День за днем (гет)

В понедельник утром отправляюсь на работу пораньше, до начала рабочего дня. По сути, сегодня наш маленький праздник, буквально день рождения, и хочется выглядеть соответственно моменту. Собираться вновь пришлось самому, Анька уехала рано, и я выбрал спартаковскую гамму — красную блузку и черную юбку. И краситься, кстати, тоже пришлось самому. В лифте, в зеркало еще раз проверяю внешний вид, поправляю чуть съехавшую набок заколку, скрепляющую сзади гриву, и удовлетворенно киваю головой…Нормально.

Антон уже ждет меня с пакетом в холле, и мы сразу проходим ко мне в кабинет.

— Вот. Все до копейки!

Он оглядывается на дверь:

— Эльвиры еще нет, так что я тебе. Пересчитай!

— Хорошо, оставь.

Он кладет конверт на стол и пятится к выходу. У дверей виновато улыбается:

— Извини, что так получилось.

Это он про Калугу? Я пожимаю плечами и отвожу глаза.

— Но ведь действительно — без тебя бы, мы не справились…

Я краснею — блин и правда, причем тут Калуга? Прежде, чем закрыть дверь Зима предлагает:

— Слушай, а давай через полчасика сгруппируемся, потрендим за кофейком, а? Так сказать подведем итоги?

Торопливо киваю — ну уходи же, и он выскальзывает за дверь.

* * *

Минут через пять-десять раздается стук в дверь и в кабинет бочком протискивается Эльвира. Я как раз успеваю пересчитать пачки и сложить их назад в конверт. При виде Мокрицкой беру пакет двумя руками и поднимаю его вверх, демонстрируя наполненность. Когда она подходит совсем близко, кладу пакет на стол:

— Вот, спасибо тебе, Эльвир, огромное! Держи.

Та почти шепчет:

— Ну, слава богу. Марго, честное слово, чуть не поседела!

— Мы все здесь, чуть не поседели.

Вижу, как Мокрицкая приоткрывает конверт и заглядывает внутрь. Сомневается, что ли? Тыкаю пальцем в конверт:

— Там как в аптеке. Три раза пересчитывала!

Эльвира все равно лезет внутрь рукой:

— Деньги, такая штука, не помешает и в четвертый.

Достает заклеенную пачку пятисотрублевок и, загнув край, отпускает, прослушивая шелест бумажек.

— Здесь все верно.

Аналогично следующую пачку.

— Здесь тоже.

Ошарашено смотрю на нее:

— Ты что делаешь?

— Как что? Пересчитываю.

За пятисотенными, идут заклеенные пачки с тысячными. Целых три — триста тысяч. Когда она принимается за четвертую пачку, не выдерживаю:

— Как пересчитываешь? В смысле?

Эльвира замирает.

— Не мешай! Сбилась…

Ну, ва-аще… Никогда такого не видел.

— Ха!

— Здесь тоже верно.

С восхищением смотрю на нее:

— Слушай, подожди, ты что, можешь вот так просто, на слух?

— Маргарита Александровна, поработайте с мое!

Она шелестит очередной пятисотенной пачкой — еще 50 тысяч. Я балдею.

* * *

В 9.15 собираемся на кухне «пить кофе». Вернее, мы с Валиком пьем, а Зима стоит в дверях, одной рукой уперевшись в косяк, а другую, засунув в карман. И рассказывает нам о своем духовном перерождении после пережитых потрясений. Свою речь он заканчивает патетически и его можно понять:

— В общем, я проснулся на следующий день другим человеком.

Валик, видимо тем вечером и сам родился заново, поддакивает:

— Еще бы, такой камень с души.

— Угу. Практически надгробный! Короче, Барракуда сказал, что он никаких претензий к нам больше не имеет.

Киваю, склонившись над чашкой — отлично!

— И, кстати, зазывал в гости.

Иронично усмехаюсь:

— Хо-хо.

Уж лучше вы к нам! Валик со мной солидарен:

— Бегу и спотыкаюсь! Ага.

Хочу внести свои пять копеек и, почесав нос, вешаю ребятам лапшу на уши:

— Ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Я сегодня вечерком тогда брякну Гоше, обрадую его.

