Letum non omnia finit (джен)

Вы когда-нибудь ныряли в прорубь? Я однажды поддалась на уговоры знакомых и окунулась разок на Крещение. Навсегда запомню, как тело сразу обожгло холодом, а сознание ненадолго помутнело.

Сейчас со мной происходило то же самое, с поправкой на то, что было ощущение, что заледенели даже внутренности. Руки и ноги сводило судорогой, однако я не могла даже шевельнуться. Всё тело как будто сковал гипс. Даже дышать было тяжело. Жизнь во мне поддерживало лишь пламя, едва теплившееся в груди. Но всепоглощающий холод подбирался всё ближе, стремясь погасить пламя и вместе с тем мою жизнь.

Не желая вновь умирать, я из последних сил боролась.

В этой борьбе я окончательно потеряла счёт времени. Не было даже связных мыслей — осталась только тяжёлая битва льда и пламени.

В какой-то момент лёд резко исчез. На мгновение я даже обрадовалась, а потом меня словно окунуло в кипящую лаву. Пламя вырывалось из-под контроля, сжигая всё на своём пути. Я прямо физически ощущала, как плавятся кости и лопается, не выдерживая температуры, кожа. Если на свете и существует ад, то я определённо в него попала. Огненные волны захлёстывали, пытаясь потопить меня в море пламени. Сложность была ещё в том, что ноги до сих пор сводило судорогой. Я била руками по огненным волнам, борясь за каждый глоток раскалённого воздуха, обжигающего лёгкие.

Не знаю, как долго я боролась за свою жизнь, но всё закончилось. Обессиленная, я погрузилась в спасительное забытие.

Пробуждение было, пожалуй, самым неприятным за две жизни. Тело болело так, будто по мне проехался асфальтоукладчик. Причём раза три, не меньше. Лёгкие горели огнём, не спасала даже кислородная маска, закреплённая на лице при помощи резинок. Попытка пошевелиться не увенчалась успехом — тело, будто налитое свинцом, меня совершенно не слушалось. Зрение тоже не хотело фокусироваться — яркий свет, льющийся из окон, ослеплял.

Краем глаза я уловила какое-то движение и захрипела, привлекая внимание. Что-либо сказать у меня просто не получилось.

Надо мной кто-то склонился и в предплечье вкололась игла, снова утянувшая меня в беспамятство.

Второй раз просыпаться было проще. Тело всё ещё ощущалось как чужое, но мозги относительно прояснились. Даже зрение вернулось быстро. Только голова дико болела.

Осмотревшись, я поняла, что нахожусь в просторной комнате с бежевыми обоями и большим обилием мебели из красного дерева. Из впечатления выбивалась только навороченная медицинская кровать, стоящая посередине комнаты, на которой я лежала, укрытая по грудь тёплым зелёным пледом. Только руки покоились поверх одеяла.

Левую руку до кончиков пальцев скрывал плотный бинт, а из локтевого сгиба торчал катетер, к которому вела тонкая трубка от капельницы. Я аккуратно пошевелила пальцами, опасаясь возможных повреждений. Но нет — рука двигалась как надо. А зачем тогда бинты?

В горле запершило, и я хрипло закашлялась, прикрыв рот правой рукой.

В комнату вбежала напуганная женщина, тёмные волосы которой уже тронула седина, и запричитала по-итальянски.

— Воды, — хрипло попросила я, с трудом вспоминая нужное слово на итальянском. Женщина всплеснула руками и поднесла к моим губам стакан воды, свободной рукой поддерживая мне затылок.

Я тихо поблагодарила её, откидываясь на подушки.

— Бедная девочка… — пожалела меня женщина, ласково гладя по волосам.

— Простите, мы с вами где-то виделись? — слабо спросила я, вглядываясь в черты лица леди, которые казались смутно знакомыми.

— Нет, дорогая, — мне было приятно, что женщина говорит неторопливо, позволяя мне понимать о чём идёт речь. — Но ты знаешь моих дорогих сыновей, Фабрицио и Антонио. Я Дебора Коррадо.

— Рада знакомству. Я Катарина, — я улыбнулась.

