День за днем (гет)

Утром, после завтрака, уже одевшись и накрасившись, завершаю сборы на работу — собираю бабское барахло в сумку и рабочие бумажки в портфель. Последние штрихи приходится наводить в одиночестве — Анька ушла с Фионой на улицу и я ее вряд ли дождусь. Неожиданный звонок в дверь прерывает мои метания. Интересно, кто это? Кидаю взгляд в зеркало — вроде нормально, не растрепа. Деловой костюм — пиджак, юбка…, голубая блузка…, губы, ресницы, тени — все ОК, волосы хоть и распущены, но не торчат. Все вроде нормально. Правда, есть маленькое сомнение, а спросить сейчас не у кого — подходят эти зеленые тени к моим голубым глазам или нет? В дверь продолжают трезвонить, и я чертыхаюсь. Иду я, иду! Торопливо направляюсь в прихожую и открываю дверь. Там… Черт, как же ее… Да, еще с ребенком на руках.

— О! Привет, а что ты…

На половине фразы замолкаю. Девица в дверях удивленно на меня таращится:

— Простите, а мы разве знакомы?

Блин, прокол на ровном месте. Растерянно бормочу:

— Нет…, просто я это…

— А мне нужен Игорь Ребров, он здесь живет?

— Да, да, проходите. Просто его сейчас нет дома.

Все никак не могу вспомнить, как ее зовут. Девица с малышом заходит внутрь, и я прикрываю дверь.

— А вы?

— А... А я его двоюродная сестра….

Наконец придумываю, откуда же я ее могу знать:

— Мне Гоша про тебя рассказывал!

Вспомнил! Лариса! Она все крутит головой, осматриваясь, да еще приборматывает:

— Могу представить что.

Ну, почему… Неплохо потусовались.

— Да нет, нет, только хорошее! Проходи, пожалуйста.

— Хотелось бы верить… А сам он, где?

— Я боюсь, что он нескоро будет. А ты, что хотела?

— Хм, какой Гоша у нас прозорливый, а?

Лариса салится на диван в гостиной и пристраивает на коленях своего ребенка. Что-то я не понял насчет прозорливости, но меня, почему-то, начинает охватывать внутреннее беспокойство. Плюхаюсь прямо на столик в гостиной, лицом к ней:

— В смысле?

— Ну, как только я захотела показать ему ребенка, он сразу же свалил.

Показать своего ребенка? Зачем? Девушка со странностями … Ну, встречались недельку-другую, но в Гошины друзья я ее не записывал… А ребенок, которого показывать, вот этот наверно?

— А… Какой хорошенький. А ты, что, замуж вышла?

— Какой замуж, это ребенок Игоря!

Че-е-ей?! Я зависаю и никак не могу переварить услышанное… У меня ребенок вот с этой мочалкой?! Да как такое может быть?!

— Подожди… Подожди, подожди.

Лариса и не торопится… Сидит, тетешкается с карапузом. Встаю, а потом вновь усаживаюсь на прежнее место. Я не могу врубиться в то, что она сказала, я не могу поверить. Вот так ходишь, ходишь на работу, а потом — бац! Вторая смена.

— Подожди… Давай еще раз — что ты сейчас сказала?

— Я сказала, что это ребенок твоего брата.

Смотрю, вытаращив глаза, на ее румяное дите. Это же бред! Бред! У меня никогда таких проколов не было. Мы всегда предохранялись! Для Гоши — это закон, первое правило!

— Да с чего ты взяла?!

— Как с чего взяла? С того самого.

Не знаю, за что хвататься и что делать. Наверняка здесь какая-то ошибка! Мой взгляд суетливо мечется по квартире, а потом я вскакиваю со стола:

— Э-э-э…Подожди, подожди … Стоп — машина!

Совершенно растерян и не могу собрать мысли в кучку:

— Откуда такая уверенность, что это его ребенок?

— Слушай, как тебя зовут?

Как, как… Опять присаживаюсь на столик:

— Марго… Маргарита.

Чувствую, как предательски дрожит мой голос. Это ж надо такое придумать! У меня — ребенок!

— Маргарита, скажи, ты же женщина?

Я? Однозначно ответить не берусь.

— Ну, допустим.

— Ну, что значит, допустим?

Нехотя выдавливаю из себя:

— Ну, женщина.

— Ну, а какая женщина не знает от кого у нее ребенок?

Понятия не имею, чего там, какая знает, а чего не знает:

— Мамы разные бывают!

— Не переживай, я хорошая мама.

Ребенок начинает хныкать. Лариса вдруг решительно поднимается с дивана:

— Мне нужно поменять памперсы.

Я тоже встаю. Откуда они у меня возьмутся? Растерянно бормочу:

— У меня их нету.

Моя нежданная гостья, улыбаясь, поднимает в руке пакет.

— У меня они есть! Ты мне скажи — могу я переодеть ребенка?

— Конечно, хочешь здесь, хочешь в спальне.

