Пакт (джен)

Он поднял голову и поморщился. Это простое движение пробудило боль сразу в пяти разных местах. Прокушенная губа, ссадина на голове, разбитый нос, из которого всё ещё текла кровь, порез на лбу и содранная кожа на подбородке.

Он осторожно пошевелил пальцами загипсованной руки, и запястье отозвалось пульсирующей болью. Ничего удивительного — он слишком часто пользовался больной рукой, и кость не восстановилась как следует.

— Ты проснулся, — заметила она и положила ручку между страниц раскрытой книги.

Его настигло осознание произошедшего. Недели, месяцы в нём накапливались разочарование, страхи, боль и переживания. И сейчас эта гремучая смесь вылилась в наихудший из всех возможных поступков.

Воротник её платья был разорван, кожа на руках и коленях cодрана, к ткани прилипли листья и сухая трава. Прямые светлые волосы нуждались в расчёске, пусть девушке и удалось немного привести их в порядок. На её коленях лежала книга. На вид не опасная — судя по наличию замочка, скорее всего обычный дневник.

Она сидела боком к нему, смотрела на озеро и выглядела умиротворённой. Это было странно. Даже пугающе, если задуматься.

— Это была ошибка, — сказал он.

— Да, — промолвила она, с лёгкой улыбкой наблюдая, как вода плещется о грязный берег и торчащие из земли корни. — Последнее время я совершаю много ошибок.

Он потёр лицо, вызвав этим новую вспышку боли в пяти уже известных и ещё нескольких незамеченных ранах. До него дошёл смысл сказанного:

— О боги, это была ошибка.

— Возможно, придётся подождать ещё несколько месяцев, чтобы осознать всю серьёзность нашей ошибки, — сказала она.

Он замер. По спине пробежал холодок.

— Я... — он лихорадочно пытался вспомнить подробности.

Он вёл себя как животное, да и она вела себя не лучше. Что конкретно он натворил?

— Ты вынул прежде чем закончил, — сказала она. — Я просто подтруниваю над тобой, Эймон.

Судорожный выдох.

— Ох, какая же это была ошибка!

— Да что ты заладил одно и то же, — буркнула она. — Куда подевалось твоё остроумие? Едкие колкости в адрес моей семьи? Моей крови?

— Ты ищешь повод для ссоры?

— Наконец что-то новенькое! Это нужно отметить, — парировала она. — Возможно, по такому случаю стоит послать Задоблюдка за бутылкой?

Он повернулся, каждое движение отзывалось болью. Пришлось оглядеться несколько раз, прежде чем он заметил проклятого гоблина.

Эта тварь наблюдала за ними?

В то же мгновение он осознал, насколько близко они были от тропинки, что змейкой вилась по берегу озера, мимо маленьких галечных пляжей.

— Говори потише!

— Задоблюдок! До тех пор, пока я не отдам тебе другой приказ, отвлекай случайных прохожих. Отпугивай их или уводи на другую тропку, но не давай себя увидеть. Развлекайся.

Сверкнув глазами, гоблин исчез.

— Прекрати шуметь, — повторил Эймон. — Говори шепотом. Если нас застукают...

— Не указывай мне! — такой тон больше подходил особе вдвое старше её, и возможно королевских кровей. Но она тут же глубоко вдохнула, потупилась и запинаясь добавила: — Я хотела сказать, что в наших отношениях этому не место.

— Отношениях?!

— Не в романтическом смысле, нет. Но мы связаны, — Роуз слегка коснулась протянутой между ними нити, сотканной из золотистой пыли. — А связь двух людей, неважно, враги они или союзники, называется отношениями.

— Я не в настроении для этих бредней. Боже, до чего голова болит.

— Могу представить. Но ты бесспорно был в настроении для кое-чего другого, — сказала она. — И у меня тоже кое-что болит.

— Прекрати, это отвратительно.

Она молча уставилась на воду.

— Прости, — сказал он. — Я снова тебе указываю, хотя ты меня и попросила этого не делать.

— Бехайм извиняется перед будущей дьяволисткой? — лукаво спросила она.

— Я... у меня такое ощущение, что меня годами окружали люди, которые указывали мне, что делать, — сказал он. — И стоило мне лишь раз нарушить правила, как я…

— Повёл себя так? — спросила она. — Тебя волнует твой поступок в принципе или тот факт, что ты сделал это именно со мной?

— Откровенно говоря, да, это больше связано с тобой. Поверь, для меня это и само по себе не повод для гордости. Для других парней — возможно, но...

— Но ведь ты джентльмен, да? Джентльмен, который, так уж вышло, безо всякой на то причины, поцеловал самую презираемую девушку во всём Якобс-Бэлл, а затем надругался над ней, — произнесла она с хрипотцой, акцентировав слово «надругался».

