Надежда Пигмалиона (гет)

Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.

Свили гнезда в ее рукавах совы, соколы да перепела.

Ай, дурная голова, в волосах листва, и руки красны.

Просит беса незрячей луны, чтобы за зимой не было весны.

Я медленно и устало брела по тихим коридорам замка. В голове у меня крутилась заевшая одна картинка: «В случае обмана вся ответственность за бессмысленно пролитую кровь ляжет на вас, — острая улыбочка, — счастливо оставаться!»

Странно. Почему не приходит удовлетворение? Они ушли.

«Счастливо оставаться!» Но ни радости, ни сожаления. Ничего. Пустота. Нет, не Пустота — Бездна…

Теперь нужно рассказать Лорду. Знаю: будет трудный, нелепый, абсолютно нелогичный разговор… Но пусть. Это пусть! Лишь бы Он меня слышал!

Вот и дверь. Открываю — пусто. Комната, за окнами еще зеленое, застывшее утро. На зеркальной двери шкафа — осколок солнца — в глаза мне. Я щурюсь и вижу — чёрные реки. Весь пол залит кровавым дегтем. В камине что-то чёрное свистит, корчится, плавится. Я шагнула внутрь, и острый луч прочертил дорогу на полу, в тот неприглядный угол, который есть во всякой комнате, и упал на его жестокое лицо, на запрокинутую голову. Никогда прежде не видела, чтобы Лорд сидел на полу. И тогда же я вдруг каким-то чувством поняла — все закончилось.

Ран не видно было, они остались где-то под одеждой и кожей. Невидимые. Недосягаемые. И если этих ран не видно в нашем мире, на поверхности, для них есть — неизбежно должен быть — целый огромный мир там, за поверхностью… И вот там-то у него теперь буйно бьется, вздрагивает, брызжет, ноет. А позже образоваться должны грубые, жёсткие рубцы, как болячки, скрывая новорожденную тонкую плоть.

Жесток человек — и беспощаднее всего, когда неправ. Одни жестокие и долгие испытания укрощают его. Сердце смягчается только за глубокими рубцами, за испугом, который обдает человека холодом, когда тот один, без свидетелей, обтирая пот ужаса, начинает понимать — какой он слабый. Роль судьи, палача с той минуты может вызвать в нем отторжение. Но это не конец, а только начало пути.

И Он не станет, гордый, говорить со мной об этом провале. Достаточно того, что мне дозволено видеть. Помню: я даже оглянулась на дверь и настойчиво, вопросительно посмотрела ему в глаза, но Он не понял — или не захотел понять — ни о чем меня не спросил… Мне остается одно: всё рассказать теперь здесь, на страницах моего дневника, потому как воспоминания эти для меня так же дороги, близки и недосягаемы — как был Он в тот момент.

Я села рядом, на островке, окруженном чёрным липким океаном, и говорила с ним. О сказке, о его кольце, о Снейпе и даже о своём сне. И после — об этом «Счастливо оставаться».

По мере того, как Лорд слушал, усталая насмешливая улыбка показывалась на его губах. Он поднял голову и, казалось, рассматривал мое смущение, наблюдал его, любовался им; чувствуя на себе его пристальный взгляд, я смешалась. Он переждал мгновение, как будто ожидая чего-нибудь. И наконец прервал тягостную сцену тихим смешком…

— Удивительно, я всегда думал, что можно выклянчить деньги, славу, положение, но не знал, что можно выклянчить Родину.

Он отпустил меня — поднял голову вверх — и я в первый раз заметила так явно этот острый треугольник — его кадык. Мы на полу. Мы молчим. Лорд на ощупь нашёл мою руку и крепко и долго сжал ее. Больше между нами ничего не было сказано.

В следующие дни в замке было шумно и беспорядочно, как всегда бывает перед общим отъездом — всех студентов отправляли по домам. И все же теперь он казался особенно волшебным, когда его прорезали, стремясь из окон, наклонные снопы весеннего солнечного света. Всюду — лихорадочное цветение и его горький свежий запах. Я одна в бесконечных коридорах.

