День за днем (гет)

Проснувшись утром, не снимая пижамы, выползаю из спальни:

— Ань!

Тишина… Сомова уже успела куда-то смотаться? Заглядываю в ванную… и тут пусто. Набираю на мобильнике Анькин номер и, почесывая гриву, торопливо иду в гостиную.

— Да, Гоша.

— Ань, привет. А ты где?

— На другом конце провода.

— Слушай, а куда ты так рано дернула? Не… Просто ты ушла не помогла мне ни одеться, ни накраситься, ничего.

Растерянно останавливаюсь посреди комнаты и жду ответа. Из трубки раздается равнодушное:

— Ну, потому что у меня дела, поэтому и ушла.

Слишком спокойное, чтобы я, вот так, взял и поверил:

— Какие дела?

— Ну, по-твоему, у меня не может быть своих дел?

Не понимаю…. Что-то случилось?

— Нет, просто, ты могла как-то вечером предупредить, я не знаю!

— По-моему вечером у тебя были другие дела, и было не до того.

Какие еще дела? Сама блин, смылась к себе в комнату и не стала разговаривать...

— Ну, Ань,

— Что, Ань?

Иду назад в спальню:

— Просто у меня сегодня совещание, а я вообще ни фига не знаю, что мне одеть. Свитер, блузку, я ж ни фига не понимаю в этих шмотках.

— Игорь, сегодня тебе придется одеться самому. Уж, извини… все, мне пора, меня зовут.

— Кто тебя зовет?

— Родина. Все!

Связь обрывается. Что-то здесь не так, чего-то она темнит..

— Блин, капец, а?

Лезу в шкаф и вытряхаю на постель все, что в нем висит. И офигиваю — это не просто капец, а полный капец. Ни одной бабской шмоки, которые я надевал в прошлые дни — ни блузок, ни юбок, ни платьев. Даже брюки, что Анька мне купила и те исчезли. И даже то платье, что я вчера снял с себя вечером и бросил тут же на спинку кресла, и то пропало. Остались брошенная комбинашка, да скрученные в жгут колготки. И чего, интересно, не позарилась? Ну, Сомова, отомстила блин. Нет, я понимаю, это все, по сути, ее вещи — сама купила и дала, сама и назад забрала. Но мне же, все-таки, на работу… Что мне теперь, в пижаме идти? Снимаю с себя полосатую куртку и стою перед открытой дверцей в бюстгальтере и синих пижамных штанах… Странно, я что, так и спал в этой чертовой сбруе? Да-а-а, похоже вчера был не в адеквате, перебрал с винищем.

Осматриваю остатки былой шмоточной роскоши. Анька оставила какой-то second-hand, пытаюсь его померить — одно, другое, все не то. Наконец останавливаюсь на какой-то бирюзовой блузке — может, сойдет с горчичкой? Ладно, с одеждой потом, в конце концов, можно пойти и что-то купить. Начинаю красить глаза… получается мазня, смываю, еще раз, еще раз. Мажу губы… блин, ну, почему у Аньки все быстрее получается и аккуратней?… Теперь волосы… Расчесал, сделал хвост… Нет, криво… Ладно, сегодня сойдет и с распущенными. Измотавшись, сажусь на кровать и осматриваю себя — дурная бирюзовая кофта с бантиком, пижамные портки и нулевой результат. И это за час трудов — валюсь от бессилия на спину, на кровать. Нацепить брюки, блузку и пиджак большого ума не надо, но где их взять? Воевать с Анькой себе дороже, придется просить прощения и унижаться. Смотрю на часы… Бли-и-ин… Совещание! Лезу в стенной шкаф, куда перевесил старые свои костюмы, со вздохом достаю прежний любимый — придется немного по позориться, но ничего, переживу. Кстати, там же обнаруживается вешалка с одиноко висящей белой блузкой. Женской! Как раз под стать костюму. Живем!

* * *

Доезжаю до офиса без проблем и поднимаюсь к нам на этаж. Как всегда, возле Люсиной стойки кучка шепчущихся сплетников. Интересно, кому на этот раз моют кости? Еще и хихикают. Иду к ним не торопясь, одна рука в кармане, в другой — Гошин портфель... Опа-на! Сумку то я дома забыл! Ведь всю дорогу свербило — что-то не так, что-то не так…

— Всем привет. А что это у вас тут за юморины?

Лазарев смотрит на меня, глазки бегают сверху вниз:

— Доброе утро Марго.

— Приветствую вас, Константин Петрович. Так мне никто и не ответил, что это вы тут так бурно обсуждаете.

Лазарев берет меня под руку:

— Пойдемте, я вам отвечу… Мы обсуждаем следующий номер.

Двигаемся в сторону моего кабинета.

— Содержание или объем продаж?

— Нет, в последнее время меня больше волнует содержание.

Звучит уж как-то слишком многозначительно.

— Вот, как? Может быть, объясните, или я должна догадаться?

Лазарев оглядывается на сотрудников у секретарской стойки. Там по-прежнему стоят и наблюдают за нами Валик, Галя, новенький курьер и Люся. Исполнительный директор снова смотрит на меня:

— Последнее время Марго, вы преподносите нам такие неожиданные сюрпризы. Даже не знаем, чего нам ожидать от вас в дальнейшем.

— Я так понимаю, это упрек? Или может, все-таки, комплимент?

— Ну, какие упреки человеку, у которого такой огромный творческий потенциал.