— Опять глумишься?

— Да, — сказала она. — Ты не осознаёшь, насколько тебе повезло иметь поблизости людей, готовых подсказать, что делать. Семья тебя поддерживает, направляет...

— Семья на меня давит, особенно когда я не оправдываю их ожидания.

— И вот опять ты ноешь, — сказала она. — Хочешь знать, почему я тебя подначиваю? Потому что злой Эймон привлекает меня сильнее, чем Эймон, который ведёт себя как слабак.

Он схватил её за запястье, достаточно быстро, чтобы напугать. Достаточно сильно, чтобы сделать больно.

Даже не вздрогнув, она уставилась ему в глаза, губы изогнулись в лёгкой улыбке.

— Ведьма, — прошипел он, разжимая ладонь.

Потерев запястье, она обеими руками прижала к коленям закрытый дневник в кожаном переплёте. Принялась зажатой в пальцах ручкой выстукивать на колене одной ей слышную мелодию.

— Если моя компания настолько неприятна, ты вправе уйти, — пробормотала она.

— И как я объясню это? — указал он на своё лицо.

— Я не знаю, — она пожала плечами.

— Я придумаю отговорку, но мне нужно время на размышления, — продолжил он.

— А в чём сложность? — переспросила она. — Думаешь, как объяснить, что напал на молодую леди? Или что молодая леди напала на тебя?

Он недобро зыркнул на неё.

— Ты вполне можешь сгладить, скажем так, последствия. Ты волен сказать им, что это была я. Никто не станет осуждать тебя за то, что ты повесишь всё на меня.

— Меня как раз и беспокоит, что они могут счесть виноватой тебя, — ответил он. — Думай что хочешь, но в мои планы не входит, чтобы моя семья устроила самосуд и развязала войну против тебя и твоей семьи.

— Это почти благородно, Эймон Бехайм. Я польщена, что ты вообразил, что я смогла бы дать тебе отпор.

— Я видел твоего гоблина.

— Ну да, один гоблин. Неужто Бехаймы так слабы, что один-два гоблина представляют для них проблему?

— Но это коснётся не только тебя, так ведь? Есть ещё твой отец.

— Он не практикует, — отрезала она.

— Разве не оттого ты позволила себе насмехаться надо мной, что твоя мать вернулась домой?

Судя по реакции, об этом Роуз Торбёрн совсем позабыла.

— Моя семья решит, что ты это подстроила. Твоя мать...

— Человек, которого невозможно постичь, — закончила за него Роуз. — Пугающая личность. Пугающая тем, что невозможно предугадать её следующий шаг.

Он кивнул.

— Но ведь это не был коварный план? — уточнил он. — Не какая-нибудь хитрая уловка, манипуляция моими эмоциями, ставящая целью воспользоваться моим провалом как мужчины?

— Тут не было провала, Эймон Бехайм, — сказала она. — И мужественность твою никто не оспаривает. Не скажу, что как-то особенно наслаждалась процессом, но, признаться, я даже рада, что у тебя оказался не такой огромный, как…

— Остановись, — он закрыл глаза ладонями. — Пожалуйста, избавь меня от этого непотребства.

— Но я получила разрядку. Мне это было необходимо. Тебе, я думаю, не меньше.

— Не говори об этом. Порядочные леди так себя не ведут.

Она лишь насмешливо хмыкнула в ответ.

— Я пытаюсь решить для себя, что лучше — ненавидеть тебя или уважать, но каждый раз, как ты открываешь рот, выбрать становится всё сложнее.

— Не было никаких уловок, — шумно вздохнула она. — Не было бесов шестого хора, которые выслеживали тебя и заставляли покуситься на моё тело. Не было бесов, которые придавали мне отваги.

— Почему-то так даже хуже. Мысль о том, что я сделал такое по собственной воле... Я надеялся, что это бес...

— А зря. Знаешь, с бесом было бы хуже.

— И знать не хочу, — сказал он. — Эта неразбериха... Чем дольше я думаю, тем сложнее становится придумать объяснение, которое не усложнит всё ещё сильнее.

— Выход есть, — сказала она, — мы можем вовсе ничего никому не объяснять. Молчи, держи рот на замке. Я поступлю так же.

— Заговор молчания?

— Заговор молчания.

— Похоже, ты не представляешь, как настойчивы могут быть три сестры, две тётки и мать, — сказал Эймон.

Она встала и стряхнула с себя мусор. Он отвернулся, давая ей возможность поправить юбку и исподнее. Она продолжала разговор, но уже с его затылком.

— Ты продолжаешь жаловаться на людей, которые чего-то от тебя требуют, которые на тебя полагаются. На семью и на то, что семья может с тобой сделать.

— И что? — спросил он.

