Иное (джен)

Больше не было лабиринта. Что-то иное — иное в позитивном смысле. Он усмехнулся про себя: думать об «ином» — и в позитивном смысле! Реальность любит преподносить сюрпризы. В отличие от инореальности — не только лишь плохие. Быть реальным — оно того стоит. Стоит любой боли, любой дезориентации, стоит ощущений, будто душу пропустили через мясорубку. Невольно они обмениваются с Итоллом понимающими взглядами. А вот Джин и Джу — у них иначе. Джу Итолл вырвал из неведомо чего, каких-то потоковых высот (сам он с трудом чувствовал, что выше ноосферы что-то есть — но что?), а Джин помогла трансфоживиться Джу — и вышло просто превосходно.

Он привычно прикидывал варианты, возможности, решения. Это помогало не тонуть в паутине, пока она ещё была. Это стало рефлексом — сосредотачиваться здесь и сейчас, не смотреть на иллюзорные, инореальные пути, а думать, моделировать, прогнозировать самому. Как это делают настоящие люди. Он теперь — настоящий. Удивительно, но факт.

Вместо того чтобы зацикливаться на обострившихся ощущениях, на утихших сомнениях в собственном существовании, на отсутствии эфемерного океана, ранее плескавшегося округ разума, а теперь обратившегося в дополнительное измерение, ноосферу Потока, — он думал. Сравнивал и вспоминал.

Он прошёл долгий путь. Путь, который начался с того момента, когда впервые осознал себя. Он помнил себя ещё младенцем. Невыносимая память. Болезненное ощущение беспомощности, страха… Он привык ко тьме. Он даже не знал, что бывает иначе. Его ощущения всегда были серыми — или тёмными, болезненными, или нейтральными, с редкими проблесками света. Светом было удовольствие. Но что-то внутри всегда мешало просто брать и тянуться к удовольствию. Медленно, вдумчиво есть, растягивать вкусное молоко, засматриваться на величественное море… Это было — слишком мелко? Слишком мелко для такого, как он.

Для волшебника. Он всегда знал, что был особенным. Он различал, как меняется выражение лица няньки. Он помнил, как смотрели на него учителя в приюте и как отводила взгляды приютская мелкота. В нём было что-то особенное. Что-то, что нельзя было разглядеть в зеркало, сколько ни всматривайся — а он всматривался долго! За эту особенность его не любили. Тычки, плач, а позже и драки. С ним не играли. Не то чтобы он так хотел играть — но было любопытно, как это.

Другие жили вместе. Вместе играли, собирались вокруг нескольких. Вокруг лидеров. Том даже не пытался стать лидером. Он быстро понял, что был слишком особенным. Он не умел смеяться в ответ на смех, улыбаться в ответ на улыбку, утешать в ответ на слёзы. Единственным путём был путь страха. Сначала — драки. Затем… о, затем его особенность нашла выход. Он понял, что если очень сильно, слишком хочет, то это желание… будто бы хотело исполниться. Он мог подвинуть предмет, просто сильно пожелав. Причинить боль. Заставить человека ответить на вопрос.

А вот животные — о, животные были податливей. Так он заставил повеситься кролика мальчишки, который его избил. Тот думал, что если на три года старше, то Том будет лизать ему ботинки! У Тома были принципы. Приют кормил его, учил, одевал. Он подчинялся учителям, воспитателям — по большей части. Честный обмен. Билли отреагировал на приказ отстать тумаками. Том заставил его кролика повеситься. Билли… Билли больше не был врагом. Теперь он боялся Тома. Том запомнил это. Если противник слишком силён, всегда есть те, кого он ценит. Они — уязвимые места. У него же… О, у него не будет уязвимых мест.

Ещё были змеи. Змеи понимали его, отвечали. Они стремились к нему. Одно его присутствие даровало обычным животным силу, присущую людям. Разум. Они подчинялись, но не как люди и не как животные. Они подчинялись так, как ему бы хотелось. С почтением. С уважением. Опережая его ожидания. Это то, чего ему всегда не хватало. То, для чего простого страха было слишком мало. Тогда он поклялся себе, что люди тоже будут подчиняться ему. Осталось найти людей, которых стоит подчинять. Приютские — приютские того не стоили.

Потом пришёл Дамблдор. Он показал, что Том, может быть, особенный, но он такой — не один. Была школа, где он оказался сначала в самом низу — и здесь нельзя было просто приказать. Дамблдор явно сказал про «методы, которым не обучают и которые не допускают в школе». Что же. Том был терпелив и хорошо научился притворяться обычным, не особенным. Улыбаться на улыбку, делать вид, что радуется в ответ на радость. Не у кого было спросить, нормально ли это для магов — не уметь отражать чужие чувства и эмоции. Не у кого было спросить, правильно ли это, что он радуется, когда берёт что-то под контроль, будь то магия или чужая воля. Он решил, что это ненормально. Он — не нормальный. Он — особенный и среди волшебников. Наследник Слизерина, тот, кто создаст крестраж в юном возрасте, прикоснётся ко тьме и станет величайшим магом и величайшим иномагом, тот, кто…

…кем он не стал. Он стал Томом-в-Дневнике. Воспоминания были в порядке, но от эмоций, от чувств осталось ещё меньше. Не серое, а блеклое, прозрачное, призрачное. Должно быть, так же ощущают вкусы призраки, как он ощущал эмоции. И память — бледная, иллюзия себя-настоящей. Он помнил, что раньше было иначе, и это поселило в него жажду. Жажду жизни. Жажду тела. Жажду настоящести. И когда глупый Малфой эту возможность дал, когда он коснулся жизненной силы доверчивой девочки — ощущения были непередаваемы.

