Пакт (джен)

6 февраля, 1931.

Эти слова предназначены лишь для меня одной, и ничто из написанного здесь не является договором или соглашением.

Дорогой Дневник

Я хотела с самого начала написать «дорогой Дневник», но папочка очень строг к тому что я пишу и как. Папуля сказал что когда ведёшь дневник учишься лучше писать и это очень важно, но я должна писать эту фразу в начале каждой новой записи. Папочка сказал что не будет читать мой дневник но если я не буду писать это в начале каждой записи он меня выпорет. Я спросила откуда он узнает если не будет читать а он ответил что просто узнает и всё. Я ему верю.

Я старалась быть очень очень очень осторожна, когда спросила папочку будет ли это обычная порка или серьёзная порка, и он спросил меня помню ли я тот раз, когда он выпорол меня, и я пи́сала с кровью. Я сказала, да я помню, и тогда папуля стал очень злой и сказал, что если я не буду каждый раз писать эту фразу он выпорет меня ещё сильнее. Потом он сказал что не уверен что это сработает и я не должна врать, даже если буду её писать.

Мне нужно объяснить, что случилось тогда, потому что ты мой дневник и ты не знаешь ничего, кроме того, что я уже написала. Тот случай был когда я играла с Перл, хотя мне было недвасмыслено сказано, что нельзя. Она сказала мне что знает одну хорошую игру, и она дала мне подержать одну из своих кукол, потом она взяла меня за руку, и мы пошли вместе. Она сказала, что часть её игры в том, что мы с ней должны зайти в сарай. Её сёстры и старшие кузины уже были там и у них у всех были палки и разные штуки. Они начали бить меня снова и снова не давали мне встать и не отпускали меня.

Мне повезло, что в семье Перл все кроме папы девочки, и они не очень сильные. Я поджала под себя руки и ноги, а потом я закричала то, что папочка сказал мне кричать, если кто-то нападёт на меня и я пойму что не смогу убежать. СВОЕЙ ПРОЛИТОЙ КРОВЬЮ Я ПЛАЧУ ТЕБЕ ФУРФУР. СВЕРШИ МОЮ МЕСТЬ. Папочка сказал, что это будет убедительно, а если Фурфур и услышит меня, то мне будет не намного хуже. Я запомнила это потому что Фурфур звучит как ужасно дурацкое имя.

После того, как я это сказала, Перл со своими сёстрами и кузинами убежала и я пошла домой. Я плакала всю дорогу до дома, и я падала много раз, потому что мои ноги болели. Я даже разбила свою нижнюю губу и щёку, пока шла по дороге к дому, потому что он стоит на холме, а подъём очень крутой.

Когда я пришла домой, я рассказала папочке, что случилось, и он стал очень очень очень злой. Я испугалась, что он выпорет меня, но он только помыл меня и вытер кровь. Он много меня спрашивал про то что случилось, играла ли я с Перл раньше и как я добралась до дома. Потом он спрашивал меня про Перл, и где мы играли, и видела ли я, чтобы Перл шла играть после воскресной школы. Потом он уложил меня в постель и сказал, что завтра я не пойду в воскресную школу.

Я забыла, что мне не нужно идти в воскресную школу, и я проснулась, а папочка сидел в гостиной с кружкой и смотрел в окно. Было страшно, потому что у него был такой злобный и сердитый взгляд, как иногда бывает, когда он меня бьёт, и он был в той же одежде, что и вчера, и он не побрился. Он не сказал ничего только ещё раз повторил, что я должна оставаться дома и ушел.

Потом он вернулся и потом переоделся и побрился и мы сели завтракать и папочка сказал мне, что бы ни случилось, дальше мне запрещается плакать.

Раздался стук в дверь и пришла мама Перл в своём лучшем воскресном платье. Папочка сделал чай и налил кружку маме Перл и налил мне кружку и налил чаю себе, а потом они говорили обо всём кроме меня и Перл. Он выглядел и вёл себя страшно, и она тоже только по-другому. Потом мама Перл спросила про волосы, и он засунул руку в карман и достал прядь светлых волос, завязанных в узел посередине, и положил их себе на колено.

