понять — они бы в любом случае так на нее пялились.

Гарриет чуть вздернула голову. Они же не могли быть внушительнее толпы пьяных Пожирателей смерти. Ну, не должны были быть.

— Привет, — сказала она Астерии, и та улыбнулась ей — нервно и с надеждой.

— Поттер, чего тебе надо? — холодно спросила Трейси.

— Чтоб ты не лезла в мой разговор, — отшила ее Гарриет. И Астерии: — Как дела?

Астерия открыла рот, собираясь ответить, но Дафна встала из-за стола и развернулась так, чтобы заслонить сестру от Гарриет, продемонстрировав ей затылок своей безупречной светловолосой головы.

— Идем, Астер. Не стоит нам опаздывать к речи профессора Снейпа в честь начала семестра.

Она ухватила Астерию под руку и потянула прочь. Астерия медлила, но потом Дафна повторила: «Астер», — и та позволила себя увести, бросив виноватый взгляд поверх головы сестры.

Трейси, подняв бровь в сторону Гарриет, пошла за ними.

— Проклятые слизеринцы, — пробормотала Гарриет, когда они скрылись в боковой двери. Рядом с которой стоял Снейп и наблюдал за ней.

— Что? — спросила Гарриет, снова задирая подбородок. Почему-то сердце у нее зачастило, и в груди запульсировало тепло. — Мне что, нельзя поговорить с вашими учениками?

— Вам нельзя находиться за пределами своей гостиной после отбоя, — холодно ответил Снейп, — а он скоро наступит. Советую поспешить.

Этот ответ был настолько раздражающе снисходительным, настолько как взрослый к маленькой, что Гарриет не нашла, что можно сказать такого, чтобы при этом не выглядеть глупым ребенком. Она спаслась гордым молчанием и вышла из Большого зала.

* * *

— Турнир Трех Волшебников, — Минерва стукнула по чайнику палочкой так резко, что струя пара, вылетевшая из его носика, сбила с Флитвика шляпу. — Прошу прощения, Филиус…

— Все в порядке, — сказал он. Его шляпа отрастила ноги, как у древесной лягушки, заползла обратно на его стул и вернулась на голову. — Мимо просвистело.

— Не могу решить, следует ли только немного взволноваться, — Минерва впилась взглядом в чайник, как если бы это был один из аморальных выродков, ответственных за возрождение турнира, — или передушить тех, кто отвечает за организацию в нашей школе этого средневекового соревнования по борьбе с медведями.

«Душить никогда не лишне», — подумал Северус.

— По крайней мере, участвовать будут только старшие, — сказала Спраут, наполовину утешающе, наполовину смиренно.

— По крайней мере, из наших там будет только один, — сказал Флитвик. — Объединимся за него и будем друг друга поддерживать.

— Шанс прославиться и гарантия седых волос, — Минерва еще раз раздраженно ткнула в чайник, и в этот раз он кротко поднялся в воздух и пролетел над столом, разливая им в чашки чай. — Н-да, я рада уже возрастному ограничению, и сразу по нескольким причинам. В этом случае уменьшается вероятность того, что туда как-нибудь проникнет Гарриет Поттер.

— Снейп, старина, ты овладел чревовещанием? — спросила Спраут. — Ты только что изумительно изобразил Минерву.

Он прямо чувствовал, как Дамблдор блестит на него глазами через комнату с того места, где он разговаривал с этим кретином Муди. Северус поискал ответ, который не был слишком резким, но при этом не стал бы невольным комплиментом здравому смыслу Минервы.

— Я полагал, что трех лет знакомства с мисс Поттер должно было хватить, чтобы хоть кто-нибудь понял, что она и в пустой комнате способна найти способ попасть в смертельную опасность, — сказал он. — Все, что ей для этого понадобится — василиск, ползающий по трубам в стенах.

— Но ведь будут приняты меры безопасности, — возразил Флитвик. — Сам Альбус установит возрастную линию. Ее не обойти.

— Я просто шучу, Северус, — произнесла Минерва, которая, тем не менее, выглядела довольно встревоженной. — Но все-таки я за нее переживаю. Эта история с чемпионатом… я узнала, что она была там. Стоит мне подумать, что могло с ней там случиться в окружении этих маньяков…

— Мы присмотрим за ней, старушка, — вмешалась Спраут. — Теперь она в Хогвартсе.

— А Хогвартс, как известно, маньякоустойчив, — Северус не потрудился скрыть сарказм.

