Иное (джен)

> Вспомним о Джулии Сайнс

Ты умерла. Наверное, это не так называется. Твоё тело разрушили. Разрушило существо, захватившее вас всех в плен. Ты устала… разрушаться? Боль стала постоянным твоим спутником, и света утреннего солнца уже не хватало, чтоб её убрать. Ты не могла находиться в «состоянии луча» постоянно. Это было не больно, не страшно — но ты таяла в луче. Луч, недавно казавшийся твоим собственным, твоей силой, твоим достижением, показал другую свою сторону. Твой разум, твоя личность, чувства, эмоции, желания — всё это таяло в ослепительном свете. Луч нельзя было разрушить. Ты-луч была… нет, не бессмертна, но почти неуязвима.

Существо, мучающее тебя, было скорее равнодушно к самому лучу — это узнала в коротких перерывах между очередной смертью и очередным возрождением. Оно хотело уничтожить именно тебя. Именно твоё «я» вызывало его ненависть. Нет! Не ненависть. Ненависть — слишком сильно. Скорее презрение и раздражение — будто на мерзкое насекомое, которое хочется раздавить тапком. И существо давило.

Или безумие боли и медленной, страшной смерти — или растворение в луче. Ты не умерла бы — нет. Ты перестала бы быть собой. Как перестал быть Сайик. Наверное, в нём ещё остались частицы того, первого Сайика, рождённого на Древе, не только проводника луча, но и самостоятельного, свободного… человека? Ты не хотела, чтобы от тебя остались только частички! Но стоит задержаться там, между, как осознаёшь себя пылинкой по сравнению с безграничным морем света — и это море есть Свежесть Утра, твой луч, многоликий, прекрасный… слишком большой для маленькой тебя.

Ты училась. В краткие миги между болью и ослепляющим сиянием ты спрашивала и понимала. Ведь быть лучерождённой — это быть не просто чуть больше, чем человеком. Не просто уметь охлаждать лаву или исцелять души. В конце концов, с помощью эмпатии и волшебной палочки это тоже можно делать! Быть лучерождённой — это быть маленьким отверстием для океана света по ту сторону. Ты никогда не училась этот свет проводить. Ты действовала интуитивно, не знала, что он может. А нужно было знать! Нужно было уметь! Волшебство не поможет, эмпатия сделает лишь хуже. Только сила луча, только свет предвечный…

Главное, чему ты научилась, — это возвращаться раньше. Время было подвластно твоему лучу. Не в полной мере, и ты не совсем поняла суть ограничений (а возможно, не было никакой сути — только миллионы запутанных требований!) — но подвластно. Сайик мог видеть и предвосхищать будущее. Ты могла возвращать утро и возвращаться в утро. Умирая и воплощаясь, ты сначала медленно, секунду за секундой, а затем целые часы прокрутила назад. К сожалению, существо, неким образом скрывшее своё имя и сущность даже от знания, не обращало на это внимание. Оно стояло над временем. Ему было всё равно, сколько раз ты расщепишь или перепишешь линию реальности. Его интересовала только твоя смерть, и оно — ты знала — выделяло на это толику воли. Никуда не торопилось.

Это был твой шанс. Возвращаясь всё дальше и дальше, теряя пока мелкие, незначимые кусочки себя в океане света, ты добралась до начала. Вновь Сайик умер на твоих глазах. Раньше! Нужно раньше! С громадным трудом ты протиснулась на миг назад. И ещё на миг. Чуть-чуть, ну же, ну! И тут всё закончилось.

Ты не умерла в следующий раз. Существо… отвлеклось? Ненадолго. Буквально на секунду. В этот раз Сайик не пытался ничего сказать. Он видел все твои попытки! Он уже видел всё, когда умирал первый и единственный раз. Он ждал тебя, не воплощаясь снова. Ему это не стоило ровным счётом ничего — не было собственной личности, только вечный проводник луча. Не человек. Теперь ты в полной мере осознала, насколько же он не человек!

— Нет времени, — произнесло существо, появляясь рядом. На этот раз оно не скрывалось. Ты чувствовала, что внимание существа окончательно переключилось на что-то вовне. На кого-то. На более достойный бой. На битву, которая, по мнению Морриган, этого существа, станет легендарной! Ну а вы с Сайиком больше не заслуживали её внимания.

В руках существа возник нож из якорита. И смотря на него, ты вдруг поняла, что видишь. Ты видишь вашу с Сайиком смерть. На этот раз — окончательную. Раз и навсегда. Этот нож уже прерывал жизни лучерождённых. Он убивал даже чистых богов! Этот нож может резать сами души, и порезы его почти невозможно исцелить… Ты ринулась назад, но Морриган двинулась следом, а Сайик… Сайик-в-прошлом буквально прыгнул между ней и тобой, между ножом, несомым уже не телом (Морриган оставила тело, ей нужна была каждая толика внимания на неведомую битву), а самой реальностью.

Нож рассёк душу Сайика и убил его, но инерция, сила луча, вложенная Сайиком, отклонила его. Морриган не стала тебя убивать. Нож слишком нужен был ей в другом месте. Настолько, что она выдернула его, буквально взорвав эту линию реальности!

Было небольно. Тело распылило на частицы, и ты торопливо вынырнула в межреальности из океана света, привычно фокусируя, воплощая тело, не давая себе задохнуться без воздуха. Сайик? Но он же…

«Я умираю, — мысль блекнувшего не то тела, не то образа проникла прямо тебе в голову. — Я не выполнил свой долг. Я передаю его тебе».

«О чём ты?» — никакого подсказывающего знания — Сайик был уже слишком… слишком Наступающей Весной. Он растворялся, уходил в собственный свет, от его души, его присутствия, воли и связей отламывались части, уносясь куда-то дальше. Вверх. Туда, откуда не возвращаются даже лучерождённые. Он уходил в луч, как некогда из него пришёл.

«Прими мой долг, — нижняя половина его бледнеющего, истончающегося тела единовременно пропала. — Прими мои знания. Прими мою силу. Прими мой луч! Будь сильной и прощай».

Его будто расплывающаяся на отдельные краски аватара стремительным рывком окружила тебя… исчезла окончательно. Но это только начало. Его душа… Твоя душа… Твой луч… его луч… Что происхо…

Лучи соприкоснулись. Два луча соединились. Отразились друг от друга, будто каждый был не только источником света, но и зеркалом тоже. Отражения множились и перетекали друг в друга, как множились и перетекали друг в друга сами лучи. Что будет, если умножить бесконечность на бесконечность? Что будет, если умножить луч на луч? Новый луч.

Ты видела всё это, понимала, но не успевала осмыслять. Вся твоя воля, всё сознание было сосредоточено на одном — на теле. Стоит ему разрушиться, стоит тебе хоть на секунду уступить, утонуть душой в двух сливающихся звёздах, как они испарят тебя, поглотят; ты исчезнешь — может быть, не как душа, но как личность, Джулия Сайнс, — навсегда.

Смыслы сходились и расходились. Пелись странные слова. Идеи кружились двумя водоворотами… или уже одним? Соединялись воли, сливались бытия, две бесконечно сложные мелодии накладывались друг на друга и менялись, чтобы гармонировать, чтобы делать богаче каждый из прежних мотивов. Обрывки, останки души Сайика буквально обернуло вокруг твоей души, делая чуть больше, чуть сильнее — может быть, именно это «чуть» оказалось решающим.

Ты выжила. Вновь осознала себя повисшей над чёрной пропастью, и страшные, жадные огни подмигивали снизу, а сверху горела сама реальность. Там, наверху, столкнулись две сущности, каждая из которых могла разрушать вселенные, и ты знала их имена. Морриган, мстительная убийца — Принцесса Сердца, — и Алиса Орлова, программист и хакер — Ведьма Рока. Предельная воля и программный код столкнулись с машинами разрушения и искривлениями реальности. Они были равны — здесь и сейчас. Но стоит Алисе подпустить к себе Морриган с якоритовым ножом…

Ты никак не могла на это повлиять. Даже приближаться к месту противостояния было опасно. Столкнувшиеся там силы с лёгкостью стёрли бы с лица земли не то что лучерождённого — там и Хранящей бы не поздоровилось! Ты могла помочь только себе и своим друзьям. Сначала — ты сама. Что изменилось? Что теперь с тобой, после того как Сайик умножил твой луч на свой луч? Ты теперь Принцесса — чего? Что ты можешь?

— Не Принцесса, — вслух сказала ты, грустно улыбнувшись. Сайик не был человеком, но он стал тебе дорог. До самого конца тебе он помогал, а прощальный дар… — Теперь я Королева.

Привычно (для Сайика, но Сайик отдал тебе и это) заглянула в метабудущее-метапрошлое и разделилась тысячей лучей. Нужно было столькое успеть-догнать-предвосхитить!

> Вернёмся ж к Элле Мэйдж!

Ты успела осознать, что происходит, когда радужное сияние пропало вместе с розовым барьером. Это было странное, едва ощутимое осознание. Как будто постфактум вспомнила сразу многое. Как будто кто-то загрузил информацию в твой имплант, но забыл предупредить, а память импланта стала полноценно твоей памятью. Как будто вспомнила то, что произошло во сне. Вспомнила, как сместилось равновесие. Вспомнила фигуру с той стороны, в которой сейчас распознала Грэма. Он применил силу аспекта Времени, буквально заставив ускоренное время поглотить твоё, выровнял скорости событий… но почему ты помнила?

Это произошло мгновенно. С твоей точки зрения должна была пройти не какая-нибудь наносекунда, а величина, соизмеримая с планковским временем! Но ты помнила это, как будто видела наяву. Ты… ты присутствовала там. Не полностью. Как будто часть тебя оставалась вне времени, вне Времени, над временем и Временем! Это не было манипуляцией Хранящей. Защита Хранящей прогнулась, позволила смене событийных скоростей случиться, но при этом нивелировала все побочные эффекты, защитила тебя и Мойлина — это была гибкая, умная защита. Эта твоя «память» никак не относилась и к манипуляции эссенцией или Пространством (которым ты, на самом деле, и не должна была уметь манипулировать сама: ты Маг, а не какая-нибудь Ведьма!).

Но это было. Это было частью тебя. Что-то неформулируемое, что-то, что заметил в тебе Теромос при первой встрече, что-то, что защищает тебя от иномагии, частично — волшебства. Что-то, делавшее тебя больше, чем просто человеком. Ты всегда считала себя пусть умным, но человеком! Игроком, а игроки — это люди, пусть очень необычные. Волшебницей. Но не… не кем-то божественным. Не чем-то, разделяющим… природу матери. Несмотря на все слова Теромоса о твоей душе! Только сейчас ты осознала, о чём он говорил. Только сейчас поняла, что ты можешь быть… больше. Вот только хочешь ли?

— Привет? — улыбнулась ты Грэму, Денису и той, чья эссенция едва заметными переливами пронизывала всё вокруг. В каком-то смысле, вы находились внутри некоего… существа? Сущности? Ты посмотрела наверх (как иначе выразить, к кому обращаешься?). — Кто ты?

Эссенциальная дрожь изменилась. Ты ощутила некую… борьбу? Пространство и время имеют свою эссенцию? Ты не уверена, что чувствуешь именно её? Ты вообще ни в чём не была уверена в этом месте? Ты ощутила, как… псионика? Как изменилось псионическое присутствие, перехватывая контроль над воплощением эссенции в форму. Своим слабым, но довольно точным псионическим восприятием ухватила ты тонкую, вместе с тем важную перемену.

— Что случилось, Элла? — спросил Денис, также прислушивающийся к происходящему. Вы все «прислушиваетесь», но конкретно сейчас ты «слышишь» больше.

— Я бы назвала это сменой приоритета управления, — предполагаешь ты. Снова спросила: — Кто ты?

— Ты можешь звать меня Модрон, юный сосуд потенциала, — ты вновь ощущаешь изменения эссенции. Это… существо управляет буквально эссенцией реальности, переформируя через неё происходящее! Ты примерно понимаешь, что, но вот как… Какими знаниями нужно обладать, чтобы…

— Что с Морганой? — тут же уточнил Грэм. — Она обещала…

— Моя старше-младшая сестра может быть упряма сколь угодно, — Модрон определённо не могла управлять эссенцией внутри твоей защиты! Не то чтобы она пыталась это сделать, но какие-то препятствия были точно, иначе отчего ей менять реальность на границе, один раз неосторожно (или наоборот — намекающе?) вызывая россыпь радужных искр? — Ты слишком интересна мне, Элла Мэйдж, чтобы её мнение имело значение. Она не будет сражаться за вас, я — буду. Я обеспечу вашу безопасность, пока наша средняя сестра, — внизу, в бесконечной тьме, на которой вы стояли, точно на твёрдой земле, всколыхнулось что-то настолько масштабное, что у тебя перехватило дух! — сражается с Алисой Орловой, удовлетворяя вечный голод. Моргана провела бы вас к каждому из игроков и их союзников. Я же желаю иного, Элла Мэйдж. Найди их сама, Маг Пространства. Это моё тебе испытание и мой тебе урок. Если ты действительно та, кто может воплотить замысел Хранящей, то… — и замолчала.

— Грэм, — дав себе пару секунд на осмысление, зовёшь ты.

— Да? — ты понимаешь, что он… нет, не устал. Правильней сказать — запутался. Он часто пользовался своей силой, она может снять почти любую усталость — почти, да не совсем. Ты касаешься его руки и его эссенции. Легонько смещаешь, затрагивая исключительно нервную систему. Да, вот так. И так. — Спасибо.

— Расскажи нам всё, — просишь ты.

Грэм рассказывает, сжимая рассказ до мгновения. Но ты ощущаешь это мгновение растянутым, одновременно мгновеньем, но и множеством событий. И это даёт надежду, что у тебя всё получится, что твоя идея — заработает.

— Ты можешь сделать так же, как тогда с Бет? — говоришь, не прекращая наблюдать за его эссенцией. Ты не врач, но, похоже, он в полном порядке. Это тоже важно. — Разрушить время сложным образом.

— Да, — решительно кивает он. — Мне нужен алгоритм.

— Ты веришь мне? — и это важно — доверие. На самом деле, ты затеяла кое-что довольно рискованное… но понимая, в какой ситуации вы находитесь и что на кону… Ты взвесила риски и приняла решение.

— Конечно! — восклицает он, похоже, догадываясь, но не веря в собственную догадку.

— Я буду твоим алгоритмом, — озвучиваешь, наконец. — Сосредоточься на том, чтобы следовать моим приказам.

— Ты уверена? — это был серьёзный вопрос. Встречаешься с ним взглядом. У тебя много сомнений, но:

— Да. Это лучший способ.

Он кивает. Время соединяется с Пространством и размываются, соединяя края бесконечности, а ты паришь над этим, будучи, однако, и внутри. Событийный ряд схлопывается. Тенденции реализуются. Вероятности перестают иметь значение. Границы исчезают. Твоё присутствие охватывает весь домен по имени Авалон. Твой разум распространяется по нему, осознавая. Ты находишься вне линий реальности, но заглядываешь внутрь. Твоё (частичное?) сознание малыми шажками осиливает чудовищную сложность места-времени Авалона.

Ты минуешь Сад Памяти, не заглядывая внутрь. Присутствие Морганы фокусировалось именно на нём. Ты не собираешься проверять, чьи способности манипуляции Временем лучше: Морганы или Грэма. Ты видишь миры, сотворённые и застывшие в безвременье. Ты могла бы заставить их появиться. Ты не стала. Присутствие Модрон фокусировалось вокруг этих миров, храня их, ограждая. Ты не смеешь приближаться к вложенному домену, из которого то и дело вырываются эссенциальные и, что то же самое в Авалоне, реальностные искажения, буквально стирающие всё вокруг. В нём сосредоточены присутствия Морриган и Алисы.