Лариса кидает взгляд в сторону моей спальни. Помнит, однако, где... Хотя чаще, мы оставались у нее дома.

— Ты не против, да?

— Нет, конечно!

Девица ухмыляется:

— А спальня, если я не ошибаюсь, у вас там?

Там, там, сексодром… Почему-то смущаюсь:

— Да.

— Ну, я пойду?

— Проходи.

Лариса уносит своего карапуза, а я так и остаюсь стоять посредине гостиной в совершенно невменяемом состоянии и с открытым ртом:

— Капец.

* * *

Когда захожу в спальню, процесс идет вовсю. Оказывается у Ларисы девочка. Смотрю, как мамаша удаляет грязный памперс, обтирает остатки катастрофы, а потом уносит ребенка в ванную подмыть. С любопытством наблюдаю, как ловко и споро у нее все получается. Наконец, мы возвращаемся назад на мою постель. Ловко переодев малышку в чистое, Лариса отпускает ее поползать по кровати, а сама сначала присаживается на край кровати, а потом, вопросительно посмотрев на меня за разрешением, совсем ложится, ограждая собой территорию для прогулок. Ну а я присоседиваюсь на пуфик, возле тумбочки и с любопытством наблюдаю за их играми.

Какая смешная девочка — щечки румяные, ползает с соской во рту, вся такая сосредоточенная. Невольно улыбаюсь:

— Какая спокойная она у тебя.

Мамаша смеется:

— Да это только днем! А так она вся в отца. Ведет ночной образ жизни.

Потом тетешкает малышку:

— Да, Сказка?

И правда, сказка.

— Как ее зовут?

— Варвара.

— Вареник, стало быть, да? А сколько ей?

— Пять месяцев.

— Пять месяцев…

Стоп — машина! Не может быть! Пять плюс девять — это четырнадцать, а мы с ней тусили на позапрошлый Новый год! По крайней мере, еще пару месяцев надо накинуть.

— Нет, не может быть!

— А что значит, не может быть?

— Да нет, это я так о своем.

— Ты не подскажешь, Игорь скоро вернется?

— Я не знаю, все зависит от состояния отца. Я ему позвоню вечером.

— Я тебя прошу, пожалуйста. Просто мне очень важно, чтобы он признал отцовство.

Я тут же напрягаюсь:

— А он может не признать?

— Пусть только попробует! Я на все пойду, вплоть до анализов ДНК. У дочки должен быть папа!

ДНК? Она так уверена? Неужели, правда? Растерянно киваю:

— Да, конечно.

— Скажи, я могу попить водички?

— Да, там в кухне.

— Так, я схожу?

— Да, конечно.

Лариса поднимается с кровати, приседает возле Вареника, чтобы щелкнуть ее слегка по носу:

— Ути, маленький!

И уходит на кухню… Ну, а я, присев на постель рядом с малышкой, начинаю ее поглаживать по спинке:

— Ну что, котенок, агу-у-у.

Варька выплевывает соску изо рта и делает плаксивое лицо. Прямо так сразу и плакать.

— Ну, что там говорят обычно, в таких случаях?

Сползаю на корточки на пол и пытаюсь приподнять сие упитанное чадо. Тяжелая, однако. Невольно приходится кряхтеть:

-О-о-о-о-ой! Господи.

Снова усевшись на пуфик, ставлю девочку сначала на ножки, а потом пытаюсь усадить:

— Садись Варик, садись!

Малышка пружинит ногами и во весь рот смеется.

— Садись!

Наконец она плюхается на попу. Пересаживаюсь к ней на край кровати. Чем бы ее еще занять? Снимаю часы с руки, и трясу ими перед носом румяного ребятенка и та радостно тянет к ним свои крошечные пальчики. Вот сорока. Сразу видно — девочка.

— Ап! Смотри, какие часики. Тут стрелочки, тик-так.

Слышу, как хлопает входная дверь и громкий голос Ани:

— Марго, ты где?

В дверях появляется нагулявшаяся Сомова и я на нее цыкую, приглушая голос:

— Не кричи!

— Ой, кто это у нас тут такой?

Она идет к нам, удивленно разведя руки в стороны и сюсюкая, а я с довольной улыбкой объясняю, глядя на Вареника:

— Ты что, не видишь — ребенок.

— Ну, я вижу, что ребенок.

Аня опускается на колени возле нас, и мы продолжаем сюсюкать вместе. Просто невозможно рядом с такой куклой разговаривать по-другому:

— Это чей такой ребенок?

— Девочка она.

— Девочка, чья такая девочка?

— Это дочка Ларисы.

— Какой Ларисы?

— Ну, помнишь такая молоденькая, глупенькая. Я тебе на прошлый Новый год рассказывал еще.

Сомова неуверенно качает головой. Ни хрена она не помнит.

— Ну…, что-то такое припоминаю… Ну, а где она сама-то?

— Как где? На кухню пошла, воды попить.

Нажимаю пальцем Варенику на курносый нос. Отличная кнопочка.

— Да.

