День за днем (гет)

Просыпаюсь, как по будильнику — пора. Пора вставать и бежать в редакцию. Поднимаю голову и смотрю на лежащее рядом женское тело. Лучше не будить, обойдусь без завтрака и попыток навязать свидание на вечер. Мы же вольные люди, ведь так? Никаких взаимных обязательств.

Я перекладываю ее руку и выбираюсь из постели. Собираю разбросанные на тумбе мелкие вещи, телефон, ключи от машины и тороплюсь в другую комнату номера — одеваться. На всякий случай еще раз выглядываю из-за двери — не проснулась ли. В гостиной отставляю в сторону ее шавку, приютившуюся на моей рубашке, и торопливо натягиваю на себя брюки. На журнальном столике валяется куча наших с Кариной полуголых фоток — развлекались вчера. Оставляю их ей на память — пусть наслаждается.

За номер оплачено за полные сутки, так что тратить время на ресепшене «Золотого яблока», где мы провели ночь, не приходится. Выхожу на Малую Дмитровку, в шумное солнечное весеннее утро. Пиджак несу в руках — сначала нужно выбрать свежую рубашку и галстук, а они в машине. По тротуару, щебеча, движется парочка девиц. Мы заинтересованно глядим друг на друга, обмениваясь улыбками. Симпатичные куколки, жаль, время поджимает.

Вот и мой «Range Rover». Подхожу к своему мустангу, открываю багажник — тут мое запасное обмундирование, на случай непредвиденной ночевки, в непредвиденном месте, с непредвиденной девицей. Пять минут и вот я уже при полном параде отъезжаю от тротуара, выруливая на полосу движения и подрезая какую-то курицу в таратайке.

— Твою таксу, вот коза! Продай тачку — купи мозги. Кто этим мартышкам еще машины продает...

Движение на улицах не слишком активное, заторов нет. Тем не менее, когда трезвонит моя Nokia и на дисплее высвечивается «Карина», я не отвечаю, просто захлопываю крышку телефона. Улыбка сама просится на лицо:

— Извини, дорогая. Гаишники сердятся, когда я за рулем болтаю. Тем более, что с первого января все так подорожало….

Заворачиваю на Большую Татарскую и скоро подъезжаю к зданию редакции. Бросаю взгляд на позолоченный Vacheron Constantin на правой руке — что ж, успел практически без опоздания. Махнув приветственно охраннику, захожу внутрь. Ого, возле лифта свеженькая милашка. Мы переглядываемся, и я понимаю, что у меня отличные шансы. Когда подходит лифт, пропускаю ее внутрь. Несколько дежурных комплиментов и все — пока мы доезжаем, до нужного этажа, девица тает, как мороженное. Выходя из лифта, я уже вбиваю ее номер к себе в мобилу и целую в щечку:

— До вечера.

Раскланиваюсь с Люсей и иду к Валику, погруженному в созерцание компьютерного экрана. Трогаю его за плечо, чем вызываю явный испуг.

— Тьфу, ты. Я думал — это Наумыч.

— Валентин, вы только что плюнули на Бориса Наумовича. Я ему передам.

Довольный шуткой, двигаю дальше, в направлении кабинета Антона. Тот расхаживает взад — вперед и о чем-то бубнит с незримым собеседником. Знаком показывает, что скоро освободится. Следом за мной забегает Люся, секретарша, с пачкой бумажек, идет к столу и, перегнувшись, укладывает их в стопку на другой конец стола. Слишком долго возится и буквально провоцирует нас с Антохой сфотографировать на мобильники, что же она там прячет под приподнявшейся юбкой. Когда лицо издательства выходит, мы показываем друг другу наши трофеи, не связанные с ее публичной внешностью и ржем. Теперь мы знаем ее любимый цвет нижнего белья.

Наконец, я добираюсь до своего кабинета и устраиваюсь в кресле главного редактора. Можно и поработать. Но нет, болтая на ходу, вваливается Наумыч с трубкой у уха:

— Я сейчас на работе. А то ты…. Ты можешь орать, а я нет. И этот ультразвук прекрати, я тебе не дельфин. Все! Я тебе позже перезвоню…

Кивает мне:

— Это жена звонит.

Я развожу руками:

— Не, не понимаю… В вопросах жен и детей я не спец.

— Это временно

— Значит, помирать, пока молодой?

— Погоди, помирать. Завтра проведешь презентацию, потом помирай, сколько влезет. У тебя все готово?

— Естественно. Последние штрихи.

— Смотри, Гоша. Я этого Лазарева полгода на крючок насаживал. Не дай бог, сорвется.

— Борис Наумович!

Новый звонок выносит Егорова из кабинета. Я улыбаюсь, слыша его удаляющийся голос:

— Чего тебе сейчас надо? Занят я… у меня сейчас два совещания подряд… э-э-э…

Утыкаюсь носом в монитор. Но тут начинает трезвонить уже мой телефон и высвечивается имя — «Карина». Что ж ты такая занудная-то. Ну, не о чем нам больше разговаривать — зачем портить словами неплохой секс? Я берусь двумя руками за телефон и, рыча, нажимаю кнопку автоответчика. Пусть он с ней выясняет отношения.

«Привет, красавица, сейчас в телефоне что-то пикнет, и можешь говорить. Кстати, если ты не красавица — можешь сразу положить трубку».

— Алле, Гош, это Карина, привет. Никак не могу до тебя дозвониться. Перезвони, пожалуйста, как сможешь. Целую.

Мопса своего целуй. В моих силках трепещется уже новая птичка.

* * *

Через час Калугин приносит свои обложечные шедевры. У окна крутится Антон, притащился и Наумыч. В общем, весь высокий бомонд. Мне распечатки не нравятся, и я бросаю их на стол:

— Нет, это все шило!

— Это не шило. Это высокохудожественная фотография и я считаю…

— Так, стоп, Андрюха. Давай договоримся в последний раз. В кабинете главного редактора считать буду я. Еще раз повторяю — для нашего журнала, для нашей обложки, этот вариант — никакой!

— Да почему, никакой. Ну, почему, никакой!

Я вылезаю из-за стола, и Егоров тут же плюхается на мое место.

— Для тех, кто в бронепоезде, повторяю еще раз…. Так, Андрюха, ты, может быть, останавливался возле журнальных киосков? Ты видел, сколько там разного глянца висит?

— И что?

— И теперь скажи мне, главный художественный редактор. Ты хочешь, чтобы наш журнал был восьмым слева, во втором ряду, рядом с «Мурзилкой»?

Антон встревает:

— У «Мурзилки», между прочим, нормальные тиражи.

Я его обрываю:

— Смотрю, ты фанат этого журнала?

Андрей поджимает губы:

— Короче, к чему ты клонишь?

— Я клоню к тому, что мне нужен эпатаж, а не эти банальные полуголые нимфетки. Мне нужен на фотографии рассказ! Понимаешь, я должен взять эту девочку и пойти написать изложение с ней.

Антон подхватывает:

— Вот, вот. А еще лучше сочинение в трех частях.

Но Калугин упрям:

— Я так понимаю, что эти варианты вас не стимулируют?

— Стимуляция, дружище, это вообще не наш профиль.

— Да?

— Да! Так Антон, иди, скажи всем, что обложки у нас пока нет. Что она, может быть, будет готова к вечеру. Да? Да?

— Да. Может быть…. Гоша! Это красиво и эротично.

— А я так не считаю.

— Значит, у нас с тобой разные взгляды.

— Я тебе больше скажу — у нас с тобой еще и должности разные.

Наумыч поднимается со своего места, задавая тон компромиссу:

— Да здравствует, что вы разные люди. А разность мнений называется плюрализм.

Но я его не поддерживаю, отбивая подачу:

— Или трулялизм.

Андрей шевелит губами, будто пытается подобрать слова. Потом машет рукой:

— В общем, неважно.

И выходит из кабинета. Наумыч вдогонку зовет:

— Андрей!

Но куда там… Я же разворачиваюсь к Егорову и перехожу в наступление:

— Я, вообще, не понимаю, как может рассуждать об эротике человек, который бабу даже и не нюхал!

— С чего ты взял, что не нюхал?

— Хорошо. Когда вы видели его в последний раз, с кем-нибудь в юбке?

— Ну…, когда отмечали Новый год.

— Это была его сестра из Тамбова.

— Да?

— Да

— Ну, знаешь, женщины это личное дело. А работа, это есть работа. Согласись — он прекрасный профессионал. Его только надо уметь направить. Что у тебя неплохо получается.

— Спасибо.

— Кушай на здоровье. Расслабься. Просто еще есть люди, которые до сих пор верят, что красота спасет мир.

— Вот когда наш журнал будет называться «Мир», тогда и возьмите его туда главным редактором.

Уверенный в своей правоте, я оставляю последнее слово за собой и ухожу из кабинета. Дел полно. Вдогонку слышится:

— Ну…, молодец.

Да, я молодец. В такой суете проходит остаток дня. После обеда, всем кагалом, мы собираемся в зале совещаний и бурно обсуждаем каждый раздел, каждую статью. Мозговой штурм. Незаметно пролетает день. Все, пора остановиться и расслабиться — завтра знаменательный день и нужно передохнуть.

* * *

В конце рабочего дня выхожу из своего кабинета и направляюсь в сторону лифта. Лицезрение встречной девушки прерывается звонком мобильника. Опять, Карина!

— Да что ж такое, пуделю своему позвони!

Сзади раздается голос Антона:

— Кто? Отдел доставки?

— Отдел достачи.

Зимовский обгоняет меня и спешит к лифту:

— Ладно, внизу встретимся.

Я прибавляю шаг, но вынырнувший сбоку Калуга тормозит:

— Гош, Гош, извини, я сделал. Три новых макета для обложки, на выбор.

Пока жду лифт, спрашиваю:

— Ну и где?

— На мыло тебе скинул.

— Хорошо. Позже посмотрю. Или в баре потрещим, давай.

— Не, не, подожди. Давай, либо завтра, либо как-нибудь.

К нам подходит Валик и пытается Андрюху расшевелить:

— А ты опять саботируешь мероприятие?

— Бухать, дружище, это не самое лучшее мероприятие, поверь.

Я с таким определением не согласен.

— Почему сразу бухать. Дерябнем по коктейльчику, с девчонками поторчим.

Валентин пытается на Андрея давить:

— Ну, старик, пошли, посидим.

Приходит лифт, и я тороплю их:

— Пошли, пошли.

Но Калугина так просто не собьешь:

— Не, мужики. Спасибо конечно большое, но много работы. До свидания.

Когда он уходит, я скептически тяну вслед:

— Не вопрешь!

Кривошеин подхватывает:

— Скучный человек.

— Раньше это называлось «Ударник коммунистического труда».

— Эх, хе.

* * *

Втроем мы заходим в «Дедлайн», там уже дым коромыслом, громкая музыка и толпа извивающихся в танце девчонок. Протискиваемся среди тел к бару, к свободным местам. Осушаем по стаканчику вискаря и с гоготом молотим ладонями по барной стойке. Жизнь полна приключений и сегодня будут новые! Валик никак не успокоится по поводу Андрюхи:

— Не, все-таки, я Калугу не понимаю, по-моему, он не в адеквате. Жизнь кипит, а он как во сне.

Мне не хочется полоскать чужие кости, и я прерываю Кривошеина:

— Стоп. Пусть Калуга делает то, что ему нравится. Хочет точить обложки — пусть сидит и строгает.

Антоха поддерживает:

— Правильно, а мы будем ему поставлять материал. Будем ему помогать. Ну, что, кого сегодня осчастливим?

Валик осматривает зал и вдруг выдает:

— Оп-па, а вон наш финансовый директор, уже созрела.

Антон тоже оборачивается:

— Да? Думаешь?

— Еще один коктейль и она сама кого угодно осчастливит. Прямо на барной стойке.

Вот, пошляк. Я его подлавливаю:

— А-а-а, завтра я ей расскажу, какой ты у нас фантазер.

Кривошеин тут же трусит:

— Э-э-э, нет мужики, я пошутил. Шутка!

Мы снова сдвигаем стаканы:

— Давай.

Только успеваю допить, как трезвонит телефон. Лезу в карман и, не глядя, отвечаю.

— Алло, Калуга, ты? Алле, кто это?

Увы, это не Андрей.

— Привет, ты что, не узнал? Это я, Карина. Ты куда делся?

— А, привет красавица.

— Ты куда пропал утром, у тебя что-то случилось?

Я делаю вид, что напрягаю голос:

— Послушай, я сейчас не могу говорить, я на совещании.

— Гоша, мне нужно тебя увидеть.

— Карин, я сейчас….- захлопываю крышку, обрывая разговор. — Сорвалось!

Поворачиваюсь к Антону:

— Как думаешь, зачем женщинам мозг? Если дверь не открывается, значит, что? Значит, она заперта.

Тот пытается меня подколоть:

— А как, как зовут твою очередную подругу?

Мы уже немного под шафе, язык слегка заплетается, но это не мешает ясности мысли:

— Стоп — машина. Я никого не обманываю и никому ничего не обещаю. Вот тут я согласен с классиком — чем меньше женщину мы любим…

Валик влезает:

— Тем больше времени на секс!

Вот! Здравая мысль, вместе ржем. Опять звонок, вот, надоеда!

— Слушай Антон, выручай!

— Что я ей скажу?

— Не знаю. Скажи, улетел на Юпитер, собирать материал для следующего номера. Старик, придумай сам чего-нибудь.

Антоха забирает мою трубу:

— Алле.

— Алле, Гош.

— Нет, это не Гоша. Гоши больше нет.

Я поднимаю большой палец в знак одобрения.

— А можно его позвать к телефону?

— Он улетел на Юпитер, навсегда. Да, да, да. Прямо с Плесецка… Да какие шутки, девушка, какие шутки. Вы посмотрите сегодня вечером новости. Там все подробно расскажут, да. Пока, пока, пока!

Антон захлопывает крышку мобильника и сконфуженно хохочет. Я смотрю на него с укоризной — мог бы и по аккуратней, с девушкой.

— Ну, ты чего?

— Блин, вообще на креатив времени не было.

Мы продолжаем пить и веселиться. Вокруг столько привлекательных козочек, бросающих на нас зазывные взгляды. Красота!

Зима предлагает:

— Ну что мужики, по последней?

У Валика, язык уже заплетается:

— Ты что, собрался валить?

Антон кивает:

— Ну, все-таки, завтра важное мероприятие, презентация как-никак.

В этом, я его поддерживаю:

— Инвесторов окучим, тогда отметим. Ну, что — пусть сдохнет тот, кто нас не любит!

— Урр-а-а!

Зима вдруг оживает, вглядываясь в набитый зал:

— М-м-м, а что это за цветок на нашей клумбе?

Валик разворачивается и пытается сфокусировать взгляд в нужном направлении:

— Да уж, серьезный экземпляр... Я пошел.

Антоха его осаживает:

— В задницу ты пошел. Я ее первый сфотографировал.

— Да, ладно.

— Юноша, не дерзите старшим. Вы что, хотите закончить вечеринку пьяной дракой?

Меня их разговор приводит в боевую готовность, и я прерываю перепалку:

— Расслабились оба. Пока вы свои фотоаппараты настраивали, я ее своим спинным мозгом запеленговал. Она — моя! Показываю один раз.

Я медленно разворачиваюсь и фирменным взглядом обвожу публику. О господи, Карина! Моментально отворачиваюсь назад к барной стойке:

— Полный капец!

Антон гундит:

— Гош, ну имей совесть. Нужно друзьям, хоть что-нибудь оставлять.

Придушено шиплю:

— Мужики, я попал!

Валентин уже нарядный, пытается нить разговора не терять:

— В смысле?

Пытаюсь объяснить:

— Ну, это, как раз, та самая телка.

— Какая, телка?

— Какая… С Юпитера, вот какая. Мужики, не сидите колом, сделайте что-нибудь.

Антоха понимает меня с полуслова, делает умное лицо, встает и начинает расхаживать:

— Э-э-э… Гош, слушай, ну, мне кажется, что эта рубрика…, она просто бесперспективна…

Я кошу глаз в сторону, наблюдая за действиями своей пассии, уже, кажется, бывшей.

— Откуда такая уверенность?

— Я думаю, что мы нашего читателя… должны как-то…

Карина подходит к нам:

— Гош, можно тебя на минутку.

Антон отступает в сторону:

— Здрасьте.

Я делаю удивленное лицо:

— О, Карин, привет. А ты, что здесь делаешь?

— Пришла проводить космонавта. А это и есть твое совещание?

— Я не понял, что за наезды? Я, между прочим, на работе.

Она ехидно тянет:

— А-а-а.. , так ты работаешь дегустатором? Или все же космонавтом?

— Секундочку.… Между прочим, я работаю головой. Где мы с коллегами обсуждаем наши вопросы, не имеет никакого значения.

— Ты думаешь, я дура?

Именно так я и думаю. Она меня уже достала.

— Слушай, родная, у меня сейчас нет времени на всю эту муть. Погуляй пока, а я тебе перезвоню.

— Гош, как тебе не стыдно! Я ведь из-за тебя Диму бросила. Мы с ним пять лет прожили.

Вот, не надо взывать к моей совести, не надо:

— Так, стоп — машина. Во-первых, Диму ты бросила не из-за меня. Во-вторых…

— Ты, ведь, мне клялся!

— О, господи!

Антон решает воспользоваться ситуацией:

— Девушка! Девушка, я дико извиняюсь, но, простите меня конечно, пожалуйста, но мне кажется, что Гоша, это не тот мужчина, который вам нужен.

— А ты кто?

— Я? Я человек, который умеет ценить красоту. Вы знаете, я, когда вас увидел, во мне вдруг полыхнуло пламя.

Карина неожиданно выплескивает свое шампанское прямо Антохе в лицо:

— Тогда, остынь.

Вот, дура ненормальная. Зимовский растерянно стоит весь мокрый, а я не выдерживаю:

— Ты, что, с ума сошла? Что ты делаешь? Вообще, больная.

— Ребров, ты просто не представляешь, с кем ты связался.

— Теперь, представляю

— Нет, дорогой мой, не представляешь. Когда поймешь, будет поздно жалеть.

Уже жалею…. Она движется к выходу из зала, но потом оборачивается:

— Привет Юпитеру.

Антоха кричит ей вслед:

— До свидос!

А потом, глядя на меня, тянет:

Ну, что это, Евпатий — коловратий. Ну…

Я лишь развожу руками:

— Ну, что ж.

Спустя полчаса тихонько, с оглядкой, еду по Ломоносовскому — сейчас главное не попасться на глаза гаишникам. Хоть вроде и немного выпил, но проблемы, если что, будут приличные.

* * *

Вечером, дома, валяюсь на кровати с ноутом и еще раз проверяю расчетные таблицы к презентации. В приоткрытую дверь спальни слышу, как в дверном замке скрежещет ключ, и ворчание Аньки, вернувшейся с Фионой, после выгула:

— Гош, ты спишь, там?

— Я бы с удовольствием. Но ты же знаешь, что я боюсь спать один.

Она заходит ко мне и чмокает в волосы:

— Привет

— Салют.

— Ну, что, ты еще работаешь?

— Видишь, солнце уже село, а народ еще в поле.

— Я смотрю у народа завтра ответственный день?

— Не то слово! Я бы сказал даже исторический.

Спустя пятнадцать минут, она меня зовет ужинать — в холодильнике нашлись суши, так что тратить время на готовку не пришлось. За бокалом красного вина Аньке хочется поговорить:

— Ну, как прошел день?

— Насыщено,- бросаю я.

Сомова наклоняется вперед и пытается заглянуть мне в лицо:

— А ночь прошлая?

— Слушай, хочешь поиграть в ревнивую жену?

— Смеешься, что ли? Из меня актриса, как из тебя отличный семьянин.

Я усмехаюсь:

— Ну, ты себя недооцениваешь.

— Слушай, я понимаю, конечно, что тебя сильно напрягаю, но мне уже на этой неделе обещали пару вариантов с квартирами. Я съеду, скоро.

Вот, вредина. Нашла время.

— Слушай, Сомова, не парь мне мозги перед сном. Мы с тобой с какого класса дружим?

— Ну…

— Даже, не помнишь. Тебя что, гонит кто-нибудь? Плохо тебе? Живи, сколько хочешь…

Я тороплюсь переменить тему:

— Карину, помнишь?

— Ну, и что, Карина?

— Ничего, Карина…. Больная. Случай клинический, в последней стадии.

— Чего это она уж больная, интересно.

— Ничего интересного.

— Ну?

— Сначала она мне звонками своими сопливыми названивала, работать не давала. Потом приперлась в бар. Она такое там устроила… Мапет — шоу.

Быстренько дожевав, отправляюсь назад в спальню, а Анька идет мыть посуду. Скоро, она заявляется ко мне, и начинает убирать разбросанные вещи в шкаф. В ее действиях чувствуется немой укор, и я не выдерживаю:

— Я с ней познакомился, чтобы провести весело время, а не тупо и уныло состариться.

— А она, между прочим, ради тебя бросила своего жениха.

— А я ее просил об этом?

— Нет, не просил.

— Вот и все! Иногда мне кажется, что все бабы одинаковы.

Я вдруг понимаю, что своими словами, ненароком, задеваю и свою подругу. Беру Аньку за руки и усаживаю рядом с собой на кровать:

— Вот ты — совершенно другой вариант. Ты, то исключение, когда женщина может быть не только женщиной, но еще и другом.

— Перестань.

Я держу в ладонях ее лицо, глажу волосы.

— Ань, правда. Я даже не представляю с кем бы я еще так долго и комфортно мог бы находиться под одной крышей. Анют, клянусь тебе, честное слово. Мне с тобой очень хорошо.

Я совершенно искренен — Анька, друг с большой буквы. Подавшись вперед целую ее в лоб, а потом валюсь на подушки:

— Слушай, завари, пожалуйста, чашечку кофейку. Будь, добра. А то я, сейчас, отрублюсь совсем.

