День за днем (гет)

За работой дни пролетают незаметно, отступая в прошлое и быстро забываясь. До автоматизма — утром одеваешься, красишься, завтракаешь; днем — крутишься как белка в колесе, хватаясь то за одно, то за другое, вечером — смываешь макияж, ужинаешь и таращишься в ящик, болтая с Сомовой, вываливая на нее свои проблемы и выслушивая ее капцы…

* * *

Просыпаюсь среди ночи, от чьих то прикосновений и не пойму — ни где я, ни что происходит. Горят свечи и все пространство вокруг тает в черных тенях. Я лежу, блаженно раскинувшись на какой-то чужой кровати на красных шелковых простынях, почему-то совершенно голая. По углам этого романтического лежбища стоят высокие подсвечники, на шесть свечей каждый, освещая широкую постель с витым металлическим изголовьем. Внезапно, я осознаю, что не одна, что рядом со мной Калугин, прижимающийся ко мне горячим обнаженным телом... И что странно — это меня нисколько не пугает и не тревожит. Мы что в гостинице? Капец. Докатилась Реброва.... Мысль ленивая и совершенно невлекущая за собой никаких действий с моей стороны. И даже она исчезает, когда Андрей обнимает меня свободной рукой и наваливается сверху, крепко прижимая к себе и целуя шею, целуя плечи, целуя губы. И это так естественно, так правильно и желанно, что я задыхаюсь от блаженства, вцепившись одной рукой, ногтями, в его спину, а другой рукой, комкая в кулаке простынь. Чувствую, как мужская рука скользит вниз по моей правой ноге, принуждая, в сладком томлении, согнуть ее в колене и раскрыть себя навстречу ему, моему мужчине. Да, я женщина и это мой мужчина! Мое тело выгибается, а пальцы скребут ему спину, намекая на желание большего. Мы перекатываемся и меняемся местами — вот уже я сверху, оседлав его и целуя ему грудь, крепкую и мускулистую. Андрей прижимает мою голову к себе, лохматит волосы, а потом мы снова перекатываемся и я опять внизу, под ним, лицом к лицу... Наши губы сливаются в поцелуе, от которого кружится голова и зажигается кровь. Я чувствую, как его рука добирается до моей груди и уютно устраивается чашечкой, продолжая ласкать и нежно мять и ее, и напрягшийся сосок.... Господи, как я хочу этого! Хочу-у-у! Ну и что такого? Я женщина! Я таю под этими ласками и готова отдать ему все, что он захочет, всю себя! Игорь Ребров — это сон, это миф, оставшийся в прошлом!

Игорь Ребров? Игорь Ребров... Будто кто-то выталкивает и вырывает меня из сладких объятий — я широко раскрываю глаза и ничего не вижу, кроме темноты вокруг и ничего не чувствую, кроме яростно бьющегося сердца, готового выскочить из груди. Резко сажусь на кровати и обвожу взглядом темень — никаких свечей, никакого голого Калугина. Одна одинешенька в своей собственной постели и в гошиной пижаме. Набрав полные легкие воздуха, недоуменно вздыхаю:

— Фу-у-ух.

Что это было? Тру рукой глаза — надо прогнать глупое наваждение.

— Черт!

Рука безвольно падает на одеяло. Когда я была мужчиной у меня тоже были подобные сны.... Но таких ярких, таких... романтичных, таких чувственных — никогда. Страшно признаться — но мне, там во сне, даже самой захотелось узнать, что там дальше. Блин — и судя по реальным ощущениям внизу, не только во сне. Полный капец. Поводя головой из стороны в сторону, снова вздыхаю:

— Фу-у-ух!

И заваливаюсь на подушки, пялясь в потолок. Надо постараться уснуть и забыть происшедшее, как кошмарный сон. Они же наутро забываются?

* * *

От всех этих ночных пертурбаций просыпаюсь позже обычного. Приготовив и разложив на постели шмотки в которых пойду на работу, отправляюсь в душ — сон почему-то забыть не удается, а душ — самое лучшее средство от ночных гормональных фантазий. Когда я уже в халате и сушу полотенцем волосы, ко мне в открытую дверь заглядывает Сомова. Она что-то выискивает, шаря глазами по сторонам, а потом проходит к полочке у зеркала.

— Слушай, Марго…

— М-м-м?

— Ты брала мой тоник?

Вчера вечером пришлось позаимствовать.

— Да, в спальне на тумбочке посмотри.

Слышу, как Анька цокает языком и язвительно тянет, уходя из ванной:

— Да, Игорь... Никогда бы не подумала, что ты будешь рыться в моей косметичке.

После сегодняшней ночи, я вовсе не уверен, что ее слова относятся ко мне. Игорю Реброву такие сны сниться не могут, по определению. Лениво огрызаюсь:

— Что ты там бурчишь?

Из спальни доносится:

— Да, ни что, ни что...

Подсушив волосы, беру розовую расческу с полки и начинаю расчесываться. Сомова снова подает голос:

— Ванну, когда говорю, мне освободишь?

Интересное кино. Удивленно таращу глаза:

— Я только зашел?!

— Ничего себе, ну ты и спишь. А чего так поздно-то? Опять футбол смотрел что ли?

Продолжаю яростно драть расческой спутавшиеся влажные пряди. Какой еще футбол?

— Если бы.... Я вообще под утро только лег.

— Понятно.

В смысле не лег, конечно, а уснул. Даже не знаю, стоит ли Аньке рассказывать. Но очень хочется поделиться с подругой, понять причины, разобраться к чему подобное ведет и как от этого избавиться. Наконец решаюсь — оставляю волосы в покое и, уперев руки в бока, разворачиваюсь к Сомику. С сомнением в голосе начинаю:

— Мне всю ночь снился один и тот же сон.

— Да? Какой это?

Сомова, заинтересовавшись, подходит поближе. Меня снова начинают мучить сомнения, и я со вздохом отвожу глаза в сторону:

— Ну, я даже не знаю, рассказывать или нет.

Анька, уже распалившись от любопытства, присаживается на край ванны:

— Ну, конечно, рассказывай, раз начал!

Язык, словно мельничный жернов. Мне почему-то становится стыдно такое выговаривать, и я смущенно отвожу глаза:

— Капец.

Сомова елозит на месте, уже не в силах усидеть от нетерпения:

— Гоша, ну не томи ты, господи!

Но я, в нерешительности. Качаю отрицательно головой:

— Не, ладно, проехали.

Стряхнув с расчески влагу, отворачиваюсь к зеркалу и нервно хватаюсь за полотенце, чтобы что-то делать, чтобы занять руки, по второму кругу начинаю вытирать им волосы.

— Гоша! Ну, это невозможная твоя манера — сначала заинтригуешь, а потом в кусты!

Если бы было все так просто. Снова поворачиваюсь к Аньке:

— А ты не будешь смяться?

Сомова, сделав скептическое лицо, вскакивает с края ванны:

— Ладно, все, тогда не надо ничего.

И уходит. Понимаю, что это нарочно, что это провокация, но все равно поддаюсь — самому, на самом деле, не терпится поделиться. Торопливо кричу вдогонку, сдаваясь:

— Ладно, ладно, подожди, подожди.

Сомова в дверях оглядывается:

— Ну?

Окончательно собираюсь с духом, задумчиво чешу голову краем расчески, а потом, со вздохом, выдавливаю из себя:

— В общем…, я сегодня во сне, с Калугиным...

Останавливаюсь, подыскивая слова. Сомова вмиг растеряв напускное равнодушие, широко раскрывает хитрющие глазки:

— Что?

— Ну, чуть не это...

Ухмылка на лице подруги становится шире:

— Что чуть не это?

Вот садюга, нарочно пытается заставить меня произнести такое вслух. Я взрываюсь от негодования:

— Сомова, ты что маленькая, что ли? Мне что тебе объяснять, что такое “чуть не это»?

Анюта прямо вся светится, хитро улыбаясь:

— У вас что был... секс?

Вот, нравится человеку прикидываться дурой. Сказала же «чуть не это», значит «чуть не это».

— Нет, стоп — машина, вот секса, как раз, и не было.

Сомова аж подпрыгивает на месте, желая подробностей:

— Ну…, попытки то были?… Потуги…

Да еще какие. До сих пор в краску вгоняет от воспоминаний. Что особенно пугает — я сам… вернее сама хотела продолжения до дрожи, и полностью считала себя женщиной. А об Игоре Реброве даже не вспоминала. Но делиться такими деталями, даже с лучшей подругой желания нет никакого. Вдруг обзовет каким-нибудь извращенцем или извращенкой, и что делать?

— Слушай, Сомова, я себя ощущаю, как будто я на допросе у следователя, а не сон тебе рассказываю.

Анюта лишь хихикает:

— Слушай, да ладно тебе, расслабься, все нормально.

Она машет рукой для убедительности и начинает чесать нос. Но ее хитрая физиономия меня не успокаивает.

— Что, нормально? Ты мне лучше объясни, что это все означает?!

— Ты что, не врубаешься?

У меня объяснение прежнее— бабские гормоны, черт бы их побрал. Продолжают свое наступление. С другой стороны, почему именно сейчас? Ни неделю назад, ни вчера или завтра? Или, как тогда брякнула Сомова «такой момент, когда организм женщины... и т. д. и т. п.?” Капец... И как часто такое бывает? Я же ни черта не знаю про этот самый организм — какие кренделя он может выкинуть, и в какой момент. Честно отвечаю:

— Нет.

— Ну, это может означать только одно.

Понимаю, что ничего умного не услышу, кроме зубоскальства, а все равно спрашиваю:

— Что?

Сомова опускает глаза, покачивая головой:

— Ну…ф-ф-ф…, в Калугина влюбилась не ты одна.

Капец. Этого еще не хватало! Мало мне Егоровой... Испуганно шепчу:

— А кто еще?

— А еще твой мозг!

Анька самодовольно идет на выход, а я разворачиваюсь к ней спиной. Тоже мне откровение. Можно подумать у меня вместо мозга инородное тело. Или что моим туловом управляют инопланетяне из тарелки, а не собственная голова. Естественно у меня теперь не только внешние женские половые признаки, но и мозги переделаны на женский лад. В сердцах фыркаю:

— Тьфу ты, дура.

Снова начинаю тереть волосы полотенцем. Вот еще одно подтверждение моим словам. Народная мудрость — у бабы волос длинен, а ум короток. Все взаимосвязано! Вместо того чтобы шевелить мозгами и идти на работу, уже полчаса, как сушу и расчесываю лохмы и думаю о дурацких снах. Вижу в зеркале, как Анюта, остановившись в дверях ванной, поднимает палец вверх:

— Кстати, сны с четверга на пятницу, всегда сбываются.

Ну, мне это вряд ли в ближайшие годы грозит — ложиться в постель к мужику я точно не собираюсь. Даже если Калугин будет сниться каждый четверг по десять раз за ночь. Игорь Ребров вернется и спросит с меня! И что я ему отвечу? Извини дорогой, но ты спал с мужиками. Мне вовсе не хочется, чтобы он крыл меня последними словами и ходил с голубой отметиной на лбу. Оставляю последнее слово за собой:

— Говорят, что кур доят.