Потом до меня вдруг доходит, и я напрягаюсь:

— А вы что, не встретились?

Сомова поджимает губы и опять качает головой:

— Вообще-то там никого нет.

У меня вдруг сбивается дыхание от дурного предчувствия. И сердце ухает куда-то в пятки:

— Ты что, серьезно?

Анька возмущается таким недоверием и оглядывается на дверь спальни:

— Естественно я только что пришла оттуда.

У меня реально начинается тряска:

— Капец!

Срываюсь с кровати и бегом несусь по квартире. Нет! Не может быть! Заглядываю в гостиную:

— Лара... Лариса!

Может в туалете сидит? Или забрела к Аньке в комнату? Заглядываю туда.

— Ты где?

Не знаю, куда еще дернуться. Ну не в шкаф же она залезла! Мотаюсь по гостиной, шаг вперед, два назад.

— Вот тварь, а?

Вдруг замечаю белое пятно на столе. Записка! Иду туда, хватаю листок в руки и последние силы оставляют меня. « Игорь, это твоя дочь. Надеюсь, ее ты будешь любить сильнее, чем меня». Руки безвольно падают вниз:

— Капец.

Потом снова тяну записку к глазам и еще раз перечитываю «Игорь, это твоя дочь. Надеюсь, ее ты будешь любить сильнее, чем меня» и ору от бессилия:

— Капец, капец, капец!

Брожу по квартире, как зомби, без единой мысли в башке. А потом с размаху бью зажатой в руке бумажкой о стену:

— Я убью ее к чертовой матери!

В дверях спальни тут же появляется Анька с Вареником на руках и укоризненно шипит на меня:

— Ты чего шумишь? Она только успокоилась.

Только, не только, откуда тебе знать то… Ты сама только явилась, не запылилась. У меня нет ни физических, ни моральных сил. Самый полный капец, который только можно было придумать. Стою, привалившись к стене, смотрю на Аньку и не могу не орать:

— Ань, эта дрянь слиняла!

— Кто слинял?

Мой голос срывается до истеричного визга:

— Лариса, кто же еще.

— Как слиняла?

— Вот так — на, полюбуйся!

Оторвавшись от стены, делаю шаг к Сомику и сую записку ей в руку. Анька умудряется, удерживая Варьку одной рукой, взять записку в другую руку. Стою рядом, отвернувшись, и весь трясусь, обхватив себя за плечи руками. А еще говорят, что нет выхода только из гроба. Анька читает вслух:

— Игорь, это твоя дочь. Надеюсь, ее ты будешь любить сильнее, чем меня.

Она вопросительно смотрит на меня, а мне нечего сказать, только вопить и биться в истерике.

Выхватываю листок из ее пальцев. Смотрю снова и потом опускаю руки — одна мысль сейчас мечется по черепной коробке и не знает выхода:

— Капец!

Не могу стоять на месте. Во мне все бурлит. Выхватываю у Аньки гадкую записку, несусь с ней в гостиную и там даю выход отрицательным эмоциям:

— Евпатий — коловратий!

Анька плетется сзади с Вареником на руках и увещевает:

— Ну, чего ты кричишь, ты же ребенка напугаешь.

Как же не орать, тут по полу кататься впору! Я перехожу на хриплый громкий шепот и тыкаю рукой в сторону приблудного дитя:

— Что значит, что ты кричишь? Это не мой ребенок!

— Ну, мне ты, зачем, это рассказываешь!?

Хватаю переносную трубку домашнего телефона и уже с ней продолжаю свои круги по гостиной:

— Так, все, я звоню в милицию! Пусть эту аферистку закроют к чертовой матери.

Нажимаю 02 и прикладываю к уху.

— Подожди ты в милицию!

Сам не хочу. Даю отбой и опускаю трубку вниз:

— Что значит подожди?

— Ну, для начала позвони хотя бы этой .Ларисе… Ну, матери позвони.

Ребенок на Анькиных руках начинает кукситься, и я безвольно опускаю руки. Легко сказать «позвони Ларисе». Так и стою, уныло зависнув — в одной руке трубка, в другой записка. И никакого просвета. Сомова сразу понимает, в чем дело и ее возмущению нет предела:

— У тебя что, нет ее телефона?

Был когда-то, да сплыл. Время то, сколько прошло, полтора года — на фига он мне?

— А почему он у меня должен быть?

Сомова поднимает глаза к потолку и пожимает плечами:

— Ха… Ребров, ну ты в своем репертуаре.

И недовольно уходит с ребенком назад в спальню. Причем тут репертуар? Мне ее телефон что, до пенсии хранить? Капец, и что теперь делать? Мать — одиночка, блин. Так и стою, ссутулившись и поникнув, а потом обреченно плюхаюсь на валик кресла в гостиной:

— Триндец!

* * *

Долго сидеть и бездействовать не могу. Из спальни доносится какая-то возня, и я иду туда. Будем решать проблемы по мере их возникновения.

— Так, ну что тут у вас?