Он делает странный жест рукой в мою сторону, сверху вниз. Ох, что-то мутит Константин Петрович, что-то мутит.

— Мы, просто, счастливы… Творите, творите.

Хлопает меня по плечу и, не оглядываясь, идет в сторону зала заседаний. После таких экскурсов начинаю сомневаться, что все закончится благополучно… Делаю шаг в сторону народа у секретарской стойки. Эту первомайскую сходку, в любом случае, пора разгонять водометами и слезоточивым газом:

— Ну что, счастливые вы мои, давайте, может, работать будем? Люсь!

— Да Маргарита Александровна.

Кладу локоть на ее стойку:

— Скажи, а пресс-релиз от Коровина уже пришел?

— А, да, вот он у меня здесь.

Она извлекает откуда-то снизу пачку цветных бумажек.

— Людочка, зайка, не в службу, а в дружбу, занеси мне в кабинет, ОК?

— ОК.

— А если и кофе сделаешь, я тебя вообще расцелую.

Кинув на глянцевый бомонд строгий взгляд, иду к себе в кабинет.

* * *

За работой время летит незаметно. Спустя полчаса выхожу из свободного зала заседаний с подборкой фото распечаток и просматриваю их на ходу. Возле моего кабинета сталкиваюсь с Лазаревым, чуть не роняя всю кипу на пол:

— Оу, господи!

— Ох, извини ради бога.

— Да, ничего.

Константин Петрович оправдывается:

— Э-э-э…Знаешь иду себе, под ноги не смотрю.

— Ничего страшного.

Притормаживаем возле открытой двери в кабинет. Лазарев заботливо берет меня за локоть и интересуется:

— Я тебя не покалечил?

— Да, нет, все нормально.

Судорожно поправляю растрепавшиеся волосы — надо было все же хвост сделать.

— Да, ну, хорошо…. Кстати, прекрасно выглядишь.

— Серьезно?

Он пожимает плечами:

— Ну, вообще-то, когда я говорю женщинам комплименты, я не шучу.

Смотрю вниз, на себя. Я же говорил, что все нормально будет! Его комплимент мне нравится — похоже, не все так плохо, может и прорвемся. Лазарев тоже оглядывает меня с головы до ног и чешет пальцем лысину:

— Какое интересное …гкхм… решение.

Пытаюсь выкрутиться:

— Да, вы знаете, это мой любимый костюм, я его в Испании купила.

— Да-а…О-о-о…Испаньоль!

Константин Петрович щелкает пальцами, словно кастаньетами. Я смеюсь, все вроде хорошо и можно не комплексовать. Хотя его следующий вопрос меня вновь напрягает:

— А ты уверена, что это точно, женский?

Он щиплет себя за бровь, и я не знаю даже, что ответить. Очевидно, что пуговицы пришиты на мужскую сторону….Да и гульфик на брюках вряд ли говорит о дамской принадлежности. Засовываю руку в карман пиджака, а другой размахиваю бумажками с фото:

— Ну, сейчас таких четких граней нет… Унисекс!

— А, ну да… Да. Я немного староват, ну не в смысле секса.

Я киваю:

— А…

— А в смысле… уни.

Лазарев опять щелкает пальцами и мы натянуто смеемся. Константин Петрович опять подозрительно косится куда-то вниз:

— Да… и ремень такой... Ну, удачного вам дня.

— И вам того же.

— Угу.

Ремень как ремень. Все время с таким же хожу и ничего… Я топчусь перед своим кабинетом. Задрало меня все… И Анька со своими обидами тоже. Пытаюсь сам себя успокоить:

— Чего все пялятся-то, нормальный костюм, штука евро, между прочим.

Достаю телефон из кармана брюк, раздраженно открываю крышку и иду в кабинет с очередной попыткой дозвониться до Сомовой:

— Аня, возьми трубку, Аня-я-я… Черт!

Метания по кабинету заканчиваются безрезультатно. Выглядываю из кабинета, разбежались кумушки или нет? Потом снова прячусь и захлопываю дверь….Но ненадолго, все-таки, должность обязывает общаться с народом, а не сидеть взаперти. Выбираюсь из берлоги наружу и сразу обнаруживаю шепчущихся неподалеку Галю с Люсей.

— Галочка!

Любимова вздрагивает:

— А?

— Что с тобой, нервишки шалят?

— А-а-а… Ой, извините…, нет, я не ожидала просто.

Подхожу к ней поближе, не кричать же через весь холл:

— Рекомендую по утрам зеленый чай, успокаивает, ну и повышает тонус… Зайди ко мне на секундочку, пожалуйста.

Разворачиваюсь, желая увлечь ее с собой в кабинет, но сзади раздается жалобное блеяние:

— З-з-з-зачем?

Останавливаюсь в дверях. Заикается, да еще оглядывается на Люсю... Чего это с ней? Удивленно спрашиваю:

— Что значит, зачем? Разговор есть.

— Не, я не могу. Я не могу сейчас.

Точно, заболела.

— Как, не могу?

— А-а-а… у меня там эскизы, да!

Таращусь на нее. Это что-то новенькое. Главный редактор желает с ней обсудить номер, а она «не могу».

— Эскизы?

— Да! Ой, я не могу, не могу, правда, не могу. Нет времени.

Срывается как спринтер, при ее то габаритах, и вмиг исчезает среди снующих сотрудников.