Сомова морщится:

— Ой, я так и знала, что ты именно так и ответишь.

Тут же парирую, тыча в ее сторону пальцем и повышая голос:

— А я так и знала, что ты так скажешь, и будешь скалиться!

Откуда-то из спальни доносится сдавленный смешок и я добавляю, тряся мокрым полотенцем и морщась:

— Вот не хотела говорить, не надо было.

И иду к зеркалу дочесываться и рисовать морду лица. Нанести хотя бы первые штришки.

* * *

Ясно одно — если все оставить как есть и потакать туловищу, то сопротивляться его закидонам будет все трудней и трудней. Особенно с такими снами. Подобные фантазии нужно пресекать на корню! Надо почаще напоминать себе, что я мутант, во мне всего поровну и нужно вовремя гнобить все бабское в себе, не давая слишком поднимать голову и верховенствовать над моими чувствами и поступками. Дашь слабину и хлопот не оберешься — от мужика останутся одни волосатые ноги и любовь к футболу.

Проводив Сомову, решительным шагом возвращаюсь из гостиной в спальню. Беру с постели приготовленную красную блузку, так и лежащую здесь с не вынутой вешалкой и откладываю ее в сторону. Не-е-е, слишком яркая. Следующее на очереди платье, то много пуговичное, что покупали с Анькой. Тоже отбрасываю в сторону — не пойдет, оно же бабское выпячивать приобреталось, в противовес зародившимся в то время неприличным слухам. Гхм....

— Так, нафиг все это.

Разворачиваюсь к шкафу:

— Где мои брюки?

Вернемся к исходным позициям — к дресс-коду первых дней. Залезаю в открытый шкаф и порывшись там, извлекаю на свет подзабытые вешалки с висящими на них брюками и белой блузкой — рубашкой. Слишком уж я потакаю туловищу в его бабских замашках, вот оно и распоясалось. Думаю, строгая униформа, полу мужского типа, быстро ситуацию утихомирит. Вместе с дурацкими снами. Утаскиваю все барахло в гостиную и там упаковываюсь. Правда, прежний бесформенный Анькин пиджак, одеть стесняюсь — больно страшненький. Это уже перебор. Выбираю более женский, приталенный. Одевшись и застегнувшись на все пуговицы, возвращаюсь в спальню, к зеркалу побольше. Оглядываю себя со всех сторон:

— Ну, как-то так.

Но что-то в отражении мне не нравится. Засунув руки в карманы брюк, оцениваю внешний вид еще раз. Да, строгости не хватает. Может вот так? Вскидываю руки вверх за голову и начинаю собирать волосы в пучок, потом бросаю — любая прическа, это бабское украшательство. И докрашиваться тоже не буду, хватит и того, что уже успела слегка мазнуть — губы, веки, ресницы.

— Так… И с косметикой отказать.

И маникюр позавчерашний оставлю! Отправляюсь на работу — в раздрае чувств и не позавтракав.

* * *

Всю дорогу до редакции решаю, как себя вести. Цель то понятна — вернуться к менее женственному имиджу и, тем самым, постараться задавить разбуянившиеся гормоны. Но и в образ лесбиянки вписываться желания нет. А вот где найти золотую середину, непонятно.... Как всегда, буду решать проблемы по мере их возникновения. Вздохнув и поправив ремешок сумки, висящей на плече, принимаю независимый вид, засовываю руки в карманы и выхожу из лифта. За прошедшее время, как-то я уже стал забывать привычки мужского поведения. И напрасно! Это, судя по всему, тоже поощряет доминирование женского туловища. Попробую ка что-то вспомнить из Гошиного арсенала... Когда вразвалочку иду мимо секретарской стойки, возле которой трепятся Люся с Галей, бодрым голосом гаркаю:

— О! Привет, красавицы!

Галина бегло оглядывает мой прикид сверху донизу:

— Привет.

Люся, наверно от неожиданности, вскрикивает:

— О-о-ох, доброе утро.

Гоша по утрам делал комплименты и я, приобняв Любимову за плечо, говорю Людмиле:

— Слушай, а Галка сегодня у нас просто супер!

Немного наигранно получилось, и я пытаюсь улыбнуться. Галя оглядывается на Люсю, а потом как-то настороженно на меня смотрит:

— В смысле?

Кажется, они не поняли. Пытаюсь придать себе демократичный и независимый вид — продолжая опираться на плечо Любимовой, другую руку упираю в бок, а ногу ставлю на мысок. Сквозь натянутую улыбку выдавливаю из себя:

— Ну…, в смысле, классно выглядишь.

Они недоуменно молчат, и я тычу рукой в Галкин жакет:

— Клевая обновка!

Вижу, как Галя судорожно запахивает полы жакета на груди:

— Ты что, издеваешься?

Что-то, видимо, не так. Надо было, наверно, не с Галки, а с Люси начинать. У Любимовой слишком много комплексов на почве полноты.

— Почему, издеваюсь, я серьезно говорю — классно выглядишь. Кстати, живот, по-моему, ушел, нет живота.

Изображаю радостное восхищение, разведя руки в стороны. Галя оглядывается на Люсю, наверно за поддержкой и я, по — гошински грубовато, слегка хлопаю Любимову по заду:

— И здесь все нормально!

Максимально растягиваю губы в улыбке. Галя опять смотрит на Люсю. Блин, ну что опять не так? Про тряпки поговорили, про внешний вид тоже... Любимова вдруг машет куда-то в пространство рукой и срывается с места с жалобным воплем:

— Мне там нужно … С..с…срочно!

Все понятно — тема про фигуру для нее болезненна и задевает слишком сильно. Проводив взглядом спешащую прочь Галину, подступаю к Люсе. Сунув одну руку в карман, другой облокачиваюсь на стойку и доверительно придвигаюсь в сторону Людмилы:

— Да-а-а… Ей бы еще от комплексов избавиться.

Замечаю ошалелый взгляд Люси и ее открытый рот. Видимо отвыкла от моего прежнего образа. Честно говоря я и сама отвыкла… отвык — подражать Гоше становится труднее и труднее. Но вытаращенные глаза секретарши немного нервируют:

— А что ты так смотришь?

Она тут же опускает глаза и начинает перекладывать бумажки с места на место. Пытаюсь оправдаться и объяснить сегодняшнее превращение:

— Я просто решила сменить имидж. Юбки-блузки, надоели.

Теперь в Люсином взгляде читается явное сочувствие. Ну, да, мне тоже не нравится так ходить, но мера вынужденная и необходимая. Не хочу больше обсуждать эту тему и перевожу разговор на деловые рельсы:

— Ну, что, у нас сегодня с почтой?

Людмила хватает со столика приготовленную пачку бумаг и судорожно протягивает:

— Извините, Маргарита Александровна, это вам.

Бегло просматриваю на ходу. Одна реклама и приглашения ...

— Так, массажный салон.... До свидания, массажный салон.

Отбрасываю назад, на стойку, в сторону.

— Английский за полгода.

Это вообще ни к нам.

— Учите лохов в другом месте.

Слышу, как Люся говорит в трубку интеркома:

— Да Борис Наумыч, уже иду.

Она кладет трубку на место и убегает, а я продолжаю сосредоточенно копаться в письмах и бумажках. Походу мне Людмила с перепугу сунула весь спам.

— М-м-м.

Над ухом раздается негромкое:

— Марго, ты сегодня потрясающе выглядишь!

Этот голос я меньше всего готова сейчас слышать. У меня слабеют и трясутся руки, я вздрагиваю от испуга, и все мои бумажки валятся на пол. Торопливо приседаю, не поднимая глаз на Калугина, поправляю двумя руками, падающие на лицо волосы и начинаю собирать рассыпавшиеся листки. Так... Нужно взять себя в руки.... Андрей встает рядом на одно колено и тоже помогает собирать письма.

— Не надо, я сама!

— Ну, да…Вдвоем быстрее.

Наконец пачка сложена и мы поднимаемся.

— Кстати, без косметики тебе тоже очень хорошо.

Черт, зря я не покрасилась. Наверно морда блеклая как тень. Недовольная собой хмурю брови:

— Ты мне льстишь.

— Ты знаешь, я всегда говорю правду.

Значит, действительно врет, но все равно приятно. Он отдает мне собранные письма:

— Держи.

Бросаю взгляд исподлобья:

— Спасибо.

— Да не за что.

Андрей уходит, а я буквально слышу, как яростно стучит мое сердце. Все старания насмарку. Отбрасываю рукой волосы назад и провожаю взглядом удаляющуюся спину. Что же со мной происходит? Когда этот мужчина рядом, меня всю внутри трясет. И становлюсь дура дурой!...

Он сказал, что я потрясающе выгляжу! Мое настроение сразу подскакивает на градус вверх. Буквально чувствую, как светлеет и разглаживается лицо, ловлю себя на том, что приглаживаю рукой волосы и сжимаю — разжимаю губы, заставляя кровь прилить к бледным губам. Капец! Нужно срочно отвлечься и я снова погружаюсь в письма.

* * *

Наконец, добираюсь до кабинета. Когда захожу, сзади раздается голос Зимовского и он заходит следом:

-Доброе утро.

Оглядываюсь, а потом иду дальше. Я сейчас ему даже рада — встряска и маленький капец мне сейчас пойдут только на пользу.

— Доброе утро, Антон Владимирович.

Голос Зимовского звучит немного заискивающе и виновато.

— Маргарита Александровна...

Дойдя до своего кресла, поворачиваюсь лицом к лицу.

— Может ты хотел сказать «Васильевна»?

Антон опускает глаза:

— Я…, как раз…, хотел принести извинения.

Долго ж собирался. После пистона, который ему вставил Наумыч, я думал он прибежит еще в понедельник… Тем не менее при такой мощной предварительной подготовке это, практически, признание капитуляции. Андрей что-то говорил про фотошоп? Но приятно, черт возьми.

— Принести... Ну что, я сегодня в принципе допоздна работаю. Так что, как купишь, сразу приноси.

Зимовский глотает комок в горле, и отводит глаза. Известная Гошина шутка и он не знает, как реагировать, услышав ее от меня. Улыбаясь, смотрю на его замешательство.

— Французский коньяк?

Вот тут мы с Игорем Семеновичем во вкусах теперь расходимся.

— Предпочитаю красное итальянское.

* * *

На 12.00 Люся объявляет сбор на оперативку. Каролина опять в председательском кресле, а Наумыч торкается взад-вперед возле нее, засунув руки в карманы. За столом сидят Зимовский, Эльвира, а у стены на обычных местах топчутся Валик, Галя, Калугин. Прохожу к окну и встаю там, сложив руки на груди. Егоров сразу берет быка за рога:

— Ну, что, друзья-товарищи, доигрались? Я надеюсь, все прекрасно помнят, что завтра наш новый номер должен лежать уже на прилавках? И это при том, что половина страниц чистые, как белый лист.