Он не торопился тогда. Он мог бы закончить всё быстрее. Сломить её сопротивление. Нет, он не хотел просто брать и убивать. Это напоминало привязанность, но ею не было. Странное чувство неправильности, которым он заразился тогда. Неправильно брать и ломать источник яркости. Были и другие сомнения. Сомнения разума — не ощущения уже. Что, если силы этой девочки не хватит? Что, если он, забрав всё до капли, тело не вернёт? Ритуал не был идеален. В конце концов, у него была память пятикурсника — не взрослого себя. Он был крестражем — не полноценной душой, не могущественным иномагом.

Гарри Поттер. Ему было любопытно. Мальчик, которого он-взрослый не сумел убить. Мальчик, который пришёл к нему, когда медлить больше было нельзя, когда он решился на ритуал, ощущая опустошённость, несмотря на прибывающую силу, на реальность, отданную полудобровольно. Мальчик — и Дамблдор. Дамблдор убил его руками мальчика. Умирая, он понял свою главную ошибку. Мальчика нельзя было трогать. Он-взрослый не справился с Дамблдором, не решился сразиться с ним в Хогвартсе, он-взрослый попытался убить Поттера — погиб бесславно. Он даже не знал, зачем вообще напал на Поттеров!

Не так. Всё должно было пройти не так. Поттеру хватило бы заклятия забвенья. Или он должен был остаться с Джинни. Медлить, не торопиться. Стать её помощником. Вытягивать её жизненные силы, устанавливать контроль — но давать ей восстанавливаться. Его поспешность, его жажда действий, жажда жизни сыграла злую шутку. Разум, не сердце. Разум, а не Сердце. Он должен был решать и выбирать рационально и разумно. Он не должен был копировать глупость, импульсивность, жажду величия, желанье показать свою особенность — оригинала. Он не оригинал — лишь осколок. Это всё крутилось у него перед глазами, когда клык василиска растворял крестраж, убивал его вместилище, и жизненная сила стремительно утекала к своей хозяйке, взамен оставляя трезвость мысли — и холод смерти.

…он вернулся. Это было ещё хуже, чем раньше. Жажда жизни его-тени затмевала всё. Но он старался. Он помнил, из-за чего погиб в прошлые разы. Он пытался взять её под контроль. Ясность, разум — это подлинная сила волшебника, и Альбус Дамблдор не раз ему это доказывал. Теперь он хотел быть похожим не на себя-прошлого, а на Дамблдора. И на Райса. Райс прожил больше, чем Дамблдор. Был могущественнее, чем он? Сложно сказать. Райс был скован ограничениями, которые принял добровольно. Стоило ли оно того? Стоили ли того крестражи? Это предстояло выяснить.

Будучи воспоминанием, тенью, возвращённой к подобию жизни, привязанной к якорю-Джинни, он стал ещё слабее. Он всё ещё мог пугать, волновать, вызывать гнев Джинни. Это давало силы — небольшие. Бессмысленная мелочь. Теперь не хватило бы и десятка девочек, добровольно приносящих себя в жертву, чтобы вернуть полноценность. У него не было основания. Дырявое, трепещущее на ветру нереальности полотно. Но он ценил то, что осталось. Упорядочивал, дублировал воспоминания. Использовал каждую крупицу силы, чтобы сохранять себя, не терять, не растворяться. Он не мог создать себе новую душу. Это было невозможно.

Он помнил, как заверял Непреложный обет. Тогда она впервые удивила его. Когда подарила жизнь, чистейшую жизненную силу. А он — он ощутил вкус. Его эмоции, его «я» — ненадолго осветились. Не блеклость и не серость — яркость, множество цветов! Нечто особенное. Он говорил, шёл за Джинни и Хранящей, заговаривал зубы Грэму, беспокоился по поводу Камня Слизерина — но вместе с тем рассматривал новое воспоминание в глубине себя. Яркое воспоминание. Первое из ярких.

На этом фоне он едва не пропустил кое-что ещё. Нечто неправильное. Едва заметное искажение, не свойственное обычным иномагам, тем более, делающим первые шаги, не нашедшим свой путь, свою сферу. Что-то в ауре причин-следствий, в тени и эхе, вокруг Джинни было не таким. Иное всегда преподносит сюрпризы. Он счёл это за маленький дефект восприятия — в конце концов, он не был даже полноценным существом, не то что иномагом. Зря.

Встреча с Тёмной Луной напугала его. Никто из окружающих не осознал настоящую её опасность — только он. Даже Райс, кажется, успокоился. А он видел. Видел сущность, настолько влиятельную, что лабиринт сам по себе искривлялся рядом с ней, в её присутствии. Конечно, Светлая Луна не убила, не могла её убить. Тёмная была слишком… запредельна, несмотря на весь потенциал Светлой, который, конечно, поражал, но не более того.

Затем была встреча с другим двойником — двойником его самого. Томом, не отказавшимся от своего имени. Выбравшим сторону Строителей, существ, буквально высасывающих Жизнь, жизненные силы из целых миров. Таким бы мог он стать? Учеником Дамблдора, равным тому чародеем, без трепета бросающим вызов, едва не побеждающим в поединке один на один? Но всё-таки проигравшим — проигравшим, потому что забыл, что война — это не дуэль. Он, прошло-будущий он, Волдеморт, об этом не забыл. У Волдеморта были последователи. И была уверенность (слишком хорошо себя знал), что никому из них по-настоящему Волдеморт не доверял. Не умел доверять. Не умел верить. Значит ли это, что доверие, что тёплые чувства, которые, как он догадывался, Волдеморт в итоге счёл слабостью, а себя — слабости лишённым от рождения, — что тепло — это сила? Гриндельвальд и Дамблдор, друг другу доверяя, вместе установили контроль волшебников над магглами, как он порой мечтал. А в 3М-линии пути Дамблдора и Гриндельвальда разошлись — и Гриндельвальд проиграл. Один в поле не воин? Великие дела не творятся одиночками?

