День за днем (гет)

Когда утром встаю и выползаю из спальни лохматая и в халате, Анька уже тоже проснулась, не знаю, правда, позавтракала ли, но суетливо носится по квартире, собираясь на свое радио. Не хочу ей мешать — выгребаю из холодильника кучу банок с Варькиным детским питанием и усаживаюсь со всем этим хозяйство за кухонный стол, нога на ногу. Первая банка проходит на ура, и я принимаюсь за вторую.

Когда Сомова, уже одетая и с сумкой в руках, спешит мимо меня в прихожую, торможу ее:

— Ань, смотри, сколько всего осталось, куда это теперь-то?

Анюта проносится мимо меня в прихожую и там переобувается, а потом высовывает нос из-за угла:

— Ну, не знаю. Отнеси на работу, может сгодится кому-нибудь.

Не, наши тетки из другого замеса. Скептически хмыкаю:

— Ага, у нас там все дамы из двадцать первого века.

Сомова заинтересованно присаживается к столу, переставляя баночки и просматривая этикетки:

— В смысле?

— Ну, замуж никто не собирается, рожать никто не хочет. Одно портит карьеру, другое фигуру. Дом, салон, машина, работа — вот и все занятия.

— Да-а-а, грустно все это… А чего ты ешь то?

Она берет со стола чайную ложку с намерением присоединиться. Наверно, все-таки, не успела поесть. Наклонив баночку в сторону Сомовой, демонстрирую содержимое:

— Слушай, ты попробуй, кстати, очень вкусно.

— Да?

— Только подсоли.

Сомик поддается моей рекламе, открывает банку и облизывает ложку.

— Угу…Ладно, сейчас.

Подцепив содержимое, недоверчиво нюхает и трясет над размазней солонкой… Я же подвожу неутешительный итог нашего обсуждения журнальных теток:

— Так что, все это грустно.

Карьера карьерой, но природа женщины — это семья, дети. Анька тоже начинает с аппетитом уминать детское питание и поддакивать:

— Да, не говори… Но я, слышь, тоже иногда думаю… бросить все к чертовой матери и уехать куда-нибудь в деревню! Купить там дом, чтобы лес был вокруг один.

Ну-у-у, это не про Аньку. Перемешивая чайной ложкой остатки в баночке, я ее перебиваю:

— Ты взвоешь на третий день.

Сомова, тоже ковыряясь в емкости и, выскребая из нее последыши, соглашается:

— Угу. Или закукарекаю…

Уже дожевывая последнюю ложку пюре, она поднимается из-за стола:

— Ладно, все, мне пора. Пожелай мне не пуха.

Облизав ложку, откладываю ее в сторону.

— А чего у тебя сегодня?

— У меня сегодня ответственный день.

Она поднимает удивленно руки вверх:

— Руководство решает — продлить со мной контракт или нет.

Ну, вообще, оборжаться можно:

— Ты что издеваешься? Ты же им все рейтинги делаешь!

— Это ты понимаешь.

— А они что там, все дураки? Вот ты, сколько получаешь?

Поставив локоть на стол, и прищурив глаз, тыкаю зажатой в руке чайной ложкой в Аньку.

Та не признается, только качает головой:

— Ну-у-у-у… на хлеб с маслом хватает.

— Ну, вот намекни, что бы тебе еще и на икру подписали!

Снова начинаю хомячить. Сейчас бы еще чего-нибудь сладенького на закуску.

Анька хмыкает и направляется к выходу:

— Ха-а-а… на черную

Стараюсь настроить на боевой лад:

— Ну, не кабачковую же. Давай, беги, а вечерком мы с тобой это дело отметим.

— Пока.

— Давай.

Слышу, как хлопает дверь — ушла. Выскребаю остатки и говорю пустой банке:

— М-м-м… хорошо.

Теперь можно и на работу собираться.

* * *

Приехав в редакцию, как всегда последний боевой смотр в зеркале, пока поднимаюсь на лифте. Красная блузка, с темной юбкой… яркий макияж и распущенные волосы… на плече сумка, в руке… упс, сегодня без портфеля. И без блокнота с рабочими заметками. А ведь Наумыч наверняка устроит разбор последних неудачных полетов… Поправляя воротник, выхожу на этаже и направляюсь к Люсиной стойке. Сбоку раздается громкий возглас Андрея:

— Всем доброе утро. Привет, Марго.

Он касается рукой моего локтя, и я оглядываюсь. Похоже, Калуга тоже только материализовался — вон и сумка на плече. Только откуда? Неужели по лестнице пешком поднимался? Ну, спортсмен…

— Привет. А Наумыч уже пришел?

Как-то я не подумавши брякнул — ему то откуда знать? И точно:

— Э-э-э ... не знаю, а что, что-то случилось?

Останавливаемся посреди холла. С Наумычем то ничего не случилось, примчится сейчас контру расстреливать. В частности, меня. Обсуждать грядущие неприятности желания нет и я ухожу от ответа:

— Н-н-н… А что, что-то должно было случиться?

— Нет, просто ты какая-то загруженная я понял.

И перегруженная. Ответить не успеваю — раскрываются створки подъехавшего лифта и оттуда выскакивает пышущий энергией Егоров. Он тут же трубит собрание:

— Так марксисты — ленинисты … Всем доброе утро, это, во-первых. Во-вторых, верхушку этого айсберга я через две минуты жду в зале заседаний.

Наумыч тычет рукой в сторону места сбора и сердито наклоняется в мою сторону:

— Понятно?

Молчу, опустив глаза и поджав губы. Сейчас что не скажи, все в ответ что-нибудь прилетит... И прилетит больно. Егоров спешит в зал, а я стою, и как провинившаяся школьница смотрю на Андрея — увы, сегодня никто не заступится за бедную девочку.

* * *

На часах 12 дня и мы уже с полчаса сидим за общим столом и молчим. Один Наумыч стоит, отвернувшись к окну и заложив руки за спину. Интересно, что бы это все значило? Как-то не похоже на разбор полетов. Наконец, не выдерживаю:

— Борис Наумыч, мы что, кого-то ждем?

Тот поворачивает голову и бурчит:

— Да ждем.

— Кого?

Зима со своего места отпускает шпильку в мой адрес:

— Я думаю очередного рекламодателя с фабрики детского питания.

Кошусь в его сторону, но на провокацию не поддаюсь. Егоров оглядывается, повышая голос:

— Антон, помолчи.

Пытаюсь оправдаться:

— Борис Наумыч, я конечно понимаю, что вчерашний инцидент нанес ущерб репутации нашего журнала, но..

Зимовский тут же перебивает:

— Да не только репутации Маргарита Александровна… Бюджет тоже пострадал!

Калуга, продолжает свою вчерашнюю линию по моей обороне:

— А ты предлагаешь терпеть да? Или у нас теперь как? Кто пришел с бабками, тот может ноги вытирать, что ли?

Кидаю в его сторону благодарный взгляд, спасибо. Антон продолжает гундеть:

— А, по-моему, Миронов просто высказал ряд замечаний и не более. За что, кстати, чуть по морде не получил.

— Слушай, Зимовский!

— Что?

— Я смотрю, у тебя тоже много замечаний накопилось, да?

— Очень.

Вмешиваюсь в их перепалку, тем более она касается меня.

— Так, успокойтесь оба!

Эльвира, Антохина подпевала, с противоположной стороны стола, тоже подает голос:

— Между прочим, второй договор за эту неделю срываем.

Обводит всех взглядом, чтобы поняли, в чей огород этот камень. Неожиданно ко мне, на подмогу, присоединяется Любимова:

— А у нас что, перебои с рекламой? По-моему, без этих скандалистов у нас в каждом номере под завязку.

Валик, как всегда, горой за Галю:

— Абсолютно, согласен. Иногда из-за этой рекламы… целые статьи режем!

Честно сказать, я удивлен такой массовой поддержке. Зимовский тоже удивлен, пытается перехватить инициативу и задавить бунт в самом зародыше:

— И это правильно юноша. У нас не научный журнал, а глянцевое издание.

Андрей ловит его на слове:

— Серьезно? А кое-кто недавно это глянцевое издание туалетной бумагой называл!

Валик, почувствовав поддержку со стороны, восклицает:

— Вот!

Вижу, с какой злобой Зима смотрит на Андрюху. Нет, все-таки хорошо, что я не один в этом серпентарии. Антон шипит:

— Боже мой, какая память.

— Представь себе.