Ну, да, все возможные и невозможные сроки вышли. Обложка, вон уже неделю валяется в типографии. Как тогда на день рождения Наумыча смотрели ее там, так и не с места. И это не вина сотрудников — им вовсе не в радость без конца переделывать нутро номера и работать на мусорную корзину. Каролина встревает со своей интерпретацией происходящего:

-Заметь, Егоров — половина, за которую отвечаешь ты!

— Неужели?

— Именно! Все что курировала я, уже готово к печати.

— Все что курировала ты, я в расчет вообще не беру. Половина материала — отстой. И сама ты прекрасно об этом знаешь.

Они опять орут друг на друга, выясняя отношения. Чего тогда требовать от нас, простых смертных?

— Нет, Егоров! Отстой — это то, чем ты занимаешься у себя в кабинете вечерами со всякими шлюхами!

Осторожно кошусь в ее сторону — хочется верить, что она говорит о застуканной в кабинете девице с сайта. А то ведь с нее станется, отмывайся потом. Во всяком случае, в свой адрес, я такие выпады категорически не принимаю, и отвечать на них не собираюсь. Наумыч молча поднимает глаза к потолку, призывая на помощь господа бога. Каролина продолжает шипеть:

— Завалил работу, а теперь пытается на меня все повесить, а?

Егоров поворачивается к Кривошеину:

— Валентин, я так понимаю, что финальный макет пока не готов?

— Я собирался вечером сверстать.

Значит, все-таки, есть что верстать. Егоров хихикает, взмахивая руками, а потом с напускной радостностью жмет Валику руку:

— Прекрасно! Ха-ха! Отлично! Печатать будем на рассвете…

Он закатывает глаза к потолку:

— Первый раз мы в такой заднице.

Сцепив пальцы в замок, он трагично утыкает в них нос.

Каролина Викторовна прерывает моноспектакль и я на этот раз с ней солидарен:

— Егоров, перестань кудахтать, нам надо либо отложить выпуск номера, либо выпустить его в усеченном варианте — страниц двадцать пять, вот и все.

Поднимаю глаза к потолку, а потом отворачиваюсь. Укороченный номер — это, конечно, чересчур революционно. Тогда уж ограничиться разворотом и напечатать на газетной бумаге. А вот отложить выпуск на пару — тройку дней, при этом запретить вмешиваться и перекраивать — это правильная мысль. Егоров пытается оставить последнее слово за собой, говорит едко и язвительно:

— Уважаемый директор издательства, если бы вы хоть раз прочитали контракт наших инвесторов, то вы бы увидели, что объем номера, сроки выпуска — четко оговорены.

Тоже поднимаю глаза вверх. Когда же это все кончится…

— Ха-ха. А там не оговорено, что за все отвечает главный редактор?

Это уже камень в мой огород и я пытаюсь защищаться:

— Каролина Викторовна, поверьте, если бы у меня уходило бы меньше времени на борьбу с внутренней контрреволюцией...

Егорова переходит на вопль:

— Я тебе слово вообще не давала!

Беззвучно матерюсь — вот сучка драная, ну никак не успокоится. Хоть чем-то хочет задеть и отомстить за поражение с «Василисой». Егоров рявкает:

— Тихо!

Потом обводит тяжелым взглядом присутствующих:

— Все замолчали!

Каролина продолжает орать, но уже на регистр ниже:

— Ну, да!? Выдай нам свой шедевр.

Они смотрят друг на друга, потом Наумыч садится в председательское кресло, пододвигает его поближе к столу и кладет на столешницу локти:

— Значит, так.... В сложившейся ситуации я вижу только один выход. Сегодня же устроить дополнительную фотосессию и забить все эти пустые страницы картинками по максимуму. И придать ему хоть какое-то такое оригинальное объяснение. И молить бога, чтобы читатель все это скушал!

Идея, конечно не ах, но хоть что-то. По крайней мере, лучше, чем уполовиненный номер. Каролина снова зудит:

— Да-а-а-а.... Бонапарт отдыхает. А ты, я думаю, хочешь взять на себя функцию «молить бога»?

Егоров поднимается и вылезает из-за стола:

— Да. И в первую очередь, чтобы он вернул тебе мозги...

* * *

Разбредаемся кто на обед, кто по кабинетам. Решение брать Зимний принято, но деталей Наумыч пока не озвучил. Жрать пока не хочу, но и работать особого желания нет — cтоит только присесть к столу, как в голову лезут глупые фантазии и воспоминания о прошлой ночи. Брожу по кабинету кругами и строю новые планы по избавлению себя от навязчивых бабских желаний. Взгляд опущен в пол, рука теребит подбородок — да уж, задало тулово мне задачку. Слышится звон подъехавшего лифта и звонкий хохот Егоровой — младшей. От этого звука замираю и смотрю сквозь раскрытые жалюзи в холл. Там Калугин с Наташей и он видимо рассказывает ей что-то очень веселое. Где это он ее подцепил? На оперативке этой жабы не было, значит, вызвонил, позвал обедать.

А та уже и сама квакает, не умолкая:

— Андрюш, у меня такое желание — снять себе квартиру. Абстрагироваться и пусть делают что хотят.

Подхожу поближе к открытой двери и прислушиваюсь. О чем это они? Теперь голос Андрея:

— Ну, я понимаю, но по другому никак нельзя…, м-м-м… Это надо пережить, переждать, вот и все.

— Но я не могу больше!

— Ну, ты через не могу.

Выглядываю из-за створки двери. Парочка останавливается и Калугин приобнимает свою пассию за талию. Смотрят друг на друга и улыбаются. Огромное желание заскрипеть зубами, но я терплю — вот, оно, верное средство наплевать на Калугина и его идиотские сны! В смысле, на мои сны с идиотом Калугиным. Егорова прямо-таки истекает сахаром и медом:

— Андрюш, а ты мне поможешь?

— В смысле?

— Ну, когда ты рядом, мне в сто раз легче.

Я смотрю на этих двоих, а у меня перед глазами совсем другая картинка. Я проваливаюсь в нее, я тону в ней и не могу ничего поделать — это не с ней, а со мной, хохочущей и счастливой, он выходит из лифта, это меня он держит за руку и рассказывает что-то смешное. Это меня он приобнимает за талию и, глядя сияющими глазами, говорит:

— Ты сегодня прекрасно выглядишь.

Улыбаюсь и кокетничаю в ответ:

— Честно говоря, для тебя старалась.

— Я чувствую.

Он тянется губами и целует меня в щеку. Закрываю глаза, а когда открываю, наваждение спадает — Калугин целует в щеку Наташу и та жмурится, как сытая кошка. Где-то звонит телефон, и я окончательно прихожу в себя. Они нежно друг другу улыбаются, и Егорова буквально тает:

— Вот видишь, теперь легче.

Мне хочется закричать и затопать ногами — нет, неправда, он любит меня! Он столько раз говорил про это! Блин, Калугин, ну, хоть как-то покажи, намекни, на свое равнодушие к Егоровой! Мне достаточно нахмуренного лба, или опущенного кончика губ! Андрей счастливо мотает головой не в силах выразить словами переполняющие чувства и слегка подталкивает Наташу:

— Иди, работай.

Егорова куда — то уходит, наверно к мамочке или по магазинам, а улыбка продолжает бродить по довольному лицу жениха. Он даже романтично вздыхает, глядя ей вслед, прежде чем свернуть к себе в кабинет.... И это для меня больнее всего. Не надо себя обманывать — они счастливы и мне остается лишь сожалеть о своей неполноценности и проклинать Карину. Я прикрываю глаза, отгоняя неприятную картинку расставания влюбленных, а потом прикрываю дверь в кабинет, отсекая себя от Калугина, от Наташи, от глупых фантазий и полуснов наяву.

Так продолжаться больше не может — хватаю со стола мобильник и вызваниваю Сомику. Наконец в трубке слышится знакомое:

— Алло.

Оглядываюсь на холл за стеклом, туда, за жалюзи, и перехожу к окну, к своему креслу. Стараюсь приглушить голос:

— Ань, сейчас можешь говорить?

— Судя по интонации, ты звонишь мне, чтобы снова напрячь меня, да?

Не обращаю внимания на недовольный гундешь, и со вздохом вываливаю все, как есть:

— Ань со мной какая то хрень творится.

— Какая, еще, хрень?

Даже не знаю, как описать эти дурацкие видения и свое полуобморочное состояние при приближении Андрея. Гормоны гормонами, но это уже попахивает дуркой.

— Я когда вижу Калугина… Я, в общем…, этот дурацкий сон еще…

— Слушай, сюда, повторяю еще раз — это называется любовь, понимаешь? Лю-бовь!

Блин! Я ей про Фому, а она мне про Ерему.

— Ань, чего ты мне рассказываешь, а? Я влюблялся миллион раз, и никогда такого не было!

— То, что ты делал миллион раз, называется перепихнуться. А вот это вот, по-настоящему!

Капец, тоже мне знаток. Можно подумать у нее богатый опыт, когда перепихнуться, а когда по-настоящему. Меня ее объяснение не устраивает. Эротические сны еще как-то можно объяснить случайностью, на то они и сны. В снах чего только не бывает. Но эротические фантазии среди бела дня?! И опять же, почему это проявилось именно сегодня, ни вчера и не неделю назад? Или до вчерашнего дня никакой "настоящей" любви не было?

— Ань, я тебе объясняю…

— Все, давай!

— Алло! Алло!

В трубке звучат гудки, и я захлопываю крышку мобильника:

— Тьфу ты, блин.

Ни хрена Анька сама не знает, или говорить не хочет. По крайней мере, ее объяснение ответа на мои вопросы не дает. Вчера не было, сегодня появилось, а чего, тогда, ждать завтра? Как убрать из мозгов весь этот гормональный токсикоз? Тут она правильно подметила — когда был мужиком, достаточно было «перепихнуться» и вся любовь..., со снами и фантазиями. И снова чист как стеклышко. Вот и Калуга наверняка тоже спит без снов и фантазии его на мучают. Если что зазудело — вскочил на свою кобылу и доставил пакет по назначению. Но что мне-то делать!? Я и Калугин? Бывший мужик с другим мужиком? С несчастным видом оглядываю кабинет и поднимаю глаза к потолку:

— Капец, мне только «по-настоящему» не хватало!

* * *

Мои страдания прерывает Люсин голос по интеркому:

— Маргарита Александровна.

— Да?

— Борис Наумыч просит вас зайти.

— Хорошо. Не сказал, зачем?

— Нет. Только позвать вас и Андрея Николаевича.

Даю отбой... Все, надо прекратить сопли, собраться и думать только о работе. Когда подхожу к кабинету шефа, Андрей уже стучится в дверь и заходит внутрь. Через пару секунд врываюсь следом:

— Можно?

Калугин оглядывается на мой голос, а Наумыч делает приглашающий жест:

— Проходи, Марго.

Идем гуськом к столу, но Егоров вдруг тычет в дверь рукой, тараща глаза:

— Дверь закрой!

Калугин мне шепчет:

— Проходи.