— Я знаю, каково тебе, меня тоже осуждают, от меня тоже чего-то ждут, — продолжила она. — Мой отец хоть и справедливый, но его методы суровы. Когда я вернусь, он меня выпорет.

Он обернулся и взглянул на неё. Платье с коротким рукавом, поверх разорванного воротника повязан платок, в одной руке крепко зажат дневник, в другой ручка.

— С трудом представляю себе подобное, —сказал он. — Дьяволистка Торбёрн и её муж отчитывают свою дочь. Строгий взгляд, в руках ремень...

— Да нет, ничего странного, — прервала его Роуз. — Мать как раз-таки меня не отчитывает. Она просто смотрит на меня, предоставляя лишь догадываться о том, что же она на самом деле думает, что творится в её голове и чем она никогда в жизни со мной не поделится.

Подняв слегка дрожащей рукой дневник, она засунула ручку под корешок.

— Ты дрожишь.

— Разве? Хм, действительно. Это на меня не похоже. Наверное, меня заранее пугает то, какой в итоге окажется её реакция.

— Её реакция? Я думал, ты не собираешься ей об этом рассказывать.

— Не собиралась и не стану. Как я уже сказала, в последнее время я совершила много ошибок. Этой ночью я произнесла клятву. Я говорила в гневе, не подумав, и это может плохо отразиться на моей семье.

— Думаешь, она расстроится?

— Я... — Роуз запнулась и испустила нервный смешок. Затем несколько раз моргнула, словно пытаясь скрыть слёзы. — Честно? Я в ужасе. Недавно моя беспечность разрушила три, а то и четыре жизни, а она и бровью не повела. Но это... Думаю, «расстроится» — неподходящее слово.

— Я тебе не завидую, — сказал он.

— Можно подумать, мне когда-то кто-то мог позавидовать.

— Ты можешь перестать спорить и придираться к словам? Я пытаюсь выразить сочувствие, но ты делаешь это крайне сложной задачей.

Роуз эти слова, казалось, застигли врасплох. Она мялась на месте, избегая его взгляда.

— Я не просила о сочувствии.

— И всё равно, я хочу тебя поддержать. Это может показаться такой малостью, в то время как тебе предстоит предстать перед лицом безудержного гнева дьяволистки, но я пытаюсь… Что?

Она хохотала. Пожалуй, даже издевательски.

— Что? — повторил он.

— Меня пугает вовсе не это. Не безудержный гнев моей матери.

— Я не понимаю.

— Я боюсь, что ей будет наплевать.

* * *

Прошло четыре дня, прежде чем их с Роуз Торбёрн пути вновь пересеклись.

Потребовалось не более пяти минут, чтобы пройти главную улицу Якобс-Бэлл. Большинство магазинчиков уже закрылись, как и кафе-мороженое, в окне которого висел нарисованный от руки плакат, призывающий оказывать помощь армии вместо покупки сладостей.

Эймон работал в приземистом здании, втиснутом между пустующим ныне кафе-мороженым и маленьким банком. Мимо окон поминутно сновали молодые женщины, направляясь то в магазины или на фабрику, то обратно.

Эймон считал это некой разновидностью ада.

Его покалеченное запястье было надёжно зафиксировано гипсом. Большинство оставшихся в городе людей составляли женщины и старики, а также мелкие сошки вроде отца Роуз Торбёрн, которые присматривали за местными предприятиями и фабриками. Во взглядах любопытствующих прохожих ему чудился упрёк и осуждение. Положение не улучшали и оставшиеся от инцидента с Роуз отметины на руках и лице.

В детстве он плохо ладил с числами, но при помощи изнурительных занятий семье удалось исправить эту проблему. Уж в чём в чём, а в математике хрономанту положено было разбираться.

Он так и не полюбил числа, однако они стали неотъемлемой частью его жизни.

Теперь он вынужден был учиться писать левой рукой, чтобы как-то выполнять свою работу: вносить суммы, подбивать итоги, проставлять дату и время при отправлении и получении посылок и писем.

Он не отказался бы прибегнуть к магии, чтобы промотать эти дни, но семья пристально следила за такими вещами.

Погружённый в работу, он едва заметил появление Роуз Торбёрн в дверях его маленькой тесной конторы.

Она выглянула на улицу, посмотрела по сторонам и вновь вернулась в отделение почты.

— Ты не пользуешься Взором?

— Я не полагаюсь на один только Взор, — ответила она, протягивая конверт.

— Монреаль... Академия?

— Да. Я ненадолго возвращалась ко двору и обещала отправить письмо по прибытии домой. Лорд Монреаля хотел со мной побеседовать... короче, хаос и бедлам.

— Признаюсь, я переживал, что твоя мать догадается о наших ночных похождениях в лесу.