Да ей лечиться пора! Развожу руками и апеллирую к Люсе:

— Тю... Нормально… Как с тобой трепаться у нее время есть!

Мимо рысью бежит Мокрицкая, и я торможу ее:

— Эльвир.

— Да?

— Ты мне нужна.

— Ага.

Тычу пальцем в ее бумажки:

— У меня есть вопросы по бюджету номера.

— Так, я слушаю.

В ее руках тут же возникают ручка и блокнот. Она что думает, я в коридоре буду обсуждать финансы? Может, еще в туалете устроим симпозиум?

— Слушай, ну, давай не здесь, может, зайдем?

Киваю внутрь своего кабинета:

— Tet-a-tet , все-таки разговор серьезный.

Мокрицкая меняется в лице и начинает нести какую-то ахинею:

— Ой..., там это…, меня... там это… телефон!

Напрягаюсь. Смотрю на нее настороженно. Братцы, это уже не смешно!

— Что, телефон?

— У меня там телефон, из налоговой будут звонить. Извини, я не могу, извини.

Трусцой она убегает за угол, а у меня начинает потихоньку ехать крыша. Сунув руки в карманы брюк, иду по холлу:

— Слушайте, что вообще происходит? А? Я не понимаю!

Мой вопрос остается без ответа, и лишь курьер Николай, сидящий у Люсиной стойки, подает голос:

— Похоже на бойкот.

— Что?

— Я говорю, походу, не слушает вас никто.

— С чего это ты взял?

— А что, разве не видно. Эскизы, налоговая… — гнилые отмазки.

Еще не хватает, чтобы прыщавые курьеры обсуждали, кто слушается меня, а кто нет:

— Так, ну-ка встань!

— Чего?

Рявкаю, на него:

— Встать, я сказала!

Коля испуганно поднимается. Молодец!

— Вот, а говоришь, никто не слушается. Калугин у себя?

— У себя.

Смотрю, как Егоров выходит из кабинета и заворачивает в мою сторону.

— Доброе утро Борис Наумович.

Как то он неправильно на меня смотрит. Еще хуже, чем Лазарев…. Вот Сомова, засранка!

— Доброе утро. А это…

Жест Егорова такой же ошарашенный, как и он сам. Я стою, засунув руки в карманы, и у меня нет ни малейшего желания дискутировать унисекс это или не антисекс.

— Что?

— У тебя все нормально?

— Да. Нормально, а что?

Он косится на меня и растерянно хихикает.

— Ты так необычно выглядишь.

И этот туда же.

— А это… Ну, я решила внести, так сказать, некое разнообразие... Мой любимый костюм.

Неужели тоже начнет сейчас пальцами щелкать? Не редакция, а школа танцев.

— А он тебе это… не великоват?

— Ну, да, есть немного.

Еще бы он был не великоват. Гоша это вам не Валик, какой-нибудь. 186 сантиметров роста, против моих нынешних 174.

— Зато в нем так удобно, он легкий, почти не мнется. Смотрите какая ткань, вы попробуйте.

Пытаюсь сунуть ему в руку полу пиджака, но Егоров шарахается в сторону и отдергивает руки вверх.

— Нет, я верю, верю… В общем, ты загляни ко мне, надо поговорить.

Смотрю, как Наумыч, оглядываясь, уходит к себе, и качаю головой. Ну что ж, пойдем, узнаем, что там придумал марксист-ленинист. Иду следом…

Егоров сидит боком за своим директорским столом и глотает таблетки. Кажется я не вовремя.

— Борис Наумыч, может, я попозже зайду?

— Извини.

Он делает рукой такой жест, что сразу становится ясно, как таблетки движутся внутрь до самого желудка. Понимающе киваю:

— Ничего, ничего...

Я продолжаю стоять недалеко от его стола, засунув руки в карманы:

— Я вас, слушаю.

— Марго, ты необыкновенная женщина.

Так эту песню можно выслушать и в другой раз, отворачиваюсь и собираюсь уйти — у меня есть и другие дела…

— Борис Наумыч!

— Не перебивай меня. Ты необыкновенная женщина и очень талантливый человек. И как все талантливые люди … Они, как бы это сказать.., Ну, не такие, как все.

Я не такой, как все? С подозрением смотрю на него — неужели заметно? Неужели так бросается в глаза? Даже такому человеку, как Наумыч? Тем временем, он продолжает:

— Я это понимаю, я лояльный человек, спокойно к этому отношусь… Но зачем это все афишировать!

Господи, о чем он?

— Борис Наумыч!

— Вот у меня есть дочь. У нее есть знакомый и он …, как бы это сказать… Он, он… гомик.

Я стою, вытаращив глаза на Егорова. За этим он меня позвал? Надуваю щеки и шумно выдыхаю воздух, пытаясь сдержать эмоции.

— Фу-у-у-ух.

— И я нормально к этому отношусь.

Поднимаю руку и начинаю нервно приглаживать волосы. Спокойствие, только спокойствие.

А Егоров, как ни в чем не бывало, смахивает какие-то крощки со своего стола и продолжает рассказ:

— Он даже дома у нас бывал. Да на здоровье, это ради бога, он спокойный, добрый, интеллигентный человек.

— Борис Наумыч, вы меня, зачем позвали, а?

— Я Марго, хочу, просто так с тобой поговорить.

— О чем? О вашем знакомом гомике?

Поперхнувшись, шеф протестующее качает головой:

— Так, стоп. Это не мой знакомый, а дочери.