Анька сняла с малышки подгузник и крутит его в руках. Уже даже чем-то обтерла голопопика, смывая... , в общем смывая. Капец, и часа не прошло, как Ларка мыла и переодевала, и вот опять.

Вареник с деловым видом ползает по кровати, смачно посасывая соску... Ну и запах….

Поправляю выбившуюся прядь волос за ухо и морщусь:

— Фу-у-у

Сомик протягивает грязный комок мне:

— Слушай, выброси, а? Пожалуйста.

Брезгливо забираю:

— Да не… это не вопрос. А дальше то, что?

Что нам с ребенком то делать? Анька понимает мои слова в узком смысле и оглядывается на Варьку:

— Ну, наверно, надо новый одеть.

Потом вдруг оживает:

— Гош, слушай, пожалуйста, давай ты, а то мне надо руки сполоснуть.

Она суетливо вскакивает с кровати и, демонстративно помахав руками у меня перед носом, быстренько сматывается. Интересно куда… На кухню что ли? Ванная в противоположной стороне…. И вообще, то выброси, то посиди… Тогда бы уж сама и выбрасывала. Только развожу руки в стороны:

— Капец! Как будто я всю жизнь только этим и занимался…. Ее же надо как-то подмыть или что?

Я, конечно, видел, как Лариса проделала этот финт, но одно дело видеть, а другое самому сделать. Опускаюсь на корточки рядом с постелью, кладу грязный подгузник рядом и тяну руки к ползущему ребенку. Подхватываю под мышки бесштанную команду и ставлю ее на ножки:

— Ты хоть бы подсказала, Варвара Батьковна или как мне тебя…. Капец.

Раскачиваю малышку из стороны в сторону и тетешкаю:

— Ата-та-та…Та-та

Неожиданно в кармане пиджака начинает надрываться мобильник. Продолжая играть с Варькой, сажаю ее на попу и, придерживая одной рукой, вытаскиваю телефон другой рукой.

— Сейчас, сейчас, сейчас…

Приходится взять трубку в зубы, чтобы открыть крышку мобильника.

— Алло!

— Маргарита Александровна, тут вас все ждут.

Это Людмила…. Кстати, почему все и почему меня?

— Ждут?

— Да, собрание.

Только собрания мне сейчас и не хватало.

— Как там Наумыч?

— Борис Наумыч? Мягко говоря, нервничает.

Ну, пусть понервничает еще немного:

— Да Люсенька, я через пятнадцать минут буду!

— Так и сказать?

— Ага.

Захлопнув крышку, отключаюсь, а потом посылаю Варенику поцелуй, чмокая воздух:

— Ну, давай, садись и без истерик.

Беру в руки подгузник и поднимаюсь на ноги. И чего с этим счастьем теперь делать? Вытираю о чистый край испачканные пальцы.

— Капец!

Смотрю, как Варька наяривает во рту пустышкой, и разбрасывает по кровати крышки от своих баночек…. Давай развлекайся, ты уже вполне самостоятельная… Или по крайней мере самолежательная…. Как только Сомова возвращается, махаю подгузником у нее перед носом:

— Пошел выбрасывать!

— Стой, подожди…. Это хозяйство в пакет и в мусорку… А потом подогорей ребенку молочную смесь.

— В смысле? Как подогреть?

— Как, как … Тоже мне папаша. Я в холодильник всю ее еду выложила. Берешь коробочку, вскрываешь, переливаешь в бутылочку, ставишь под горячую воду и греешь.

Слушаю, открыв рот, и стараюсь запомнить.

— Сама ты папаша.

* * *

Через 15 минут Сомова выглядывает из спальни и идет ко мне на кухню.

— Ну, что, готово?

А той! Старательно высунув кончик языка, завершаю процедуру — вытаскиваю бутылочку из ковшика с горячей водой, обтираю ее полотенцем и отдаю Аньке:

— На, держи!

Сомова вдруг вопит:

— Ты что?!

И трясет бутылкой словно шейкером. Удивленно смотрю на нее:

— Что, ты что?

Анька укоризненно качает головой:

— Ты с ума, что ли, сошел?

Не понимаю ее претензий и пожимаю плечами:

— Что?

— Ну, это же кипяток!

Да какой еще кипяток. Обычная горячая вода из-под крана.

— Ты же сама просила разогреть.

— Ну, я просила разогреть, а не вскипятить. Давай остужай теперь.

— Как, остужай?

— Элементарно — под воду холодную поставь, ну.

Закатываю глаза к потолку, рычу и иду к раковине.

— Блин… То разогрей, то остуди.

Опять начинает трезвонить телефон. Капец, Егоров меня убьет сегодня. Вешаю полотенце на плечо и пытаюсь, скользкими руками открыть крышку мобильника.

— Обложили со всех сторон….

Оглядываюсь в сторону спальни и приглушенно сиплю в трубку:

— Алло.

Голос Наумыча то грозен, то нетерпелив. Ума не приложу, что ему сказать.