Пропускает вперед, а сам возвращается прикрыть дверь в кабинет. Что происходит? Недоуменно смотрю на Егорова. Тот стоит возле своего кресла с таинственным видом и ждет возвращения Андрея. Потом задумчиво тянет руку к подбородку:

— Значит так, знаете, зачем я вас собрал?

Оглядываюсь на Калугина — лично я не знаю, тот тоже отрицательно качает головой:

— Нет.

Наумыч смотрит на нас исподлобья:

— Вы единственные два человека в этой редакции, которые хоть как-то могут спасти завтрашний номер. Более того… Я скажу вы единственные два человека, которым я полностью доверяю.

Ты, Марго, практически стала для меня ангелом — хранителем. Андрей, ты почти как зять…

Калугин дергается, словно хочет что-то добавить в ответ, но молчит. Я тоже молчу — сейчас главное номер закрыть, задумываться об ангелах и зятьях будем потом. Оперевшись одной рукой на директорский стол, а другой на приставку для монитора, Егоров пытается встать на колени.

— Я вас прошу, сделайте что-нибудь, постарайтесь.

Капец! Кидаемся помешать и хватаем его под руки:

— Борис Наумыч!

— Ну, что вы?!

— Постарайтесь. Ну, хоть что-нибудь сделайте! Найдите моделей, останьтесь на ночь…

Я чуть вздрагиваю и кошусь на Калугина. Меня так и подмывает представить эту картину, как мы.... Работаем, например у Андрея дома или у меня..., оставшись на ночь... Свечи…, красные простыни… Глотаю комок в горле, но голос Наумыча возврашает к действительности:

— Сверхурочные я оплачу, но вы единственные, кто хоть что-то может сделать!

Весь красный со срывающимся голосом, он снова пытается бухнуться на колени и его снова приходится хватать за руки.

— Борис Наумыч! Мы попробуем, но…

Я убираю прядку волос, упавшую на лицо, за ухо. Не хочется разочаровывать шефа, но все это туфта. Одними картинками покупателя не привлечешь. Тем более, это не наш стиль, не для нашего читателя.

Егоров переводит жалобный взгляд с одного на другого:

— Пусть это будут разные фотографии — пикантные, лирические, разрешается все! Тут главное, чтобы вот это вот, сработало.

Пикантное, в смысле эротическое? Недоверчиво смотрю на шефа. Сиськи, попки? Без этого, конечно, в «Мужском Журнале» никуда, но специальная фотосессия? Может кого-то это и привлечет, но кого-то и оттолкнет. Любители этого дела и в интернете все что хотят и без нас посмотрят. Зачем им журнал наш покупать? Подросткам в туалете рукоблудством заниматься? Егоров, положив руку на плечо Андрею, проникновенно завершает:

— Пусть не давит на вас груз ответственности, если будет провал — мой провал.

С жалостью смотрю на него.

— А успех — ваш успех. Ну хоть… Все идите, идите.

Сделав рукой в воздухе некий пируэт, он подталкивает нас к выходу:

— Я верю!

Калуга неуверенно бормочет:

— Хорошо

И мы, все время оглядываясь, идем к двери. Егоров складывает молитвенно руки у груди и вновь демонстрирует готовность испачкать колени:

— Я прошу!

Одновременно протягиваем к Наумычу руки, призывая остановиться:

— Борис Наумыч, ну не надо.

— Борис Наумыч, я вас прошу!

Егоров тут же выпрямляется, успокаивающе и по-отечески махая обеими руками.

— Все, все, все...

Нам его так жалко, что Андрей клянется:

— Все сделаем!

Наконец выходим из кабинета и останавливаемся. Не представляю, как выкручиваться, идей никаких. В голове крутится только странные обрывки егоровских фраз — «оставайтесь на ночь..., делайте, что хотите..., что-то пикантное и романтичное...». Капец! Со вздохом отгоняю непрошенные образы. Калугин смотрит на меня и, поджав губы, тянет:

— Да-а-а… Ну что, куда пойдем? К тебе, ко мне?

Чувствую, как неудержимо краснею. Он что читает мои мысли? Проглотив комок в горле, пытаюсь восстановить сбившееся дыхание. Вдруг он думает о том же, о чем и я? Непослушные губы произносят:

— В смысле?

Даже не узнаю свой голос.

— Ну, я имею в виду к тебе в кабинет или ко мне в кабинет?

Тряхнув головой, пытаюсь отогнать прочь все глупости. Так, надо сменить тему. А лучше вообще, спрятаться от Калуги и отдышаться. Проскальзываю мимо Андрея, кидая ему по пути к лифту:

— А-а-а… Мне, в принципе, без разницы. Я только схожу сначала, чего-нибудь съем.

— Так рано же еще?!

Упорно продолжаю свой путь, не останавливаясь:

— Не рано, а поздно, я сегодня не позавтракала.

Калугин тащится вслед за мной и мне приходится все время оглядываться:

— А когда я не позавтракаю, работать вообще не могу.

Сейчас главное держаться от него подальше и успокоится. А то у меня мозги в конец скособочились …, «к тебе или ко мне?»... Успокаиваю Калугина жестом, чтобы отстал от меня и шел, наконец, работать:

— Я быстро.

— Не, не… Я тогда с тобой. Пока мысль вырулю, пока то, пока се.

Ну, если только поговорить об идее, о доработке номера... Неуверенно соглашаюсь:

— А, ну давай.

Лифт подъезжает, раздается звонок, и открываются двери. Киваю внутрь:

— Проходи.

— После вас. Прошу.

После нас, так после нас. Захожу внутрь первая, за мной Калугин. Извне слышится голос Люси:

— Маргарита Александровна, подождите, подождите…

Вижу, как она бежит к лифту, но машу ей из кабины рукой:

— Потом, Люсь, потом.

Ничего важного она мне не скажет, а текучка подождет. Двери начинают закрываться, теперь слышится крик Егоровой:

— Андрюш, подожди, Андрюш.

Даже не пытаюсь нажать кнопку отмены. Догоняйте, девушка. Можно вприпрыжку по лестнице, разрешаю. Лифт трогается вниз и я вдруг, как то особенно понимаю, что мы здесь одни, в крошечном пространстве, лицом к лицу... «К тебе или ко мне?»... Калуга стоит, прислонившись к двери и сложив руки на груди. Он так спокоен... А у меня внутри начинает опять колотиться как безумное сердце, и слабеют колени. Я, то смотрю в потолок, то кошусь на Андрея. Я уже представляю, как он меня прижимает к стенке лифта и начинает целовать... Перед глазами все туманится, и они наполняются влагой… Интересно, о чем сейчас думает Андрей? Может о том же, о чем и я? Калугин смотрит на меня и задумчиво произносит:

— Ты знаешь, а мне идея Наумыча не показалась прямо такой бесперспективной.

Вот чурбан бесчувственный. Даже не пойму о чем он. О каких-то идеях.

— Меня всегда напрягали идеи, которые рождаются не от хорошей жизни.

— Согласен, но все равно может получиться что-то интересное.

Немного успокаиваюсь — рабочие разговоры отвлекают. Поправляю волосы и киваю:

— Может и не получится.

— Марго, откуда такой пессимизм?

Стараюсь не смотреть в его сторону, а слова про пессимизм вызывают грустную ухмылку — вся моя жизнь сплошной пессимизм и абсолютно никакого просвета... Неожиданно лифт останавливается между этажами, и свет становится более тусклым. Андрей удивленно произносит:

— Оп-па!

Я в растерянности и ничего не понимаю:

— Ничего себе… Это что такое?

— По-моему, мы застряли.

И мы здесь будем наедине? Может быть час? А может быть…, всю ночь?

Это мысль пугает — а вдруг он и правда захочет меня поцеловать? А вдруг захочет трогать, как там, во сне? Губы c трудом произносят:

— Как застряли?

— Как… Как ты любишь говорить «стоп-машина».

Сердце ухает куда-то вниз… Только не это! Судорожно тыкаю пальцами в кнопки, и ничего не происходит. Андрей в полумраке усмехается:

— Точно.

Это он нарочно, что ли, сделал?

— А чему ты радуешься?

— Да нет, я не радуюсь, просто смысл дергаться раньше времени …

Плевать мне на смысл. Паника захлестывает мой мозг, и я снова и снова тыкаю пальцами в кнопки. Калугин пожимает плечами:

— Пока не запустят, все равно никуда не поедем.

Я вижу его мерцающие глаза, я чувствую его запах… И у меня слабеют колени…. Вырваться, вырваться, вырваться! Крик рвется изнутри, и я испуганно прикрываю ладонью рот. Меня из последних сил мотает по кабинке — если остановлюсь, упаду… Прямо в его объятия.

— Черт!.. Капец!

Зарываюсь лицом в ладони. Оно горит и мне нечем дышать, я задыхаюсь, я растекаюсь словно пластилин. Господи, мне надо успокоиться, хоть чуть-чуть. Зажимаю пальцами рот и нос, потом откидываю голову назад и стараюсь дышать поглубже.

— Фу-у-ух.

— Марго, с тобой все в порядке?

Конечно, нет!

— Да, вроде, да.

— Подожди, а ты клаустрофобией не страдаешь, случайно?

Скорее паранойей на сексуальной почве. Смотрю на этого недотепу и срываюсь:

— Слушай, Андрей, я не знаю! Я никогда в лифтах не застревала.

— М-м-м…, понятно.

Чего тебе понятно, если я сама ничего не понимаю! То ли здесь душно и жарко, то ли я сама вся горю. Могу только нажимать и нажимать эти чертовы кнопки и молить бога… Не знаю даже о чем… Чтобы лифт поехал и выпустил нас… Чтобы лифт не поехал и он меня поцеловал…

— Подожди, подожди, может тебе…

Он тычет пальцами в мою блузку:

-… Расстегнуть?

Он хочет раздеть меня? Прямо здесь, в лифте? Но это невозможно! Этого нельзя! Черт, если он сейчас меня коснется и начнет раздевать, я, наверное, потеряю сознание. Судорожно хватаюсь за ворот блузки:

— Только не трогай меня, ладно?!

— Хорошо, хорошо, я тебя не трогаю…, сейчас поедем.

Отвернувшись, расстегиваю пуговицы на блузке. Становится немного свободнее и легче дышать. Значит все дело в духоте. Теперь расстегнуть тугой лифчик. Тяну руку, изгибая, назад, а потом резко опускаю ее вниз — совсем с ума сошла, дура. Снова поворачиваюсь к кнопкам:

— Тут же где-то должна быть кнопка вызова.

В голове гул и словно вата в ушах. Сквозь эту вату доносится:

— Марго, пожалуйста, я тебя прошу…, Марго-о-о.

Я поворачиваюсь к нему лицом, не в силах поднять глаза. Все как во сне, все как в фантазиях. Он что-то говорит, но я не понимаю слов:

— Так, тихо, без паники, успокойся.

Смотрю на его губы, и каждый вздох дается мне все тяжелее. Я как расплавленный пластилин…, горячий, влажный, липкий… Как тогда, во сне….

— Ты здесь не одна.