Она попросила отдать их, и он сказал, чтобы она пообещала, что у него не будет проблем и что я больше не пострадаю от её дочери. Они пожали руки, и он отдал ей волосы. Она спросила, все ли это были волосы, и он сказал что да. Потом она спросила может ли она ему доверять и он улыбнулся и ответил что нет, но у неё нет другого выбора.

Я не знала откуда у него волосы, пока на следующий день не пошла в школу и не увидела, что у Перл волосы подстрижены короче, чем почти у всех мальчиков. Миссис Пакман сказала, что это из-за вшей, и нам нельзя смеяться, но я знала настоящую причину. Даже несмотря на то, что Перл и её сёстры побили меня палками, мне было очень её жалко, потому что Перл очень нравились её длинные волосы. Даже если их заплести в косу, они доставали ей до пояса. Теперь она даже не смотрела в мою сторону, и она выглядела напуганной.

И только когда всё закончилось, папочка меня выпорол. Это было почти так же больно, как когда меня колотили палками, потому что я уже была побита. После этого я пи́сала с кровью. Пи́сать было больно и я стучала ногами по скамейке перед унитазом, чтобы отвлечь себя, пока папочка не велел мне прекратить.

Он спросил, усвоила ли я урок и я сказала да. Он спросил, в чём заключался урок, и я сказала что мне нужно слушать то, что мне говорят. Он спросил, почему я должна слушать, и я сказала, что если я не буду слушаться, то все будут меня бить. Он сказал, что это достаточно близко к правде.

Если честно, то я бы сказала, что от обиды мне было почти так же больно. Хотелось бы мне понять, почему так случилось. Папочка сказал что меня обманули, но я сказала что не могу поверить, что кто-то из детей моего возраста может придумать такую хитрость и позвать других детей, чтобы ждали меня в сарае, как это сделала Перл.

Папочка сказал, что члены семьи Дюшан могут сделать и не такое, потому что они боятся меня, и поэтому я никогда никогда никогда не должна с ними дружить. Я спросила, даже когда я вырасту, и он сказал, что когда я стану взрослой, я сама буду знать, что мне делать, а если ошибусь, то буду сама виновата.

Я думаю, что с этого времени мне стали сниться плохие сны. Каждую ночь, много ночей подряд. Однажды ночью папочка пришел и взял меня на руки и отнёс в свою кровать. Он сказал, что мне можно плакать, но только ночью и только когда моя голова лежит на подушке. При свете дня мне нельзя плакать и нельзя проявлять слабость. Он держал меня, и он гладил мои волосы, пока я не начала засыпать, и теперь я чувствовала себя в безопасности. Я заснула в слезах, но потом мне стало лучше.

После того как плохие сны закончились, я вернулась спать в свою постель. Папочка сказал мне выбрать для себя важный мне предмет и посадил в центр круга, где я должна была читать текст из книги без одежды. Он сказал, что было бы лучше, если бы мама была здесь, но рано или поздно мне всё равно нужно будет научиться защищать себя.

Я пока не знаю, как себя защищать. Сейчас меня больше беспокоит, что у меня никогда больше не будет друзей. Мама уехала купить книгу, и она в отъезде ещё с зимы, но сейчас она уже должна была вернуться. И мне запрещено дружить с детьми из нескольких семей и запрещено дружить с теми, кто уже дружит с кем-то из них. Но это значит, что я не могу дружить вообще ни с кем, кто моего возраста.

Но рядом есть существа, которые не моего возраста и не возраста папочки и даже не возраста нашего дома и они хотят со мной дружить. Они хитрые и страшные, и некоторые из них предлагают мне подарки прямо как Перл предлагала мне подержать свою куклу чтобы заманить меня в сарай. Мне нужно быть очень-очень осторожной, но я больше не чувствую себя такой одинокой.

У меня заняло очень много времени всё это написать. Я всё ещё учусь, и мне постоянно приходится останавливаться и думать, прежде чем написать, чтобы быть уверенной, что все слова правдивы. Но это мне нравится, и я думаю, что это была хорошая идея.

Сейчас я собираюсь пойти обнять папу за то, что разрешил мне написать этот дневник, а потом я пойду поговорю с хитрыми созданиями.