И пусть теперь перед Лордом снова лежал долгий путь от Хогвартса до Министерства, прощупывание почвы, налаживание контактов с лоялистами и поиск новых сил, Он решил, что с техническими деталями можно разобраться и попозже, а вот поднять дух и дать людям отдых требуется прямо сейчас. Мир слишком долго был в огне, мир надо было смазать сметаной.

Третий день до майских ид был днем Белтейна. И Лорд распорядился отметить праздником эту Вальпургиеву ночь. Меня в качестве поощрения за удачный гешефт — так мне показалось — назначили Майской Королевой.

В тот день ко мне пришла Нарцисса и застала за напряжённым трудом: я как раз записывала в свой дневник кое-что из последнего и то, что было на суде. С самого утра меня обуревал удивительный душевный подъем.

Она была привычно блистательна: на ней было белое гладкое платье с желтыми цветами на груди и за поясом слева; те же цветы ярко светились в ее волосах. Но её сочувствующий взгляд и излишнее внимание показались мне странными. Будто я в одночасье стала больным ребёнком, требовавшим особого ухода. Она предложила помочь мне одеться. А я не смогла отказать.

— Вот так. Теперь другую. Так. Умница, — приговаривала она, когда застегивала рукава моего зелёного платья, даря мне ощущение какой-то неловкости и даже, отчего-то, стыда.

— Что-то случилось? — не выдержала я. — Вы чем-то обеспокоены?

— Нет. Ничуть, — ответила она. — Не думай об этом.

И снова подарила мне этот теплый, по-прежнему странно-внимательный взгляд.

— Слушай, будь сегодня мила и весела, — проговорила она торопливо и горячо. — Не обращай ни на что внимания. Ты ведь будешь Королевой на эту Вальпургиеву ночь. Люциус сказал, что все уже готово и все будет как положено. Так что веселись и ни о чем не думай.

И после её ухода утренняя радостная уверенность в успехе нынешнего дня сменилась каким-то странным, беспричинным беспокойством. Я чувствовала, что случилось это не вдруг, не сейчас, а когда-то гораздо раньше; тревога нарастала в душе постепенно и незаметно, начиная с какого-то ускользнувшего момента.

Вечер. Легкий туман. Небо задернуто золотисто-молочной тканью и не видно, что там — дальше, выше. Роща, раскинувшаяся на длинном пологом скате, подошва которого упиралась в берег Чёрного озера. Она состояла из редких, но прекрасных, могучих дубов. У их подножий густо разросся сплошной кустарник, но кое-где оставались просторные поляны, свежие, покрытые нежной и яркой первой зеленью. На одной такой поляне уже разложили костры. Там же стояли столы, украшенные весенними цветами и лентами. Янтарное, зеленое, синее: лес, луга, озеро.

Долго перетасовывали места, чтобы дамы сидели непременно вперемежку с кавалерами. У меня справа оказался Драко, а слева Долохов, а дальше в конце возвышалось кресло Лорда. Напротив оказались Снейп, Нарцисса, Яксли, миссис Гойл и Макнейр.

— Как вам здесь нравится, Корбан? — усаживаясь, спрашивала мадам Гойл.

— Прекрасная природа! Но теснота!

— О нет, что вы, мой любезный… — жеманно отвечала она. — Больше народу — веселее… Но откуда, право, Малфой столько взял? Кто эти люди?

— О, не спрашивайте! Мне даже показалось, что за дальними столами для массы сидят какие-то бродяги, из тех, кто давно не ел!

Лорда встречали бурно. Не обошлось без коленопреклонения и поочерёдного целования подола.

Он и сам был необыкновенно разговорчив, весел и казался возбужденным, это многим за вечер бросилось в глаза.

Я видела, что в нем плещется и рвется наружу какое-то большое, новое, лихорадочное чувство. Иногда Лорд без слов оборачивался и смотрел на меня намного дольше, чем всегда, и всякий раз в его взгляде я ощущала ту же непонятную мне горячую, притягивающую силу.

— Ну-с, господа… Выпьем же первую чару за здоровье нашего хозяина праздника, — поднялся первым Долохов.

И, высоко подняв кверху большую рюмку, он заревел во всю мочь своей страшной глотки:

— За Темного Лорда! За нашу победу! Последний же враг истребится! Ур-р-а!

Казалось, весь лес ахнул от этого крика, будто бы он отразился много раз в ветвях, в воде и небе.