Я здесь не одна… И это просто невыносимо! Облизываю пересохшие губы и поднимаю глаза к потолку. Господи, что мне делать?! Его губы совсем рядом с моими… Мягкие, притягательные… Воздух с хрипом вырывается из моих легких. Эти губы шепчут:

— Разденься.

Да!

— Что?

— Сними пиджак, станет легче. Давай помогу.

Да! Да! Да!

Он начинает снимать с меня пиджак, и я позволяю ему это делать. Оставшись в одной блузке, стою перед Андреем, совершенно безвольная и покорная. Как же мне плохо! Я с трудом дышу и чувствую, как по лицу стекает горячий пот. Меня всю выворачивает наизнанку, и я не понимаю, что происходит. Ватные ноги, тяжелые как стопудовые гири, ватные руки, которые не слушаются меня, все тело словно в огне и будто чего-то ждет, какого-то сигнала. Никогда со мной такого не было, никогда... И чем дольше смотрю на Андрея, тем больше мне невмоготу... Наверно я заболела или отравилась... Отвожу глаза от лица Калугина, а потом поднимаю их к потолку, прикрывая рот и нос ладошкой:

— Черт, они там умерли все что ли?

Как щеки-то горят... Наверно температура под сорок. И так быстро поднялась... Может это какая-то жуткая инфекция? Холера или малярия.... Или тиф... Или лихорадка Эбола... Ну, не может быть, что все это со мной из-за Калугина!

— Марго, это административное здание и нас сейчас вытащат, не волнуйся.

Неотрывно смотрю на его губы, не вникая в слова. Эти губы притягивают меня словно магнит. Там, во сне они прижимались к моим губам, захватывали их, терзали их... Они касались моей шеи, моих грудей, они покусывали набухшие затвердевшие соски, а потом... Встряхиваю головой и бормочу, не вникая, какую-то чушь:

— А почему, в административном здании, кнопка вызова не работает?

Калуга пожимает плечами:

— Ну, не работает.

Потолок, стены давят со всех сторон все сильнее. Непроизвольно широко открыв рот, часто и сбивчиво дышу, а потом у меня вырывается стон:

— Капец. Черт! Мне дышать нечем.

Пытаюсь обмахиваться рукой, как веером. Андрей вдруг тоже начинает раздеваться.

— Сейчас, сейчас, подожди…, точно станет легче.

Сердце ухает куда-то вниз. Кому легче? Что он делает? Я не хочу! Я не готова! Тем более в лифте.... Растерянно бормочу:

— Ты что делаешь?

— Сейчас, сейчас… Сейчас будет хорошо.

Растерянно смотрю на него, не отрываясь. Догадываюсь, что значит "хорошо", не маленькая.... Неожиданно он дует мне в лицо и суетливо сворачивает свой снятый свитер в тугой сверток. Я не знаю, что хочет делать он, не знаю, как поступить самой, но я верю ему... И если он меня сейчас поцелует и скажет что любит.... Не уверена, что сумею удержаться...

Господи, о чем я думаю. И вся горю, то ли от духоты, то ли от желания.

— Берем штучку, сворачиваем и вот так вот делаем.

Андрей берет двумя руками за концы свернутого свитера и начинает активно крутить им перед моим лицом. Слабое дуновение..., с запахом мужского пота, Андрюшиного пота... Прикрываю глаза.

— Видишь, это не кондиционер конечно, но хоть какое-то колебание воздуха.

Мы в постели и я в его объятиях... От мужского запаха жар с лица перекидывается вниз, к животу, потом еще ниже.... Нет! Прочь! Мы не в постели! Со стоном отворачиваюсь и открываю глаза:

— Капец, да что ж такое, а?

Калугин перестает крутить свой вентилятор.

— Тихо, тихо, Марго, я тебя прошу, только без паники…, спокойно…, спокойно.

Мы стоим вплотную в тесном лифте и смотрим друг на друга.... Поцелует или нет? Я не выдерживаю, нервное возбуждение и истерика захлестывают меня. Кричу вверх, в пустоту, чуть не плача:

— Эй, народ, есть там кто-нибудь или нет?!

Андрей хватает меня за плечи и встряхивает:

— Слушай меня! Чем больше движений, больше суетиться, тем меньше кислорода.

О чем он? Я не понимаю. Смотрю на его губы и мне все труднее дышать. В голове снова проплывают сладкие сцены из сна.... Перед глазами меркнет и туманится тусклый свет, ноги отказывают, и я почти валюсь на Андрея приникнув к нему мокрым от пота телом. Меня нет. Есть только его голос:

— Сейчас, успокойся, все.

Я чувствую, как он обнимает меня, осторожно прижимает к себе:

— Тихо.

Сразу становится уютно и хорошо, и я затихаю, устроившись на его груди.

— Успокойся… Тебе наверно совсем плохо, да?

Я не могу говорить, буквально млея, от ощущения его тепла, силы, нежной заботы. Он вдруг отстраняется и переспрашивает:

— Да?

У меня нет сил и желания открыть глаза. Если это сделать, сказка кончиться. Там, в другом мире, я ему чужая, у него там есть невеста, а у меня воспоминания о Гоше. Не хочу туда и шепчу:

— Нет, мне хорошо.

— Но я же вижу, что нет!

Глупый Андрюшка, он совершенно не понимает женщин. Я снова представляю, как лежу голая, прямо на нем и целую, а потом мы переворачиваемся, и уже он целует меня до изнеможения. Мои губы непроизвольно открываются, и я тянусь навстречу Андрею. Не в фантазиях, наяву. И он тоже тянется в ответ... О, господи, что я делаю! Опомнившись, отворачиваюсь:

— Черт… Ты наверно прав.

Пусть думает, что мне поплохело от жары. Пытаюсь снова обмахиваться рукой и как-то оправдаться:

— У меня…, первый раз в замкнутом пространстве и я…

— Ну, ну.

— Черт.

Бурчу что-то под нос, не вдумываясь в слова. Неожиданно свет в кабинке вновь загорается в полную силу. Калугин радостно сообщает:

— М-м-м…, видишь, сейчас поедем, кто-то о нас уже вспомнил.

И кричит вверх:

— Люди мы здесь!

Снова смотрю на его губы. Теперь, при ярком свете, они уже не кажутся такими опасными, как несколько минут назад. Андрей опять начинает дуть мне в лицо, он гладит мне волосы:

— Сейчас, сейчас, сейчас поедем. Сейчас все будет хорошо, не переживай.

Слежу за каждой черточкой родного лица и ужасно хочу, чтобы он снова прижал меня к себе.

* * *

При свете мы уже не можем стоять так близко, как раньше. Калугин, понурив голову, уткнулся в лифтовую дверь. С приоткрытым от духоты ртом, наблюдаю за ним, потом поднимаю голову и смотрю вверх на слепящую лампу. Встряхнув нас, лифт начинает движение. Андрей словно очнувшись, поднимает голову и осматривается. Я хоть еще и напряжена, но уже не так сильно — прихожу в себя, успокаиваюсь, меня уже не колотит и не бросает то в жар, то в холодный пот. И еще мне ужасно дискомфортно — и от того, что со мной творилось тогда, и от того что мешает сейчас — мокрая блузка, влажное белье. Двери раскрываются на первом этаже, дневной свет врывается к нам в кабину. Вот и конец романтическому приключению — неподалеку, за стеклянной перегородкой стоит Егорова, караулит жениха. Выхожу из лифта первая — растрепанная, мокрая, лохматая, с расстегнутыми пуговицами на блузке.

За спиной слышится калугинское:

— О-о-о-о-о…

Он тоже выходит вслед за мной, вспотевший и без свитера, и шумно выдыхает:

— Фу-у-у-у.

Андрей обгоняет меня, идет, трясет свитером, раскручивая его. Потом обтирает им свое лицо:

— Свобода…. Фу-у-ух

Наташа стучит костяшками пальцев в перегородку, привлекая внимание Андрея. Обходим вокруг и останавливаемся возле Егоровой, растерянно взирающей на нас. Отвернувшись, застегиваю пуговицы на блузке, пытаюсь дышать поглубже и по ритмичней.

Наташа настороженно интересуется:

— С вами..., все в порядке?

Видок у нас действительно сомнительный — у Калуги на спине большое мокрое пятно от пота, я расхристанная, влажная, липкая и волосы висят паклей. Но пусть все двусмысленности остаются в темном лифте, здесь, на свету трактовка может быть только одна. И я ее озвучиваю:

— Не то слово. Как будто в сауну сходили!

Андрей, обтирая свитером шею, поддерживает:

— Это точно.

Потом вопросительно смотрит на Наташу:

— Ты, сейчас, по лестнице неслась?

Прислушиваясь к ним, закидываю голову назад вверх и ловлю ртом воздух.

— Я неслась. До вас больше никому нет дела!

— Спасибо тебе.

— Пожалуйста.

Андрей смотрит в глаза Наташе, а потом начинает флиртовать:

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Перевожу взгляд с одного на другого и чувствую себя рядом с ними совсем неуютно. Вот она, проза жизни. Лишняя я тут, лишняя. Калугин мельком бросает на меня взгляд и тянется губами к Егоровой, чмокая в щеку. Наташа с упреком выговаривает:

— Халтурно!

Андрей хитро ухмыляется:

— Все остальное потом.

Какое остальное будет у них потом, догадываюсь. Надо же, даже не стесняются. Мне эти избыточные нежности претят, и я пытаюсь перестроить влюбленных на рабочий лад. У нас, все-таки, есть задание от Наумыча:

— Кстати, Наташ, хорошо, что ты здесь.

Бросаю взгляд на Калугина:

— Нам с Андреем нужна твоя помощь.

— Вам с Андреем?

Слышу в ее голосе сарказм, но не обращаю внимания. Прерываясь на каждом слове, объясняю:

— Да... Наумыч попросил нас... Лечь на амбразуры... За сегодня нужно отснять... Несколько фото сессий.

Наташа, не глядя в мою сторону, продолжает цедить сквозь зубы:

— А причем тут я?

Калугин вертит головой по сторонам, не обращая внимания на наш диалог и не помогая.

— Ну… Ты не могла бы... , подобрать место проведения съемки?

Наташа, наконец, соизволит перевести взгляд на меня:

— Я?

Она снова демонстративно отворачивается и это начинает меня напрягать. Пока сдерживаюсь:

— Ну, да. Этим же ваш отдел занимается?

— Я не знаю темы фото сессии.

Калугин, обтирая ухо, хмыкает:

— Господи.

Интересно... Это он осуждает Наташу за вредность или меня..., тоже за вредность? Или он считает, что я не права? Отвожу глаза:

— Ну, подбери, что-нибудь такое универсальное, чувственное, романтическое.

Наташа смотрит, как Андрей все обтирается и обтирается. Видимо желает, чтобы указание шло не от вражины начальницы, а от разлюбезного жениха. Наверно считает это компромиссом для своих взбрыков. Прихожу ей на помощь и указываю на Калугина:

— Ну, тебе Андрей все объяснит... Ты там не экономь, у нас карт-бланш по финансам.