И тут же прячусь за чашкой — не люблю врать. Зимовский оживленно разворачивается в мою сторону:

— Кстати, привет передавай!

Кривошеин его поддерживает:

— А, да!

Отхлебываю кофе:

— Обязательно.

Антон вдруг оглядывается по сторонам. И я чуть напрягаюсь — уже привык, что за этим следует какая-нибудь каверза.

— А, Марго... Я хотел тебе… просто, сказать…

Мнется как школьник перед учителем, засунув руки в карманы. Да нет, вроде новой подлянки не ожидается. Смотрю на него и жду продолжения.

— Ну… В общем, вся эта история с Гальяновым — это действительно я.

Ухмыляюсь и опускаю голову. У нас сегодня утро откровений? С чего бы это? Может и правда Антоша переродился? Что-то не верится… Потом смотрю ему в глаза. Ну что ж, откровение за откровение:

— Удивил… Кстати, бащ на баш. Твое красивое увольнение — это мой креатив.

Оба улыбаемся друг другу, как старые друзья. Только я уже не такая дура, как раньше. В смысле, дурак. И его улыбочкам не верю!

Антон тоже не удивлен моим словам и кивает:

— Ну, да.

Для него, естественно, это не секрет. А Валик на нас смотрит в прострации, совершенно не понимая о чем мы. Смешно так… Зима продолжает:

— Ход с розой это было сильно!

Сладко улыбаемся друг другу. Молча, еше отпиваю из чашки. Не хватало еще Зимовского хвалить за его подлянки. Перетопчется. Обалдевший Валик, наслушавшись нас, пытается присоединиться и сьюморить:

— А я Кеннеди убил. Ха!

Вот молодец, молодец... Попал в струю, юморист недоделанный. Разрядил обстановку называется. Чуть ли не давлюсь от смеха, за креатив нашего Петросяна. Антон цыкает на Кривошеина:

— Так, юноша, ты даже если таракана убьешь, две недели валерьянку будешь пить.

Общий смех подводит черту под ушедшими переживаниями. Антон вновь оборачивается ко мне:

— Ну, что, ничья?

— Ничья! — и, со смехом, добавляю. — Только без пенальти!

Скрепляем перемирие крепким рукопожатием и даже приобнимаем друг друга.

— ОК!

* * *

Не торопясь возвращаюсь к себе в кабинет и пока иду по холлу, среди снующих сотрудников, пытаюсь разглядеть через открытую дверь и жалюзи калугинского кабинета — здесь он или нет. Пора нам мириться. По крайней мере, за компом его нет. Делаю несколько шагов в сторону открытой двери и заглядываю внутрь. Здесь! Стоит с какими — то бумагами в углу, напротив стола с компьютером, потому и не видно. Морально готовлюсь к разговору и извинениям. Хочется найти убедительные слова — он все же должен понять — это все было стечение обстоятельств! Вздохнув, начинаю:

— Привет, работаешь?

Калугин стоит ко мне спиной и, кажется, не собирается разговаривать.

— Да… На работе люди обычно работают.

Я стою, опустив глаза — мне стыдно и неудобно, что так получилось и я согласен — с друзьями так не поступают. Готов еще и еще раз виниться и посыпать голову пеплом. И обещать, что это был форс — мажор который никогда больше не повториться — мне очень хочется помириться с Калугой, очень.

— Я хотела поговорить с тобой, Андрей.

— Извините Маргарита Александровна у меня сейчас просто аврал.

Понимаю, обиделся. Но лучше поговорить сейчас, не откладывая, и поставить все точки над i. Оглядываюсь назад, в дверной проем, а потом решительно захожу внутрь, прикрыв дверь за собой и отсекая нас от посторонних глаз и ушей. Потом подхожу ближе, пока не утыкаюсь в напряженную спину.

— И что? Ты даже минуты не найдешь, да?

Калугин отбрасывает свои листки и разворачивается:

— Я вас внимательно слушаю!