Егоров снова прикрикивает:

— Тихо, я сказал!

Все тут же затыкаются. И то дело, а то от этих воплей уже башка начинает гудеть,… касаюсь пальцами виска — не хватало ко всем проблемам еще и головную боль. Наумыч начинает горько нам выговаривать:

— Знаете марксисты, у меня иногда такое ощущение, что вы не на меня работаете, а против.

Только не я! Перебиваю:

— Борис Наумыч, вы не правы.

Егоров, всплеснув руками, орет:

— Помолчите, я сказал!

И отворачивается к окну — редакционные дрязги, действительно его достали. Чуть помолчав, опять орет:

— Не издательство, а джунгли. Каждый сам за себя.

Поднимаю глаза к потолку, в чем-то я конечно с ним согласен, но так наверно везде, так жизнь устроена. Вижу, как и Калугин с Валиком стыдливо отводят глаза.

— У меня такое ощущение, что вы не в команде работаете, а в зоне сидите!

Наумыч стучит костяшками пальцев по дереву стола:

— Конечно … Ну, что за атмосфера в редакции? Откуда эта гниль?

Сижу, откинувшись на спинку кресла, и мечтаю, побыстрей, вернуться в кабинет под кондиционер — что-то мне, плохо... Жарко и хреново и совсем не до массовых нравоучений. Вздыхаю, словно больная корова. Егоров качает головой:

— А с вас, между прочим, рядовые сотрудники пример берут.

Не могу удержаться и опять влезаю:

— Борис Наумович, не преувеличивайте, никакой гнили в коллективе нет.

Если только Зимовский.

— Я знаю, что я говорю!

Наташа со своего места вдруг тоже подает голос:

— Я с тобой полностью согласна!

— Помолчи, Наташа!

— Что, Наташа?!

Младшая Егорова почему-то косится на Галину:

— Я в первый же день, как только вышла на работу сразу поняла, что здесь человек человеку волк!

Смотрю на Наташу — вот еще одна гниль, от которой бы я с удовольствием избавился. В перепалку вступает Любимова:

— Раз поняла, то развернулась бы и ушла. Чего ты себя мучаешь?

Егорова тут же с жалобой к папеньке:

— Вот! И так каждый день.

Неожиданно Зимовский разворачивается в мою сторону с упреками:

— Заметьте Маргарита Александровна, когда здесь был Игорь, такого бардака не было!

У меня даже челюсть падает от такой наглости. Сам, гаденыш, мутит без конца, а меня назначает крайней!

— Ах, вот оно что! То есть, это все из-за меня?

У Егорова вдруг звенит мобильник на столе, и он опять прикрикивает:

— Тихо, все!

Берет телефон двумя руками, осторожно, включает и прикладывает к уху, меняя выражение лица на приветливое:

— Да, Артем Геннадьевич. А, вы уже здесь? Сейчас к вам выхожу.

Интересно, что это еще за Артем Геннадьевич. Новый инвестор? Наумыч пока не собирается нам ничего объяснять, он выключает телефон и со шлепком кладет его на кожаный ежедневник на столе. Потом обводит всех многозначительным взглядом:

— Понятно?!

И быстрым шагом идет из кабинета. Остается лишь пожать плечами и ждать, что же будет дальше.

* * *

Те десять минут, пока Егоров отсутствует, народ использует для того, что бы размяться и разбрестись по залу заседаний. За столом только Калуга остается — сидит, минералку пьет. Я тоже встаю и делаю несколько проходов туда-сюда, пока не натыкаюсь на Зимовского. Сложив руки на груди, останавливаюсь рядом и не могу не упрекнуть:

— Значит, ты считаешь, что всякий хам может называть «МЖ» шарашкиной конторой? И тебе наплевать?

К нам подходят Наташа с Кривошеиным и встают у меня за спиной — почуяли скандальчик. Антон сразу повышает голос — привык давить всех своим ором. Забыл, видно, что со мной это не проходит.

— Да по мне хоть черт лысый, понимаешь. Если человек принес в редакцию деньги, мы его должны в зад целовать.

В этом вопросе наши позиции явно расходятся. Но вольному воля, мешать не буду. Киваю:

— Вот ты этим и займешься.

— Знаете, Маргарита Александровна, острить я тоже умею.

Дверь в зал, наконец, открывается и внутрь заходит Егоров:

— Так, прения прекратили.

Он быстро идет к своему месту, а вслед за ним шустрит незнакомый дядя. Видимо он и есть обещанный Артем Геннадьевич. Возле своего кресла Наумыч разворачивается:

— Минуточку внимания!

Перехожу поближе к окну и остаюсь там. Егоров дружески приобнимает гостя:

— Я хочу вам представить Землякова Артем Геннадьевича.

Потом, хитро прищурившись, добавляет:

— Большой специалист в области социальной психологии.

Земляков, глядя на нас, поддерживает эту вступительную речь:

— Да уж, как говориться широко известен в узких кругах.

Наумыч смеется:

— Лукавите Артем Геннадьевич. Психокоррекция в коллективе — вот его конек.

Кривошеин высказывает тайное мнение сплоченного вокруг коллектива:

— А нам то, это зачем?

Вот, полностью согласен с предыдущим оратором. Но у Егорова другое мнение:

— Вам Валентин, прежде всего, это нужно ради здоровья.

Валик отшучивается, поглядывая на окружающих:

— А у меня пока нет температуры.

— А меня, прежде всего, интересует здоровье нашего коллектива, понятно?

Он оглядывается на психокорректора:

— Артем Геннадьевич, как говориться ваш выход, а я удаляюсь.

Егоров торопится нас покинуть, а психолог уверенно встает рядом с председательским креслом:

— Друзья, ко мне можно относиться по-разному. Главное, усвойте момент — я всего лишь исполняю свою работу.

Ну, что ж, это даже любопытно. Облокотившись обеими руками на спинку ближайшего кресла готов выслушать откровения этого гуру, может и действительно проявится рациональное зерно.

— Поэтому мы сейчас быстро протестируем ваши отношения внутри коллектива.

Валик опять шутит, разряжая обстановку:

— А это не больно?

— Это полезно. Попробуем найти скрытые недостатки и нащупать пути их решения.

Чего-то у меня прибавляется скепсиса. Будем искать пути решения недостатков? По крайней мере, ясно выражать свои мысли он не умеет. Как и все психологи, наверное. Зима недовольно спрашивает:

— А когда мы работать будем?

— Ваш начальник сказал, что вы пока не в состоянии работать. Поэтому я здесь.

Антон ухмыляется на этот пассаж, а потом усаживается за стол, на свое прежнее место рядом с Калугой. Артем Геннадьевич продолжает:

— Напоминаю, относитесь ко мне как к сантехнику — прорвало трубу, меня вызвали, вот и все.

Слышу, как Валик шипит на ухо Зимовскому:

— А не хило, сейчас, сантехники одеваются.

— Угу.

Меня больше заботит другое — не станет ли этот эскулап еще и копаться в наших мозгах. Я, конечно, всех этих психокорректоров не боюсь, но опасаюсь. Оторвавшись от спинки кресла, подхожу к Землякову — мне нужно выяснить свой маленький вопрос. Артем Геннадьевич уже угнездился на председательском месте и ожидает, пока рассядутся все остальные. Осторожно интересуюсь:

— Ну, у нас будет сегодня какая-то групповая терапия? Я правильно понимаю?

Психолог поднимает на меня внимательные глаза:

— Что-то вроде этого.

Главное без гипноза! Поджимаю удовлетворенно губы:

— М-м-м.

Меня это вполне устраивает, и я усаживаюсь в кресло рядом.

— Поэтому предлагаю не терять времени и поверьте, если расслабиться, то можно даже получить от этого удовольствие.

Все-таки, не умеет он строить фразы… Почему «поэтому» совершенно непонятно. Кому-кому, а главному редактору режет слух. Психокорректор обводит всех присутствующих взглядом и добавляет:

— Как видите, я шутить тоже умею.

С юмором у него тоже проблемы.

* * *

Посидев с минуту и поглазев на нас, этот Артем Геннадьевич вдруг вылезает из-за стола и идет к выходу:

— Минуточку.

Сидим, ждем. Андрей вдруг тоже встает и пересаживается в пустое кресло рядом со мной — наверно хочет оградить от нападок Зимовского. Антон лишь хмыкает и отворачивается.