— Алле… Алле, Маргарита Александровна! Скажите, пожалуйста, когда я могу вас улицезреть на работе? … Алло Марго, ты меня слышишь?

— Слышу.

— Ну, так может, соизволишь мне ответить?

Оглядываюсь на спальню. Блин, у меня там ребенок некормленый, а тут ты со своей ерундой. Оттуда вдруг слышится нетерпеливый голос Ани:

— Игорь!

Даже не представляю, как сказать Аньке, что мне пора. Убираю трубку от уха, и просто захлопываю крышку. Сомова идет ко мне с недоуменным видом:

— Ну, ты скоро? Она там уже обкакалась.

Дурдом! Опять? Перекидываю полотенце на другое плечо и, закатив глаза к потолку, лишь обреченно вздыхаю:

— Уф-ф-ф.

Анюта забирает бутылочку у меня из рук, и мы плетемся назад к спальне.

* * *

Чертово совещание! Понятно, что они меня ждут — я обещал Наумычу озвучить список тем для будущего номера. И даже что-то с утра набросал на листке бумаги. Еще десять минут уламываю Сомика посидеть дома с Варькой, хотя бы пару часиков. Слава богу, эфир у нее только в пять… Быстро покидав в сумку все, что Вареник успела вытряхнуть и разбросать по кровати тороплюсь на выход, пока добрая Сомова не передумала, и не заставила меня остаться дома. Всю дорогу в редакцию, несусь по городу, как угорелый. Еще когда подхожу к залу заседаний, слышу громкий раздраженный голос Наумыча:

— Я сказал — все свободны!

Буквально врываюсь в зал и спешу к своему месту. За столом только Зимовский с Эльвирой, остальные уже топчутся вдоль стен. Все головы поворачиваются в мою сторону и движутся вслед за мной, словно подсолнухи за солнцем. Ну, виноват, виноват. Форс- мажор! Егоров, стоя у окна, недовольно ворчит:

— Вот, не прошло и двух часов.

— Фу-у-ух.

Запыхавшись, сбивчиво всех приветствую:

— Ой, извините, ради бога!

У Наумыча, чувствуется, уже кончился весь запас приличных слов. Одни междометия:

— Это…., простите меня… Да!

Весь в спринтерском возбуждении, тем не менее, стараюсь выглядеть убедительным:

— Борис Наумыч, причина, более чем уважительная…. Присаживайтесь.

Вытряхиваю на стол содержимое портфеля. Вместе с папками и бумагами вываливается последний Варькин памперс с «подарком». Блин, как он туда попал-то?

— Ой!. … Людочка.

— Да, Маргарита Александровна?

Смотрю вниз на юбку..., вроде не испачкал... Беру памперс за кончик и поднимаю его со стола:

— Выброси, пожалуйста, вот.

Протягиваю ей это сокровище, а сам, на всякий случай, заглядываю еще раз в портфель — вдруг что-то еще найдется. Выуживаю свободной рукой оттуда последние бумажки. Люся держит памперс двумя пальчиками, морщится и вдруг брезгливо бросает его на стол, прямо перед Зимовским. Тот орет дурным голосом:

— Люся!

— Простите, пожалуйста.

Она опять берет памперс за кончик и поднимает над столом. Зимовский пугливо шарахается, чуть ли не ложась плашмя на крышку стола, и все ждут, пока Людмила не унесет с собой детский сюрприз. Присаживаюсь и, преданно глядя снизу вверх на стоящего Наумыча, обреченно вздыхаю. Походу сегодня оперативки не будет… Так и есть:

— Значит, так. Собрание закрыто, Маргарита Александровна, срочно ко мне.

Егоров уходит, а мне остается лишь виновато обвести взглядом присутствующих и пожать плечами.

* * *

Срочно, так срочно… Когда захожу в кабинет к Наумычу, он стоит отвернувшись у окна и заложив руки за спину. Потом угрюмо поворачивается:

— Проходи.

Сам не садится и мне не предлагает. Быть мальчиком для битья мне не хочется, и я, с виноватым видом, плету невесть чего:

— Борис Наумыч, форс-мажор, ей-богу. Подруга приехала в гости, мать — одиночка, в Москве ни родных, ни близких.

Поправляю сумку на плече и продолжаю:

— А прямо у нас дома ее и прихватило, увезли в больницу с острым аппендицитом…. А что бы вы, на моем месте сделали?

Егоров, отдуваясь, отходит от стола, но ничего не говорит, и я смиренно продолжаю, опустив руки вниз и изображая раскаяние:

— Вчера ей сделали операцию, а девочку оставить не с кем.

Делаю скорбное лицо и трагично взмахиваю рукой:

— Отца нет, родители там где-то, в Саратове.

Егоров снова обходит вокруг меня и возвращается к окну, цепляясь рукой за жалюзи. Интересно, какие у него сейчас тараканы в голове бегают… Собрав воедино все свои театральные способности, если они есть конечно, восклицаю:

— Борис Наумыч, ну я не могла отказать!