Все подхватили сначала нерешительно, а потом все с большим оживлением. Принялись чокаться. Стекло бокалов и рюмок звенело, голоса сливались в ровный, живой шум, пахло духами и вином, скользившие между столиков красивые, накрашенные женщины улыбались, и все заливал праздничный свет двух огромных костров и заколдованных лампочек на майском кусту.

Обернувшись к Нему и молча улыбаясь, я последняя протянула ему и свой стакан с красным вином. Глаза его в этот момент вдруг расширились, потемнели, а губы беззвучно зашевелились, произнося какое-то слово. Во всем лице его было что-то манящее и обещающее, и мучительно-нетерпеливое. Но тотчас же Лорд отвернулся и заговорил о чем-то со Снейпом.

Повсюду разносились необыкновенные звуки зачарованных волынок, арф и свирелей. Столы ломились от еды, Яксли особенно расхваливал запеченную конину.

На другом конце зашел разговор о предполагаемой войне с Италией, которую теперь многие считали делом почти решенным. До меня сквозь музыку доносились неприятные звуки завязавшегося там крикливого бестолкового спора. Но они не могли перебить во мне странного чувства нереальности происходящего. Оно было похоже на сон, на сладкое опьянение. Лорд живо, но тихо о чем-то разговаривал со Снейпом — не разобрать.

Сам Снейп был какой-то дерганный. Садясь, он много раз с беспокойством оглядывался на другие столы и каждый раз, как отвлекался от бесед, его лицо принимало напряженное и мучительное, весьма некрасивое выражение.

И, еще не понимая, я кожей, инстинктивно чувствовала странное волнение, витавшее здесь над столом — по той сладостной дрожи, которая пробегала по моим рукам, ногам, по груди. Я откинулась на спинку и лениво оглядывала сидящих напротив.

Вот Малфой. Он недоволен тем, что сидит так далеко от всех, в окружении мисс Кэрроу и миссис Крэбб, и потому не может слышать важных новостей. Он все молчит. Глядит сюда мимоходом, точно скользит глазами по мне.

А вот кокетливая и толстая миссис Гойл пытается о чем-то важном переглядываться с Нарциссой, но явно стесняется осоловевшего Яксли, сидящего между ними. Тот, увидев мой взгляд, зачем-то подмигнул и, глупо хихикнув, нырнул в бокал.

— Ты какая-то нерадостная. Что с тобой? — спросил неожиданно Драко.

— Я не знаю. Налей мне ещё вина.

Потом поднялся Макнейр, и голос его звенел восторгом и дерзостью:

— Я хочу выпить за тех, кто оказался среди жертв этой войны. Сегодня пир победителей, и они тоже пируют с нами. Ах, а как они дрались, Господин! Хладнокровно и бешено, с озверением и с поразительным искусством! Какие это люди! Господа! Как хорошо, что мы вместе прошли этот путь!

Я бросила украдкой взгляд на Теодора Нотта. Он сидел в середине стола и весь вечер молчал. Только крылья носа его теперь раздувались и трепетали, а темные глаза, переполненные жгучим чувством, исподлобья и с вызовом смотрели на выступавшего.

У меня заныло с тоской сердце. Четыре дня назад мы хоронили погибших, точнее то, что осталось от их тел. У некоторых хоронили просто вещи. Он хоронил отца.

— И пусть время войны покамест миновало, — продолжал Макнейр, — но я верю, что за ней настанет время новой, ещё более свирепой и беспощадной. И тогда, тогда весь мир узнает о нашей доблести! Я — пусть другие не согласны! — хочу войны! Пусть будет война! За войну, господа!

Все молчали, точно подавленные неожиданным заявлением этого обыкновенно мрачного, неприветливого и немногословного человека, известного по всей стране палача, и глядели на него с любопытством и со страхом.

— За твою родовую кровожадность, Уолден, — со смешком поддержал Лорд и поднял свой бокал.

Потом пили в честь хозяйки праздника. То есть в мою честь. Я точно помню, что мысленно отметила странные взгляды, которые поначалу кидали на меня присутствующие, до того, как вино и веселье вскружили им головы. Но от всех присутствующих женщин меня отличал только цвет платья — никого больше не было в зелёном.