Ты пролетаешь миры, подобные остывающим звёздам — древние, отжившие своё. Ты изучаешь миллионы линий реальностей, дрожащих, взаимодействующих даже с твоей новой метавременной точки зрения. Ты изучаешь их, но не понимаешь до конца. Всё-таки ты Маг Пространства, а не Времени. Ты разделяешь линии реальностей на пучки и исследуешь их истоки. Некоторые уходят вовне домена, куда-то дальше, и ты пока не можешь постигнуть этого. Некоторые берут начало внутри домена. Некоторые метастары, некоторые — метамолоды.

Выбираешь самые метамолодые пучки, методично читаешь их, будто листая старинную книгу. Чужие, а порой и чуждые существа, события, цивилизации проносятся перед твоим не-совсем-мысленным взором. Ты не способна запомнить их в полной мере, но пытаешься ухватить, уложить в памяти себя-обычной хотя бы частицы их научных открытий и возможностей, равно как и то, что поняла в устройстве Авалона. Это и есть урок Модрон?

Находишь первый из нужных пучков и без сложностей «извлекаешь» Северуса Снейпа из алхимической лаборатории, ускорив текущие эксперименты. У него ещё будет время заняться любимым делом, когда сеанс закончится. Ты не оставишь его с Модрон: как бы хорошо она не относилась к тебе… Не говоря уж о Моргане или Морриган!

Вторыми ты вытащила Веру и Кристо, с которыми «развлекалась» Морриган. К счастью, она слишком занята, поэтому ты выдернула живые и ничего не испытавшие версии обоих. В тот же миг ощутила, как возросли твои возможности, как «надвременная суперпозиция присутствия» научилась «двигаться» и «перераспределяться» действительно свободно. Но — только с одной стороны. С другой же стороны ты ощутила… нагрузку. Нагрузку противоречий. Ты не могла удерживать в этом состоянии слишком многих. Но ты должна? Кто, если не ты?

Прежде, чем нашла следующего пленника, твоё присутствие неожиданно натолкнулось на присутствие новое, чужое. Или нечужое?

> Переключимся на Джулию Сайнс

Королева. Ты не примеряла знания о том, кто и что такое Короли лучерождённых, — на себя. Каждый перворождённый воплощает, проводит, раскрывает луч. Луч — что-то среднее между стремлением, идеей и порядком вещей, нечто, что объединяет три стороны — Волю, Бытие и Истину — в одно целое, подобное аспекту Пространства Парадоксов. Лорды и Леди — так бы ты это перевела — лучерождённых проводили узкие лучи, даже лучики. Принцессы и Принцы — лучи более широкие, охватывающие собой целые спектры лучиков Леди и Лордов. Короли и Королевы же…

Лаад — Принцесса Вечной Осени, но над ней стояла Королева Осени и Завершений с одной стороны — и Король Вечности и Постоянства — с другой. Её отец и мать. Ты не знала и не могла узнать, кем была мать Сайика, но отцом его был Король Вёсен и Начинаний. Обычно, когда перворождённые вступают в… связь, то дети их наследуют некое… сужение от двух лучей, их пересечение или сумму. В редких случаях, когда место выше не занято, случается так, как произошло с тобой. Лучи умножаются, рождая нечто более широкое, кажущееся почти безграничным! Кажущееся, если не знать, что есть лучи ещё выше, только смертный сосуд их выдержать — не в состоянии.

В каком-то смысле, твой луч был шире лучей Короля Вёсен и Королевы Осени. Он ещё не был лучом Великого Цикла — не только потому, что ты бы это не выдержала. Лучи соответствуют личности. Личность — соответствует лучам. Сайик был Наступающей Весной. Своим лучом ты была ему близка — в каком-то смысле ты была и Свежестью Весны тоже, была той, кто следует за Сайиком в Великом Цикле, когда ночь сменяется утром, а первые лучи — ярким, свежим солнцем над самым горизонтом.

Не Утро и не Весна выбрали тебя. Сайик всегда стоял на границе Ночи и Утра, и эту граничность, этот переход, смену, первый свет на краю звёздного неба, первое тепло весеннего солнца — унаследовала ты. Твой луч никуда не исчез, и Утро, Весна — были полностью с тобой. Но вместе с тем (как и Сайик некогда) ты осознала, что всякое Утро для кого-то — Вечер, а всякая Ночь — кому-то День. Великий Цикл самоподобен и относителен. Закат одной цивилизации знаменует рождение другой. Смертельная болезнь знаменует всплеск размножения вирусов или бактерий. Смерть знаменует рождение, но и рождение знаменует смерть. Утраты и приобретения идут по жизни, по Циклу рука об руку, как возлюбленные, и в той же мере, в какой Сайик был Наступающей Весной — в той же его лучом было начало осени. Время завершений — тоже время перемен.

По-разному могла бы назвать себя ты, ведь бесконечность имён тому многоликому лучу, что едва сумела ты объять, что избрал тебя и едва не погасил внутри — прохладный и горячий, яркий и тусклый, вечный и предвечный, внутри Цикла и вместе с тем вовне его! Вместо этого ты, разлетаясь по дому Морганы-Модрон-Морриган, которой было откровенно не до тебя, посмотрела в статус:

Имя: Джулия Сайнс, Королева Зорь и Надежд

Ранг: 3

Уровень: 2, «вращающая колесо»

Игровой статус: игрок-мультикласс

Социальный статус: -

Способус: <неопределимо>

Основная роль (унаследовано): Сильф Сердца

Вторичная роль (духовная алхимия): Сильф Времени

Дополнительные характеристики: маг, лучерождённая (Королева)

Модификации: узел Паутины, <неопределимо>, человек-плюс

Эффекты: распределённое присутствие, прямое познание

Королева Зорь и Надежд… Да, это — ты. Та, кто подталкивает Колесо Цикла — Сильф Времени. Та, кто обращает круг в спираль и устремляет вверх, даёт циклу рождений и смертей, рассветов и закатов, начал и окончаний — направление и смысл. Какой? Пока не готова ты ответить. Это… Это слишком много для тебя одной! Никто и не требует немедленного ответа. Но… Ты-луч видела, понимала, до глубин души пережила и пропустила через себя собственную роль. Ты определённо могла, умела, была… была квалифицирована для этого всего! Одна на всё Древо? На множество Деревьев? Ты знала, что никто из знакомых Сайика не сталкивался с твоим титулом — раньше эта роль была разделена между другими Королями и Королевами, но сейчас, когда все они были мертвы…

Вас осталось двое. Ты, проводница и направляющая перемен, и Лаад — уже не совсем противоположность тебе-Джу и тебе-Сайику, но всё ещё противолежащая сторона. Сама природа твоего луча, воспринимающего мир сквозь сходящиеся и расходящиеся циклы изменений, мешала постичь природу луча Лаад. Да, она была Осенью, но как Осень может быть Вечной? Это противоестественно!

Но ты была не только лучом. Ты была человеком. Ты была Сильфом Сердца. Может быть, именно мимолётное понимание Лаад так перевернуло умножение, что не только утро, но и вечер влился в новый луч? Осень может быть Вечной. Закат может длиться бесконечность. Знания и видения соединяются в голове, как рассветы и закаты соединяются в зори вообще. В этом нет ничего противоестественного, как и в вечном утре Авалона, как в линии реальности Сада Памяти Морганы. Ты ещё не можешь объяснить себе это разумом, но ухватила сердцем. Лаад не враг и не противник, она… просто выходит за Цикл, пусть и иначе, чем выходишь за него сама ты.

В конце концов, перворождённые Цикла — далеко не все из вас, и отец Лаад, равно как и родители Морганы: Король Форм и Отражений и Принцесса Вечности Диссонанса — никак к Циклу не относятся. Отец Морганы не связан и со временем как таковым, как и дедушка — Король Парадоксов и Нарушений. Это нормально, что ты немного понимаешь Моргану оттого, что немного понимаешь, кто её родители? Ты даже знаешь, кто направил её к Первому Стражу, кто способствовал её становлению, кто противоположность её отца — Король Сущностей и Редукций. И понимаешь, как эти два Короля связаны с аспектами Правды и Лжи, и…

…Выпутываешься из липких тенет знания. Ты видишь восходы и закаты; восход и закат Морганы — не исключенье. Ещё бы научиться этим управлять! К счастью, ты вне Цикла, а значит, можешь быть и… ну, немного вне времени вообще? Главное — не потеряться в луче, ведь ты — просто искорка рядом с его звездой. Страшно представить, какое же большое Солнце, если это — только луч! Пожалуй, теперь ты уверена, к кому обратишься первой.

Среди тысяч и тысяч только оснований линий находишь ту, что ярче всех. Входишь внутрь, дав происходящему случиться в должной мере. В конце концов, кто ты такая, чтобы лишать человека (ладно, тролля) столь интересного ей разговора?

Проявляешься на «исходе условного рассвета» (даже самой себе не можешь объяснить, что это значит, но чувствуешь примерно так). С удивлением осознаёшь пару крыльев за спиной в физическом обличье. Одно — чёрно-оранжевое, другое — белое и жёлтое. Закат и рассвет — но это сделала не ты!

— Тебе идёт, — ухмыляется Моргана в ответ на немой вопрос. — Всё верно, взошедшая, наши с милой Аранией посиделки начали затягиваться. Закончу их в других ветвях, — и убрала свою аватару. Не совсем! Убрала аватару-человека. В отличие от других фейри, Моргана, Морриган и Модрон себе домен не подчиняли, а — растили. Всё вокруг было аватарой, всё было телом, воплощеньем мыслей Триликой, истинным доменом.

Внимание Арании коснулось твоего внимания, и ты уже привычно-рефлекторно синхронизировала «собственные вибрации». Это метафора, конечно, но у вас с Аранией были будто бы разные длины волн. Вернее, не у вас, а у людей и троллей? Ты почти уверена, что это связано с разницей в нейрофизиологии, но не хочешь познавать! Не хочешь — и точка. В отличие от Арании и других эмпатов вообще, у тебя не было одной «длины». У тебя — весь диапазон! Может быть, не совсем весь, в конце концов, ты не могла подстроиться под «эмоции» солнечной системы или целого сеанса, едва дотягивалась до планеты, а эмоции ветра или звука уловить банально не успевала… пока была просто Джулией. Теперь же, не Принцесса, но Королева, ты могла попробовать. Было предчувствие, что это может пригодиться.

Ты раскрылась навстречу Арании, и ощутила её облегчение. Ей было приятно общаться и просто находиться рядом с таким же эмпатом, как она сама. Конечно, она не была зрячим среди слепых… ну разве что когда драматизировала! Да-да, Арания, это про тебя, ты тоже иногда драматизируешь. Что? А? Ага. Конечно. Нет. Спасибо, я… А ты? Ага, давай.

Ей не нужно было прикасаться руками, чтобы воздействовать аспектом. Достаточно было эмпатического контакта. На самом деле, она и касалась людей именно для этого — для установления контакта, пусть самой малой, но обратной связи. Ты догадывалась… ладно, теперь уже знаешь, что это причуды Игры, «настроившей» класспект «Сильф Света» специально для Арании. Это и упрощало, и усложняло ей жизнь, использовало и углубляло её уникальность как эмпата.

Для тебя Игра не избирала никакой путь. В общем-то, ты уже перешагнула богоуровень. Он сам «перешагнулся», когда Сайик… Когда Сайик подарил тебе свой луч. Ты могла исцелять сердца людей Принцессой, могла обновлять их тела, а уж что сделала «королевность» с эмпатией и аспектом… Только несочетаемость, разнонаправленность луча, близкого к Сильфу Времени, и прежней роли-личности Сильфа Сердца не позволяли тебе совсем уж… трансценденцировать! Нет уж. Побудешь лучше человеком! Дальше, выше — как-нибудь потом.

Арания коснулась тебя Светом, очистив мысли. Знание и всё такое тут же стали управляемей. Ты постаралась запомнить это состояние, а лучше — запомнить. Ответным касанием луча выдула из Арании усталость до последней капли. Взяла её за руку и забрала вверх, в «надвременье» и «надпространство» Авалона, не задумываясь, откуда умеешь делать так. Спасибочки Арании за это! Не хватало ещё зациклиться на том, что можешь, что не можешь, а в чём потеряешься, как Королева, взошедшая недавно.

Вновь взлетела над линиями и ветвями. Ощутила пульсирующее, неуверенное, совсем иное и, вместе с тем, подобное твоему присутствие. Вы пересеклись. Ты улыбнулась подруге и получила ответную улыбку. Обнявшись присутствиями, вы разделили знания и знания, а затем и обязанности. И у тебя, и у Эллы-Грэма были свои пределы и ограничения. Ни ты, ни она не смогла бы забрать в одиночку всех — но вместе… Вместе — справитесь.

Элла подхватила команду Энтони — рассказала ей, что Гвен и Барти искать не нужно, — а ты взяла Джинни и Тома. Тёмную Луну Элле буквально выплюнула Модрон. В свою очередь, ты нашла и подобрала команду Сэма, и присутствие Беты чуть облегчило вес на твоих плечах: сможешь больше! Элла вытащила Гарри с Гермионой за миг до замены. Ты подняла Марка и Дамблдора, вздрогнув от всех кошмаров, что творила с ними Моргана, когда Морриган «стало слишком просто». Неразимов разделили вы друг с другом, и тебе досталась меньшая часть, а Элле — большая.

Нагруженные под завязку, соединили вы разумы и силы, чтобы потянуться к нитям, ведущим вовне домена, отобрать связанные с сеансом (вашим сеансом — кажется, Моргану заинтересовал не только он!) и… и осознать, что с той стороны тянутся в ответ! Не Алиса — Алиса ворвалась в метапрошлом, и место её врыва использовать нельзя. Джеймс! Представившийся средним агентом Системы, он был чем-то большим, чем казался тебе раньше. Он мог, умел стоять над, подобно тебе, и помог вам раздвинуть и стабилизировать проход. Тонкая ниточка расширилась до настоящей возможности, а вы находились в состоянии, когда возможность и реализация — неотделимы. Вырвались в сеанс и, используя больше инерцию, чтобы не повредить пространство-время и ткань реальности, опираясь больше на твои силы, чем на способность Грэма, вышли из суперпозиции «надстояний».

> будь Энтони Даффи

Бесконечный кошмар кончился буквально мгновенно. Только что вы с Ханной едва-едва держали щиты, пока Роб и Олли переводили дыхание, — а вот уже висите перед очередным пустым местом, скованным силой Времени. Ни Роба, ни Олли, но ты уже знал, где они: отдыхают на корабле. Морриган — один из ликов древнего иномага Морганы, Моргана её побери! — повредила их души. Как и Миртл, как и Седрик, они вряд ли продолжат миссию. Нужно время, банальное время на восстановление, и все богоуровневые силы вместе, всё волшебство порой не может это время заменить…

Ты чувствуешь себя выжатым и разбитым, Ханна — не лучше. Джинни и Том, Марк и даже Дамблдор — выглядят не лучше. Почему же Джулия… Она здесь! Она была здесь, но ты заметил её последней — настолько естественно сливалась она с фоном.

— Джулия? — зовёшь ты.

Она оборачивается. Окутанная тусклым, но веским светом, она кажется выше и больше вас всех вместе взятых. Ты помнишь вашу первую встречу с Принцессой Свежести Утра. Уже тогда она была больше что тебя, что Ханны, и только Теромос был сравним. Не сейчас. Сейчас в хрупкой фигурке, полной света и прохлады, скрывается не только надежда и чистота. Внутри неё таится Мощь и Власть с заглавных букв. Не Принцесса — царствующая Королева встречается с тобою взглядом.

Во взгляде этом уже не утро. Ты видишь в нём движение. Ты видишь переворачивающиеся песочные часы. Ты видишь начала и исходы, закаты и рассветы, сменяющие друг друга, и понимаешь, что они — не Джулия. Джулия Сайнс, Королева Зорь и Надежд, ими не является — а управляет. Одним этим взглядом (причём посмотрев на всех сразу) она рассказывает о жертве Сайика и кратко описывает новую себя.