Егоров разворачивается ко мне и хватается пальцами за горло. У него такой мученический вид, словно ему не обещанную выволочку сейчас надо устраивать, а тащить крест на Голгофу:

— Я тебя понимаю, но ты меня тоже пойми!

Опять идет вокруг меня, но уже в обратную сторону. Походу ему самому не нравится затея с нравоучениями, но принципы, видимо, дороже:

— Есть же какие-то правила, в конце концов.

Он резко разворачивается, найдя, наконец, основу для своих ругательных действий и переведя стрелки на Игоря Реброва:

— Утвержденные, между прочим, твоим же братом! Все личные вопросы решаются в личное время! И никак не должны отражаться на качестве работы.

Скромно стою, потупив глазки. Хотя так и хочется сказать, что Игорь в этом вопросе разбирался слабо.

— Я понимаю. Борис Наумыч, но …

— И ты знаешь, что я говорю женщинам, когда принимаю их на работу?

Знаю. Ничего хорошего. Выжидающе смотрю на Егорова и он продолжает:

— Вы можете рожать, больничный, декретный, все что угодно…

Рубит отчаянно рукой воздух, а потом снова хватается за горло:

— Но не за мой счет! Ищите, какое-нибудь, госучреждение.

Его руки взметаются вверх, наверно призывая небесные силы в свидетели:

— С окладом там, с полным пакетом соцобеспечения. А здесь у нас свой монастырь!

Выговорившись, Егоров поворачивается ко мне спиной и так стоит, навалившись рукой на спинку кресла. С одной стороны я его понимаю, с позиции бизнеса все верно и Игорь подпишется под каждым словом. Но мы же здесь не только бизнес — единицы, мы живые люди и если есть проблемы, то их выключателем не выключишь… Особенно, если речь идет о детях… Сам то со своей Наташеньки пылинки сдуваешь, а она вон…, корова здоровая. Смотрю Егорову в спину, а потом, качнув головой, касаюсь рукой его плеча:

— Борис Наумыч.

Тот ежится и чуть поворачивает голову в мою сторону.

— Ну, вы считаете, что это правильно?

— Я считаю, что правильно, когда журнал выходит вовремя. Все! Надеюсь, два раза это не надо повторять!

Ну, не спорить же с ним. Тем более, что у меня самого нет уверенности что тут правильно, а что нет. Гошины пол мозга соглашаются, а половинка Маргариты Александровны протестует. Ну, разве можно сравнивать сиюминутные проблемы бизнеса и жизнь маленького беспомощного ребенка, который без маминой помощи страдает и плачет. Остается смотреть на Егорова несчастными глазами и поминать недобрым словом чокнутую Карину.

* * *

Возвращаюсь к себе. По дороге меня настигает звонок Сомика. Наверно, ей там не очень сладко, вот и трезвонит:

— Алло, Марго, ты на работе?

Вижу в дверях кухни Люсю с чашкой и Наташу с тарелкой. Стоят, судачат, кости кому-то моют. Наумыч меня уже накрутил и хочется скинуть отрицательные эмоции вниз по служебной лестнице.

— Да Ань, я уже на месте… Секунду.

Останавливаюсь возле парочки и, убирая телефон от уха, киваю жующей Егоровой:

— Приятного аппетита.

— Спасибо

Поворачиваюсь к Людмиле:

— Вам больше заняться нечем? Люсь, где твое рабочее место?

— Извините, Маргарита Александровна.

Поставив чашку на стол, она быстренько уходит, а я, не обращая внимание на Егорову, продолжаю разговор с Анютой:

— Да, Ань. Говори громче.

Краем глаза вижу, как Наташа, пользуясь моментом, тоже смывается, вместе со своей тарелкой…. Анька шипит в трубку:

— Она, похоже, заснула.

— А ты чего не спишь? Лови момент.

— А если она свалится?

— Куда, свалится?

— Ну, на пол. Начнется крутиться и свалится. Это же диван, а не детская кроватка.

— Господи, проблему нашла, обложи ее подушками и все дела.

— Как, обложить?

— По периметру! Слушай, Ань, я не могу больше разговаривать у меня совещание. Все, давай!

Захлопываю крышку мобильника. Вру, конечно. Но ведь если скажешь, что совещание сорвалось — капец, сразу завопит — приезжай, приезжай… А кто работать будет?

* * *

Из кухни направляюсь к Люсиной стойке. Надеюсь, она на меня не очень обиделась. Неподалеку стоят Зимовский с Эльвирой, о чем-то шушукаются. Сразу вспоминаются слова Любимовой про новые козни этой креативной парочки. Интересно, что же они на этот раз замутили….

— Люсь, что у нас с почтой? Много на сегодня?

— С этим на сегодня, Маргарита Александровна, порядочно.

Она вручает мне целую пачку писем. Перебираю их одно за одним, ничего экстренного. Потом отдаю ей свой листок с утренними каракулями.