Ужасно, но я не могу, даже теперь, ему ничего толком рассказать. Одно тянет за собой другое. И деньги, которые мы взяли у Эльвиры, по большому счету — криминал. Здесь в редакции у каждой чайной ложки уши и если дойдет до Наумыча — мало не покажется всем! Но пытаюсь хоть как-то объясниться. И перво — наперво про бедлам, который он застал в квартире:

— Андрей, я понимаю, как это выглядело со стороны, но поверь мне — мы просто смотрели футбол.

— Это я уже слышал, дальше что?

Поджимаю губы, и отвожу глаза. И молчу. Не знаю что дальше... Мне казалось — это главное на что он мог обидеться. Калуга повторяет:

— Дальше то что?

Дальше, дальше... Я растеряно начинаю метаться — то иду к двери, потом возвращаюсь. Говорить про деньги или нет?

— Андрей, понимаешь, я не могу тебе всего объяснить! Тут замешаны люди, компрометировать которых я не имею права! Вот и все!

— А ничего не надо объяснять, все и так понятно — вы смотрели футбол со своими лучшими друзьями!

Он обвиняюще на меня смотрит, и я от этого взгляда ежусь. Андрюх, ну какой же ты упертый! Какой блин с друзьями! Если кто в этом гадюшнике и может быть моим другом, то только ты! После нескольких секунд молчания пытаюсь сделать новый заход:

— Андрей … Да, я кинула тебя с ужином. Но, поверь, на это были причины.

— А, да и это я помню. Конечно, у вас были проблемы с подругой, она была очень взволнована.

Черт! Да я уже тысячу раз казнил себя за это вранье. Но, по-другому, нельзя было, неужели непонятно! Да, ляпнул неудачно, сознаюсь... Отвожу глаза в сторону — возразить мне нечего, а внятных аргументов в голову не приходит. А он продолжает долбить мне по башке своими обвинениями и с каждой секундой мне становится хуже и хуже.

— Вам ее надо было очень успокоить, но при этом, как я понимаю, с двумя полуголыми мужиками.

Он засовывает одну руку в карман, а второй размахивает передо мной, помогая в обвинительной речи… Я слежу за этой мотающейся рукой и у меня только одна мысль колотится в голове — ну почему, почему он все время говорит «вы».

Я совершенно потерян, мне нечего сказать на его обвинения и я лишь стою перед ним, безвольно опустив руки. Ну, убей меня теперь, что ли. Я же уже повинился, чего без конца мучить то?

— Андрей, ты все неправильно понял!

— Я все правильно понял! У меня есть глаза, я все видел.

Мне обидно, что он так категоричен. Может ему нужно время? Я сделал первый шаг, готов сделать второй, третий. Калугин, поворачивается ко мне спиной:

— А сейчас Маргарита Александровна, извините, но у меня очень много работы.

Проглотив разочарование и обиду, разворачиваюсь и, открыв дверь, убираюсь восвояси.

* * *

Вернувшись в свой кабинет, не могу себе найти места, снова и снова прокручиваю в голове наш с Калугой разговор. Подхожу к раскрытым жалюзи, прикрывающим стеклянную стену кабинета, пытаюсь рассмотреть сквозь них Андрея. Как же мне не нравится, что мы поссорились. Пытаюсь найти выход из ситуации, пытаюсь найти аргументы в свое оправдание. На самом деле он один-единственный, но Калуге же этого не объяснишь….

Что поделаешь, но для меня Гошины приоритеты гораздо важнее, чем приоритеты Марго. Победа над Барракудой, да еще с футболом и старыми друзьями для Гоши, куда важнее, чем сто обедов с Калугой для Марго. И, честно говоря, даже важнее, чем бабская дружба с мужиком… Пока брожу по кабинету, все эти мысли проносятся у меня в голове. Меня раздирает на части — что же я за урод такой, Гоша — Марго, Марго — Гоша, Гоша — Марго…

Так, все… Решено… Нужно попытаться еще раз поговорить с Андрюхой, более откровенно. Он должен понять, что это как тогда, с Гальяно — видимость, фикция. И это не повод разрушать нашу дружбу…. Нет, стоп — машина! О чем это я? Я Гоша или как? Надо забить на Калугу и заняться делом! С этим Ромео все понятно — баба продинамила и мужик пошел на принцип. Ну и прекрасно, так держать! У Гоши тоже есть принципы.