Я всплескиваю недоуменно руками и сажусь в кресло напротив Егорова:

— Ладно, давайте поговорим о знакомом вашей дочери.

— Так, все, проехали. Проехали, я сказал.

Сижу и отдуваюсь, достал он меня своими намеками.

— У тебя готова концепция к следующему номеру?

Не могу удержаться:

— Так… вы хотите предложить в качестве концепции проблему сексуальных меньшинств?

— Я ничего не хочу предлагать. Предлагать — это твоя работа. И вообще, не передергивай. Сегодня же чтоб у тебя был отчет с идеями на следующий выпуск!

— Сегодня?

— Сегодня! Кредит доверия у меня к тебе безграничен, конечно, но завтра у нас встреча с инвесторами.

Наумыч щурит глаз:

— О чем я буду с ними разговаривать, а?

Я ехидничаю. Так тебе и надо:

— Ну, поговорите о знакомом вашей дочери.

— Ха-ха, очень смешно. Ты знаешь, я люблю юмор, но мы сейчас на работе. Задрать планку очень трудно, но удерживать ее еще сложнее. Так что иди и сделай мне все по высшему разряду, пожалуйста.

И выставляет руку в сторону светлого будущего, то бишь, двери. Ему бы еще броневик сюда. Поднимаюсь и хмыкаю себе под нос:

— Гхм

Ну, отчет, так отчет, сделаем, тем более, что основные пункты плана уже есть. Не оглядываясь, ухожу.

* * *

После Наумыча возвращаюсь к себе в кабинет, оставляю пиджак на вешалке (все-таки намеки Лазарева и Егорова на экстравагантность моего костюма возымели действие и я хочу частично снизить нагрузку на мозг окружающих — у блузки, слава богу, пуговицы на правильную сторону, да и с ее размером вопросов нет) и направляюсь к Калугину. Что-то мы с ним сегодня никак не пересечемся... О, на месте! Он сидит спиной ко мне и просматривает распечатки.

— Андрей привет.

Хмуро оглянувшись, бурчит, сложив губы гузкой:

— Здравствуй.

Интересное кино, чего это он? Или так рьяно выполняет указание — я начальник, он подчиненный? Это конечно правильно, но мы же вроде друзья, мог бы и повернуться. Прислоняюсь к косяку двери и засовываю руки в карманы брюк:

— Я думала ты еще не пришел.

Калугин, по-прежнему не оборачиваясь, бормочет:

— Начало двенадцатого, чего бы мне не прийти.

— Ну, я не знаю…, просто мы с тобой обычно внизу пересекались.

Хотя о чем это я? Это скорее к Игорю относится, у Марго это если было то раз или два, не больше. Калугин не замечает моей оплошности:

— А сегодня не пересеклись. Марго, так бывает.

— Ясно.

Все-таки, что-то у него случилось. Или на что-то обиделся. Захожу внутрь и закрываю плотно дверь:

— Гкхм… Андрей, скажи, ты обработал снимки, которые я просила?

— Я всегда, вообще, сразу делаю то, о чем ты меня просишь.

Ну, вчера, все-таки, банкет был. Значит, сегодня. Подхожу поближе и встаю у него за спиной:

— Можно взглянуть?

— Да. Сейчас я тебе скину на комп.

Да что ж такое-то, неужели нельзя поговорить по-человечески? Я что ему, стена что ли? Начинаю злиться:

— А что, на твоем нельзя?

— А что, твой, не работает?

— Андрей, что-то случилось?

— А что, нет?

Калугин разворачивается, окидывает взглядом мой наряд снизу вверх, застревая на ширинке, и начинает подниматься из-за своего стола, издавая междометия:

— О-о-о…Угу.

Блин и этот туда же!

— Это не то, о чем ты подумал!

— Ну, конечно. Вчера из бара ты уезжаешь с какой-то девушкой, сегодня приезжаешь в мужском костюме. И это не то о чем я подумал!

Финт с блузкой не удался. И почему надо сразу пялиться ниже пояса? Это, в конце концов, неприлично! И вообще, что вы все привязались к моему костюму?! Помнится, в одном из наших номеров было — девушки в мужских костюмах очень даже привлекательны и женственны. А насчет Лики…

— Андрей, извини, но вчера вечером…

— Это ты меня извини, я просто тупой человек, Марго.

Чего-то, я не понял.

— Почему ты тупой?

— Ну, потому что, в принципе, ты вчера мне все доступно объяснила, а я тебя недопонял, видишь?

Никак не въеду. О чем он?

— Что я тебе объяснила?

— Ну, как сказать…, что ты, не такая женщина как все, другая.

Вот как вывернул все, засранец. Я ему по-дружески, а он меня в лесбиянки записал!

— Калугин, я не это имела в виду!

— А что ты имела в виду?

— Это очень сложно объяснить.

— Давай начистоту. Тебе нравятся женщины или нет?

— Конечно нравятся, то есть нет... Черт, да что ж такое!

Мечусь по его кабинету, аки раненый зверь. Калугин улыбается, весело ему, блин.

— Ничего, ничего… ты просто скажи, нравятся или не нравятся?

— Нравятся, но это не то, о чем ты подумал!

Андрей вдруг становится серьезным:

— Марго, стоп, значит, так.

Останавливаюсь возле двери, ожидая продолжения.

— У нас с тобой — чисто деловые отношения, а личная жизнь каждого, это личная жизнь каждого.