Пили за присутствующих дам и за всех присутствующих, и за всех вообще дам.

Мадам Гойл вдруг спохватилась, очевидно, придумав способ поговорить с Нарциссой:

— Господа, а как же собирать май? Здесь, на опушке, говорят, пропасть горицветов и нарциссов. Пойдемте собирать!

— Поздно, — заметил кто-то. — Теперь в траве ничего не увидишь.

Я оглянулась и, словно в подтверждение этих слов, сразу исчезли с горизонта последние краски вечера, уступив место мраку, который выступил холодом из чёрного леса, надвинулся на костры и столы.

Багровые пятна суетливо трепетали на кронах деревьев, и казалось, что деревья зашевелились, загудели от ветра, то выглядывая в красное пространство света, то прячась назад в темноту. Шепталась, шелестела листва, встревоженная волной нагретого воздуха.

Зачарованные арфы и свирели грянули громче.

Снопы ярких искр, которые ложились на траву золотыми пятнами и яркими полосами, как веселые светляки, долго и прихотливо кружились вихрями, прежде чем погаснуть или уйти в чёрное небо. Красные языки пламени лизали дерево, зажигая золотом капли свежей смолы, вытоплявшейся из толстых бревен.

Начали прыгать через костры. Сам Лорд приказал набросать побольше дров и, дождавшись момента, когда пламя взметнулось яростно столбом к самому небу, трижды пролетел сквозь костёр.

Потом подошёл ко мне и без слов повел меня к огню. Жар был такой, что уже в семи футах опаляло свирепым пламенным ветром щеки. И зарево стояло в центре ослепительно белое. Там веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь и кружа. Свист. Шипение. Вокруг сыпались искры, точно бил фонтан.

— Иди, — властно прошипел Он над моей головой.

Я отшатнулась и хотела протестовать, но лишь беспомощно оглянулась. Пламя снопами выкидывалось на людей, толпившихся пред огромным костром, окрашивая их лица багровым трепетным заревом. Они все ждали.

Сердце у меня забилось часто и сильно, но вместе с ужасом я испытывала какое-то сладкое, буйное и веселое предчувствие.

— Иди же, — повторил Лорд нетерпеливо и чуть подтолкнул меня.

И все лицо его — белое, выступавшее из мглы — было полно буйного огня.

Я устремилась в пламя, на миг зажмурившись в предчувствии острой вспышки боли, и вдруг эта самая смесь ужаса и веселья подняла меня кверху, точно волна, и я очутилась средь колеблющихся, то густых черных, то взмывающих, светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, красного, где чешуйчато-золотого, перебирающегося по поленьям пламени, на миг вкусив ощущение жара, дыма и быстроты.

Я вырвалась из него, ощутив под босыми ногами холодную мягкую траву. И тут же услышала, как Он на другом конце тихо засмеялся, и этот низкий, ласковый смех отозвался в груди радостной дрожью.

И я бросилась в огонь снова, только уже без страха, промчалась сквозь бешеную пляску, через миг вновь очутившись подле него, подняла голову, и мне в который раз за сегодня показалось, что это все часть какого-то лихорадочного, чудного, небывалого сна.

Лорд держал в руках бокал удивительного темно-пурпурного цвета, необычайного, похожего на угасающий уголь. И я забрала его у него из руки, допив густое вино под насмешливым взглядом, увиденным сквозь ресницы. Он наклонился низко к моему лицу. И вдруг с неожиданной, неудержимой страстью прошипел:

— Запомни эту ночь и нашу свадьбу! Ты теперь всегда моя!

Мне показалось, что от этих слов черные стволы дубов покачнулись в одну сторону, а земля поплыла в другую, и что время остановилось.

Остальные как будто разбрелись по поляне невдалеке от костра и не видели этого. Справа и слева доносились голоса, смех и чье-то пение. Я глубоко вздохнула, точно после обморока. Сердце забилось быстро и беспорядочно, как во время испуга, а голова опять сделалась тяжелой и теплой.

Снова — бредовая, с черным звездным небом и ослепительным белым солнцем — ночь; и все, как в тумане, одето тончайшей, чуть заметной (одной мне) дрожью.

Но теперь я впитывала в себя это новое ощущение реальности и не могла отделаться от чувства, что я — гостья на этом празднике жизни…

— Хвала безумцам и храбрецам, живущим так, будто смерти нет!