— Угу, иногда эти твари и сюда пробираются, — с невозмутимым добродушием отозвалась Спраут. — Что только доказывает то, что они могут пробраться куда угодно, пока есть те, кто им помогает. Но в конце концов всегда побеждаем мы.

Остальной разговор сосредоточился на шести- и семикурсниках, которые, как им казалось, могли бы быть выбраны. Из вежливости все упоминали учеников не с собственных факультетов, а с чужих, протестуя против похвал, но все равно с удовольствием их принимая. Если Хогвартс победит в турнире, они все были довольны, но факультет имеет значение в любом случае — хотя бы тем, что даст повод похвастаться.

Показательным жестом их доброй воли было то, что они даже упомянули в качестве кандидатов нескольких слизеринцев. В предыдущие столетия случалось, что выбор падал на учеников его факультета, а одна из слизеринок даже выиграла турнир в 1368, но тогда победа была омрачена подозрениями, так как с чемпионом Дурмстранга произошел очень неприятный несчастный случай, выведший его из гонки на полпути.

Сам Северус в разговоре почти не участвовал. Возможно, дело было в привычке, но последние несколько дней ощущение приближения неизбежного рока откуда-то просачивалось в подсознание. Он не знал, почему оно пришло только сейчас, а не сразу после чемпионата. Не мог определить, что именно могло его вызвать, если этого не сделала проявившаяся Темная Метка.

То, что поблизости был проклятый Грозный глаз Муди, тоже не помогало. Жалкий старый козел и мизантроп.

Описание подошло бы тебе до последней буквы.

Вероятно, все-таки привычка. Начался новый учебный год — кто-то или что-то попытается убить Гарриет Поттер.

Почему она на него злится? Ответ: потому что она подросток. Они все такие — паршивцы с вечно плохим настроением. Почему это его расстраивает? Нет, не расстраивает. Не должно. Да что с ним не так?

Может, дело в отсутствии очков. Почему она от них избавилась? Теперь, когда глаза больше не спрятаны за этим убожеством, смотреть она стала намного пронзительнее.

Но это, однако, было странно. Не было впечатления, будто на него сердито смотрит Лили, как он мог бы предположить. Это была чистейшая негодующая Гарриет Поттер.

Вокруг зашевелились — остальные уходили. Он услышал цок-цок-цок когтистой лапы Муди. Скатертью дорога, бесполезный хрыч.

Северус уже собирался встать, когда освободившееся место Минервы занял Дамблдор. Свет огня разделил его лицо на яркую плоскость и изогнутую тень.

— Ты почти не прикоснулся к чаю, — сказал Дамблдор. — Не желаешь ли моего улуна?

— Если я выпью еще кофеина, сегодня не засну вообще.

— Так в первую ночь тебе удалось поспать? — удивился Дамблдор. — Я рад…

— Нет, — пробормотал Северус. — Ладно. Чай.

Кабинет Дамблдора изменился, но перемены были так аккуратно вписаны в хаос, что нельзя было определить, в чем они заключались. По крайней мере, для большинства. Северус создал подробный мысленный каталог всего, что было в кабинете, и многое запомнил. Это не только помогало поддерживать дисциплину разума — это вообще был полезный навык для шпиона.

— Вот это новое, — сказал он, глядя на нефритовую статуэтку — фигурку слона, стоящую на книжной полке. Она была на уровне глаз сидящего человека.

— Не то чтобы новое, — Дамблдор сотворил чайный набор на столике у огня. — Я нашел это среди прочих вещей, приводя в порядок ферму для Ремуса и Сириуса. Мне прислал ее старый друг, о, много лет назад — за десятилетия до того, как ты родился на свет. Он тогда изучал легенды о травах в Южном Китае. Знаешь, просил меня принять участие. Это звучало заманчиво, но тогда я уже работал в Хогвартсе, и, ну…

Он улыбнулся, осторожно направив полет чашки в руку Северуса, но улыбка его была необычной. Она была отчасти искренней, отчасти нет, словно вызвавшие ее воспоминания были и приятными, и мрачными одновременно.

Северус пил чай и рассматривал статуэтку. Дамблдор спрятал ее на десятилетия, а найдя, выставил на обозрение. Это что-то означало, как сама статуэтка, но что именно?