Так и брожу, сложив руки на груди, туда-сюда по кабинету, бросая взгляды в открытую дверь И наконец усаживаюсь прямо на стол. Блин, я сейчас сдохну от такого стресса... Снова вскакиваю. Хватит мозги себе полоскать, нужно действовать. Наконец, собираюсь с духом и решительно иду через холл в кабинет Калугина. Он копошится у полок в поисках каких-то бумажек.

— Андрей!

Калуга оборачивается, а потом снова утыкается в листки:

— Да? Что еще?

— Слушай, ну я так не могу, давай куда-нибудь сходим, посидим и нормально поговорим, спокойно.

У нас же есть в этом положительный опыт! Он смотрит в свою папку с бумагами и, не поднимая глаз, бурчит:

— Мы обо всем уже поговорили Маргарита Александровна.

Блин, да что ж такое-то. Ну, почему поговорить-то нельзя?

— Нет, не поговорили. Давай сходим, выпьем …

Калугин усмехается и отрицательно качает головой:

— Я не пью на работе.

Вот упертый. Я уже созрел сдать всех — себя, Эльвиру, Зимовского, Кривошеина. Мне очень важно до тебя достучаться Андрюха. Надеюсь, потом, ты не отвернешься от меня и не сдашь Егорову с потрохами… Я его прошу:

— Ну, тогда кофе. Мне нужно с тобой обсудить очень личный момент, очень важно.

C надеждой смотрю на него — ведь ты же всегда был таким понимающим, тонким, готовым идти навстречу. Ну, сделай хоть один шажок в мою сторону, а?

Но Калугин продолжает меня игнорировать и демонстративно смотрит в папку:

— О нет, мой начальник запрещает мне смешивать личное с производственным.

Блин, все мои слова изворачивает против меня же. Но я буду терпелив — его никогда не останавливали все мои редуты — все это чушь с запрещениями. Я уже готов открыть рот и напомнить ему про Гальяно, но наш разговор прерывает стук в дверь и на пороге появляется Егорова. Черти ее принесли, не иначе. Оба смотрим на нее — вот корова, вырядилась, словно пришла не в издательство, а в бордель устраиваться на работу. Плечи обнажены так, что сиськи, чуть ли не наружу вываливаются, и сама вся кудрявая, словно пудель…. Да еще, как бы невзначай, оттягивает лямку платья вниз.

— Ой, извините, я не помешала?

Вижу, как Калуга прямо расцветает в улыбке. Аж слюни текут. Еще раздень ее здесь, тебе ж, наверно, не в первой… Хотя уже и снимать-то нечего... Капец, все мужики одинаковые! Чувствую себя, в своей закрытой по уши блузке с длинными рукавами, чопорным синим чулком. И хочется побыстрей убраться к себе в кабинет. Ладно, раз ты такой занятой, не буду тебе мешать, попробую договорить вечером. Иду к выходу, но торможу — любопытно, все-таки, зачем эта фря к нему приперлась. По делу или так потрендеть… Тем более, что Андрей Николаевич у нас сегодня дюже занятой.

— Да нет, — говорю, — ради бога.

Стою, облокотившись спиной на дверь и сложив руки на груди… Особенно противно, с какой радостью Калуга внимает Наташиному щебету. Прямо из штанов выпрыгивает, ловя каждое слово. Тьфу!

— Ты знаешь, Андрей, я собралась в суши — бар, ты не хочешь мне компанию составить?

— С большим удовольствием! Тем более, что нужно сделать перерыв — от этой работы уже мозги кипят.

Вот, говнюк! Резко оборачиваюсь и готов испепелить взглядом этого ловеласа. Для Наташеньки у него время сразу нашлось! Все мне теперь понятно, все его гнилые отмазки — я тут перед ним скачу как коза, а все его слова объясняются лишь одним единственным — он специально не хочет дать мне и шанса объясниться. А зачем? Раз я не побежала к нему как собачка — то все, поезд ушел. И замена у него всегда наготове — вот она, из платья готова вылезти на раз, два, три.