И через пару минут мои глаза слипаются окончательно.

Утром просыпаюсь, как всегда, сам, по внутреннему будильнику. Не открывая глаз, на автомате, сую ноги в тапки и тащусь в туалет. Автомат, видимо, не срабатывает и раковина оказывается ближе. Подхожу к умывальнику, выдавливаю на ладонь пену для бритья и, наконец, открываю глаза…. Не понимаю… Смотрю на лохматую тетку в зеркале, телку в моей клетчатой пижаме… и не понимаю… Кто это? А где я? Изнутри, поднимается словно рвотная масса, волна панического ужаса… Эта масса заполняет горло, нос, уши. Я пытаюсь ее прорвать и ору:

— А-а-а-а-а-а!

Я не могу смотреть на это. У меня глюки? Помутнение рассудка? Я выскакиваю за дверь. Вижу вытаращенные Анькины глаза, и мы орем вместе:

— А-а-а!

Дергаюсь туда-сюда, не знаю, за что хвататься и что делать. Ощупываю себя на ходу и чувствую, под ладонями, совершенно чужую мягкую плоть. Да что ж такое-то.... Прибегаю на кухню — здесь все, как всегда. Анька продолжает верещать:

— Э… Ты кто такая?

Потом кричит в сторону:

— Гоша… Блин, меня задолбали твои выходки!

А потом снова мне:

— Ты кто?

Пытаюсь достучаться до ее мозга. Ору в ответ:

— Я, Гоша, я!

— Кто «я»?

— Ну, я это Ань, ну!

— Кто я?

— Ну, я Гоша, я!

— А…, а я Вася!

Делаю шаг в ее сторону, но она отшатывается:

— Не подходи ко мне!

Пытаюсь найти ответ на происходящее и не нахожу.

— Так, стоп — машина. Я все понял, я сплю. Естественно! Естественно, я сплю.

Кидаюсь в спальню и слышу вдогонку:

— Э, ты куда?

— Твою мать! Приснится же такое. Такая хрень, твою мать!

Залезаю на кровать и укрываюсь одеялом с головой. Сейчас я проснусь, и кошмар кончится.

Анькин голос разрушает иллюзию:

— Ты, куда?

Одеяло сползает с меня и мы вновь оказываемся с Сомовой, лицом к лицу. Она испуганно орет:

— Убирайся, я сказала!

Мне, во что бы то ни стало, нужно проснуться, я переворачиваюсь на бок и лезу к тумбочке:

— А-а-а-а-а… Где, она?

— Алле, не трогай там ничего!

Чувствую, как Анька, вцепившись мне в ноги, пытается оттащить назад:

— Не трогай ничего там, я тебе сказала.

Наконец нащупываю булавку. Откуда-то изнутри, из меня раздается скулеж:

— М-м-м…

— Что ты там достала?

Собравшись с духом, с размаху втыкаю острие себе в ногу и ору от боли, и отчаяния. Это не сон!

— А-а-а-а-а!

Что-то нужно делать. Я вскакиваю с кровати, и устремляюсь назад в гостиную. Вдогонку, слышится:

— Э, ты что полоумная? Стой, я сейчас милицию вызову. Если не уберешься, я вызову милицию!

Я поворачиваюсь к ней и отчаянно прошу:

— Ань, не надо, ну! Это я.

— Кто, я?

— Да, Гоша, блин!

— Психиатру расскажешь!

Хватаюсь за голову. Бред! Бред! Наш невменяемый диалог прерывает включившийся автоответчик. Мы замираем, вслушиваясь в каждое слово: «Ребров привет, это Карина. Надеюсь, ты уже вернулся с Юпитера? Поздравляю! Помнишь, я тебе говорила, что ты не знаешь, с кем связался? Ну, как? Тебя еще не проперло от новой оболочки? Тащись, моя красавица. Если хочешь, можем дружить. Целую, пока». Не знаю, как ей удалось… Но, я ей верю!

— Сука! Ну, тварь, тварь!

Срываюсь с места, на ходу подтягивая сползающие штаны, и бегу назад в спальню в стремлении быстрей добраться до мобильника. Сомова, вслед вопит:

— Стой, куда ты опять? Стой, кому сказала. Не трогай телефон.

— Да это мой телефон!

— Не трогай!

Нажимаю кнопку вызова, но бездушный голос только твердит, что аппарат вне зоны доступа. Хочу завыть, что-нибудь разбить, сломать. Сомова продолжает толдычить:

— Если ты, сейчас, не скажешь, кто ты, то я, вообще, не знаю, что я сделаю, — и снова орет в сторону ванной:

— Гоша!

Мы сидим на кровати, забравшись с ногами, и орем друг на друга.

— Ань, ну что ты заладила как попка. Гоша, Гоша. Это я, Гоша, я!

— Да какой ты Гоша?!

До меня вдруг доходит, что… у меня не только чужое лицо…, что я… не мужчина. Заглядываю за пазуху, а потом лезу в штаны:

— Откуда это вымя? А где, где вот это?

— Да я то, откуда знаю! Ты, вообще, кто?

— Ань, это я, я, я, Гоша! Эта тварь, эта конченая Карина! Ты что не видишь, что она со мной сделала?

Анька опять вопит:

— Да что она с тобой сделала, я ничего не понимаю! Кто ты?

— Да откуда я знаю!

— Так, тихо, подожди. Я не знаю, кто ты, откуда, но я тебя прошу, пожалуйста, просто скажи мне — где Гоша?

Бли-и-ин, так и хочется выматериться… Я беру Аньку за плечи и трясу ее:

— Что ж такое, Аня! Мы вчера, с тобой, ели суши, я тебе все, про эту дуру, рассказал, и потом я попросил сделать мне чашечку кофе, и наверно отрубился! Ну, что ты, ни хрена не помнишь, что ли? Я еще сказал, что ни с кем не смогу жить под одной крышей, кроме тебя. Твою мать! Ну, ты не помнишь, что ли?

Из Сомовой словно выпускают воздух. Таращиться, будто стукнутая пыльным мешком:

— Как? Гоша, это что, ты?

Силы покидают меня. Я валюсь на кровать и тоскливо ною:

— Ань, что со мной стало, а?

* * *

Мы идем на кухню. Достаю с полки бутылку виски, стакан и, пристроившись у стола, методично пью, порцию за порцией — то ли пытаясь забыться, то ли снять напряжение. Но не очень-то получается — время от времени заглядываю за пазуху, проверяю — не исчезло ли там привалившее счастье и отчаяние возвращается:

— М-м-м, уродство, какое уродство...

Анька бродит по кухне и что-то гундосит, размахивая руками, потом присаживается напротив меня:

— Слушай, ну я не понимаю, как такое возможно. Как такое возможно?! Я такое только в кино видела.

— В гробу я видал такое кино, — вспышка злости заполняет меня.- Я сейчас поеду, я ее урою тварь, я ее в трехлитровую банку закатаю!

— Ну вот, объясни мне. Как такое можно сделать с человеком? Как?

— Ань, хватит кудахтать «Как? Как?». Да вот так! Откуда я знаю, может она мне чего подсыпала.

— Что она тебе подсыпала?

— Да, я не знаю. Хрень, какую-нибудь, гормоны, хреноны!

— Слушай, ну, так не бывает.

Сомова, своим упрямством, выводит меня из себя:

— Ань, посмотри на меня. Вот, посмотри на меня и скажи, бывает такое или нет.

— Тогда, по порядку. Где, эта, твоя Карина живет, а?

— Не знаю.

— Ну, а работает где?

— Ну, не знаю!

— Супер! Отлично! То есть, ты спишь бабой, и даже не знаешь, где она живет или работает?

Я вскакиваю с кухонной табуретки:

— Вот, именно — я с ней сплю, а не езжу по ее домом и работам!

Анька в отчаянии орет в ответ:

— Где, ты предлагаешь, ее искать?

— Ань, отвали от меня! Ты, что, не видишь, что мне плохо!

Опять сажусь, наливаю вискаря и опрокидываю стопку в себя:

— Ань, ну, помоги мне, я не знаю, что мне делать.

Торкнувшись, туда-сюда, Сомова принимается усердно о чем-то размышлять:

— Хорошо. Во-первых, тебе надо вспомнить, что у тебя есть работа.

Я взрываюсь:

— Да какая на хрен работа! Я что, туда, приду сиськами трясти? «Здравствуйте, я ваша тетя!» — Моя растерянность и злость находят прежний предмет для ненависти. — Я сейчас поеду, я урою эту тварь! Я ее под обои закатаю!

Сомова прерывает мои угрозы:

— Ты можешь, на секунду заткнуться? Можешь, услышать меня? Что я хочу сказать — напомнить хочу, что у тебя сегодня презентация!

Словно натыкаюсь на стену:

— Блин… Блин, точно.

Что же делать?

— Презентация…. — от бессилия я вновь завожусь.- Молись! Молись, сука, если я тебя найду!

— Ну, слушай, хватит вопить. Что ж ты разнылся как баба. Это невозможно слушать, просто.

Мой мобильник на столе начинает жужжать и я, отталкивая Аньку, бросаюсь к нему, как к спасательному кругу:

— Алло, Карина!

В трубке слышится осторожный голос Антохи:

— Извините, а я могу услышать Игоря?

Растерянно захлопываю крышку мобильника и молча, плюхаюсь назад на табуретку. Анька торопит:

— Кто там? Кто?

— Это Антон, с моей работы.

— Приехали, и что теперь? М-м-м?

— Так, спокуха. Так, ладно, спокуха, спокуха…

Снова хватаюсь за трубку:

— Сейчас позвоню и все объясню.

Сомова хватает меня за руки, мешая:

— Не надо никуда звонить. Ты, что, с ума сошел?

А потом отбирает телефон:

— Не надо никуда звонить. Что ты собираешься объяснять? Ты что, хочешь, чтобы тебя, с мигалками, в веселенькое заведение отвезли, что ли?

Растерянность достигает предела:

— Ань, что мне делать-то?

* * *

Ухожу в спальню, но по пути сворачиваю в туалет — терпеть уже, даже при осознании полной беспросветности жизни, нет никаких сил. Оттянув привычно вниз резинку пижамных штанов, пытаюсь что-то разыскать в своих мужских трусах и быстро понимаю бесполезность этого действия — капец, теперь придется меняться и приспосабливаться даже в таком элементарном деле, которое, можно сказать впиталось с молоком матери и делалось автоматически 34 года моей жизни. Глухо прорычав, спускаю штаны с трусами вниз и взгромождаюсь на унитаз… Найду эту суку — убью!

* * *

Потом уныло сижу на кровати. Мыслей никаких. Рядом преданно тявкает Фиона.

— Бли-и-ин… Кому скажи, не поверят, ведь. Прямо любовь-морковь какая-то.

Входит Сомова, таща в охапке ворох одежды:

— Ну, с морковью, я так понимаю, у нас проблемы.

Я взрываюсь:

— Спасибо, ты сейчас меня очень поддержала, очень!

Заметив, как она начинает перебирать свои тряпки, интересуюсь:

— Ты, куда собралась?

— Да, это тебе!

— Что, значит, мне?

— То и значит. Ты что, в редакцию, голым поедешь?

Я отмахиваюсь:

— Не-е-е… Я эту хрень не буду одевать. Ты что, с ума сошла? Спасибо, не надо.

— Да, куда ты денешься! Давай.

Она, все-таки, заставляет меня подняться и снять пижаму. Критически оглядев, поджимает губы и бросает:

— Эти свои семейные труселя снимай. С женской одеждой они не катят.

— Что-о?

— Я говорю, не гармонируют мужские трусы с женскими колготками.

— Чего-о?

— Хочешь без колготок? Так, будет еще хуже…. Ты же не на колхозное собрание идешь, а на бизнес-презентацию. Представь, что о тебе подумают?

Шлепаю губами, как рыба на берегу. Мне не хватает воздуха. Наконец, выдавливаю из себя:

— Нормальные трусы….

Сажусь на кровать и отворачиваюсь:

— Не буду.

Потом загораюсь новой идеей:

— А можно я пойду в брюках?!

— Нельзя! В своих или моих? Цирк решил устроить? Для этих ваших… инвесторов?... Ладно, брюки я тебе сегодня куплю … Может быть, без колготок тоже обойдемся — ноги загорелые, педикюр совсем свежий…

Я с отвращением смотрю вниз. Блин, слово то, какое отвратное… «педикюр». А Сомова продолжает давить:

— Но, ты пойми, день не будешь, другой не будешь, потом все равно придется. Женщина должна носить женское белье и одежду. Давай уж сразу, как в омут с головой!

— В омут? Было бы, неплохо… Может, все-таки, завтра?

Бросаю взгляд на часы на руке, вздыхаю и сдаюсь. С грехом пополам она наряжает меня в бабское шмотье. То светлый лифчик, то черный, то одну блузку, то другую… Тьфу! Обреченно терплю. Влезаю в юбку и пиджак. Все? Поправляю длинные волосы (блин, как же они меня раздражают — терпеть не могу, когда отрастают патлы) и смотрюсь в зеркало. Одежка на тушке вроде смотрится неплохо. Скептически выдаю:

— Капец, Зверев отдыхает.

* * *

Потом она, еще пятнадцать минут, что-то со мной делает — разукрашивает морду лица, причесывает, заставляет ходить по квартире в ее босоножках на серебристых небольших каблуках и с открытыми носком и пяткой. Туда-сюда, туда-сюда… Хорошо хоть не жмут, но все равно стоять неудобно, а ходить муторно. И еще меня напрягают раскрашенные пальцы на ногах — откуда, почему и отчего вдруг бордовые… Если Карина мне что-то подмешала, то кто, ногти то, раскрасил? И главное когда? Но вопросами задаваться некогда, тем более, что Сомова все время трамбует мой мозг:

— Представишься Гошиной родственницей — сестрой или племянницей, например. А Игорь, скажешь, срочно уехал. Выкрутишься, в общем.

Киваю, как китайский болванчик, почти не слушая:

— Чтобы не сбиться, фамилия пусть будет Реброва, а имя… Может быть, Маша?

Автоматически бормочу:

— С Уралмаша.

— Ну, сам придумай, какое-нибудь… Но такое, чтобы не забыть и не перепутать…

Пока старательно марширую на каблуках, набирая километраж, Сомова уходит, а потом притаскивает в одной руке черную бабскую сумку под крокодила, а в другой сжимает еще пару туфель — закрытых лодочек шпилек. Анька кладет все это хозяйство рядом с моим портфелем, в котором обычно таскаю ноутбук и документы, и потом добавляет, кивая на сумку:

— Тут, все самое необходимое… И я, все-таки, положила упаковку с колготками, пригодятся.

Молча иду дальше, стараясь сохранить равновесие — меня ее наряды, сейчас, меньше всего интересуют.

— А еще одни туфли зачем? Как сменка, что ли?

— Красивые. Ну, не хочешь, не бери.

* * *

Наконец, выходим из квартиры и идем к лифту — спускаться по ступенькам на каблуках, даже с моего четвертого этажа, равносильно попытке суицида. Как только выходим на улицу, и за спиной захлопывается дверь подъезда, возникает острое желание ринуться в обратном направлении. Проектируемый проезд 3538 — это не Бродвей, не Тверская, и даже не Ломоносовский проспект, но народу, перед которым будет позориться Игорь Ребров в бабском шмотье, шмыгает достаточно.

Увы, путь к отступлению преграждает Сомова и я ошалело, ковыляю прятаться за угол, благо, что живем в крайнем подъезде. Слышу Анютин голос и высовываю нос наружу — обозреть, где она с машиной:

— Ну, я долго еще буду тебя ждать?

Выглядываю и придушенно шиплю:

— Ань, ну, поближе подогнать нельзя, что ли?

— Нет, нельзя. Надо было танк себе покупать тогда.

Затравленно оглядываюсь по сторонам и тяну:

— Слушай, Ань, я не могу-у.

— Ну, почему?

Черт, неужели непонятно? Не хочу я выходить на публику, словно гей. Сама бы попробовала:

— Да, по качану! Потому, что я похож на трансвестита. Или вообще, хрен знает на кого!

Анька злится:

— Ну, не хочешь, как хочешь. Мне, вообще, на твой журнал наплевать. Мне, до него, до звезды. Все, я звоню в редакцию.

Все такие нервные. Ладно, сдаюсь и кричу ей:

— Стоять!

— Ну, что?

— Там, это… никого нет?

— Никого. Хватит уже ломаться. Красна девица, иди сюда. Иди сюда!

Сумка на плече, в руках портфель с ноутбуком. Обреченно пытаюсь идти на этих гребаных каблуках. А еще приходится постоянно поправлять на себе выбивающуюся из дурацкой юбки дурацкую блузку и стараться не упасть, когда вдруг подворачивается нога. Анька хватается за голову, глядя на меня. Ну, да, я почти клоун. Я это признаю, и это помогает спокойней воспринимать происходящее. Садимся в машину — я пассажиром, Анька за руль. Пока едем, не вышедший адреналин заставляет нервничать и суетливо дергаться, все время чего — то поправляя и трогая. На Новопесчаной на перекрестке горит красный, и мы тормозим. Анька вдруг орет в приоткрытое окошко:

— Эй, тебе что, альбом для рисования купить?

Сорванец, самозабвенно пририсовывающий изображенной на плакате Сомовой усы, оглядывается и убегает. Вот оно, бремя славы. Анька ищет у меня сочувствия:

— Козел, а?

Внутренний мандраж не отпускает меня. Только нарастает. Поправляю еще раз воротничок на рубашке… или блузке?... Черт их разберет…

— Эй, ты меня слышишь? Слышишь, говорю, меня? Слушай, Гош, ты мне не нравишься. Давай, соберись, все будет нормально. Как-нибудь, проскочим. Давай, ты легенду помнишь?

— Да, помню я все.

— Ну, давай.

— Э-э-э, я Реброва, двоюродная сестра Гоши.

— Так.

— Его сейчас нет в городе.

Не нравится мне все это. Я пытаюсь убедить себя и Аньку:

— Бред, это бред, понимаешь? Никто в это не поверит. Хрен, кто поверит в это.

— Давай, ну, роди, что-нибудь свое. Ты же у нас гений креатива!

На светофоре зажигается зеленый, но впереди стоящая машина продолжает стоять. Начинаю психовать:

— Ладно, ну все, поехали уже… Блин чего они все там умерли что ли?

Несколько раз нажимаю на кнопку звукового сигнала. Никакой реакции.

— Сто пудово баба за рулем!

— Слушай, сиди и не дергайся, а?

Мне нужно выплеснуть избыток эмоций, и я начинаю вылезать из машины:

— Так, стоп — машина. Давай ты будешь сидеть и не дергаться. А вашего брата лечить надо.

— Вашего брата… На себя посмотри!

Подхожу к стоящей впереди машине. Вот, дура, губы красит, а все должны стоять ждать. Блондинка, блин.

— Понятно… Слышь, ты, овца… свисток дома красить надо. Или ты забыла, где руль?

— Чего?

— Того. Продай свой гроб, купи мозги!

— Рот свой закрой! Хамка!

— Чего ты сказала?

— Уши мыть надо, поняла?

— Слушай, курица безмозглая, твое счастье, что ты баба, а баб я принципиально не бью.

Разворачиваюсь и иду назад к машине, оставляя ее беситься за стеклом. Сажусь на свое место и получаю Анькин укоризненный взгляд.

— Ну что, про орался?

Демонстративно отворачиваюсь. Я прав, чтобы она не говорила. Наконец подъезжаем к редакции.

— Все! Ни пуха. Ну, чего ты сидишь, давай выметайся, мы уж приехали.

Вся моя уверенность, весь мой порыв, вдруг, куда-то, улетучиваются:

— Анька, я… Я не могу.

— Опять, двадцать пять. Ну, что ж ты разнылся то. Ты баба или мужик?

Ее слова задевают, и я снова готов идти в бой:

— Сама ты, баба!

— Вот и иди… Раз мужик.

Вылезаю из машины, разглаживаю смявшуюся юбку, перекладываю портфель из руки в руку, поудобней. Анька тоже вылезает и кричит мне вслед:

— Сумочку забыл, подожди!

— Какую сумочку?

Сомова машет женской сумкой, оставленной в машине:

— Вот, эту.

Ну и на фига она мне? Таскать лишний груз.

— А нельзя без этой хрени, а?

— Ты, что! Там тушь, тени, помада.

Хрен с тобой, нельзя, так нельзя. Беру ее под мышку:

— Ну, все?

— Ну, как ты ее взял? На плечо повесь. Ну, давай, давай.

Мимо нас кто-то проходит, знакомое лицо. Я здороваюсь:

— Здрасьте.

— Ты с кем здороваешься?

Черт его знает. Вешаю сумку на плечо:

— Ну, все?

— Давай, сойдет. Ладно, иди, если что — звони мне. Ладно, давай!

В дверях останавливаюсь. Еще раз одергиваю пиджак:

— Собрались! У нас все получится.

Потом решительно вхожу внутрь здания и иду в сторону лифта. Нажав кнопку, стою, переминаюсь с ноги на ногу. Блин, как же неудобно на этих гребаных каблуках…. И кто их только придумал… Вот и лифт, двери открываются, рядом стоящий парень делает приглашающий жест, пропуская меня вперед. Ему что, спасибо сказать или реверанс отвесить? Не уверен. Раскланиваюсь и захожу. Он следом. Не знаю, что он там себе навыдумывал и за кого меня принял, но когда он вдруг начинает подмигивать и просить номер телефона, я не выдерживаю и даю ему коленкой между ног. Как только двери раскрываются, выскакиваю наружу и судорожно начинаю застегивать пиджак:

— Телефончик, ему. Педик, блин!