Делаю глубокий вдох:

— То есть так, да?

С одной стороны я не возражаю — сам первый вчера и предложил. …А с другой, мне почему-то обидно от его слов. С друзьями так не поступают!

— Ну, а как еще?

Он садится назад за свой стол и опять ко мне спиной. Дергаю нервно руками, пытаясь их вытащить из карманов и, наконец, складываю их на груди. Ох, как хочется какую — нибудь шпильку пустить в его адрес. Ох, как хочется…

— Господин Калугин.

— Да, да?

— А позвольте поинтересоваться, вы, когда знакомили меня со своей дочерью, вы руководствовались деловыми отношениями или личными?

Андрей вдруг поворачивается лицом ко мне и словно бьет под дых:

— А ты знаешь, ты права, я вот сейчас пожалел о том, что познакомил тебя с Алисой.

Да пошел, ты, придурок озабоченный. Лесбиянки везде ему мерещатся! Молча, разворачиваюсь и ухожу, хлопнув дверью.

* * *

Так, мне все это надоело, пора ехать мириться с Сомовой. Хватаю пиджак и еду к ней на радио. В пути есть время поразмышлять. Нравятся ли мне женщины?- спрашивает Калуга. Конечно! Они всегда были частью Гошиного существования, а я хочу, не смотря ни на что, хоть чуть-чуть, но жить как Гоша, чувствовать как Гоша. Мой мозг любуется этими созданиями, как любовался Гоша, реагирует на них, как реагировал и прежде.

И Лика вчера была именно тем инструментом, который так хорошо приблизил меня к прежнему Гоше…. Только вот туловище ни хрена на баб не ведется, в этом-то весь и облом. Когда я был Гошей, я понимал — поглазей, пощупай, понюхай — и физиология даст такой результат, что и я, и девочка взлетим под облака. А с этим туловищем я ни хрена не понимаю, не знаю чего от него ждать. По крайней мере, если не жрать коньяк стаканами и не представлять себя мужиком, на телок оно не заводится, точно. И когда вчера алкоголь немного выветрился и Гоша отошел на минутку — все слетело, кончилось, отпало....

Но вот, кажется и «Селена». Захожу внутрь и пытаюсь привлечь Анькино внимание. Но та, в своем аквариуме, слишком увлечена разговором с Русликом, тем самым, что делал паспорт, и ничегошеньки не замечает. Наконец тот толкает ее в плечо и кивает в мою сторону. Я зову:

— Ань!

Сомова выбирается наружу:

— Ты что здесь делаешь?

— Ань, ты все еще на меня злишься?

— Ни на кого я не злюсь. Ты почему не на работе?

— Нам надо поговорить.

— Подожди, во что ты одета?

Не хочется с ней ругаться и говорить, что это наилучшее из того, что она мне оставила. Я уже сдался и поднял ручки, так что закроем тему:

— Не важно.

Прикладываю руку к груди и кричу парню за стеклом:

— Вы извините, ради бога, я ее украду на полчасика, не больше.

Анюта тут же поправляет:

— Руслан, набросай там, где-нибудь на час нон-стоп. Ладно?

— Она же сказала на полчаса.

— Ну, я ее лучше знаю.

Мы выходим на улицу и идем вдоль каких-то домов, прячась в тени. Нужно где-то остановиться и поговорить.

— Ань, ответь мне, пожалуйста. Почему ты не берешь трубку, когда я тебе звоню?

— Почему не беру. Я просто не слышала.

— Да ладно, я же вижу, что ты злишься.

— Еще раз повторяю — ничего я не злюсь.

Мы проходим сквозь металлические ворота, в какой-то двор и там топчемся под резными окнами старинного фасада.

— Слушай, ну ты злишься ведь, а? Ты прости, что я приволок эту Лику. Блин, у меня не было с ней ничего!

Сунув одну руку в карман брюк, другой размахиваю перед носом Аньки, стараясь быть максимально убедительным.

— Слушай, Гоша, ну не надо передо мной оправдываться. У тебя своя жизнь, у меня своя.

Вот так, значит? Где-то я сегодня это уже слышал.

— И потом, я же не могу круглосуточно решать только твои проблемы. У меня своих по горло.

— А-а-а…

— Да, да. У меня могут быть свои встречи, свои совещания, свои проблемы, в конце концов. А насчет Лики, мне вообще все равно. Это твой дом, ты в нем хозяин и можешь делать все, что считаешь нужным.

Ага, рассказывай… Бла, бла, бла… Она воротит в сторону свой гордый нос, и я униженно прошу:

— Ань, я тебя обидел, ну прости, прости меня. Ну, дурак!

Наконец Сомова усаживается на подоконник и со вздохом принимает мои мольбы.

— Так, что ты хотел?

Пристраиваюсь рядышком, но не сажусь:

— В смысле?

— В смысле никогда не поверю, что Ребров вдруг просто так пришел извиниться.

Тоже мне мисс Марпл. Ну да…, получается, что раз я теперь баба, то мне без Анькиной помощи не выжить, сколько ни хорохорься.

— Да, проблемы у меня.

— Кто бы мог подумать.

— Они там все решили, что я лесбиянка.

Анька опять принимается ехидничать:

— С чего бы это? Ты вчера приволок эту бабу из кабака, и они ни с того, ни с сего, взяли и решили. Да?

Вот садистка, нравится ей. Я ж домой приволок, а не на работу.

— Ань, ну я же сказал что дурак, чего ты опять ковыряешь-то?