— Значит так, здесь список тем, передашь Наумычу. И еще…

— Хорошо.

У меня вдруг начинает играть мобильник.

— Извини.

Оставляю бумаги на стойке у Людмилы, открываю крышку телефона и немного отхожу в сторону. Странно, это опять Анька. И пяти минут не прошло.

— Ну, что там еще?

— Срочно приезжай, мне надо бежать!

— Куда бежать?

— На работу! Мне только что звонили с радио. Там они притащили какую-то звезду в прямой эфир. Мне надо бежать!

— Ань, я сейчас не могу.

— Почему не можешь?

Стою посреди холла в полном раздрае и оглядываюсь на оставленные письма. Вот так все бросить что ли?

— Слушай, я только что сама пришла. Тут куча дел!

— А моя куча, значит, тебя не волнует, да?

— Ань, подожди.

— Ну что подожди! Ребенка этого, кому подбросили? Мне или тебе?

— Ох, капец, ладно не кричи. Через полчаса буду.

Задумчиво закрываю крышку телефона и оборачиваюсь к Людмиле:

— Люсь!

Та тут же выбегает из-за стойки:

— Да, Маргарита Александровна.

Чего делать то? Вздохнув, приглаживаю волосы… Ни одной дельной мысли.

— Напомни, что у меня там сегодня.

Люся смотрит в свой талмуд и спешит обрадовать:

— Так, у вас сегодня презентация, переговоры с интернет — провайдерами и встреча с фармацевтами.

Вздохнув, отворачиваюсь:

— Отмени.

— А что именно?

Возвращаюсь к стойке за письмами.

— Все!

Люся встает на свое рабочее место, делая пометки в блокноте, и уже оттуда ахает:

— Как, все?

— Вот, так! Перенеси на завтра, ОК?

— Да, но… У-у-у… М-м-м.

— Что, но?

— Встреча с фармацевтами … Очень важная и если Борис Наумыч узнает, то это будет…

Она проводит карандашом по горлу. Весьма наглядно. Склоняюсь над стойкой в Люсину сторону, и, проникновенно глядя в глаза, прошу:

— Значит, сделай так, чтобы не узнал.

— Я думаю, это будет очень сложно.

Хочу быть убедительным и настойчивым. И льстивым. Секретарша-союзница это половина успеха в любом вопросе с начальством.

— Слушай, Люсь, ну придумай что-нибудь, ты же умная. В конце концов, я же могу и заболеть!

— Маргарита Александровна, заболеть не прокатит.

Прокатит, не прокатит, не до того мне сейчас и голова совершенно не варит. Скоропостижно отупел, что тут поделать….

— Значит, скажи, что я умерла.

— В смысле?

— В прямом…. Умерла, но в морге откачали…. Все, давай!

Так и не взяв писем, спешу в кабинет за сумкой — пора смываться.

* * *

Когда приезжаю домой и захожу в квартиру, слышу из спальни тихий Анькин бубнеж и сразу, не переобуваясь, направляюсь туда. Оказывается Сомова трендит по телефону. Кому-то говорит в трубку:

— Давай.

И дает отбой. Когда врываюсь в спальню, Анька елозит по полу, стоя на коленках возле кровати, а Вареник сидит на постели, увлеченно разглядывая бутылочки, игрушки и подгузники. Я их радостно приветствую:

— Ну?!

Бросаю сумку на пол и опускаюсь рядом на коленки. Анюта недовольно оглядывается в мою сторону:

— О, вот и наш папа Игорь, наконец-то, пришел.

Ну, насчет отцовства, это еще вилами по воде писано, и я, насупившись, поправляю:

— Не папа Игорь, а дядя Игорь.

— Ну, дядя... Не цепляйся к словам!

— Хорошенькие слова.

Переключаюсь на смеющегося розовощекого ребенка и радостно сюсюкаю:

— Привет, Вареник!

Сомова не может без упреков:

— Что привет Вареник, я уже полчаса назад должна была улететь отсюда!

Привстав, она вешает сумку на плечо, и я ее напутствую:

— Давай, стартуй.

— Ха, стартуй. Между прочим, в моем возрасте, заниматься легкой атлетикой противопоказано.

Интересно, какой это у нее такой древний возраст?

— Какие наши годы, да, Варюха?

Сомова стоит, ковыряясь в сумке, а я, припомнив ей «папу Игоря», не могу удержаться от шпильки про возраст:

— Не слушай бабушку Аню, она у нас ворчливая.

Анька сразу забывает про возрастные ограничения и возмущенно наклоняется в нашу с Варькой сторону:

— Слушай. Какая я тебе бабушка, а?

Смотрю на нее снизу вверх:

— А какой я тебе папа?

— Слушай Ребров, хватит уже свои дурацкие шутки!

Ладно, ладно, теперь мы квиты. Она уходит, бросив на прощание:

— Давай, поосторожней тут, с ребенком… Я полетела.

Оглядываюсь ей вслед:

— Давай, ты сама там поаккуратней, не убейся по дороге.

