Вальпургиев рассвет (джен)

— А если вмешается? Нам хватает забот на Кавказе и возле Байкала.

— Не вмешается. Территория России закрыта для него.

— А его свита?

— Не представляет сопоставимой опасности. Но тем не менее, полностью сбрасывать со счетов их нельзя. И вот мы подбираемся к твоей задаче.

— Я внимательно слушаю.

— У меня есть предположения насчет того, что французы работают в том числе и с Волдемортом. Я не исключаю, что через пару недель возможна провокация в Петербурге, когда там будет работать Чернов.

— Так.

— Теперь, Олег, обрати внимание на формулировки. Это очень важно. Мы с Волдемортом заключили непреложный обет. Помимо обмена информацией, мы договорились, что он никогда не появится на территории России, а мы пообещали, что наше государство не будет вмешиваться в британский конфликт. Конечно, с такими вводными я не могу приказать своим подчиненным обеспечить нашему бизнесмену условия работы, и мне остается только надеяться, что найдутся два человека, способных наладить связи с Андреем Павловичем Черновым, который приедет через неделю в Приморский район по известному тебе адресу. Надо с ним еще связаться и обговорить все нюансы предстоящего дела.

— Но какое отношение к государству имеют несколько пенсионеров? Я готов отбыть в Ленинград. Там я свяжусь с Килингом.

— Как я уже говорил, Олег, я не могу ни приказывать, ни попросить во исполнение моего обета.

— Разумеется. А могу ли я узнать точно, — Олег Долохов выделил последнее слово, — кто из наших сейчас на пенсии?

— Килинг. Коваль. Гатауллин. Кузнецов. Остальных не трогать.

* * *

Жосслен Бомон знал город. В семидесятых среди чистокровных европейских магов появилась повальная мода посещать Советский Союз; то ли ради экзотики, то ли для того, чтобы потом выглядеть экспертом в салонном обсуждении. Европа говорила о британской войнушке, а это значит, что она говорила и о правах грязнокровок. Ехать в страну, где провозгласили отказ от статуса крови, было безопаснее, чем ехать на войну. Вот Европа и ехала. Путешествие всегда начиналось с Петербурга, и за два дня экскурсий гостям показывали больше маггловских дворцов, чем достопримечательностей волшебников.

Жосслен Бомон был небогатым полукровкой. Многим одного этого хватало, чтобы всю жизнь пытаться выглядеть большим магом, чем члены старых фамилий. Жосслен не был исключением. Как и аристократия, он считал идею, стоявшую за словами «liberte, egalite, fraternite» самым большим позором Франции по обе стороны Статута. Но к салонным обсуждениям его не пускали, да и Петербург он впервые увидел в восьмидесятых, когда мода на вояж по СССР пошла на спад. Даже в Бюро платили не самое большое жалование.

Жосслен Бомон знал свою задачу. Англичане все еще трепыхаются. Часть их промышленников сопротивляется попыткам принять торговый договор. Надо сорвать сделку, заставить «Ренни» нести убытки. Чем хуже положение предприятий, тем сговорчивее они будут.

Жосслен Бомон знал человека, которого ему надо убить. Уильям Тинзель, представитель «Ренни», остановился в гостинице в одном из волшебных кварталов. Ему предстоят переговоры с одним из местных бизнесменов. И он не должен до них дожить.

Планировку здания Бомон узнал заранее. Замок мгновенно поддался простой «Аллохоморе». Куда больше его беспокоила сама дверь; он очень медленно ее открывал, чтобы плохо смазанные петли не издали ни звука. Медленно, как осторожная тень, Бомон скользнул на лестницу. В гостинице спали. Даже странно; хотя бы в одном-двух номерах могли гулять и в третьем часу ночи. «Посреди этого упадка просто некому веселиться», — подумал француз, и двинулся дальше.

Он медленно свернул в темный коридор. Несколько десятков секунд он стоял на месте, всматриваясь в тени; свечка от руки славы давала слишком мало света, и Бомону показалось, что в коридоре кто-то есть. Будто что-то шевельнулось, зашуршало. Но время шло, а звук не повторялся. Бомон двинулся вперед, разыскивая нужную дверь. Будто боясь, что в номере его услышат, он едва коснулся круглой ручки волшебной палочкой…

…Все произошло мгновенно. Скользнула тень за его спиной, что-то острое и твердое ткнулось ему в бок, и Жосслен Бомон потерял способность двигаться, не успев даже открыть рот.

— Тяжелый, сволочь, — Олег Долохов с силой захлопнул багажник. — Старею, Саш.

— Никто не молодеет, — пожал плечами Килинг. — Поехали?

Через несколько минут черный БМВ выехал на набережную Невы и помчался на юг.

* * *

Заклинание дернуло его из багажника и опустило на землю.

— Можете поднять голову и осмотреться, — сказал на хорошем английском языке мужской голос.

Бомон поднял взгляд на стоящих перед ним людей. Один помладше, двое постарше. Все трое чем-то неуловимо похожи. Один темноволосый, двое седых. Один из седых в очках. Второй с бородой. Все трое в кожаных плащах.