— Ну, в следующий раз просто, мозгами шевелить будешь. Я тебе сколько раз говорила — сто раз подумай прежде, чем сделать!

Ага… много ты думала, когда шмотки мои тырила. Со вздохом продолжаю:

— Капец. И все как один… А бабы боятся ко мне в кабинет заходить, боятся, что я к ним буду домогаться.

— А мужики?

— Мужики ржут за спиной как козлы. Я им теперь, тем более неинтересен, я ж в основном по бабам.

Сказал и задумался, чего это я, такое, ляпнул… Будто мне нужен их интерес. Анька эту мысль поддерживает:

— Ну, может оно и к лучшему.

Встряхиваю головой, отгоняя назад волосы:

— В смысле?

— Ну, в смысле — ты же хотел, чтобы к тебе никто не лез.

Тычу рукой себе в грудь:

— Аня, да дело не в них, дело во мне самом.

— А что? Что в тебе?

— Я мужик, мне нравятся женщины, и это нормально. Но в этом долбанном теле, я не могу встречаться с женщинами. В этом теле я могу встречаться только с мужиками, а с мужиками я не могу встречаться, потому что я сам мужик.

Сомова ржет, ей, блин, весело…

— Нормальная нестыковочка, да? Чего ты?

— Ну, а Калугин?

Я про него вообще не хочу говорить. Чуть ли не в любви признавался, в дружбе клялся, а теперь нос воротит…. Ха, всю любовь и дружбу, как рукой! Смотрю в сторону:

— А что, Калугин?

— Ну, как он к этому отнесся?

— Да, так же как и все. Да черт с ним, с Калугиным! Пусть думают, чего хотят. Просто…

— Просто, что?

Выдавливаю из себя:

— Просто, я иногда уже готов согласиться, что я баба. Но я же ничего не умею — краситься, готовить, одеваться… чего вы там еще делаете….

Сомова, с каждым моим признанием, ржет все откровенней. Ну и ладно!

— Я вообще ни хрена не умею! Ань, ну что мне делать посоветуй…. Чего ты, лыбишься?

— Знаешь, что бы я сделала, прежде всего?

— Ну?

— Я бы выкинула этот костюм, к черту.

Смотрю вниз на себя. Мой костюм?

— Ты что с ума сошла — выкинуть штуку евро?

Запахиваю поплотнее полы, но Сомова, улыбаясь настаивает:

— Да. И как минимум потратить еще одну.

Смотрю задумчиво на Аньку. Может она и права. По крайней мере, если у меня будут свои собственные бабские шмотки, то однажды утром они не исчезнут из квартиры.

* * *

Путешествие по магазинам растягивается на целый час. Намерили и напокупали кучу новых тряпок, так что с Гошиным костюмом я расстался еще в примерочной. Повешу его назад в шкаф, пусть дожидается своего звездного часа. Нагруженные сумками, вваливаемся в квартиру, отдуваясь, словно после забега.

— Фу-у-у.

— Фух!

Бросаю ключи на полку и прохожу в гостиную.

— Слушай.

Анька откликается из прихожей:

— А?

— А шопинг, оказывается, прикольное дело-то.

— Да, ладно.

— Чего, да ладно. Я правду говорю, мне понравилось.

— Слушай, можно подумать, что ты раньше не любил шопиться, Гош.

Бросаю сумки на край дивана. Придерживая сзади подол нового платья, обилие пуговиц спереди которого еще в магазине поразило мое куцее воображение, и, чуть согнувшись вперед, осторожно усаживаюсь, а потом блаженно вытягиваю вперед уставшие ноги:

— Ну, раньше у меня был сугубо мужской шопинг.

Сомова, поставив сумки на стол, продолжает в них копаться. Я же в приятном возбуждении выдаю перл за перлом:

— И не надо его сравнивать с женским. Наш гораздо дороже… и моднее.

Я сказал «наш»? Чего на свете творится то. С гримасой облегчения скидываю купленные туфли и рассматриваю одну из них:

— О-о-ой, капец, как мне натер этот лапоть!

Сомова скептически смотрит, как я разминаю рукой ногу:

— Да ладно, привыкнешь. Слушай, мне это… нужно уже бежать, потому что Руслик сейчас повесится у меня. Все, пока!

Она нагибается и быстро целует меня…. Прямо в губы… Ну вот, мы уже и подружки.

Все это так по-женски, все эти чмоки, чмоки. Анька и не замечает, как меняется наша прежняя дружба, а я то вижу… И мне от этого немного грустно.

— Пока… Ань, слушай, я бы без тебя уже повесился.

— Да, ладно тебе.

— Чего, да ладно. Я тебе искренне говорю, Анют. Я тебя очень люблю.

— Слушай Ребров, всем известно, какое ты трепло.

— Чего это я, трепло? Абсолютно искренне говорю.

— Да ладно тебе, проехали.

Но я вижу, как Анька довольна.

— Все, пока.

Она шлет мне воздушный поцелуй и уходит.

— Пока.

Я разминаю намятую ногу и вою.:

— Уо-о-о-о-о-а-а-а-а-а…

Вдруг замечаю на столе брошенную черную папку с бумагами.

— А-а-а… Евпатий — коловратий, я ж Наумычу отчет обещал, память девичья.

Встаю с дивана, и с папкой подмышкой прыгаю на одной ноге до самой спальни. Где-то там мой ноут — пора хоть немножко поработать.