Я не видела​ в неверном свете костра, кто кричал этот тост.

В голове кружились ​тени и свет, мигание звёзд, звон колокольчиков, треск тысяч крыльев и топот копыт. Пение, хохот, игрища. Цветные​ ленты на дереве и змеи в траве. Все слилось.

Бывает так, что во снах, даже очень-очень добрых и очень-очень тёплых, появляется что-то тёмное, как тень забытого кошмара, и, чтобы прогнать её, приходится открыть глаза. Бывает, что посреди шумного празднества вспоминается обида или ссора, или невыполненное обещание, и к веселью добавляется горчинка. Карнавал перестаёт по-прежнему радовать, тёплый сон уходит…

Говорят, в эту ночь, на самом ее переломе, Время и Судьба сходятся вместе для неторопливой беседы ни о чем, и тогда становятся миражом годы и расстояния, и нет «вчера» и «завтра», а есть «сегодня» и «сейчас» — и два огромных костра сливаются в один, брызжущий искрами, и вот уже три человека сидят у огня, перебрасываясь скупыми отрывистыми репликами…

— После праздника тоже женюсь! Право слово, женюсь! Возьму богатую, — еле ворочая языком, сетовал Яксли.

— Уверен, у тебя будет хорошая жена. Хорошие​ девочки​ всегда​ достаются худшим мерзавцам, — ответил ему Снейп.

Яксли пьяно захохотал.

— Главное — молодую. Молодые девушки — это воск, из которого мужчина… — он икнул. — Может​ вылепить​ какую угодно фигуру. — Яксли показал «фигуру» руками в воздухе и бессильно уронил их на колени. — Конечно, если этот воск должным образом растоплен…

Дальше говорить он не смог, провалившись, очевидно, в пьяное забытье.

— Amour et mort, rien n’est plus fort, — сказал Долохов и выпил залпом, ни с кем не чокнувшись. — Знаешь что? — заговорил он после тихо, наклонившись чуть вперёд и глядя на плясавшие у костра фигуры. — Ты считаешь, он помешанный, но ведь, по сути, Уолден прав. Что мы теперь здесь едим и пьём за какую-то гипотетическую победу? Ушла эта война, да что толку, если нас тут осталось полтора человека? А там, — он махнул неопределенно куда-то в лес, — там ещё осколки Ордена и всякая недобитая шушера, которая как пена сбивается теперь в стаи и рыщет по улицам, ища лёгкой добычи и чая власти. Додавят нас. Додавят!

— А что, если нет? — спокойно спросил Снейп, на мгновение оборачиваясь к праздничным столам неподалёку.

Долохов тихо засмеялся.

— Нет, так и что ж? Кто будет всем этим заниматься? Министерство, Аврорат, пресса, затаившие злобу гоблины в банке, переполненный Мунго, дементоры, Отдел Тайн? Там недобитки перебежчиков и старой власти, тут — дети. О какой идеологии, о какой политике может идти речь? Мечты! Кто этим всем будет заниматься? Малфой? Темный Лорд? Отдел Тайн? — Он покачал головой. — Нас нет! Мы все гонялись за миражами.

— Будут заниматься те, кто уже занимался этим всю свою жизнь и до нас. Они же и будут. Сила системы в её способности к восстановлению и неважно, кто в итоге будет конечным бенефициаром. К тому же ты забываешь про детей…

Долохов больше ничего не ответил, начав нежно перебирать гитарные струны, звучавшие тихой задумчивой грустью.

Я слушала этот диалог, прислонившись к большому стволу дерева, чуть в стороне от них, оторвавшись от веселья, бушевавшего у костров. У озера кто-то тихо играл на сопелке.

Потом увидела Нарциссу. Она сидела рядом с Драко на поваленном стволе дерева, кутаясь в просторную шаль. В руках у неё был букетик жёлтых нарциссов. Я не пошла к ним, вернулась за стол. Там ещё пили и играли в карты, соревновались в причудливых магических фокусах. Потом кто-то особенно крепкий пытался запускать в небо салюты.

В какой-то момент​ глубокой ночи Лорд просто схватил меня за запястье​ и стремительно повлек​ за собой. От него — синие искры и пахнет молнией, и дрожь, во мне — еще чаще.