Действительно, на этот раз Земляков возвращается довольно быстро с большой картонной коробкой в руках. Водрузив ее во главу стола, он откидывает крышку с нее и отходит, заняв позицию позади председательского кресла:

— Друзья, я понимаю, что это может быть комично, но все вы люди взрослые, поэтому прошу отнестись к этой проблеме серьезно.

Обвожу взглядом всех, кто сидит за столом — Андрей, Антон, Валик, Галя, Наташа, Эльвира. Да никто из нас и не смеется как-то. Так... скептически улыбаемся. Психолог идет вокруг стола, за нашими спинами, и продолжает занудствовать:

— Давайте попытаемся оставить в этой коробке всю ту отрицательную энергию, которая в вас накопилась. Все те проблемы, которые мешают творческому процессу.

Засовывать энергию в картонную коробку? Кошусь на сидящего рядом Андрея — интересно, что он обо всей этой лабуде думает? Валик, со своего места неожиданно вносит веселую разрядку:

— А-а-а-а….маленькую коробку-то приволок.

И вызывает дружную улыбку всех участников. Артем Геннадьевич пытается повернуть народ на серьезный лад.

— Этот сарказм на ваших лицах свидетельствует о том, что проблемы существуют и от них надо избавляться… Давайте, сейчас, закроем глаза и попытаемся расслабиться.

Он отворачивается к окну. Андрей, наклонившись в мою сторону, тихо говорит:

— Детский сад какой-то. Я все жду, когда мы начнем вокруг хороводы водить.

— Лучше бы Дед Мороза позвал, в него хоть кто-то верит.

Артем Геннадьевич вновь разворачивается к нам лицом:

— Поверьте, каждый кто отнесется к этому серьезно, уже к вечеру почувствует результат.

К чему, серьезно? К коробке или к расслабухе? Калуга что-то недоверчиво бубнит под нос и народ начинает послушно закрывать глаза, тихонько подсматривая через полуопущенные веки. Может нам сейчас начнут показывать фокусы? Лично я — за! Тоже прикрываю глаза. Слышу позади шаги и голос психолога:

— А почему вы глаза не закрыли?

Видимо вопрос Зимовскому, слышится его голос:

— Вы знаете, когда я закрываю глаза, я сразу засыпаю.

Вокруг смешки и потом ответ Артема Геннадьевича:

— Смешно Чувство юмора, говорят, тоже оздоравливает жизнь, но у меня несколько иная методика.

* * *

Ну, это уже маразм. Психолог опять выходит из зала, оставляя нас маяться без дела, в ожидании неизвестно чего. На этот раз возвращение задерживается, заставляя некоторых подниматься с мест и бродить по помещению, разминая ноги. Мне вылезать из-за стола и бродить лень, сижу, возле открытой коробки, подсчитываю, сколько дней я уже проторчал в этом долбанном теле, и к чему это уже привело....

Получается полтинник — юбилей с субботами и воскресеньями. Капец! А как будто полжизни в бабском туловище — таскаюсь на работу с прокладками в сумке, записываюсь на эпиляцию, шляюсь по женским бутикам, высматривая косметику, шмотки и белье… Мои раздумья прерывает голос Зимовского:

— Ну, как вы думаете, долго нас будут еще тут мурыжить?

Оглядываюсь на него. Кажется, бедный Антон уже извелся, мотаясь без дела вдоль кресел... Мое внимание привлекает другая парочка — чуть дальше, у стены с телевизором, расположились Калугин с Наташей. Ишь ты, чуть ли не носом ей в плечо уткнулся, а та и рада… Так и липнет. Дура!

На возмущение Антона реагирует одна Галя:

— Почему же мурыжить, лично мне нравится.

Чему тут нравиться не знаю, но встревать не хочу. Антон огрызается на Галин выпад:

— Потому что вы целыми днями этим занимаетесь. А у меня две статьи на столе лежат!

При упоминании о статьях не могу удержаться — вот, тебе, за утренний наезд:

— Вообще-то, они должны лежать у меня.

— Они бы и лежали, если бы не этот придурок.

Галина опять бросается на защиту психолога:

— Никакой он не придурок.

— О! Галина Степановна, а я вижу, вы на него запали.

Его слова почему-то задевают Кривошеина, тот тоже начинает петушиться и наскакивать:

— Подбирайте выражения Антон Владимирович!

Зимовский ухмыляется, собираясь сказать что-то едкое в ответ, но в этот момент к нам в зал буквально врывается психолог:

— Ну, что друзья, перерыв закончен, предлагаю продолжить.

Он встает во главу стола и поворачивается ко мне:

— Подайте, пожалуйста, коробочку.

— Пожалуйста.

Переставляю инвентарь для хранения отрицательной энергии поближе к экспериментатору. Артем Геннадьевич аккуратно закрывает коробку и пришлепывает ладонью:

— И так!

А потом начинает раскладывать на крышке спички:

— Это дом.

Народ с интересом тянется подойти поближе — может, начинаются тесты и развлечения?

— Задача очень простая — надо переложить три спички так, чтобы получился корабль.

Валик недоверчиво переспрашивает:

— Корабль?

— Именно!

Наташа, посматривая на Андрея, выдает:

— Это что-то из школьной программы.

Оно и понятно — девушка, кроме школьной программы, и не знает ничего... Смотрю на спички — честно говоря, задачка любопытная. Сижу, потирая подбородок, и уже прикидываю — палочку от потолка можно вот сюда переложить, на другую сторону от крыши и тогда… Школьная, не школьная.... Психокорректор перебивает:

— Тем не менее.

Зима задумчиво тоже издает какие-то звуки:

— Так, так, что-то такое я где-то видел… Вот эти две… нет…

Он тянет ручонки и, не спрашивая разрешения, начинает передвигать спички с места на место. Блин, сбил меня:

— Антон, не ломай картинку, не ты один здесь умный.

— Я вообще-то предлагаю решение.

— Ну и где оно?

— Я думаю.

Не выдерживаю и вскакиваю со своего места.

— Слушай, ну и думай, тогда, молча.

Срываемся оба на повышенный тон:

— Маргарита Александровна, позвольте вам напомнить — в данный момент здесь нет ни начальников, ни подчиненных.

— Антон Владимирович, я могу вам быстренько доказать обратное!

— Дэ?

* * *

Этот общий гвалт продолжается минут пятнадцать, но результатов не дает никаких. Каждый пытается чего-то сказать и доказать. И тянет ручонки, чтобы подвигать спички. Больше всех, конечно, болтает Антоша:

— Вот эту сюда! Я вам говорю.

Пытаюсь представить, как и что изменится и перебиваю его:

— Подожди, подожди.

Любимова совсем запутавшись, пытается всех перекричать:

— Братцы, ну, в самом деле, помолчите, а?

Зимовский от нее отмахивается:

— Галина Степановна, ваш номер шестнадцатый. Стойте и не жужжите!

В хор наших голосов врывается Валик:

— А что вы ей все время рот затыкаете?!

Антон, склонившись над спичками, загораживает обзор, и продолжает бурчать:

— Ой, защитник нарисовался.

— Да, нарисовался.

— Это ты при всех такой борзый!?

Пока они собачатся и прожигают друга глазами, тяну руку к коробке и сам начинаю переставлять спички с крыши домика вниз. Мне кажется, в этом направлении мы еще не кумекали…

Нет, моя идея тоже не катит, и я откидываюсь разочарованно в кресле, наблюдая за спорщиками. Зато Эльвира придвигается поближе и начинает собственную перекладку деталей.

— Борзые обычно собаки, ясно?!

— Слышь, юноша, мы с тобой потом по-другому поговорим, в моем кабинете.

— А здесь нет начальников, твои слова, между прочим.

— Вот ты смотри какой, а? Мальчик талантливый оказался, на лету схватывает.

В разгар баталий распахивается дверь и к нам в зал заглядывает довольный Наумыч:

— Та-а-ак!

Все, как по команде оборачиваются в его сторону и замирают. А он решительно идет к топчущейся у стола группе и вклинивается в нее:

— А-а-а…, я вижу прогресс налицо! Чем, занимаемся?

Объяснять берется Наташа:

— Да вот, надо три спички переставить, чтобы корабль получился.

— Так и какое решение?

Он оборачивается к Артему Геннадьевичу. Тот все это время стоит в сторонке, а теперь вдруг выходит чуть вперед и заявляет:

— А решения нет.

Блин, я в шоке. Да все, в шоке! Пол дня хрен знает чем, занимались. Галина растеряно бормочет:

— Как, нет?