— Вам будет интересно, — неожиданно подмигивает она, и потусторонняя аура… нет, не исчезает. Остаётся. Будто бы на одном месте стоит две, три, а то и десяток разных Джулий! Ты переглядываешься с Ханной. Королева лучерождённых — вот, значит, что это такое. — Хм, — она протягивает руку к красному свету аспекта Времени. — Кажется, вот так? — на миг вокруг неё мелькает образ шестерёнок. Манипуляция аспектом Времени? Но она же…

Временная заморозка исчезает. И вновь реальность расходится — ты невольно вскидываешь палочку, вспоминая вторжение Морганы.

— О, привет! — любопытное лицо парня с кошачьими ушами оглядывает вас. — А мы вас заждались!

— Стол накрыли? Время отрегулировали? — строго спрашивает Джулия.

— А как же, Королева! — восклицает котопарень, широко улыбаясь. — Будет исполнено, Ваше Зорьное Величество! Прошу! — и прячется внутри.

Джулия ведёт рукой, и откровенно жуткий провал в реальности обращается обычной деревянной дверью. Она отворяет дверь и машет вам рукой, взмахом этим объясняя безопасность «чёрного хода» в нечто под названьем «Разноцветье». Не телепатия, не легилименция, не сфера иноразума — «просто» каждым движением она может больше, чем обычный человек. Это и раньше было заметно, но сейчас… Сейчас за ней будто спряталось не полтора человека, а не менее десятка.

Вы следуете за ней — всё быстрее и быстрее! — почти бежите по тесной пещере, подземному ходу, ведущему куда-то вглубь, и ты не успеваешь осознать, куда именно, но определённо в иное место, не-место, а быть может, и не-время… Мелькают по бокам жёлтые светильники, а впереди, рядом с котопарнем, ты находишь, простерев туда сознание, девушку, одетую в строгий, пожалуй, мужской костюм… с ушами кролика. Бессмыслица какая-то! Девушка-кролик регулярно поглядывает на часы на своём запястье и, похоже, котопарень подстраивает свой уже бег под её темп.

Вы ускоряетесь всё больше, больше и больше! Это уже не требует усилий, как будто само это место ускоряет, помогает вам! Светильники сливаются в две жёлтые линии, и вы уже не бежите, а летите, вас несёт вдоль этих линий. Ты вдруг осознаёшь, что пещерный ход давным-давно исчез, а линии тают вдалеке. Ветер, несущий вас в совершенной тьме, успокаивается, и ты понимаешь, что свободен. В этой нереальности не надо двигать руками или ногами, чтобы летать. Достаточно только мысли.

— Картинная галерея! — радостно объявил котопарень. — Наибыстрейший путь к званому обеду!

— Позволь распутать наших дорогих гостей, — обернувшись, церемонно поклонилась девушка-кролик. — Знаю, многие из вас, — остановилась взглядом сперва на Ханне, потом на тебе, — не склонны доверяться незнакомцам, но я верю, что наша репутация ещё жива. Мы — Художники, коллектив творцов и мастеров со всех линий ИМ-листа и нашей ветви! Я — Эбби, а мой непоседливый друг — Эшер. Мы вызвались…

— Вызвались? — громко хмыкнул Эшер. — Просто кое-кому отвлечься от рисуночка — трагедия столетья!

— Не преуменьшай важность сиюминутного вдохновения, — строго погрозила ему пальцем Эбби. — Мы, Художники, здесь, чтобы преподнести вам дар, передать эстафету и пожелать удачи. Я вижу, — лёгкая хмурость, — композитор не нашла на нас время, но это не страшно. Думаю, вас не затруднит передать ей наши пожелания и наш дар?

— Конечно, не затруднит, — улыбнулся ты ей, осознав, что ни Джулия, ни Джинни не хотят выступать в роли лидера вашей группки. — Боюсь, мы слышали о вас немногое, — по крайней мере, ты.

— Обычно те, кто о нас слышат, к нам и уходит, — заметил Эшер. — Мы редко приглашаем новичков!

— Мой друг хочет сказать, что редкий человек достаточно неординарен, чтобы присоединиться к нам, — пояснила Эбби. — Мы рады тем иномагам, кто стремится к свободному, ничем не ограниченному самовыражению, желать творить миры — настоящие и не совсем. Мы объединились, чтобы создать собственное пространство, в котором никакие ветры перемен не смогут повредить самым хрупким и изящным из творений.

Ты вдруг осознал, что было не так с этими двоими, не считая звериных ушей. Не люди! Они были людьми… только наполовину? Наполовину люди, наполовину… ушедшие? Всё, что ты знал о Художниках, — это короткая лекция Райса, посвящённая группировкам иномагов. Художников Райс называл иномагами с некоей особой интонацией, точно в кавычках. Какой была цена «стабильности» и «творческой свободы», о которых вела речь Эбби?

— О какой галерее и каком званом обеде вы говорили? — уточнил ты.

— Наше сообщество собралось, чтобы вручить вам долгохранимый дар. Мы посвятим вам торжественный обед, — размеренно отвечала Эбби; не представься она художником сама, ты бы поставил половину своего золота на то, что она — какой-нибудь чиновник. — Я имею в виду… — тень вины мелькнула на её лице.

— Она хочет сказать, что большинству из нас плевать на дела внешнего мира, — объяснил Эшер. — Нас будет совсем немного — кто не в творческом запое, кто не занят, кто не сторожит, кому интересно. А галерея — это галерея имени Книги, уж не знаю, какой.

— Составитель не назвала своего имени, — подхватила Эбби. — Она — одна из редких наших гостей, к Художникам не принадлежащих. Её привёл сюда сам Игнотус Певерелл, и она показала себя как прекрасный критик и составитель тематических галерей из готовых картин. Тематический замысел некоторых так и не был разгадан, но гармония — несомненна. Прошу за мной, — она развернулась и полетела во тьму. — Первая из картин называется «Тайна».

…Сквозь мрак летите вы, и мрак этот — часть картины, восприятие, окутывающее вас тьмой, но не проникающее внутрь; вы — яркие силуэты на фоне бесконечной темноты, столь же далёкой от нормального мира, сколь от чёрных провалов в Бездну.

— Пред началом, — шепчет Марк.

Тьма сгущается, становится почти ощутимой, густой, точно патока, ледяной, враждебной… Вдалеке — вспышка!

Она не была яркой на фоне вас, но на фоне темноты — слепящей. Фиолетовый свет проносится сквозь вас волной, и ты чувствуешь привкус чего-то приятно-неясного на языке. Слышишь шорох листвы и шум дождя, плеск волн и свист ветра. Ты слышишь песни — песни, предназначенные для таких, как Джулия, — не для тебя. Чьи-то огромные крылья заслоняют всё воображение и исчезают, будто призрак. Невероятно большие силуэты кажутся такими маленькими на фоне воистину необъятного, неопределённого, смутного… Чьи-то имена. Что-то далёкое, но в то же время зовущее, громадное, но знакомое, прекрасное и невыразимое, подобное мысли, подобное тени, иное — да не иное, светлое — но только на фоне абсолютной тьмы, чистое — и в то же время сложное, глубокое, непостижимое; чудо — но не волшебство.

На мгновение тебе кажется, что сейчас ты поймёшь нечто невероятно важное, всегда от тебя ускользающее, раскроешь фундаментальный секрет, который…

Мрак рассеивается. Вы летите в фиолетовой ночи, и холодные звёзды простираются внизу, не менее холодный, яркий, жёсткий даже свет — сверху. Тишина. Спокойствие. Тайна, до которой ты будто бы дотянулся, ускользает из рук, и никакая иномагия разума не помогает. Слишком эфемерно то, что ты увидел, будто бы отголосок чего-то настоящего, но произошедшего настолько давно, настолько далеко, настолько не с тобой, что…

— Красиво, правда? — молвит Эшер. — Говорят, первые художники нашли эту картину, когда только создали наш домен. Кто её написал? Как она сюда попала? О чём говорит? Тайна.

— Интересно, что некоторые детали техники исполнения не разгаданы до сих пор, — добавила Эбби. — Первые художники многому научились, изучая это полотно. Оно — классический образец первого художественного века наряду с «Основанием» и «Океанами рассвета». Согласно анализу мэтра Орландо, изображённое событие произошло во внешней реальности, а не воображении автора картины.

— Где и когда — никто так и не узнал, — пожимает плечами Эшер. — Как-то я тоже ходил в эти «экспедиции поиска Тайны». Было весело, а толку — ноль.

Молча летели вы над звёздным небом, осмысляя увиденное и прочувствованное, и художники молчали, очевидно, понимая, что вы пережили. Ты никогда не мнил себя знатоком искусства, но эта «Тайна», проникшая в душу, не заметив, точно Теромос, окклюменции и иномагии, была… не только искусством? Как не является только искусством архитектура, совмещая красоту и функциональность, а дизайн помещения естественным образом соединяет эстетическое и прагматическое. «Тайна» была именно такой — зерном не то желания, не то сомнения, которое неведомый автор дарил зрителям. Не манипулирующим, не принуждающим, а скорее намёком, приглашением… Не зря этот «мэтр Орландо», должно быть, потратил столько сил на анализ, а Эшер участвовал в целых «экспедициях».

«Тайна» не меняла, она… приоткрывала дверь? Но только тем, кто был готов, кто мог отвернуться от доступных удовольствий и простых желаний, ты был уверен, что даже не все художники, что… А ты — мог? Ты искал в инореальности могущество, силу, но, в конечном итоге, твоей целью была не она. Ты хотел свободы. И была в «Тайне» какая-то струнка, что-то невыразимое, и, должно быть, ты не выразишь это никогда… Что-то, показавшее инореальное с другой стороны. Свобода. Свобода быть иным. Свобода от навязанного обществом, свобода не как власть, а как возможность просто быть. Свобода открывать — имена, миры, действительно интересных людей… Ханна.

Может ли так быть, что рядом с тобой она не так свободна, как могла бы? Пока ты заглядывал в глубины трещин в реальности, она убивала для Гильдии… Какой, к чёрту, Гильдии? Она убивала для тебя. Ты разглядывал диковинки с очередной рыбалки, но как часто она могла к тебе присоединиться? Ты учился новым заклинаниям и расшифровывал древние фолианты, а она? Она разбиралась с «особо важными» посетителями, приглядывала за Гильдией и твоей спиной, пока ты становился сильнее! Ты спас её, она «заплатила» тебе настоящей преданностью, и это было намного больше, чем ты заслуживал. Что ты сделал не для «вас», а для неё? Из спасителя ты превратился в её тормоз, якорь в худшем понимании, того, кто забирает, а не даёт! Сначала вы занимались Гильдией наравне, но потом… она ведь никогда не возражала! А ты… слепой дурак! Когда всё закончится…

— Следующая картина чуток головокружительная, — предупредил Эшер, вырывая из мыслей.

Фиолетовое небо плавно, незаметно перетекло в синее. Погасли звёзды под ногами, и вдруг ты осознал, что там, внизу — невероятная глубина, которой не было границ и мерок. Солнце вспыхнуло над головой, диссонируя с тёмно-синим небом, и каждый из его лучей обратился колонной света, уходящей вниз, в безначальный мрак. Колонны эти были настолько же титаническими, насколько глубокой была пропасть под вами и насколько высокими — небеса.

Было холодно. Снежинки, ярко-белые, сверкающие, нелепые на фоне остального, падали с небес, и стоило тебе присмотреться к какой-нибудь, как она — для тебя! — росла, обращалась тысячей кристаллов, каждый из которых был человеком, вещью, явлением, идеей… Этот странный снег падал прямо в бездну, огибая вас — но не колонны. Там, где он касался световых столпов, снежинки таяли, превращались в капли, в пар с тихим шипением, и заключённые внутри видения вырывались наружу, заполняя колонны целыми мирами, полными хаоса и беспорядка.

Так продолжалось недолго. Фигуры, смутные, но безусловно могущественные, прекрасные, стоящие выше вас… Лучерождённые? Конечно, это были они! Лучерождённые возникли меж колонн, точно всегда здесь были. Кто-то из них просто радовался снегу и солнцу, но большинство касалось колонн, и хаос внутри сменялся порядком, обретал вес и значение. Обретал… реальность? Перворождённые делали это не одни: незримые, однако чётко ощутимые силы помогали им, силы могущественные, безымянные, силы, каждая из которых могла бы отдельного лучерождённого превратить в ничто — эти силы двигались в такт. В такт тихим, мелодичным, звенящим песням, которые напевали лучерождёнными, подыгрывая себе касаниями световых колонн, точно струнам арфы.

Эта была песня, вернее, тысячи песен, тысячи мотивов, противоречащих и гармонирующих друг другу одновременно. С каждым звуком, каждой нотой упорядочивались видения внутри колонн, а фигуры лучерождённых блекли, растворялись, будто вкладывали себя внутрь — до конца, а силы, помогающие им, становились частью колонн, их границами и, в то же время, опорой, не то подлинной, не то метафорической.

Колонны росли на глазах, но расстояние между ними росло тоже — а может, это уменьшались вы? Уже не между лучей видений, но меж миров летели вы, и калейдоскоп картинок, звуков, чувств внутри грозил захватить наблюдателя, втянуть внутрь, сделать своей частью, как делал частью снегопад, который, к слову, уже пропал. Только холодный, звонкий, как стихшие голоса лучерождённых, как мелодии их песен, ветер продолжал вихриться вокруг, налетая то с одной, то с другой стороны.

На фоне произошедшего ты чувствовал себя несколько… ничтожным. Маленьким. Будто мальчик, который заглянул ко взрослым, и был поражён, какими масштабными, великими делами они занимаются, пока он летает на детской метле да играется с волшебными фигурками. Это было не совсем твоё ощущение — его передавал сам автор картины, но ты мог его понять. Если так было на самом деле…

— «Явь» авторства Модрон, одной из величайших художниц — создателей нашего домена, — прокомментировала Эбби. — По предположению мэтра Орландо, эта картина — метафора творения листа, которое застали первые фейри, среди которых была и Модрон.

— Жаль, сама Модрон на вопросы только улыбалась, а сейчас и вовсе ушла из нашего домена в творческий поиск, — вздохнул Эшер.

— Не закрывайте разум полностью — следующая картина рассчитана на сопереживание, — сообщила Эбби. Если бы не Джулия, ты бы закрылся так плотно, насколько б смог. Но Джулия кивнула вам, мол, это безопасно.

Титанические столпы, которые не то овеществляли, не то держали мироздание, тенями растворились позади, и тёмно-синее небо светлело, а позади вас разгорался неверный, не-верный свет луны. Не луны. Нелуны. Неожиданно ты осознал, что смотришь уже не глазами, что разум воспринимает объёмную картинку, точно у тебя четыре, а то и девять глаз. Непривычно, но вполне комфортно — сам и не такое с восприятием порою делал.

Ты видел смутные фигуры, держащиеся за руки, вдалеке. Эбби взяла Эшера за руку. Переглянувшись с Ханной, последовал их примеру. Джинни держала за руку Тома-спрайта. Марка — Джулия, и только Дамблдор невозмутимо летел один… уже нет. Джулия (вторая!) бесцеремонно схватила за руку и его. Силуэты, кажущиеся призраками на фоне всё более и более яркого неба, исчезли… нет! Ты стал… одним из них?

Не мысли. Мысли не были тебе доступны, но эмоции, самоощущение, самосознание одного из них стало полностью твоим. Азарт! Решимость! Чувство долга, напоминающее многотонную плиту… лишь тебе, а не ему. Он был слишком сильным, настолько сильным именно разумом, личностью, самим духом, что, кажется, мог бы заменить собой столп творения из предыдущей картины, а то и несколько из них!

Чувство поддержки. Симпатия, взаимная симпатия. Жажда силы, бесконечная жажда свободы, перед которой твоя собственная казалась жалкой каплей рядом с океаном. Холодная, могущественная воля, удерживающая эмоции в узде. Чёткое желание. Желание, направленное к небесной голубизне вокруг.

Другая фигура. Фигура в тёмно-фиолетовом плаще, загадочная и вызывающая лишь уважение, но никак не преклонение. Такой, как он, не может преклоняться ни перед кем. Указание. Путь, что будет пройден в одиночку. Друг как якорь и маяк. Дорога, полная преград. Борьба на грани поражения. Страсть, воля, могущество! Столкновение, боль и Бездна. Взглянуть в глаза, выдержать ответный взгляд и пройти по тропе над невыразимой вечностью. Вереницы образов, вереницы чувств. Отфильтровать, сузить, быть собой! Жить! И пропасть — перейти.