* * *

Люси нет на месте, и я успеваю прошмыгнуть в свой кабинет, отдышаться перед боем и оставить там бабскую сумку. Зеркала нет, я нервно вздыхаю и еще раз окидываю себя взглядом до самого низа. Блин, мало того, что в юбке, так еще эти красные ногти, торчащие из босоножек! Как гомик, право. Мужики увидят — оборжутся. Поставив портфель на стол, лезу внутрь за ноутбуком. Капец, а это что? Ну, Сомова… Выуживаю из недр сначала одну Анькину лодочку, потом другую, а затем и пакет с колготками. За каким, епрст? Снова смотрю вниз, на красные ногти, и тут же плюхаюсь в кресло — а ведь это выход! Увы, ступня отказывается пролезать внутрь туфли, а когда, все-таки, это удается сделать, уже протестует пятка, задирая задник. Что же делать с пальцами-то? Чем их закрыть? Не знаю, может быть от внутреннего психоза, а может по другой причине, но это вдруг становится идеей fix, вопрос жизни и смерти. Бессильно рычу и мычу:

— Грх…м-м-м…

Может согласиться на гребаные колготки? В последний раз я их носил в детском саду и ведь ничего, выжил. Выудив из пакетика, трясу ими, заставляя выпрямиться на всю длину. Как их одевают то? Всунув одну ногу до половины, а затем другую, смотрю что получилось. Ерунда, слишком тонкие, все просвечивается. Взгляд снова падает на стоящую лодочку, и я пытаюсь погрузить в нее пальцы и пятку. О, чудо! Ступня проскальзывает как по маслу, и я тут же хватаю вторую туфлю повторить эксперимент. Отлично, как доктор прописал! Закатав юбку до пупа, натягиваю колготки до конца. Неожиданно слышится из холла голос Егорова:

— Гоша. Гошенька, ну родной, нельзя же так!

Торопливо стягиваю край юбки вниз, хватаю портфель с ноутбуком и устремляюсь к выходу. Когда выглядываю из кабинета, у меня начинает трезвонить мобильник. Точно, Егоров звонит мне.

— Епрст, где же ты ходишь-то?

Наумыч оборачивается на мой трезвон и застывает в немой позе — видимо он ожидал увидеть нечто другое и теперь в шоке. Пора приводить в чувство:

— Так, спокойно, спокойно… я пришел… ла… пришла.

— Простите, а вы, кто?

Наумыч пытается заглянуть в дверь кабинета, из которого я материализовался. Я хватаю его руку и начинаю трясти в рукопожатии:

— Я, Гоша…, то есть Мар… Маргоша, ну, Маргоша я для друзей, а так меня зовут Маргарита. Маргарита Реброва... Меня Гоша прислал, он же вам звонил, да? Или нет?

Наумыч таращит глаза:

— Все! Это — задница!

Не понял, это что наезд? Изгибаясь, оглядываю себя сзади:

— В смысле? У меня?

Егоров вдруг оживает и тащит меня к себе в кабинет. Я не сопротивляюсь, а зайдя, прикрываю за собой дверь. Поставив портфель на сиденье кресла, остаюсь стоять.

— Девушка, я еще раз спрашиваю — где Игорь Ребров?

— Борис Наумыч, я еще раз повторяю — моего двоюродного брата нет в городе.

— Я это уже слышал. Вопрос такой — где Гоша?

— Он… в другом городе.

— Где? Москва, Питер, Тель-Авив? Мы сейчас, с вами, в города играем, да?

Я лихорадочно пытаюсь вспомнить, хоть какой-нибудь город в другой части планеты:

— Он… в Сиднее.

— Где?

— В Сиднее. Это Австралия.

Егоров орет:

— Да я знаю, где находится Австралия! Какого хрена, он там делает? Я что, в психушке?

— Он, вообще-то, еще не там. Где-то, в воздухе. Самолет летит 13 часов.

— Все... Все, это финиш.

Надо, надо додавить Наумыча:

— Дело в том, что у него отец живет в Австралии. И ночью, у отца, случился инфаркт. А вы бы на месте Гоши точно также бы поступили!

— Да у него с головой проблемы, а не с отцом! Вот, это, что это такое, а? Я вас спрашиваю, что, вот это такое?

Егоров выскакивает из-за своего стола и сует мне под нос мобильник. Я сникаю:

— Это? Сотовый телефон.

— Вот, правильно. Те-ле-фон. И, обычно, по этому телефону звонят начальству, когда улетают в Австралию! Понятно?

Пытаюсь выкрутиться, но мои потуги похожи на лепет. Хотя и уверенным голосом:

— Но, все так неожиданно вышло. Пока ему визу дали, пока он в аэропорт…

— И в самолет он прямо на ходу прыгнул?! Ох, господи, лучше бы у меня инфаркт был.

Егоров садится на стол, спиной ко мне, лицом к окну. Кажется, он основной пар выпустил и теперь можно дожимать:

— Борис Наумыч, успокойтесь! Гоша послал меня разрулить ситуацию.

— Девушка, нет никакой ситуации. Есть большая голая задница!

Наумыч устало пересаживается в кресло. Я тоже сажусь, переложив портфель на колени. Проникновенно глядя ему в глаза, заявляю:

— Так, Борис Наумович, послушайте меня внимательно. У вас, там, в кабинете, сейчас, сидят люди, готовые вкинуть в ваши акции тонну бабок. Мы, сейчас, пойдем туда и я, я, слышите — я, проведу эту презентацию!

Егоров недоверчиво смотрит на меня:

— Вы, что, сейчас бредите?

— Так, стоп — машина, я в полном адеквате. Мы с Гошей делали этот проект вместе. Он мне очень доверяет, как себе, даже советуется иногда. Видите эту сумочку? — я тыкаю пальцем в большой Гошин портфель.- Там находится ноутбук Гоши. И в нем презентация! А я, единственный человек, который знает пароль и все остальное! Борис Наумович, ну, вы поверьте, все будет, как по маслу — подпишем договор, хряпнем вискаря и по бабам. А?

Похоже, мои доводы его сразили. Он растерянно произносит:

— Каким, бабам?

А черт их знает… Кажется, я сморозил глупость, но это неважно. Главное он ведет меня в зал заседаний, распахивает дверь и объявляет публике:

— Еще раз добрый день. И позвольте вам представить…э-э-э…

Он смотрит на меня, и я говорю:

— Маргарита Реброва, двоюродная сестра Игоря Реброва. Сам он, к сожалению, сегодня не сможет присутствовать по семейным обстоятельствам.

Не обращаю внимания на шушуканье сотрудников. Сразу начинаю подготовку к показу и прошу Любимову:

— Галь, подключи, пожалуйста, комп.

Слышу краем уха, как один из инвесторов, а точнее пресловутый Лазарев о котором говорил вчера Егоров, начинает зудеть:

— Борис Наумович, может быть, вы нам объясните, а где сам Игорь Семенович?

Это надо пресечь. Пусть задает свои дурацкие вопросы после презентации.

— Здесь! Э-э-э… здесь я представляю его интересы. Ну, что, начнем? Эльвир, закрой, пожалуйста, жалюзи.

Егоров шипит:

— Эльвира, жалюзи!

Та чего-то бурчит недовольно, но я не прислушиваюсь. Неожиданно натыкаюсь на взгляд Калугина. В нем что-то такое, что на секунду останавливает меня:

— Калуга, что-то не так?

Он отрицательно мотает головой, а Наумыч кричит через зал:

— Люся! Люся, дверь!

Обвожу присутствующих уверенным взглядом и начинаю:

— И так, «Мужской журнал».

* * *

Через два часа я с триумфом выхожу из зала. Да что я — все довольны до пузырей, особенно Наумыч. Я иду позади, отдуваясь и нервно застегивая пиджак, и слушая восторженный голос Егорова, разносящийся по холлу редакции:

— Всем большое спасибо, господа.

Ему вторит довольный голос Лазарева:

— Господами мы были два часа назад, а теперь партнеры. Так сказать, в одной подводной лодке…. Вы, знаете, я должен признаться, что когда мы шли к вам, у нас было масса вопросов. Но выслушав до конца вашего очаровательного докладчика, не осталось ни одного.

Антон тоже вставляет свои три копейки:

— Ну, я думаю, что это заслуга всего коллектива.

Коллектива, коллектива, мог бы и меня…, то есть Гошу похвалить и поздравить, друг, все-таки. Тем временем, Лазарев продолжает осыпать сотрудников «МЖ» комплиментами:

— Безусловно, у вас прекрасная команда. Где вы ее откопали?

Наумыч рад похвастаться и пошутить:

— Вы знаете, у меня есть волшебная лопата, но я ее никому не показываю. Это специфика нашей профессии.

Недавнее волнение все еще не отпускает меня, застегнув пуговицы, начинаю опять поправлять воротник. Голос Лазарева льется, словно мед из поднебесья:

— Правильно делаете, а если показывать, то только иногда, партнерам.

Счастливый Егоров объявляет народу долгожданный фуршет:

— А чтобы наше плавание было успешным, всех приглашаю в бар. Прошу!

— Замечательно.

Пока многочисленная компания заходит в подошедший лифт, Валик вдруг оборачивается ко мне, плетущемуся, кажется, одним из последних:

— А ты к нам присоединишься?

Какая на хрен пьянка, у меня проблем выше крыше и полная прострация, как их решать.

— Не, я не могу.

Егоров оборачивается и настаивает:

— Есть вещи, которые надо делать через не могу.

Спорить с ним не хочется. Оглядываюсь на Калугина — он топчется сзади, отсекая путь к отступлению.

— Если только на пять минут, — говорю я ему и неуверенно и захожу в лифт.

* * *

Скоро мы все уже в «Дедлайне» и ждем, когда нам накроют уже сдвинутые в гусеницу столы, и начнется фуршет. Егоров меня не выпускает из виду, не сбежишь, и по его настрою чувствуется посиделки, точнее постойки, затянутся не на один час. Наконец, все готово и народ с бокалами в руках выстраивается вдоль стола. Бросаю сумку и портфель на ближайший диванчик у стены и присоединяюсь к массам. Может, действительно, расслабиться и получить, хоть какое-то удовольствие? Наумыч берет на себя обязанности тамады — тосты сыпятся, как из рога изобилия и время летит незаметно. От шампанского плавно переходим к тому, что покрепче, и я уже не раз успеваю подлить себе в рюмку коньяку. Егоров снова затевает речь:

— Друзья, у меня тост. Хочу всем нам пожелать здоровья. И хочу пожелать нам везенья, потому что на «Титанике» здоровья было много, а удачи мало.

Рядом стоящий со мной Лазарев бубнит:

— Грамотно.

Егоров продолжает:

— Да, заряжай! А теперь слушай мою команду. Правым бортом бронебойным… Пли!

— Ур-р-ра!

Все тянут друг другу бокалы, в радостном желании зафиксировать восторг победы совместным чоканием. Я опрокидываю в себя еще одну стопку с коньяком и прислушиваюсь к себе… Кажется, нервный психоз отступил полностью… Подвыпивший Лазарев, путано пытается перекричать музыку:

— Я, все забываю, как прости, вас…, тебя…, вас..., как…?

Самому бы не забыть, как:

— Маргарита, можно просто Марго.

— Марго. Скажу честно — я редко могу слушать женщину более двух часов… ха-ха... Все — таки, вам это удалось.

— Спасибо, я старался.

— Что ты делал?

Блин, поменьше бы надо болтать…

— Старалась!

— А-а-а.

Пытаюсь уйти в толпу и натыкаюсь на Антоху. Тот поднимает бокал, вроде с поздравлением, но слова говорят о другом:

— Да, действительно, это было феерично. Мы с Гошей взбивали эту сметану целый год — и тут появляешься ты, и снимаешь все сливки. По-моему, это несправедливо.

Вот, суслик. Сметану он со мной взбивал. Ведра ты подносил, да смывки отмывал… Мне неприятен его наезд, и я пытаюсь Зимовского отшить:

— Ты смотри, аккуратней, а то язва откроется на нервной почве.

— Чего?

— Ничего.

Обхожу его и протискиваюсь ближе к столу, где опять пью. Егоров продолжает радоваться жизни:

— Я вам скажу, что еще одно такое утро я бы не пережил. Марксисты — ленинисты, как говорят англичане — самое красивое в футболе, это счет. Так что за Реброва я возьмусь завтра, а сегодня — все! Бухаем! Я прощаю… А, нет, угощаю!... Ну, надо же, я своему коллективу говорю «бухаем»... Еперный театр, сегодня действительно исторический день.

Похоже, Наумыч уже даже для себя хорошо принял на грудь, а он выпивоха знатный. Антон вопит:

— Борис Наумович, давайте за вас, мы вас обожаем. Урра-а-а!

* * *

Прихватив с диванчика сумку, извлекаю из нее телефон. Среди шума и криков пытаюсь дозвониться Анюте. Мою голову, несмотря на обилие выпитого спиртного, сейчас занимают две проблемы, и по одной из них я хочу поговорить. Сомова отвечает:

— Да, Гош.

— Выручай, слушай, мне капец.

— Проблема с презентацией?

Из-за гама приходится напрягать голос:

— Да, причем тут презентация! Ты нашла мне эту стерву?

— Карину?

— Кого еще-то?

— Я звонила мобильным операторам, они сказали, что номер вообще аннулирован.

— Бли-и-ин. Ну, сука!

Анька издевается:

— Игорь Семенович, ну, теперь вы понимаете, что значит кувыркаться с бабами, про которых вы ничего не знаете? Где живут, где работают…. Гош, я больше не могу с тобой говорить, у меня эфир.

Я ною в трубку:

— Анечка, родная, сделай что-нибудь, пожалуйста. Я, сейчас, сдохну. Забери меня, отсюда.

— Гош, я не могу тебя забрать — я в студии.

— А я в заднице! Анечка, ну, сделай чего-нибудь, а?

— Все Гош, не могу говорить, я тебе перезвоню.

Я тащусь назад к столу и наливаю себе еще коньяку. Господи, что же делать? Неподалеку топчется Калугин с трубкой у уха. Невольно слышу его слова:

— Я же тебе сказал — у нас сегодня пре-зен-та-ция. Да, скоро буду. Я тебя тоже люблю. Все котенок, пока, давай.

У всех приятные дела, один я — урод недоделанный…. Изобилие выпитой жидкости напоминает о второй проблеме, давящей на мой мозг усиливающейся неизбежностью — ужасно хочется в туалет, где я не был практически, с самого утра. Но до дома, чувствую не дотерпеть. Вздохнув, начинаю потихоньку пробираться к выходу, расталкивая танцующих:

— Извини, братан.

Не успеваю пройти и двух шагов, как слышу рядом голос Калугина:

— Марго! Ты как?

Останавливаюсь. Это он мне?

— Никак.

— Трудный день?

— Не то слово, Калуга.

— Слушай, откуда ты знаешь, что меня так зовут?

В моей окосевшей голове уже раздрай и я не нахожу остроумного ответа.

— А… что трудно догадаться? Калугин, значит Калуга…. Я смотрю, ты тоже рад, что Ребров свалил.

— Почему?

Почему, почему …Потому , что я вчера устроил тебе головомойку.

— Говорят, что вы с ним не очень ладили.

— А кто говорит?

— Общественность.

— Ах, общественность…, общественность всегда говорит. Мы с ним, конечно, разные люди и у нас с ним были чисто творческие разногласия. Я его всегда ценил и уважал, как профессионала.

— Это ты говоришь мне, потому что я его сестра?

— Нет, не поэтому

— А почему тогда в прошедшем времени? Были…, уважал….

— Ну, это случайно.

Что-то я заболтался. А ведь шел с определенной целью:

— Ладно, не парься. Я тебя тоже…, в смысле Гоша тебя тоже… ценит, как профессионала.

Потом концентрируюсь на поставленной задаче:

— Пойду, отолью…

* * *

У дверей туалета сталкиваюсь с выходящим мужиком, и мы переминаемся друг перед другом. Мне уже не до реверансов и я тороплю:

— Ну, чего встал как баран. Давай, бей копытом, туда или сюда.

Это придает ему решимости, и он, наконец, отступает в сторону. Я прохожу внутрь, отрываю бумажное полотенце и, подойдя к раковине с зеркалом, промокаю вспотевший лоб и шею. В отражении ряд стоящих у писсуаров мужиков дружно поворачивает головы в мою сторону. Нет, чтобы побыстрее сделать дело и освободить место… Тут, можно сказать, очередь уже. Я поворачиваюсь к ним лицом и спрашиваю у ближайшего, таращащего на меня глазенки:

— А чего это ты, голубец, уставился-то. Вам гей — парады запретили, вы теперь здесь тусуетесь?

Шарю рукой в поисках ширинки и не нахожу. Блин, я же в этой долбанной юбке. Совсем мозги плывут.

— Перепутала, с кем не бывает.

Закидываю сумку на плечо:

— Все, пошла к девочкам. У девочек же прикольнее, да?

Зря только мужика обидел. Хлопаю его по плечу:

— Продолжайте, продолжайте…

И быстренько сматываюсь.

* * *

Дверь со значком женской фигурки рядом и я ныряю туда. Здесь также людно, как и у нас в мужском, только контингент непривычно другой — пара девок крутятся у зеркала и вскоре уходят, еще три тетки жмутся у стенки возле кабинок — ждут своей очереди. Мне здесь неуютно, рядом с ними, и неприлично, будто подглядываю, но делать нечего — приходится пристраиваться к ним и крутить головой — данная обстановка мне в новинку и, надеюсь, осваивать мне ее не придется слишком долго. Все, почти,как у нас, только здесь нет лишних «приспособлений» вдоль стены, а на свободном пространстве в углу висит еще одно зеркало в обрамлении искусственной листвы. Смотрю на часы на руке — господи, ну, что там внутри так долго делать-то?! Наконец, заветные кабинки одна за другой освобождаются. Из последней выходит не слишком на вид опрятная деваха, я тут же устремляюсь на ее место, закрываю дверь на защелку и замираю….Так и что теперь?

Руки пытаются привычно что-то делать, но на мне сейчас совсем иная, можно сказать нетрадиционная, форма одежды. Дома проблема решилась быстро, но там была пижама, останки моей мужской жизни. Так, надо успокоиться и осмотреться. Вижу крючок на стенке сбоку и вешаю на него сумку, потом прилаживаю туда же пиджак. Попытаемся идти проторенным и понятным путем — так надежней. Стараюсь стащить юбку вниз, как штаны, но этого не получается — слишком узко в талии, а расстегивать все эти крючки и пуговицы без Аньки я боюсь. Капец и как быть? Задирать вверх или все же расстегивать и тянуть вниз? Задачка не для мужского ума. Издав недовольное мычание, тащу плотный подол узкой юбки вверх, словно кожуру и замираю, пораженный ужасной мыслью — неужели вот так вот, придется корячиться каждый божий день? Да еще на долбанных каблуках?! Блин, извращенец! Это же удавиться можно! Весь красный от стыда, бросаю взгляд на унитаз, и мой затуманенный мозг переключается на другую проблему, порождающую всплеск чувства брезгливости — вспоминаю пьяную мочалку, которая, только что, на нем восседала. Кто ее знает, где она таскалась… Садится на ее место, мне вовсе не хочется. Поднимаю глаза к потолку — о, господи, за что мне все это?

Вздохнув, отматываю и отрываю несколько витков туалетной бумаги от рулона и кладу ее на сиденье… Капец, у нас в редакции, в женском туалете, наверно, такой же проходной двор… Может еще потерпеть?... А потом, спустив трусы, тоскливо пристраиваюсь сверху. Если бог хочет сделать жизнь мужчины ужасной, ему достаточно превратить его в женщину.

* * *

После дамской комнаты возвращаюсь в зал — моей надломленной психике срочно требуется анестезия в виде нескольких порций спиртного. Оставив сумку возле портфеля, с зажатым в руке мобильником, пробираюсь к столу и наполняю коньяком, до самых краев, вместительную рюмку. Но отпить успеваю только половину — телефон в ладони вибрирует, и я прикладываю его к уху. Из-за музыки и гама слышно плохо, и я пробираюсь сквозь толпу в поисках более тихого места…. Ура! Это приехала Анька, и она уже ждет меня на улице! Это как нектар на мою израненную душу, и я без промедления рвусь на выход, туда к ней, моей спасительнице.

Выскакиваю в ночь и еле удерживаю равновесие, вцепившись в ручку выходной двери. Это ж сколько времени мы здесь прогуляли? Практически, половину дня. Кошмар. Но, по крайней мере, здесь в прохладе, моя голова кружится не так сильно, как в этой забегаловке.

— Фу-у-у.

Я глубоко вдыхаю и сгибаюсь, пытаясь остановить медленное кружение внешнего мира. Слышится приближающийся голос Калугина:

— Марго!

Он выскакивает вслед за мной, с моими сумкой и портфелем в руках. Совершенно про них вылетело из головы. Я выпрямляюсь и он сует их мне в руку:

— Подожди, ты забыла.

— Спасибо.

— Ты, в порядке?

Конечно, нет. И морально, и физически. Что-то я не рассчитал с алкоголем.

— Да, я нормально.

— Давай, я тебе помогу.

Он забирает мои шмотки назад, поддерживает меня, а я пытаюсь сделать шаг в сторону стоящей неподалеку машины… Там Сомик, там Анечка, спасительница моя. Ноги ужасно болят, хочется снять туфли и идти босиком.

— Калуга, ты не в курсе, кто придумал эти гребаные шпильки?

— Нет.

На ступеньках моя нога проваливается вниз, и я ухаю куда-то в небытие, откуда меня тут же извлекает Калугин, успевая поймать под подмышки:

— Так, тихо, тихо. Оп-па-на.

Он пытается меня удержать. Ну и видок у меня, наверно — одна лодочка слетела, глаза открываются с трудом, ноги не держат. Андрюха сжимает меня покрепче, потом встряхивает, пытаясь выпрямить и установить на ноги. Я бормочу:

— Капец!

— Извини, я тебя, кажется…, я дотронулся до тебя.

О чем это он?

— В смысле?

— Ну, в смысле…, вот.

Андрюха, мне бы твои проблемы…

— А это…господи, да лапай, сколько тебе влезет…

Удерживая одной рукой меня, а другой сумки, он нагибается и шарит, где-то внизу. Я, обхватив его за шею, с пьяным любопытством жду, стараясь не завалиться.