Слышу, как щелкает дверной замок и переключаюсь на Вареника:

— Поучает она нас, да…. Ну, что ты моя маленькая?!

Держу в руках ее ножки и не могу удержаться — наклоняюсь, тянусь губами к розовой пяточке и целую ее. Какой сладенький ребеночек. Продолжаю сюсюкаться с малышкой:

— Сейчас мы будем кушать! Сейчас Варенька будет пить молочко, а папа Игорь будет кушать пиццу.

Замираю, осмысливая — чего-то не то ведь сказал.

— Тьфу ты. … Папа…

Все из-за Аньки. Оборачиваюсь к дверям:

— Сомова, я тебя убью когда-нибудь…

Мне вдруг приходит в голову отличная идея:

— Так, Варя, ты сидишь здесь, а я сейчас кое-кому позвоню.

Открываю крышку мобильника, поднимаюсь с коленок и набираю знакомый номер. Пока идет соединение, перемещаюсь в гостиную. Надеюсь, девчонка не станет без меня ползать, скакать и прыгать с кровати…. Наконец отвечает мужской голос:

— Алле?

— Ага…. Здравствуйте. А Свету можно?

— Ее сейчас нет дома. А кто ее спрашивает?

— А-а-а, извините.

Сворачиваю к серванту, на полке которого, рядом с домашним телефоном, лежит записная книжка.

— Сейчас, сейчас, сейчас….

Беру ее в руки и начинаю усиленно листать.

— Лариса, Лариса, Лариса…

Оглядываюсь в сторону спальни — вроде все тихо… Наконец нахожу нужный номер и набираю.

— Алло здравствуйте, могу я поговорить с Катериной?

— Здравствуйте, сейчас.

— Ага, спасибо.

Начинаю мотаться с трубкой по гостиной. Господи, сделай так, что бы все получилось!

— Алле.

Это она!

— А, Кать привет, это Маргарита Реброва тебя беспокоит, это двоюродная сестра Игоря Реброва.

— Здравствуйте, очень приятно.

— Слушай, скажи, пожалуйста, а ты не знаешь, где я могу узнать телефон Ларисы? Ты не знаешь сама телефон Ларисы?

— Какой Ларисы?

— Ну, Лариса, какая … Я не знаю, как объяснить… Вы еще на Новый год вместе тусили!

— Да я ее почти и не знаю. Это девочка с работы одной моей знакомой.

Бли-и-ин.

— А, то есть вот так. … Вообще не общаетесь? Слушай, Кать, а ты не знаешь, кто может знать.

— Ну, я говорю, это просто знакомая. К тому же я ее давно не вижу. Слушай, Маргарита, а как там Игорь? Что-то давно не звонит.

— Да Игорь, сейчас в Австралии. И неизвестно когда вернется.

— Передавай ему привет.

— Да, ну ладно, спасибо. Извини.

Захлопываю крышку и безнадежно качаю головой.

— Капец, Вареник…. Я не знаю кто твой папа, но мама твоя гадость редкая.

Подбросила ребенка и никаких концов. Пока дожидаюсь Анькиного возвращения, минуты кажутся вечностью. Все время то играй, то корми, то развлекай! Потом правда малышка засыпает и я, наконец, могу переодеться и сжевать долгожданную пиццу…. Зато потом, появление Сомика — настоящий праздник!

* * *

Ночью Варька дает шороху нам обоим, в смысле обеим. Покемарит десять минут, а потом три часа — ни в одном глазу. И главное — хнычет, плачет, ноет и еще сто подобных эпитетов. Пытаемся, пытаемся ее успокоить и все без толку. Изредка удается приткнуть голову на подушку. Я уже до того натаскался этого буйного ребенка, что все тело болит. Вот и теперь держу ее на руках и пытаюсь засунуть бутылочку с молоком в рот. А она все равно плачет…. Сомова и пляшет, и поет, и игрушками крутит перед носом…. Потом Анькина очередь таскать на руках, а я сижу на кровати, зажав уши руками и мечтаю сдохнуть… Потом опять моя очередь — хожу и качаю, хожу и качаю. А она плачет и плачет. Хоть в чистом подгузнике, хоть в грязном, хоть вообще без подгузника.... Потом у нее вдруг появляется настроение играть и смеяться. Среди ночи! Сидим с Анькой рядышком на кровати, я в пижаме, она в футболке и каких-то штанах с лампасами, сидим по-турецки, и на ходу засыпаем. Зевая, бормочу:

— Слушай, Ань.

— М-м-м?

— В начале четвертого, мне хотелось положить ее в корзину и отнести Зимовскому!

Сомова тоже зевает

— А сейчас, сколько?

— Пять.

— Ой! Мать честная…

Потом до нее доходит:

— Куда отнести?

— Да так, никуда.

Тяжкие вздохи вперемешку с зеваниями. Аж судорогой рот сводит. Киваю на Варьку:

— Смотри, ни в одном глазу, а?

Сомова валится на кровать и не откликается.