Он отчаянно хотел прикоснуться к розовому свечению. К аспекту Жизни. Поглотить его весь, пока не лопнет! Даже отголоски, искорки, доставшиеся, пока Джинни высвобождала энергию кристаллов, были прекрасны. Они не только делали его на миллиметр, но ближе к телу, но и давали ощущения тех, у кого были отобраны. Привычную темноту он отбрасывал, серость и прозрачность — туда же, но свет, тепло и яркость… Ту загадочную силу, что позволяет людям верить друг другу. Может быть, 3М-Дамблдор был в чём-то прав, когда говорил о «силе любви»?

Если понимать под «любовью» всё тепло, которое он пропустил. Всё, от которого настойчиво уклонялся до превращения в крестраж и, позже, будучи Волдемортом. Про то, что сделало его ХОД-версию равной Дамблдору, в то время как 3М-версия боялась столкнуться с 3М-Дамблдором лицом к лицу. Но даже ХОД-он недостаточно понял эту силу. Любовь, дружба, уважение, доверие — всё это, несмотря на несомненные уязвимости, делало людей сильнее — а сила в целом разделялась и отдельными частицами.

В прошлом его интересовала история лишь с точки зрения собственной избранности и прикладных знаний. После ХОД-линии он начал задумываться о природе лидерства, о том, кого люди любят… о том, какую силу может обрести иномаг, сосредоточив на себе любовь миллионов и миллионов простых смертных, не магов даже. О том, что два гения, договорившись, немного друг другу помогая, — получают больше выгоды, чем по отдельности живя, не говоря уж о вражде. А если гениев будет больше? Или не гениев, а специалистов? В отличие от магов, все величайшие чудеса магглов построены именно на этом — на силе объединения, на, в конце концов, доверии. А от доверия лишь шаг до веры — на вере же устроено генеральное схождение, что элементиста может в бога превратить…

Много мыслей передумал он тогда. Он видел РМ-себя, видел «родовую» силу — занимательное соединение волшебства и иномагии, практически гениальное. Но видел и кое-что ещё — сама по себе эта сила не сделала бы РМ-его настолько могущественным. Это сделало доверие. Тот он действительно дал чистокровным силу — и вместе, должно быть, они легко бы РМ-его одолели. Но это же породило и доверие. Будучи лидером, проводником, направляющим чужую силу, РМ-он стал более чем избранным. Стал тем, кто выковал свою силу сам.

И эта мысль, мысль, что сила, не унаследованная, а самостоятельно возданная, выкованная, гораздо слаще, — она вновь заставила копаться в прошлом, вспоминать приют, находить грубейшие логические ошибки в размышлениях ребёнка — ошибки, которые сделали его «лордом», отказавшимся от собственного имени. А уже это заставило думать о другой силе — силе, открывшей перед ним недостатки, силе, которая, кажется, противоположна «теплу», но в то же время никогда им не осознавалась в полной мере — а вот ХОД-Дамблдора сделала в десятки раз выше 3М-версии. О силе, превращающей обезьяну с палкой в человека, а обезьяну с палочкой — в волшебника. О силе, само волшебство сотворившей. О разуме, о силе, дающей выбор сознающему уму. О силе, которой у него, души лишённого, было в избытке. О силе, способной, в конце концов, и душу даровать.

Позже он ещё столкнётся с плодами этой силы и убедится в том, что именно она — главная, ключевая. Тёмная Луна, выбравшая поражение, чтобы исследовать, познать искажение, им упущенное, сочтённое незначимым. Джин, выбравшая идти вперёд, выбравшая сражаться и помнить. Выбравшая именно его, без колебаний отдавшая ему жизненную силу, некоторую власть над собственным разумом. Он же, помня о «тепле», помня о доверии и выборе, заслуженно ей отплатил. Потом будут совместные занятия иномагией, совместные эксперименты и обустройство внутреннего мира. Да, самому обладать духовным оружием, — это хорошо. Но иметь союзника… иметь друга-воина, когда сам воином становиться не желаешь — ещё лучше.

Они вместе прошли весь путь — гриффиндорка и слизеринец, научившиеся друг другу доверять. Она вернула ему душу, не колеблясь. Он всё ещё не был уверен, что вернула до конца. Эта неуверенность, он знал, была частью самой его инореальности. Или же он выбрал, что она будет частью его инореальности.

Вместе с душой он получил силовой доспех и способности полёта за счёт Игры, без капли волшебства. Неплохой набор, тем более что доспех можно было убрать, а отсутствие ног у классического спрайта — исправить трансфигурацией. Он не стал этого делать, только разобрался, как, с Темнушкой посоветовавшись. Та не отказала — сочла интересной задачкой, как и разобраться в устройстве тела спрайта. И он не остался ей должен. Ещё один урок, который он-прежний не освоил: люди могут просто так делать то, что тебе выгодно, если им это — нравится. Заставлять не нужно — да и как заставить целую Тёмную Луну, живой реликт незапамятных метавремён, видевшую Мерлина вживую, Морганы-Модрон — ученицу? Но можно использовать её выбор. Именно то, что делает Паж Разума, не так ли?

Они прошли множество испытаний. Вырвались из запределья. Воскресили Фло. Были свидетелями жертвы Тёмной Луны и смерти бога. Едва не погибли от атаки колдуна, завладевшего Кристаллом Сердца. Посетили Разноцветье и говорили с древними иномагами, видели ту самую, первую Сивиллу Трелони, хранительницу Сердца Хогвартса, по легенде, назначенную последним из Основателей, причём не 3М, не ХОД и не РМ, а других — первейших в метавремени, видевшихся с первыми иномагами, должно быть. Это действительно впечатляло его — но ещё больше впечатлил разговор с Эшером, Разбойником Рока, тем, кто научился принимать и выбрасывать что правила, что обречённость, тасовать их, точно колоду карт.