— Мы куда-то спешим? — не выдержала я, ​едва поспевая за его широким шагом и боясь запутаться в подоле платья.

— Разве ты еще не наелась и не напилась?

Он мягко ступал босыми ногами, приминая зелёную траву, которая, впрочем, сразу же поднималась вновь, не оставляя никаких следов. Мы спустились к самой воде — там в темноте на берегу чуть светилось приветливым светом несколько шалашей, укрытых зелёными ветками, листьями и цветами.

— Прошу, — указал он на вход, завешенный папоротником.

— В шалаш?

— Это древняя традиция. Никто нас не потревожит, в шалаш могут зайти только двое…

Я, наклонившись, прошла сквозь зелёную занавесь и ахнула. Внутри была обставлена комната. Мягкий ковёр в полутьме, изящный столик и кровать с балдахином наподобие той, что стояла в мэноре, и даже птицы на нем, кажется, были те же. У стены журчал маленький фонтан.

Лорд ворвался следом.

Разгоревшийся, вихрьевой, сверкучий — я никогда еще не видела Его таким.

Вдруг — рука вокруг моей шеи — губами в губы… нет, глубже— в собственническом голодном поцелуе. Я исчезла.

— Итак. Моя прекрасная​ жена, — протянул​ он, выпуская меня так же внезапно и чуть отступая​ назад, разглядывая. В глазах его — алчный​ блеск, и кончик языка быстро скользнул меж зубов, облизав губы. У меня ослабели колени. А по венам вместо крови потёк огонь. Мне показалось, будто у меня озноб и жар. Как при отравлении. Змеиным ядом — или им?

Что это в нем сейчас? Какая-то​ торжественность​ и любопытство. Он словно​ хищник, ​ который​ уже​ поймал и притащил добычу​ в логово, и собирается сожрать, но​ медлит, потому что никак не может решить, ​ откуда лучше начать.

Что Он скажет — что сделает через секунду? Как это узнать, вычислить, когда Он весь — оттуда, из дикой и древней как мир волшебной страны снов. Неизбежный. Мне было радостно покориться — и​ так страшно, что хотелось исчезнуть.

Надо было что-нибудь — все равно что — сделать. И я не придумала ничего лучше — отошла к фонтану и, погрузив ладони в холодную воду, плеснула ею на горящие щеки и лоб.

Он ждал, глядя со странной усмешкой, точно говоря: «ну, а дальше?»

Коря себя за трусость, я вернулась. И обняла. Так, будто мне была нужна защита. Ощутила все его жёсткое тело целиком. И старалась не дрожать слишком​ явно, когда он чуть наклонился надо мной и провел ладонями вверх по​ рукам, до шеи — под волосы и вниз по груди, по изящному кружевному краю. Вот прохладные пальцы​ исчезли. И с усмешкой — взглядом — все застежки разом.

Платье соскользуло вниз, и я осталась стоять перед ним в одном​ атласном​ белье. Бесстыдно и сосредоточенно глазами — ощупал. Остановился на лице. Тяжёлый. Грозовой. Навылет.

Подался​ резко вперёд. Обрушился, роняя меня на подушки​ и впиваясь​ в губы​ жёстко и жадно. Рука — уверенно​ по моему боку вниз, к бедру. Он подхватил меня под колено, заставляя​ согнуть​ ногу и отводя ее в сторону. Занял немедленно​ это пространство. Ближе.

Я чувствовала, что задыхаюсь​ и паникую.

— Расслабься, — оторвавшись, ​ выдохнул, — так нужно.

И я каждым нервом знаю: так нужно.

Он вывернулся из объятий и, поднявшись​ с кровати, начал​ мучительно​ медленно​ расстегивать​ ​мантию, не сводя с меня блестящих глаз. Вот теперь щелкнул крючок у ворота — на груди — еще ниже. Зеленый дамаст шуршит по плечам, коленям — по полу. Я слышу — и это даже яснее, чем видеть. Мой воспаленный мозг​ цепляется за каждую деталь этого странного​ вечера. За сюрреалистичный вид темной ткани на полу. Он предстал передо мной обнаженным настолько, каким я не думала когда-либо больше его увидеть. Тело Лорда было таким бледным, что, казалось, призрачно​ светится.