— Я же сказала, что буду молчать, — сердито произнесла она. — Мало что меня так возмущает, как то, когда меня называют лгуньей.

— И вот ты уже огрызаешься.

Она нахмурилась.

— Было ли всё настолько плохо, как ты боялась?

— Почти, — пробормотала она и, повернувшись к нему спиной, прошла вдоль стойки.

— Мне жаль.

Она оглянулась через плечо и удивлённо подняла бровь.

— Мне правда жаль.

Выражение её лица немного смягчилось.

— Спасибо.

— Сёстры всё не отстают от меня, допытываются, откуда эти царапины и порезы. Тётя предполагает, что меня побили из-за того, что я вернулся домой, в то время как чьи-то братья и сыновья всё ещё там. Я думаю, так она пытается вытянуть из меня правду. Мать отмалчивается, и это чертовски подозрительно.

— Какая насыщенная жизнь.

Он скривился.

— Я много думала с той ночи, — сказала Роуз. — У меня потихоньку зреет грандиозная идея.

— Дьяволист с грандиозной идеей — серьезный повод для беспокойства.

— События в мире словно предупреждают нас о чём-то. Традиции предков закостенели. Они изживают себя. Слишком много наслоений, слишком много заплаток, слишком много внимания уходит на бесполезную ерунду.

— Не ожидал, что ты вдруг примешься философствовать.

— То же и с нашими семьями, — продолжала она. — Цепляясь за старые традиции, они деградируют, замедляются, словно часы, у которых вот-вот кончится завод.

— Тут с тобой не поспоришь.

— Они словно великие древние механизмы, которые разваливаются на части. Ты говорил, что на тебя давят ожидания со стороны твоей семьи?

Он нахмурился.

— Или мы уже не так близки, как той ночью? — она повернулась и перегнулась через стойку. — И не можем обсуждать наши слабости?

— Это гложет меня изнутри, — тихим голосом признал он. — На меня давят даже мои собственные ожидания. В особенности мои собственные ожидания.

— Что, если я предложу тебе маленькую революцию? Способ начать соответствовать собственным ожиданиям?

— Революцию?

— Ты в ловушке. Заперт в коробке, словно заводной солдатик со сломанной рукой. Но отец всё равно заставляет тебя маршировать — но ради чего? В последнее время твоя семья не совершала ничего глобального. Насколько я могу судить, каждый Бехайм вносит свою лепту, но никто не претендует на главный приз.

— А ты претендуешь?

— Нет. Не в этом суть. Что я говорю, так это то, что ты проживаешь унылую жизнь. Да, ответственную, безусловно, но ведь душа не будет довольствоваться ответственностью, верно?

— Кого-то это вполне устраивает.

Роуз, казалось, на секунду задумалась.

— Может ты и прав. Но что насчёт нас? Не думаю, что нас это устроит.

— Есть предложения?

— Я предлагаю рискнуть! Попытаемся изменить систему, кое-что подготовим и попробуем извлечь из этого выгоду.

— Как?

— Я пока не совсем уверена, но что бы мы ни сделали, в итоге получится лучше, чем то, что есть сейчас, разве нет?

— В этом я сомневаюсь. Ты же дьяволистка. Держу пари, ты способна заполнить целую библиотеку примерами, как может быть хуже.

— То, что мы можем получить, стоит того, что мы можем потерять, — сказала она.

— И что же мы получим?

— Ты сломанный заводной солдатик, движешься как механизм. Отклонись от пути — и каждая живая душа поблизости постарается вернуть тебя на протоптанную тропу. Если ты пойдёшь по этому пути, то в итоге возглавишь семью Бехайм. Если повезёт, будешь лет десять-двадцать по своему усмотрению править династией. Я права? Или кто-то может предложить другой путь?

— Я уже думал над тем, что я следующий в линии наследования, но этого не случится, пока мой отец жив... слишком рано задумываться всерьёз.

— А ты задумайся сейчас. Представь момент, когда тебе исполнится шестьдесят или около того, ты займёшь руководящее место в совете... в каком-то смысле, ты наконец будешь свободен, но позабудешь, что хотел сделать. Чем тогда займёшься?

— Ну, скажи мне. Что я стану делать?

— Ты ограничишь себя тем, что знаешь. Будешь делать то же, что делал твой отец, то же, что делал отец твоего отца. Ты внесёшь от себя кое-какие мелкие изменения, вложишь толику своей личности и предпочтений. Да, вещи меняются, но эти перемены мизерны и длятся поколениями. Цикл воспроизводит себя. Это ли не то давление, которое ты ощущаешь? Таков и есть твой путь, заводной солдатик, от судьбы не убежишь. Разве что после смерти.

— Я начинаю понимать, почему мы привыкли сторониться Торбёрнов.