— Сейчас, так давай, вот вторая туфля, я тебе помогу… Ножку давай.

Ситуация кажется мне ужасно смешной… А если туфелька подойдет?

— Ой, я тебе Золушка, что ли?

— Да.

Нет, уж… Знаем, чем эти сказки кончаются. Пытаюсь взять процесс под контроль и отдираю от себя его руку:

— Дай, я сама!

— Тихо, тихо.

Его руки переползают с ноги на мои бедра и поднимаются выше. Я пытаюсь опереться на своего невольного помощника:

— Фух.

А потом обхватываю за шею двумя руками, так гораздо удобней:

— Кстати, принц, а преврати меня в мужика, а?

Калуга улыбается. Наверно, не может… Жаль.

— М-м-м.

Я отпускаю его шею, и, кажется, самостоятельно стою на своих ногах. Хотя и продолжаю опираться на его руку.

— Пойдем, по-моему, ты немножечко выпила. Совсем, чуть-чуть.

Ха!

— Немножечко? Ты бы уже сдох!

— Давай-ка… Есть предложение… Я тебе лучше вызову такси. Или сам довезу до дома, давай?

Вот, все мы мужики одинаковые. Его там, где-то, ждет телка, а он тут меня клеит. Обломишься! Я уже относительно прочно могу стоять на ногах и даже балансировать с помощью портфеля и сумки:

— Не надо, тебя котенок ждет.

— Какой котенок, Марго?

— А чего ты квадратные глаза делаешь? Я слышал..а, как ты по телефону чирикал.

— А-а-а.

— Кстати, поздравляю, Гоша говорил, что ты у нас не по этим делам.

— Спасибо.

— А ты по этим…. Хух.. Ну, все…за мной приехали уже.

Киваю на Аньку:

— Все… Котенку привет.

Потом плетусь к машине и слышу вслед:

— Передам…. Осторожней!

* * *

Наконец, мы с Анькой едем домой. Все позади. От переполняющих чувств, я рвусь облобызать свою подругу:

— Ну, Анька, ты настоящий друг. Дай я…

В полутьме ее щека украшается двумя разводами от губной помады. Ну вот, забыл об этой хрени. Сомова морщится:

— Ой...Фу... Что вы там керосин пьете, что ли?

Я пьяно соглашаюсь:

— Да… плюс к тому, что женская печень хуже перерабатывает алкоголь.

— Ты то, откуда знаешь?

— Я редактор мужского журнала!

— Слушай редактор, а давай так договоримся — сейчас молча, поедем, ладно?

— С чего это вдруг?

— Потому, что я в эфире еще. Алле, Руслан?... Ну , что ж, мы продолжаем наш эфир, напоминаю, что с вами Аня Сомова и это была группа «Рейкьявик»….

Анюта косится на меня и качает головой:

— И так, я напоминаю, что с вами Анна Сомова, надеюсь, вы еще не переключились.

В полутьме салона мне становиться еще хуже:

— Бли-и-ин, ну нахрена я столько набухавил, а?

Анька тараторит:

— А, извините, пожалуйста, у нас тут небольшие помехи на линии. Ну, как говорится, помехи для беседы не помеха.

Я наклоняюсь в ее сторону:

— Что, реально женский алкоголизм не лечится?

— Вот, например, у меня есть и первый звоночек. Алле, здравствуйте, представьтесь.

Сомова толкает меня в бок, и я заваливаюсь к автомобильной двери.

— Представьтесь!

Я начинаю бубнить:

— А..Го.., а…Маргарита..

— Прекрасное имя, почти как у Булгакова.

Глаза слипаются все сильнее:

— Да не надо мне Булгакова, ты мне лучше ведьму эту найди!

— Маргарита, Маргарита, вас плохо слышно. Наверно, у вас сегодня был непростой вечер?

Я пытаюсь взбодриться и не потерять нить разговора:

— Вечер… У меня денек был, кому скажи — не поверит.

— Вы нам расскажите — мы поверим. Вас кто-то обидел? Мужчина? Или женщина?

— А э-э-э…., — я утыкаюсь носом в стекло и почти отключаюсь.

— Алло, алло, вас неслышно. Эх, сорвалась наша Маргарита. Ну, похоже, ее действительно кто-то сильно обидел. А я обращаюсь ко всей прекрасной половине человечества — девчонки, возможно, кого-то из вас очень сильно обидел парень, и вам удалось ему отомстить. Пожалуйста, звоните, делитесь с нами. Вдруг нам удастся найти рецепт против тех, кто нас обидел. Давайте скажем твердо «нет» нашим обидчикам. А значит, я жду ваших звонков.

К концу ее монолога я уже выпрямляюсь и немного соображаю:

— Ты чего, реально думаешь, что эта конченная Карина возьмет телефон и начнет тебе наяривать?

— Слушай, я, по крайней мере, хоть что-то делаю.

Воспоминания о Карине немного прочищают мои мозги от алкогольного угара:

— Вот, тварь, вот, тварь, нет… Взяла и все концы обрубила. Все!

Анька вдруг поворачивается ко мне и задирает указательный палец:

— О! Гостиница!

Я тупо смотрю на ее наманикюренный ноготь:

— Что, гостиница?

— Ты помнишь, ты говорил, что вы в какой-то гостинице с ней кувыркались?

В моей башке что-то начинает шевелиться, но не до конца:

— И что, в гостинице?

— Слушай, Гош, ты с тех пор как стал бабой начал резко тупеть. Ну?

— А…В «Золотом яблоке». Это там, на Малой Дмитровке.

Сомова, молча, перестраивает машину в другой ряд на разворот. Через несколько минут я уже почти бодр и полон надежд. Как же я сам не допер?

* * *

Через пятнадцать минут мы у цели. Решительно вхожу в двери гостиницы и широким шагом марширую к ресепшену. Буравлю взглядом администратора, как бык красную тряпку и бросаю свою сумку на стойку:

— Хай…

— Добрый вечер, чем вам могу помочь?

Сейчас… сейчас сосредоточусь и выдам:

— Управляющего, сюда, зови.

— Простите?

Главное не сбавлять темпа:

— У тебя чего, тампоны в ушах? Я говорю, управляющего, сюда, зови!

— Дело в том, что управляющего в это время, как правило…

Прыгаю пузом на стойку и хватаю этого жирдяя за грудки:

— Слушай, ты, урод, я тебя сейчас стукну один раз по башке, и ты будешь какать где попало. Я говорю: управляющего сюда, мухой!

— В чем, дело?!

Анька прерывает мой порыв и оттаскивает от стойки:

— Стоп, я тебе говорю, иди в машину!

Я мужик или не мужик!

— Я сейчас его…

Толстяк вопит, куда-то в сторону:

— Женя, позови охрану!

Анька разворачивает меня и толкает в спину, придавая направление движению:

— Иди в машину!

Мой пьяный пыл быстро уходит куда-то… зато откуда-то прилетает моя сумка и шмякается рядом. Надо же… я сказал «моя» бабской сумке. Докатился. Нагибаюсь поднять, а потом бреду на выход. Где-то краем затуманенного сознания слышу:

— Гм, не надо охрану, пожалуйста. Извините, вас как зовут?

— Павел!

— Павел, вы простите мою подругу, она жена влиятельного человека. Просто они с мужем поссорились…

Толкаю дверь и выхожу на воздух. Господи, какое же, все-таки, это тело хилое. Даже в морду, никому, дать нельзя.

* * *

Через десять минут Анька садится в машину и протягивает листок:

— На, держи!

— Что, это?

— Адрес, твоей Карины.

Мое сердце подпрыгивает до небес:

— Как, адрес? Подожди... Ты, чего, серьезно?

— Что я, на Клару Новикову, по-твоему, похожа?

Я все никак не совладаю с радостными эмоциями:

— Слушай, откуда? Ни фига, себе!

— Элементарно, Ребров. Администратор гостиницы вспомнил номер службы такси, которая довозила эту твою Карину.

Волна возмущения тут же лезет наружу. Что она заладила?!

— Никакая она не моя, эта Карина!

— Ну, хорошо, довозила не твою Карину. В общем, я туда позвонила и нашла этого таксиста, который ее довозил.

— И чего? Он тебе все рассказал?

Анька самодовольно смеется:

— Слушай, поработай на радио с мое, с тобой и покойники заговорят.

* * *

Через полчаса мы уже по адресу и я бегу весь растрепанный к заветному подъезду. Даже каблуки не помеха. Сомова еле поспевает. У входа стоит фургон, куда грузчики что-то затаскивают. Мне это не нравится, и я торможу. Анька тут же утыкается носом мне в спину:

— Чего?

— Мужики, вы с какой квартиры носите?

— С сорок шестой...

Точно, она, сейчас возьмем горяченькой.

— Бли-и-ин.

Летим мимо бабки — консьержки вверх по лестнице, пешком, лифт ждать некогда. Запыхавшись, вламываемся в открытую дверь и обегаем комнаты — пусто. Я выскакиваю на балкон и сверху наблюдаю хвост уезжающего фургона... Слов нет, одни эмоции:

— Сука!

— Ну, что, опоздали?

На полу валяются фотки Игоря Реброва.

— Как видишь…, — я чуть ли не вою. — Одни проколы…Черт!

Из меня, словно выпускают воздух. Я сникаю, не хочется ни говорить, ни думать. Всю дорогу до дома молчу, не обращая внимания на попытки Сомовой отвлечь меня разговорами.

* * *

Дома, первым делом, иду переодеваться. Ха! Не тут-то было. Пальцы автоматически крутят пуговицы и скользят по гладкой материи в поисках края рубашки… Что-то не так… Смотрю вниз — блин, у баб же все не как у людей, все на другую сторону… А с юбкой вообще отдельная песня — и кто только эти крючки придумал? Как их расстегивать с длиннющими когтями, совершенно непонятно. Через минуту раздражение перехлестывает через край — хочется взять ножницы и отрезать все на хрен — и крючки, и ногти. Наконец, стаскиваю с себя всю бабскую хрень… Нет не всю, как руки не изворачиваю, но расстегнуть сзади застежку своего главного издевательства никак не удается.

— Капец.

Подтянув повыше пижамные штаны, приходится идти на кухню на поклон к Сомовой:

— Ань. Помоги, а? Там чего-то заело.

— Где?

Поворачиваюсь к ней спиной. Анька секунду колдует и оковы падают:

— Ничего, научишься.

Обругать ее, за такое пожелание, нет сил. Блин, все чешется… Тут жмет, там трет… Лишь ворчу под нос:

— Типун тебе на язык. Чтобы я еще хоть раз нацепил на себя эту фигню…

Залезаю в куртку от пижамы и присаживаюсь к столу. Наливаю в стакан виски, но не пью — как же мне тоскливо и хреново. Сомова куда-то уходит, а через 10 минут возвращается.

— Что мне делать, Ань?

— Прежде всего, успокоиться. Я бы посоветовала тебе поваляться в теплой ванне, с душистым толстым слоем пены, расслабиться, отключить мозги.

— Я не умею.

— А ты попробуй…. Честно говоря, там для тебя уже все готово. Иди.

Она кивает в сторону ванной. Я вздыхаю и тащусь туда, со стаканом и все той же бутылкой вискаря. Иду расслабляться — главное при этом не уснуть и не утонуть. Раздеваюсь, стараясь не смотреть вниз, перелезаю через край ванны и погружаюсь в айсберги пены. Улегшись, беру бокал с виски и делаю из него большой глоток — хочется побыстрее отвлечься от происходящего кошмара. Смотрю на плавающее в пене туловище и совершенно не могу увязать его с собой, со своим существованием, со своими ощущениями. Словно, я в дурном сне… , или компьютерной игре… Голова профессора Доуэля… Любопытство пересиливает. Я даже не уверен, мелькает мысль — вот, сейчас, дам команду руке — и ничего не произойдет…. Но она послушно тащится к туловищу, и тыкает пальцем в мягкую проминающуюся плоть… Я трогаю сосок и тут же отдергиваю руку, испуганный новым ощущением… Черт, что я делаю? Лучше воздержаться от таких исследований… Поднимаю ногу из пены и пристраиваю ее на краю ванны. Какая она непривычно маленькая и гладкая… Нет, нужно выпить еще! Глотаю остатки вискаря из бокала и погружаюсь с головой под воду… А потом выныриваю… Смотреть на эти чужие изгибы, на эту колышущуюся чуждую плоть, почему-то тоже называемую «грудь» и связывать все это с собой дико и невероятно. Дальше изучать и экспериментировать не хочется… Господи, когда же закончится этот ужасный день?

Выбираюсь из ванны, кое — как обтираюсь, отжимаю мокрые волосы, и, нацепив пижаму, плетусь в спальню, оставляя на полу мокрые следы и роняя капли с волос:

— Гоша! Что ж ты делаешь, то?

Анька бежит в ванную и тут же возвращается с полотенцем, в которое пытается замотать мои мокрые пакли. А потом так и вешает его мне на плечи, поверх пижамы:

— Сиди, сохни! Я пока, там помою, и тут подотру.

Сижу, сохну… В голову лезут дурацкие рифмы… Сохни — сдохни, сохни — сдохни… Жизнь кончена и просвета уже никогда не будет… Анька присаживается рядом:

— Ты, может, таблетку выпей, а? Легче станет.

— Да не станет мне легче, Ань.

— Ну, а ты выпей, может, станет.

— Ты себе даже не представляешь, как это — подходить каждый раз к зеркалу и видеть не себя. Что, вот это все, не твое. Вот мозги — твои, а это хрен знает чье…. Ань, ты не знаешь, почему мне так хреново? Вот, здесь, прямо, что-то крутит, муторно, понимаешь?

— Это тоска, Гош.

Я уныло спрашиваю:

— Какая тоска?

— Ну, тоска. Ты наверно раньше не испытывал этого чувства? Многие люди с ним живут.

— Это чисто бабское, да?

— Нет, это чисто человеческое.

Она трогает мои волосы:

— Уже почти высохли … Гош, все образуется…. Завтра будет новый день. И, кстати, суббота — отдохнешь, выспишься…

Я стаскиваю с плеч влажное полотенце, отбрасываю его прочь, на пол, и, молча, ползу в постель, под одеяло:

— Погаси свет…

Может быть, этой ночью я все-таки сдохну?

Просыпаюсь по внутреннему будильнику и резко сажусь в постели. Нет, это не сон! У меня вырывается мучительное:

— А-а-а!

Щупаю грудь. Эта хрень, по-прежнему, не исчезла. Услыхав мои вопли, в спальню заходит Сомова с полотенцем на шее — видно после душа.

— Что случилось?

Кроме безнадежного стона я не в состоянии выдавить что-то из себя. Падаю назад на подушки и укрываюсь с головой.

— Что случилось, Гоша? Ну?

Она стаскивает с меня одеяло.

— Ань, как я выгляжу?

Слабая надежда, что у меня глюки.

— Ну, так же как вчера, а что?

— Я этого не вынесу!

— Гоша. Ну, Гоша! Хватит.

— Ну, что-о?

— Я хочу с тобой поговорить.

— Да не с кем разговаривать. Меня нет!

— Вот, подожди. Смотри. Вот, посмотри на себя.

Аня достает зеркало и тычит им мне в лицо. Я уворачиваюсь.

— Вот посмотри. Что ты здесь видишь? Посмотри…. Что ты здесь видишь?

— М-м-м…. Тупик в конце тоннеля!

— Гоша, ты пойми — ты больше не мужик, ты теперь баба, баба!

Чушь собачья!…. Если у меня бабья тушка, то вовсе не значит, что я стал бабой!

— Что ты сказала сейчас?

— Игоря Семеновича Реброва больше нет. Понимаешь, нет! Есть Маргарита Реброва. И отчество тоже надо будет придумать.

— Ань, что ты за ересь несешь? У этой Маргариты, вообще ни хрена нет — ни паспорта, ни трудовой книжки…. Ни водки, ни Родины, ни флага! Ни хрена!

— Зато, у нее есть работа. Посмотри сюда!

Она опять тычет в меня зеркалом. Я отмахиваюсь:

— Работа, родная моя, есть у Гоши. Понимаешь меня? У Гоши! Все!

Откидываюсь на подушку и снова укрываюсь одеялом с головой.

— Вот, если будешь, вот так, лежать бревном, то у тебя не будет ни Гоши, ни работы!

Вылезаю наружу и снова сажусь:

— Ань, я может тупею в женском теле. Объясни, тогда, хоть ты мне — как я могу сохранить себе работу, если я улетел в Австралию!

— А вот у меня, как раз, есть идея! Пошли, хватит лежать.

Приходится вставать и тащится вслед за Сомовой. А там… В общем, она убедительна и уже через 15 минут я разворачиваю ноут, с моим творчеством, в ее сторону:

— Анют.

— А?

— Зацени, свежим взглядом.

— Давай.

Она внимательно читает мои перлы.

— Хорошо. Все отлично. Вот это, просто прекрасно.

— Что?

— Четвертое. А вот следующее, убери.

— Почему, это?

— Что это за «настоящий мужик в юбке»?

— Ну?

— Ну, ты же не шотландец? Ну, давай следующий пункт. Что там еще? Э-э-э… пунктуальна, обязательна…

— Стрессоустойчива.

— Стрессоустойчива,.., не пьет.

— И вообще…

Мы пишем характеристику на меня. Вернее на Маргариту Реброву.

Еще раз, перечитав текст, Анюта погружается в размышления, а потом выдает очередную жирную мысль — не указав опыта работы, я очень проиграю в глазах любого начальника, если, конечно, хочу претендовать на что-то серьезное. Опыт работы? Это заставляет уже меня впасть в ступор — чтобы я не написал, один телефонный звонок и вся моя легенда летит в тартарары. Требуется что-то емкое и сложно проверяемое… Наконец, меня осеняет и я лезу в ящик шкафа с разным мелким хламом — тут у меня куча старых визиток с разных встреч и зарубежных конференций… А вот и она, Паола, «Urban Notizie» — я ее закадрил три года назад, в Пизе, кажется... или Террачини? Неважно… Мысль, такая — Маргарита Реброва два года стажировалась в одном из журналов небольшого городка в Италии, в качестве помощника главного редактора журнала — набиралась, так сказать, живого зарубежного опыта. Журнал с таким названием есть в каждом городке, замучаешься искать, если захочется проверить. А теперь она хочет домой, в Россию, надоело мотаться туда-сюда…. И ищет работу, соответствующую своему опыту и зарплате. По-моему, убедительно. По крайней мере, Сомова не фыркает.

А затем отсылаем e-mail какому-то ее Руслику. Анька клянется, что тот знает, что с ней делать дальше, чтобы было из Австралии. Я смотрю на Сомову с надеждой, а та не дает расслабиться:

— Садись, пора делать боевую раскраску. Сегодня ты выходишь на тропу войны.

— C кем?

— С мужиками.

— Шутишь?

* * *

Вновь прохожу все косметические шаги пятничной экзекуции, облачаюсь в прежнюю униформу — белую блузку и пиджак с юбкой, и отправляюсь в «Хай файф». По дороге звоню Наумычу, вроде как поинтересоваться делами в редакции, и он тут же приглашает меня заехать для важного разговора. Ну, что ж, значит, Руслик не подвел, доставил письмо адресату. Спустя полчаса мы вместе с Егоровым входим в его кабинет, и он делает приглашающий жест, указывая на кресло:

— Присаживайтесь…. Марго. Вы не возражаете, если я буду вас так называть?

— Я, только «за»!

— Тем более, что ваш брат в письме так и пишет.

Делаю удивленное лицо:

— В письме? В каком письме?

— Я сегодня утром получил письмо по электронке…. Из Сиднея.

— Из Сиднея?

— А вы что, не контачите с братом?

— Да, нет, он звонил мне… один раз. Так и что там пишет Гоша? Как там его дела?

— Дела его не радужные. Похоже, Гоша там вообще зависнет. Но есть и приятные новости.

— Например?

— Наше издательство очень заинтересовано в таком специалисте, как вы. Вот, скажите, на каких условиях вы согласились бы работать в нашей редакции?

Я выдерживаю паузу. Как там говорил старик Станиславский? «Держите паузу!»

— А-а-а… с чего вы взяли, что я хочу работать в вашей редакции?

— Ну, мне вчера показалось.

Все, пора идти ва-банк:

— Ну-у… Как минимум, на тех же условиях, что и мой брат.

Лицо Егорова вытягивается:

— Ого!

Я продолжаю давить:

— Борис Наумыч, поверьте, реально я стою гораздо большего.

— Да, да. Я понял на презентации. Но, видите ли, в чем дело…. Гоша в коллективе был авторитет. И не только в коллективе. А вы человек новый и… Мне надо подумать!

Так, только без паники. Наше дело правое, победа будет за нами:

— Разумеется. Вы хозяин издательства, вам и решать.

* * *

Отправляюсь к себе в кабинет. Ого! В моем кресле устроился Кривошеин с газетой в руках. Вот, утконос, еще и ноги задрал на стол! В гневе, я бываю страшен, но тратить энергию на это недоразумение в штиблетах, нет никакой охоты:

— Так, я не поняла. А чего это мы тут расселись?

Мелкий нахал пытается ерепениться:

— А чего это вы без стука в кабинет главного редактора?

Я скидываю его ноги:

— Так, Валентин, если вы закончили уборку на моем столе, тогда освободите помещение.

— Э, э! Полегче, полегче, девочка.

Вот, хамло.

— Какая я тебе девочка?!

— О-о-о, какие пикантные подробности.

Пора переходить к рукоприкладству. Хватаю Валика за шкирку и вытаскиваю из-за стола:

— Так, Кривошеин. Хочешь напрямую соответствовать своей фамилии? Могу сделать.

В столь деликатный момент для имиджа выпускающего редактора, неожиданно заходит Антон:

— Что за реслинг в моем кабинете?

В его кабинете? Я качаю головой:

— Зашибись! Еще один.