Эшер не так много ему объяснял. Больше — показывал. Образами. Историями. Демонстрировал, как видит мир. Показывал, что такое — осознавать себя рисунком, быть живым рисунком, будто бы сбежавшей анимацией из маггловских мультфильмов… понимать, что всё вокруг — такие же анимации. А шаг в реальный мир — шаг к Утгарду иль сразу Бездне. И почему Эшер вернулся. Как можно, будучи рисунком, себя перекроить, как можно возвращаться… как проще уходить. Эшеру нравилась реальность, но он не исключал, что разонравится обратно — а там, за её пределами, сокрыто столько интересного, да только реальным людям — недоступного.

После этого разговора было о чём подумать, и главное (помимо того, что Эшер хотел показать) — это окрас его точки зрения. Не тёплый, не холодный, не яркий и не тёмный. Не серый тоже. Эшер был калейдоскопом, хаотичным на первый взгляд узором тьмы и света. Он ненавидел, презирал, но любил и уважал. Менял мнение по десять раз за час. Игрался с мнением, встряхивал эмоции, будто монеты в кошельке, и каждый раз наверху оказывалась новая. Однако кое-что не менялось. Равновесие. Эшер вполне осознанно (на границе сознания — ты заметил позже, изучая тень посещенья Разноцветья) удерживал равновесье между противоположностями и разнообразил спектр. Не гнался за новым, а скорее старался смотреть на старое новыми глазами, причём так, чтобы видеть как приятное, так и неприятное в равной мере. Менять точку зрения и удерживать равновесие — тоже прерогатива разума.

Перед тем как вылететь к Краку, Элла поговорила с каждым из них, чтобы определиться с тем, кто, как и что исполнит. Они ещё не подозревали, на чём будут играть и насколько огромно будет их творение, но Элла… Элла знала с самого начала. В виртуальном пространстве капчалога время могло идти как угодно, и временные петли были доступны, в отличие от сеанса.

— О чём мы должны поговорить? — Том тогда не очень понимал, чего она хочет.

— О чём угодно, — хмыкнула Элла. — У нас много времени.

— Я могу спросить тебя… — он помедлил.

— О чём угодно, — повторила Элла, встретившись с ним взглядом, игнорирующим легилименцию. Она всегда была жутковата — Элла Мэйдж. Было в ней что-то… большее. Что именно — не формулировалось, а Том всегда был упорен в таких вопросах. Дело не в том, что Элла невидима в паутине или лабиринте. Скорее в том, что она… была связана с чем-то? Или кем-то? Было похоже, что она — это только частица чего-то огромного, не как Песня, но всё-таки масштабного, непостижимого, выходящего за рамки человечности. А она даже не была иномагом. Как будто бы слишком иная для иного. В общем, он поспешно отвёл взгляд и всё-таки решился:

— Ты создавала квинтэссенцию аспекта Разум. Можешь рассказать о нём?

— О Разуме? — она не удивилась. Элла редко удивлялась, что добавляло жути. Да-да-да, такой характер, но когда сталкиваешься с совершенно нечитаемым человеком, почти не удивляющимся (а когда удивлялась — это выглядело фальшью) и кажущимся порою частью чего-то великого, непостижимого — при том нарочито реальным… Бр-р-р! Радовало, что интуиция чётко определяла Эллу как жуть, но «свою» жуть. Просто хотелось вести себя рядом с ней очень-очень осторожно. Как будто неосторожное слово, движение или мысль спровоцирует нечто, и Элла покажет свою истинную сущность, после чего… на этом моменте воображение отказывало. Тёмная Луна и даже Ивицер выглядели не такими уж страшными на фоне того, что якобы пряталось за Эллой — пожалуй, интуиция сравнивала её с Инфуцором. Том отдавал себе отчёт, что это иллюзия, должно быть, связанная с каким-нибудь экзотическим взаимодействием защиты Хранящей и его иновремени, но не торопился затыкать внутренний голос. А вдруг он прав? — Или о Лезвии Разума?

— Это называется Лезвие? — тоже пугающая штука. Все квинтэссенции были пугающими, но некоторые — ещё и манящими. Что характерно — не иными. В этом — страшность и неинаковость — они походили на Эллу, которая большинство из них добыла или вовсе создала. — Нет, я бы хотел узнать больше о Разуме. Это мой аспект.

— Знаю, — оценивающий взгляд. — Это неконкретный вопрос. Разум обширен, как и любой аспект.

— Ну… — обычно он не злоупотреблял такими словечками, как «ну» и «хм». Обычно он легко формулировал вопросы. Не тогда, когда дело касалось таких… эзотерических материй. Должно быть, он был очень приземлён по сравнению с Волдемортом. В какой-то мере такая приземлённость — результат нарастающего страха, который уходил только вот сейчас, когда его пересилила надежда. Надежда, что у Эллы и неведомого хтонического чудовища, которое могло за ней стоять, всё-таки получится. И инореального более не будет, а он станет настоящим, перестанет цепляться за приземлённое, простое, чтобы крупицы настоящести не растерять. Что характерно, больше верилось, что получится у чудовища, чем у Эллы, если они, конечно, не являются одним и тем же. — Скажи, чем Разум отличается от Времени? Я иномаг времени, и Разум… Выбор, разделяющий линию реальности на множество, относится к Разуму или ко Времени?