Калугин продолжает трясти свитером, и я ухожу от них, слыша за спиной возмущенные вопли "невесты" — иду к лестнице подняться обратно в офис и привести себя, по возможности, в порядок. А завтрак..., а завтрак придется совместить с обедом.

* * *

Уже на нашем этаже меня нагоняет Андрей. Подниматься на четвертый этаж пехом, да после лифтовой бани, да когда все зудит и липнет, да на каблуках — удовольствие ниже среднего. Да и внешне не украшает — в руке смятый пиджак, блузка расстегнута, дыхание сбито, пот с бороды капает, приходиться утирать его рукавом.

— Марго, Марго, подожди.

Он хватает меня за локоть. Оглядываюсь и мы останавливаемся возле Люсиной стойки:

— Что?

— Да-а-а… У тебя есть несколько секунд?

Я бы предпочла принять душ и переодеться. Лучше всего взять сумку из кабинета и рвануть домой.

— Я… Я очень тороплюсь.

— Я понимаю. Нам нужно определиться насчет фотосессии.

Напоминание о фотосессии с Калугиным совершенно путает мои мысли и я опять зависаю — постель, свечи, мы с Андреем обнажены, перекатываемся, обнимаясь по кровати, и вспышки, вспышки, вспышки фотоаппаратов.... Андрей оглядывается по сторонам:

— Ну, мы с чего начнем — с гламура или все-таки по эротике пройдемся? Как?

Слова "начать с эротики" заставляют прикрыть глаза и пошатнуться от слабости в коленях. Значит, ничего не кончилось? Отчаянно мотаю головой — мне надо домой. Под душ. Можно под холодный.

— Я не знаю, спроси у Наташи!

Суетливо поправляю потную прядку волос, упавшую на лоб.

— Причем тут Наташа? Ты же у нас главный редактор.

Теряю нить разговора и отчаянно что-то бормочу:

— А Наташа у нас помощник заведующего отделом моды и ей, между прочим, за это деньги платят!

Отворачиваюсь от Андрея. Что он спросил? Не помню. Судорожно приглаживаю волосы, стараясь успокоится, потом снова бросаю взгляд на Калугина. Он странно на меня смотрит:

— Марго, подожди, с тобой все в порядке?

Не могу отвести взгляда... Мы снова там, в лифте, мы снова на алых шелковых простынях.... Я плыву, ощущая ласки его рук, ощущая тяжесть мужского тела и упругость напряженных мышц... Стоп-машина! Высвобождаю свой локоть из его цепких пальцев:

— Слушай, Андрей, ты извини.

Кошу глаза в сторону, не решаясь снова на него посмотреть.

— Просто я вспомнила… э-э-э…, когда мы в лифте застряли, я даже вообще ничего не поела. Можно я хотя бы кофе выпью?

Поворачиваюсь к Калугину спиной, так мне гораздо легче с ним общаться. Снова поправляю и приглаживаю волосы, отбрасываю их назад с мокрого лба. Слышу растерянное:

— Конечно, извини.

Калугин обходит меня и, не оглядываясь, идет к себе, закинув свитер за плечо. Провожаю его взглядом. Неужели можно быть таким слепым? Или ему мои вздохи неинтересны?

* * *

Из кабинета выскакивает Наумыч с просветленным лицом и сразу кидается навстречу.

— Марго! Марго, ты сегодня Сомову увидишь?

Оттянув край блузки на груди, трясу им, создавая подобие вентиляции. Анюту? А она тут у нас с какого боку? Пытаюсь переключиться на деловой лад, но не получается.

— А что случилось?

Мысли скачут, как тушканчики по пустыне — сроки, фотосессия, Анька, Калугин, Наумыч, принять душ и переодеться, надо бы застегнуться и позавтракать.

— Да ничего не случилось.

Егоров вдруг внимательно смотрит на меня, буквально осматривает сверху донизу:

— Ты чего такая мокрая?

Почему, почему... Потому! Сходу придумать что-то приличное не удается, и я отмахиваюсь.

— Да-а-а…

А потом смотрю на Егорова, приподняв вопросительно брови и показывая, что разъяснений не последует. Они, судя по всему, ему особо и не нужны:

— Слушай, передай ей от меня огромный respect.

— В смысле?

— В смысле я сейчас слушал ее передачу. Она тут такую проблему подняла!

— Какую проблему?

— Эротические сны!

Что? Ошарашено смотрю на начальника. Мне послышалось?

— Представляешь себе?! И держит, прямо как на цепи.

Не могу прийти в себя. Все что я ей рассказала по секрету... Про постель, про Калугина..., вот так вот вывалить на всю страну?

— Как... Как вы сказали?

— Эротические сны.

Отворачиваюсь и, стиснув зубы, мысленно ругаю Сомову. Лучшая подруга называется!

— Она пригласила к себе какого-то сексолога и таки-и-ие вещи травит.

Не знаю, кого они там травят, но мне с утра она втюхивала про какую-то "настоящую любовь" к Калугину. А я, развесив уши, слушала. Походу, вместе с сексологом, они нашли более смешное объяснение и теперь развлекают публику. Егоров, приложив пухлую ладошку к щеке, качает головой, а потом молитвенно складывает руки перед собой:

— Вот, представляешь, какая-то дама переспала в офисе со всеми своими сотрудниками.

Прекрасно представляю. Начальница и подчиненный с их романтическими объятиями..., для поднятия рейтинга Сомовской лавочки — легко превращаются "в одну даму, которая переспала со всеми". Наумыч ехидно добавляет:

— И это пока только во сне.

Ага, эту песню тоже слыхали — сны с четверга на пятницу и т.д.

Прерываю егоровские восторги:

— Борис Наумыч, это очень интересно, но мне надо работать.

— Так я тебе про это и говорю!

Недоуменно смотрю на него — я что-то пропустила?

— Ты возьми все это на карандаш. Знаешь, как можно развернуться?!

Обязательно возьму, развернусь и врежу Аньке по шее. А у Егорова аж глаза горят, и он возбужденно раскачивается на каблуках:

— Давай, давай, а я пойду. Ага?

Наумыч убегает назад к себе, а я бормочу ему вслед:

— Да, конечно.

Так... Надо где-нибудь укрыться от мужиков и хоть как-то привести себя в порядок. Торопливо сворачиваю в сторону туалета, на ходу доставая телефон и еле успевая отстраниться от выходящей из соответствующей двери девицы. С этой Сомовой нет слов, одни эмоции.

— Капец, у нее что там, совсем крыша поехала?!

Наконец, нас соединяют, и я пытаюсь вложить в голос весь свой сарказм:

— Алло, Аня!

— Да, привет Гош. Только говори быстрей, у меня музыкальная пауза заканчивается.

Быстрей не получится. Чтобы не наорать, начинаю расхаживать вдоль кабинок.

— Слушай, ты там что, головой стукнулась? Какого черта ты, в эфире, обсасываешь мою личную жизнь?

— Ты о чем это?

— Да все о том же! Я тебе свой сон рассказала не для того чтобы ты на нем капусту рубила.

Слышу в трубке смех:

— А ты об этом.

— А о чем же еще?!

Помолчав, Анька пытается оправдаться:

— Слушай, Гош, ну ты не первый человек, которому приснился эротический сон.

Ню-ню... Я, значит, не первая кто во сне занимается сексом со своим сотрудником, да? И других эротических снов для примера, конечно, у вас с сексологом не нашлось?!

— Знаешь что Сомова, не корчь из себя дурочку. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю!

— А вот ты, по-моему, нет. Гош, ну конечно наш разговор меня натолкнул на мысль…

Разнервничавшись, я облизываю губы, забыв про помаду. Тьфу, ты!

— …Но ни твоего имени, ни каких-то подробностей из личной жизни — этого же ничего не было в эфире.

Ну, может и так... Переминаюсь с ноги на ногу — все равно на душе остается осадок. Вдруг, кто-то услышит и догадается, что это про меня. Особенно Калугин. Я же с ним дура дурой.

— Так, ладно, извини, что-то я действительно… Прямо не знаю, что со мной происходит.

— Слушай, Гош, кстати. Ты можешь сделать одно доброе дело?

Взрыв эмоций иссяк и я успокаиваюсь:

— Да, конечно.

— А ты можешь передать Марго, что, кажется, она сильно влюбилась? И именно поэтому ее так сильно колбасит? Но только ты это сделай как-нибудь по деликатней, потому что у нас Марго девушка тонкой душевной организации. Так что, по осторожней там, ладно?

Эти подколки заставляют меня поджать губы. Обязательно передам, только вот непонятно почему надо называть меня при этом Гошей?! Чтобы поиздеваться и подчеркнуть, что мужик влюбился в мужика? Не успеваю ответить и слышу от нее:

— Пока.

Анюта отключается, и я шиплю, в погасший экранчик:

— Слушай, Сомова, я тебя придушу когда-нибудь.

Подняв глаза к потолку, со вздохом перебираю в уме всякие нехорошие слова. Вместо того чтобы успокоить подругу, она еще и поиздеваться над ней успевает. Сзади слышатся шаги и голос Егоровой:

— Марго, у тебя что-то случилось?

Ее еще здесь не хватало. Вряд ли она пришла сюда посочувствовать. Вздрогнув, резко разворачиваюсь и недоверчиво смотрю на нее:

— Нет, а что.

— Ну, просто у тебя такой вид.

Нормальный у меня вид. Как раз, чтобы мужики в лифте не набрасывались… Да и вообще не твое собачье дело. Ты в сортир пришла или меня разглядывать? Явилась тут, стоит… Вся такая нарядная, приглаженная, завитая, как пуделюха. Тьфу!

— Слушай Наталья, ты чего-то хотела?

Цепляю пальцами прядь волос, упавшую на лоб и отвожу ее за ухо.

— Да, вот адрес павильона, а оборудование уже привезли. Мы с Андрюшей следом. Тебя когда ждать?

А на хрена я вам там? Вообще-то, я собиралась привести себя в порядок, пожрать и подумать хоть над какой-нибудь текстовкой. С другой стороны, надо бы посмотреть антураж и обстановку — чего ждать и ждать ли вообще.

— Да спасибо, скоро буду.

Егорова с подозрением смотрит на меня:

— У тебя точно все в порядке?

Капец, засосов на шее точно нет, успокойся…. Даже в туалете покоя не найти, а мне бы переодеться и причесаться.

— Да, в порядке, Наташ.

Проскальзываю мимо и тороплюсь выскочить, чтобы поспешить к себе в кабинет за сумкой. Есть время по пути еще и заехать домой! Здесь ни поесть не дадут, ни в покое не оставят.

* * *

Постоять пять минут под душем, сменить белье, съесть пару бутербродов с чаем — много времени не требуется. Ну, еще, причесаться и подправить макияж. Через полтора часа уже приезжаю по адресу, оставленному мне Егоровой. Съемки идут в мансарде арендованного павильона, и я поднимаюсь наверх. Когда подхожу поближе, сердце буквально замирает от знакомой картинки, а потом начинает громко биться — капец, тут все как в моем сне — кровать, подсвечники со свечами, красные шелковые простыни.