— Да знаю я, — вздохнула синьора Коррадо. — Меня чуть удар не хватил, когда я впервые тебя увидела. Бледная, вся в синяках и ожогах. Первые пару месяцев мы даже не знали, выживешь ли ты. Но Мадонна была к тебе благосклонна, милая.

— Пару месяцев? — тупо переспросила я. — Какое сегодня число?

— Третье ноября две тысячи двенадцатого года. Ты впервые пришла в себя в канун для всех Святых, — улыбнулась женщина, а из меня будто дух выбили. Я уставилась в белый потолок, изо всех сил сдерживая подступившие слёзы. Вот так, одним ударом пламени Вонгола забрала у меня больше года жизни. К этому плюсуем те полгода до моего трудоустройства в кофейню… долг Волголы передо мной становится всё больше. Вопрос лишь в том, смогу ли я этот долг стребовать.

— Не переживай, — синьора Коррадо поправила моё одеяло. — Дом у нас хороший, недалеко от моря. Мы сможем вылечить тебя.

— Недалеко от моря? Как далеко я от Японии? — я немало удивилась.

— Очень далеко, — рассмеялась женщина. — Наш дом находится в городе Терамо, в одноимённой провинции. Фабрицио перевёз тебя из Японии сразу, как собрал документы, необходимые для усыновления.

— Ничего не понимаю, — честно признала я.

— Фабрицио и Антонио должны вернуться через пару дней. Думаю, они лучше смогут тебе всё объяснить. И несомненно обрадуются, что ты очнулась, — синьора Коррадо ласково, как ребёнка, погладила меня по голове.

Я лишь кивнула, принимая слова женщины к сведению. Недолгий разговор меня вконец утомил, и я ненадолго задремала. Слава Богам, без сновидений, однако через какое-то время я почувствовала, что на меня внимательно смотрят.

Распахнув глаза, я уставилась на незнакомого пожилого мужчину, облачённого в тёмный костюм-тройку и шляпу в тон. Прям как мафиози в старых фильмах… Ох, чёрт! Я скорее рефлекторно, чем сознательно, швырнула во вторженца небольшой сгусток пламени. Мужчина, явно не ожидавший такого от меня, с трудом увернулся, громко ругаясь по-итальянски. Огненный шар в итоге врезался в большую картину с подсолнухами, сильно опалив её.

— Мне эта картина всё равно никогда не нравилась, — задумчиво произнесла синьора Коррадо, выходя из, наверное, ванны. В руках женщина несла внушительных размеров медицинский чемоданчик, очень похожий на тот, что мне выдавали во время Конфликта Колец. Я вздрогнула, прикрыла глаза, стараясь унять разбушевавшееся сердцебиение и отогнать нахлынувшие воспоминания, отдающие тупой болью в груди.

— Дебора, ты меня чуть к праотцам не отправила! — мужчина тем временем очень громко и очень эмоционально высказывал своё недовольство. — Почему ты не предупредила меня, что девочка настолько боевая?

— Мой дорогой Бернардо, это научит тебя не вламываться без приглашения в спальни к девушкам. Тот факт, что ты врач, не даёт тебе этого права, — претензии вторженца были хозяйке дома как слону дробина. — И даже не смей ругаться на мою внучку! Она за семнадцать лет пережила больше, чем ты, старый дурак, за шестьдесят!

Мужчина, которого синьора Коррадо назвала Бернардо, разразился в ответ новой непечатной тирадой, отчаянно жестикулируя. Однако, несмотря на это, моя интуиция больше не подавала сигналов об опасности — эти двое ругались так, как ругаются очень старые друзья, с поправкой на итальянскую эмоциональность. В любой другой момент я бы, пожалуй, увлечённо следила за перепалкой, но слабость и боль в мышцах не позволяли это сделать.

— Я вам не мешаю? — громко спросила я и закашлялась, нащупывая на столике рядом стакан с водой.

— Прости нас, дорогая, — синьора Коррадо спохватилась и поставила аптечку на что-то вроде узкой софы, стоящей в изножье массивной кровати. — У нас, стариков, не так много развлечений в жизни.