— Скажи, что я ошибаюсь. И что мои слова не совпадают с тихим шепотом сомнений в твоей голове.

— Я не говорю, что ты ошиблась.

Она улыбнулась в ответ.

— Я говорю, что разговор был бы куда больше мне по душе, если бы ты не говорила как печально известный змей в печально известном саду.

— Я предлагаю тебе свободу. Я предлагаю тебе силу. Возможность сломать шаблон. Не без последствий, врать не стану. Но цена не так высока, как ты думаешь.

— А насколько высока? И в чём твоя выгода?

— Насколько — объясню позже. В чём моя выгода? Я — твоя противоположность. У меня нет строгих границ. У меня есть правила, я должна им следовать, как и любой практик. Но я словно овца без загона и без собаки, которая лаем загоняла бы меня в безопасность. Я гуляю где хочу и периодически попадаю в неприятности. Я могу стерпеть гнев отца. Могу договориться с матерью. Но не могу больше быть одинокой.

— Так ты хочешь дружбы? Или чего-то вроде той ночи?

— Я хочу и того, и другого — или хотя бы чего-то одного. Хочу сделать тебе предложение и готова взять на себя большую часть рисков и затрат.

Он уставился на девушку. Поверх платья жакет, на плече сумочка для дневника и прочих мелочей. Блондинка, и довольно симпатичная, но недостаточно, чтобы назвать её красивой. Лицо застыло в напряжённом ожидании.

Ему пришлось напомнить себе, кто она на самом деле.

— Ты дьяволистка. Договариваться с тобой означает стать на шаг ближе к переговорам с ними.

— Да, — сказала она. — Но, думаю, оно того стоит.

— Что именно? Как далеко всё зайдет?

— Изменим статус кво. Сломаем систему.

— Как? — спросил он и тут же пожалел, так как, озвучив вопрос, он тем самым дал ход обсуждению её безумной идеи.

— Встретимся ночью, — прозвучало в ответ.

Она не сказала где. Но ему и не нужно было спрашивать.

* * *

Нынешняя ночь была прохладнее, и Роуз Торбёрн накинула поверх платья кофту, но не стала застёгивать её на пуговицы. Волосы развевал ветер. Вода была неспокойной, волны бились о грязь и корни, пенными гребнями шумно набегали на пляж неподалёку.

— Я хочу, чтобы ты дал овладеть собой, — сказала Роуз Торбёрн.

Это могло прозвучать двусмысленно, но ударение на слово «овладеть» не оставляло сомнений.

— Что?!

— Лёгкая одержимость. Ничего слишком опасного или демонического. Но я использую знания из моих книг... там описаны лучшие из связываний, какие только можно найти.

— Зачем?

— Затем, что это даст тебе желанную свободу. Подселим в твоё тело постороннего духа, который позволит тебе стряхнуть ношу, возложенную семьёй на твои плечи. Ты стал бы сильнее, проворнее. Раны заживали бы быстрее, — она выразительно посмотрела на его руку.

— Ты говоришь как помешанная, — он рефлекторно закрыл гипс здоровой рукой.

— Вовсе нет. Я в абсолютно здравом уме. Знаешь, если ты будешь одержим, ничто не помешает тебе работать со мной. Мы подселим мелкого духа, который не сможет принимать за тебя решения, но если ты попадёшься, сможешь свалить всё на него. Сможешь вернуться к прежней жизни.

— А ты? Что насчёт тебя?

— Я осознаю риски. В той школе в Монреале, из которой я вернулась, работал инквизитор. Риск, на который иду я, больше, чем любой риск в твоей жизни.

— Роуз, — он остановился перевести дыхание, собраться с мыслями, стараясь бережно подобрать слова и интонацию. — Я даже не уверен, что ты мне нравишься. Уважение? Может быть. Возможно, в какой-то мере я даже понимаю тебя. Но мы слишком разные.

Он видел, как она замерла. Вытянулась как по струнке, крепко прижав к груди книгу.

— Ты опасна, — продолжил он. — Ты... я даже не знаю, зачем ты вообще связалась со мной. Почему именно со мной? Я тебе нравлюсь?

— Нет. Да, но нет... не в том смысле, который имеет значение, — сказала Роуз. — Просто я в отчаянии.

— В отчаянии? Роуз...

— Нет... не в этом смысле.

— Но почему? Разве ты не можешь поступать как я: стиснуть зубы и сносить тяготы непростой жизни?

— С чего начать? — спросила она. — Боже! Ощущение, будто я в долгу перед своей семьёй. Словно нуждаюсь в направлении, в цели, но в одиночку достигнуть её не смогу. Я так боюсь, что если я что-то предприму, попытаюсь что-либо изменить, то пострадают люди. На семью положиться я не могу, а друзья для дьяволистки непозволительная роскошь. Если только это не какие-нибудь монстры, которых не смутит, когда на них обрушатся последствия твоей дурной кармы.