Бросаю свою сумку в освободившееся кресло:

— Антох, по-моему, ты ошибся дверью.

— Хо-хо. По-моему, наглость у Ребровых — это семейное.

У меня не заржавеет — где заберешься, там и слезешь:

— А у Зимовских — болтливость. Еще раз повторяю — с сегодняшнего дня я работаю в этом издательстве.

— Замечательно… Маргарита, но только я боюсь, что не в этом кабинете.

Мне смешно и я фыркаю — в этом Антоша, в этом… и ни в каком другом. Антон проникновенно смотрит на меня и заговорщицки снижает голос:

— Маргарита, можно вас, на секундочку?

* * *

Мы выходим из кабинета, и я чувствую как его рука, словно змея, ползет ко мне на талию, но я, извернувшись, уклоняюсь от соприкосновения.

— Понимаете, Рита.

— Марго.

— Без разницы. Запомни — карьерная лестница в этом кабинете не начинается, там она заканчивается. Ты, для начала, рядовым журналистом, не пробовала поработать?

Тоже мне, начальник.

— Рядовой журналист, Антоха, это ты. А я — профессионал.

Зимовский начинает злиться и даже пытается показать зубы:

— Конечно… С ноутбуком Реброва все профессионалы.

Как-то мы неправильно с ним начали. Пытаюсь разрядить обстановку:

— Слушай, Зимовский, ты чего сегодня такая язва? Ты что, не выспался?

Отряхиваю лацкан его пиджака. Но этот мой тон его видимо только сильнее раздражает и он начинает говорить пошлости, рассчитывая меня смутить. Тестирует на вшивость, засранец.

— Да уж, вчера попалась така-а-ая блондинка, не до сна было.

Опять тянет ко мне свои потные ручонки и снова мне приходится уворачиваться. Эх, Антоша, меня не смутишь даже матюгами на оперативке, так что, все мимо. Тем не менее, хочется поставить его на место, и я хмыкаю:

— Так ты что, ей всю ночь анекдоты рассказывал?

У Зимовского вид, словно сел с размаху в лужу:

— Девушка, а, по-моему, ты борзеешь!

— Ты у моего брата, полгода назад, пятьсот евро занял и до сих пор не отдал. Вот это я называю борзотой.

Ответить он не успевает — за его спиной, в холле, материализуется Егоров:

— Одну минуточку внимания. Через двадцать минут производственное совещание. Повестка дня — кадровый вопрос.

Зимовский сразу успокаивается. Самоуверен, как удав перед кроликом, которому некуда бежать.

— Ну, вот теперь мы повеселимся, Маргарита.

Это точно, все решится через двадцать минут. Иду в комнату отдыха, беру кофейник, чтобы налить кофе. Но выпить мне его не дает подошедший Калугин:

— Привет.

— Здорово.

— Как ты?

Он что меня хочет смутить? Или в чем-то упрекнуть? Я уже большой мальчик и в няньках не нуждаюсь:

— Видишь же — живая.

— Ну, да, сегодня на ногах потверже.

— Калуга, давай без подколок, а? Типа ты никогда не перебирал!

— Ну, если бы я выпил твою дозу, я думаю, меня бы не откачали.

— А ты что, считал, сколько я пью?

— После шестой бросил.

Я хмыкаю, не зная, что и ответить. Значит, останусь без кофе. Дергаюсь к выходу:

— Хм... Так… Мы на летучку опаздываем.

Но он меня опять тормозит:

— Да… ну, я просто хотел узнать…, тогда на машине это кто был?

Тебе то, какое дело? Я же не спрашиваю, с кем ты сегодня ночевал.

— Человек.

— Ну, это я понимаю, просто... э-э-э.

— Так, Калугин, ле — туч — ка!

Разворачиваюсь и бодрым шагом иду в зал заседаний.

* * *

Как только все рассаживаются вдоль стола, Наумыч вскакивает с председательского кресла и начинает расхаживать, то вдоль окна, то за спинами сотрудников:

— Ну, что, марксисты — ленинисты…. Значит, все в сборе? Отлично, начнем. Место главного редактора у нас свято, значит, пустовать оно не должно. Так?

Антон, с довольной физиономией, поддерживает:

— Разумеется.

Наверняка в душе уже подсчитывает будущие бонусы и гонорары.

— Должность ответственная, значит, человек должен быть ответственным. Он должен быть в курсе всех наших планов. Короче, это должен быть лидер.

Зимовский снова влезает:

— Естественно, Борис Наумович!

Я скептически ухмыляюсь, а внутри весь трясусь от нервного напряжения. Джекпот или нет?

— Вы знаете, я даже уже посоветовался с нашими инвесторами — то же самое. В общем, в отсутствии Игоря Реброва….

Антон приосанивается.

— Его место займет…

Если он скажет «Зимовский» — это будет полный капец.

Валик выражает общее нетерпение:

— Ну, не томите, Борис Наумович.

— Его место займет… Маргарита Реброва!!!

Егоров аплодирует своему заявлению, я облегченно вздыхаю, встаю и, как на сцене, раскланиваюсь. Эффект, как от бомбы. Станиславский отдыхает. Валик тоже начинает неуверенно аплодировать, подавая пример и другим.

— А…, так а… Правильное решение… Ни секунды не сомневался.

У Антона вид побитой собаки, и Эльвира вдруг поднимает руку:

— Борис Наумыч!

— Есть возражения?

— Борис Наумыч, подождите… Нет, возражений нет, но у меня вопрос по поводу заместителя.

— А что, заместитель? Заместитель никуда не исчезает. Правда, Антон? И вообще, у меня есть такое внутреннее ощущение, что из вас получится отличная связка. Хе-хех. Ну, что ж марксисты, за работу!

Егоров с довольной физиономией выскакивает из зала, а я натыкаюсь на прозрачный холодный взгляд Зимовского. Что там у него за тараканы в башке бегают? Неизвестно. А ведь был же нормальный мужик.

* * *

Выхожу из зала заседаний. Тут же подскакивает Кривошеин, видно поджидал:

— А знаете, Маргарита… э-э-э… Как вас, там, по батюшке-то.

— Пока, никак.

Я набираю скорость, но Валик не отстает:

— То, есть? В смысле?

— Я говорю — рано меня еще по батюшке. Зови просто Марго.

— А, понял… Знаешь, Марго, честно говоря я тоже считаю, что ты лучший кандидат на эту должность.

Я останавливаюсь у туалета:

— Валик, ты — тормоз.

— Чего это я — тормоз?

— А я уже не кандидат, меня уже назначили.

— А-а-а… ну, да, да.

Неужели трудно догадаться, что я пришел к этой двери не просто так. Все-таки, Валик тормоз.

— Знаешь, Марго, честно говоря, я надеюсь, что ты думаешь, что там была шутка. Ну, в кабинете.

Мне это уже надоедает:

— Надейся!

Я распахиваю дверь в туалет, но Кривошеин меня снова останавливает:

— Подожди!

— Что?

— А нет, ничего, ничего, можешь и в мужской.

Мдя… Привычка — вторая натура. Я издаю рыкающий звук:

— Рргкхм.

Перемещаюсь к другой двери, с эмблемой девочки, и захожу внутрь. Валик остается возле двери, и я краем уха слышу его бормотание:

— Я посторожу…. Не баба, а чума!

* * *

Подхожу к зеркалу и окидываю себя взглядом. Действительно, чума. Дверь вдруг распахивается и влетает Зимовский. Вид у него совершенно дикий и я невольно отступаю. Этот урод хватает меня за плечо, довольно больно, и прижимает к стенке, не позволяя трепыхаться:

— Ну, что, курица, добилась своего, да?

Так, спокойствие. И не таких обламывали:

— Руки убери!

Резким движением скидываю его лапу:

— Стоп — машина, я сказал…ла. Чего, вылупился?

Видимо, он рассчитывал меня запугать, и мой отпор заставляет действовать осмотрительней. К тому же, мимо, туда-сюда, прошмыгивают испуганные тетки.

— Да, вот смотрю, реально ты похожа на своего братца или умело косишь. Может, все-таки, объяснишь, кто ты такая?

— А что тебе непонятно?

— Не понятно…, откуда это вдруг у Гоши нарисовалась двоюродная сестра. Он мне про нее ничего не говорил. Что, речь отняло, а?

Я пытаюсь перевести разговор в мирное русло:

— Слушай, Антох, тут...

— Слышь, ты! Не смей называть меня Антохой! Я, для тебя, Антон Владимирович!

— Но, Гоша ведь называет.

— Хватит здесь косить под этого засранца. Я все равно вижу, что ты не его сестра. И я докажу это!

Опять пытается распустить руки, гнида. Кровь бросается мне в голову и всякое желание мирного исхода пропадает.

— Как ты его сейчас назвал?

— А как мне его называть? Этот ублюдок исчез, неизвестно куда, и вдруг появляешься ты и без мыла, слышь, без мыла, сразу в дамки. Что, клоуна решили из меня сделать, да? Я тут пашу больше, чем эта свинья Ребров, а он вместо себя бабу подсовывает?

Урод? Засранец? Это я то?

— А Гоша, вообще-то, считал тебя своим другом!

— Тю… Мне послышалось или у тебя действительно мозги куриные? Это слово здесь вообще не произноси. Здесь нет ни у кого друзей, в том числе и у меня. Я сам себе друг, и то, иногда, сомневаюсь. Короче, золотая моя…, слушай меня внимательно… вы с Гошей не на того напали, ясно? Я тебя, двоюродная сестричка, сгною здесь. Усекла? От тебя здесь только вот этот парик останется.

Он вдруг резко дергает меня за волосы, и я от неожиданности ору:

— А-а-а!

Лицо Антона вытягивается:

— Извини, думал, что тоже липа.

Он быстро ретируется наружу, а я издаю, то ли стон, то ли вздох и прислоняюсь затылком к прохладному кафелю. Капец! И это тот самый Антоха, с которым съеден не один пуд закуски…

Торопливо возвращаюсь в свой кабинет, на ходу приглаживая растрепанные в схватке волосы, на пороге натыкаюсь на Калугина. В его руке чашка кофе.

— Марго!

Андрюх, не до тебя:

— Твой кофе остывает!

Ныряю в спасительный кабинет, и, прикрыв поплотней дверь, извлекаю на свет мобильник. Нетерпеливо нажимаю кнопки, и как только в трубке раздается Анькин голос, торопливо выпаливаю:

— Алло, Анют, привет. Ты чего-нибудь узнала?

— Слушай, в общем, я узнала, что в этой конторе по перевозке вещей, вчера был выходной. Официально у них никакого вызова не было.

— Зашибись! И как это понимать?

— Ну, что мне тебе объяснять — утром деньги, вечером стулья.

Опять никаких концов там и никаких просветов здесь.

— Слушай, Ань, это полный капец. Нам нужно срочно увидеться.

— Подожди, тебя что, раскусили?

— Да есть на это готовые…. Еще полчаса и меня тут сожрут, вместе с твоими туфлями.

— Ну, слушай, это ты сам себе кадры подбирал.

Сам, сам… с усам. Просто, я был мужиком, а теперь черт те что.

— Ань, слушай, мне хреново. Поехали, пожрем куда-нибудь. Пока меня здесь не убили. Или я кого-нибудь.

— Ну-у-у… Мы сейчас гуляем с Фионой, тут на Бауманке, подъезжай.

— ОК, давай у входа, через пятнадцать минут. Ага?

Бежать, бежать. Хватаю сумку с кресла и ходу из кабинета. Возле дверей опять пасется Калугин со своей чашкой.

— Марго, подожди. Я могу, чем-нибудь помочь?

Капец, достал ты меня уже со своей помощью:

— Да, можешь. Допей, наконец, свой кофе! И вымой чашку.

* * *

Мой Range Rover не подводит — ровно через пятнадцать минут я уже сворачиваю на Ново-Басманную к центральному входу в сад имени Баумана, а еще через пять, мы уже идем с Анькой по аллее и я вываливаю на подругу события сегодняшнего дня. Здесь, на солнышке, парит, жарко, и я, глядя на Сомову, гуляющую в одной маечке, стаскиваю с себя пиджак и, свернув его, вешаю на сумку, болтающуюся у меня на плече. Хоть какая-то от нее польза.

— Ну, рассказывай, чего хотел. Как все прошло?

— Нормально прошло, нормально... Наумыч пузыри пускал от счастья… А Зимовского, прямо на летучке, чуть Кондратий не хватил.

— Здорово. Так в чем проблема-то?

— Да, достали…. Представляешь, приезжаю в редакцию, а там уже очередь на мое кресло.

— Очередь? А ты, что?

— А я, что… Кривошеину подзатыльников надавал, Зимовского послал подальше.

Анька осуждающе смотрит:

— Гош…. Гош, так нельзя…

Я ее почти не слушаю, тороплюсь по быстрей выплеснуть накопившиеся проблемы:

— Валик — это фигня. А вот, что с Зимой делать…. Как гондольера этого на место поставить… Представляешь, гонялся за мной сегодня, по всему офису.

— Как гонялся? Зачем?

— Как, как… Ногами. Все Гошу требовал, упырь… Так бы по зубам и врезал!

Ее отповедь, словно ушат холодной воды на мою голову:

— Слушай, я еще раз тебе повторяю — ты уже заколебал со своими мужскими повадками. Ты, почаще, в зеркало смотри.

Я взвиваюсь:

— Слушай, что значит заколебал? Этот упырь назвал меня свиньей, ублюдком и засранцем.

Она смотрит на меня осуждающе, и я недовольно рявкаю:.

— Чего?

— Как ты его сейчас назвал? Как?

— Ань, по-моему, ты не врубаешься ни хрена.

Анька повышает голос, пытаясь убедить меня в своей правоте:

— По-моему, это ты не врубаешься. Если ты будешь продолжать вести себя как мужик, тебе вообще хана!

— Да? А чего ты предлагаешь мне делать? Ходить на цирлах, пока у меня за спиной зубами клацают?

— А у тебя нет других вариантов! Давай уж искать плюсы из сложившейся ситуации. Ну, да, неприятно, конечно… Зато, ты теперь знаешь, кто есть кто.

Мы останавливаемся, и я отвлекаюсь на молоденькую бегунью, ее обтянутые ягодицы ритмично и сексуально двигаются туда-сюда, туда-сюда. До меня доносится:

— Эй, алле, гараж, я здесь.

Анька машет у меня перед носом рукой, и я возвращаюсь из мира грез:

— Ладно. Но, как только я вернусь в свое нормальное тело, я этого Зимовского в трехлитровую банку закатаю!

— Карину.

— Что, Карину?

— Ты Карину в банку собирался закатывать.

— Значит, будет две банки. Поставлю на полку, будет, чем 23 февраля закусить.

Анюта смеется:

— Восьмого марта!

Но мне не до смеха:

— Ань, я не собираюсь в этом мясе пребывать до конца дней своих. Я хочу быть мужиком, а не одной из этих рыхлых амеб!

Сомова обиженно обрывает свой смех:

— Ты кого, сейчас, амебой назвал?

— Ну, не тебя же! Женщин, вообще.

— Слушай, дорогая, ты меня уже достала своими нападками на женщин.

— Слушай, не называй меня дорогая!

— А ты не называй меня амебой!

— Я тебя не называл.

— А кто я тебе? Не женщина, что ли? Или, что я тебе — лошадь, дом?

— Ань.

— Кто я, для тебя?

— Ань… Ань, ну, вот, чтобы ты делала, если бы тебя закатали бы в мужское тело?

— Продолжала б оставаться женщиной!

— Ха-ха.

Вот я и пытаюсь оставаться мужиком! А она — хана, хана…. Вот, ей бы, в мужском туловище, точно настала бы хана.... Потихоньку, шаг за шагом, мы продвигаемся в сторону Анютиной машины. Сомова смотрит с подозрением:

— А что ты ухмыляешься? Между прочим, мне нравится быть женщиной. Мы тоньше, гибче и выносливее вас, если хочешь.

— Боже, какой текст. Ты не хочешь мне статью написать, нет?

— Нет, не хочу.

— Ань.

— Что?

Я вновь останавливаюсь и говорю ей назидательно:

— Запомни, женщина должна виртуозно владеть одним приемом — это выпрыгивать из постели на кухню и обратно.

— Что-о?

— Да это не я сказал, это закон природы!

Кажется, я ее разозлил.

— И я, то же, что ли?

— Ну, ты же — женщина.

— Слушай, Ребров, ты достал меня этой своей идеологией. Иди ты … лесом!

Она ускоряет шаг в сторону своего авто. Все-таки, обиделась.

— Ань.

— Что?

— Ань.

Сомова открывает дверь машины, со стороны пассажира и запускает внутрь своего лабрадора:

— Фиона, давай, вперед, садись.

— Ань, ну…

Сомова обходит автомобиль к водительской двери и оттуда кричит:

— Ну, что?! Вообще, знаешь, мне даже нравится, что ты попал в такую ситуацию. Вот, так тебя, пару раз в постель затащат и кинут потом! Вот, тогда, я на тебя посмотрю.

— Ань, ну, подожди.

— Отстань!

— Ань, ну, не бросай меня одного!

— Не одного, а одну! Одну!

Она, все-таки, садится и уезжает. Предательница. Разворачиваюсь, раздраженно поддаю ногой камешек, и плетусь к главному выходу, к своей машине.

* * *

.

В редакцию возвращаюсь уже в конце дня. Поднимаюсь наверх с ощущением, что чего — то забыл, что-то сделал не так. Когда выхожу из лифта, вспоминаю и рычу:

— Гхрм…

Точно — чертову сумку забыл в машине. Анька, если узнает, втык даст…. Ладно, мы ей не расскажем. Слава богу, никто еще домой не слинял и основные все еще толкутся в холле. Сейчас я их запрягу:

— Извините, что я задержалась. Прошу всех ко мне в кабинет. Это минут на двадцать, небольшая летучка.

Дергаюсь к кабинету, но народ даже не шевелится, а Любимова начинает мямлить:

— Вообще-то, у меня через полчаса бассейн.

Ага, еще скажи гольф и теннис. Неожиданно против моего предложения выступает Мокрицкая:

— Да и рабочий день у нас, вроде бы, нормированный. Пока!

И ведь уходит, стерва. Настроение сразу падает. Кривошеин пытается преданно заглянуть в глаза:

— А я, вообще-то, мог бы еще и поработать.

Отмахиваюсь:

— Так, Валик, давай, катись домой.

— Домой? Хорошо, до свидания.

Галя, дернувшись вслед, вдруг притормаживает и, наклонившись поближе, тихонько интересуется:

— Слушай, извини за нескромный вопрос. Это силикон?

Я недоуменно гляжу на нее, совершенно занятый мыслями о трудовой дисциплине. Вернее об ее отсутствии.

— Где?

— Гхм…

Она бросает взгляд, куда-то ниже моего лица, разворачивается и спешит уйти. Я тоже смотрю вниз, интересно, про что это она? Вдруг, до меня доходит:

— М-м-м, черт!

Как меня все достало! Откуда-то сбоку выскакивает Калугин. Выслеживает меня, что ли?

— О! Марго!

— А ты чего здесь ходишь, паркет протираешь? Давай, иди домой. У вас же здесь у всех нормированный график!

— А теперь, спокойно, можно объяснить, в чем дело?

— А ничего… Я же всем здесь до одного места! Еще вопросы есть?

— Подожди, подожди, подожди. Пожалуйста. Я не знаю как все, но на меня ты можешь рассчитывать.

Ага. Я вот тоже думал, что Антоха мне друг и кореш. С института рядом... А сегодня услышал полную характеристику в свой адрес.

— Калуга, единственный человек, на которого я могу рассчитывать здесь — это я. У тебя все?

— Нет, не все….

Он чуть медлит:

— Сегодня весь день Зимовский окучивает Наумыча в кабинете.

— Фэ… Удивил, дальше, что?

— В общем — то, ничего. Но то, что они сегодня вместе ужинают в кафе «Графин»….

Мой мозг сразу переключается и начинает интенсивно работать. Все остальное прочь! Вот гнида, по кривой обойти захотел. У меня еще не прошла злость на Антоху, за его сегодняшнее туалет-шоу, и я сразу начинаю строить планы контрудара.

— А вот за это спасибо, Андрюха, буду должен.

Иду в сторону лифта и слышу вслед:

— Что… прости?

Оборачиваюсь. Надо же, опять перепутал.

— А-а-а… говорю, должна буду.

Как только выхожу внизу из лифта, сразу набираю знакомый номер:

— Алле, Дин, привет, это Гоша. Э-э-э…, то есть я звоню от его имени, меня зовут Марго. Просто Гоше, очень нужна твоя помощь. Если можно, не по телефону. Давай, через полчаса на нашем месте. То есть на вашем, да… Гхм.

Динка не только горячая девка (мы с ней, признаться, не один раз кувыркались и зажигали), но она еще и умница — когда мы, наконец, через сорок минут встречаемся, в «Café-House», что в Камергерском, ей хватает и пяти минут, чтобы придумать свой план действий. Я ей предоставляю полный карт-бланш и выгребаю все тугрики из кошелька — предпочитаю расплатиться сразу и наличкой. Если понадобится, воспользуюсь карточкой. Бросаю Динку в локальный бой с Антохой, а сам начинаю активную подготовку к масштабному наступлению на Егорова. Один звонок в «Графин» и еще один — Анфисе Трефиловой, мне нужно от нее подтверждение прежних договоренностей с Гошей. Я это секретное оружие долго держал как НЗ, но, судя по всему, пришла пора применить.

* * *

В назначенное для встречи время я уже подъезжаю к 1-ой Брестской и минута в минуту уже поднимаюсь по лестнице в обеденный зал ресторана «Графин». Я во всеоружии, даже успел заскочить домой, где Анька меня слегка причепурила, перечесала, сделав пучок, и подновила раскраску. Наумыч уже здесь и о чем-то разговаривает с официантом. Видимо, выспрашивает о Зимовском.

— Добрый вечер, Борис Наумович.

Тот удивленно на меня смотрит:

— Марго, добрый вечер.