— Вот так.

Опустив голову, он топчется в углу, бродит за спинами, будто что-то выискивая внизу на полу.

Смотрю удивленно на этого креативщика — надеюсь, он, все-таки, объяснит, зачем мы тут маялись дурью.

— Просто, мне было интересно понаблюдать, как вы будете это обсуждать.

Не торопясь он исчезает из зала. Вот, молодец! Я всегда считал, что все психологи с приветом. И, кажется, не ошибся. Все ошарашено молчат, а кто-то недоуменно улыбается. Егоров тоже в шоке, но пытается шутить:

— А нет, решения!

Он оглядывает наши вытянутые физиономии, а потом тоже спешит на выход. Не знаю, что этот Артем Геннадьевич насоветует Егорову, но, по-моему, получается полная туфта. Зимовский ухмыляется и облокачивается на спинку кресла Наумыча:

— Блин развели, как детей.

Вижу как Андрей, возле Наташи, мотает головой и тоже удивленно смеется. Мне уже невмоготу. Выбираюсь из-за стола:

— Все, хватит, пятнадцать минут перерыв. На кофе и все остальное.

Валик вылезает с очередной своей шуткой:

— Солдат ест, служба идет?

Вроде того.

* * *

Задание после перерыва оказывается не менее креативным. На этот раз сотрудников собирают в холле, возле аппендикса, где сидят Любимова с Кривошеиным. Расставив всех в шеренгу, нас заставляют взяться за руки и закрыть глаза. Я стою между Галиной и Наташей, но иногда приоткрываю глаза и подсматриваю за Калугиным, которого поставили рядом с Галей. Артем Геннадьевич руководит процессом:

— Дышим глубоко, ровно, успокаиваемся.

Его голос слышится у меня за спиной, а потом перемещается к краю:

— Я же попросил всех взяться за руки!

Сквозь веки вижу, как Антон смотрит свысока на Валика, а потом недовольно тянется к нему, берет и крепко сжимает руку. Все понимающе хмыкают, я тоже улыбаюсь. Артем Геннадьевич выходит перед нашей шеренгой и объявляет:

— А теперь, давайте попробуем поработать чуть-чуть по-другому. Разбиваемся на пары, и каждая пара существует автономно.

Мы с Егоровой расцепляем руки, и она быстренько перемещается к Эльвире:

— Что значит автономно?

— То и значит, что каждая пара уединяется и в течение 10 минут каждый говорит друг другу в лицо, все, что о нем думает… Но выполняется два условия — не обижаться и не оправдываться.

Зимовский скептически тянет:

— Думаете, десяти минут хватит?

— За глаза. И так, разбиваемся таким образом… Вы и вы!

Он тыкает рукой в Галю и Валика.

— Вторая пара. Вы и…

Теперь он указывает на Эльвиру, а потом на меня.

— Я?

— Вы… Да, да! Вы.

Иду к себе в кабинет, показав Эльвире рукой следовать следом. Слышу сзади цокот ее каблучков. До нас доносится голос Землякова:

— И третьи… Давайте, вы и вы.

* * *

Что делать и о чем говорить с Мокрицкой в ближайшие десять минут не знаю. Усаживаюсь в свое кресло и, без стеснения, взгромождаю ноги на стол, прямо в туфлях. Эльвира садится в кресло сбоку, развернув его в сторону двери, так что последовать моему примеру у нее не получится. Да и не по рангу. Минуты через две она прерывает молчание:

— И что? Мы будем заниматься этой клоунадой?

Верчу в пальцах ручку, поглядывая в затылок финансовому директору:

— Не знаю. У тебя что, есть желание?

— Угу, прямо горю.

— Ну, да.

Что ж, попробуем пооткровенничать. Бросаю на стол ручку, спускаю ноги на пол и встаю из-за стола. Одергивая и приглаживая юбку, обхожу вокруг кресла:

— У нас же все эти западные технологии… Они не прокатывают.

Эльвира оглядывается через плечо:

— Как так?

Непринужденно облокотившись обеими руками на спинку кресла, посматриваю на Эльвиру с усмешкой и расшифровываю:

— У нас, где-нибудь в курилке, вот кому-нибудь кости перемыть — это да. А вот так вот, face to face…

Мокрицкая тут же отворачивается, усаживается поудобней и откидывает голову назад..

— Марго, ты на что намекаешь?

— Да я так, ни на что, просто констатирую факт.

Оторвавшись от кресла обхожу его и присаживаюсь на край стола, прямо позади Эльвиры.

— Маргарита Александровна, честно говоря, я не понимаю о чем вы.

Она снова оглядывается назад и мило улыбается.

— Эльвирочка, ты умная женщина и все ты прекрасно понимаешь… То вы были в контрах, а теперь вдруг раз — стали лучшие друзья.

Она сразу схватывает, что я говорю о Зимовском.

— Ну и что из этого? Люди ссорятся, потом мирятся, потом опять ссорятся. Так в жизни бывает.

Усмехаюсь:

— Эльвир, ты что, серьезно думаешь, что я ничего не замечаю?

Мокрицкая качает головой, а потом пытается изобразить святую невинность:

— Что вы такое замечаете?

Вот тоже.... и не покраснеет.

— Вы же явно с Зимовским что-то опять придумали.

Она нервно трясет головой, словно китайский болванчик, но держится:

— Маргарита Александровна, извините, конечно, но все это… хэ-хэ… смахивает на паранойю!

Опускаю глаза вниз и поджимаю губы — фактов у меня нет, а откровенности, на которую напирал Артем Геннадьевич, я точно не дождусь. Смотрю на часы на руке, пора…

* * *

Опять собираемся в холле. Кто-то уже пришел, кто-то на подходе. Артем Геннадьевич благодушен:

— Так друзья как успехи?

Среди друзей единственно кто реагирует, так это Антон:

— Успехи у сборной Бразилии по футболу, а у нас так.

— Заниженная самооценка — одна из форм защиты, но штука, мягко говоря, малоэффективная. Все в сборе?

Тоже подаю голос:

— Да вроде никого не убили.

Народ улыбается и хихикает. Артем Геннадьевич крутит головой по сторонам, а потом выдает новое задание:

— Вот и чудненько, тогда поменяемся парами и продолжим.

Он показывает рукой на Калугу и Галю:

— Вы и вы!

Потом на Наташу и меня:

— А…Вы и вы!

И, наконец, тыкает пальцем в Антона с Эльвирой:

— И вы вдвоем.

Кривошеин, оставшись без пары, интересуется:

— А я?

— Вы со мной….

Сложив руки на груди, скептически смотрю на растерянное лицо Егоровой — вряд ли мы будем с ней откровенничать. Та подходит ближе, тоже складывает руки на груди , и отворачивает нос в сторону.

— Через десять минут… Время пошло!

Он хлопает в ладоши. Мне плевать пойдет Егорова за мной или нет — разворачиваюсь и топаю к себе.

* * *

Усаживаюсь к себе в кресло, разворачиваю у колен макет какого-то разворота, демонстрируя занятость, и потом смотрю на часы на руке. Блин, целых десять минут сидеть с этой убогой. Наташа встает у окна и пялится на улицу сквозь жалюзи. Потом, видимо что-то придумав, делает шаг в мою сторону:

— Марго!

Опускаю разворот вниз и поднимаю глаза на Наташу:

— Что?

Она стоит рядом, подбоченясь, и глядит на меня сверху. Не слишком выгодная для меня диспозиция.

— Помнишь, мы с тобой разговаривали?

Мы почти каждый день о чем-нибудь, да разговариваем. Слава богу, что не каждый.

— О чем?

— Об Андрее! Ты сказала мне, что он тебя не интересует.

Отвожу взгляд в сторону. Вовсе я не так сказала…. сказал… Он меня не интересует, как мужчина… В смысле, как мужчина, конечно, интересует, но как друг … Не в том смысле друг, как друг-мужчина, когда говорят про женщину, а в том смысле, что… черт запутался!

Кошусь на Наташу:

— Помню и что?

— Зачем ты к нему лезешь?

Усмехаюсь в полном недоумении. Уж кто лезет во все щели, так это ты! Хоть ДУСТом посыпай.

— Где это я к нему лезу?

— В супермаркете!

Пожимаю плечами.

— Подожди… Это я, что ли, его дочку потеряла?