* * *

Накидав приблизительный план номера, везу его в «МЖ». Естественно наряженный, причесанный и накрашенный. Это новое светлое платье, с многочисленными пуговичками и с воротником — стоечкой... по-моему, оно мне идет и хорошо подчеркивает фигуру. Хотя в груди, кажется, тесновато. Но Анька одобрила полностью и я ей верю....

Уже вечереет, но народ в редакции еще есть. Когда прохожу мимо кабинета Калугина торможу, ну, конечно, вот он сидит, трудится при свете настольной лампы. Я уже остыл после нашей последней стычки и мне не нравится наш последний разговор. Все-таки лучше, когда в редакции есть человек, даже друг, на которого можно положиться. И еще мне не нравится, что он посчитал меня лесбиянкой. Постояв секунду, собираюсь с духом и захожу к нему в кабинет:

— Привет.

Калугин поднимает на меня глаза и чуть утвердительно кивает, видимо про себя что-то решив:

— Привет.

— Так, лучше?

Мой вопрос остается без ответа — Андрей поднимается из-за стола и делает какой-то отстраняющий жест:

— Марго, мы же договорились — твой стиль и твои действия — это все твое личное дело, как говорится…

Вот, баран упертый. Даже не обратил внимания…. Во мне начинает нарастать раздражение. Похоже, он намылился уходить.

— Так! Ты куда?

— Как куда, домой. Я ж не могу всю ночь работать.

Мое раздражение ищет выхода и находит его…. Все ты можешь. Калуга, ты что, первый день на работу вышел? Когда аврал, рабочий день не нормирован! А сегодня я назначаю аврал! Подняв нос к верху, неторопливо подхожу к его столу:

— Минуточку, я должна посмотреть твои снимки.

Утром то так мне и не скинул на комп, хоть и обещал. Калуга начинает суетиться:

— Не, не, не, я уже ушел.

Чем он сильнее сопротивляется, тем больше у меня желание настоять на своем.

— А я, пришла! Давай, давай, давай. Десять минут ничего не решат. Где они у тебя?

Стою перед ним, как звонкая струна, слегка упершись пальцами в стол, чуть согнув ногу в коленке и поставив ее на носок. Гордая и изящная. Самому даже нравится. Калуга сдается, тычет рукой в монитор и отходит в сторону:

— На рабочем столе, прошу.

Обхожу вокруг и усаживаюсь за компьютер:

— Ага.

Калуга нависает над монитором и тащит мышку, чтобы щелкнуть по файлу.

— Вот, например.

Настроение он мне уже успел подпортить, это обостряет мою придирчивость, и я тут же выуживаю кучу промахов и недостатков на обработанных фото. Тычу рукой в экран:

— Не, не, не, не. Это никуда не годится, это шило, ты что, сам не видишь?

— Шило?

Оглядываюсь на него, а потом снова тыкаю пальцем в монитор:

— Да, вот шило…. Почему у нее очки, так блестят? Ты что, сам не видишь, что надо уменьшить? А эта краля? Куда она у тебя смотрит? Она у тебя позирует или ворон считает, вообще?

Калугин начинает недовольно бродить по кабинету. А как ты хотел? Не хочешь дружить, не дружи, но тогда и никаких поблажек! Трибунал тебе без заседателей, по всей строгости закона.

— А эта куда… Фу-у-у…. Нет, это все… нет, это не сюда….

Перескакиваю с одной фотки на другую.

— Так, ну и вот…, эта так себе…

Кладу локти на стол и стиснув между собой пальцы, недовольно смотрю на этого халтурщика:

— Слушай, Андрей, скажи мне, пожалуйста, вы вообще тут работали или что делали?

Развожу в недоумении руки:

— Спали?

Он стоит передо мной, сложив на груди руки, и даже пытается огрызаться:

— Да конечно спали. А то, что ты сейчас видишь, нам только снится!

Бла, бла, бла... Отрываюсь от монитора и, упершись ладонями в крышку стола, поднимаюсь:

— Достойный ответ, но это все надо переделать.

Калугин смеется и мотает головой, чем вызывает во мне еще большую злость:

— Чего, тебе весело?

— Да…, гхм..., ты сейчас очень похожа на Гошу.

— Интересно, чем?

— Каждый раз, когда он хотел мне что-то запороть или свернуть, он подбирал именно эти выражения.

Мне это сравнение не нравится. Особенно про запороть и свернуть. Типа я не объективен. Тороплюсь замять скользкую тему, вылезаю из-за стола и направляюсь к выходу:

— Ну, я не знаю, что тебе говорил Игорь, но мне все это не нравится, так что будь добр к утру переделай…

В дверях оборачиваюсь:

— К утру жду.

— Как к утру?

Вот, правильно, ухмылочку свою стер…. А то стоит тут мне, улыбается, руки в карманах.

— Так, к утру. У меня в 10.30 придут клиенты.

— Но я не успею переделать.

— Как не успеешь?

Ни хрена себе, заявочки. Бунт на корабле?

— Ну, так, я уже людей отпустил.

— Так собери людей. Не знаю, позвони, уговори их, вызови такси…, делай, делай, что-нибудь.

Поворачиваюсь к нему спиной. Разговор окончен.

— Марго.

Недоуменно оборачиваюсь:

— Что?

Он проникновенно смотрит мне в глаза:

— Подожди, я вообще-то домой позвонил Алисе. И она ждет, ты это знаешь!