— С кем связались, знаете? — спросил Молодой.

— Интересно, а вы хорошо понимаете, с кем связались? — уточнил Бомон. — Я иностранный гражданин.

Старики кисло улыбнулись.

— На нас это не производит ни малейшего впечатления, — произнес Бородатый. — Должны же вы помнить, что означают буквы Кей-Джи-Би. И сделать выводы насчет ваших перспектив. С какой целью вы появились у номера англичанина?

— Такой организации, как КГБ, уже давно нет.

— А люди остались, — терпеливо произнес Бородатый. — Вы не ответили на мой вопрос.

— Я не буду с вами разговаривать

— Идейный, — прокомментировал Бородатый. — Печально. Саша, начни, пожалуйста.

— Молодой человек, — Очкастый снял очки, протер их и водрузил на место. — Веритасерум или Круциатус?

* * *

— Дом подготовлен, — сказала Пенелопа. — В случае чего мы можем разместить полсотни человек со всеми удобствами. Я немного расширила склады.

— Славно, очень славно, — откликнулась Белла.

За прошедшую неделю они дважды аппарировали к домам Вальпургиевых рыцарей; вокруг поместий крутились стайки непонятных волшебников. Они не принимали боя, тут же исчезая. У Беллы создавалось ощущение, что кто-то прощупывает их возможности и готовность к действиям.

В любом случае, им оставалось только ждать. Если бы она только знала, где искать фальшивого Волдеморта! Тогда оставался вариант поставить все на карту и решить войну одним ударом. Но даже так — судьбу мужа она помнила очень хорошо. А даже если они и победят? Министерство никуда не денется. Оно съест их, Беллатрикс не сомневалась. Она не Дамблдор, чтобы быть непотопляемой фигурой. Но даже Дамблдору сложно сейчас удерживаться.

— Придется ждать, — произнесла она после паузы. — Еще очень долго ждать. Слишком все сложно у трех разных лагерей.

— В политике, в отличие от механики, треножник — самая неустойчивая конструкция, — сказала Пенелопа.

— Умная фраза. Опять кто-то из магглов?

— Да. Фрэнк Герберт, «Дюна». Интересная книга.

— Не откажусь почитать книгу, в которой есть годные мысли.

Беллатрикс вытянула сигарету и прикурила от палочки. Она поерзала в кресле, окинула взглядом комнату с ее роскошной мебелью и дорогими безделушками. Уют старого дома с небывалой отчетливостью показался ей насмешкой над нынешним положением дел. Нельзя ни расслабиться, ни действовать так, как она привыкла. Необходимость держала ее сильнее решетки и цепи.

С огромным запозданием в голову пришла мысль: с уничтожением фальшивого Волдеморта еще ничего не закончится. Начнется борьба за власть и попытки французов подмять под себя обессилевшую Британию. Может быть, кроме лобби в Министерстве они ставят и на фальшивого Волдеморта. Нельзя утверждать с полной уверенностью. Пока неизвестно, что скажет Малфой, что сможет сказать Яксли…

— Я заметила один странный момент, — Пенелопа раскрыла газету. — Тфайсу досталась первая полоса.

— И?

— Насколько я помню «Пророк», Тфайс попадает на первую полосу только в одном случае: если внезапно сорвалась публикация какого-то материала.

«Интересно», — подумала Белла.

— Что-то внезапно изменилось, а в наше время на первую полосу может попасть только одно.

— Фальшивый Волдеморт, — Белла затянулась каким-то невероятно свирепым вдохом. — Но что это может быть? Что такого переиграли в Министерстве?..

…Ответа на этот вопрос не последовало ни днем, ни вечером.

* * *

Верховцев возник на площадке в полном одиночестве. Нурменгард возвышался над ним, как огромный серый обелиск. Серый камень, серое закатное небо, серые скалы. Оттенки серого цвета отличались ровно настолько, чтобы человек мог увидеть границу между камнем и небом. Все тюрьмы магов кажутся бесцветными. Верховцев постоял минуту на площадке и двинулся вперед; черная тень посреди серости. У массивных ворот его остановили двое часовых. Закутанный в плащ волшебник придирчиво изучил пропуск и палочку, после чего створки распахнулись только для того, чтобы сразу закрыться за Верховцевым, как пасть голодного чудовища.

Старый маг шагал по тускло освещенному коридору. Даже спустя двадцать лет с последнего визита он помнил Нурменгард как свои пять пальцев. Еще дважды его останавливали на посту охраны. По давно заведенному порядку, тюрьму охраняли двадцать пять волшебников, сменявшихся раз в месяц. Четыре страны-победительницы приняли все меры, чтобы единственный узник никогда не покинул замок.

За долгие годы Гриндевальд ощутимо сдал; случайному человеку потребовалось бы соверщить над собой усилие, чтобы узнать великого Темного Лорда в старичке в поношенном костюме. Двое конвоиров ввели его в помещение для свиданий и остановились у входа.