Бесконечная, безумная власть касается души. Жаркий миг победы. Стальной волей сжимать самого себя, единственная мысль — лишь вернуться. Вернуться, выжить, обратно, ведь он ждёт! Безумная вечность распахивает двери, но могущество в руках — сильней. Победить и вечность: за мгновенье перейти! Руку протянуть. Рука за руку, мощь разделив, желанье вместе, с фиолетовой фигурой за спиной, направить власть назад и внутрь, но и вперёд, вовне! Жажда силы и свободы, соединившая двоих, жажда жизни и развития, мечты двоих, сплетённые в одно!

Распахнутое небо. Голубой свет, свобода, которой касаешься руками. Свежий, чистый ветер, ластящийся к лицу. Много работы впереди — но главное уже готово. Улыбка.

Нелуна, светящая в лицо. Безумие так близко! Застилает глаза, и даже небо кажется таким маленьким… Один. Один, без могущества, без силы, без поддержки — безумие перед тобой. Знания. Решимость. Долг.

Фигуры, что встают с тобою рядом. Яркие, пылающие, как и ты, готовые себя отдать. Не один. Уже нет. Никогда больше не один, если не захочешь сам иного. По одну руку — пылающее сердце, по другую — элегантный хлад, фиолетовая загадка — за спиной. Вот к вам присоединяется любопытство во плоти, милая тьма и многие другие. Образы ткутся и ткнутся, и все вы стоите рука об руку безумья против. С вами силы природы и силы звёзд.

Боль потерь. Вера и надежда. Горечь победы, но воля не слабеет. Снова вместе. Снова вопросы и ответы. Вдвоём внутри. Всего лишь люди. Справитесь, должны!

…Должен уйти. Уйти дальше, выбрать одиночество. Холод камня под ногами. Эпохи перед взором. Фиолетовый силуэт. Вопрос. Ответ. Улыбка и тепло. Творенье. Люди. Жизни. Кружение цветов. Равновесье на ладонях. Долг холоден, но тепло внутри теперь сильней. Любовь. Не к женщине, а к миру. Конец теперь открыт.

Тебя вырвало из чужих эмоций, чужих смыслов, сомнений и решений, но ты не пожалел, что разделил частицу души незнакомца, должно быть, уж давно погибшего. Это было… действительно полезно. Ты понял вещи, которые нельзя понять, не пережив. Ты понял, что там, дальше, за свободой, к которой ты так стремился всем собой будет что-то ещё. Это не конец. Это только начало. Если! Если сможешь цену заплатить. Какова цена твоей свободы?

— Мэтр Орландо написал «Перемены» вскоре после того как познакомился с «Явью» Модрон, — после небольшой паузы, дав всем осознать, что только что пережили, прокомментировала Эбби. — Он никогда не говорил, кто стал моделью для этого портрета.

— Ходили слухи, что это сама Модрон, но другой её стороной — Моргана, первая из иномагов листа, — добавил Эшер. — Эта картина вдохновила меня присоединиться к кружку портретистов-эмпатов, жаль, оказалось, это не моё.

— Четвёртая картина, — объявила Эбби, когда призрак Нелуны окончательно растворился далеко позади, а объёмное восприятие пропало.

Голубые небеса утратили цвет. Вы летели в сгущающейся белёсой дымке, сблизившись, чтобы не потеряться. И тогда раздался первый звук.

Звук этот был величественным и протяжным. Ни один живой или выдуманный инструмент не мог бы его воспроизвести. Как и в предыдущей картине, автор передавал сами ощущения, мыслеобразы, однако здесь квалиа сопровождалось реальными ощущениями, словно предлагая согласиться или отказаться с навязанным восприятием. Ты предпочёл слушать это восприятие как часть единой… песни?

Первый звук дробился и разделялся, отражаясь сам от себя. У тебя никогда не было хорошего музыкального слуха (в отличие от Ханны), но автор картины помогал, буквально подсвечивал в сознании структуру перетекающего друг в друга пока ещё единственного мотива — может, он сам композитор с многовековым опытом? Это было прекрасно!

А потом единственный мотив исчез. Лёгкими, заметными только благодаря «подсветке» переходами разделился на множество новых мотивов, перекликающихся, противоречащих, соединяющихся, кричащих друг на друга, гармонирующих, переливающихся… Странным образом — не иначе чужим восприятием — это всё ещё была одна, единая композиция, несмотря на разный темп, разный ритм инструментальных партий. Она казалась безграничной, казалась воплощением целого мира, и ты мог различить в ней смутные образы детского плача, радостного восклицания, безумной ярости и совершенного умиротворения.

Ты не знаешь, сколько длилась эта симфония, пока один из мотивов не начал набирать силу, буквально поглощая, вбирая в себя прочие. Этот мотив был чётким, твёрдым, сильным и холодным. Он пробирал до мурашек, создавал иллюзию, будто прыгаешь в Чёрное озеро под Рождество! Холодный, упорядоченный, в меру красивый и требующий безусловного подчинения, этот мотив точно кристаллизовал собой все остальные, увлекал, менял, подстраивал, и всё большая и большая часть симфонии присоединялась, становилась на него похожей…

Не все. Был один несогласный. Он напоминал самый первый мотив, он был одним из его порождений, изменчивым, многоликим, то печальным и медленным, почти фоновым, подобным стучащему под порывами ветра за окном дождю, то ярким и бодрым, но неизменно светлым. Пожалуй, у тебя была ассоциация этого мотива, даже — две. Джулия и Джинни. Эта, вторая, несогласная, песня противоречия была неизменно светлой — и когда была минорной, и когда мажорной.

Они столкнулись. Первый мотив, мотив порядка, тёмный и холодный, претендовал на бесконечную власть, и каждый малый мотив, каждая отдельная партия должны были в него влиться, измениться, подчиниться, стать частью, утратить индивидуальность! Это было… красиво. Он завораживал — первый мотив. Его чистота, тёмная, холодная, не была простой. Многогранная мелодия напоминала лёд и снег, кристаллизующийся из воды в миллионах чудесных форм. Первый мотив даровал смысл и понимание, точно приглашал: иди за мной, и я дам тебе настоящую власть! Он разрушал «я», соединял «я» в «мы», но делал это осмысленно и не до конца: будто огранял отдельные мотивы исключительно для того, чтобы они могли стать единым целым.

Второй мотив, светлый и тихий, никого не подчинял. Он оттенял. Он сочетался с каждым прочим мотивом, ничему не противореча, подхватывал и помогал. Он проникал всюду и везде, и в определённый момент все прочие партии и мелодии оказались либо подхвачены мотивом первым, либо солировали на фоне мотива второго. И тогда второй мотив стал громче.

Это была борьба, война, но она была невообразимо далека от войны обычной. Между двумя темами рождались диссонансы, но и они были прекрасны. На фоне двух мотивов рождались и исчезали новые, и ни один не мог одержать верх, потому что… потому что жизнь не может победить смерть, но смерти не дано победить жизнь? Первый мотив напоминал людей, возводящих свои бесконечные города, а второй — природу, которая, рано или поздно, прорастала сквозь слои маггловского асфальта, побеждала выдыхающиеся чары магов, зелёной порослью, птичьим криком, жужжаньем насекомых приветствовала новый рассвет на фоне руин, на фоне умирающего, пожирающего себя самого порядка…

Они столкнулись всерьёз. В какой-то момент ледяная песня бросила сохранять, начала буквально давить своей силой, своим авторитетом всё вокруг. И тогда же песнь тёплая вспыхнула жарким огнём. Лёд и пламя, свет и тьма, порядок и хаос — они столкнулись в бою, создавая единый контрапункт, не способные передавить друг друга, они переплелись… пока не растаял лёд. Первой весенней порослью, почти незаметно, маленькими шажками сперва одно, потом другое, третье, четвёртое отражение второго мотива затесалось в первый, не ломая, не рождая лишних диссонансов, но размывая, раздвигая, расширяя порядок, даря ему силы, но одновременно разрушая суть.

Но первый мотив не умер. Распадаясь, исчезая, растворяясь в общем хоре, он неожиданно стал его фоном, набирая новую силу, и ты вдруг понял, что это не только человечество, возводящее города, но и неумолимые законы вселенной — это тот порядок, что властвует над всяким хаосом, тот порядок, без которого даже хаос был бы невозможен. И этот порядок не может проиграть, пусть даже и не побеждает, но рано или поздно возьмёт своё. А второй мотив… он победил, но такова была его природа, что победа эта принадлежала множеству мотивов мельче, которые он поддержал, с которыми вместе распался, точно костёр, что рождает искры, которые создают новые костры.

Всё кончилось на полуноте, оборвалось, исчезло, стихло в белой дымке, оставив вас в тишине.

— «Жизнь» мэтра Фламеля, — тихо сказала Эбби.

— Он создал её через триста лет после своего главного шедевра — философского камня, — добавил Эшер. — Вернулся после долгого поиска вдохновения — и написал в один день. Мэтр Орландо говорил по поводу этой картины, что «некоторые тайны должны остаться тайнами» — и боле ничего.

Тем временем, белая дымка, подсвеченная — ты только сейчас это осознал — таинственным зелёным, отступила, уступила безграничному простору, рассеялась, не дав тебе толком осмыслить увиденное… И этот простор, вся его красота, рассветная, светло-жёлтая, на фоне которой кружились сверкающие энергии и материи, даже не изображающие, а моделирующие мироздание… Этот простор — ты невольно сжал руку Ханны — вызвал однозначные ассоциации. Вызвал полную уверенность, что автора следующей картины ты знаешь.

Могущественный чародей, не желающий уступать величайшему дракону. Человек, который гасил звёзды. Некогда повелитель не-смерти, но выбравший в итоге не-жизнь. Иномаг, перед чьей волей склонялись божества. Алхимик, сама фамилия которого, по словам Марка, символизировала творчество. Существо, которое столкнулось не просто с ушедшей, а с вернувшейся — и победило. Тот, кто некогда разделил саму иномагию на сферы, — Ивицер Творцев создал следующий шедевр. Воля его, творящая широкими мазками, разум его, величественно отмахивающийся от деталей и смотрящий в самую суть, присутствие его, слишком тёплое, живое — ты узнал бы их из миллиона.

Ивицер говорил с вами через эту картину. Его мыслеобразы были сплетены причудливо-гармоничной вязью. В отличие от остальных, от всех предыдущих творцов, он не разменивался на… художественность? Это было всё ещё творчество, но совершенно иное. В отличие от «Тайны», каждая частица стиха Ивицера несла прямой смысл, но порой столь головокружительно глубокий, что… По сравнению с «Явью», единственным украшением картины был сам стиль, внутренняя гармония значений, а не внешнее ощущение. «Перемены» были полны смысла, но субъективного — Ивицер же воссоздавал чёткую объективную картину, точно отрицая саму суть художественности… или иронизируя над ней? «Жизнь» была полна жизни, звуков, яркости, эмоций! — здесь лишь бесконечный золотой рассвет видели вы глазами. А не глазами…

Смысл переливался перед вами, дистиллированный, полный сущностей и связей, отношений и примеров. Это было знание, знание глубокое, знание, совмещающее и соотносящее между собой три… вещи? Явления? Процесса? Границы между понятиями стирались.

Вновь ты видел поглощающий миры хаос — оказывается, магию Ивицер объяснял частицей своего… произведения? Ты видел суть чудес, но видел и их форму. Видел их происхождение. Неведомо откуда, но Ивицер знал, как создавалось волшебство, точно стоял у Мерлина за спиной. Ты узнал, как сплетается магия с живым и неживым, обращаясь магическими созданиями и артефактами, видел, как из живого же сотворяются волшебные палочки, узнал о глубинном смысле резонанса палочки и её владельца, понял, почему именно палочка-жезл и каким образом…

…другая вещь была совсем иной, но в то же время глубинно близкой первой. Они были творениями одного человека — Мерлина, не просто иномага и алхимика, но и элементиста самой жизни. Ты узнал её сразу — изначальную эссенцию, что держала «в кармане» Ханна. Но ты никогда не думал, что… И как… Она была шедевром! Она была чем-то восхитительно тонким, удивительным балансом, но не присутствия, а отсутствия, балансом самих возможностей, потенциалов, а чтобы создать её, нужно было…

…третья вещь не была творением Мерлина. Но она определённо использовалась в творении его творений — в Ковчеге. Эту вещь создал сам Ивицер, и раньше ты не видел её вживую — лишь в воспоминаниях. Конверторы лучей Велисо. Они были прекрасны! Удивительно просты, но столь же и сложны, фундаментальны, касающиеся самой реальностности, чем-то невыразимым, созданным из частей, которым не было имени, фактически из чистых смыслов, воплощённых в бытие волей великого алхимика, его пониманием и далёкою мечтой. Безусловно, они были творением, сопоставимым и с изначальной эссенцией, и с жидкой Фаэр. Гениальность Ивицера была в том, как именно он создал конверторы, как расплёл обычную реальность и сплёл из её элементов (тех самых, которые воплощают чистые боги) нечто новое, ничем не жертвуя, кроме времени, как с помощью одного лишь понимания, столь глубокого понимания, что…

Ты понял всё во вспышке озарения. Это действительно было художественным произведением! Не объяснением, не учебником — отнюдь! Ивицер сделал это ювелирно, так же, как сплетал конверторы, так же Мерлин балансировал возможности и извлекал Чудо из чудесных компонентов и деяний. Ивицер недоговаривал. Он скрыл, обрезал, обкорнал полное знание, как, таким ровно способом, чтобы у вас и — ты уверен — даже у алхимиков уровня Фламеля не возникло полное понимание, каким же образом создать изначальную эссенцию, Фаэр или конверторы. Вы получили воистину основательное понимание, что такое эти три вещи, постигли их связи друг с другом, неочевидные соответствия и общие принципы, лежащие в их основании… но ни на йоту не приблизились к их созданию. Не было даже идей, как начать! Полное отсутствие деталей и избегание, казалось бы, очевидных аспектов превращало едва ли не готовый навык высшей алхимии, который смог бы принять каждый иномаг, в прекрасный, но бесполезный предмет искусства.

Потрясающе красиво — и потрясающе обидно. Смысл погас в вашем сознании, оставив болезненное ощущение недосказанности, пустоты, разочарования, бессилия, как будто само чудо выскользнуло из ладоней!

— «Чудеса» мэтра Творцева, — с ноткой восхищения назвала картину Эбби. — Мэтр Орландо отзывался об этой картине как об «очень красочном диссонансе» и добавлял, что в мэтре Творцеве пропадает гениальный художник.

— Ивицер Творцев нечасто заглядывает к нам в домен, — вздохнул Эшер. — Мы… не уверены, можно ли считать его одним из нас, но его вклад в искусство Разноцветья огромен. Всего три картины принадлежат его перу, и каждая — выдающаяся в своём роде. Тем приятней встретиться с его братом, — лёгкий поклон в сторону опешившего Марка, — и показать ему сторону Ивицера, о которой редко вспоминают.

— Я… спасибо? — нашёлся Марк.

— Вы видите больше многих, Марк Творцев, — глаза Эшера блеснули, точно два изумруда. — Будьте осторожней с этим пониманием.

Тот молча кивнул. Ты и прежде чувствовал, что Марк не так прост, каким кажется. Было в нём что-то особенное, как и в каждом из вас. Жёсткая энергия Джинни, твоя… твоё стремление к свободе, наивная инаковость Луны, тихий, глубокий омут Грэма, практичная эффективность Сэма, безграничная эмпатия Джулии, гибкая сила понимания Эллы — и Марк, кажущийся обычным не навыками, а скорее личностью. Конечно, обычным он не был — брат Ивицера априори необычен и ярок. Эту яркость ты пока не видел, но и знаком ты с Марком — чуть. Будет время увидеть, как направить его на твою… на вашу с Ханной пользу.