— Уж лучше бы вы сериалы обсуждали, — сказала я, откидываясь на мягкие подушки.

— А она этим и занимается в свободное от скандалов время, — усмехнулся мужчина и принялся меня осматривать и ощупывать, надиктовывая результаты синьоре Коррадо. Что примечательно, меня не просили встать или сесть, оставив лежать на подушках.

Шок меня поджидал, когда разбинтовали мою руку, чтобы снять катетер. Уродливые рваные шрамы, на несколько тонов темнее кожи, змеились по моей худой бледной руке. Дрожащими пальцами я оттянула ворот больничной рубашки и с ужасом обнаружила такие же шрамы на плече и груди. Откинув одеяло в сторону, я уставилась на свои тощие синюшные ноги. Рубцы на левом бедре казались ещё ярче.

— Мне нужно зеркало, — тихо, чтобы не разрыдаться, сказала я, нагло перебив синьора Бернардо. Тот сначала возмущённо посмотрел на меня, но после понимающе кивнул синьоре Коррадо, которая подошла к резному туалетному столику из красного дерева и достала косметическое зеркало в тонкой рамке, которое протянула мне.

Чувствуя, как гулко колотится сердце, я осторожно посмотрела на своё отражение.

Захотелось кричать. Громко, с надрывом, до потери голоса.

В зеркале я сначала увидела свои глаза. Голубые, горящие каким-то безумием. А затем я заметила тёмные рубцы, которые продолжались от шеи, залезая на левую щёку, и тянулись через висок к линии роста волос. Теперь я поняла откуда у синьора Занзаса такие шрамы. Мой брат овладел поистине ужасающей техникой.

Мой внимание привлёк какой-то странный цвет волос, который было трудно разобрать из-за косы, заплетённой кем-то заботливым. Положив зеркало на плед, я стянула с косы тонкую резинку, распуская волосы. Затем снова посмотрела на себя. Волосы ниже подбородка были привычного мне песочного цвета. А выше… я трижды прокляла себя за то, что однажды возжелала такие же волосы как у Скуало. Мне всего семнадцать, а я уже седая как дряхлая старуха.

Я уронила зеркало на плед и закрыла руками лицо, давясь слезами. Синьора Коррадо присела на край постели, успокаивающе гладя меня по плечу.

— А теперь хорошую новость, — всхлипнув, сказала я, уголком пледа вытирая мокрые щёки.

— Какую хорошую новость? — не понимающе спросил синьор Бернардо.

— Если столько хреновых новостей, то должна же быть хоть одна хорошая! — в сердцах воскликнула я. — Например, когда вы позволите мне встать с кровати?

— Детка. Мне так жаль… — сказала синьора Коррадо и заплакала.

* * *

Я сидела в кресле-качалке, лениво наблюдая как за широкими окнами занимается рассвет. Рядом стояло инвалидное кресло, на которое я изо всех сил старалась не глазеть. Даже ставшие бесполезными ноги, накрыла пледом.

Слова синьора Бернардо прозвучали как приговор. В ближайшие несколько лет я не смогу ходить из-за травмы позвоночника. Откуда у меня травма позвоночника, если меня заковало в лёд, синьора Коррадо, просившая называть её «Дебора» или «любимая бабушка», не знала. Она посоветовала расспросить Антонио, который находился в тот день на поле боя. Как оказалось, Дебора вполне себе в курсе дел мафии и Вонголу с ней можно было обсуждать спокойно.

Рядом с креслом-качалкой, по левую руку, расположился небольшой круглый столик, на котором стояла одинокая чашка холодного какао. Не люблю сладкое какао, но Дебора отказалась на ночь давать мне кофе. А устраивать из-за такой мелочи истерику не хотелось — совесть не позволяла так ответить Деби за заботу.

В руках я держала заключение приходившего вчера психиатра, весь день мурыжившего меня различными тестами и проверками. Мужчина просто не мог проверить, что у такой юной девушки может возникнуть посттравматическое стрессовое расстройство. Дебора на это лишь сказала, что удивилась бы, если бы у меня этого расстройства не было, учитывая, что я пережила.