Но его тяжесть и сердцебиение​ были вовсе​ не иллюзией. Лорд снова накрыл меня собой, только теперь​ это было​ иначе. Кожа к коже. Дыхание​ к дыханию. Я отчётливо ощущала сильное биение​ его сердца.

— Ты и так моя. «Сказал человек: вот кость от костей моих и плоть от плоти моей», — продекламировал он. — Ну? И чего ты боишься?

— Я… я не… боюсь.

Его за плечи — к себе сильнее — и впервые поцеловала​ первая. Он усмехнулся в губы и ответил, требовательно​ раскрывая​ их языком. Его пальцы заскользили​ по моему бедру, то и дело сжимая​ его.​ Его губы — моя шея, ключицы, вниз на грудь и неумолимо​ по животу — ещё ниже. Он взял мою руку и, не выпуская, крепко сжал ее, оттягивая вниз, пока я не коснулась его. Нежное. Твёрдое. Вдох.

— Ты вся дрожишь.

Выдох.

Лорд навис надо мной, вглядываясь в глаза.

— Тебе не будет больно. Я обещаю.

Он лгал.

Я не сдержала вскрика от едкой боли и непривычного распирающего​ чувства, когда он вторгся в меня. Давление. Лорд зашипел сквозь стиснутые зубы.

— Расслабься… Ещё… — шептал, нетерпеливо толкаясь глубже.

— Остановись. Хоть на секунду, — взмолилась я, вспомнив, что обладаю​ даром речи.

Он замер​, дрожа​ каждым​ мускулом и глубоко​ дыша. Одним движением вышел. К нему в руку прыгнула невесть откуда взявшаяся небольшая склянка. Лорд открыл ее и окунул два пальца, густо зачерпнув что-то густое, блестящее, ​ травяное, и без слов проскользнул. Между. Погрузил оба пальца в меня. Я сдавленно охнула.

— Сейчас. Все пройдёт.

Он массировал там внутри — и щиплющая​ боль​ ушла. И я перед ним вся, до конца, как Он хотел. И сама не заметила, ​как в этом пьяном тягучем бреду начала легонько подаваться навстречу.

— Так-то лучше, — заключил Лорд, заглянув мне в лицо. Увиденное его удовлетворило. — Северус постарался на славу.

Смысл дошёл не сразу, мягкими толчками.

— Ты… Он… знает?

— Мы сыграли зеленую свадьбу, — с лёгким раздражением отозвался Лорд. — Конечно, он знает, что происходит​ после. Я приказал ему, если ты об этом. Не лишаться же нам удовольствий в такую ночь. Я знаю, он нравится тебе…

Я чуть​ напряглась, но ни голос Лорда, ни мягкие, ритмичные движения его пальцев не изменились, пока он продолжал говорить:

— И в этом ты права. Пожалуй, он и впрямь лучший из моих слуг.

Лорд не ждал, что я отвечу. Склянка уплыла из его руки и скрылась в сумраке. Он приблизился, лицо его было в этот момент таким живым, таким остро настоящим и прекрасным.

Не выдержав, я схватила его​ за руку, как недавно он меня, и потянула к себе.

И вот Он опять рядом со мной. Губы приоткрыты, чуть шевелятся... Глазами, губами — весь — одно и то же, одно и то же мне какое-то слово — и какая невыносимая улыбка.

Я оглушенно цеплялась руками за его дрожащие плечи. Все неслышно скользит, как корабль по волнам, и легкая — уплывает земля… Все плавится, гнется, дрожит.

Он закрыл глаза и две темные черты — от краев рта вверх, углом; и во мне — теснота, и это — мгновенно, легко, чуть больно, прекрасно…

И райские птицы над моей головой раскачивались на причудливых ветвях среди деревьев, цветов и зреющих плодов. Все беспорядочнее. Быстрее. И их многоголосье походило на звериный рык и плач младенца, на бой часов, на шум прибоя и на пульс живого сердца. На рваное дыхание.

Созрело. Выплеснулось. Я выгнулась навстречу, желая остановить, удержать на мгновение приоткрывшуюся дверь навсегда потерянного рая.

Примечания:

С днем всех влюблённых )