Жёлто-рассветное небо потемнело, пооранжевело и пропало во тьме. Не полной в этот раз: внизу угадывались очертания. Угадывалась — фигура. Призраками вы парили над ней — эта картина ненавязчиво контролировала ваше положение.

Фигура в плаще наощупь пробиралась сквозь каменистую равнину во мраке под небом, закрытым тучами. Бедный человек — уверенность, что это человек, транслировал автор картины — спотыкался и падал, а потом и вовсе упал в яму… умер. Всё? Не всё — вы услышали голос. Это был женский голос, смутно знакомый, дрожащий, усталый… однако уверенный.

— Мы были одни. Они ушли или погибли — Мерлин, Моргана, перворождённые, чистые божества, великие духи. Мы так и не узнали, что с ними сталось. Должно быть, кто-то умер, кто-то покинул нас путями иномагов… Они сгинули. Все. Впервые со своего рождения мы, люди, стали одиноки. Не было кому нас направлять, не было кому нас учить — мы остались сами по себе с осколками знаний великих, с их артефактами и смутным пониманием их помыслов. Мы умирали.

Картина плавно смещала точку зрения, демонстрируя мёртвых людей во мраке. Как же их было много! Одиночество и горестная обида на тех, кто оставил их во мраке. Боль. Страх. Сомнения. И нежелание сидеть на месте, жажда идти дальше, пробовать, спотыкаться, падать, подниматься, порою умирать… Ты видел, как они умирали — фигуры во мраке, мужественные, но слабые. Не все. Были и те, кто выживал.

— Они оставили нас. Мы остались без надежды на чужой свет, на чужие чудеса, на то, что нас спасут. Вы видели это, братья и сёстры. Многие из нас помнят — те, кто ещё здесь. Нас ввергли во тьму.

Вновь вы парили над медленно петляющей во мраке фигурой. Но вдруг фигура остановилась. Остановилась — и простёрла перед собой руку. Неуверенно, дрожащими пальцами сделала жест. Над ладонью зажёгся огонёк. Маленький оранжевый огонёк, не способный даже разогнать тьму.

— Прометей дал нам огонёк, — тихо сказала повествователь. — Мы были одни, но больше не во мраке.

Огонь над рукой разгорался, и вот уже фигура в тёмном плаще огляделась и с новой уверенностью пошла вперёд.

— Мы разожгли его, их пламя. Мы зажгли первые светочи. Мы отделили тьму от света.

Смутные тени, силуэты жуткие и определённо иные увидел ты на границе освещённого круга. Шугаясь их, постоянно оглядываясь, человек шёл вперёд.

— Мы увидели тьму, но и тьма увидела нас. Мы всегда помнили о терпеливом ожидании видящей тьмы. Мы боялись. Мы не остановились и не потушили пламя. Мы умирали.

Чёрные щупальца рывком высунулись из-за камней и утянули человека во мрак, потушив его огонь. Вновь картина показывала вам множество людей. Кто-то смог отогнать тьму огнём, кто-то — нет. Но вот два человека… приблизились друг к другу. Остановились, смотря на огни друг друга. Шагнули навстречу.

— Пора одиночества прошла. Мы нашли друг друга. Нас было мало — выживших, научившихся прятаться и не погасивших всё-таки огни. Мы были слабы. И тогда, когда первые из нас пошли по дороге вместе, всё изменилось.

Один за другим люди находили друг друга. Огни их соединялись, пока над равниной не зашагали тысячи людей с рукотворным солнцем над головой. Иногда мрак всё же ухватывал кого-то на краю света, однако чаще люди успевали прийти на помощь друг другу. Вспышкой ты понял, о ком говорил автор. Иномаги. Она говорит о вас — о тех, кто не остановился, кто, как ты, как Ханна, как Райс, как Фло жаждали большего, пусть даже не было уже «великих», чтобы научить!

— Мы идём по этой дороге вместе, братья и сёстры. Иномаги, волшебники, элементисты… Мы остались одни — одни во мраке открытого листа, одни перед ветром перемен. Теперь я спрашиваю вас, почему мы ещё живы и что должны делать, чтобы продолжать идти? Вы знаете ответ.

Да. Ты держал за руку Ханну. Ты знал ответ.

— Мы должны держаться вместе. Наше пламя тем ярче, чем больше нас. Мы творцы — те из нас, кого отыскало Разноцветье. Почему же мы замкнули наши границы? Почему же мы неизвестны для внешнего мира? Почему наш свет столь одинок? Вы знаете, о чём я вас прошу. Мы можем быть больше. И мы будем! Мы разделим свой свет с другими, как делили первые из нас, те, кто впервые набрели друг на друга в вечной тьме. Мы заставим воспылать его, как десятки тысяч солнц! И тогда мы станем чем-то большим. Все мы — и каждый по отдельности.

Эмоции и мысли пробегали перед твоим взором. Автор не поскупилась. Она вложила всё, что в ней было, весь огонь в это послание. Послание к единению, послание к открытости, послание против одиночества и против тьмы, какой она её видела. Это была и точная аналитика, и яркие чувства, и ощущение собственного бессилия… Ты смотрел на людей, соединяющих пламя воедино, и понимал её. В этом ваша сила — сила людей. В способности разделить груз друг с другом и способности светить вместе. Ты не один. И никогда не будешь.

— Мэтр Сивилла Трелони, — молвила Эбби, — была наречена Открывательницей Разноцветья. Одна из основательниц, она никогда не считалась одарённой художницей; она — талантливый организатор, одна из тех, кто собрал разрозненные кружки воедино, помог нам осознать себя как творческое общество.

— Это послание, — подхватил Эшер, — никогда не задумывалось как картина. По уровню исполнения оно и не тянет на неё, но здесь роль играет скорее… бесталанность мэтра Трелони, чем её нежелание. Она создавала это послание несколько лет. Упорный труд и искренность заменили творческую жилку и масштаб, присущий подлинным художникам. После этого послания мы начали открытые выступления и выставки во внешних мирах, а многие отправились искать учеников и подмастерий — не завлекать к нам уже состоявшихся творцов, как было раньше. Трелони удостоилась звания мэтра, после того как безымянный критик оценила её послание тем, что вставила шестым в эту коллекцию.

— Мэтр Орландо считает, что мэтр Трелони не менее художник, чем все мы, — добавила Эбби. — Только её творение — не картины, не зримые шедевры, а само Разноцветье — все мы как единое целое, и это послание символизирует не только вклад Трелони, но и само наше становление.

— Мы несём пламя своей души друг другу и зрителям, а не держим при себе, — улыбнулся Эшер. — Жаль, что мы поняли это слишком поздно… Как многие линии не успели с нами познакомиться? Скольких не успели забрать из гибнущего листа? Сколько будущих художников не вдохновилось нашими работами? Больше семи полотен вдохновлены «Посланием», а сколькие изображают мэтра Трелони — не счесть.

— Но есть люди, никогда не бывшие художниками, — с лёгкой отрешённостью сказала Эбби, пока картина растворялась во мраке, — которым посвящено больше картин. «Послание» Трелони привлекло к нам многих великих, которые ещё не оставили лист и Древо. Ивицер Творцев, Модрон и Моргана… Игнотус Певерелл. Но есть и те, кто никогда не бывал у нас, люди великие и полностью обделённые талантом художника.

— Трелони наглядно доказала, что создатели — не обязательно творцы, — картина рекомой окончательно исчезла. Эшер отпустил руку Эбби и уверен шагнул вперёд. — Пойдёмте. Последняя картина материальна.

Вы последовали за Эшером и Эбби. Вновь мрак, но на сей раз — не страшный, не плотный, а напоминающий скорее плотно задёрнутые шторы. Каждый ваш шаг заставлял эти шторы расходиться. Вдалеке показался свет. Вертикальная алая, слепяще-алая после сумрака полоска света становилась всё шире по мере приближения. И впрямь расходящиеся шторы!

Вы шли по чёрному, нескользкому, полному красных бликов камню навстречу величественному закату. Ваши шаги отдавались в тишине этого места долгим эхом и казались чем-то святотатственным. Это место принадлежало… тишине? Не совсем.

Темнота осталась позади. По чёрной дороге к закату, навстречу почти исчезнувшему за горизонтом солнцу — и закат этот дробился в плещущемся у подножия дороги океане. Ты оглянулся. Чёрная дорога уходила в бесконечность, а небо позади закрывали хмурые грозовые тучи. Вы шли и шли, навстречу алому сиянью и тёплому ветру, а с вами шли — другие.

Это были тени. Отпечатки, прошлое, ты уверен, каждого, кто здесь бывал. Они накладывались на эту дорогу и на вас, но не мешали, оставались — не-здесь. Ты видел художников. Они были разными — люди, полулюди и совсем не люди, высокие и низкие, по одному и группами шли они по этой дороге. Кто-то — молча, как вы, кто-то перешёптывался, кто-то громко обсуждал — вы не слышали конкретных слов. Эти видения напоминали ветер и волны — негромкие, не мешающие, лишь фиксирующие каждого, кто здесь проходил. Вас, ты уверен, тоже. Вы были последними… каждый, кто шёл к закату, был последним в своё время. Должно быть, здесь, среди призраков ушедшего, есть и создатели этого места, — первые из всех. У тебя не было идей, кто бы это мог быть.

Ты ощущал печаль, тихую, глубокую печаль, вложенную в сам воздух, и, наверное, любовь. Не любовь между мужчиной и женщиной, а любовь дружескую, оттого не менее, а более глубокую. Любовь одной родственной души к другой. Любовь, твёрдое желание и мягкое намерение вторгнуться в чужое одиночество — и поддержать. Всем собой выразить, что другой — не один. Не было ни имён, ни мыслей — только чувства, только печаль и любовь. Если послание Трелони адресовалось всем, каждому, то эти чувства были глубоко личными, с болью вложенными в море и закат. Ханна сильнее сжала твою ладонь, будто боялась, что это место вас разлучит.

Дорога завершалась. Вдалеке виднелась площадка и возвышение. Многие из теней замедляли шаг по мере приближения. Медленней, подстраиваясь под Эшера и Эбби, шли и вы. Вы остановились подле статуи, и ты вздрогнул, когда узнал. Кажется, она сейчас сойдёт с постамента, сбросит каменную корку, оживёт и…

Крылья, охваченные алым отсветом заката. Лицо сосредоточенное, но в то же время полное усталости. Она не была здесь в привычных богоуровневых одеждах, как тогда, в коридоре Хогвартса, где ты встретил её в первый раз. Хранящая была в гражданской, маггловской одежде. Она действительно где-то так ходила? Ты никогда не задумывался, как могла бы она выглядеть на отдыхе или просто — среди своих. Никогда не задумывался, что божество, предложившее тебе сделку, было, в том числе, и человеком. Но вот создатель этого места не просто задумывался — он сознательно отрицал всякую божественность. Он видел в Хранящей Время человека и исключительно его. Человека, который был безумно ему дорог.

Под постаментом была надпись. Вместе с тысячей теней смотрел на неё ты. Стихотворение на русском, понятное, усилиями автора, любому, кто прочтёт:

Последняя любовь. Последние надежды.

Финальная заря. Конечные сегменты.

Мозаика судьбы. Дороги и моменты.

Затянутая жизнь — Мёбиуса ленты.

Прощанья и концы. Сведённые в единый.

Последние дары. Последний вечер зимний.

Величия плоды. Несчастья и поминки.

Прекрасные миры. Подножки и заминки.

Мечтательные сны. Последние преграды.

Вне будущей весны. Лишь осени отрады.

Планы и узлы. Мгновенья перед смертью.

Буду или нет? Ответ — в лучах над Твердью.

Миллионы тысяч лет. Минули. Всё готово.

За мной — остался след. А впереди — лишь слово:

ь.

— Автор этого шедевра — Игнотус Певерелл, — молвила Эбби. — Первый человек, которому он показал эту картину, — его спутница, критик и искусствовед, составившая эту коллекцию. Когда она увидела стих, то немедленно разрушила стёрла первые буквы последнего слова, стёрла так надёжно, что ни один из реставраторов не смог восстановить, а сам Игнотус повелел считать это частью картины. Немало художников считает, что последнее слово — «жизнь», и что оно должно диссонировать со всей картиной и стихом в частности, а безымянный критик относится к Хранящей Время с неприязнью или враждой, в отличие от самого Игнотуса.

— Мэтр Орландо, многие другие критики и искусствоведы выступают против этой теории, — заметил нахмурившийся Эшер. — В отличие от тебя, я уверен, что это слово — «смерть». Вероятно, спутница Игнотуса разделяет его чувства к Хранящей, но отрицает его уверенность, что Хранящая погибнет или погибла. А я, признаться, этой уверенности рад.

— Не будем спорить, — качнула Эбби головой. — Ступайте за мной, — и шагнула прямо на океанские волны. — У нас осталось, — сверилась с часами, — совсем немного времени.

> будь Грэмом Фергюссоном

Вшестером оказались вы подле последнего из зданий: немного ошеломлённый произошедшим ты, ничего не успевшие понять Гарри и Гермиона, мистер-себе-на-уме Мойлин, Элла, сотворившая чудо, по сравнению с которым Чудеса Палочки меркли… и Джулия Сайнс, чудо живое и настоящее. С Гарри и Гермионой всё было хорошо, Мойлин выглядел невозмутимым и ничуть не изменившимся, Элла по-прежнему была недоступна твоей сфере, зато Джулия…

Твоя спасительница, лучерождённая, стала настолько… настолько… настолько лучерождённей, что и слов-то описать не было! Теней у неё было больше, чем у обычного человека, раз в сотню, а ещё она не то осознанно, не то полуосознанно управляла ими. Не стояла над событиями, как в Авалоне, но всё равно имела какие-то свои, новые, непонятные со временем взаимоотношения. Это в иносфере — в реальности же ты старался не останавливать на ней взгляд. Могло и затянуть.

Будто прочитав твои мысли (ты бы и этому не удивился!), Джу пригасила свет своих зорь. Подошла к красному сиянию аспекта, окружающему монументальное здание, напоминающее то ли храм, то ли чей-то мавзолей — насколько его можно было разглядеть сквозь красную пелену. Коснулась свечения ладонью и сорвала его, точно занавеску отдёрнув! Рефлекторно ускорив восприятие, успел заметить узор шестерёнок, символа твоего аспекта. Получается, Джулия теперь не только Сильф Сердца, но и — кто?

— Стражи хорошо сохранились, — предупредила Джу. — Будьте настороже.

— Может, объяснишь, что это за место? — только хмыкнул Гарри, направив палочку в чёрный проём единственного входа. Сейчас неведомый «храм» казался выточенным из одной большой кости — или множеством сросшихся скелетов фантастических тварей. Он не был угрожающим, не был и подавляющим. Ты чувствовал только сверхъестественный холод да тьму. Тьму, в которой тонули все тени до единой. Тьму — не пустоту и не Бездну: уже хорошо.

— Его назвали просто Кость, — медленно произнесла Джулия, с лёгкой опаской вглядываясь в темноту. — Насколько я знаю, этот храм некогда был частью Тихого Дома. Он был сердцем Дома, местом, которое однажды отыскал Ивицер. Вокруг Кости Ивицер создал город, который вырос в мир-цитадель. Я не знаю, кому посвящён этот храм, но это не одно существо или не существо вовсе. Когда Мерлин штурмовал Тихий Дом, именно за Кость шли самые жестокие бои. Некроармия буквально легла костьми, удерживая Кость. Здесь… — Джу поёжилась, — здесь творились страшные ритуалы. Не в храме — вокруг него. В храм входили только его стражи и высшие некромаги. Никому не было дозволено знать, что находится внутри. Когда армия Мерлина победила, лишь сам он вошёл внутрь. Он вышел обратно мрачным и бледным, приказал запечатать Кость всеми возможными средствами, отделить от Тихого Дома, уничтожить саму память о его существовании, спрятать, но ни в коем случае не убирать из листа. Он даже позволил Ивицеру восстановить и усилить стражей, помочь в сокрытии Кости — и дал свободу. Это всё, что я смогла понять.