Егорова тут же затыкается и тащится назад к окну. Вот стой там и грызи свой палец. Продолжаю искоса следить за ней, и заодно правильно формулировать, что же я имел в виду, когда говорил, что Калуга мне не нужен.

* * *

Как только назначенное время истекает, Егорова торопливо направляется к выходу и исчезает за дверью. А меня тормозят трели мобильника — звонит Сомова.

— Алле.

— Марго, это ты? Я не подписала контракт, представляешь? Какая же я дура!

Зашибись начало. Хожу с трубкой вдоль окна, как маятник, и пытаюсь успокоить подругу:

— Так, Ань, пожалуйста, давай по порядку. Ладно?

— Гош, ну, в общем, я полная дура.

— Почему это ты дура?

— Ну, потому, что я совсем не умею выбивать бабки! А только дверями научилась хлопать, как истеричка, право.

— Ань, успокойся, ну. Сколько они тебе предложили?

— 60 тысяч, плюс 20 процентов премии.

— А ты?

— Сказала, что это несерьезно.

— А они?

— Дескать, кризис, инфляция … Я им посоветовала засунуть такой договор в урну, или в задницу!

— Так и сказала? Вот, молодец! А Марат?

— Сидел и пыхтел одно и тоже — рейтинги, рейтинги, рейтинги, рейтинги.

— Блин, ну нет, ну козлы, а?

— Гош, мне плохо. Меня наверно уволят.

— Так, Анют, ты успокойся, потому что на улице ты все равно не останешься. Ну, или я возьму тебя к себе секретаршей.

— Гош, ну я серьезно, ну что мне делать?

— Ань, для начала поешь, посмотри телек. Они все равно к тебе придут… Не придут, а приползут! Все равно! Потому что без тебя это не радио, а сборище самовлюбленных уродов просто. Знай, себе цену!

Наш диалог прерывает появление Калугина в дверях.

— Можно?

Подаю рукой ему знак заходить. Симафорю глазами, соглашаясь, и Андрей заходит внутрь.

— Анют, все! Тебе нужно отдохнуть, мне нужно поработать, ты не раскисай, все будет хорошо, все, давай, пока.

— Пока.

Захлопываю крышку мобильника и смотрю на улыбающегося Калугина, зависшего возле стола. Будет он говорить или пришел так, постоять?

— Ну?

Он смеется еще шире:

— Что, ну… Мне перепоручили сказать, все, что я о тебе думаю.

А-а-а… я уже и забыл про психолога.

— Ага… Ну, давай поехали.

Чтобы не смущать и не смущаться, отхожу к окну и отворачиваюсь к нему. Андрей, помявшись, начинает:

— Ну, ты очень одаренный человек, хороший руководитель... При этом, совершенно не жалеешь людей, когда идешь к цели. А они не такие железные, как ты.

Чуть поджав губы, киваю. Понятно. Это он, наверно, про то, что я его когда-то заставил работать всю ночь. Не спорю, погорячился.

— Упряма, не боишься идти наперекор общему мнению, это наверно плюс. Но тебя не заботят сплетни, даже самые грязные и это непонятно, поскольку портят твой имидж… Ну как женщины.

Киваю еще раз. Тоже принимается, это про Гальяно.

— В общем, вот так.

Разворачиваюсь к нему лицом. Андрей стоит, сложив руки на груди, привалившись к стойке с бумагами и ждет моей реакции. Это все? Но мне хочется совсем других откровений, мне хочется большего… Меня разъедает любопытство, мне безумно интересно, что же у него в голове, на самом деле. Когда он настоящий? Когда с Егоровой или когда со мной? Уперев пальцы в спинку кресла, позади которого я стою, немного разочарованно смотрю на Калугина:

— Это все, что ты можешь обо мне сказать?

— Ну, сложно критиковать человека, которому симпатизируешь.

Он придвигается ближе, я тоже выхожу из-за кресла и слегка подначиваю:

— Сложно, но можно.

Андрей, опустив глаза, усмехается:

— Ты меня провоцируешь?

Может быть, может быть. Ухмыляюсь:

— А ты что, боишься ляпнуть лишнего?

Придерживая ладонями юбку, усаживаюсь опять в свое кресло, кладу нога на ногу и хватаю ручку со стола. Пальцы нервно тянутся что-нибудь покрутить, потеребить.

— ОК, тогда слушайте.

Андрей передвигает кресло, стоящее у стены поближе к столу, лицом ко мне, устраивается в нем, положив локти на колени и сцепив пальцы в замок:

— Э… меня бесит, что ты заигрываешь с Зимовским.

Что за чушь? Он внимательно смотрит на мою реакцию, но кроме изумления такое заявление у меня ничего вызвать не может. Поставив локти на стол, продолжаю вертеть в пальцах ручку. Потом, широко раскрыв глаза, показываю обеими руками на себя:

— Я с ним заигрываю?

— Ну, по крайней мере, со стороны это так выглядит.

Удивленно дернув подбородкам в сторону, хмыкаю:

— Ха… Бред, но ОК, принимается. Что-нибудь, еще?

— Да.

Еще любопытней. Подбадриваю:

— Ну, давай, жги дальше.

Андрей, оттолкнувшись руками от поручней, со вздохом поднимается из кресла и идет к окну, одергивая на себе курточку.

— Ну… э-э-э… Маргарита Александровна...

Он разворачивается ко мне лицом и нависает, одной рукой упираясь в крышку стола, а другой в спинку моего кресла:

— У вас есть один очень большой недостаток.

Смотрю на него снизу вверх. На его губы, на его ресницы.

— О-о-о… вот, это уже интересно.

— Один мужчина к вам неровно дышит, а вы этого даже не замечаете.

Отвожу взгляд в сторону и молчу.

* * *

Доигрался…. Вылезаю из кресла и отворачиваюсь к окну. Да, мне очень, очень хотелось от него услышать, что он думает, что он чувствует… Ко мне, к Наташе.... И конечно я все замечаю. Может быть даже больше, чем нужно. Но я совершенно не готов..., не готова к каким-то ответным словам, а тем более признаниям…. О том, что тоже неровно дышу. И ревную, когда он неровно дышит совсем в другую сторону...

Не готова, потому что это сразу тянет за собой кучу немыслимых сложностей. И первая из них — то, что я это не я... Оборачиваюсь. Калугин, опустив плечи, уже понуро полусидит ко мне спиной, на краю стола и, видимо, ждет ответа. Пытаюсь собраться с мыслями и убедить себя в том, что дать Андрею надежду — значит обмануть его. И я нахожу для себя эти аргументы. Во-первых, Калугину еще легко отказаться от своего влечения — Андрей никогда не говорил прямо, что любит меня, всегда колебался — “кажется, люблю”, “один человек неровно дышит”... Может, он не уверен в этом? Может потому и колбасит его — то к Марго тянется, то к Наташе. Во-вторых, Егорова — они же встречаются, целуются, разве влюбленный мужчина такое может? Если меня сильно цепляла телка, я на стенку лез, чтобы ее заполучить, ни о ком другом и думать не мог. Нет, я не могу рисковать жизнью Игоря, распоряжаться жизнью Андрея. Мучительно выдавливаю из себя:

— Даже не знаю, Андрей, что тебе сказать.

Он оглядывается:

— Да… не надо ничего говорить.

Со вздохом поднимается:

— Я все это сказал не для того, чтобы что-то услышать.

Мне его так жалко сейчас. Господи, у меня наверно сейчас в глазах по ведру воды…

— А для чего тогда?

— Не знаю, просто так. Чтоб ты это знала.

Он смотрит мне в глаза, а мне очень хочется к нему прижаться и похныкать. Как тогда, когда он принес цветы. Калугин вдруг добавляет:

— Полное ощущение, что ты очень загадочный человек.

— В смысле?

— Не знаю, я не могу этого объяснить, но иногда кажется, что ты что-то скрываешь.

Как же ты прав! Отвожу взгляд.

— Ха… Что я скрываю?

— Понятия не имею.

Мы снова смотрим друг на друга.

— Просто ты никого не пускаешь в свой мир.

Я бы очень этого хотела! Очень!... Но это невозможно, этого нельзя. Даже качаю головой... Потому что даже не знаю, как будет правильней — хотела или хотел. Но говорю совсем другое:

— Кто тебе такое сказал?

— А я это вижу.