— Оставьте нас, — произнес Верховцев бесцветным голосом.

Спустя пару мгновение обоих магов разделяла только решетка.

— А, Афанасий! — Гриндевальд даже радушно развел руками. — Чем обязан сим визитом? Я, увы, не могу предложить чаю или закусок — в своем замке я, увы, не хозяин.

— Кресло мне, — негромко приказал Верховцев, и тотчас же из воздуха возникло кресло, в которое маг сел, уперев в пол трость и положив руки на ее навершие. — Можете садиться, Гриндевальд.

Гриневальд еле заметно покривил губы, но сел на стул.

— Так все же, Афанасий, — продолжил он. — Зачем ты вспомнил обо мне спустя двадцать лет? Тебе опять что-то нужно знать о давних делах? Или, может, тебя наконец заела совесть за замок Кенигсберг? Или за архивы Ковена?

— Когда в моих мыслях появляется хоть намек на сожаление, я посещаю родной город. Пяти минут на Пискаревском кладбище мне достаточно, чтобы от этого намека избавиться, — карий и голубой глаза холодно уставились на Геллерта. — У меня достаточно времени. Я подожду, пока вы прекратите паясничать.

— Паясничать? — Гриндевальд вскинул подбородок. — Я развлекаюсь, Афанасий. У меня времени еще больше, а жизнь здесь порядком наскучила. Раз ты здесь, значит тебе что-то нужно. Мне даже становится интересно, что.

— Два месяца назад здесь был Дамблдор, — произнес Верховцев.

— Ну да, старая традиция. У вас же считается хорошим тоном прибывать во время дежурства своих, верно? Ну да, Дамблдор здесь был. И что с того?

— И говорили вы о перспективах Волдеморта. Полагаю, что он уже взывал к остаткам светлого, что у вас осталось.

— Не любишь Дамблдора, Афанасий? — улыбнулся Гриндевальд.

— Это не относится к теме предстоящего разговора.

— Вижу, что не любишь, — заключенный подпер руками подбородок. — Это ведь его заслуга, что я здесь. Если бы ты знал, что я тут выращивал в саду. Цветы, томаты, бобовые… питательная вещь эти бобовые, ты знаешь? А тебе дай волю — ты бы тут разнес все по кирпичикам и меня закопал. Но Дамблдор тебе не дал, и ты будешь вечно на него в обиде, верно?

— Так вот, — Верховцев будто и не услышал пассажа. — Я пришел с тем же. Если сюда придет Волдеморт, и предложит вам покинуть Нурменгард, вам не следует этого делать.

— А почему же?

— Потому что это плохо для вас кончится.

— Плохо кончится? Ты серьезно, Афанасий? Ты решил меня пугать? Угрожать? Ты бессилен, — Гриндевальд подался вперед. — Я вне твоей мести, Верховцев. Это я рассчитал антиаппарационный купол над Петербургом. Это я уморил голодом твою жену и двух дочерей. Это мои люди убили твоего сына. Я все это сделал и больше пятидесяти лет прохлаждаюсь в моем же замке, читая книжки и газеты, выращивая овощи. Дамблдор отнял у тебя месть, Верховцев! Он поставил нашу старую дружбу превыше всего, что я сделал. Поверил в мое раскаяние. Кто-то может думать про гуманизм, но я считаю, что старик Альбус, хотя и заблуждается насчет крови, хорошо знает ценность и место славянской грязи в Европе. Ты бессилен, — повторил он с широкой улыбкой. — Полвека я ждал здесь и дождался того, о чем и не смел мечтать; даже Франция и Германия смогли найти общий язык. Мое дело живо. А ты бессилен, — повторил он в третий раз, как заклинание. — Чем ты меня напугаешь? Я не боюсь смерти. Я не боюсь краха, мое дело живо. Да и в тот раз, когда мы сошлись, я выбил тебе глаз — тебе вырастили новый, но мы-то оба знаем, кто из нас кто и как маг, и как вождь. Руки у тебя коротки — угрожать мне.

Верховцев помолчал несколько секунд.

— И все же я знаю, чем вас пронять, — сказал он сухим, безжизненным голосом.

— Ну же? Мне интересно.

— Если вы, Гриндевальд, выйдете отсюда с Волдемортом ли, без него ли, — Верховцев прищурился, — мы найдем вас. Мы пленим вас. И отправим на Скалу.

— Скалу… — Гриндевальд отпрянул. Улыбка сошла с его лица. — Она существует?!

— Она действительно существует, — Верховцев вынул из кармана четки; белые деревянные бусины перемежались шариками из черного оникса. — Надо отдать вам должное: вас бессмысленно пугать смертью. Но вот привести вас к покаянию — искреннему покаянию! — в моих силах. Скала сломает любого, это лишь вопрос времени. В другое время я бы подискутировал о судьбе консерваторов и моих перспективах, но не сейчас. Главное я уже сказал — Волдеморт приведет вас к Скале.