Уже тринадцать лет он работал на Дамблдора в качестве профессора, еще больше — в качестве шпиона, но до сих пор не мог сказать, что действительно его знает. Большую часть времени он даже не трудился задумываться о нем, за исключением моментов, когда тот его доводил. Он принимал как факт то, что Дамблдор был заковыристой загадкой, спрятанной в безумном лабиринте.

— Что с ним стало?

— Умер под обвалом года два спустя. В Непале, кажется.

Северус моргнул.

— Вам это подарил Маркус Фортинбрас?

— Он был пионером, привнесшим достижения восточной медицины в европейскую теорию зелий, — спокойно ответил Дамблдор. — Очень смелый человек и необычайно умный. Его смерть стала большой утратой.

А покинул он Англию по причине скандала с участием другого молодого человека. Не Дамблдора — кого-то из безупречной семьи, совершившего самоубийство, когда разразился скандал. Маркус Фортинбрас был пионером в своей области, но его теории были опубликованы только посмертно, спустя почти пятьдесят лет после его кончины.

Северусу доверили нечто особенное. Дамблдор знал, что он запоминает все в его кабинете; знал, что он заметит статуэтку и заговорит о ней, что и произошло. И Северус понимал, что Дамблдор был откровенен безо всякого принуждения. Он даже не обязан был давать эту информацию. Мог бы просто сказать в ответ на вопрос Северуса: «О, просто нашлось в комоде», или ответить на следующий вопрос: «Он умер».

— Как тебе чай? — спросил Дамблдор, чуть улыбаясь.

— Хорошо, — понял ли Дамблдор, что он отвечает на другой, не заданный вопрос? — Преподавание трансфигурации важнее, чем прорывы в изучении растений?

— Хогвартс был для меня важнее, — сказал Дамблдор, и взгляд его скользнул к статуэтке. — Он был моим… убежищем в этом мире. — Затем взглянул на Северуса — глаза прозрачны, как вода, мысли туманны, как матовое стекло. — Ты бы уехал, если бы представилась возможность?

— Да, — без промедления ответил Северус. Этого ли ответа ожидал Дамблдор?

— В самом деле?

— Да. Я почти не видел мир, — он невольно тоже взглянул на статуэтку. — И не думаю, что выдастся шанс.

Дамблдор помолчал. В камине щелкнуло, обрушилось прогоревшее полено. Вокруг башни ревела буря, полыхая за окнами белым светом.

— Тебе не следует планировать жизнь так, словно она оборвется раньше срока, Северус, — тихо сказал Дамблдор. — Даже в эти темные времена. Всегда найдется луч надежды, если не переставать его искать.

— Я слизеринец, директор, — с иронией откликнулся он. — У нас, возможно, маловато оптимизма, зато всегда есть план на крайний случай.

— Надеюсь, что он у тебя есть, — с полной серьезностью одобрил Дамблдор. — Надеюсь, что есть.

* * *

По крайней мере, Турнир Трех Волшебников дал всем тему для разговоров.

Разговоры мальчиков, с которыми была знакома Гарриет, вращались вокруг того, как преодолеть возрастную линию. Фред, Джордж и Ли Джордан, похоже, были на этот счет настроены совершенно серьезно, тогда как Рон, Симус и Дин были просто поглощены мечтами. Рон признался Гарриет (когда другие были далеко и не слышали), что он лучше не стал бы выпендриваться перед всей школой. Невилл заявил, что он слишком мало знает, чтобы участвовать, хотя его бабушка, вероятно, хотела бы этого. Сама Гарриет считала, что если это и так, то ей не очень-то нравится его бабушка: Невилл каждый раз проваливался в фальшивую ступеньку на пути к гриффиндорской башне, а на турнире в прошлом гибли люди.

Лаванда и Парвати были заняты в основном тем, что составляли мысленный список всех симпатичных мальчиков, которые, как они считали, должны были пройти, и надеялись на то, что претенденты из других школ будут не слишком уродливы. Гермиону это раздражало.

— А если чемпионом Хогвартса станет девушка?

— Да кому нужны девочки-чемпионы? — закатила глаза Лаванда.

Это зацепило Гарриет сильнее, чем список мальчиков.

— А почему нет? Я за то, чтобы чемпионом стала девочка. Так куда интереснее.

— Ой, для тебя мальчиков вообще как будто не существует, — довольно презрительно ответила Лаванда. — В тебе как будто чего-то не хватает.

Поскольку Гарриет сама временами об этом задумывалась, замечание оказалось весьма болезненным.