— Основание Тихого Дома, — быстро произнесла Гермиона. — Источник его силы. Не уязвимое место, а секрет. Нельзя входить. Тайна. Запрет. Общий запрет, запрет для всех. Одно из оснований листа. Вместе с Истоком Реки и Первым Стражем? Уязвимость листа? Мы должны узнать!

— Осторожность, Гермиона, — напомнил Гарри возбудившейся подруге. — Даже Старшая Палочка — не панацея.

— Никаких Талисманов, — отрезал ты. — Пробуем сами. Сколько этих стражей?

— Не знаю, — пожала плечами та. — Некроманты полагались на небольшое количество хорошо обученных воинов для охраны сакральных мест, но что сделал Ивицер после поражения и что добавил Мерлин — я не вижу.

— Щиты? — переглянулся Гарри… с Мойлином. Почувствовал родственную душу?

— Щитов много не бывает, — ухмыльнулся тот. — Приступим!

Спустя двадцать минут вы вошли в Кость, обвешанные щитами, точно рождественская ёлка игрушками. Гарри и Мойлин накладывали защиты, а Гермиона и Элла помогали избежать конфликтов между классической магией и «странной» инфомагией Мойлина. Вы с Джулией внимательно наблюдали за входом, так и не заметив ничего угрожающего.

Внутри было холодно, и холод этот пробирал до костей, исходил точно изнутри вас, ненастоящий, нереальный, заставляющий сжимать зубы, чтобы ими не застучать. Щиты и холод точно находились в разных измерениях: магия, инфомагия, иномагия и чувства Джу не смогли найти источник хлада. Приходилось просто терпеть — Джулия, конечно, могла буквально пересилить холод своим теплом, но Гарри её остановил: некоторые карты лучше придержать в рукаве.

Освещая коридоры, узкие, но высокие настолько, что свет палочек терялся во мраке, вы исследовали сначала пространство около входа, составив карту. Никакой «пространственной нестабильности», как в лабиринте Ковчега, не было, время также текло, как ему положено. Временным чутьём ощущал ты стабильность, фундаментальность этого места — якорь, в шаге застывший от сверхякоря вроде Алатырь-Камня.

Это место походило на окрестности Велиры: Время было здесь так же сковано; однако сковано было и пространство. Возле Велиры всё казалось зыбким, изменчивым, ты помнил, как одним словом можно было поменять там окружение, как каждый из вас был в своей «реальности», пока Райс не собрал всех в одну. В храме же — ты уверен — такие повороты полностью откажут. Это место не признавало ни изменчивости времени, ни относительности пространства. Иномагия всё ещё работала, но только для вас самих, движущихся дымчатыми силуэтами на фоне костяных стен, кажется, видевших саму вечность.

Чем дальше ступали вы по коридорам, тем больше ты понимал, ухватывал интуицией. Мрак этого места не был вам чужд. Этот мрак был родом из тех времён, когда лист только распускался, а может быть, когда дрожала только Почка. Это было утро зимней ночи, что символизировала Джулия — после осени, которую тоже символизировала она — сейчас. Первородный, первозданный мрак, из которого вышло всё живое и в которое уходит всё по-настоящему мёртвое, и даже души, рано или поздно, закончат в нём цикл перерождения. Мрак этот не был враждебен, не был чужд, напротив, он был странным образом притягателен, как притягателен любой конец, — и отталкивающ, пугающ ровным счётом потому же. Страшно признавать, что частица этого мрака всегда была с каждым из вас, внутри каждого из вас — частица конца, частичка смертности, и никакой богоуровень, никакой луч, никакой воскрешающий камень это не отменят!

Твои спутники внимательно выслушали эти рассуждения. Гермиона тихо прокомментировала:

— Смертный хлад.

Ты понял, о чём она. Вы все поняли. Храм ничего не менял, лишь открывал глаза, помогал видеть то, что было в каждом из вас. Так же, как Ивицер ничего, по словам Инфуцора, не менял, а лишь помогал увидеть? Что те, что эти «глаза» ты бы с радостью держал закрытыми!

— Здесь творились великие дела, — после нескольких минут молчаливого, подавленного блуждания по Кости произнесла Джу. Каждое её слово слегка, но притупляло ощущение холода, делало мир чуть светлей. — Когда Мерлин открывал волшебство, он приходил к Истоку Реки. Когда он создавал магическую систему, то пришёл сюда. Когда Ивицер разделял иномагию на сферы, он делал это отсюда. Я думаю… я думаю, все Дары Смерти появились здесь.

— Мантия тоже? — заинтересовалась Элла. — То есть…

— Да, — мягко улыбнулась ей Джулия. — Игнотус Певерелл и его спутница поднялись сюда, чтобы преодолеть пределы. И когда Хранящая творила что-то большее, чем просто новую душу, она также приходила сюда. Эжак Су, великий иномаг, впервые открыл двери Библиотеки Судеб именно отсюда. Это место великих дел, но чуждое что лучерождённым, что чистым богам — основание листа, которое никогда не было ими тронуто, независимое, скрытое, тёмное…

Элле понадобилось ещё полчаса мучительных блужданий, чтобы разгадать закономерность лабиринта, и теперь она уверенно вела вас к центру. Когда коридор впервые расширился, когда вдали показался неясный свет, четыре фигуры, четыре сгустка мрака встали перед вами. Стражи.

От них не ощущалось ни тени внимания. У них не было теней. Они не были живыми существами, но не были и мёртвыми. Не были они естественными, однако и искусственными также не были. Они… просто были. Скелеты в чёрных плащах, безоружные на первый взгляд, безучастно, точно роботы шагнули к вам. Яркие лучи заклятий разорвали мрак, пламенем обрушились на скелетов… угасли. Инфомагия незримыми лезвиями ударила по чёрными фигурам… бессмысленно рассеялась.

Шаг за шагом приближались стражи, размеренно и неотвратимо, и живой, чистый свет Джулии бесполезно рассеивался, будто ему не было места рядом с ними. И все спешно выстраиваемые защиты, и касание твоего аспекта, и манипуляция Тенью от Конфигуратора Эллы — ничего не работало, стражи рассеивали, игнорировали просто всё! Даже Палочка, которую ты рискнул извлечь ради пробного Чуда — вместо превращения в воздух стражи только дрогнули, замерли на мгновенье! Что они такое? Как же с этим бороться?

— Дыхание пустоты, — вдруг озарило тебя. — Это дыхание пустоты, «античудо», ради которого Мерлин начал войну с Тихим Домом!

Стражи, точно услышав (ты не был уверен, могут ли они слышать, видят ли они вообще в привычном смысле), ускорились, и Гермиона едва успела уклониться от замаха ближайшего. Гарри принял удар другого стража лезвием меча Гриффиндора… и попросту отсёк противнику руку. Страж размеренно повернулся и отбросил Гарри ударом в живот целой руки.

— Мой выход, — хмыкнула Элла, поднимая упавший меч, пока вы пятились и пятились. — Я, конечно, — на выдохе она неуклюже, но быстро махнула мечом, и реликвия легендарного основателя Хогвартса с лёгкостью располовинила однорукого стража. Остальные синхронно повернулись к ней, — не умею фехтовать. Но! — и шагнула навстречу стражам.

Это был странный бой, который вы наблюдали со стороны, не в силах вмешаться. Стражи двигались идеально точно, размеренно, легко читали, предугадывали каждое движение Эллы… пока та резко не ускорялась. Она не владела мечом, но прекрасно владела инерцией тела, с каждым движением всё уверенней теснила стражей чистой скоростью. А ведь из всех вас она, должно быть, самая физически подготовленная! Играючи вращая мечом, Элла выглядела расслабленной и полностью уверенной в себе. Буквально минуты хватило ей приноровиться, после чего второй, третий, а затем и четвёртый страж погибли, так её и не коснувшись.

— Просто усиленное тело, — улыбнулась она, протягивая восстановившему дыхание Гарри меч. — Современная биоинженерия и никакой магии. Пойдём?

— Погоди, Эл, — Джулия наклонилась. Протянула руку к чёрными плащам — и тут же отдёрнула. — У тебя есть герметичный контейнер?

— Ты хочешь сказать, эти плащи…

— Дыхание пустоты, — подтвердила наклонившаяся к ним Гермиона. — Нужно взять. Пригодится.

Элла достала из капчалога металлический чемоданчик. К вашему и её удивлению, стоило ей протянуть руку к чёрному плащу, как тот чёрной струйкой потёк к ней.

— Я могу двигать их через эссенцию, но не менять, — задумчиво сказала Элла, собирая все плащи сгустками мрака в чемоданчик. — Спасибо Смотрителю, как знал, что нам понадобится хранилище, — закрыла чемоданчик, щёлкнула кнопку сбоку. Спрятала в капчалог. — Метафизическая изоляция. Магия должна снова работать.

Гарри немедленно зажёг «люмос» на пробу, а затем сжёг оставшиеся от стражей кости. Хорошая идея. Мало ли что ещё засунул в них Ивицер… если Ивицер. Ведь после него в храм приходил много кто, включая Хранящую. Был ли у них какой-нибудь пропуск, или каждый раз нужно было минуть этих существ? Ещё одна загадка прошлого, которую ты никогда не раскроешь…

Медленно и неспешно подходили вы ко свету в конце коридора, превратившегося в тоннель. Ваши шаги гулко отдавались в тишине, а свечение волшебных палочек казалось как никогда хрупким и иллюзорным. Это место подавляло. Знание, так небрежно выложенное Джулией, живое знание, не закопанное, как обычно, в толстых старых томах кривым почерком давно сгинувшего иномага…

Давление нарастало с каждым вашим шагом.

Непохоже на встречу с божеством. Не напоминало Утгард, давящий — да совсем не так. Не похоже это было и на скрытое, отдалённое величие Инфуцора, которого хватало, чтобы душу всмятку взбалтывать. Это не временное могущество Хранящей, тонкое и безусловно подчиняющее судьбы и воли, как бы ни пытались они сопротивляться, — паутина, подобная самой паутине, ощущаемая и до конца — не постижимая. Нет, всё не то. Давление Кости напоминало тиканье часов и плеск волн, вращение светил и безжалостный вердикт врача. Оно поддерживало, соединялось с ощущением смертного хлада в груди.

Гарри и Гермиона взялись за руки. Ты знал, что они в отношениях. Но даже ты узнал это далеко не сразу. Эти отношения были тихими, не тайными, а скорее никогда, ни разу не демонстрируемыми. Может быть, они никуда не торопились… Нет, конечно. Про себя ты думал, что они просто не видели в словосочетании «совместное будущее» именно второго слова. Это только в книгах самые жаркие романы случаются в войну, в эпоху перемен, когда людям хочется держаться друг друга, — в реальности бывает и иначе.

Давление, которое ощущалось, должно быть, самой душой, — безграничное осознание своей конечности, звуки тиканья Великого Механизма вселенной, спокойная, страшная неизбежность, — гасило саму волю. Только сейчас Гарри и Гермиона взялись за руки, вцепились друг за друга, чтобы просто ощутить, что рядом есть живой человек. Ты же… ты чувствовал, что не справишься один. Но Бет… Джулия сжала твою левую руку, сжала с силой, жаркой, горячей энергией. Правой рукой она тянула за собой Мойлина.

Элла Мэйдж шла первой. Ей было плохо, её не поддерживал никто, шаги её были одинаковыми, механическими… Но она не просила помощи. Она шла сама — девушка «просто биоинженерия и никакой магии». Ты вдруг понял, что она действительно была вашим лидером — единственным из всех игроков, кто мог сам, в одиночку пройти этот путь и вести за собой, несмотря ни на что.

Элла оглянулась. Бледное лицо и какая-то сумасшедшая уверенность в глазах, сейчас кажущихся совсем не человеческими. Не божественными, не волшебными, не иными — но какими? Чем-то едва уловимым она похожа была сейчас на Джулию и Сайика — вот только чем? Ты пересилил себя и кивнул Элле. Всё в порядке. Вы справитесь. Она нахмурилась, но в ответ — кивнула.

…Спустя долгие секунды вышли на… свет? За широкими костяными вратами, распахнутыми кем-то до вас, оказалась небольшая площадка над чёрным морем. Морем? Нет! Это и было то «дыхание пустоты»! Бескрайний океан «дыхания», по которому лишь изредка шла рябь, безразлично отражал светло-серые небеса Кости. Чёрное зеркало!

Секундой позже ты осознал разницу. Нет, дыханием это не было, а вот его истоком, главным компонентом — могло быть. Ваши палочки не погасли. Парочка накинутых после боя щитов была в порядке. В то же время взлететь, что инфомагией, что на метле, что иномагически над этим морем — не получится. Но уже аспект Времени с трудом, но подчинялся. Скорей всего, сработает и Палочка. Ты не чувствовал себя здесь беззащитным, как перед стражами до этого. Если бы не давление, заставляющее сердце бессмысленно трепетать, как перед скорой смертью, ты бы даже почувствовал интерес.

Вдалеке над «водой» замерли три фигуры: слева в бордовой мантии, справа в белой, а посредине — в чёрной. Глубокие капюшоны, удалённость и одеяния не позволяли понять, кто это такие. Четвёртая фигура замерла — также в воздухе — преклонившей колена перед фигурой белой. Судя по телосложению, это был мужчина. Он единственный отреагировал на вас. Встал, развернулся и замер, направив на вас острие длинного меча. Последний страж?

Вы переглянулись. Просто находиться в этом месте было невыносимо — а уж сражаться, да даже приблизиться к этим четырём…

— Я могу взять с собой только одного, — тихо сказала Элла.

Ты отпустил руку Джулии. Было… тяжело. Очень тяжело. Но вспомнив о том, ради чего ты здесь, нащупав едва заметное, но согревающее изнутри присутствие Инфуцора, противостоящее смертному хладу бессмертным жаром…

— Я справлюсь, — ответил и испытующему взгляду Эллы, и заботливой тревоге Джулии.

— Позаботься об остальных, Джу, — попросила Элла. — Не сдерживай себя.

Тепло взметнулось от хрупкой фигурки Джулии, захлестнуло вас шестерых… С трудом заставил ты себя подойти к краю этого тепла и взяться за холодную, уверенную руку Эллы у края площадки. Вместе сделали вы первый шаг. Чёрная жидкость, повинуясь воле Эллы, стала для вас твёрдой и прочной.

Медленно шли вы к четырём фигурам и, по мере приближения, разглядывали мечника. Это был не человек. Ты уже встречался с такими, как он. Что бы там Джу ни говорила, это был лучерождённый. Белые, густые, сверкающие, точно свежий снег, волосы. Чёрные глаза, в которых, кажется, можно было разглядеть бесчисленные звёзды. Почти белая кожа, кажущаяся кожей не то больного, не то трупа. Светло-серое, под стать небесам, одеяние. Сама Ночь встречала вас, а как подошли, холодно велела:

— Стойте! Живые люди. Волшебники. Иномаги. Сестра-лучерождённая, — ты был уверен, что эти слова слышали оставшиеся на площадке тоже.

— Принц Зимней Ночи, — столь же прохладно ответствовала Джу, оказавшись рядом с вами, не переставая быть и возле остальных. Если на площадке её присутствие было согревающим и исцеляющим, то сейчас рядом с вами стояла совсем другая Джу. В тёмно-синем платье, со серебряным венцом, статью она напоминала… ну конечно!

— Королева Зорь и Надежд, — молвил Принц, опуская меч. — Зачем ты прибыла сюда? Это место не было создано для нас.

— Но ты здесь, — резонно возразила Джу.

— Я охраняю Кость, — ответствовал Принц. — Великая Королева, — ты не сомневался, что он имеет в виду фигуру в белой мантии, — взяла меня на службу. Две сотни и одно существо уничтожил я. Никто не вправе встать между мной и грядущей ночью! Даже ты, сестра. Лист будет уничтожен.

— Лист пал, — улыбнулась Джу. Принц Зимней Ночи нахмурился. — Твоя служба здесь завершена. Лист уничтожен раз и навсегда. Ты свободен.

