Иное (джен)

Стены тьмы расходятся перед ней и закрываются за её спиною. Она идёт вдоль памятников и картин. Иногда играет музыка, чаще грустная, реже — весёлая. Совсем редко — шедевральные композиции заставляют её замереть и грустно улыбнуться. Кажется, что она идёт между мирами, разделёнными изолирующей чернотой, целые эоны. Конечно, это не так. Она просто здесь уже была. Была слишком много раз, и воспоминания о прошлых прогулках, посещениях и торжественных церемониях дополняют настоящее, переполняют её память. Она продолжает идти.

— О, привет, дорогуша! — восклицает Вильгельм, когда входит в его секцию. Выглядит как живой, в конце концов, именно в таком виде он и хотел, чтобы его помнили. Живым, оптимистичным, «в расцвете сил». — Как делишки? Я тут, знаешь ли, пробую всё переустроить, как тебе?

Она оглядывается. Камни вновь поменяли расположение. Как и вода. Как и ветер с небом. То, что раньше было обыкновенным памятным Вильгельму пляжем, со временем превратилось в сюрреалистичную композицию. Не такую сюрреалистичную, как у соседа справа, зато меняющуюся со временем. Вильгельм был известен за умение из старых красок создавать нечто совершенно новое.

— В твоём духе, — отвечает, слабо улыбаясь.

— Слу-у-у-ушай, Воскрешающий камень там как, не встречался? Мне тут надоело! Хочу снова бороздить океаны фантазийных просторов! Может, поищешь для меня? Я расскажу тебе о своём самом секретном кладе, а в нём…

— И зачем я рассказала тебе о Камне? — вздыхает она. — Нет; извини, Вил. Просто… проведаю учителя.

— Ты же не веришь во всю эту муть? — нисколечко не расстраивается он. — А ходишь через мой мирок почаще всех. Если ходишь, то хоть подольше поболтай! Эжак не одобрил бы все эти грусти-шмусти!

— Ещё он пил чай без тортиков, — выдавливает из себя улыбку, проходя мимо Вила, корчившего из себя не то воздушного, не то водяного, не то какого-то штормового духа. — Прости, я… мне надо подумать.

— Думай, конечно, — водяные пучины и воздушные вихри расходятся, а камни выстраиваются в дорогу под ногами. Хорошо хоть не жёлтую. С Вила бы сталось надругаться над любой сказкой, какую только вспомнит. Вильгельм… как давно они познакомились? Она забыла. — Но и о Камушке не забывай!

— Я помню, — она проходит сквозь разделяющую тьму, вздыхая. — Я слишком много помню, — поднимает голову навстречу свету. — Ну привет, учитель.

Эжак Су невозмутимо смотрит на неё — статуя, сделанная буквально собственными руками. Максимально традиционная. Всё, на что она была согласна, — комплекс чар, ограничивающий ход времени. Смотрит в его глаза, в то, как она их помнила те самые «эоны назад». Слышит его голос — как живого. Вспоминает. А затем совсем уже привычно — столько раз бывала здесь! — уходит в свои мысли. Память об учителе помогает принимать решения, особенно — ключевые. И на неё никто не смотрит странно, что решать ходит на кладбище. Художники. У каждого — свои причуды.

Ей хватает всего лишь пяти минут, наполненных горестным сожалением, чтобы выбросить все мысли и просто смотреть на учителя. Не то настроение, чтобы думать и решать. Хочется или напиться, или кого-нибудь прикончить. Растоптать чью-нибудь гордость, как делал порою Локонс, художник и герой. Учитель предпочитал просто тихо «решить проблему». Лучший враг — отсутствующий. Если нет такого варианта или он дороговатым будет, то… ну, Сирень давала Эжаку парочку уроков. Как и он ей. Моргана — тоже. И ему, и ей. Моргана была где-то здесь — встретились на входе. Хочет посетить могилу, которую больше никогда и не увидит. Но Моргана будет биться. Биться за прошлое.

— А малыш Гилдерой прав, учитель, — вслух говорит она. — Как то бишь? Устами младенцев глаголет истина? Пойти набить кому-то морду — хорошая идея. Не говорю «прощай», — кивает статуе. — Говорю — до встречи. В этой жизни иль в иной.

Назад она идёт уверенным шагом. Неожиданно для себя останавливается у могилы Вильгельма:

— Эй, Вил.

— Ну что, развлечёшь, наконец, старого мертвеца какой-нибудь побасёнкой? — является он немедля.

— К тленным Камень. Пошли со мной. Есть одна идейка. Специально для тебя.

— Серьёзно? — он искренне удивлён. — И что, традиции…

— Пусть подотрутся своими традициями, — ухмыляется она, обращаясь к давно забытой части себя. — Жвачку не предлагаю, а вот придуркам задницы надрать — со мной?

— Хах! — громогласно смеётся он, извлекая огромный призрачный топор. — Чёрт бы тебя побрал, сестричка Эбби… ДАВНО ПОРА!