— То, что Гарриет не такая пустоголовая, что способна думать только о мальчике, который ей нравится на этой неделе из-за одной лишь внешности, еще не значит, что ей чего-то не хватает! — сорвалась Гермиона. — Это в тебе кое-чего не хватает, Лаванда Браун, — мозгов! Идем, Гарриет!

И она, схватив одной рукой свою сумку, а другой — Гарриет, бросилась вон из спальни.

Гарриет позволила протащить себя через почти пустую гостиную, мимо зевающей Полной Дамы и через полотнища бледного солнечного света, лежащие на лестнице.

— А вот это, — сказала она тремя этажами спустя, — было круто сказано. Спасибо, что не считаешь меня настолько пустоголовой.

— Ты же знаешь, что я вообще не считаю тебя пустоголовой! — голос Гермионы был средним между раздраженным и капризным.

— Шучу, — она подождала, пока мимо пройдет группа третьекурсников с Рейвенкло, а потом спросила: — Как ты думаешь, она права?

— Я думаю, что если Лаванда Браун и окажется в чем-то права, то только случайно, — с язвительной надменностью ответила Гермиона, спускаясь по лестнице. — То, что ее не интересует ничего, кроме мальчиков и ее дурацких гороскопов, еще не означает, что все должны быть такими же. Есть вещи и поважнее.

— Думаешь, это так работает? — скептически поинтересовалась Гарриет. Они уселись на пустую скамейку за столом Гриффиндора. Благодаря эффектному уходу Гермионы они пришли на завтрак раньше, чем весь их остальной факультет. — А то я в этом сомневаюсь.

— Это тебя и правда беспокоит? — Гермиона как будто впервые это поняла. — Не давай ничему, что говорит Лаванда, тебя расстраивать. В самом деле, если она хоть раз одобрит твое поведение, я забеспокоюсь.

— Дело не то чтобы в том, что она сказала, скорее… ну, все эти мальчики, о которых они разговаривают… Ну не знаю, мне просто кажется, что они скучные.

— И что? — искренне удивилась Гермиона.

— Ну… Ты думаешь, они красивые? Ну там Седрик Диггори, Майкл Корнер…

— Да, красивые. Но не могу сказать, что лично для меня они привлекательны. Это разные вещи.

— Правда? — теперь пришла очередь Гарриет удивиться.

— Разумеется. Ты можешь считать кого-то красивым, но при этом тебя будет привлекать кто-то другой, кого ты красивым не считаешь. Кроме того, почему тебя так беспокоит, что ты не проводишь по полдня, мечтая о Седрике Диггори? Тебе же Билл понравился, разве нет?

Гарриет вообразила, что ее лицо наполняется паром, словно чайник.

— Ну… угу.

— Несмотря на то, что Джинни тебя от него отгоняла, — Гермиона вздохнула. — Вообще-то, я надеюсь, что она не дорастет до того, чтобы окончательно уподобиться Фреду и Джорджу. Так или иначе, есть сотни причин, почему тебе не обязаны нравиться те же самые мальчики, что Лаванде и Парвати. Им достаточно, чтобы мальчик хорошо выглядел. Сомневаюсь, что они замечают что-то кроме этого.

— Но мне не кажется, что они хорошо выглядят. Они просто… пресные и скучные.

— Ну и что в этом такого? Не всем нравится один тип людей.

— А кого считаешь привлекательным ты?

— По-настоящему — никого, — Гермиона порозовела.

— Кроме Локхарта, — не удержалась Гарриет.

— Ой, заткнись. Признаюсь, тогда я чересчур увлеклась. Это было просто глупо…

— Знаешь, это ничего, если тебе кто-то понравится. Я не буду над тобой смеяться. В смысле, не больше, чем сейчас, — честно добавила она.

— Никто мне не нравится, — чопорно сказала Гермиона, но лицо у нее все еще было розовым. — В любом случае, мы говорим о тебе. Другая причина может быть в том, что тебе просто не интересны эти мальчики. Билл значительно старше, и он сделал уйму интересных вещей. Он был старостой и капитаном команды по квиддичу, снимает для Гринготтса проклятия, некоторым из которых тысячи лет…

— Можно подумать, что он и тебе немножко нравится, — заметила Гарриет, развеселившись.

— Нет, — снова порозовела Гермиона. — Я просто хотела сказать… Билл довольно эффектный и легко может понравиться. Никто из мальчиков в Хогвартсе с ним не сравнится, правда?