Мы стоим совсем рядом, и я замечаю, как Андрей начинает клониться ко мне. Я замираю,… Он хочет меня поцеловать и у меня, кажется, нет сил и желания на этот раз сбежать.... Чувствую, как мои губы сами раскрываются ему навстречу... Совсем рядом, под дверью, раздается резкая команда Землякова:

— Время!

И громкий хлопок в ладоши. Андрей дергается и смущенно отворачивается:

— Извини, гхм.

И идет на выход. Я уже и сама не знаю, хотела бы я этого поцелуя или нет.

* * *

Так, надо собраться и не распускать нюни. Пока иду к гоп — кампании, беру себя в руки. Бросаю взгляд на висящие часы — три… Побыстрей бы уж заканчивалась эта мутотень.

— Ну, кто теперь со мной?

Артем Геннадьевич молча указывает на Зимовского. Пожав плечами, разворачиваюсь и иду назад к себе. Антон меня догоняет:

— Может быть на моей территории?

— Перебьешься. У меня вид из окна лучше.

Разговаривать нам с ним не о чем, так что я действительно иду к окну, глазеть на улицу сквозь жалюзи, а Антоша, сложив руки на груди, пристраивается рядом, спиной ко мне. Через минуту слышу сбоку хмыканье:

— Ну, и о чем будем трепаться?

Разворачиваюсь и, устроившись позади кресла, предлагаю старую Гошину подколку:

— Понятия не имею. Коньяка хочешь?

Зима пожимает плечами:

— Не откажусь.

Киваю, в сторону двери:

— Тогда сходи, купи.

Антоша на меня глазеет, переваривая, потом усмехается:

— Хэ… Свежая шутка.

Равнодушно пожимаю плечами:

— Какая есть, зато поговорили.

Наклонившись вперед, облокачиваюсь на спинку кресла. Давай, теперь твоя очередь. Но Зимовский лишь бормочет, отвернувшись к окну:

— Угу.

* * *

Через десять минут снова звучит команда «Время» и нас приглашают в зал заседаний. Неужели все? Рассаживаемся по своим местам — я, рядом Антон, чуть дальше Галина, а на той стороне — Эльвира, Валик, Андрей. Ждем подведения итогов. Тем более, что и Наумыч тут, стоит у окна, и психолог, трется позади нас — стоит, опершись на спинку кресла Зимовского. Когда все успокаиваются, Артем Геннадьевич подает голос:

— Ну, что друзья, прогресс на лицо. Я бы даже сказал на лицах! И это видно.

Он идет в начало стола, обходит Наумыча и встает теперь позади кресла председателя. Не знаю, что он там увидел на наших лицах… По-моему, зрелище достаточно унылое. Лично мне все по фигу, сижу с безучастным видом и кручу в пальцах карандаш. Егорову видимо уже надоела эта коллективная бездеятельность и он стучит пальцем по часам, поторапливая заезжего психокорректора:

— Артем Геннадьевич.

— Все, все, все. Последний подход. Давайте, сделаем так.

Опять… Наши головы поворачиваются в его сторону и я даже пытаюсь сконцентрировать свое внимание. Хотя меня сейчас беспокоит совсем другое. Наш разговор с Андреем и моя реакция на его движение. Я просто стоял и ждал, пока он меня поцелует! И чтобы было бы в результате? Как бы я потом себе в глаза смотрел? Игорь Ребров целовался с мужчиной!

Креативщик опять что-то там бормочет, но я не вникаю:

— Разделимся. Мужчины — сюда…

Он указывает двумя руками на нас с Зимовским.

— А женщины — сюда.

Его руки перемещаются в другую от него сторону, указывая на Эльвиру. Народ начинает перемещаться и Валик не может удержаться от своих прямолинейных шуток:

— Девочки налево, мальчики направо.

Дернув головой откидываю волосы назад… Ладно, есть еще пара минут закончить мысль. Так вот, Игорь Ребров был, есть и будет всегда мужиком! Неожиданно ловлю на себе взгляды всех присутствующих. Я что-то пропустил? За спиной у кресла стоит Кривошеин и сопит, чего-то ждет. Все равно туплю — что случилось? Артем Геннадьевич вдруг наклоняется в мою сторону и приглушенным голосом говорит, указывая на Мокрицкую:

— Я же попросил женщин — сюда.

Смотрю на Эльвиру с Галей, сидящих напротив. Вот, коза! Меньше о всяких поцелуях думать надо!

— А, извините, я задумалась.

Опершись ладонями на крышку стола, поднимаюсь из кресла, быстренько протискиваюсь мимо психолога с Егоровым и усаживаюсь на место напротив. Валик тоже времени не теряет — садится в мое кресло. Артем Геннадьевич продолжает:

— Теперь женщины представят, что они мужчины, а мужчины на минуту попробуют быть женщинами.

Вижу, как Егоров недоуменно корчит рожу.

— Постарайтесь на одну и ту же проблему взглянуть разными глазами.

Продолжаю крутить карандаш в пальцах и бормочу:

— Тут и стараться нечего...

Психолог тут же суется ко мне:

— Что?

Я даже роняю карандаш от неожиданности. Пожалуй, мне лучше заткнуться и не вылезать. С этими мозгоправами лучше держать ухо востро. С улыбкой извиняюсь:

— А, нет, ничего… Это я так …, сама себе.

Артем Геннадьевич сама галантность — наклоняется, поднимает карандаш и отдает мне в руки. С нервным хихиканьем благодарю:

— Хэ… Спасибо.

Потом десять минут он заставляет поочередно каждого «представить», «и взглянуть глазами». Раскрутить удается только Валика и Галину. Кривошеин конечно предлагает обсудить развлечения, а Любимова наоборот конфликты. Народ активнее откликается на развлечения. Мне неинтересно ни то, ни другое. Сыт по горло, особенно конфликтами. Так что отключаюсь и лишь жду быстрейшего завершения.

* * *

Егоров опять поглядывает на часы. Артем Геннадьевич делает последние пометки в своих листках и, наконец, объявляет:

— Поздравляю, ваши мучения закончились, надеюсь, время вы провели не напрасно.

Валик со своего места шутит:

— Огласите, пожалуйста, весь список.

— Результаты тестов будут оглашены чуть позже.

Артем Геннадьевич отдает свои пометки Егорову, и они оба идут на выход. Мы тоже вылезаем из своих кресел и тащимся вслед. Уже в холле, пока Егоров на ходу изучает наши результаты, психолог, пользуясь моментом, просит:

— Ну что, друзья, по-моему, все прошло просто изумительно.

Обхватив себя за плечи, тащусь позади Наумыча. Ничего изумительного не заметил. Как и полезного, впрочем. Земляков продолжает:

— И последние пять минут я хотел бы потратить вот на что. Заполните, пожалуйста, вот эти анкеты.

Он сует в руки каждому по листочку. Я тоже беру, хотя ничего заполнять не собираюсь. Антон недовольным голосом тянет:

— Ну, какие еще анкеты?!

— Это нужно лично мне, для анализа моей работы.

Останавливаемся. Егоров отрывается от своих бумажек и подбадривает недовольных:

— Вот пока болтаете, давно бы уже заполнили.

Приходится ткнуться носом в анкету, и попытаться в ней что-то вычитать. Артем Геннадьевич вдруг интересуется:

— Борис Наумыч, по-моему, кого-то не хватает.

Он стоит с лишними экземплярами и крутит головой по сторонам. Егоров присоединяется к поискам и смотрит на Калугина с Зимовским:

— Так, кого нет? А где Любимова и Кривошеин?

Отрываюсь от бумаг и, встряхнув волосами, вопросительно смотрю на народ — не понимаю из-за чего такая вдруг розыскная активность. Андрей, откликается первым:

— Не знаю, здесь еще где-то были.

Наумыч начинает буквально подскакивать на месте:

— Ну, прямо, ну как дети. Ну, что за руку их водить или что. … Коля, Коль!

Оглядываюсь, присоединяясь к поискам. Заметив курьера возле Люсиной стойки, он машет ему рукой и тот бежит к нам.

— Да?

— Ну, будь добр, посмотри.

Наумыч продолжает крутить головой и вдруг застывает, уткнувшись взглядом в стеклянную стену ближайшего кабинета. Мы, как по команде, смотрим туда же. Обалдеть, стою с открытым ртом и офигиваю. Прямо эротическое кино! Сквозь открытые жалюзи прекрасно видно, как из-под стола, из-за кресла, один за другим поднимаются расхристанные фигуры Любимовой и Кривошеина. А потом начинают торопливо приводить свою одежду в порядок. Зима с хитрым видом прыскает:

— Оппаньки…

Когда Валик начинает подтягивать спущенные штаны, я с улыбкой отворачиваюсь, прикрыв глаза рукой. Такие видовые обзоры не для скромных девушек. Антон продолжает измываться:

— Да-а-а… А почему мы этот тест не проходили?