Искренне твоя,

Роуз Торбёрн

* * *

9 марта, 1932

Эти слова предназначены лишь для меня одной, и ничто из написанного здесь не является договором или соглашением.

Дорогой Дневник

Задоблюдок полностью соответствует своему имени: грязный мерзкий ублюдок.

Сегодня я играла в игру с Задоблюдком и с его компанией и он сжульничал! Он потребовал от меня много чего, но только одну вещь я готова была дать ему, это был поцелуй. Я до сих пор чувствую вкус протухших яиц и отбросов, после того, как поцеловала его в щёку. А ещё он наговорил мне очень много гадостей.

Я попросила у папочки совета, и он ответил, что я должна одержать над ним победу, иначе никто из гоблинов в округе не будет меня уважать. Я спросила, как мне его победить, и он отвёл меня в библиотеку и помог выбрать книги.

Некоторые из этих книг такие толстые, что когда я ставлю свою ладонь вдоль корешка, то с обоих сторон от неё остаётся место. Я спросила папочку и он сказал, что уметь обращаться с книгами, это не всегда значит много читать, но иногда, это когда ты знаешь, где начать искать.

И ещё он сказал, что я должна перестать задавать ему столько вопросов. Он сказал, что у меня уже есть все ответы, и я должна сама в них разобраться.

Пожелай мне удачи мистер Дневник. Я буду рассказывать тебе о своих успехах.

Роуз Торбёрн

* * *

18 июня, 1932

Эти слова предназначены лишь для меня одной, и ничто из написанного здесь не является договором или соглашением.

Дорогой Дневник,

У меня получилось!

Победить было легко. Я посадила Задоблюдка в клетку. Мне нужно давать ему еду и воду один раз в день, иначе ему разрешается сбежать.

Его наказание это самая сложная часть. Как правильно наказывать Задоблюдков?

Сколько мне нужно будет продержать его в клетке, прежде чем он согласится сплясать и спеть о том, какой он жалкий и нечтожный по сравнению со мной? Я могла бы заставить его делать это каждый раз, когда ему кто-то встретится в течение целого года!

Ему это не понравится, но мне тоже не понравилось читать все эти книги. Это было так скучно, что я чуть не плакала.

Я говорила папочке об этом, но он похоже меня не понял. Он похлопал меня по голове и сказал, чтобы я читала ещё больше, чтобы узнать как ещё можно хорошо использовать Задоблюдка.

Твоя победоносная,

Роуз Торбёрн

* * *

15 сентября, 1939

Эти слова предназначены лишь для моих глаз, и ничто из написанного здесь не является договором или соглашением. Как же достала эта рутина.

Дорогой Дневник,

Я попала в переплёт. Мне так жаль, что я игнорировала тебя последние две недели, но тут столько всего случилось.

Я теперь в Монреале, хожу в частную школу. Меня сюда отправили, потому что здесь я смогу научиться нескольким более полезным иностранным языкам. Это очень религиозное заведение. Сейчас я могла бы как-нибудь иронично пошутить, но я слишком расстроена для этого.

Папочка разрешил мне взять с собой несколько книг и дал специальный чемодан, который способен был их скрыть. Тут всегда было так скучно, а правила в школе такие строгие, что мне постоянно нечем себя занять. Я могла бы побродить по школе, поискать по тёмным углам гоблинов и призраков, но тут с нас глаз не сводят.

Я здесь всего неделю, а уже создала себе проблемы. Другие девочки проводят время вместе. Все знают друг друга с детского сада. Навязаться к ним в компанию я не могла, а поэтому брала с собой одну из книг, чтобы почитать на свежем воздухе. Мне показалось, что будет приятно читать на улице, потому что, когда начнутся морозы, мы будем на целые месяцы запреты в помещении. Чтобы мне никто не мешал, я уходила подальше от школы. Однажды мне передали, что меня ищет кто-то из учителей, и мне пришлось спрятать книгу в дупле дерева, потому что тащить её в школу было плохой идеей. Я приняла меры, чтобы никто не увидел, как я её прячу, но её кто-то всё равно нашел.