Калуга, не я первый начал и нечего мне тут двойные стандарты разводить. За что боролся, на то и напоролся:

— Андрей, ты забыл.

— Что, я забыл?

— У нас чисто деловые отношения, ничего личного. Давай, к утру жду.

Я разворачиваюсь и окончательно ухожу из его кабинета.

* * *

Следующий визит — к Наумычу. Когда захожу к нему, он сидит при свете настольной лампы и расставляет своих слоников на столе. Даже напевает что-то. Идиллическая картинка, как на индийское рождество.

— Борис Наумыч, принимайте работу!

Егоров смотрит на меня и на его лице отражается неприкрытое восхищение. Ну, да, в новом платье, с двумя хвостиками по плечам, можно даже сказать симпатичная.

— Вот это я понимаю. Вот это, по-нашему.

Делаю удивленные глаза, хотя прекрасно понимаю, о чем он:

— Так вы же, еще, не посмотрели.

— Чего не смотрел то?

— Отчет.

— Да я не про отчет. Я про эффектную женщину.

Я закатываю вверх глаза.

— Про украшение нашей редакции.

Чего-то я такой реакции у Калугина не заметил.

— Борис Наумыч, я вас умоляю.

— Присядь. Сядь, сядь…

Сажусь в кресло, а Егоров, глядя на меня, тут же вскакивает, прижимая руки к груди.

— Не надо меня умолять. Это я должен тебя умолять, причем стоя на коленях.

Он подходит ко мне поближе, тянет руки, словно хочет приобнять, потом отдергивает.

— Ах, где мои семнадцать лет.

— Ну, как где, Борис Наумыч, Высоцкий же об этом песню написал.

Егоров с довольным видом возвращается в свое директорское кресло:

— М-м-м, так мы еще и знакомы с творчеством Владимира Семеновича?

— А как же!

Тезка же по отчеству!

— А я всегда говорил, что Марго это наш человек!

Он поднимает вверх руки и сотрясает ими, изображая победный восторг, чем вызывает у меня благодарную улыбку.

— Господи, чуть грех не взял на душу, а?

Умильно прижимает ладошку к щеке:

— Ах, красота — это страшная сила...

Ну, хоть одного разубедил. Оставляю папку с отчетом на столе и ухожу.

* * *

Прежде чем уехать домой, желательно заглянуть в дамскую комнату… Когда потом на выходе смотрюсь в зеркало, вдруг начинаю комплексовать… Может не так уж и виноват Калуга? А тем более Алиса? Может быть действительно, это все бабские фанаберии? Гормоны всякие, хреноны… Вздохнув, прислоняюсь спиной к стене:

— Блин, капец. Ну, Ребров, ну куда тебя несет, ну, что тебе этот Калуга сделал? Капец! Фу-у-у…

Сунув руки в карманы платья, начинаю тыркаться взад-вперед вдоль кабинок. Блин, нашел место для прогулок.

— Клиника. Скоро буду ходить и сама с собой разговаривать.

Неожиданно трезвонит телефон, и я откидываю крышку.

— Алло, Ань! А как ты догадалась, что я хочу тебе позвонить?

— Догадалась. У меня две минуты до эфира, давай говори, как у тебя дела.

— Хреново.

— Гоша, ты, когда-нибудь, на вопрос «Как дела?» научишься отвечать мне по-другому?

Продолжаю бродить по туалету:

— Ань, я наехал на Калугу.

— В смысле, наехал?

— Я его заставил работать всю ночь.

— Зачем?

— Потому что у него снимки получились хреновые, а мне с ними с утра работать.

— Так в чем проблема?

— Да, понимаешь, его Алиса ждет, дочка. А я вот так взял и все переиграл.

— Слушай Марго, ты ведь хочешь обратно стать Гошей?

— Ты еще спрашиваешь!

— Ну, вот и расслабься. Ты поступил как Гоша. Кстати, Игорь даже не знал о существовании дочери Калуги, так что работа, прежде всего.

Молодец Сомова, умеет расставить правильные приоритеты.

— Слушай Ань, мне иногда кажется, что ты меня знаешь лучше, чем я сам. Спасибо, родная, я тебя обожаю!

— Я тебя тоже обожаю.

Захлопываю крышку мобильника. И все-таки, сомнения продолжают меня мучить...

Может, все же, обойдусь тем, что уже готово? Иду к Калуге с пальмовой ветвью и голубем мира — пусть катится домой…. И застываю, как вкопанный на пороге его кабинета. Парочка сидит рядышком и самозабвенно сосется. Калугин и Егорова. Я просто в шоке… Я тут сопли, понимаешь, пускаю, переживаю, как он пашет бедный и все из-за меня…, и еще страдает о бедной дочке, а тут на тебе, чуть ли не сексодром на столе… А они все целуются и целуются.

Стою в дверях, сложив руки на груди, то порываясь уйти, то застывая, в желании прервать их идиллию. И еще волной поднимается обида — еще вчера этот лапчатый гусь чуть ли не в любви мне признавался, а сегодня, что? Уже нашел другую? Быстро. А я то решил, что Андрюха не такой кобелина, как мы с Антохой, что он какой-то другой, правильный как в книжках. Вот, значит, как вы Андрей Николаевич пашете на рабочем месте. Стахановец, две смены в одну, ню, ню… Всякие благие мысли вмиг уплывают из моей головы, разворачиваюсь и спешу к лифту — пора домой.