— Я не тот выход, которого ты хочешь или в котором нуждаешься, — возразил он.

— Я нуждаюсь в голосе разума. За спиной каждого великого мужчины стоит великая женщина, но, возможно, принцип работает и в обратную сторону, верно?

— Я что-то сомневаюсь.

— Иногда всем нужен человек, который будет подтверждать, что ты всё делаешь правильно, или указывать на ошибки. Оспаривать или поддерживать наши безумные идеи. В книгах всегда есть кто-то подобный. Ватсон, Сэм, Пятница, Горацио.

— Нельзя строить реальную жизнь по книгам, Роуз.

— Мне больше не от чего отталкиваться, — ответила она.

— Мне очень жаль, но нет. Я не смогу помочь.

Она кивнула, принимая его решение.

— Торопиться некуда, — сказал он.

Она не выразила согласия.

— Пожалуйста, давай сменим тему, — попросила она. — И просто поговорим. Я чувствую себя не в своей тарелке.

Роуз не знала, но единственный раз, когда он видел её такой же человечной, был четыре ночи назад. Когда они, распаляясь, обменивались оскорблениями. Прелюдия ко всему, что случилось после.

— Когда я говорил об ожиданиях, я кое о чём умолчал. На поле боя, в окопах, у меня были определённые обязательства. Потому что на стороне немцев были практики, понимаешь, о чём я?

Роуз кивнула.

— Я хочу сказать, была большая сверхъестественная секретная миссия. Мы знали, что немцы используют оккультизм, но всё оказалось не так. Это оказался обычный человек без особых знаний, с парочкой книг, которыми он даже пользоваться не умел. Кое-кто из его подчинённых были практиками, но они держали язык за зубами. Они защищали его, но ни слова ему не сказали.

— Возможно, они боялись того, что мы можем сделать в отместку, — предположила девушка.

— Возможно. Но это палка о двух концах. Что, если одна сторона осознает, что проигрывает, и решит воспользоваться силами, доступными людям вроде тебя и твоей семьи — что тогда случится? Единственный выход — дать войне продолжаться.

— Всему можно положить конец. Войну развязали силы, не имеющие отношения к практикам, эти же силы могут положить ей конец.

— Ты не представляешь, насколько плохи дела, Роуз — те ужасы, что там происходят, положение вещей в окопах, и то, от чего мне приходилось круглые сутки охранять мое подразделение. Я изменился, я приспособился, я поменял свой образ мышления, график сна и приёмов пищи. Я постоянно был начеку, ожидая очередных фокусов. То слишком умных крыс, то призраков, нашёптывающих спящим солдатам ужасные вещи. Гулей, которые… короче говоря, они притворяются обычными солдатами, которых можно убить, и когда ты, потеряв бдительность, обыскиваешь тело, они кусают тебя, навсегда заражая рану духом голодной смерти.

Эймон поднял руку, демонстрируя гипс.

Роуз понимающе кивнула.

— Если бы не это, если бы я не должен был однажды вернуться и продолжать борьбу на том втором, тайном поле битвы, я мог бы подумать над твоим предложением. Но не сейчас. Я не могу ничего обещать, и не могу стать твоим союзником.

— Ясно, — произнесла она.

Роуз коснулась своего лица. Эймон не успел разглядеть и не понял, смахнула слезинку или просто убрала волосы со щеки.

— Мы можем поддерживать связь, — добавил он. — По крайней мере до тех пор, пока я не вернусь на службу. Если я вообще туда вернусь.

— Не нужно жалости, — сказала она с ноткой гнева. — Не нужно этого снисходительного тона.

— Не думал, что это так выглядит.

— Думать можешь как угодно, но ты снисходителен, Эймон, — отрезала Роуз.

Немного злее чем прежде.

— Что будешь делать дальше? — поинтересовался Эймон.

— Менять ход вещей, — ответила она. — Это было бы проще, имей я помощника. Голос разума, говорящий «да» или «нет». Но я буду двигаться вперёд. И возможно, внесу свой вклад в военную помощь.

— Вклад? Ты?

— У меня мало времени до того, как мои руки будут связаны. Тебя ужасает эта вечная война, а я переживаю, что моё время истекает, и в этой ситуации как нельзя лучше пригодился бы хрономант.

— Истекает время?

— Над дьяволистами нависает тяжкое бремя. В моей семье это проклятье передаётся от родителей к детям. Когда моя мать умрёт, ношу приму я. На меня падёт безграничная тень, которая станет со мной неразлучна. Ошибки будут стоить мне дороже, меня будут преследовать неудачи, а враги начнут процветать. Мне нужно многое успеть до того, как всё это случится.