— Ты знаешь, там такие вкусные ролы с лососем, просто ешь и хочется…

Калугин ее перебивает:

— Что ты говоришь, обязательно попробуем, пойдем!

Они рядышком проскальзывают мимо меня и идут вместе к лифту. Смотрю им вслед с горькой усмешкой. Гоша был прав… Прав! Как всегда… Марго — дура. Дура! И зря сунулась со своими извинениями. Вот сколько раз я его с Егоровой с поличным ловил? Да не перечесть! Кобель, он и есть кобель! И каждый раз веду себя, как глупая коза. Поднимаю глаза к потолку:

— Капец.

Вздыхаю и, оторвавшись от двери, иду к себе. Хочется быстрее ото всех спрятаться — смех смехом, но из глаз, кажется, сейчас закапают слезы. Баба, она и есть баба.

* * *

Рабочий день благополучно переваливает обеденное время и идет к своему пику. Когда на душе неспокойно самое лучшее лекарство — работа. Я уже погрузился в дебри текущих дел и практически перестал дергаться на каждый шум, ожидая возвращения Андрея. Чу!? Слышу бубнеж в холле, и признаки суеты. Вылезаю из-за стола и выглядываю посмотреть, не пришел ли…. И натыкаюсь на беседующих о чем-то, Валика Кривошеина и Каролину Викторовну, жену Егорова. Ба-а-а! Беру руку Каролины в свои и тяну к губам поцеловать:

— Боже мой, кого я вижу!

И только в последний момент до меня доходит, что делаю что-то не то. С вытянутым лицом, открытым ртом, совершенно обескураженный и смущенный отпускаю дамскую ручку, даже не представляя, какая последует реакция. От стыда готов провалиться сквозь землю. Каролина недоуменно глядит на свои руки и тоже растерянно улыбается. Я могу издавать только что-то нечленораздельное.

— А-а-а… А-а-а

Переношу руки к горлу, словно помогая себе откашляться:

— Марго, Маргарита Реброва.

Жена Наумыча тоже приходит в себя:

— Да… Вот ты какая… Мне Егоров про тебя очень много рассказывал. Ха-ха.

Она идет дальше, кидая взгляды на снующих по холлу сотрудников. А я остаюсь стоять, прикрыв, сконфуженно, глаза рукой. Ну, надо ж так проколоться, блин. Тем временем, Каролина заглядывает в дверь кабинета Наумыча и, как всегда крикливо, окликает мужа:

— Егоров!

Отвернувшись, стою за ее спиной, привалившись к стене и обхватив себя руками. Слышу:

— Каролинка, заяц мой, что ж ты не позвонила?!

Хороший такой заяц, мясистый. С усмешкой прикрываю глаза ладонью. Егоров выскакивает наружу, а Каролина смущенно оглядывается на меня и шипит на супруга:

— Не называй меня Каролинка. И заяц! Я этого терпеть не могу!

Поводя головой, откидываю волосы назад.

— Ну, извини, вырвалось. Дай я тебя поцелую.

— Не надо!

Она заходит в кабинет, а Егоров, увидав меня, обрадовано пытается переменить тему и представить меня своей жене:

— А это вот Марго, двоюродная сестра...

Это типа должность такая? Выгибаюсь и тянусь, заглядывая внутрь кабинета — Каролина уже идет к нам, так что я торопливо убираюсь за дверной косяк, оставаясь для нее невидимым. И вовремя:

— Мы уже познакомились. Мне надо с тобой поговорить. Быстро за мной!

Она идет внутрь, а Наумыч еще успевает покорно покачать головой и мне подмигнуть:

— Ничего не меняется.

И закрывает плотно дверь. Я лишь ухмыляюсь — сколько лет знаю Каролину и всегда испытываю к своему начальнику глубокое сочувствие. Вздохнув, возвращаюсь к себе в кабинет.

* * *

Увы, этим вечером с Андреем, так нам и не удалось поговорить — Егоров утащил меня на встречу со спонсорами в ресторан, где и пришлось проторчать аж до 8 часов вечера.