— Интересный вопрос? — она действительно так считала, а не тянула время, незнание сокрыв. — Я бы сформулировала это так: и Разум, и Время достраивают, реконструируют из частей — целое. Но они действуют в обратных направлениях. Время по данным причинам конструирует следствия, а по данным условиям задачи — ответ или ответы. Разделение на линии означает, что одному условию соответствует несколько ответов или одному набору причин — несколько независимых, раздельных наборов следствий. Следишь за моей мыслью? — Том кивнул. — Разум делает то же самое в обратном направлении. У Разума уже есть ответы и следствия — это окружающий наш мир или то, чего бы человек хотел получить. И Разум реконструирует условия задачи по ответам и необходимые причины по случившимся или желательным следствиям. В этом разница. Время — это природные, естественно направленные процессы. Разум направлен в противоположную сторону. Даже когда Разум моделирует будущее, он ищет, конструирует условия — условия, в которых окажется в будущем, а не само будущее. Разум фильтрует исходы, в то время как Время генерирует их все. Разум выбирает, в которой ветви он окажется, Время свободно разделяется на каждую из веток.

— Не помогает, — вздохнул он. — Я хочу понять свою роль… не в смысле класспекта, а вообще — свою роль.

— Или найти её? — он вздрогнул. Она не читала его мысли. Она реконструировала их. И она — не игрок Разума, ведь так? Но Тёмная Луна тоже не была игроком Разума. — Многие из нас… — пауза, — ищут смысл. Ищут себя. Это характерно для игроков — искать себя во время сеанса Игры. Или менять своё место в мире, пережив игровые испытания. Если хочешь знать моё мнение, то Разум — это особенный аспект? Есть только один такой же — Свет. Это единственные аспекты, связанные с высшим в человеке. Свет связан со смыслом и пониманием, Разум — с выбором и достраиванием. Это то, что уникально для нас, людей и разумных существ вообще — то, что выделяет нас в изменчивой вселенной, — она улыбнулась с лёгкой мечтательностью, совсем нехарактерной для себя — спокойного и сосредоточенного лидера-инженера. — Я помню, как разговаривала со Смотрителем, индустриалом со среднего уровня щупа. Его игровая роль в точности с твоею совпадает. Это не твоя судьба — это пример, насколько разнообразен Разум. Ты встретил больше, чем мы все, собственных версий и сравниваешь себя с ними?

— Я думаю, мой оригинал был каким-нибудь Принцем Рока, — хмыкнул он. — Моя ХОД-версия — тоже Разум, другой класс. Капитан Слизерин… — кривая ухмылка. — Кровь.

— Никогда не думала, что буду это говорить? — Элла подняла на него серьёзный взгляд. — Из всех нас я больше всего знаю об Игре. Я росла с уверенностью, что войду в свой игровой сеанс. Изучала свою роль, все классы и аспекты заранее. Но… послушай, Том. Классы и аспекты ничего не значат.

— Что?

Она тонко улыбнулась:

— Ничего, Том. Мы сами выбираем свою судьбу. Я знаю людей, который достаточно изменились, чтобы Игра поменяла им класс и аспект. Я знаю полных противоположностей с одним и тем же класспектом. Ты сам можешь выбирать, что будешь делать и куда пойдёшь. Если всё удастся, если мой проект будет осуществлён, у тебя будет свобода — тысячи вселенных и в Пространстве Парадоксов, и дальше, станут доступны каждому из нас. Росток нового Древа, миры, созданные Модрон, Лес, то, что за Лесом… Я слишком пространственная? — капля ирония на вопрос, опровергающий утверждение о незначимости класса и аспекта. — Ты можешь занять любое место, какое пожелаешь, или создать новое? Пойти дальше с Джинни — или оставить её одну. Я знаю, что бытие спрайтом накладывает некоторое ограничения, но основная игра завершилась — в этом смысле ты свободен тоже. Без ограничений иномагии, без искусственных препон, независимый от социума — какой бы путь ты выбрал? Представь себе, что всё осталось позади, Том.

Похоже, это тот вопрос, ради которого она начала разговор. Сложный вопрос, на который имелся простой ответ.

— Думаю, мне понадобится немного времени прийти в себя, — молвил он. — Выбор судьбы — не то, что делается впопыхах. После сеанса я останусь с Джинни. Мы привыкли друг к другу. Не имеет смысла планировать дальше. Неизвестно, как разрешится ситуация с Исказителем, с Песней, с Древом и Строителями. Потом — потом я бы хотел получить контроль, — он улыбнулся тому, что было внутри от слизеринца. — Только не над чужими жизнями, как раньше, а над своей.

— С Джинни, значит, — она приняла решение — он ощутил очень ясно, — и контроль над жизнью. Я тебя поняла. Хочешь отдохнуть? У нас есть немного времени — час или два.

— Ты предлагаешь каждому?

— Большинство отказывается? — пожала она плечами. — Я распланировала сутки внутрикапчалоговых интервью, и эти час-два — то, от чего отказались другие. Если бы разговор с кем-то затянулся, перешла бы на пару суток.

— Пусть больше отдохнут следующие интервьюируемые, — Том совсем не чувствовал себя тогда усталым. Напротив, близкое завершение, грядущее Событие — они точно подпитывали его. Грешил бы на какой-то иномагический эффект, но сейчас, в критический момент, иновремя почти что недоступно. Не было будущего, кроме того, которое они сотворят сами — не было и прошлого. Имело значение только настоящее. Только выбор — выбор здесь и сейчас.

— Отказываетесь и отказываетесь — отдохну, я, похоже, в одиночестве, — проворчала Элла, раскапчалогируя их в реальность.

А потом, когда явился Варсиэр, а Крак и Храм сблизились со Скайей, Дирижёр и Композитор создали потенциал. Там, за облаками Скайи, развернулась битва, но они стояли в прекрасном сиянии потенциала и совершали Выбор. Вся Песня была одним большим Выбором, загаданным желанием, а потенциал — всемогущим джинном, который желанье это исполнял. Ну а он управлял Жизнью, вместе с Джинни и через Тёмную Луну её вплетая в Выбор.