На постели модели — девушка, в купальнике, стоит на коленях, а парень, в плавках, сидит к ней лицом. У каждого свой визажист, готовит к съемкам, а по бокам, по разные стороны от кровати, топчутся Андрей с Наташей. У меня словно выключатель внутри поворачивают — на мгновение я вижу на этой широкой постели, в полутьме и горящих свечах, нас с Андреем, наши обнаженные переплетающиеся тела. Откуда-то издалека доносится Наташин голос:

— Привет.

Но я не реагирую — не могу оторваться от своих видений, только сильнее погружаюсь в них. Опять началось! Перед глазами пелена и вокруг никого и ничего, кроме нас… Я изгибаюсь под ласками Андрея и буквально ощущаю, реально ощущаю его губы, целующие и покусывающие мою шею. Это выше сил — я чувствую, как мои ногти впиваются в мужскую спину, царапают ее, заставляя прижиматься. Я представляю, как инстинктивно раздвигаю мои согнутые в коленях ноги, распахивая себя ему навстречу. Сто-о-о-оп! Хватаюсь рукой за металлическое изножье кровати и поворачиваюсь спиной, не в силах смотреть на весь этот эротический антураж и боясь выдать свое смятение. Над ухом раздается голос подошедшей Егоровой:

— Ну, что, по-моему, симпатично.

Вздрагиваю и оглядываюсь на нее, открыв рот и таращась совершенно диким непонимающим взглядом. О чем это она?

— Ну, да, да.

— Здесь, сегодня, должны были клип снимать, но я объяснила им политику партии. Но, правда, пришлось заплатить немножко больше.

Смысл слов доходит с трудом. Кошусь на Наташу, на постель и опять представляю себя рядом с Андреем. Прижимаю пальцы ко лбу и отворачиваюсь от Егоровой. Та что-то говорит и говорит, но я не могу уловить ни одного слова.

— Маргарита Александровна, вы меня слушаете?

— Да… Что?

Наташа в мутной пелене, в полумраке и мне совершенно наплевать, что она обо мне подумает. За спиной, с другой стороны кровати, меня зовет Андрей:

— Марго!

Поворачиваюсь к нему и получаю под самый нос экранчик фотоаппарата:

— Ну как тебе?

Я должна смотреть? Он что-то щелкает, перебирает, но сконцентрироваться нет никаких сил. Не глядя, бормочу:

— А… А-а-а, очень даже ничего.

Его губы совсем рядом и я гляжу на них.

— Ты знаешь, мы решили начать с эротики, чтобы ребят пораньше отпустить.

Оглядываюсь на молодого человека с девушкой, чья подготовка к фотосессии продолжается. Счастливые, они сейчас погрузятся в эти простыни и обнимут друг друга. И будут целоваться, как сумасшедшие… Черт, кажется, я уже брежу. Пора на свежий воздух.

— Ну, раз решили, начинайте.

Сунув руки в карманы, разворачиваюсь и пытаюсь уйти. Сзади доносится недоуменное:

— Подожди, а ты куда?

Какая разница. Главное спрятаться и успокоиться. Остановившись, оглядываюсь на Калугу и неопределенно машу рукой в пространство:

— А я скоро… Мне позвонить надо.

И ухожу, слыша в спину от Наташи:

— Странная она какая-то.

Даже не оборачиваюсь.

* * *

Застреваю неподалеку от места эротического действия, в каком-то служебном закутке — здесь работает радио, слышится привычный голос Сомовой, и я торможу. Тут, наверно, и пережду приступ кроватных фантазий. Увы, когда прислушиваюсь, понимаю — тема, которую затеяла Анька, у нее на весь день — какая-то замужняя тетка рассказывает о своих ночных страданиях о 50-летнем соседе и психолог ей что-то объясняет. Может и правда послушать психолога? По крайней мере, она не будет мне втюхивать про «настоящую любовь», а доходчиво расскажет, что и как, и чем лечиться. Начинаю набирать номер, стараясь дозвониться на радио, прямо в эфир. Занято. Из динамиков доносится жизнерадостный голос Анюты:

— Скажите, а вы не боитесь, что ваш муж, например, слушает нашу программу?... Алло!

В ответ слышатся короткие гудки, и я тороплюсь набрать номер снова. Анькин голос из динамиков полон сочувствия:

— К сожалению, наша связь прервалась… Надеюсь, что муж Вероники здесь ни при чем… Ну, а у нас, еще один звонок. Алло.

Слышу себя в трубке и эфире одновременно:

— Алло!

Это так необычно и я теряюсь, не зная с чего начать.

— Э-э-э… Здравствуйте… Меня зовут Рита.

Гостья студии, сексолог, кажется, ее представляли, как Ольгу Власову, перехватывает инициативу:

— Здравствуйте, Рита.

Голос Сомовой вдруг меняется, став менее любезным:

— Слушаем тебя, Рита.

Даже если она меня узнала, плевать — меня сейчас больше интересует мнение этой Ольги. Но как лучше сформулировать свою проблему пока не представляю.

— Я не знаю, я…, мне очень трудно об этом говорить, но...

Оглядываюсь на суетящегося возле кровати с моделями Калугина.

— Ну, вы не волнуйтесь, просто опишите нам свою проблему.

Блин, с чего начать?

— Меня волнует один человек, мужчина.

— Так.

— И это мой коллега по работе, вернее, мой подчиненный.

— Ну, замечательно. Ничего страшного я пока не услышала.

— Вы знаете, он мне постоянно снится. И-и-и… Причем во сне все это выглядит достаточно пикантно.

Это, конечно, не совсем точно. Калуга мне сегодня впервые приснился. Но зато, теперь, меня преследуют какие-то неприличные фантазии наяву. Это напрягает, выбивает из колеи.

— И… Это мне довольно неприятно.

— Неприятно во сне или постфактум?

Во сне то, как раз было о-о-о-очень… Но признаться, даже психологу, что мои фантазии заставляют смотреть на Калугу совсем другими глазами и испытывать совершенно неприемлимые для Игоря Реброва желания я не могу… И вообще, звоню не для этого!

— Я хотела узнать — может быть есть какой-то способ избавиться от этих дурацких ощущений?

— Ну, честно говоря, я не понимаю, почему они дурацкие и зачем тебе от них избавляться. А судя по всему, такое увлечение, оно говорит о влюбленности.

Это я и сама знаю. И про гормоны начиталась по самые уши. Но ведь этот кошмар с каждым днем усиливается. Такими темпами, глядишь, через месяц так башку отшибет, что не то, что под Калугу, под первого встречного мужика ляжешь. Утрирую, конечно, но суть от этого не меняется.

— Да, но я еще раз повторяю — мне это неприятно.

Неожиданно вмешивается Сомова:

— Послушайте, Рита. Возможно, у вас есть какой-то комплекс просто, который вам мешает?

Ха, а то ты не знаешь. Конечно, есть. Если тебя с малолетства учили быть «настоящим» мужиком и смотреть на «голубых», как на прокаженных, то наверно Игорю Реброву будет совсем непросто… Непросто даже себе признаться, что его чувства к другому мужчине гораздо теплее дружеских. Ольга поддерживает Анькин вопрос:

— Кстати, это может быть вполне реальной причиной. Скажите, а этот ваш коллега, он испытывает какие-нибудь ответные чувства?

Тоже вопрос в яблочко. Вроде бы, «какие-нибудь», испытывает… И при этом «какие-нибудь» у него и к другой…, женщине…, настоящей. Помявшись, выдавливаю из себя:

— По-моему, да.

— А во сне или наяву тоже?

Ну, во сне то точно…. А вот если анализировать, что там наяву, то можно сломать голову — на каждое «тоже» найдется десять «антитоже».

— Знаете, если честно, мне не очень хочется в этом копаться.

— Э-э-э, извините Рита, мне, кажется, вам не нужно бояться своего желания, тем более стыдится его.

Понятно — никакой помощи я от нее не дождусь. Она со мной разговаривает как с закомплексованной теткой, а я, в данном вопросе, скорее закомплексованный полу мужик.

Ежу понятно, что за два с половиной месяца никакой самец, даже пребывая в бабском теле, на другого мужика не западет, не станет он лезть на стену, и фантазировать хрен знает о чем. Это все бабские гормоны, которые давят и давят на меня, превращая в обычную тетеху, женского пола.

— Извините меня, я больше не могу разговаривать.

И захлопываю крышку мобильника.

* * *

Нисколько она меня не успокоила. Даже наоборот «не нужно бояться своего желания, а тем более стыдиться его». Это что, спустить все на тормозах и будь что будет? Забыть про Игоря, про то, что он может вернуться? Забыть про 35 лет мужской жизни? Иду назад в павильон, съемка уже началась, даже первый сеанс закончился. При моем приближении Калугин накидывает на модель полотенце и та уходит в переодевалку передохнуть. Интересуюсь, вздыхая:

— Хэ... Ну, что тут у вас?

Наташа отвечает первой:

— Да ничего, работаем, стараемся.

Кручу головой по сторонам — все-таки, одинокая кровать в виде антуража и фона вряд ли позволит заметно заполнить пустые страницы номера.

— Понятно.

— А почему так с иронией?

Да я вообще о своем, о девичьем.

— Наташ, какая ирония. Давай договоримся — не надо искать в моих словах второй смысл.

— Ну, как скажешь.

Она бросает полотенце на кровать и топает вслед за моделью, зовя ее:

— Ир!

Провожаю взглядом. Мне сейчас не до придирок Егоровой, я чувствую, как у меня снова горит лицо. От общения с этими психологами только хуже, никогда их не любил. Привалившись к изножью кровати, прикладываю ладонь к пылающему лбу. За спиной о чем-то бубнит Калугин:

— Ты какой-то зажатый, все вроде нормально, но это же не спортивный снаряд, что ты ее как штангу или бревно взял…. Вот, смотри!

Неожиданно он оказывается рядом со мной:

— Марго, помоги мне, пожалуйста.

Стою и молчу в полном не адеквате, не могу собраться с мыслями. «Не нужно бояться своего желания, а тем более стыдиться его». Калугин говорит и говорит, словно гипнотизируя меня:

— Если ты берешь девушку, да…, если ты ее взял …, ну, во-первых, посмелее, да.

Рука Калугина уверенно обвивается вокруг моей талии, заставляя, напрячься и выпрямиться. Он тянет меня к себе, прижимая, и я буквально таю, представляя, как это было бы там, в постели, совсем без одежды.

— К себе поближе…, прости…, потом рука… Можно пониже, это приветствуется.

Калугин обхватывает меня ниже талии, и я чувствую, как его рука скользит, гладит бедро, попу. Да, это приветствуется… Я тут же переношу эти ощущения туда, в нашу постель, в мои фантазии. Все это он проделывает там с моим обнаженным телом, заставляя раскрыться, расплавиться, стать жаркой и влажной… О господи...

— Ничего плохого в этом нет. Понимаешь? … Потом взгляд, это самое главное.

Взгляд, да! Я представляю, как Калугин нависает надо мной, над моим истомленным телом, заставляя выгибаться ему навстречу. Глаза в глаза, губы к губам.