Хорошего настроения не добавляло то, что я даже не могу начать курс психотерапии, пока не найдётся специалист, лояльный именно Варии. Конечно, мне было известно не так много, но я перестраховывалась, откровенно боясь, что враги снова утянут варийцев в какую-нибудь историю, а те, в свою очередь, затащат меня с собой.

Именно поэтому о событиях в Намимори я молчала как партизан на допросе, несмотря на попытки психолога добиться от меня правды. Врач хотел убедить меня, что мне полегчает, если я всё расскажу, что это в моих интересах. Ага, нашёл идиотку. Где гарантии, что всё, что я расскажу специалисту в тот же день не узнает Вонгола?

В общем, под конец сеанса мне отчаянно хотелось в психотерапевта швырнуть стаканом, из которого я обычно пила воду, расстрелять из автомата, добить из пистолета, а потом испепелить пламенем, которое к вечеру чуть не вышло из-под контроля. А врач, видимо что-то поняв, быстро слинял. Стоит ли говорить, что с лечением мы так и не определились. Дебора стояла насмерть, утверждая, что «у девочки есть отец, без которого нельзя принимать подобные решения».

Я тряхнула волосами, внезапно осознав, как двухцветная шевелюра меня раздражает. Поэтому я перебралась из одного кресла в другое и подъехала к массивному туалетному столику из красного дерева. Из недр одного из многочисленных ящиков я извлекла ножницы, а на столешнице я расстелила бумажную салфетку — так будет проще убрать за собой.

Тщательно расчесав спутанные волосы, я решительно взялась за ножницы и начала отстригать золотистые пряди, не сильно заботясь о ровности среза. Получилось конечно же криво — я не додумалась выпрямить или хотя бы намочить свои вьющиеся волосы.

Но стрижка не принесла мне желаемого облегчения. Я себе казалась не более чем выцветшей и измученной версией себя шестнадцатилетней.

Голова резко закружилась, а дыхание перехватило. Вцепившись в подлокотники кресла до побеления пальцев, я наклонилась вперёд, считая свои хриплые частые вздохи, молясь всем богам, чтобы приступ прошёл поскорее. Сердце колотилось как бешеное, а кровь пульсировала так быстро, что это было слышно.

Наконец мир перестал кружиться, а пульс постепенно пришёл в норму. Я откинулась на спинку кресла, нащупывая лежащий на туалетном столике платок, которым я вытерла пот со лба.

В горле пересохло, но ехать на кухню за чаем или соком не хотелось — я ещё не в полной мере разобралась со всеми функциями навороченного инвалидного кресла, которое, наверное, стоило как автомобиль, и перемещаться по лестнице на первый этаж самостоятельно я боялась. А Дебора проснётся не раньше семи… да и беспокоить её по такому пустяку не хотелось, поэтому я поехала в просторную ванную комнату, где набрала в стакан воды из-под крана, которую принялась жадно пить, морщась от неприятного привкуса.

Затем я вернулась в главную спальню, которую Дебора выделила для меня, мотивируя своё решение тем, что только в этой спальне достаточно места для громоздкого инвалидного кресла. Да и ванная, примыкающая к главной спальне, была единственной, в которой я могла проехать.

Я направилась к массивной кровати, застеленной тяжёлым бежевым покрывалом с коричневым набивным узором. Больничную кровать унесли в неизвестном направлении сразу, как я нашла в себе силы передвигаться в кресле, а не лежать ничком.

Вообще, вся мебель в доме была массивна и явно дорогая. Если бы не моё помутнённое состояние, я, наверное, бы до одури боялась что-то повредить. Кстати, прожжённую картину с подсолнухами Деборе пришлось снять, а тёмное пятно на обоях закрыть шкафом-витриной.

Так и не придумав себе занятие, я перебралась на кровать, поморщившись, когда пришлось перекладывать ставшие бесполезными ноги. Откинувшись на подушки, я бездумно уставилась в потолок.

Недолгий всплеск сил, возникший перед стрижкой, окончательно иссяк, поэтому я закуталась в плед и забылась коротким беспокойным сном.