Конечно же, это всё случилось из-за спешки. Я так опасалась проделок духов и гоблинов, что забыла подумать о защите против других людей. Книгу нашли и, как только поняли о чём она, сразу же сдали в дирекцию.

Я думала, что ситуация у меня под контролем. Я выследила всех девушек, через чьи руки она прошла, и с помощью угроз и чар позаботилась о том, чтобы никто не смог поймать их или меня. Но всё стало только хуже. Администрация школы отнеслась к этому очень серьёзно и начала охоту за владельцем книги. Они угрожают отнять все привилегии, хотят наказать всю школу целиком. Рано или поздно под их давлением одна из девчонок сломается и укажет на меня. Я использовала одну штуку, чтобы спрятать остальные книги, и я всегда могу прикинуться дурочкой, но я всё равно волнуюсь.

Мне нужно вернуть книгу, но в моём распоряжении лишь несколько трюков. Тут нет достойных существ, с кем можно было бы заключить сделку. Только старые призраки, почти потерявшие силу, и малые духи.

У нас есть часы для самостоятельной работы. Я использую их, чтобы собраться с мыслями и изложить всё на бумаге. Мне нужен план, но я не знаю границ, в которых мне позволено действовать. Некоторые религиозные места могут проявлять милость, но другие — опасны. Что, если кто-то отправит запрос по особым каналам и привлечёт внимание инквизитора?

И вся эта школьная атмосфера… Тут постоянно говорят о войне, и они все ужасно беспокоятся о защите чести школы. Администрация постоянно подчёркивает, что в это тёмное время они хотят всеми силами приблизить победу добра. Эта книга воплощает для них всё зло, с которым они борются.

Если они определят мою причастность и поймут, что я являюсь источником их позора и ущерба репутации, их ярость может оказаться даже сильнее, чем ярость инквизиторов.

Но больше всего я беспокоюсь из-за мамы. Она столько времени и сил потратила, чтобы добыть эти книги. Мне страшно и подумать, что случится, если я одну из них потеряю.

Я должна что-нибудь придумать. Если призраки тут такие слабые, значит их просто нужно много. Кроме того, тут есть малые духи. Я заставлю их стать своими союзниками.

Должна признаться, мне казалось, если я окажусь в школе, где меня никто не знает, всё станет проще. Но так даже хуже. Прошла всего неделя, а напряжение уже больше, чем когда-либо раньше. И здесь мне не к кому обратиться, даже не с кем поспорить или выпустить пар. Странно, но похоже, что когда тебя все ненавидят — это гораздо лучше, чем просто быть никем.

Роуз Д. Торбёрн

* * *

20 сентября, 1939

Эти слова предназначены лишь для моих глаз, и ничто из написанного здесь не является договором или соглашением.

Дорогой Дневник,

Это катастрофа, но совершенно иного рода, чем я ожидала.

Неугомонный интерес дирекции, их деликатные и не столь деликатные попытки расследования возбудили жаркий интерес среди учащихся. Про книгу пошли слухи, и это привело к тому, что помимо меня ещё как минимум две группы учениц поставили целью проникнуть в кабинет директора и познакомиться с содержимым книги поближе.

Чтобы отпугнуть их, я отправила призраков, но одна из групп оказалась не из пугливых. Минни, на класс старше меня, её друзья и её двоюродный брат Херб. Похоже, эти призраки лишь подстегнули их энтузиазм. Кажется, Херб был из таких, кто постоянно болтает о том, чтобы присоединиться к сражению и стать героем. Может быть, подобной бравадой он пытался отогнать свой страх. Или он просто идиот.

С небольшой помощью от своих союзников, я вселилась в тело кошки, чтобы шпионить за новыми владельцами книги. Я использовала один из выученных трюков, погрузилась в тени и проскользнула под дверью. Я думала, что схвачу книгу и убегу.

Я не ожидала увидеть там такое. Они делали вещи, которые порядочным девушкам нельзя делать с парнями, пока они не выйдут за них замуж. Херб с одной из подруг Минни, а Минни с одним из друзей Херба, и оставшиеся их друзья друг с другом.

Дорогой дневник, я не знаю как назвать или объяснить чувства, которые я тогда испытала. Это было как сильное волнение, жар глубоко в животе и очень резкое отвращение. Странно, ведь у меня никогда не было проблем в общении с самыми вульгарными из гоблинов.