Психолог лишь усмехается и молчит.

* * *

Разбредаемся по рабочим местам. Но сначала, после столь долгих психологических измывательств над собой, нужно кое-куда зайти. Когда помыв руки, выхожу из туалета и возвращаюсь к себе, рядом возникает Людмила со свежими сплетнями:

— Кто бы мог подумать, Любимова с Кривошеиным. Настоящий роман! Она же всем уши недавно прожужжала — Алексей, Алексей, Алексей, Алексей. А тут на тебе!

На ходу разворачиваю засученные рукава и застегиваю манжеты. Люся торопливо стучит каблучками рядом:

— Слушай, интересно, а чем же там все закончится, а?

Меня затронутая тема не увлекает, и я лишь хмыкаю:

— Да ничем не закончится. Сейчас там им Наумыч хвосты накрутит, они вообще здороваться перестанут.

У Люсиной стойки нас перехватывает Зимовский — вот у кого всегда ушки на макушке — все слышит, все знает.

— Это вы про Валика с Любимовой?

Людмила охотно подтверждает:

— А про кого же еще.

Антон поднимает нос кверху со знанием дела:

— У этих ребят только-только все начинается… Хэ, хэ. Они, как говорится, в сексуально голодающем Поволжье, нашли друг друга.

Недоверчиво смотрю на него. Он что, не верит в силу убеждения Егорова? Мне кажется, старик завелся серьезно и устроит этим эротоманам хорошую взбучку. Из духа противоречия отрицательно мотаю головой — нет, нет и нет:

— Я знаю Любимову, она очень ценит свою работу и больше рисковать не станет.

Уже двигаюсь дальше, к своему кабинету, но меня останавливает самоуверенный тон Антоши:

— А я знаю Кривошеина! Еще тот китаец.

Пободаться хочешь? Еще раз сесть в лужу? Останавливаюсь… Сцепив пальцы рук и положив локоть на секретарскую стойку, жду продолжения. Люся, сгорает от любопытства и щебечет:

— Причем тут китаец?

Антон снисходителен:

— А притом, что у китайцев секс — это олимпийский вид спорта. Вот увидите — Валика этот конфуз только раззадорит.

Я тоже Кривошеина знаю, как облупленного. Это у него — то секс олимпийский вид? Что-то Антоша мутит.

— Кто это тебе такое сказал?

— Я тебе говорю!

Чушь, какая! Сто процентов — и Галка испугается, и Валик, отнюдь не гигант. Я уже загорелся и мне не терпится проучить самонадеянного индюка.

— Спорим, что это не так!

— На что?

Отвожу глаза в сторону и с усмешкой задумываюсь. Может, как в прошлый раз?

— Ну, я даже не знаю… Ну... Залезешь в трусах на стол и пятнадцать раз прокукарекаешь.

Антон тоже ухмыляется:

— Это тебя Гоша научил?

— Причем тут Гоша?

— Он любил так спорить.

— Так слабо или как?

— Лады!

Антон протягивает руку и цепко хватает мою, не вырвешь.

— А если проспоришь ты… То… устроишь нам фотосессию… В нижнем белье!

Я уже без тормозов. Да и отказываться поздно:

— Да не вопрос!

— Люся, ты свидетель, давай.

Зима поворачивается к Людмиле, предлагая разбить наши руки. Та жалобно морщится, глядя на меня:

— Маргарита Александровна а… А вы не боитесь, если вы проспорите?

Лучше об этом не думать. Свожу серьезно брови и уверенно киваю:

— Не переживай Людочка, я не проспорю.

Антон ее торопит:

— Бей!

Люся со вздохом нехотя поднимает руку и нас разбивает. Расслаблено стою возле секретарской стойки и смотрю на будущего петушка. Ну, что Зима, готовься кукарекать! Антон в ответ оглядывает сверху донизу мою фигуру и восхищенно тянет:

— Шикарная будет сессия.

Ухмыляюсь, качая головой. Это мы еще посмотрим, кто будет на пьедестале… Хотя с оценкой моих внешних данных полностью согласна.

* * *

Ближе к вечеру наши с Антоном дорожки опять пересекаются. Возле копира, который стоит в холле, возле кабинета Зимовского. Кладу под крышку листок с расценками на услуги типографии и тут из своего кабинета выглядывает он сам:

— Марго.

Поднимаю голову и смотрю на него:

— Слушаю.

— А... я надеюсь, ты не передумала?

Выдернув из лотка копию и забрав оригинал, потихоньку двигаюсь в сторону своего кабинета:

— Ты о чем?

— Я про наш спор.

Кто о чем, а этому раздолбаю лишь бы не работать.

— О, не переживайте Антон Владимирович, я своих слов на ветер не бросаю.

— А вы знаете, Маргарита Александровна, вы будете очень эротично смотреться в красном бикини.

Стоим нос к носу. Пфэ… Давай, давай, фантазируй. Нет у меня никакого красного бикини… А может и есть, не помню.

— Эротично будешь смотреться ты, на столе, в семейных трусиках в горошек.

Разворачиваюсь и захожу к себе в кабинет, оставляя Антона стоять под дверью. Что-то не пойму, откуда у него такая самонадеянность. Или я чего-то пропустил?

* * *

Когда вечером все начинают расходиться по домам, на всякий случай выглядываю из своего кабинета и наблюдаю, как Кривошеин с Любимовой с пришибленным видом собираются уходить. Отлично! Из своего кабинета появляется Зимовский с портфелем в руке, и я иду наперерез его курсу. Мы пересекаемся в центре холла. Обхватив себя руками за плечи, ехидно интересуюсь:

— Ну, что, знаток человеческих душ. Они даже не смотрят друг на друга!

— Еще не вечер. После работы жду тебя в баре.

Меня его уверенность уже напрягает, и я настороженно спрашиваю:

— А что будет в баре?

— Приходи — увидишь, уверяю тебя, будет весело.

Он оглядывается на Валика, а потом, чуть ли не насвистывая, идет к лифту. Нахмурив брови, провожаю взглядом, а потом оглядываюсь на Любимову. Ты-то меня не подведи! Мелькает мысль — может рассказать Галке про спор? Для страховки, чтоб наверняка Она пойдет мне навстречу, я знаю…, как женщина женщине. Черт, не могу, это будет нечестно!

* * *

Закончив со всеми делами, собираюсь уходить сам, Людмила еще на своем месте и дожидается Наумыча. На всякий случай интересуюсь, вместе ушли Кривошеин с Любимовой или порознь, и получаю самый благоприятный ответ — разминулись, чуть ли не с десятиминутной разницей!

С легкой душой спускаюсь в «Дедлайн» и застаю Зимовского возле барной стойки. Сидит со стаканом виски и радуется жизни. Сейчас я ему кайф-то обломаю. Зажав под мышкой сумку, быстренько просачиваюсь между снующим людом и встаю перед ним, одну руку положив на барную стойку, а другую, уперев в бок:

— Ну, что, лузер, поздравляю. По моим данным они разъехались по домам.

С довольной улыбкой встряхиваю головой, отбрасывая волосы назад. Антон смотрит на меня и взгляд его почему-то по-прежнему самоуверен. Странно.

— Ну, данные у тебя, конечно, замечательные.

Он кивает на мою грудь.

— Как раз то, что нужно для съемок в неглиже.

Усмехаюсь, на сей комплемент, и закатываю глаза к потолку. Меня уже не смутишь такими пошлыми намеками. Антон отставляет свой бокал в сторону и слезает с табуретки:

— Пойдем… Спасибо, Володя!

Не понял. Переспрашиваю:

— Куда?

Он подталкивает меня в сторону танцующего зала:

— Пойдем, пойдем.

Ну, ладно, пойдем. Он еще успевает с кем-то попрощаться:

— Пока, до завтра.

А потом берет мою руку в свою и тянет за собой. Ничего не понимаю.

— Ну, что?

Я уже начинаю нервничать:

— Что?

— Обернись назад.

Опасливо разворачиваюсь и застываю в ступоре. Это полный капец! В самом углу Любимова зажала Валика и буквально навалилась на него. Только ручонки торчат, пытаясь обнять ее мощное тело. Я в шоке и ауте. Антон меня добивает:

— Что и требовалось доказать!