С реализацией же Выбора он столкнулся уже на Краке. Песня ударила в него всей силой новопробуждённого Потока. Лабиринт исказился, мучительно, болезненно, медленно распадался на частицы, а он, а его душа — закрывалась вместе с лабиринтом. Не был настоящим, он напоминал подтаявшую статую, грубый образ себя прошлого, но собственный выбор и выбор всех остальных настоящесть — возвращал. И именно ему нужно было решать, каким он станет. Его память пестрела провалами — он направлял Поток эти провалы заполнять. Его чувства и эмоции были обрывистыми, противоречивыми, не соответствующими материальной оболочке, этому органическому голему под названьем «тело», — он должен был вернуть их согласованность на место. Это была одновременно тысяча тысяч выборов, последовательно совершённая за пределами времени, — и один большой Выбор вместе с тем. Выбор себя.

Если бы не парадоксальные техники Эшера, если бы не помощь Джу, он бы восстанавливался долгие часы, переосознавая, себя переоткрывая, перечувствуя, перевспоминая, переживая то, чего не должно было быть, но что стало мановением Потока. А лабиринт — лабиринт рассыпался на хрустальные кубики вариантов, и Том теперь чувствовал стремление реальности вокруг — слабо, но целостно ощущал… вероятности, должно быть? Никакого больше эха, никаких теней — лишь выбор, дрожащий на кончике мысли. Может ли реальность думать? Научил ли Поток осознанному выбору саму ткань существования? Стала ли ноосфера, «настоящая» ноосфера, не чета той, прошлой, своего рода «разумом», Разумом для тела материи-Пространства? И значит ли это, что раньше это «сознание» уже имелось, пусть было не реальным — было инореальным? Была — судьбой? А сейчас судьбы больше нет, есть только выбор — возможность, непрерывно схлопывающаяся в реальность, и та её часть, что уходила в прошлое, не могла существовать, а что в будущее — не была самостоятельной, а точно… дополнением? Как там говорил Ивицер — плюс-бытийность, да?

Не важно. Всё это интересно, да не важно. Важной была яркость. Он выбрал… выбор. Не столько же яркости и тепла, сколько у других людей. Он не хотел терять то, что было его частью, его основой. Он хотел уметь переключаться, мочь мыслить, как другие, — но и возвращаться к привычной серости, как показало время, со слепым пятном, но эффективной.

Все Томы, все прочие «я», с которыми он сталкивался, были хороши в чём-то. Волдеморт-оригинал мастерски притворялся, едва не захватил всю Землю, а до этого — долго и терпеливо создавал крестражи, прежде чем начать действовать. ХОД-Том был мастером волшебства, в одиночку побеждающим Дамблдора — Дамблдора, гораздо более сильного и умелого, чем 3М-версия. Кровавый Том, Капитан Слизерин не был таким же искусным, зато умел вести за собой людей, вернул себе часть или всю яркость, понимал, что такое лидерство и ответственность. И у каждого варианта были слепые пятна, будь то тяга к театральности, символизму и нежелание погружаться в глубины магии «оригинала», прямота и некоторая даже грубость РМ-Тома и, наконец, совершенное непонимание «нечестности» и силы отношений между людьми у ХОД-Риддла. Он не собирался следовать ни одному из этих путей — вместо этого хотел объединить сильные стороны, избежав слабостей. Не полностью, конечно, ни один человек не может быть сразу всем, но… но кто мешает ему пробовать? В конечном итоге, это было общей частью всех его версий — тяга к величию. И он ей — наслаждался.

Том видел, как Песня коснулась Джин. Она тоже выбирала, но выбор её был совсем иным. Она ступила гораздо дальше него в освоении своих сил… своего безумия. И Поток предложил ей изменения не столько разума, сколько духа. С поддержкой Джу, впрочем, всё закончилось удачно. Джинни немедленно назначила (сразу было понятно, чьё мнение среди вас четверых самое авторитетное; немного обидно, что о нём как о лидере она и не подумала) Джу главной. Джулия повторила их цель: добраться до центра станции, включить генератор поля автоупорядочивания и использовать… кое-что ещё. Что-то, о чём осведомлена только она и Джинни — секрет, о котором нельзя говорить вслух, а лучше и не думать. Что ж, легилименции здесь нет, но Том готов был поспорить, что потоковая телепатия существует; владеют ли ей вортигонты? Нет. Одна из возможностей, непрерывно схлопывающаяся в ноль. Это он и озвучил.

— Поток дал тебе что-то? — немедленно заинтересовалась Джин.

— Немного того, немного сего, — воспроизвёл он коронную улыбку Дамблдора. Интересно, а не будет ли он хорошо смотреться в очках? В чём 3М-Дамблдор был хорош, так это в стиле — это его коронное поблёскивание очками-половинками… Да, пожалуй, не помешает новый стиль, когда всё закончится. — Я был иномагом времени. Иновремя не исчезло, я думаю, другие сферы — тоже. Они переродились, трансфоживлены Потоком. Я чувствую, но не конкретное будущее, а вероятности. Змеиное чутьё, — невольно ухмыльнулся.

— Полезно, — леденящий голос с хрипотцой — ревенант, который оживлён — не как он, а иначе. Разум ревенантов был в порядке — пострадало тело. У него — наоборот. — Что по сенсорике у них?