— Возможно, поэтому твоя мать боится сблизиться с тобой? — спросил Эймон. — Даёт тебе больше свободы? И защищает от нависшей над ней тени?

Роуз растерянно уставилась на него.

— Может, ты не так одинока, как тебе кажется, — продолжал он. — Я не подвергну себя одержимости ради того, чтобы обмануть правила, но если тебе нужен голос разума... Я смогу игнорировать сующих нос не в своё дело сестёр и тётю немного дольше.

* * *

Тридцать пять лет спустя.

Потоки ливня обрушивались на землю. Плохая погода пробудила ноющую боль в запястье Эймона.

Укус гуля так и не зажил. Из-за некроза плоть стала чёрной, а в некоторых местах даже виднелась кость. Он мог срезать гниющее мясо ножом и погрузиться в красную горячку агонии, или же мог оставить всё как есть, ощущая, как капля по капле иссякает его сила. Ему не становилось лучше, не становилось хуже, оставалась лишь одна и та же дилемма.

Эймон знал, что отец за ним наблюдает. Семья всегда что-то подозревала, но он заметал следы. Они могли призвать его к ответу, лишь открыто признав, что потратили драгоценные запасы силы на слежку за ним.

Отец наблюдал, как он приближается. Маленький сын, которого Эймон вёл за руку, не давал ему ускорить шаг. Он отпустил его.

Лейрд пытался догнать Эймона, его черные резиновые сапожки шлёпали по лужам в мокрой траве.

Роуз уже была здесь. Она стояла в царственной позе, вода ручьями стекала с широких полей шляпы. Практически все остальные члены совета сейчас избегали её. Даже со спелёнутым ребёнком на руках она не выглядела бы похожей на чью-то мать.

Больше из-за беспокойства о сыне, чем о Роуз, Эймон открыл зонт и предложил обоим укрыться под ним.

Он ощущал неодобрение во взгляде отца, но теперь мог не обращать на него внимания.

Эймон взглянул на ребёнка и словно заново увидел ту давнюю сцену.

Роуз стоит у груды свиных туш, держа над головой своё дитя. Тогда тоже лило как из ведра.

Вокруг горели костры, и Эймон беспокоился, что под дождём один из них может погаснуть, или что одна из наполненных воском и волосами бочек опрокинется и покатится в сторону.

Он был там. В качестве простого наблюдателя, но он был там.

Как друг.

Он был там, когда явился демон. Толстый, разлагающийся, словно в насмешку над раной Эймона, с лошадиным черепом на голове и с серпом в руке.

А Роуз...

Роуз никогда не выглядела более живой, чем тогда, встретившись лицом к лицу с худшим кошмаром, с угрозой жизни её первенца.

Её образ в тот миг оставил на нём незаживающую рану, почти такую же серьёзную, как укус гуля. Её выражение лица, напряжённость. Они любили друг друга, но в разное время. Они доверяли друг другу и доверялись друг другу. Они ускользали и тайно встречались, чтобы обсудить действия совета и подумать, как они поступили бы на их месте.

— Этот день наконец-то настал, — пробормотала Роуз.

Эймон кивнул.

— Ты свободен, — добавила она.

Эймон взглянул на могильный камень.

Малькольм Бехайм.

Подле памятника полупрозрачным маревом стоял его отец и смотрел на него с осуждением. Эймон не мог понять, действительно ли он видит ужас в глазах призрака отца, осознавшего события, которые он был уже не во власти изменить, или это просто игра воображения, отражение его мыслей?

— Я должен бы быть свободен, да, — сказал Эймон.

— Должен? — спросила Роуз.

Эймон промолчал.

— Свободен? — тонким голоском переспросил Лейрд.

— Он теперь глава семьи, — пояснила Роуз.

— Ааа, — протянул Лейрд.

— Я провела много времени, размышляя, что бы мог сделать твой отец за то время, пока он был главным.

Эймону было сложно смотреть на Роуз.

Он отчётливо помнил сцену: он видел, как связующие круги пришли в движение. Ему пришлось отвернуться, ведь смотреть прямо на демона было слишком опасно.

Демон яростно и кровожадно кромсал свиные туши.

Срезая серпом имена.

И имена эти буква за буквой исчезали из памяти Эймона.

Тем временем Роуз сделала всё необходимое, чтобы замкнуть круги.

Скажи она тогда что-то другое, он мог представить иные варианты развития событий. Если бы он позволил подчинить себя, если бы они сблизились чуть больше, если бы их любовь была взаимной, если бы один из них был достаточно смелым, чтобы сделать первый шаг...

Быть может, тогда он оказался бы с ней плечом к плечу, разделил бы её восторг?

Он вспомнил, как ревел Чарльз на руках у Роуз.