Как же так!? Не знаю, куда девать глаза от стыда. Вот, дура безмозглая! Курица! Ну, вот, что теперь делать?

— Ну, что, уговор, как говориться дороже денег. Хотя я, кстати, мог бы взять и деньгами.

Хватаюсь за его слова, как за соломинку и смотрю с надеждой:

— Сколько?

— Сто тысяч, желательно евро.

Блин, он еще и издевается.

— Ты что, больной?

— Ну, извини, Маргарита Александровна, дешевле оценить вашу красоту я просто не имею права.

Черт, что делать-то? Поджав губы, пытаюсь что-то придумать, но он, уже подставляет локоть:

— Прошу.

Пошел к черту! Оставив, его призыв без ответа, иду мимо прямо на выход.

* * *

Едем к Антону домой. Каждый на своей машине. Кстати, я у него уже второй раз дома за последние десять дней. В принципе, не возражаю — водку пить не будем, и потому вряд ли Анька заподозрит меня в сексуальной необузданности, даже если тут будет сто эротических фотосессий.

Съемки новоявленный фотограф организует в небольшой гостиной — здесь длинная тумба, диван с массой подушек, какие-то картинки на стенах. Понятное дело, что я его фотофантазии реализовывать не собираюсь — будем действовать по принципу — жри, что дают. Взгромождаю туловище на тумбу и там полулежу прекрасной колодой. Антоша, сняв пиджак, скачет вокруг и резвиться… Потом сажусь, с кислой мордой меняя позу. Как заправский фотограф Зимовский снова суетится вокруг, самозабвенно щелкает, иногда поправляя мне волосы или прося изменить наклон головы. Даже не ожидал от него такого энтузиазма. Может зря он пощел по журналистской стезе?

Слезаю с тумбы и перемещаюсь на диван. Лежу теперь здесь, на фоне цветочных абстракций. Могу руку на бедро положить или ногу в колене согнуть, очень изящно. Мне эта муть начинает надоедать, и я уже подумываю о завершении нашей встречи. Теперь Антоха предлагает забраться на диван с ногами. Он мягкий, продавливается и чтобы сохранить равновесие приходится держаться за стену. То ставлю ногу на диванную подушку, то приваливаюсь спиной к стене, то наоборот прижимаюсь к ней грудью, а то, как аист замираю на одной ноге. Все! Хватит! Мне домой пора, я жрать хочу!... Антоша одобрительно мычит:

— Угу...

Хлопаю в ладоши, слезаю с кушетки и начинаю засовывать ноги в туфли:

— Все, субтитры.

Зима с возмущенно-растерянным лицом начинает протестовать:

— Минуточку, Маргарита Александровна!

Блин, на часы посмотри удод. Я что тут ночевать должен, что ли?

— Все я тебе сказала, фотосессия за-кон-че-на.

— Марго подожди, мы договорились на эротическую фотосессию, а не на девочка-переросток изображает страсть.

Наконец туфли одеты и я огрызаюсь:

— Слушай Зимовский, ты меня своими формулировками не нагибай, я тебе не Кривошеин, ясно?

Зима стоит, уткнувшись носом в экран фотоаппарата, а потом выдает:

— Марго, трепло.

Блин! Я и так кучу времени убил! А еще себя в порядок приводить — не пойдешь же на улицу в расхристанном виде — лохматая, как лахудра, одежда растрепана. Тем не менее, его слова меня задевают:

— Что?

— Я говорю, что… рифма хотя несовершенна, но четко отображает суть.

Поводя головой из стороны в сторону, Отбрасываю упавшие на лоб лохмы назад и поджимаю губы:.

— Слушай ты, Тютчев, я свое слово сдержала, ясно!

Делаю шаг в сторону и отворачиваюсь.

— Угу.. ОК… Иди сюда!

Он протягивает мне свой фотоаппарат.

— Посмотри на эти снимки глазами главного редактора «Мужского Журнала».

Блин волосы опять в морду лезут, рукой отвожу их за ухо и склоняюсь над дисплеем.

— И найди мне, где здесь, хоть немного, эротики.

Он пролистывает на экране кадр за кадром, а мне остается лишь молча сопеть, уперев руки в бока.

— Ну,… Где?…

Молча, отворачиваю нос — если подходить с профессиональной точки зрения, он прав, мне возразить нечего.

— Где?

Смахиваю волосья уже по другую сторону носа и молча отхожу в сторону. Плевать на все его выпады — буду приводить себя в порядок. Я перед ним оголяться не собираюсь — не нравится, пусть жалуется в ООН или Страсбургский суд. Подхватив с двух сторон свисающие лохмы, пытаюсь их пригладить и отвести за спину. Блин, надоели! Где-то у меня в сумке резинка есть и заколка, надо бы поискать. Слышу над ухом тягучее:

— Понятно.

Оглядываюсь:

— Что тебе понятно?

Зимовский усаживается на диван:

— Понятно. Слово, данное женщиной, не имеет никакой силы — ни моральной, ни юридической.

Блин, причем тут женщины?! Я за них подписываться не могу и не собираюсь. С тоской поднимаю глаза к потолку — ну вот, теперь еще женское честное слово защищать.

— Или я не прав?

— Слушай, Зимовский, ты же про меня ни хрена не знаешь.

Он сидит нога на ногу и смотрит на меня снизу вверх:

— А что я про тебя должен знать?

Он ведет рукой из стороны в сторону, указывая на невидимую аудиторию:

— Так давай, расскажи, здесь все свои, не стесняйся.

Ага, держи карман шире…. Наконец, я решаюсь:

— Ладно, еще три снимка.

Антоша тут же вскакивает:

— Пять!

— Три или я ухожу, и мне плевать, что ты там думаешь о бабах.

Вижу, как лицо Зимовского приобретает хитро хищный вид:

— Хорошо три, но не здесь.

Господи, когда же ты угомонишься то? Сцепив руки у живота, укоризненно тяну:

— А где?

— В более эротической обстановке. Прошу.

В спальне, что ли? Он идет из комнаты и, оглядываясь, торопит меня:

— Пойдем, пойдем.

В более эротичную обстановку мне переходить не хочется и я нерешительно топчусь на месте. Но… В конце концов, что он мне сделает?

— Ладно.

Иду следом.

* * *

Зайдя в спальню, Антон усаживается в изголовье своей постели и обводит рукой окружающее пространство:

— Прошу.

Приглашает, типа, располагаться на ней. Хрен с тобой, подхожу поближе и начинаю, нога об ногу, сбрасывать туфли:

— Зимовский, давай договоримся сразу.

Забираюсь коленками на постель и ползу на них вглубь Антошкиного сексодрома.

— Смотришь фотографии только ты, только у себя дома и только под одеялом!

Усаживаюсь, поджав под себя ноги.

— Ну, насчет под одеялом не обещаю, а все остальное принимается…. Ну, что, приступим?

Он соскакивает с кровати и хватается за фотоаппарат:

— Прошу вас.

Приподнимаюсь на коленях, бросаю быстрый взгляд на фотографа и со вздохом начинаю расстегивать блузку. Как там в «Пиковой даме»?... Три кадра, три кадра, три кадра... Ну, вот тебе, первый — стаскиваю рукав и борт блузки с правого плеча, слегка обнажаясь. Эротично?

Вспышка. Снято! Сдерживая стыдливую дрожь, решительно распахиваю полы блузки, а потом стаскиваю ее назад, на спину, выставляя на обозрение грудь в черном бюстгальтере. На, любуйся! Вспышка. Встряхнув волосами, отбрасываю блузку в сторону. Вспышка. Ну, я не знаю, какую еще эротику тебе предложить, Прикрываясь краем одеяла, опускаю вниз бретельку от лифчика. Вспышка. Поворачиваюсь иначе, показывая другое плечо. Вспышка. А если развернуться вот так? Вспышка. Вспышка. Вспышка.

Стоп — машина! Что-то я увлекся. Тут уже не три, а все двадцать три. Ищу отброшенную в сторону блузку и, начинаю одеваться.

— Ты там это, лишнее сотри, давай.

— Маргарита Александровна, не будьте мелочны.

Слезаю с кровати и одеваю туфли.

— Антон, смотри, мы договаривались!

— Обижаешь, Марго.

Фиг с тобой, живи. Облегченно вздохнув, тороплюсь на выход.