— Хочешь сказать, что я как бы сноб насчет мальчиков? — все еще веселясь, спросила Гарриет.

— Я хочу сказать, что для того, чтобы тебе понравиться, недостаточно симпатичного лица.

Гарриет обдумала это.

— Это потому тебе нравился Локхарт?

— Лицо сыграло большую роль, — пробормотала Гермиона, как будто ей было горько признавать эту глубокую личную неудачу. — Если бы он не был таким красивым, я бы куда быстрее заметила, насколько он туп. Я даже думаю, что у него что-то вроде нарциссического расстройства личности.

— Ты не виновата. Если честно, несмотря на все крутые вещи, которые сделал Билл, я думаю, что на самом деле он понравился мне из-за волос. Могу предположить, что мы все просто рабы гормонов.

Они взяли себе тостов и овсянки. Гарриет наложила в свою масла, сливок и коричневого сахара. Первокурсники, до того нервные, что они, наверное, очень рано встали, чтобы вовремя прийти в Большой зал, кучкой сидели у начала стола; они выглядели слишком незрелыми для первого учебного дня и очень довольными тем, что попали на завтрак, не застряв по пути в каких-нибудь доспехах.

Столы Рейвенкло и Хаффлпаффа были относительно заполненными, но Гарриет обратила внимание, что слизеринцев пока поднялось немного. Может быть, они ленивые, как гриффиндорцы. Астерии она не увидела.

— Знаешь… что, — нерешительно произнесла Гермиона. Она методично плющила ложкой овсянку. — Если ты хочешь поговорить… о чем-нибудь… то говори. Только потому, что я не люблю об этом говорить… в смысле, о личном… это еще не значит, что я не могу… выслушать, если надо.

— Ладно, — растерялась Гарриет. — Мы сейчас об этом разговаривали.

— Я просто хочу сказать, ну, если это кто-то, о ком, как ты думаешь… ты не должна говорить… Это ничего. Я не стану… осуждать.

Каждое ее нерешительное участливое слово только усиливало недоумение Гарриет.

— Типа кого?

— Ну, — Гермиона кашлянула, — девушка, например.

— Девушка? — Гарриет рассмеялась от выражения лица Гермионы. — Мне девочки не нравятся. То есть не в таком смысле.

— О, — Гермионе, казалось, полегчало. — Хорошо. В смысле… В этом нет ничего хорошего или плохого, совсем нет, я просто хочу сказать, хорошо, что я не поняла неправильно. Я не думала, что дело в этом.

Гарриет насмешило признание Гермионы, что ее сильнее пугало, что она что-то неправильно поймет, чем то, что она окажется лесбиянкой.

— Ты правда об этом подумала или просто решила проверить все варианты?

— Я не могла бы решить иначе, если честно. Я просто хотела сказать, что ты можешь разговаривать со мной, неважно, мальчик это, девочка или… мужчина, — теперь она снова стала смущенной.

Гарриет моргнула.

— Мужчина? В смысле, взрослый мужчина?

— Ну… не обижайся, пожалуйста, — быстро проговорила Гермиона, — но я задумывалась про… может, тебе нравится, эм, профессор Люпин.

— Нет, и ты туда же! — у Гарриет открылся рот.

— Куда — туда же?

Гарриет застонала. Она огляделась, но с их курса пока никого за столом не было. Тем не менее, стоило говорить потише.

— Об этом говорила со мной миссис Уизли. Она подумала, что он… и я… ну, знаешь. Это не так, — добавила она резко, так как Гермиона сделала большие глаза.

— Я бы никогда такого о нем не подумала, — поспешно сказала Гермиона. — Я думала… ну. С весны, когда тебе вернулись воспоминания, ты была очень счастливой и радостной, а потом стала несчастной и беспокойной. Сперва я подумала, что это из-за временного несчастного случая, но я спросила у миссис Патил, и она так не считала…

Гарриет не знала, как реагировать на то, что Гермиона изучала ее психическое здоровье — умилиться, посмеяться или оскорбиться. Впрочем, это же Гермиона.

— …а потом ты столько времени проводила с профессором Люпином, так что я задумалась… и на чемпионате, когда мы только приехали, ты была вполне счастливой, но потом он странно себя повел насчет омнинокля, и ты расстроилась. Потом вы как будто помирились, но чем дольше мы были в Норе, тем рассеяннее ты становилась, а потом получила те два письма…

— Ты много об этом думала, — сказала Гарриет. Это было головокружительно — осознать, что ты стал объектом одной из Гермиониных головоломок. — Я думала, что ты просто беспокоилась про, знаешь… ребенка.