— Все же во взгляде! Взгляд должен быть взглядом.

Мы смотрим друг на друга. Я вижу, совсем рядом, каждую его черточку, его губы, его ресницы.

— Потом, если ты тянешься губами, то …

Он делает движение в мою сторону, и я вспоминаю, как сливались наши губы там во сне.

— Я должен понимать, что ты хочешь ее поцеловать.

Ты должен понимать, что должен меня поцеловать. Ну, же! Калугин поднимает голову и смотрит мимо меня, на парня, который выступает в качестве модели…, а потом смеется:

— А у меня такое впечатление, что ты хочешь ее укусить, понимаешь?

Меня ноги уже практически не держат, и я повисаю в объятиях Андрея.

— Марго, я же так говорю? Правильно?

О чем он? Нет, я так больше не могу!

— Да..., да, все так…

Тороплюсь выскользнуть из рук, пока не наломала дров.

— Вы меня извините, мне надо в издательство.

Калугин лишь растерянно бормочет:

— Угу… Ну, давай.

И я тороплюсь уйти.

* * *

Остаток дня проходит незаметно — в последний момент перед выпуском всегда находится сто вопросов, которые нужно решить или разрулить. За окном совсем темно и большая часть людей уже разошлась по домам. Ну, а мне, походу, сидеть до конца — нужно дождаться Калугина, нужно оценить, что он там нафоткал, отобрать материалы для макета. Тоскливо стою в углу кабинета, возле полок с бумагами и горшка с цветком, сцепив руки у живота и разглядывая, через жалюзи, темную улицу. Звонит телефон, и я прикладываю мобильник к уху:

— Алло.

Это Сомова.

— Привет, это я. Ну, как ты?

— Нормально.

— А голос какой-то убитый.

Потому что убили. Начинаю расхаживать с трубкой вдоль темного окна. Если не занимать мозг рабочими моментами, снова и снова начинаю думать о себе, об Андрее, о том, что со мной творится…. Не хочу это обсуждать и обрываю Аньку:

— Голос как голос!

— Ну, просто дело в том, что я уже закончила. Думала, может заехать, забрать тебя?

Увы, не получится. Если только часика через три.

— Завидую, а мы по большому счету только начали.

— А ты где сейчас? В павильоне?

Ха, меня бы там уже наверно Кондратий хватил от эротической перегрузки. Или я бы придушила Егорову-младшую.

— Нет, я в редакции.

— То есть рулишь процессом на расстоянии, что ли?

А по-другому не получается.

— Алле, Марго?!

— Слушай, Ань, я не могу с Калугой рядом находиться, меня аж колотит, понимаешь ты?

Слышу смешок в трубке.

— Хэ… Понимаю.

Ни хрена ты не понимаешь.

— Ну, я не знаю, что мне делать… Может мне каких-нибудь таблеток съесть?

— Слушай, ну…, любовь это химическая реакция, тут, я думаю, никакими таблетками ее не заглушишь.

Двоечница. И как ее из института не выперли… На всякую химическую реакцию всегда найдется другая химическая реакция. Мне ее лавочкины сентенции уже поперек горла. Буквально взрываюсь:

— Слушай, Сомова, заколебала ты уже своей любовью.

— Со своей? Знаешь что, дорогая моя, ты ничего не путаешь?

Мне остается лишь вздохнуть. То про комплексы бормочет и любовь, а то по десять раз на дню называет меня Гошей. Уж определилась бы, да и давила бы в одну сторону.

— Слушай, Ань, да я все понимаю, просто я не врубаюсь — чего ты от меня-то хочешь?

— Я хочу, чтобы ты раз и навсегда ответил себе на один вопрос — кто ты такой на самом деле.

Вот, опять!

— Такой или такая?

— Вот это тебе и надо решить! Пойми, если ты не определишься, то твоя нестандартность загонит тебя просто в гроб. И морально, и физически.

Определишься… Определиться, значит отказаться и поставить крест. На Гоше естественно, на всей прошлой жизни, на родителях. Нарезаю круги, мотаясь вдоль окна, и грустно усмехаюсь:

— Ты думаешь это так просто сделать?

— Да, нет, не думаю, поэтому пытаюсь тебе помочь. Просто скажи один раз, что ты чувствуешь, и тебе сразу станет легче, вот увидишь… Алло! Ну, давай же.

Я молчу, я не верю Анькиному энтузиазму. Это может что-то и переломит внутри меня, но легче уж точно не станет.

— Что, прямо сейчас?

Сомова прямо уже кричит в трубку:

— Ну, а когда?

Это наверно какой-то психологический трюк. Сомова наслушалась своих психологов, вот и решила поэкспериментировать. Переминаюсь с ноги на ногу и не могу никак решить поддаваться мне на ее провокации или нет…

— Нет, я сейчас не готова.

Анька продолжает орать и давить:

— Да ты всегда не готова! Давай, прямо либо сейчас, либо никогда!

— Слушай, что ты хочешь, чтобы я сказал? Что один мужик влюбился в другого мужика, да? Ты это хочешь от меня услышать?

— А ты до сих пор чувствуешь себя мужиком, да?

Только когда ты меня тычешь Гошей! И я ору в ответ тоже:

— Нет, не чувствую!

— Ну, так давай, тогда!

Отворачиваюсь к окну и поднимаю глаза к небу. Прости меня, боже, раба твоего, ты сам меня к этому вынудил, раз сотворил с телом женщины!

— Да! Я с ума схожу, я в него влюблена, влюблена! Ты это хочешь от меня услышать, да?

Сомова почему-то молчит, не отвечает. Может она хотела услышать совсем другое? Продолжаю буянить:

— Только что мне с этой радостью прикажешь делать? Ладно, все Ань, я устала, давай, пока.

Что-то я не чувствую особого облегчения. Ладно, хватит хныкать... Так и не дождавшись ответа, захлопываю крышку мобильника и разворачиваюсь от окна… И натыкаюсь на странный взгляд Калугина. Господи, неужели он все слышал!? Он смотрит на меня, мотает головой и мычит что-то нечленораздельное:

— А-а…Оу…Извини…

Настороженно интересуюсь:

— Ты давно здесь?

Он словно оправдывается:

— Нет, нет, я только-только вот вошел.

Он оглядывается на дверь, но это меня не успокаивает и я, почему-то начинаю оправдываться, нервно отбрасывая рукой волосы назад, за ухо. Меня вдруг охватывает страх, что Андрей все понял и сейчас придется действительно принимать какие-то для меня кардинальные решения. Я к этому еще не готова! Так, надо что-нибудь срочно придумать и я тяну время, срывающимся голосом:

— Я просто думала, что в офисе одна...

— Да я фотки привез и смотрю у тебя открыто…э-э-э…

Я не знаю, как мне поступить и от этого еще страшнее. Если бы он первым сделал движение навстречу... , мне было бы гораздо легче сделать шаг тоже. Глаза вдруг становятся влажными и мой голос испуганно насторожен:

— Что, ты все слышал?

Калугин отрицательно качает головой, даже встряхивает плечами:

— Нет, не все, честное слово не все и…

— Что конкретно ты слышал?

Калугин мнется:

— Ну, тебе повторить или…

Остатки моей решимости сходят на нет. Если бы он слышал мои слова, и они ему были бы важны, то конечно он как-то прореагировал. Не слышал или они ему не нужны? Я боюсь услышать справедливость второго варианта и, опустив глаза вниз, тянусь рукой к фотографиям, которые держит Андрей. Выхватываю их у него:

— Ладно, давай смотреть.

Калугин оглядывается на дверь с явным желанием уйти. Наверно, все-таки, слышал и испугался. Какая же я дура! И Сомова тоже дура! Надо было молчать, а не орать про свою влюбленность во все горло. Андрей бормочет:

— Ладно. Я, пожалуй, пойду — там еще работы много, да?

— Да, беги.

Судорожно перебираю фотографии, почти не видя, что на них. Слышал и испугался или не слышал и уходит, так ничего и не поняв? Калугин делает шаг к двери, а потом отступает назад:

— Марго… Этот человек, я?

Вскидываю голову и смотрю на него. Значит, все слышал! Сердце ухает вниз, а внутри начинает все дрожать. Чего спрашивать, это и так очевидно. Или он не уверен в себе? Если я скажу "Да", что он будет делать? Вдруг развернется и уйдет? У него же есть невеста, есть Наташа.

— Какой человек?

— Ну, в которого ты влюблена.

Ну, что же ты из меня жилы то тянешь, а? Ну намекни хоть немножко, дай какой-нибудь знак, что это тебе нужно, что не неприятно, что меня любишь, а не Егрову. Но он молчит и только смотрит... Меня мучают неуверенность и сомнения. А вдруг действительно, прошла любовь, завяли помидоры? И ему просто интересно узнать, что та дура, к которой он раньше подкатывал, наконец-то запала на него? А потом он отправится к своей невесте, чтобы вместе посмеяться над неудачницей? Слезы подступают к глазам, и я их отвожу, а потом начинаю суетливо поправлять и приглаживать волосы. Если не хочет наступать, надо ему дать шанс на отступление:

— С чего ты взял?

Андрей ведет головой из стороны в сторону и сразу соглашается, чуть пожимая плечами:

— Да, так просто, показалось, извини.

Держусь из последних сил, чтобы не разреветься. И это все? Вся реакция? Надо закрыть тему раз и навсегда. Плюхаюсь в кресло, размахивая фотографиями и торопясь перевести разговор в другое русло:

— Андрей, если мы к утру не закончим номер, нам тут всем мало не покажется.

Прикладываю прохладную руку к разгоряченному лбу, чтобы хоть как-то охладить жар, туманящий мои мозги, а потом утыкаюсь в бумаги. Слышу повеселевший голос Калугина:

— Я понял.

Обрадовался... Он идет к выходу, оглядываясь и прикрывает за собой дверь. Бросаю листки на стол и вздыхаю, прикрыв рукой глаза — если он все слышал, все понял и вот так вот ушел, значит у меня никаких шансов. От этого на душе горько и ужасно тоскливо.

* * *

Домой возвращаюсь далеко за полночь. Анюта уже спит под шапкой и я тихонько пробираюсь к себе в спальню — нужно хоть немножко поспать. Через 15 минут я уже в пижаме заваливаюсь в постель, выключаю светильник и усиленно жмурю глаза. Мои мысли снова возвращаются к Андрею. Я вспоминаю, как решительно он обнял меня там, в павильоне, как его рука скользнув по моей талии спустилась ниже... Таращусь в темный потолок, а вижу совсем другое — то, что было там, во сне. Твердые мышцы спины под моими пальцами, тесно прижавшееся обнаженное мужское тело — мы так идеально подходим друг к другу..., всеми выпуклостями и впадинками.

Я уже вся горю, и я догадываюсь, как потушить этот огонь.... Сейчас, ночью, когда никто не видит… Мне очень не хочется воспользоваться им — мне кажется это сделает меня ближе к Марго и еще больше отдалит от Игоря... Но удержаться не в моих силах — если пламя не сбить, хоть частично, оно спалит меня дотла. Не сегодня, так завтра.