— Я не «вижу» ответы, — тем не менее, Том сосредоточился, нащупывая возможности того, что они будут проходить мимо вортигонтов на разных расстояниях, и осознавая получившееся вероятностное распределение. — Нас не засекут, если не будем наглеть. Магию они не чувствуют, чужой разум — на расстоянии десятка метров, игры с Потоком, — бросил максимально выразительный взгляд Джин, — с двух десятков, есть стены, нет стен — всё равно. Они связаны в единую сеть — как только чувствует один, реагируют все остальные. Не похоже, чтобы искали нас — просто патрулируют и делают что-то… другое. Шанс проскользнуть мимо патрулей, — вероятность размывалась, но он мог оценить её интегрально, — хороший. Если кто-нибудь, — кивнул Джу, — даст мне карту, я построю безопасный маршрут.

— Карта, карта… — Джу замерла. — Секундочка, мне нужна Элла! — прошла не секундочка, а минуточек десять, прежде чем Джу извлекла причудливый приборчик из числа, как его называла Элла, «игротеха». Игротех и эта игромагия-инфомагия — действительно интересные направления, которыми он просто обязан заняться, особенно после того разговора с Мойлином и Джеймсом. Они «сбросили» ему основы — освоит после сеанса. Иномагия исчезла, потоковой магии учиться не у кого, а это — практически бесплатный источник могущества, которого ему явно не хватает.

— Что это за штука? Что ещё за «миникомпьютерный алхиматор»? — прищурилась Джинни.

— МКА, «Венец приборов Игры», по словам Эллы, — улыбнулась Джу, прикрыв глаза — связываясь с этим «МКА» через нейробруч? — Так, так, так и-и-и-и… готово!

Перед МКА из воздуха появился ещё один приборчик — на сей раз похожий на старые маггловские калькуляторы. Джинни среагировала первой, подхватив его, прежде чем разбился — он заметил, как дёрнулась рука Итолла. Реакция ревенанта-то похуже, чем у Джин!

— Ой, — извиняющая улыбка. — Спасибо, — взяла Джу «калькулятор». — Ага, теперь жмём сюда и сюда, — надписей на кнопках не было, на экранчике — совсем белиберда. — Угу, теперь вот так, — щелчок рычажком сбоку. — Вот и карта!

Над приборчиком высветилась трёхмерная схема с их местонахождением. Джу показала Тому, как управлять масштабом с помощью сенсорной панели, а он, в свою очередь, мысленно наложил на карту распределение вероятностей — виски кольнуло с непривычки, — махнул в сторону двери:

— Побуду на полставки вашим компасом.

— Спасибо, Том, — новоприобретённые чувства дрогнули в ответ на благодарность Джин, но он постарался этого не показать:

— Мы — команда. Распределим роли? — Джин кивнула, позволив ему продолжать. — Я — проводник, иду первым, Джинни меня прикрывает, Итолл следит за тылом, Джу в середине, поддерживает сенсорные чары, смотрит эмпатией, командует, накладывает защиту, если что. В бою я — резерв, Джин — атака, Итолл — контратака, Джу — защита. Пойдёт?

— На большее рассчитывать глупо, — «одобрил» ревенант-разведчик, критики которого он ждал. — Мы — не сработанная команда. Все запомнили?

— Я сенсор, командир, защита, — кивнула Джу.

— Держу фронт, атакую, — Джинни.

— Тыл, контратака, — Итолл.

— Проводник, резерв, — закончил Том. — Ну, вперёд?

Они выдвинулись. Серые стены, безликий, безразличный свет. Жители этого места расцвечивали его через нейробручи, через «маггловскую менталистику», как называла её Джин. Это напоминало ему себя-прошлого — в своё время он злоупотреблял окклюментивными практиками, соединяя их с иномагией разума. Создавал внутри себя цвета, искусственные, но такие притягательные! Раз и навсегда от этого отбила единственная встреча с художниками. Должно быть, они хотели завлечь, хотели показать красоту своей иномагии, но он… он был неправильным. И его искусственные цвета не так соединились с их искусством. Их могущество, могущество чистого творчества… их безумие, на самом деле, — оно сделало его более сдержанным в иномагии. Более осторожным. Не злоупотреблял экзотическими ментальными практиками, сосредоточившись на традиционной легилименции и боевых приложениях иноразума. Обжёгшись о костёр, дул на молоко. И лелеял мечту стать настолько сильным, чтобы ворваться в проклятое Разноцветье и прикончить этих сумасшедших выродков!

Конечно, он поменял мнение. Художники не были сумасшедшими. Просто странными, но отлично собой владеющими. Странные иномаги — это всегда обладатели идеального самоконтроля: они сознательно отказываются от якоря нормальности, которым не пренебрегали ни Райс, ни Фло. Встретившись с художниками вновь, он был уже… другим. Иномагом не разума, а времени, иномагом, посвятившим свободное время исправлению ошибок собственной психики. Он не считал, как прежде, любое слишком могущественное существо — угрозой. Нет, теперь он воспринимал их возможностями. И Эшер подтвердил, что это было верным выбором. Доверие — всегда риск, но кто рискует, тот не заканчивает как его оригинал — сойдя с ума от сразу нескольких крестражей, сделанных с минимальной паузой. Том всё ещё боялся смерти, но не так.

Он догадывался, что дал Локонс Джинни, предполагал, чем могли поделиться остальные. И в том числе поэтому не сопротивлялся, что лидером будет именно Джу. Сивилла Трелони, хранительница Сердца Хогвартса, поделилась с ней крупицей опыта управления. Эта крупица превосходила, должно быть, всю жизнь Райса, не то что Дамблдора. Первая Трелони выставляла свой возраст и метавозраст напоказ. Реликт прошлого наряду с Эшером и Эбби. Старше ощущалось только одно существо — Хранящая Время, чью «старость» иначе как непостижимой — не назвать.