— Я узнала, что у нас здесь заседание редколлегии, только меня почему-то никто не предупредил.

— Да, но вы же сегодня упорхнули , куда-то. Прямо во время рабочего дня.

— У меня была очень важная встреча.

— Вы знаете я, все-таки, обязан знать о всех ваших очень важных встречах.

Не будем нагнетать обстановку:

— Так, давайте, присядем, я вам все сейчас объясню.

— Прошу, вы меня заинтриговали.

Садимся за столик, один напротив другого.

— Гхм. Я сразу к делу — Трефилова готова сняться для нашего журнала.

Наумыч растерянно на меня смотрит:

— Нет, я не понял.

— Анфиса Трефилова, прима русского балета.

— Я знаю.

— Да, будет у нас не обложке.

Егоров недоверчив:

— Смешно. Вы знаете, что Анфиса Трефилова во всех интервью кричит, что отказывается сниматься?

— А у нас снимется, причем в бикини.

— Смешно, Марго, сегодня не первое апреля.

— Я видела календарь, а с ней мы уже договорились о дате и месте проведения съемок.

Затаив дыхание, Наумыч интересуется:

— И о гонораре?

— Ну, какие гонорары могут быть между подругами.

— Кх.

Шах и мат! Бедняга даже поперхнулся.

— Интересно, я не знал, что вы и Трефилова…

— Борис Наумович, у меня очень много подруг, известных и фотогеничных.

— Да?

— Да.

— Вообще-то, Гоша мне говорил, что у него есть выходы…

— Все Гошины выходы были через меня. Ну, что, мы будем пить шампанское или подождем Зимовского?

Наумыч радостно хватается за бутылку:

— Нет, сейчас, конечно! Бутылочка шампанского на двоих, это как слону таблетка. Да? Ну, давайте.

Посидели недолго, но хорошо и плодотворно. А вечером, прямо к нам с Анькой домой, заявилась, нежданно, Дина. С полным фото отчетом. Видимо ей самой все так понравилось, что захотелось с кем-то поделиться. Глядя на голого Антоху, хохотали до слез. Вот это я называю профессионализм!

Утром я отправляюсь в редакцию пораньше — не использовать вчерашний Динин креатив против Зимовского, было бы преступной халатностью. Хохма получится — зашибись! Главное, чтобы Наумыч не прискакал и все не испортил — еще уволит, сгоряча. Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления! Ну, что ж Зима, пусть народ определит кто из нас свинья и засранец!

Все выходит великолепно — когда Антоха заходит в свой кабинет и видит стену, увешанную своими «экстремальными» фотками, у него даже челюсть отвисает от шока. Не давая виновнику торжества опомниться, протискиваюсь сквозь толпу смеющихся сотрудников и подхожу к Зимовскому сзади:

— Знаете, Антон Владимирович, мне кажется издательский бизнес это не ваше. Вам в Голливуд надо.

— Откуда это?

— Странный вопрос для профессионала. Папарацци. Знаете такое слово?

Выхожу из кабинета, буквально чувствуя спиной бессильное клацанье волчьих зубов. Иду к себе, на ходу одергивая пиджак и поправляя выбившуюся из брюк блузку. (Слава богу, Сомова обещание выполнила, и брюки для меня где-то вчера раздобыла)… Откуда-то сбоку выныривает Калугин с папкой в руках:

— Марго!

— А?

— Вот!

— Что, вот?

— Варианты на обложку. Мы с Гошей, в общем, обсуждали это все. Он хотел даже что-то выбрать, но… не успел.

— Да, я знаю. Он мне говорил.

— Посмотришь?

— Естественно. Что-нибудь еще?

Ускоряю шаг, старясь особо не трясти и не мотать башкой, чтобы не рассыпался тугой хвост, которым сегодня утром меня наградила Сомова. Андрей тычет пальцем в папку:

— В общем-то, да, здесь он не всем был доволен.

— Поверь, мне здесь, тоже не все нравится.

— Но ты же еще не видела?!

— Ну и что?

— Как, ну и что? Я не знаю, перезвони Гоше, поговорите с ним.

— Андрей, считай, что Гоша — это я!

* * *

Когда Калугин удаляется с недоумением на лице, вытаскиваю распечатку из принтера, просматриваю и кладу в папку — это тоже пригодится на оперативке. Так же как и копия приказа о назначение Лазарева. Андрей снова возвращается. Что тут ему, медом намазано, что ли?

— Марго.

— Так, что еще?

— Все-таки, Зимовского ты классно сделала.

— Сделали его мама с папой. Причем видно, что не очень старались.

Он улыбается:

— Как бы так сказать. У нас…э-э-э... в редакции к женщинам, мягко говоря, не очень серьезно относятся.

— Ну, мягко говоря, так и должно быть.

— Ты считаешь?

— Естественно!

— А почему?

— Потому, что авторитет надо зарабатывать, без разницы, мужик ты или баба.

— А-а-а… ну, вижу, у тебя это неплохо получается.

— Что, именно?

— Все. И…

Что он ко мне все липнет-то?

— Так, Калуга, можно я чуть-чуть поработаю?

Топаю в направлении своего кабинета.

— Да-да, конечно. Ну, если что, можешь положиться на меня.

Не могу удержаться и оборачиваюсь:

— Положиться — звучит двусмысленно.

— Ну, я хотел сказать…

— Ладно, Андрей, я все поняла. Спасибо тебе большое, только имей в виду — как только Гоша появится, я исчезну.

— В смысле?

— Во всех смыслах. Калуга, солнце в зените, народ в поле — иди, работай!

* * *

На оперативке я предпочитаю не сидеть кулем, а двигаться — так мне лучше думается. В руках держу раскрытый ежедневник с наметками по сегодняшнему совещанию и время от времени бросаю в него взгляд:

— Значит, напоминаю, согласно этому бизнес плану, под который нам увеличили финансовые шлюзы, мы должны увеличить тираж практически в два раза, а значит и пахать теперь придется в два раза больше!

Кривошеин подает с места свой жидкий голос:

— Так это…, может и платить, тогда, будут в два раза больше?

Вот только бардака на оперативке мне не надо:

— Вам Валентин, нет. Еще раз перебьешь главного редактора, тебе вообще платить перестанут.

Тот, в ответ, ворчит:

— Слово не скажи.

Я продолжаю:

— Так, на сегодняшний день задача номер один — следующий выпуск журнала «МЖ». У нас нет ни обложки, ни идеи номера, ни центральной статьи. В общем, вакуум, я правильно понимаю?

Зимовский пытается вставить свои пять копеек и изобразить из себя умного:

— Вообще-то, не совсем.

Пресечь на корню! Я здесь главный и все должны это запомнить!

— Антон Владимирович, фотки получились, конечно, классные, но садо-мазо не наш профиль.

— Вообще-то, мы с твоим братом обсуждали следующий выпуск. Еще до презентации.

— Что-то я не припомню…э-э-э…, что он мне об этом что-то рассказывал.

Антон повышает голос:

— Я предложил интересную концепцию. И она ему, между прочим, очень понравилась.

Ню-ню, потягайся со мной. Обхожу ряды бойцов и подбираюсь к Зимовскому с фланга:

— А-а-а, это что-то насчет женщин в постели и за рулем? Какой-то там сравнительный анализ, да?

Он поворачивает голову в мою сторону:

— Ну, да.

— А с чего ты взял, что эта тема ему понравилась? Он тебе сразу сказал, что это фуфел, разве нет?

— Не знаю. В лексиконе предыдущего главного редактора таких слов не было.

Возвращаюсь назад к председательскому креслу:

— Естественно, я смягчила. Так, еще раз довожу до всех. Начиная с этого номера, журнал должен стать в два, а местами и в три раза интересней, поэтому никакой банальщины мы больше печатать не будем!

Эльвира тихо о чем-то переговаривается с Галей. Наверняка мне кости моют.

— Эльвира Сергеевна, я что-то не понимаю, это я вам мешаю или наоборот?

Мокрицкая машет руками, но мое внимание уже на вошедшую Люсю, которая торопливо спешит через зал:

— Маргарита Александровна, извините, просто там…, вы понимаете, Лазарев уже поднимается!

Кривошеин сегодня в ударе, смел не по годам:

— Не понял, а этот-то, что приперся?

— Во-первых, не этот, а Константин Петрович, а во-вторых, не приперся, а пришел на работу. А что вы на меня так смотрите? Да, Константин Петрович Лазарев с сегодняшнего дня назначен Исполнительным директором нашего издательства. Так что, по местам товарищи, работайте… Да и последняя просьба. Не надо мне создавать видимость работы — если не хотите работать, не работайте... Но только в другом месте!

И подаю пример — первый выхожу за дверь зала заседаний — ра-бо-тать!

* * *

Но уже через пять минут любопытство пересиливает, и я выглядываю из своего кабинета. Возле Люсиной стойки Эльвира и Галя обхаживают Лазарева и строят ему глазки. Пора разгонять эту демонстрацию, хватаю со стола первую попавшуюся папку и спешу подойти. При виде главного редактора, Константин Петрович говорит дамам:

— Секунду!

И переключается на меня:

— А, Марго!

— Да?

Лазарев пялится маслянистыми глазками:

— Извините за банальность, но вы сегодня супер!

Мои брови взлетают вверх, и я делаю вид, что польщен его комплиментом:

— Спасибо, извините за банальность. Если у вас возникли какие-нибудь вопросы, я готова на них ответить.

Главное сразу задать тон общения.

— Хм, вот сразу видно, деловая женщина. Упс, быка за рога!

Судорожно думаю, что сказать и каким комплиментом ответить. В башку лезут привычные фразы о красивых глазках и ножках. Черт, что ж в таких случаях говорят бабы-то? Может это… Они ж зациклены на браке:

— На быка, вы как бы, меньше всего похожи. А насчет рогов, я слышала, вы не женаты.

Непроизвольно чуть подмигиваю, и Лазарев смеется:

— Да, браво, браво. Я ценю остроумных женщин. Я думаю, мы сработаемся. Но я слышал, вы тоже не замужем?

Он вдруг мне подмигивает в ответ. Блин, у меня-то вышло не нарочно, рефлекторно, а он уже подумал черт те что. Я молчу, не зная, что еще сказать. Продолжать скользкую тему не хочется. И я делаю вид, что мне пора — дела…

* * *

Где-то, через полчаса, ко мне в кабинет заходит Зимовский и садится в кресло у стены, словно бедный родственник. Не поднимая головы от бумаг, интересуюсь:

— И как это понимать?

— Никак. Ну, у меня в кабинете этот Лазарев — по телефону наяривает… Ты, не против?

Продолжаю писать.

— Валяй.

Но ему не сидится, он тут же встает и идет к окну. Интересно, что там хочет увидеть?

— Спасибо… Марго, послушай, мне кажется, мы с тобой нехорошо начали. Если честно, я зашел извиниться. Мне даже где-то стыдно за себя.

Я хмыкаю — свежо придание, но верится с трудом.

— Не, серьезно... И твой ход с фотографиями я оценил. Молодец, пять баллов.

— Кхм, к этим фотографиям я не имею никакого отношения.

— Ну, конечно, разумеется.

Антон бесцеремонно усаживается на край стола и приходится смотреть на него снизу вверх.

— Вынужден признаться — ты профи. Чувствуется школа Реброва.

— Еще вчера ты намекал, что я не его сестра.

— Кто старое помянет, тот Кутузов. Вспылил, с кем не бывает. Да пойми ты, я пашу здесь как лошадь! И согласись — я имел право претендовать на это место.

Опускаю глаза вниз и демонстрирую дружелюбную улыбку. Ну, в чем-то он прав. Может и правда одумался? Все-таки прежнюю дружбу не зачеркнуть.

— Антон!

— Не, не, нет претензий. Ты обскакала меня по чеснухе, да. Снимаю шляпу.

Я встаю. Мне хочется протянуть ему руку:

— Антон Владимирович, вы это серьезно?

— Более чем. Я же не мальчик пятнадцатилетний. Маргарита…, простите, как вас?

— Марго. Можно просто Марго.

— Марго, помните, как говорил Леопольд? «Ребята давайте жить дружно». У нас впереди с вами новый проект. Нам в одной упряжке скакать и скакать. Какой смысл дуться?

Вздыхаю с облегчением:

— Не могу сказать, что ты не прав. Что-нибудь еще?

Мы улыбаемся друг другу. Хочется верить, что это искренне.

— Да, Марго, ты хоть и профи, но ты человек у нас новый.

— И что?

— Хотелось бы предупредить тебя.

— Предупредить о чем?

— Будь осторожней. В этом гламурном болоте разные тритоны плавают, и каждый норовит тебя хвостом зацепить.

Усмехаюсь:

— Это ты сейчас про себя и Валика?

— Да, Валик — килька с претензиями акулы. А вот Лазарев, похоже, жаба еще та.

Это точно. Тем более, что вот и он, собственной персоной, входит в кабинет:

— Прошу прощения.

Лазарев кивает Антону:

— Спасибо, что разрешили позвонить…. К вам там целая делегация.

— Да? Спасибо.

Зима поспешно выходит, а я настороженно встречаю нового посетителя. Константин Петрович подходит вплотную и это меня напрягает. Стол, кресло, окно — не сбежишь.

— Ну-с, как идут наши дела?

— Да, тьфу, тьфу.

— А вы знаете, Маргарита…

Его рука поднимается и плавно опускается мне на плечо, поглаживая.

— Говорят, что женщина на корабле это к несчастью, а я напротив, счастлив, что мы с вами на одном крейсере.

Легким движением изворачиваюсь, и эта рука соскальзывает в пространство.

— Снаряды.

— Что, снаряды?

— На крейсере, главное — это снаряды.

Обхожу вокруг Лазарева и вырываюсь на оперативный простор:

— Я как раз хотела с вами это обсудить. Мне кажется, мы должны выработать общую стратегию и определиться с направлением.

Но от этого упыря так просто не отделаешься. Он опять как-то так встает, что позади меня стол и отступать некуда.

— А вам не кажется, что вы слишком много работаете?

Его рука настойчиво обхватывает мою талию и даже пытается чего-то там нащупать. Ребра ищет, что ли?

— Должен заметить вам, что знаковые судьбоносные решения принимаются в расслабленном состоянии.

Ага, сейчас, размечтался. Пытаюсь вновь его обойти:

— Я расслаблюсь, когда мы с вами обсудим бюджет, и нам его утвердят.

Лазарев ловит меня за талию другой рукой и притискивает к себе. Вот черт! Держит цепко.

— Мне нравятся женщины, которые умеют считать деньги. Только помни — каждый раз, думая о бюджете, ты прямиком лезешь в мой карман.

Я судорожно думаю, позволительно ли двинуть ему коленкой между ног или это повредит моей карьере? Если не угомонится, точно двину!

— Ну, вообще-то, лезут обычно волосы, а я в первую очередь думаю о проекте.

— Да, ну что ж, имей в виду — мужчины любят платить за то, что можно потрогать руками. За что-то осязаемое.

Его ручонка тянется к моей груди, и я как загипнотизированный провожаю ее взглядом.

Вот только попробуй, коснись. Слава богу, дверь распахивается и входит Калугин. Лазарев тут же убирает свои грабли, а я вздыхаю с облегчением.

— А-а-а. Оу… Извините. Я не помешал?

— Да нет. Нет, нет, все в порядке. Марго, подумайте о моем предложении.

Он опять начинает наглаживать мне плечо.

— Если у вас какие-нибудь мысли возникнут, я у себя.

Ни хрена себе… Подумайте над его предложением. Дать потрогать за осязаемое… Упырь! Под моим недобрым взглядом Лазарев удаляется прочь вальяжной походкой, и Калугин закрывает за ним дверь. А потом, с улыбкой на лице, идет ко мне. Я весь в негодовании, отступаю к окну, к своему столу, и готов материть весь мужской род последними словами.

— Это полный капец. Чего ты скалишься?!

— Просто, иногда, ты очень похожа на Гошу.

— Нас в детстве часто путали. Ты что-то хотел про обложку сказать?

— Нет. Я просто увидел, что Лазарев стал подкатывать, ну и подумал, что надо зайти помочь.

— Спасибо, я в таких ситуациях обычно… сама справляюсь.

Вру, конечно. Такие ситуации мне не снились даже в кошмарах.

— Не обращай внимания, это у нас в порядке вещей.

— Очень плохо!

Не пойму только, причем тут Лазарев. Давно ли он стал для тебя «нашим»?

— Я согласен, но эта мода пошла от твоего брата.

— Серьезно?

— Ну, это между нами.

У меня помимо воли вдруг вырывается:

— Вот, говнюк, а?

И я даже не знаю, к кому это больше относится — к Гоше, от которого я сейчас, как бы дистанционировался, отправил в Австралию и которого я сейчас узнаю, как бы со стороны, или к Калугину, который говорит такие нелицеприятные вещи обо мне…, то есть не обо мне…, ну в общем, о Гоше.

— А, Лазарев это все так. Просто говорят, что это у него любимый вид спорта.

Я стою подбоченясь, у своего рабочего кресла и с подозрением смотрю на Андрея. У меня два вопроса. Во-первых, откуда такие знания? А во-вторых…

— Слушай, Калуга, я чего-то не врубаюсь, ты меня что, опекаешь?

— Да нет, просто…

— Что, просто?

— Н-н-н… хотел узнать насчет обложки, определились?

— Я когда определюсь, ты об этом первый узнаешь.

Отворачиваюсь к окну... Тоже мне, Робин Гуд. Опекал бы лучше своего котенка.

— Угу. Значит, я могу идти?

— Да, иди

— Спасибо.

Я мычу в пространство.... Так, спокойствие… А не испить ли мне кофею?

* * *

Слегка прихрамывая, захожу на кухню. Черт, натер, что ли? Слегка приседаю и, приподняв ногу, пытаюсь поправить трущий задник у туфли, нащупать, что же мешает. Вдруг слышу за спиной чье-то сопение и испуганно выпрямляюсь:

— Фух…. Кривошеин!

Сажусь на диван:

— Ты чего тут делаешь?

— Ну-у-у.

— Баранки гну. Я спросила, чего делаешь тут?

— Вообще-то, вас жду.

— Серьезно?

— Угу.

— А это вообще-то не мой кабинет, а кухня.

Продолжаю разминать потертость — не хватало еще в хромоножку превратиться. Заклеить что ли чем-нибудь? Надо у Аньки проконсультироваться.

Валик бубнит:

— Ну, в офисе как-то людновато, нет той атмосферы.

Вздохнув, встаю:

— Какой атмосферы?

— Ну, перейти на «ты».

— Ха, а на летнее время ты перейти не желаешь?

Это недоразумение вдруг тянет ко мне свою кривую ручонку и пытается положить на плечо:

— Слушай, Марго, я хотел сказать.

Я ее тут же сбрасываю легким движением:

— Грабли убери.

— Послушай.

Я упираюсь ладонью в лоб Валика, и отодвигаю Кривошеина на длину руки.

— Так, мужчинка, вот расстояние на котором ты со мной общаешься. Ближе — расстрел, усек?

Валик тянется носом к рукаву моей блузки:

— Ой, ой, какой парфюм.

Да уж, Сомова не пожалела своих духов, брызнула от души. Сжимаю кулак перед носом неугомонного товарища:

— А вот так понюхай. Лучше пахнет?

— Прекрасно!

Я разворачиваюсь и, так и не попив кофе, отправляюсь назад в кабинет. Капец! Как же меня эти мужики достали! В холле натыкаюсь на Андрея. Следит за мной, что ли? Он стоит и будто чего-то хочет:

— Гхм.

— Что уставился?

— Да, ничего. У тебя все в порядке?

— Да, все в порядке, только порядок какой-то странный.

Он еще чего-то пытается произнести, но тут раскрываются двери подошедшего лифта и оттуда выползает злющий Наумыч с какой-то девушкой. Знакомое лицо, но сходу вспомнить не могу. Шеф громко всех приветствует:

— Здрасьте.

Андрей тут же откликается:

— Доброе.

Егоров, не обращая ни на кого внимания, топает прямо к секретарской стойке:

— Люсь. Слушай меня сюда.

— Ой, доброе утро Борис Наумович.

— Я сказал «слушай», а не разговаривай.

Они уходят о чем-то шушукаться, а потом Егоров орет:

— Я сказал! Иди, выполняй.

Девушка, которая все это время крутится рядом с нами, тоже повышает голос:

— Пап, ты можешь не орать? Голова болит!

А, значит это его дочка! Наташа, кажется… Вот, балда, ее же фото у Наумыча в кабинете!

— Ты знаешь, это моя редакция. И что захочу, то и буду делать. Захочу, буду плясать, орать, танцевать, голым пойду…. Всем доброе утро. Андрей, Марго, идите ко мне!

Андрей откликается:

— Да, Борис Наумыч.

Мы подходим, и Егоров отрывает мобильник от уха:

— Это моя дочь, Наташа. Из Лондона приехала… Ты должен ее помнить.

Я молчу, а Калугин кивает:

— Да, конечно помню, очень приятно. Привет.

Наташа тут же начинает строить Андрюхе глазки.

— Привет.

— Судя по загару, в Лондоне сейчас солнечно.

— Ну, солярий можно и в Урюпинске найти.

Егоров представляет меня:

— А это Марго, главный редактор.

Наташа приветливо улыбается:

— Здрасьте.

Я киваю:

— Привет.

Наумыч поворачивается к Калугину:

— Андрей, у меня к тебе просьба.

— Да?

— Ты не мог бы показать Наташе нашу редакцию? Так сказать, сделать маленькую экскурсию по новому месту работы.

— Да, конечно, с удовольствием. А что Наташа здесь будет у нас работать?

Калуга все время оглядывается на меня, будто привлекая к разговору. Я стою рядом, уперев руки в бока, но в беседу не встреваю — по легенде я дочку начальника вижу впервые. Нервному шефу, вопрос о будущей зарплате дочки из средств «Мужского журнала» не нравится:

— А ты что, против?