— Ну. Да, — Гермиона снова помешала кашу. — Но об этом я думала… тоже. Думала, надо ли это обсуждать. Эм. Ты не… не сердишься, нет?

— Нет, — честно ответила Гарриет. — Я не влюбилась в Ремуса. Он мне как второй крестный. Он просто иногда… странно себя ведет. Он очень скрытный. Иногда мне интересно… — она пожала плечами, не настроенная продолжать, потому что не хотела признавать тот неоформленный страх, проплывающий в ней, когда Ремус от нее отдалялся.

— Это разумно, — с облегчением сказала Гермиона. — В смысле, то, что тебя беспокоит, что профессор Люпин… скрытный. Ты хочешь сказать, отстраненный, да?

Гарриет кивнула, и на лице Гермионы появилось очень своеобразное выражение. Теперь это было одновременно Гермиона Ведет Научное Исследование и Нерешительная Гермиона Беспокоится. Ой-ой-ой.

Но прежде чем Гермиона успела привлечь к себе внимание, рядом с Гарриет на скамейку плюхнулся Рон.

— До… — он протяжно зевнул, — брое утро.

— Доброе, — ответила Гарриет, довольная, что при нем разговор не продолжится.

"Ну, ты же хотела поговорить о мальчиках, — напомнил бессовестно честный голос у нее в голове. — Возможно, в следующий раз будешь думать наперед".

По мере того, как собиралось все больше гриффиндорцев, профессор Макгонагалл передавала расписания. К тому времени, когда в окна залетали почтовые совы, Большой зал вовсю шумел. Гарриет заметила Хедвиг — элегантное белое пятно среди остальных птиц, седых и коричневых.

— Привет, девочка, — сказала она, когда Хедвиг села рядом на стол. Конверт на ее ноге, должно быть, был от Сириуса. У него, казалось, была сверхъестественная способность посылать телепатические сигналы Хедвиг всякий раз, когда он хотел что-то отправить Гарриет.

Она развернула пергамент и обнаружила очень странное письмо:

Дорогая Гарриет (написано почерком Ремуса), мы с Сириусом пришли к соглашению: ни один из нас не станет пытаться повлиять на твое мнение о Снейпе, когда ты определишься. Возможно, это уже произошло, а может быть, это беспокоит тебя не так сильно, как мне казалось, но я воспринял отсутствие писем от тебя как знак того, что ты хочешь скрыть от нас свое беспокойство. Я только советую тебе не забывать, что бывают разные взгляды на события. Сам Сириус — лучший тому пример.

Оно было подписано «С любовью, Ремус», как и прошлое; а потом, сразу за ним, шло написанное почерком Сириуса:

Ну конечно, он не мог об этом не упомянуть, Холли-берри. Не дай его невинному виду тебя обмануть — этот подлец хитрющий оборотень. Ладно. Снейп может быть каким-то там благородным и непонятым шпионом, ой, я, кажется, блеванул, пока это писал, Лунатик, ты читаешь? Но он все равно Первоклассная Сволочь и Первоклассный Придурок, и я знаю о нем несколько историй, от которых у тебя, Холли-берри, волосы дыбом встанут.

Потом опять почерком Ремуса:

Сириус, конечно, я читаю. Это еще очень сдержанно, Гарриет, поверь.

Снова почерком Сириуса:

Не скучай в школе. Напиши нам, когда первый выходной в Хогсмиде, ну, и шли всякие такие девчачьи письма. А если Сопливус станет задираться, напиши мне, и я… так, Лунатик нехорошо на меня смотрит, здесь об этом писать не буду, но дело стоящее, вот увидишь.

В качестве подписи был размазанный отпечаток собачьей лапы.

— Хорошее письмо, а? — спросил Рон. Гарриет подняла взгляд: он наваливал на тост рыбу и кетчуп.

— Почему ты так решил? — она сложила и убрала письмо. — Потому что я его читаю, а не набиваю рот едой?

— Только хорошее письмо может отвлечь от завтрака, — с притворным глубокомыслием сказал Рон. — Просто ты улыбалась.

— Это от Лунатика и Бродяги, — сказала она и взяла из корзинки маффин. Но потом улыбнулась снова, потому что у нее от полученного письма осталось чудное чувство — почти как будто она дома.