Том был уверен, что даже человек, которого они встретят несколько позже, когда Элла уже передаст информацию о том, что вортигонты воскрешают друг друга (а значит, правильно вы избегали столкновений), что прибывает Элис (Эбби и Эшер должны же будут с нею справиться? Если нет, то кончено всё будет быстро), что в Краке засела Медуза, создающая преграды из кристаллов совершенного порядка, — этот человек не был столь стар. Реликт для них, в глазах Хранящей он, должно быть, молод.

Обойдя множество патрулей, они добрались до входа в краково метро. Оно было закрыто тем самым кристаллом. Следуя указаниям Эллы, они воспользовались «методом номер один по Эбби» — сломали кристальный барьер, переложив чары отмены на ритуал под руководством Джу. Сломали, чтобы лицом к лицу столкнуться с человеком в алом плаще с гербом, который не было времени разглядывать. Он напал. Столкновение произошло так быстро, что Джу подняла щит над ними троими, когда мечи уже столкнулись трижды, а Джин и нападавший разошлись и замерли друг напротив друга.

— Неплохо, неплохо, — рассмеялся незнакомец со смутно знакомым лицом. Рыжевласый, облачённый в серебряную кольчугу под плащом, он улыбался без капельки враждебности. — Рад, что моя наследница знает, с какой стороны держат меч. Простите за эту небольшую проверку, друзья, — он подбросил свой меч (тот растаял в воздухе) и поклонился, широко улыбаясь. — Годрик Гриффиндор, основатель школы Хогвартс, идейный создатель её Сердца — к вашим услугам.

На алом его плаще оскалился золотой лев, и фигура Гриффиндора была исполнена скрытого могущества — один из четырёх, как Том теперь понял, Основателей, прибывших на Крак. По худшим предположениям Эллы, он был под Империусом лично Инфуцора… Нет, конечно, это было не так. Том, конечно, не обладал всем опытом своей взрослой версии, но уж Империус бы различил — своеобразные отклики от легилименции, например. Годрик не был защищён артефактами. Взгляд Тома встретил максимально жёсткий окклюментивный щит — техника новичка, но исполнение отточено до идеала.

— Том Риддл, — поклонился в ответ — конечно, Годрика привлекло его любопытство.

— Том, некогда наследник Слизерина, моего доброго друга, — добродушная улыбка. — Похоже, судьба уготовила мне встречу с каждым факультетом? Оставьте подозрения, юная леди, — поймал он взгляд Джинни. — Это моя особая способность, разделённая со Шляпой, — чувствовать, кому из нас четверых более подходит человек.

— Джинни Уизли, Гриффиндор, — лаконичность Джин невольно вызвала улыбку Тома. Она такая забавная, когда сомневается и подозревает!

— Я слышал, мой духовный наследник, маэстро Локонс, дал вам парочку уроков, леди Уизли? — хмыкнул Годрик.

— От кого вы это слышали? — прищурилась Джинни.

— Именно от того, на кого вы подумали, юная леди, — серьёзно кивнул Годрик. — Некто Фес-Ис, известный более как Исказитель, заключил с каждым из нас и со всеми вместе сделку, скреплённую Непреложным обетом. Но кто сказал, что нашей целью являетесь вы? Ах, оставьте! С вами, — на миг его окружила аура такой опасности, что он невольно встал в дуэльную стойку, — справиться не так уж сложно. Но зачем? Фес-Ису вы не интересны, и мы бы не стали прислуживать ему, — о, этому выражению лица было сложно не поверить. Честь, гордость, храбрость — Гриффиндор бы умер, но не подчинился. — Я, ученик Морганы, никогда не стал бы разрушать своё наследие. Ну что, леди Уизли, опустите клинок? Мы не враги.

— Тогда объясни, — Нож исчез из ладони Джин, — зачем ты здесь.

— Извольте, леди. Я не буду говорить за моих соратников, Салазара, Хельгу и Ровену, но я послан, чтобы не допустить разрушения сей станции. Мне известно, что на станции есть диверсант. Некто по имени Орион, древний фейри, посвятивший себя разрушению и хаосу. Я убивал безумных фейри и прежде, но, боюсь, без иномагии это будет гораздо тяжелей. Я здесь, чтобы просить о помощи. Я не знаю устройство этой станции, мне неведомы её слабые места, но вы связаны с теми, кто знает. Следует найти Ориона и убить, прежде чем непоправимое случится.

Том выразительно перевёл взгляд с Джинни на Джу так, чтобы это заметил Гриффиндор.

— Джулия Сайнс, — неуверенно улыбнулась она, поймав острый, как лезвие духовного клинка, взгляд Годрика. — Я… мы вам поможем. Я спросила у Эллы.

— Благодарю вас, леди Сайнс, — признательный кивок. — Хельга была бы рада видеть вас в Хогвартсе. А вас, сэр Итолл, я прекрасно помню, — он смерил бывшего ревенанта долгим взглядом — без вражды, но и без тепла. — Не думал, что погоня за знаниями приведёт вас в Тихий Дом.

— Ошибки молодости, — прохрипел Итолл. — Расплатился сполна.

— Я понимаю, — это не было пустыми словами. Том, конечно, не стал потоковым телепатом, но кое-что улавливал. Что-то вроде тени, стоящей за словами? Не каждый раз, а редко. — Ровена поняла бы лучше. Итак, дамы и господа, вы присоединитесь к моей охоте за охотником — или продолжите свой путь?

Джу посмотрела на Тома. Вытолкнул наверх согласие. Резко кивнула Джин. Итолл — безразличен. Уверен, что он скорее «за», чем «против» — Крак, в конце концов, источник того, что жизнь ему вернуло.

— Мы с вами, сэр Гриффиндор, — неловкая пауза. — Может быть, без «сэров»?

— Без сэров так без сэров, — приподнял отсутствующую шляпу. — Просто Годрик к вашим услугам, Джулия, Джинни, Итолл, Том.