— Это правда, — склонил он голову. — Благодарю за радостные вести. Немедленно я должен отправиться во тьму. У Великой Королевы есть немало дел, которые могу исполнить только я. Но прежде, чем уйду, позволь узнать, зачем ты прибыла сюда с эскортом? Ныне Кость не имеет собственного смысла.

— Кость хранит тайны ИМ-листа, пусть самого его и нет, — беззаботно пожала Джу плечами.

— Это так, — удовлетворился Принц ответом. — Удачи в их разгадке, сестра.

Он направился к выходу, спокойно, удовлетворённо… Ты не смог различить движение Джу. Всего одно касание, и Принц Зимней Ночи осел в беспамятстве. Джу-рядом-с-вами растворилась вместе с Принцем на руках, шепнув напоследок:

— Я позабочусь, чтобы его больше не увидели в сеансе.

Вы с Эллой остались вдвоём. Подошли к трём безмолвным фигурам. Не дождавшись никакой реакции, ты сказал первым:

— Кто вы?

— Мера, — ответила фигура посредине. Голос её был безликим, не мужским, не женским, не холодным и не тёплым — никаким. — Весы. Начала. Столпы основания. Ответы на вопросы.

— Вы здесь для того, чтобы совершить сделку, — не спрашивала, а утверждала фигура в красном. Это был мужчина. Его голос, тёплый, мелодичный и, вместе с тем, хриплый, двойственностью напомнил тебе Януса. — Последнюю из сделок, что дозволено было мне свершить.

— Объясни, — бросила ему в лицо Элла.

— Некогда Ивицер Творцев стоял передо мной, — тебе почудилась тонкая улыбка за тёмно-красным капюшоном. — Некогда Мерлин приходил ко мне. Некогда Игнотус Певерелл и Хранящая Время приходили сюда — вместе и по отдельности. Десятки людей просили и получали. Страж листа был первым из просителей. Вы — последние из них. Кто-то желал изменить миропорядок, но миропорядка боле нет. Вы можете просить лишь для себя. Чего вы желаете и какую жертву готовы принести?

— Сначала скажи, кто ты такой, — Элла гнула свою линию. — Кто вы такие, что это за место? Пока мы не узнаем правил, то не будет никаких сделок.

— В конце концов, равновесие между деловым и отвлечённым разговором также может быть соблюдено, — пожал плечами человек в красном. — Ты уже сталкивалось с чистыми богами, творение. Эти существа представляют собой систему саморегуляции листьев, основанную на ослаблении опасных направлений эволюции. У них нет воли, но есть разум и существование. Мы представляем собой иную систему саморегуляции, вернее, активную её часть, основанную на том, что ты называешь истиной. У нас нет ни воли, ни бытия. Ты разговариваешь с иллюзией, интерфейсом, оформленным для взаимодействия с первым стражем. Каждый из нас представляет собой расширение закона в истину высшего порядка, не предельную, но достаточно далёкую от простых конечных физик. Понятно ли тебе, дитя? — «творение», «дитя»? На что он намекает, обращаясь так к Элле? У тебя было безумное предположение, но уточнять, спрашивать у Эллы было бы… слишком неудобно.

— То есть, ты — своего рода искусственный интеллект, работающий на платформе… самоизменения законов физики? — аккуратно сформулировала Элла.

— Я — процесс самоуточнения ордополя, если хочешь, — хмыкнул мужчина. — Вы желаете знать, что я за процесс. Симметрии означают сохранение, Элла. Каждая крупица личной силы должна быть оплачена, Грэм. Длительное существование системы означает относительный гомеостаз её частей и окружающей среды, Элла. Жертва Сирени вернула жизнь Фло, Грэм. Они говорили со мной. Хранящая разговаривала об условиях существования полноценной реальности, и ты читала её заметки, Элла. Сирень отдавала и брала взамен, пока не отдала себя всю и не обратила саму смерть, Грэм. Что я такое?

— Равновесие, — почти прошептал ты. — Ты — Принцип Равновесия!

— Не сам он, — развёл он руками в широких рукавах. — Я — конкретная манифестация, предназначенная для регуляции листа, но некогда я был связан с манифестациями более высокого уровня. Хранящая называла меня Дьяволом, Грэм, потому что сделка — моя суть. Ты можешь звать меня так же.

— Я… понимаю, — наморщила лоб Элла. — Если ты — Дьявол, то посредине — Мрачный Жнец? Что такое Смерть?

— Нет нужды объяснять, — хмыкнул «Дьявол». — Ты догадываешься, Грэм же знает. Смерть — это пределы и границы, и Смерть — старшее из нас. В обычных листьях нет необходимости в прямых воплощениях Смерти, но цена была заплачена. Лист был открыт, наизнанку вывернут, и граница листа обратилась Костью. Открытость была уравновешена псевдоразумным контролем над достраиванием ордополя в критических областях. Три Принципа были воплощены. Я — Равновесие, Смерть — разделённость… — пауза, едва заметное движение с сторону третьей фигуры.

— Хранящая звала меня Снежной Королевой, — женский голос, холодный, точно сам смертный хлад, глубокий и завораживающий был у третьей фигуры. — Ты могла бы звать меня ростом энтропии, Элла. Всё рано или поздно завершается, и каждая сделка, цепочка сделок, — движение в сторону Дьявола, — несправедлива по итогу. Все проигрывают рано или поздно, круговорот душ завершается, и лист разрушается, ветшает, срывается и исчезает в вечной тьме. Но ты, — «Снежная Королева» перевела взгляд святящихся ярко-синих глаз — единственного, что было видно из-под капюшона, — на Эллу, — мне неподвластна. Была заключена сделка, к участию в которой меня не допустили. Сделка, прикрытая Мантией. Всякая тайна рано или поздно становится явной. Ты — результат этой сделки, потенциал, сотворённый из пустоты. Будь моя миссия не исполнена, я бы уничтожила тебя, творение. Листа больше нет, поэтому ты будешь жить.

— Что ты поручила Принцу Зимней Ночи? — спросил её. Значит, вот как выглядит воплощение того, что любой иномаг рано или поздно ошибётся и уйдёт. Жертвы, которые того не стоят, старания, обречённые быть бесполезными, бессмертие, которое только мнимо… Смертный хлад — это и есть она. А Элла, получается, выдерживает его, потому что…

— Лишь то, что он услышал сам в моих словах, — пожала она плечами. — Он говорил о бесконечном разрушении и вечной тьме. Я лишь отвечала на его вопросы, и их формулировка не оставляла ему шанса не убедиться в собственных стремленьях. Лучерождённым не место здесь, и Принц Зимней Ночи обманул себя сам, явившись ко мне для разговора.

— Предоставленный игрокам выбор, — неожиданно заговорила фигура в чёрном — Смерть. — Сохранённая Кость. Дальнейшее использование манифестаций. Общеизвестная польза Равновесия. Известная творенью, — кивок в сторону Эллы, — польза Разрушения, — Смерть смотрела прямо на Эллу, и ей было явно не по себе. В смысле, больше не по себе, чем до этого!

— А твоя польза? — спросила она. — Что ты такое? Я не понимаю?

— Непостижимость существам смертного облика и смертного разума, — безразличные, бездушные слова Смерти казались не утверждением, а приговором. — Бытие ранее света и тьмы, пустоты и полноты — единое, вечное и нераздельное. То, что прежде Леса, прежде Тверди и Солнца. Мысли Эроса о воплощении сего. Вера Инфуцора о Нелуне, возвращающей в предвечное единство. Утвержденье Януса о самовоплощении начала и завершения. Желанье Джулии верить в воплощение собой закатов и рассветов. Ложь, — это слово будто повисло в воздухе, веское и равнодушное. — Формальное значение слова Дао. Отсутствующее понимание. Не происходившие медитации, удалённость от недвойственности. Удалённость сей недвойственности от первичной силы. Более глубокое отрицание первичной силой границ любой природы. Отсутствие понимания первичной силы и Принципа в основании меня. Глубинная причинная связь данных непониманий. Вопрос о противоположности Дао. Вопрос о противоположности изначальным силам. Вопрос о делителе на аспекты, виды, формы и стороны. Вопрос о создателе границ и частей, о разрешителе называния и указания, дозволителе установления и применения. Сей принцип, являющийся более многообразным, чем любая предельная истина. Связь этой многообразности и отсутствия конечного объяснения при помощи манипуляций словами, символами, выразительной силой конечных и неконечных знаковых систем. Причина — Принцип как возможность и возможность возможности существования символов, систем и языков.

— У Дао не может быть противоположности? — неуверенно сказала Элла. Ты был с ней согласен и не согласен одновременно, но не стал вмешиваться. — Дао не может существовать?

— Отсутствие понимания, — даже не констатировал, а припечатал Мрачный Жнец. — Чтение строк, писанных людьми, анализ, однако несоотнесение с моделями внутри себя. Создание новых моделей, вывод метамоделей, проведение их анализа и синтеза, но отсутствие истинного понимания. Оковы конечности. Границы собственного разума. Искра внутри, что не раздута, как причина непонимания Дао и его противоположности. Мысли другого, — Смерть повернулась к тебе. Ни глаз, ни лица не было видно из-под капюшона. На тебя словно смотрела сама тьма — ничего иномагического, просто… бр-р-р! — о большем понимании. Ложь. Наличие Бездны как отсутствие отрицания Принципа, простирающегося вовне и внутри всех бездн. Бездна и деление по степени реальности — порождение Принципа, стоящего за мной. Принцип — майя, однако абсолютная, безотносительная истина в той же мере.

— Если твой Принцип есть везде, то ты предлагаешь нам конкретную интерпретацию, так? — уточнила Элла, с явным трудом выбравшаяся из «аналитического транса». Как она вообще умудрилась в него упасть — здесь, под таким давлением? Ты порой заставлял себя думать, мыслить усилием воли — а она… — Чем она лучше той, которая… появится по умолчанию?

— Хороший вопрос, — тебе почудилась улыбка за капюшоном. Вместе с тем ты был полностью уверен, что никакого «тела» у Смерти нет. — Мой путь как единственный из множества среди листьев и Деревьев, теснейшим образом связанный с путём Хранящей Время. Синергичность её пониманию младших Принципов. Равновесие, — кивок в правую сторону, — Разрушение, — кивок в левую. — Факт, доступный пониманию Эллы Мэйдж в данном участке пространства-времени.

Пауза. Сгустившаяся тишина.

— Мы отказываемся от тебя, — вдруг ответила Элла. — Человек — это нечто, что должно превзойти. Хранящая хочет не сохранения, а трансформации. Но… — повернулась к тебе, и ты понял, что имеется в виду. — Как считаешь?

— В конце концов, это их наследие, — нашёл в себе силы подумать и согласиться. — Думаю, Лилит не будет рада.

— Элрик и Гагана согласятся — этого достаточно. Только сначала… — развернулась обратно к безразлично зависшим фигурам. Обратилась к Дьяволу: — Мы бы хотели, чтобы ты помог нам провести сделку.

— Тогда ритуал должен быть проведён здесь, — он определённо не читал ваши мысли, но откуда именно знал, что подразумевается? Что-то, похожее на знание Джулии? — И он должен быть проведён в ноосфере.

— Ну а это, — прищурилась Элла, — задача, которую легко решить.

> Будь Джинни Уизли

На удивление, ты не чувствовала ни капли усталости, когда первой шагнула на волны следом за Эбби. Твоё чувство Жизни не ощущало особой усталости и во всех остальных. Похоже, Том был прав: Джу не зря выбрала именно вас и не дала ни минутки отдыха. Её аура и это место восстановили вам силы, и физические, и эмоциональные, всего за семь «картин». Картины… Было о чём подумать.

Море растворилось позади, а вы очутились, пройдя сквозь едва ощутимое сопряжение отражений, в небольшом зале, обставленном диванами да креслами. Вместо потолка, как в Большом зале, было чистое небо — небо ночное, с удивительно яркими, близкими звёздами. Мягкий жёлтый свет нескольких ночников создавал приятный полумрак: одновременно уютно и простор над головой.

— Зал Северных звёзд, — Эбби представила вам это место. — Линия реальности слабо зависима от остального Разноцветья: вы можете отдыхать и размышлять не меньше года. Дверь, — она указала на одну из четырёх, — выведет в обеденную залу в одно и то же время, — с этими словами она ещё раз посмотрела на часы — и растворилась в воздухе.

— Люблю медитировать здесь, в тишине и покое, — молвил Эшер. — Никуда вас не торопим, но, — подмигнул, — если проголодались, то ступайте сразу! Никаких серьёзных разговоров на голодный желудок, — растворился тоже, но не целиком, а по частям: последней исчезла улыбка, напомнив Тома в том сумасшедшем доме, каким был раньше твой внутренний мир. Эшер и Эбби… нет уж, хватит с тебя аналогий!

Как-то само собой получилось, что вы расселись парами: Энтони и Ханна, Дамблдор и Джулия, Марк и Джу — и вы с Томом заняли отдельный уголок. Том, уже научившийся у Дамблдора из «формы» спрайта превращаться во вполне нормального человека, выглядел… возбуждённым. Вы молча кивнули друг другу — о последней картине говорить не хотелось. Думать тоже.

— Знаешь, я ведь читал о них, — негромко рассказывал он тебе, — о Художниках. Они даже давали представление в Хогвартсе, Райс брал нас на небольшую часть. Там были не Картины, — очевидно, под Картинами с заглавной буквы он подразумевал то, что вы увидели в этой… галерее? — но всё равно красиво. Один из художников обратил на меня внимание, Райс стёр его внешность и имя, но он был очень убедительным. Я потом отлёживался в лазарете, отпаивался зельями безразличия… Если бы не этот случай, захотел бы стать одним из них. Уверен, Волдеморт, когда собирал знания по соседним линиям, шугался от художников как от дементоров, — ухмыльнулся Том. — Сильные, свободные, не желающие власти, а значит, априори непонятные…

— Было бы интересно посмотреть на остальные картины, — задумчиво ответила ты. Воображение буксовало: какие ещё чудеса могли быть в Разноцветье? Должно быть, не меньшие, чем у Морганы-Модрон: она была здесь лишь одной из многих. А была ли когда-нибудь художником Тёмная Луна? Ей бы подошло. Или она слишком практичная для этого? — И опасно, — вздохнула. — Не смогла прощупать их. А ты?

— Даже лезть в лабиринт не стал, — честно признался Том. — Тут не то что Грэм — тут и Хильда ногу бы сломала. Издали, — он нахмурился, пытаясь сформулировать, — Эбби мне не понравилась. У нас одна сфера, и она… неправильная. Очень тёмный отпечаток, как будто она проклята, как будто специально собирала в свою тень несчастья и неудачи, да только где её неудачливость?

— Эшер показался мне опасней, — хмыкнула ты. — Зеркальщик, похож на Фло и не похож, глубокий, как она… Больше не скажу. Как и ты, ближе не полезла. Если мы вообще видели не то, что они хотели показать — художники. И, знаешь, — ты понизила тон, — я не понимаю.

— Чего? — прищурился Том, криво улыбнувшись, как будто это могло тебя поддержать. Не могло — но поддерживало. Загадка!

— Ладно Моргана, но как они все… — замолчала, коснувшись пустоты в груди, глубокой, бесконечной тьмы, с которой не могла сравниться никакая картина, будь она Картина хоть в квадрате! — Как они творят? Они же иномаги сильнее, чем мы! Как у них хватает сил, желаний?

— Иномаги — разные, — пожал плечами Том. — Луну хоть вспомни! Как, могла бы стать одной из них?

— Ещё как! — представить себе Луну, рисующую что-то вроде второй Картины, «Яви», кистью с саму Луну размером, — легче лёгкого. Где теперь Луна? Быстрее бы Элиза с ней вернулась! — Думаешь, они все — как Луна?

— Или светлая, или Тёмная, — кивнул Том. — Так что не провоцируй их и… Луны на нашей стороне. Может, кто из них захочет помочь?