Мой отец уделяет особое внимание вопросам справедливости, или если точнее, вопросам её отсутствия. Возможно, я, переняв его образ мыслей, увидела эту сцену его глазами. Я обнаружила что-то неправильное, и это возмутило меня, задело мою гордость, подтолкнуло к действию.

И мне стыдно это признавать, но действием в итоге оказалось бегство.

Прошлой ночью со мной связался Лорд Монреаля, который пришёл ко мне во сне. До него дошли кое-какие слухи (а чего ещё ждать от Лорда) и теперь мне дышит в затылок могущественный дух коммерции, обернувшийся смертным, который обернулся божеством. Он хочет, чтобы книга вернулась ко мне, он простит мою ошибку, если я получу книгу и позабочусь, чтобы те, кто у меня её забрал, больше никогда не делали ничего подобного.

Теперь я вынуждена разбираться с обычными людьми, но делая это, я ловлю себя на мысли, что для меня они непонятнее и непривычнее, чем многие создания, о которых я читала в книгах.

Я рождена для мира, о котором хорошо если один из тысячи людей имеет хотя бы отдалённое представление. Я знаю гоблинов и боггартов, призраков и элементалей, демонов и дриад. И тем обиднее, что в подобных вопросах, невежественной оказалась я сама, а они становятся теми, кто посвящен в грязные и запретные тайны.

Я всё это писала, чтобы лучше разобраться в своих мыслях, но понятнее мне не стало.

Роуз Д. Торбёрн.

* * *

25 сентября, 1939

Эти слова предназначены лишь для меня одной, и ничто из написанного здесь не является договором или соглашением.

Дорогой Дневник,

Я не знаю что мне теперь делать.

У меня не было возможности написать раньше, потому что за мной постоянно следили, и я ни на минуту не оставалась одна. Я сделала попытку, но они использовали книгу прежде, чем я успела вмешаться. Они призвали гоблина, а ритуал дал ему силу для нападения. Минни досталось больше всех, а потом всех нас поймали.

Похоже, полиция думает, что во всём виноваты Херб и его друзья. Сначала меня это смутило, но теперь, кажется, я поняла, в чём тут дело. Парни, которых вот-вот должны были забрать на войну проникли в частную школу для девочек, и теперь, когда Минни не реагирует на окружающих и лишь качается из стороны в сторону с опустошённым взглядом, они автоматически становились подозреваемыми номер один. Её тело осталось невредимым, но этого недостаточно, чтобы их оправдать.

В книгах так увлекательно пишут про злых созданий, вырвавшихся на свободу. Спасательная операция, гонка со временем. А здесь полностью разрушены жизни трёх или четырёх человек, и они даже никогда не узнают почему. У них не было ни единого шанса, разве что, если бы они не оставили в покое опасные вещи. Опытный практик мог бы оказать большую помощь, но я ещё только учусь, и не вступила в полную силу. Я поймала этого гоблина и уничтожила улики. Когда на крики приехала полиция, я всё ещё была там, и теперь я — свидетель.

Я до сих пор не понимаю, что сейчас происходит, и не знаю, какую роль должна во всём этом сыграть.

В книгах сказано, что несведущие люди могут подменять свои воспоминания. Возможно, они начнут винить в произошедшем самих себя. Может быть, Херб с друзьями станут считать, что они и правда что-то сделали. От этой мысли мне становится почти так же жутко, как от того, что случилось с Минни.

Хотя, возможно, они позволят померкнуть воспоминаниям о том, что произошло с Минни. Странный инцидент, о котором не стоит и вспоминать.

Я только что так долго сидела, склонившись над бумагой, что теперь мне пришлось снова обмакнуть перо в чернила, чтобы начать писать.

Этот вариант ужасает даже больше, и этот ужас связан с Минни. Мне кажется, это самое страшное, что я только могу себе представить. Ты умерла, исчезли все свидетельства твоего существования, ты стёрта из памяти, забыта.