Он знал, что его жена наблюдает за ним и испытывает неловкость из-за его близости к дьяволистке.

— Много воды утекло с тех пор, как мы это обсуждали, — сказал он. Женатым людям сложнее ускользнуть на тайную встречу. — Твои цели, твоя мечта.

— Много воды утекло с тех пор, как я всерьёз над этим задумывалась.

— Так ты оставила эту затею? — спросил он.

— Нет. Определённо нет. А ты?

Он не нашёл, что ответить.

— Я спрошу прямо, — сказала она. — Ты поступишь с Лейрдом так же, как твой отец с тобой? Введёшь те же правила и ограничения?

— Время имеет свойство менять наше мнение и наше отношение к вещам.

— Но ведь ты можешь управлять временем, так? Управляй и своим мнением.

Он грустно улыбнулся.

— Значит, твой ответ «да?» — продолжила она. — Традиции продолжают свой неостановимый марш из поколения в поколение?

Он согнул пальцы на больной руке.

Ежедневное болезненное напоминание о войне.

С другой стороны... тот демон. Чудище. И Роуз с широко распахнутыми глазами.

Она сделала это из достойных побуждений. И она справилась.

Она обратилась к дьяволизму, чтобы защитить остальных.

— Нет, — сказал он. — Нет, я думаю, мы способны выбрать другую дорогу.

Когда до неё дошло сказанное им, она слегка улыбнулась.

— Однако, — сказал он, — мне нужны определённые уступки.

— Уступки?

— Это не должно отразиться на моей семье. Я давал клятвы сохранить запасы силы, накопленные многими поколениями. Я не хочу принуждать Лейрда приносить те же клятвы. Если ему понадобится что-то изменить, пусть у него будет для этого возможность.

Роуз ответила не сразу. Она скользнула оценивающим взглядом по Лейрду, по его детским пухлым щёчкам.

— Иди к маме, — сказал Эймон.

Лейрд отпустил руку Эймона и побежал прочь от надгробий и скучных взрослых, смешно размахивая руками.

— Думаешь, он справится? — спросила Роуз.

— Если хочешь добиться перемен, нужно начинать со следующего поколения. Если же мы поддадимся страху...

— Мы будем не лучше тех, кто был до нас, — закончила она.

— Да. И ещё кое-что. Ты должна будешь обучить Лейрда.

— Обучить чему?

— Дьяволизму. В достаточном объёме, чтобы он мог защитить себя и остальных Бехаймов. Мы не сможем двигаться вперед, если я буду вынужден постоянно оглядываться. И Лейрд тоже.

Она ненадолго задумалась, затем, казалось, приняла решение.

— Да, думаю, это можно устроить.

— Хорошо, — сказал он.

— Это мерзкие знания, — сказала она.

— Да. А разве кто-то считает по другому?

— Я считала, когда была молода и наивна.

Эймон кивнул.

— Что тебе потребуется?

— Время, — сказала она с лёгкой усмешкой. — И Чарльз, и остальные дети... Я не могу обучать их. Разве что внуков... Но мне нужно время, чтобы дожить до момента, когда они родятся на свет и вырастут.

— Ты хочешь отсрочить смерть? Это в корне меняет дело. Такие вещи недёшевы.

— Да, я знаю.

— Посмотрим, что я смогу сделать. Неприятно это признавать, но я сомневаюсь, что смогу предложить что-то ещё. Я не могу так же обещать тебе защиту от Лейрда, как ты обещаешь защиту от дьяволизма.

— Всё в порядке, — кивнула она.

Его пробрал озноб.

— Совершенно не в порядке. Я могу приложить все усилия, чтобы правильно воспитать Лейрда и других моих детей, но...

— Не лги. Ты вырастишь его избалованным. Я хорошо тебя знаю, ты скорее будешь слишком великодушным, чем рискнёшь стать похожим на отца. Если конфликту суждено случиться, то он произойдёт.

— Неужели ты оставишь своих наследников без защиты?

— Нет. Вовсе нет. Ты ведь не забыл, что я призвала Брадобрея?

— Мне до сих пор снятся кошмары. Те шрамы. Думаю, я не забуду этого, даже если захочу.

— Ты помнишь, какие блага он может даровать?

— Врачебную помощь, в обмен на пустоту, в которой сможет поселиться нечто постороннее. И ещё продление жизни...

Он взглянул на Роуз.

Она тряхнула головой.

— Я всё обдумала и решила, что это не вариант. Тебе я доверяю больше, чем текстам в старых книгах.

— Хмм, были ещё две вещи. Всегда острые лезвия — не знаю даже, для чего это может пригодиться. И ещё он может… вырезать отражение? Этот момент я вообще плохо понял.

— Зато я поняла. Это сгодится в качестве защиты для моих наследников.