— Кто-то вроде Эшера б не помешал. Пойдём и спросим? — похоже, вы остались одни: все остальные уже вышли, не стали затягивать. Ты их понимала: тянущее чувство в животе намекало, как давно не ела. Интересно, Тому теперь нужно есть или совсем не обязательно?

Вы толкнули дверь и оказались в таком же маленьком зале, что и Северных звёзд. Простые деревянные стены, пол и потолок, ни одного украшения — совсем не этого ждёшь от «Торжественного Обеда» у Художников. Посредине стоял один большой круглый стол, сервированный и полный еды — от запахов слюнки потекли! Вы все действительно вышли одновременно, друг за другом. Стол с вашей стороны был пуст, ровно семь стульев ждали вас. С противоположной стороны — полон. Ты внимательно рассмотрела сидящих, ускорив себя с помощью импланта.

Слева направо: смутно знакомый пожилой волшебник, рогатый мужчина с неестественно вытянутым вверх черепом, Эбби, но без кроличьих ушей, а в строгом синем платье, следующая же… Севилла Трелони? Ты с трудом узнала её, кажущуюся едва ли не копией родной профессора Макгонагалл по стилю. Пятое место занимал Эшер всё с теми же кошачьими ушами и волосами, напоминающими шерсть, шестое… Локонс! Улыбающийся ослепительной улыбкой, он отсалютовал вам бокалом, и ты была уверена, что этот Локонс не чета твоему, из 3М-линии. Последнее место занимала молодая девушка со старыми, мудрыми глазами. Она была отражением, а оригинал — много выше. Фейри, Древняя фейри — если ты правильно поняла, что рассказала вам Джу во время… в не-время.

Ты вернула обычный темп восприятия, едва не пошатнувшись от слабости. Слишком часто пользовалась, нервная система не восстановилась, по мнению импланта! Нужно быть аккуратней. Пустила каплю Жизни внутрь себя — стало легче. С остальным справится отдых и аура Джу. Кстати о Джу!

Подчиняясь жесту, в который рекомая вложила целую команду, вы выстроились перед столом — ты оказалась предпоследней слева, справа — Том, слева — Марк. Джулия переглянулась с Трелони, очевидно, сидящей во главе стала. Та встала.

— Добро пожаловать на наш скромный обед, уважаемые гости, — лёгкий поклон. — Позвольте представить художников, которые развлекут вас сегодня. Николас Жизневидец, — крайний левый волшебник кивнул вам, смерив оценивающим взглядом. Николас? Вспомнила! Это же Николас Фламель — одна из его версий! Вот, значит, какой он вживую.

— Приветствуем гостеприимных хозяев, — в свою очередь откликнулась Джулия, прежде чем Трелони представила следующего художника. Похоже, они неведомым образом уже согласовали какой-то там ритуал, — Энтони Даффи, Наследник Страха и глава Гильдии рыбаков Хогвартса, — представила она крайнего справа среди вас. Энтони поклонился по всем правилам этикета и занял место напротив Фламеля, повинуясь даже не жесту, а взгляду Джу.

— Крампус, Рисующий Кровью, — рогатый привстал и жутковато, на треть Темнушки, улыбнулся. Неплох, но ему есть куда стремиться! На треть Темнушки ты и сама умеешь, а если выпустишь Королеву, что внутри, то и в пол-Луны испугаешь.

— Ханна Аббот, главный секретарь Гильдии рыбаков, — Ханна коротко кивнула, не сводя с Крампуса взгляда, села напротив него.

— Эбби Катастрофа, — Эбби широко улыбнулась, и вроде бы в этой улыбке не было ничего сверхъестественного… Она была хуже улыбки Крампуса. Ты передумала: Эбби была опасней Эшера, и намного.

— Альбус Дамблдор, свободный волшебник, — Дамблдор встретился с Эбби взглядом. Тонко улыбнулся и сел напротив. Если ты правильно поняла, то Локонс — тебе, Эшер — Тому? Интересно, в чём задумка?

— Сивилла Трелони, Хранящая Сердце, — отточенный поклон.

Как только она сказала последнее слово, ты увидела его. Увидела Сердце. Незаметная до этого, её голову охватывала тонкая золотая диадема с камнем… нет, скорее Камнем посредине. Не нужно было иномагии, чтобы понять его суть — она бросалась в глаза, не скрывалась, и ты намеренно прикрыла духовные «глаза», просто чтобы не ослепнуть. Великий Кристалл Сердца сиял на челе Трелони, и трое художников с видимым интересом посмотрели на Сивиллу: Крампус, Фламель и Локонс. Скрывала до этого Кристалл?

— Джулия Сайнс, Королева Зорь и Надежд, — представилась Джу, на секунду приоткрывшись. Ты полностью «выключила» тонкое зрение — не хватало ещё упасть на пол, затерявшись в отраженьях! Джулия не села, равно как и Трелони — они продолжили ритуал:

— Эшер, Первый Противоречист, — тот беззаботно встал и отвесил глубокий неаккуратный поклон.

— Томас Риддл, свободный волшебник, — Том полностью отзеркалил поклон Эшера и занял место напротив. Ты уловила тень неудовольствия через вашу связь.

— Гилдерой Мифотворец, — ты непроизвольно поморщилась на улыбку Локонса. К счастью, он обошёлся простым поклоном.

— Джинни Уизли, Разбойница Жизни, — ты лишь кивнула, сев напротив. Может быть, этот Локонс получше предыдущих: инстинктивно ты чуяла в нём силу, и Вострый Нож задрожал в душе, готовый столкнуться с этой силой и сломить её.

— Виола Смыслопевица, — Древняя фейри лишь окинула вас взглядом. Скрытная особа.

— Марк Творцев, Паж Символа, — Марк неуверенно занял место напротив фейри. Не нравится тебе это всё…

Джулия села предпоследней, а последней — Трелони, пожелав всем приятного аппетита. Как и сказал Эшер, серьёзные разговоры и «развлечения» будут только после еды.

А еда была превосходной! Да, комната, может, и простенькая, но, наслаждаясь каждым кусочком, каждым глотком кулинарных чудес, ты ощущала себя не то гурманом, не то дегустатором. Странным образом доели вы все одновременно, а как только отложили вилки — тоже синхронно! — все остальные исчезли, кроме человека напротив — Гилдероя Локонса.

> Из всех восьми разговоров мы взглянем на разговор Альбуса Дамблдора

— Я полагал, что со мной будет разговаривать Николас, мой старый друг, — после недолгого молчания молвил Альбус, налюбовавшись Эбби, больше себя не скрывавшей.

Аура тревоги, ощущение близкой беды исходило от неё, тёмное, готовое поглотить любого, кого коснётся. Альбус не видел, сколько именно разрушений и смертей на счету у строгой на вид девушки, любящей посматривать на часы, — слишком много, сливались в единый угрожающий фон. За свою жизнь он сталкивался со множеством воинов и убийц, будь то волшебники, магглы, иномаги и элементисты. Ближе к ней был, пожалуй, другой его старый друг, а ныне недруг — Геллерт. Но он никогда не закреплял следы убийств в своей ауре, пусть и не скрывал — считал их платой, ценой, демонстрацией. Её же аура, дух, буквально пронизанный смертями, был своего рода шедевром. Не тем, которыми гордятся люди — а была ли она ещё человеком?

— Мэтру Фламелю есть о чём поговорить с мистером Даффи, — тонкая улыбка её в точности повторяла Альбусову, когда он садился за стол. Лишь усилием воли Альбус давил желание вскинуть палочку. Ощущение опасности от этой художницы превосходило таковое и от Тёмной Луны, и от Морриган тоже — не в последнюю очередь потому, что Морриган предпочитала себя скрывать, а не демонстрировать. — В молодости он был похож на мистера Даффи, так же стремился к бессмертию, не жалея сил… и жертв. Быть может, он сможет указать мистеру Даффи новый путь?

— Значит ли это, что каждый из нас в чём-то похож на художника напротив? — озвучил очевидное как вопрос.

— В прошлом или настоящем, да, — Эбби Катастрофа скатала вилку в руке в металлический шарик и закинула себе в рот. Проглотила? Он был уверен, что это не демонстрация, не показное. Напротив, показным было то, как вела она себя до этого; сейчас же Эбби полностью сбросила маску — Альбус столкнулся с художницей во всей её естественной красе. Он уже знал, какими могут быть рядовые художники. Помнится, даже Том Риддл…

Эбби сидела по правую руку от Трелони, распоряжающейся здесь. И в первую встречу он не посчитал её обычной провожатой, как и Эшера. Сейчас же был уверен, что из всех здесь, включая не особо скрывающегося Крампуса, именно она была гарантом безопасности, силой, которая утихомирит любого. — Маэстро Крампус многое может рассказать об искусстве убийства мисс Аббот; должно быть, занимательный, полный противоречий, будет у них разговор.

— Более противоречивый, чем разговор мистера Риддла с Первым Противоречистом? — а сам пытался понять, что же общего у него и Эбби. Она определённо не принадлежала ветви Хогвартса. Альбус никогда не слышал о ней, живой катастрофе, на чьей душе гибель миллионов людей, может, и десятков… цивилизаций. А ведь он знал и о Морриган, узнал её, пусть не сразу, несмотря на все усилия новых богов, прятавших тайны далёкого метапрошлого.

— О, это будет занимательный разговор о возвращении из небытия и цене возрождения, — улыбнулась она, точно какой-то шутке. — Мэтр Эшер некогда был рождён так же, как и мистер Риддл. Живое противоречие, он выгрызал себе бытие из небытия, лепил себе душу из пустоты, полуушедший, мёртвый, лишь тень, он вернулся и вернул себе человечность, воссоздав по кусочкам, не обращая внимания, что они слабо стыкуются друг с другом. Бывший отражением и тенью, мой верный враг и лучший друг, Эшер многое может рассказать Томасу, если мистер Риддл покажет себя хорошим слушателем.

— Сердце — то общее, что соединяет Джулию и Сивиллу, — предположил Альбус.

— Сердце — и Время, — подхватила Эбби, ничуть не стесняясь того, что он хотел узнать побольше. Похоже, ей доставляло удовольствие делиться информацией, как ему — её принимать и осмыслять, складывая частицы в разноцветную мозаику людей и жизней. — Джулия лишь недавно стала Королевой, только-только вступила в права той, кто хранит и продлевает Великий Цикл, а Сивилла Трелони, Хранящая Сердца Хогвартса и Разноцветья с Великим Кристаллом Сердца вместе, поделится с ней опытом и отдаст Кристалл. Должно быть, их диалог, полный предвосхищений и предсказаний, выглядит довольно интересно. К сожалению, у каждого из нас — свой разговор; никто: ни Джулия, ни Трелони, ни Виола — не заглянет в соседний.

— Смыслопевица — обязывающий титул, — заметил он. — Должно быть, она как фейри, живущая и творящая в ноосфере, покажет Марку пару полезных приёмов.

— Я думаю, — Эбби отпила неведомой иссиня-чёрной жидкости из бокала: не алкоголя, а чего-то крайне едкого, как нашёптывает чутьё алхимика, — что Виола расскажет Марку о Назывании. Она — одна из самых первых фейри, из тех, кто старше Морганы, тех, кто застал первотворение, когда не было ещё миров, а лист был лишь распускающейся почкой, а Первый Страж дирижировал оркестром чистых богов и лучерождённых. Она была свидетелем, как мирам были дарованы подлинные Имена; именно это предстоит Марку Творцеву — даровать Имя новосотворённому.

— Затрудняюсь предположить, что же общего у мэтра Локонса и мисс Уизли, — признался Альбус.

— Одна из пар — хранительницы и целительницы. Трелони и Сайнс. Три пары — созидатели. Даффи и Фламель, Эшер и Риддл, Виола и Творцев.

— Оставшиеся пары — разрушители, — продолжил он. — Крампус и Аббот — искусство убийства. Локонс и Уизли — искусство… боя?

— Два воина, одна молодая, лишь вставшая на этот путь, и другой, прославленный, сражающийся с чудовищами за гранью и чудовищами в человеческом обличье сотни и тысячи лет, превращающий каждое своё сражение в легенду, в миф, который сам же воспевает, вплетает в историю листа… — кивнула Эбби. — Воины поделятся друг с другом опытом, думаю, устроят учебный бой, как и полагается воинам. Но мы с тобой стоим над ними. Наши войны, — широкая улыбка, так похожая на улыбку Геллерта когда-то, — идут в сердцах и умах, в кабинетах и разговорах, ну а если до того дойдёт… — улыбка почти превратилась в оскал. Почти. Тонкая грань. — Мы дадим фору этим «воинам» и «убийцам». Ты, юный Дамблдор, ещё можешь отказаться от этого пути. Я вижу ты начал возвращение на Хогвартс. Восстанавливаешь влияние и связи, создаёшь новые. Хорошо. Если не откажешься, то однажды мы сможем столкнуться на одной доске, где клетками будут миры, а фигурами — народы. Это — искусство, достойное таких, как мы, вершина разрушения, точка, где оно обращается созиданием, место равновесия, незримого триумфа, — она смотрела серьёзно и видела насквозь.

— Хранящая Время была твоим кумиром? — осторожно предположил Альбус. Её аура, аура величайшего разрушителя, протаяла под мысленным взглядом, когда он ухватился, следуя спонтанному прозрению, за невидимую точку равновесия. Вывернул ауру и восприятие наизнанку, чтобы увидеть отметки творения, отметки бесчисленных народов и цивилизаций, которые появились по её воле, были рождены её выбором, развивались под её ответственностью.

— Нет, — качнула Эбби головой, и нотка грусти мелькнула на её лице. — Единственным кумиром, единственным учителем моим был тот, кто звался Эжак Су. Именно он научил меня величайшему искусству, прежде чем уйти. Его звал долг больший, чем я готова была принять. Я же осталась продолжать его дело, и тысячи империй распались и исчезли, тысячи миров никогда не пережили свой взлёт… миллионы войн так и не произошли. Прошлая метаэра была моей. Ивицер Творцев, друг моего учителя, отошёл от дел, и я подхватила его знамя. Как видишь, — едва заметная ухмылка, — была достаточно эффективна. Когда настало время, передала знамя Время Хранящей, а сама осталась здесь — критиком, наблюдателем, капельку творцом. Думаю, что заслужила небольшой отпуск.

Вот, значит, кто перед ним. Алхимик, алхимик-по-Фламелю, человек, вершащий дела листа, ученица того, кто открыл лист, должно быть, друг Ивицера, а может быть, соперница. В ней не было ни трещинки. Совершенный монолит, отточенный инструмент, душа, обращённая в оружие самой собой, искренняя, чистая, не утратившая сложность, легко сочетающая восприятие людей как пешек и людей как личностей, игравшая в шахматы мирами и принявшая всю тяжесть решений этой игры — принявшая демонстративно, выставляя напоказ. Ему не дано было коснуться её души по-настоящему, понять её — как и Ивицер, она была слишком стара, слишком сложна и многообразна. Но он мог запомнить это и не обманываться, принимая повёрнутую к нему грань — за целое.

— Ты собираешься участвовать в этой игре, — Эбби утверждала, не предполагала. — Участвовать как фигура, камушек на весах. Эта игра вне твоей категории, и очень хорошо, что ты это понимаешь. Интересно, сколько объяснила Краучу Модрон? — смешок. — Что же, Альбус Дамблдор, ты расскажешь мне, как хотел бы ребалансировать Хогвартс и к чему его привести. Если погибнешь, я сделаю это за тебя, так, как ты укажешь. Если выживешь, то встану рядом и покажу, как это сделала бы я. Даю слово.

— Благодарю, — от такой помощи не отказываются. Слово иномага такого класса — не шутка. Она решила за него, не оставив и иллюзии выбора… потому что знала, что он выберет. Видела насквозь. — И если ты не против…

— Разрушение, война, убийство, — протянула она. — Дам парочку уроков, сделаю камушек весомей, — в её руках появилась волшебная палочка, одновременно и не-палочка — старый добрый трюк, любимый Фло, но так и не покорившийся ему. — Слушай и смотри!

Взмах палочки перевернул реальность разговора, разделяя её на линии и части.