— Нет. Я к тому, что…

— Ну и все!

Калуга поворачивается к девице и делает приглашающий жест.

— Welcome.

Егоров отваливается от нас, довольный, что сбросил с себя проблему:

— Люся, дождусь кофе или как?

Он устремляется в свой кабинет, а Наташа, улыбаясь, подходит к Калугину:

— Ну, пойдем?

— Пойдем.

Ну и славненько. Наконец-то я могу спрятаться в свой кабинет и поработать.

* * *

Наконец-то, вечер. Закидываю сумку на плечо и выхожу из кабинета. В холле, недалеко от лифта, стоят и о чем-то трендят Калуга с Наташей. Качаю головой, надолго что-то у них экскурсия затянулась. Три раза можно было все этажи обегать, сверху донизу. Не хочу им мешать и торможу возле Люсиной стойки. Эльвира тоже, тут как тут — стоит, зависнув, и глазеет на болтающую парочку.

— Модная штучка...

— Что?

Эльвира оглядывается на меня:

— Я говорю, интересно в каких бутиках девочка одевается?

Пожимаю плечами. Вообще-то, мне по фигу. Все равно ничего в этом не смыслю. Мокрицкая скептически косится на мою сумку, и я плотнее прижимаю локтем ее к себе.

— Чья?

Анькина, само собой. Но говорю, почему-то виновато улыбаясь:

— Моя… э-э-э… Подарок.

Мокрицкая странно на меня смотрит:

— Кожа?

Такое пристальное внимание пугает. Что-то не так? У меня? Хватаюсь за щеки:

— Где?

Она вдруг тянет руку к приоткрытой сумке и теребит торчащий корешок.

— «Oggi»? Итальянская, что ли?

Люся встревает:

— Не-е-е… наша, питерская.

Я в полном ауте. Блин, как с китайцами разговариваю. Оглядываюсь по сторонам….Ни Калуги, ни Наташи…. Наверно по четвертому кругу осматриваться пошли… А я тут, как дурак, какую-то хренотень выслушиваю. Как только подходит лифт и открываются двери, срываюсь с места:

— Подождите!

И ныряю в кабинку.

* * *

Наконец-то, дома. Анюта уже тут и, похоже, отошла от нашего дневного рандеву, не сердится. Можно расслабиться, попить пиво, посмотреть футбол. Для такого случая у меня есть отличный прикид — зеленая футбольная майка с надписью TEAM-59 и синие труселя к ней. Достаю бутылку пива из холодильника и пытаюсь ее открыть. Заодно приходится выслушивать любовные истории Сомика, которая крутится рядом, готовя ужин и накрывая на стол:

— Вот, ты представляешь, мне иногда кажется, что он вообще баран, ей-богу. Говорю ему Марат, между нами все. Все! Alles!

Присасываюсь к горлышку, делаю большой глоток и отвечаю:

— Ну, знаешь, я его понимаю. Мы все мужики такие — сначала профукаем, а потом начинаем ценить.

— Это как у тебя с Кариной?

Я взвиваюсь:

— Слушай, я тебя умоляю, не вспоминай при мне эту тварь. Я, когда ее увижу…

— Что?

— Блин! Все эпитеты израсходовал уже.

Шарю по полкам и ящикам в поисках любимых сигар:

— Черт, не те, блин. Куда я их засунул-то?

— Расслабься, ты уже дома!

— Какой, на хрен, расслабься. Я целый день сегодня вообще отпахал в компании сексуально озабоченных дебилов...

Наконец нахожу:

— Вот они мои родные… Ничего, я этим гондольерам весла пообломаю.

Сомова интересуется:

— У вас там целая редакция кобелей, что ли?

Похоже, что так. Усаживаюсь за кухонный столик, напротив Аньки:

— Ну практически… Разве что Калуга.

— А что, Калуга… Кто это?

— Да Андрюха Калугин. В принципе нормальный парень. По крайней мере, дистанцию держит.

— А-а-а, поздравляю тебя.

— С чем?

Она хитро улыбается:

— Ну, ты начинаешь мыслить как женщина.

— Да сплюнь ты, блин…

Я вдруг вспоминаю про футбол:

— Твою мать!

Смотрю на часы, капец, уже пятнадцать минут как играют! Бегу включить телевизор:

— Сегодня ж «Спартак» играет!

Усаживаюсь на диван, ставлю перед собой бутыль с пивом и жму кнопки на пульте телевизора. Горю моему нет предела, и я чуть не плачу:

— Блин, уже идет! Как это я проморгал….

На поле уже вовсю баталия. Не могу удержаться от комментариев:

— Давайте, давайте, ну чего ты разлегся-то?! Как бабы, ей-богу, а!

Звонок в дверь прерывает мои излияния. Смотрю с подозрением на Аньку:

— Ты чего, кого-то ждешь?

— Нет. А ты?

— Блин. Ни пиво попить, ни футбол посмотреть.

Тороплюсь в прихожую и открываю дверь, на пороге стоит Калугин. Вот, помянули к ночи.

— Привет.

— Калуга? Каким ветром?

Подходит Анька и глядит на гостя с любопытством. Андрей с ней раскланивается:

— Здрасьте. Простите, пожалуйста.

Тут же сует мне под нос свою папку с распечатками:

— Я учел все твои пожелания по поводу обложки. Вот, готовый ряд.

Кошусь на него с удивлением. И чего приперся? Потом бросаю взгляд на Аню — придумает потом черт те чего.

— Спасибо. Ну..., я могла бы и завтра утром заглянуть.

— Да, это понятно. Просто я был поблизости, решил заскочить. Потому что, если что, чтобы ночью можно было исправить.

Трудовой порыв у него, что ли? Опять смотрю на Сомову.

— Да, ночью надо спать, Калуга!

— Было бы с кем.

Это он про что? А как же котенок? Разбежались?

— Гхм, чего?

— Да, ничего, это я шучу.

И что теперь с ним делать? Сомова кроит рожи и пытается подать мне мимикой какие-то знаки… Хрен знает, какие. Я неуверенно бормочу:

— Ну… чего стоишь… э-э-э. Может, зайдешь?

Вижу, как Анька закатывает глаза. Не угадал. А с другой стороны, что тут такого? По делу же человек пришел, не выгонять же... Калугин заходит и прикрывает за собой входную дверь:

— Ну, если я не помешаю.

Сомова изображает улыбку, и я киваю, приглашая Андрея зайти. Он благодарит:

— Спасибо.

С деревянными улыбками продвигаемся к кухне. Представляю их друг другу:

— Ну, вот знакомьтесь — это Аня, моя лучшая подруга, это — Калуга.

— Очень приятно, я — Андрей.

— Здрасьте.

Они жмут друг другу руки, а я судорожно пытаюсь сообразить, что бы еще такого сказать, гостеприимного. Сомова меня опережает:

— Мне тоже очень приятно, тем более, что Гоша мне много о вас рассказывал.

Обалдела, что ли? Я же ей, как подруге. Что он обо мне подумает? Прячась за спину Калугина, стучу по лбу и делаю ей страшные глаза. Андрей интересуется:

— Да? Вы знаете Гошу?

— Ну, да, мы с ним дружим со школы. То есть, в смысле с его сестрой, конечно.

— Угу, угу.

Не могу уже больше сдерживаться и влезаю:

— Да, и кроме как о работе, он ни о чем разговаривать не может.

Одновременно с Анькой предлагаем:

— Чаю, кофе, может быть?

— Да нет, спасибо, ни чаю, ни кофе ничего не нужно. Я бы опрокинул… В смысле, стаканчик воды, и все. Спасибо.

Сомова идет за водой, а я, чтобы не стоять истуканом лезу в принесенную папку.

— Ну, согласись, это уже кое-что. Вот, согласись, что это тело уже хочется потрогать.

— Ну, да, наверное, хочется.

Аня приносит воду, и Калуга забирает у нее бокал из рук:

— Спасибо большое.

Пьет, а потом вдруг нюхает воздух:

— Очень вкусно пахнет, вы что-то готовите?

Я киваю, но чужие заслуги себе приписывать не хочу:

— Готовит у нас Аня.

— А ты?

— А я ем.

— А-а-а.

Сомова пытается скрасить мое кухонное неумение:

— Ну, Марго же у нас бизнесвумен. Слава богу, что вилку хотя бы держать научилась. А я так, знаете, забегаю подкармливать подругу. Вот, кстати, мне уже пора. Засиделась, да? Поздно, я пойду.

Я понимаю ее намек побыстрее выпроводить гостя и торопливо говорю Калуге:

— Да, в смысле вот здесь тоже, в принципе, уже все нормально.

Наскоро перелистываю папку.

— Я перед сном еще гляну и наберу тебе. ОК?

— Да, ОК. Я, пожалуй, пойду. Был рад знакомству, до свидания.

Аня кивает:

— Да-да, счастливо.

Бросаюсь обуваться:

— Я тебя провожу.

Сомова протестует:

— Марго, ты куда? Подожди, ты же голая совсем.

Но я уже натягиваю кроссовки:

— Я туда и обратно. Я быстро.

Андрей оборачивается к Аньке:

— Спасибо еще раз. До свидания.

Выскакиваем за дверь и идем к лестнице.

* * *

Через пару-тройку минут уже выходим из подъезда. Вечер просто сказка, даже возвращаться не хочется.

— Ну, что, Калуга, в принципе молодец, что зашел.

— Да, мне не в напряг.

— Ладно, давай!

— Давай.

Прощально шлепаем друг друга рука об руку, я поворачиваюсь к дверям и вдруг слышу:

— Подожди. Почему ты все время меня называешь Калугой?

Я недоуменно смотрю на него:

— А как мне тебя называть?

— Ну, не знаю. У меня вообще-то имя есть… Ну, Андрей.

— ОК, Калуга, с этой минуты будешь Андреем.

Опять дергаюсь к дверям.

— Марго, подожди секунду.

Да, я как-то и не тороплюсь. Выжидающе смотрю на него:

— Да?

Он утвердительно кивает на мой наряд:

— Эту майку тебе Гоша подарил?

Окидываю себя взглядом:

— С чего ты взял?

— Да, нет. Просто мы летали в Германию на чемпионат мира по футболу и там покупали точно такие же майки.

Ну, правильно, летали, всем мужским коллективом «МЖ» с Наумычем во главе… Надо же, Калуга, какой памятливый, однако.

— А… да, просто брат меня очень любит.

— Вы с ним даже очень похожи.

— Ладно, давай.

— Спокойной ночи!

Я машу на прощанье рукой и возвращаюсь в дом.

* * *

Поднимаюсь в квартиру, настроение отличное, хотя, наверно, это и ненадолго. Скидываю кроссовки, влезаю в тапки и иду на кухню. Анька, отвернувшись, бурчит:

— Ну что, проводил?

— Ага. Слушай, оказывается, не такой уж он и зануда.

Улыбнувшись, приваливаюсь спиной к кухонной стене. Сомова продолжает недовольно бурчать себе под нос:

— Еще бы.

— Что, еще бы?

Анька суетливо разворачивается лицом ко мне и начинает строить:

— Слушай, Гош, вот ты зачем поперся его провожать, а?

Сам не знаю, но не жалею — в любом случае, прогуляться перед сном было полезно. Непроизвольно вздергиваю бровь вверх:

— А что такое?

Меня даже забавляет, что Анька нервничает. С чего бы это она?

— Ну, просто ты забываешь, что ты женщина! И должен вести себя как женщина. Понимаешь?

В ее глазах насмешка взрослого человека над неразумным подростком:

— Да, да, мой дорогой, а как ты хотел?

Я тоже в ответ смотрю с усмешкой. Она чего и правда на Калугу запала?

— Ань, ты сейчас о чем?

Моя веселость ее злит, и она начинает наезжать грубее:

— Я о том, чтобы ты потом не рассказывал целыми днями, что тебя кто-то хотел трахнуть!

Прямо уж целыми днями. Я что тебе, сексуально озабоченный что ли?

— Ты должен вести себя подобающим образом, понимаешь?

Я откровенно смеюсь и отворачиваюсь.

— Да, да, мой дорогой! А что я такого смешного сказала?

Аки львица. Ну, точно запала.

— Ань, ты чего, ревнуешь?

— Чего?

— Только я не пойму — меня к Калуге или Калугу ко мне, а?

Вся ее веселость на миг исчезает. Неужели попал в яблочко? Она снова поворачивается ко мне лицом с прежней усмешкой:

— Слушай, Ребров, да пошел ты в задницу. Для него же стараюсь, а он стоит здесь, выделывается. Вот, трахнут тебя, где-нибудь на лестничной клетке, потом будешь плясать у меня.

Махнув рукой, она уходит к себе в комнату. А ужин? Я смотрю ей вслед, и меня разбирает смех — не ожидал, не ожидал...

— Зашибись, посмотрел футбол.

Иду к плите с остывающей здесь сковородкой. Война войной, а ужин никто не отменял. Сгребаю все, что там было к себе в тарелку и тороплюсь к телеку. Впереди — второй тайм.

Утром мне в голову приходит отпадная идея, и я, едва оторвав голову от подушки, бросаюсь ее реализовывать. Меняю пижаму на майку с полосатым флагом и синие спортивные труселя, беру из душа Гошкино банное шмотье с бритвенными причиндалами и со всем этим хозяйством отправляюсь в гостиную. Так что, когда Анька выходит из ванной, с полотенцем на шее, я уже заканчиваю изображать мужской фитнес-клуб и отжимать гантели. Есть, все-таки, порох в пороховницах!

— Доброе утро.

— Доброе.

Анька тормозит возле меня и тычет пальцем:

— Чего это у тебя?

— Гантели, не видишь?

— Да нет, на лице у тебя что?

— Пена для бритья!

— Зачем?

Я замираю с поднятыми вверх гантелями и с восторгом излагаю ей посетившую меня утром мысль:

— Ань, как ты думаешь, если я начну качаться, бриться и пить гормоны — я снова стану мужиком?!

Воодушевив себя подобным образом, с удвоенным старанием продолжаю тягать тяжести. Вверх-вниз, вверх-вниз. Скептический голос Сомовой спускает меня с неба на землю:

— Если ты станешь пить гормоны, бриться и качаться, ты станешь бородатой женщиной! А это гораздо худшая картина, между прочим.

Мой порыв сразу спадает, и гантели тянут вниз утроившейся тяжестью. Я с хныканьем тащу их к дивану, с усилием укладываю там, ослабевшими руками и сам валюсь рядом.

— Ань, я так больше не могу уже. Я так по всему этому скучаю — по пенке, по бритве, по одеколону, блин.

Стираю полотенцем пенную бороду… А ведь так радужно начиналось… Анька садится рядом и пытается меня взбодрить:

— Знаешь что, если ты сейчас не соберешься и не поедешь в редакцию, ты будешь скучать по всему этому всю оставшуюся жизнь!

Соберусь я туда, не соберусь... Вымя от этого не исчезнет!

— Ань, я наверно туда больше не поеду.

Сомова, всплеснув руками, хлопает себя по коленкам:

— Опять двадцать пять.

— Да хоть сто сорок восемь. Да не могу я там, понимаешь. Опять эти самцы будут ходить, обнюхивать. Либо я там, кому-нибудь, дам по роже, либо там случится что-то страшное.

— И это мне говорит мужик.

— Хороший мужик, 90-60-90.

Рисую руками в воздухе свои неповторимые контуры.

— Значит, слушай… Так! Тебе нужно выработать очень четкую позицию и безукоризненно ей следовать, понимаешь? Всех кобелей нужно ставить на место, а всех быков отправлять в стойло. И, между прочим, это сделать гораздо проще, чем ты думаешь.

Мысль малопонятная и я неопределенно хмыкаю:

— Да-а, оперкот справа и вопрос снят.

Сижу, опершись руками в голые колени, и недоверчиво качаю головой. Слыхали мы эту сказочку, про независимых женщин.

— Я, между прочим, сейчас не шучу. Если дашь, хоть какому-нибудь мужику повод, они с тебя больше не слезут.

Она грозит пальцем у меня перед носом и этот переход от быков в стойле к лезущим мужикам пугает. Это она о чем?

— В смысле?

— Во всех смыслах!

Во всех, меня передергивает. Я пытаюсь приложить свой мужской опыт к ее словам и соглашаюсь.

— И вообще, хватит тут ныть, как последняя баба. Давай, собирайся и начинай работать! Как настоящий мужик.

Вот, умеет она, не сказав ничего конкретного, вдохнуть энергию и зарядить оптимизмом. Смотрю на нее с вновь появившимся энтузиазмом:

— Ань, можно я тебя поцелую?

Сомик усмехается:

— Раньше надо было, пока мужиком был.

Она встает и уходит, а я благодушно откидываюсь на спинку дивана. Как же это чудесно прозвучало — был мужиком!

* * *

Пока доезжаю до редакции, пока поднимаюсь в лифте, меня уже опять начинает пробивать мандраж. Нет, внешне все в порядке, Анька меня накрасила, нарисовала брови, причесала и сделала хвост, нарядила в другой пиджачок, полегче и посвежее. Выдала снова брюки вместо юбки — вот оно счастье. Но внутри у меня все трясется — опять уворачиваться от пуль и снарядов, опять парировать скабрезные шутки и намеки. Говорю себе вслух:

— Так, тряпка, соберись. Лучшая защита — это нападение. Все, поехали.

Выхожу из лифта с сумкой и портфелем в руках и тут же, чуть не сшибаю Калугина. Или он меня? Неважно. Но моя сумка летит на пол.

— О, господи, Марго, извини.

Калуга первым кидается ее подбирать.

— Ничего страшного.

— Привет. А…, как поужинали вчера?

Я чего, теперь, ему должен каждый день расписывать, как поужинал, да как позавтракал?

— Так, Андрей. Давай договоримся на берегу. Вне редакции мои дела не должны тебя интересовать. Ты меня понял?

— Марго. Что-нибудь произошло?

— Ты меня понял? Я тебя спросила.

— Понял.

— Ну, молодец. Сработаемся.

Хлопаю Калугу по плечу и шмыгаю к себе в кабинет — чур, я в домике…. Блин, а это что за фигня? Шарики, шарики, разных цветов. Слышу сзади голос Зимовского и оборачиваюсь. У него в руках букет цветов, а сзади топчутся сотрудники:

— Дорогая Марго. Прими от всего нашего коллектива этот скромный букет.

Сует цветы мне в руки и я растерянно бормочу:

— Спасибо.

— Ну, что, друзья, поздравляем. По-здра-вля-ем! По-здра-вля-ем….

Все аплодируют. Надо же, я не ожидал. Антон кричит народу:

— Спасибо, работаем, продолжаем работать. Работаем!

Но не все расползаются, кое-кто остается, Эльвира, Валик. Я смущенно говорю:

— Спасибо конечно, но можно было бы и без этого.

Антон с укоризной смотрит на меня:

— Ну, здрасьте. А тебе разве Гоша ничего не говорил? Каждый новый сотрудник, а тем более главный редактор... Мы…

— А, ну да.

— Располагайся, чувствуй себя как дома.

Эльвира выхватывает из моих рук букет:

— Марго, давай цветы, я их в вазу поставлю.

— Спасибо, если тебе нетрудно.

Антон хлопает в ладоши:

— Шеф уехал, Лазарева тоже нет. Так что…, м-м-м?

Эльвира суетливо поддерживает:

— Да, да, можно по стаканчику кофейку. Так я за кофе?

Зимовский радостно соглашается, и я тоже киваю головой. Кофе можно. Совместный кофе он укрепляет. Тем более, раз так положено. Антон торопит:

— Ну, давай быстрее, Эльвирочка….

Когда Мокрицкая убегает, он опять разворачивается ко мне и разводит широко руки:

— Ну, располагайся Марго, располагайся.

С удивлением смотрю на него. Не ожидал.

* * *

Через 15 минут мы своим узким коллективом стоим с бокалами шампанского. Вот так всегда — нашему планктону только дай повод — говорили о кофе, а принесли бутылку брюта. Слетелись и Галя, и Наташа, и Кривошеин… Зимовский опять изображает томаду и приобнимает меня за плечо:

— Марго, еще раз хочу тебя поздравить. Поверь мне, искренне.

Надеюсь, что это так.

— Спасибо.

— Ты настоящий профессионал.

Чокаемся с ним бокалами.

— Знаешь, я видел новую обложку — Гоша бы позавидовал.

— Да, ладно.

— Гадом, буду.

Не понял, про что это он. Неужели Андрей вчера успел сделать фотки с Анфисой? Кстати, а где он сам-то? Снова чокаемся с Зимовским.

— Давай!

Пьем. В кабинет врывается Эльвира с подносом:

— Вот и кофе. Кому кофе? Налетай! Пейте, кофе навалом.

Я допиваю шампанское и поворачиваюсь к столу, чтобы поставить на него пустой бокал. Не знаю, что там произошло, но, когда я разворачиваюсь обратно, Галина чашка с кофе оказывается от меня в опасной близи, и часть жидкости даже выплескивается на блузку и пиджак. Не могу сдержаться:

— Е-мое, Галь.

— Ой, ой, ой! Прости, пожалуйста.

Антон тоже ахает:

— Галь, твою бабушку, не видишь, что ли, чего делаешь?

Эльвира суетливо хватает меня за руку:

— Давай, давай, холодной водой застираем.

Мы быстрым шагом выходим из кабинета.

— Две минуты, две минуты.

И врываемся в туалет. Галя жалобно просит:

— Давай, Марго. Марго, снимай, я застираю.

Пытается помочь мне расстегнуть блузку, но я отчего-то пугаюсь и пытаюсь прикрыться.

— Подожди.

Эльвира тоже не медлит, быстренько забирает у меня пиджак.

— Нужно сразу. Если высохнет — все, выбрасывай блузку.

Я что должен раздеться перед ними? Мне как-то не по себе от этой мысли. Я сам-то еще не привык себя таким видеть, а тут другим показывай. Хоть Анька и говорит, что у меня все ОК, но со стороны-то видится по-другому. Да! А потом начнут кости полоскать… Я вдруг смущаюсь:

— Подождите, девчонки.