Впервые в жизни я столкнулась с последствиями подобной ситуации. О таком не пишут в книгах. Случившееся терзало меня все дни, пока я была заперта с другими девушками на верхнем этаже общежития, когда ждала своей очереди в полиции, и всю дорогу до дома. Мысли об этом грызут меня до сих пор.

Хотя бы повезло, что это был всего лишь какой-то мелкий гоблин, не обладающий никаким особым статусом. Могло быть гораздо хуже.

Я ожидала, что отец как обычно накажет меня.

Я не ожидала, что на пороге меня встретит мать, которая вернулась из путешествия после года отсутствия.

Сначала она спросила, всё ли у меня хорошо. Я ответила, что у меня всё в порядке, но меня могут вызвать в полицию, если у них возникнут новые вопросы, и, возможно, мне придётся поехать в Монреаль на заседание суда.

Затем она спросила меня про Лорда Монреаля. Я заверила её, что все вопросы с ним улажены.

И конечно же, третьим вопросом она спросила меня про свои книги.

Я сказала, что с книгами всё в порядке, и показала ей по очереди каждую из тех, что брала с собой.

И затем она отправилась обратно к себе в кабинет, оставив меня в обществе своей отвратительной змеи и отца. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, в доме ещё чувствуется запах, очень похожий на аромат той сцены с Минни и остальными, которая так сильно меня смутила.

Ампелос глядел на меня, и даже несмотря на то, что змеиная морда не выражает никаких эмоций, я чувствовала, что он всё знает. Он словно читал мои мысли. Каждое его движение было пропитано издёвкой.

Где бы я ни оказалась, всегда есть все остальные, и есть я, стоящая в стороне.

Ампелос — фамильяр моей матери, а значит он её союзник. Отец, само собой, партнёр моей мамы.

И только я — всегда одна.

Когда пишу эти строки, я думаю, как лучше описать те чувства, которые я тогда испытывала. Раздавленная. Да, это слово подойдёт.

Мне нельзя совершать ошибок вроде этой, но почему я должна всё делать в одиночку? Я ещё слишком молода, чтобы завести фамильяра, и у меня нет друзей.

Я приехала домой, но и здесь я почувствовала себя чужой. И даже сейчас чувствую, когда пишу всё это.

Ампелос всё это знал и беззвучно смеялся надо мной. Отец был в хорошем настроении, но я не слушала, что он мне говорил, и, наверное, моё молчание раздражало его.

Он был не рад тому, что случилось с девушкой, на которую напал гоблин, и что я не уследила за книгой. Он сказал, что вся ответственность лежит на мне.

Я разозлилась, и думаю, мы оба удивились тому, сколько эмоций выплеснулось из меня наружу. Я сказала ему много вещей, и хотя я была осторожна в словах, я не помню в точности, о чём именно говорила.

Я обвиняла его, потому что если раньше мне было сложно заводить друзей, то это стало совершенно невозможно, когда я стала практиком.

Я сказала ему правду. Что на меня слишком рано свалилась подобная ответственность. В других семьях не дают силу детям. Мне шестнадцать, но я уже почти половину жизни практик.

А затем я поклялась. Я поклялась, что никогда не заставлю своих детей пройти через это. Я позволю им прожить свои жизни, не прикасаясь к практике.

Ещё никогда я не видела его таким. Словно он меня не просто выслушал, а по-настоящему услышал.

И Ампелос тоже был там, и он ухмылялся.

Не знаю, почему я это сделала, но я схватила Ампелоса и пригвоздила его хвост к подлокотнику кресла ножом для писем с ближайшей полки. Я убежала прежде, чем отец или мать успели меня остановить.

Как я уже писала, совершенно раздавленная. Я знаю, что на мне лежит ответственность. Я принесла клятву, отдавшись порыву чувств, я нанесла своей семье невосполнимый ущерб. И теперь мне придётся следовать своей клятве, иначе я стану клятвопреступницей.

Я знаю, что должна вернуться к ним, склонить голову и принять заслуженное наказание. Солнце уже давно село, и писать становится тяжело, поскольку, кажется, даже лунному свету становится труднее до меня добраться. Я сижу на своём рюкзаке с книгами, укрытая от чужих глаз, что наверняка не помешает появлению какой-нибудь новой беды. Я почти хочу, чтобы так и случилось.

Я не знаю, что мне делать,

Роуз Д. Торбёрн.

* * *

25 сентября, 1939

Дорогой Дневник,

Я больше не буду писать ту фразу про договоры. Я знаю, что в ней нет никакой пользы. Она ни на что не влияет и ни от чего меня не защитит. Я уже давно знала об этом, и сейчас, мне кажется, как раз подходящий момент, чтобы отказаться от этой привычки. Я абсолютно уверена, что не давала по этому поводу никаких обещаний. Не потому, что у меня хорошая память, а скорее потому, что отец никогда не стал бы этого требовать.

Не знаю, стоит ли мне об этом писать, но, когда я сижу тут, вся в грязи и в кровавых потёках, в ссадинах и ушибах, я думаю о Минни, и мне кажется, я хочу, чтобы обо мне осталось как можно больше памяти. Даже, если она будет грязной и кровавой.

Беда нашла меня. Эймон Бехайм. На несколько лет старше меня, вернулся домой на отдых после ранения. Мой враг.

Он насмехался надо мной, преследовал меня, и я не сразу поняла, почему он воздерживается от чего-то большего. Моя мама была в городе, и он боялся её.

Я так ему и сказала, и это задело его гордость. Чтобы досадить мне, он заставил духов сбивать капли с листьев надо мной, я же в отместку разбила глиняную куклу, в которой хранила Задоблюдка, и отдала ему приказ напасть на него. Пожалуй, несколько чрезмерный ответ.

Мне не пришло в голову, что у солдата может оказаться с собой пистолет.

Пришлось отозвать Задоблюдка, чтобы не позволить Эймону убить самого старого из моих слуг. Эймон подошёл вплотную и приставил пистолет к моей голове. Я плюнула ему в лицо, он схватил меня за волосы, и мы начали драться. Я царапала ногтями его бинты. Он попытался столкнуть меня со склона, чтобы я упала в пруд, но я потащила его за собой.

Как и в споре с моим отцом, я не могу объяснить всё, что случилось потом. Это было глупо, постыдно и грубо.

Сейчас я смотрю на него, лежащего рядом со мной, и думаю, что возможно Эймон был тогда так же напуган и в таком же отчаянии, как и я. Другая форма страха и отчаяния, но он их тоже испытывал.

В какой-то момент он решил дать мне себя победить. Я прижала его к земле.

Он не ожидал, что я вновь призову Задоблюдка, и что гоблин принесёт мне брошенный им пистолет.

Но он не сдался даже с приставленным к виску пистолетом. Не уступил мне ни в чём. Думаю, именно тогда я осознала, как мы с ним похожи. Там были только мы одни.

И Задоблюдок. Но он не считается.

Эймон поцеловал меня, и я поцеловала его в ответ.

И с этого момента всё встало на свои места.

Мне нравится сидеть здесь и наблюдать, как вздымается и опускается его грудь. Его нос разбит, и теперь он сопит, и мне это тоже нравится.

Когда я пишу это, дорогой Дневник, мне иногда приятно представлять, что ты общаешься со мной, и мысли становятся яснее, и в голову приходят новые идеи. Это грустно, что я тебя персонифицирую, ведь ты всего лишь одна из длинной вереницы тетрадок, но так гораздо удобнее излагать бумаге свои мысли.

Если бы ты мог говорить, то наверно, сейчас ты бы сказал, что наша с Эймоном связь определяется минутным порывом чувств. Возможно, ты сказал бы мне, что у меня появился шанс обрести союзника. Загладить тот ущерб, который я нанесла семье своей неосмотрительной клятвой.

Но сейчас я вспоминаю свой самый первый дневник, твоего далёкого предшественника. Думаю про Перл, которая притворилась моей подругой, чтобы заманить меня туда, где меня можно избить.

Доверие неправильному человеку — это ошибка, которая ярко характеризует человека, но также влечёт за собой серьёзные последствия и ущерб.

Я не знаю, что мне делать, но это приятные сомнения. При самом худшем раскладе, у меня есть враг, который мне известен. И это гораздо лучше, чем когда у тебя нет вообще никого и ничего. Моей семье придётся принять меня такой, какая я есть.

Р.Д.Т.