— Что? Если стесняешься, можем выйти.

— Нет, я на одну секундочку, сейчас.

Прячусь в кабинку и там снимаю испачканную блузку.

— В туалет быстро зайду, ладно? Нет, девчонки, правда, может у вас лучше получится. Вот.

Просовываю ее в дверную щель, и Галя тут же выхватывает блузку из моей руки:

— Я тебе сразу говорила.

Я мечусь по кабинке, обхватив себя плотно руками. Пытаюсь поторопить:

— Девчонки, может там феном посушить потом... Галь, Эльвир?

Я протягиваю руку из двери, ожидая, когда в нее вложат назад мои шмотки. Но ничего не происходит.

— Эй… Вы там умерли, что ли?

Выглядываю наружу… Никого.

— Вот сучки, а?!

Главное не паниковать. Неожиданно включается аварийное пожаротушение и холодные струи обдают меня с головы до ног… Курица! Мокрая курица!... Зашибись, это все было нарочно, да?

— Это полный капец... У, блин! Поубиваю вас.

Осматриваю себя… Мокрые руки, плечи, мокрое вымя, с волос капает, как из-под крана. Надо чем-то прикрыться и топать через весь офис. Беру из угла лохматую щетку — ну вот, хоть этим. Выскакиваю из туалета с этой самой щеткой наперевес и пробираюсь на кухню.

— Ну, сучки!

Двигаюсь перебежками — то прижимаюсь к стенке, то прячусь за дверью, то шмыгаю к холодильнику. Заслышав чьи-то шаги, прикрываюсь его дверцей, пронесет или нет? Внезапно дверца приходит в движение, я от неожиданности вскрикиваю и, как дурак, вернее, как дура, стою, сверкая телесами, перед Калугиным. Вытягиваюсь в струнку и пытаюсь спрятаться за палку от щетки. Тонковата, блин. Обхватываю щетку обеими руками и прижимаю ее к себе, прикрывая бабские прелести — а нечего на меня пялиться!

— Э-э-э…. Маргарита Александровна, а чего это вы тут делаете?

Александровна? Почему Александровна? Я же, вроде, с отчеством не представлялся? Или может он намекает на булгаковскую Маргариту? Так она вроде Николаевна…Но сравнение мне нравится.

— Что, не видишь? На метле летаю!

Тут же на кухню входит Зимовский со своей кодлой. Кто бы сомневался — его затея!

— Дамы и господа, эта была программа «Розыгрыш»!

Андрей видит, как я, в мокром бюстгальтере, мокрых брюках и хлюпающих от воды туфлях, стою дрожа, перед этой наглой шелупонью. Он снимает пиджак и накидывает мне на плечи. Кидаю на Калугу благодарный взгляд…. Тепло. Сразу становится спокойней и уютней... А злобный тушканчик, со своей гопкомпанией, продолжает веселиться:

— Браво! Хо-хо-хо… Марго, когда я говорил «Чувствуйте себя как дома» я не имел в виду, что надо в голом виде гулять по офису.

Вот, урод! Мокрицкая, чувствуя поддержку главного упыря, пытается острить:

— Мужчины, что же вы как маленькие. Видите — девушка только что из душа.

Я огрызаюсь:

— Очень смешно, браво! Оборжаться просто.

Антоша снисходительно начинает мне разъяснять:

— Марго, видно Гоша тебя однобоко посвятил в традиции нашей редакции. Разводить молодых сотрудников — это его конек.

Тоже мне, нашел молодого сотрудника.

— Его коньки все дома, а перед вашей фантазией я просто преклоняюсь. У нас вы не просто кнопку подложили — молодцы, покреативили как следует… И в чью же светлую голову пришла эта шикарная мысль? А?

Обвожу толпу взглядом. Зима что-то разглядывает на потолке, Галя испуганно таращится без всякой внятной мысли в глазах, а глазки Эльвиры шныряют по углам, словно голодные мыши. В общем, с ними все ясно.

— Знаете, мы так в третьем классе, перед уроком физкультуры, друг у друга форму тырили. Вот, смеху то было. Прямо как у вас сейчас.

Галя начинает мямлить:

— Марго, ну так это, я сейчас принесу.

— А, ну что ты Галечка, оставь себе. Вдруг похудеешь, а у тебя блузки нет. Прекрасная попытка подружиться с начальством, поздравляю, молодцы. Покреативили, как следует! Разработали такой некий образ женщины — начальницы. Этакая ведьма с метлой!

Вижу, как эти засранцы похихикивают и завожусь еще сильнее:

— Замечательно… Кстати, а что? Прекрасная тема для нового выпуска, я считаю.

Антон меняется в лице:

— Это ты о чем?

— Женщины-ведьмы. Супер!

— Шутишь?

— Нет, я не шучу, это вы шутите. А я работаю. А что, это свежак! Не паханное поле. Женщины-ведьмы, кто они, как ими становятся, почему, это проклятие или судьба.

— Марго, мне кажется, эта идея, мягко говоря…

— Кажется, крестись Зимовский!

Я поворачиваюсь к Калугину:

— Андрей мне на разворот нужна очень красивая модель. Демонический грим, черепа, все что угодно. Ты подумай, как это можно обставить.

Меня понесло. Прощай, Анфиса.

— Марго, я все понял, но мне кажется, из медийных моделей, мало кто согласится работать в таком направлении.

Смотрю на него удивленно. И ты туда же?

— Ты спроси у Зимовского, что надо делать, когда, кажется.

— ОК, я понял, Галь, ты все слышала?

— Да.

Ставлю жирную точку:

— В общем, завтра с утра, жду вас всех с конкретными креативными предложениями.

Распалившись, верчу головой и, выстреливая команды очередями:

— Что стоим? Кому стоим? Школьный утренник закончен, мне все понравилось, спасибо большое. Приятно провела время… Андрей, я тебе пиджак можно завтра отдам? Не возражаешь?

— Да, конечно, конечно.

Стукнув щеткой об пол, словно винтовкой в почетном карауле, передаю ее в руки Зимовского. Пост сдал, пост принял. С ошалелым видом он подхватывает ее, по стойке смирно, а я удираю прочь. Капец, как меня все заколебало!

У лифта сталкиваюсь с Наумычем.

— Марго! А чего это с тобой.

— Со мной все в порядке.

— А это, что?

— Что?

Егоров кивает на Андрюхин пиджак.

— Вот это.

— Великоват? А Зимовский считает, что в самый раз!

— Зимовский? А причем тут Зимовский?

— А вот вы у него и спросите!

— У кого?

Но двери лифта уже захлопываются, и вопрос остается без ответа. Пока спускаюсь, влезаю в калугинский пиджак, запахиваю на себе поплотней его полы и подтягиваю рукава к самым локтям, чтобы не мешались. Через три минуты я уже возле своей машины и сажусь за руль — на сегодня стрессов хватит. Транспорта в этот час не так уж и много и я набираю на мобиле Сомову:

— Слушай, Ань, гадом буду, я так больше не могу!

— Гоша, да что случилось? Мы с тобой утром обо всем поговорили.

— Аня, родная, поверь мне, я стараюсь. Я каждый час, каждую минуту, каждую секунду себе долблю — терпи, терпи, терпи… Но, это невозможно. Эти уроды, сегодня, мне устроили обструкцию.

— Что устроили?

— Ань, неважно, не в этом дело. Я больше не могу находиться в этом маленьком тельце. У меня все жмет, мне давит, я задыхаюсь, понимаешь? Как в тюрьме!

— Гоша, я с тобой с ума сойду. Сожми зубы и терпи!

— Не могу, у меня уже зубы болят.

— Слушай, поначалу новые туфли тоже жмут, а потом ничего, разнашиваются.

— Ань, да причем здесь туфли! Блин до чего же там все такие уроды, а? Надо было мне дома остаться. Не хотел же. Блин….

Стучу кулаком по рулю и больно задеваю ноготь:

— Ай!

Сломался или нет? Черт, хотел же подстричь, неудобно же …. А все Анька — потом, потом, после презентации…

— Гоша, что у тебя там случилось, алле?

— Да, ничего. Как меня задрало это туловище!

* * *

Приехав домой, я, одеваю халат из Гошиной коллекции (он такой же клетчатый, как пижама и покупался в комплекте) и расхаживаю взад-вперед по гостиной, с телефонной трубкой в одной руке, с бокалом виски в другой. Прослушиваю, снова и снова, послание Карины:

«Алле, Ребров, привет, это Карина. Надеюсь, ты уже вернулся с Юпитера? Поздравляю! Помнишь, я говорила, что ты не знаешь еще, с кем связался? Ну как, тебя еще не проперло от новой оболочки? Тащись моя красавица. Если хочешь, можем дружить. Целую, пока».

И еще слышу, как Анька ходит и чем-то гремит в моей спальне, и скрипит шкафом — походу наводит порядок.

«Алле, Ребров, привет, это Карина. Надеюсь, ты уже вернулся с Юпитера? Поздравляю! Помнишь, я говорила…»

Ко мне в гостиную бежит Сомова:

— Ты можешь уже эту хрень выключить? Невозможно слушать, ну что за мазохизм, себе же хуже делаешь!

Я выключаю телефон и бросаю трубку на кухонный стол:

— Хуже, чем есть, уже не будет. Ань, ты себе не представляешь...

Сомова роется в стенном шкафу в прихожей, вытаскивает оттуда какие-то шмотки на вешалках и тащит к себе в комнату. По пути спрашивает:

— Чего, я себе не представляю?

— Ты не представляешь, чего я сделаю, когда найду эту тварь Карину.

Махнув рукой, она отправляется к себе.

— Я возьмусь одной рукой за ее бошку, а второй рукой возьмусь ей за глотку. Медленно буду поворачивать, и слушать, как она орет!

Анька видимо переодевается, собираясь на радио, и ее голос из комнаты звучит глухо:

— Гоша, прекрати. Ну, я же знаю, что ты даже мухи не обидишь.

Я выбираю на полке самую большую бутыль с вискарем и прижимаю ее к себе:

— Ошибаешься Анюта. Что касается Карины, тут передо мной любой зеленый берет, шляпу снимет. Сука, просто сука какая-то!

— Тоже мне, киллер.

— Ань, ты меня не знаешь!

Вот она, перед глазами, ненавистная глотка и башка. Откручиваю крышку у бутылки и булькаю себе полстакана. Сомова возвращается:

— Да, я то, тебя, очень хорошо знаю!

— Нет, ты знаешь Гошу. А Марго ты не знаешь, Марго даже я не знаю.

Отставив бутыль прочь, поднимаю вверх скрюченные в ненависти пальцы:

— Ну, я этой ведьме все волосины по одной повыдергаю!

Анька вдруг замирает:

— Стой, что ты сейчас сказал? Ты сказал слово «ведьма»!

— И это я еще мягко сказал.

— Сто пудов, ну сто пудов!

— Да что, сто пудов то?

— Да сто пудов она это сделала не одна.

— Как не одна, а с кем?

— Ну, я не знаю, ну эти все ведьмы там, колдуньи.

Я отмахиваюсь:

— Да это ересь, ересь. Сказки для журналистов.

— Сказки? Эти вот твои сиськи, тоже сказки?

Сиськи? Сиськи, увы, нет. Сую руки в карманы халата:

— Слушай Ань, это же не просто приворожить любимого. Если бы кто-то умел это делать, то бы уже знали бы об этом. Хоть, кто-нибудь.

— Вот я об этом и говорю!

— Ну и где мы будем искать этого кого-нибудь?

— Мы не будем искать кого-нибудь, мы будем искать конкретно. Ведьму там или колдунью, или как они там называются.

Я скептически качаю головой:

— Где мы ее будем искать?

— Я не знаю, где. Но пара мыслишек у меня уже есть.

— Это все тухлятина. Тухлое занятие.

Допиваю вискарь из стакана. Но Аньку не собьешь:

— Да… Тухлое занятие — вот так бухать каждый день и сидеть, со своими сказочными сиськами!

Она срывается и опять убегает к себе в комнату. Сказочные? Я поджимаю губы и пожимаю плечами — дались они ей. Или завидует?

* * *

Спустя два часа я сижу на кухне на полу, по-турецки. Полы халата далеко разъехались, открывая обзору ноги в носках и домашних тапках... Вообще-то, ничего так ноги, грех жаловаться. Гоша бы в такой позе долго точно бы не просидел… Сижу в обнимку с нашей собаченцией, и базарю ей про тяжкую бабскую жизнь:

— Слушай, Фиона. Ты даже не представляешь, какой это напряг быть бабой. Особенно, если ты мужик. Вот представь себе, что ты стала кобелем.

Глажу псину по голове.

— Хотя нет, какая разница, ему лишь бы пожрать, да поспать….

На улице уже смеркается. От грустных мыслей отвлекает Анькин звонок.

— Алле.

— Гоша, смени тон, есть хорошие новости.

— Ну?

— В общем, я была в квартире этой Карины.

Я чуть не подскакиваю на месте, хоть и сидя:

— Что, ты нашла ее?

— Гош, не кричи в трубку, у меня перепонка сейчас лопнет. Никого я не нашла. Я была в той, старой квартире, с которой она уже съехала.

Ну, вот так всегда.

— И что?

— Гоща, она к кому-то реально обращалась, то ли к знахарке, то ли к какому-то экстрасенсу.

— Откуда ты знаешь?

— Я нашла обрывок визитки, тут какие-то каббалистические знаки, в общем, понятно, откуда ноги растут.

Я сразу оживаю:

— И что, там есть адрес?

— Нет.

— А что? Телефон?

— Нет, я же говорю обрывок, здесь только три цифры.

Опять облом.

— Тьфу, зашибись! Ань три цифры это десять тысяч номеров. А вместе с мобильными, мне вообще страшно подумать. Короче Ань, считай, что мы ничего не нашли.

— Это ты ничего не нашел. А у меня есть три цифры.

— Ань, я же тебе говорю…

— Это я тебе говорю. Слушай меня сюда, господин паникер, у меня есть три цифры и радио. Не так уж и мало!

Мне бы твой оптимизм… Кряхтя поднимаюсь с пола. Ну и что делать, куда податься? Без Аньки заново одеться и вывести себя в люди я не решаюсь. Меняю халат на спортивный костюм, достаю ноут и включаю его. Пока загружается, заваливаюсь кверху попой на диван в гостиной и, пригорюнившись, подложив руку под голову, опять жалуюсь Фионе за жизнь. Сегодня она мой самый душевный слушатель:

— Дожили, да? На улицу не выйти. И что мне теперь прикажешь делать? Целый день сидеть в интернете? И по порно сайтам лазить?

Фиона отмалчивается, зато срабатывает звуковой сигнал на ноутбуке. Смотрю на экран. Оппа-на! Пришел вызов Гоше — приглашение от Зимы пообщаться в чате. Я принимаю сидячее положение и подсаживаюсь поближе. Быстро стучу по клавиатуре:

«Привет Зима».

«Привет, эмигрант. Я думал, ты там уже крякнул».

«Не дождешься. Как вы там?»

«Твоими молитвами. Как отец?»

«Тьфу-тьфу-тьфу, надеюсь, что скоро выпишут из больницы».

«Так мы тебя скоро увидим?»

«Естественно. Снимай девочек! Как дела в издательстве?»

«А что, тебе твоя сестренка не рассказывает?»

«Я давно с Марго не общался. Наверно у нее там дел выше чердака».

«Дел то у нее немного, а вот проблем…».

«Не понял».

«Извини, но у твоей сестры не все получается».

Я бормочу:

— Вот, урод.

«Марго — классный спец. А нюансы бывают у всех! Помог бы».

«Чем помогать, там проще самому все сделать!»

«В смысле?»

«Гош, вот ты — спец, это да. А сестричка твоя, извини, не тянет. Может, пока тебя нет, я порулю?».

Не могу удержаться:

— Ах, ты засранец!

А он продолжает мне выстукивать:

«А? Ты бы перетер с Наумычем, а то завалим номер — ты же первый потом с меня спросишь!».

— Ну, жучила навозная.

Беру мобильник и набираю номер этого говнюка. Отзывается быстро:

— Да, Марго.

— Алло, Антон, я тебя не сильно отвлекаю там?

— Да нет, я валяюсь.

Прижимая телефон плечом к уху, параллельно выстукиваю в чате:

«Марго в этой жизни еще ничего не завалила. Поверь, она умеет рулить».

Одновременно продолжаю говорить:

— Скажи-ка мне, а ты сделал то, о чем я тебя просила?

— Естественно, движемся в заданном направлении.

— Слушай Антон, я тут подумала, давай-ка завтра, соберемся пораньше, часиков в девять.

Просто нужно обсудить кучу нюансов.

Получаю в чате его ответ:

«И все-таки женщина за рулем — это стремно».

По телефону он тоже пытается дергаться:

— В девять? Ты что, все же завоют!

— Пусть почитают свои контракты. Выть там не предусмотрено. Все, до завтра.

Даю отбой в трубку. Откладываю в сторону мобильник, потом выстукиваю:

«Есть женщины, которые выиграли гонку «Париж-Дакар». Марго одна из них!»

— Павлюченко проходит по левому флангу, удар — гол!

Выхожу из чата и закрываю крышку ноута.

Остаток дня проходит без происшествий, у телевизора, в ожидании Аньки и ее новостей. Увы, она возвращается поздно, усталая и порадовать ничем не может. И к тому же сразу отправляется спать — ей завтра чуть ли не к шести, в утреннюю смену.

Утром я решил не ездить на работу, а удивить народ «новыми подходами». Пусть чувствуют, что "старший брат" за ними следит постоянно. Я собираюсь провести виртуальную летучку, видеоконференцию. Но выглядеть нужно все равно прилично, по крайней мере, в видимой на экране части, поэтому надеваю блузку и какую-то безрукавку, найденную у Аньки в шкафу. Снизу остаюсь в футбольных синих труселях, но это по барабану — все равно никто их не увидит. Подключаюсь, изображения еще нет, но звук уже пошел — слышу голос Мокрицкой:

— Пора сваливать отсюда — кина не будет.

Вот и изображение.

— Кино будет Эльвира Сергеевна, присядьте, пожалуйста.

Все головы поворачиваются в сторону монитора в зале заседаний, с которого я на них сейчас и взираю. Антон делает постное лицо и кланяется:

— Здрасьте.

— Доброе утро, коллеги.

Я слышу Эльвирино ворчание:

— Нормально. Я так понимаю, мы теперь на работу вообще ходить не будем.

Зимовский тоже бухтит:

— Может, у бедной девочки ножки болят.

— Я смотрю вроде все в сборе?

Калугин подходит поближе:

— Марго, классно выглядишь!

Пустячок, а приятно:

— Спасибо, Андрей.

Зимовский опять бухтит, вот неугомонный:

— По крайней мере, лучше, чем вчера.

Они с Эльвирой переглядываются и ржут. Стараюсь не обращать внимания на эти подколки.

— Давайте перейдем к делу. У вас были почти сутки, чтобы подумать над новой темой номера.

Вижу, как в зал входит Егоров. Я его заранее не предупредил и, видимо, его привлек неожиданный трудовой порыв, заставивший всех с утречка собраться.

— Доброе утро. Что делаем? Телевизор смотрим? Новости?

Замечает меня на экране и радуется как ребенок:

— Марго!

Улыбаюсь ему широко, до самых ушей:

— Доброе утро, Борис Наумыч!

— Вот это — пять баллов. Что называется ноу-хау. Браво, Марго!

Вижу и слышу, как Мокрицкая наклоняется к Зимовскому и тихо приговаривает:

— Еще телевизор поцелуй.

Егоров оборачивается в ее сторону:

— Ты чего сейчас сказала?

Эльвира пугается и тычет пальцем в Антона:

— А я ему!

— А-а-а…

Я продолжаю летучку:

— Ну что ж, начнем, пожалуй. Я бы хотела устроить мозговой штурм на тему нового выпуска, «Женщины-ведьмы». Давайте, может прямо сейчас, on-line, побросаем минут пятнадцать.

Егоров усаживается прямо перед экраном и это немного отвлекает. Тем не менее, продолжаю:

— Как вы думаете, что ими движет, или как ими становятся?

Эльвира сегодня в ударе, так и хочется стукнуть в ответ чем-нибудь тяжеленьким. Она опять выступает не по делу:

— Ну, например, если их ставят на высокую должность…

Заметив мое внимание, она тут же тычет рукой в Зимовского:

— А я ему!

— Эльвира Сергеевна, по громче, пожалуйста, вас очень плохо слышно.

— А… я это…, я тут пошуршала по интернету и…. накопала пару статеек по поводу того, как женщины привораживают мужчин.

— Ну, и какие сейчас тенденции?

— Торо…э-э-э…, гадания…, эти… зелья приворотные. Ну, такой белиберды страниц девять, могу переслать.

— Оставь себе. Еще, какие мысли? Валентин?

Он вскакивает с кресла и подходит совсем близко к экрану:

— А.. у меня в подъезде одна бабка живет, на первом этаже…. Говорят, что она ясновидящая. Могу взять интервью.

Пока все мимо. Грызу кончик ручки, но ухватиться мыслью не за что.

— Да, давайте ее еще на обложку шлепнем.

Наумыч тут же машет рукой, отгоняя Кривошеина, а Эльвира, отвернувшись, прыскает в свой кулачок.

— Антон Владимирович, у вас что?

— Как-то знаете, Марго, бог миловал. Я с ведьмами не сталкивался до последнего времени.

— Понятно. Галина?

Любимова спешит выйти на передний план. Она встает перед монитором и поворачивается ко мне спиной. Не слишком эстетичное зрелище.

— Я подумала, что женщины, они колдуют же не только по поводу мужчин, но и по поводу женщин. Ну, там убрать соперницу, например.

Разворачивается в мою сторону и выпаливает:

— Мистика!

Ну, не знаю, не вдохновляет. Но пинать еще и ее не хочется:

— В принципе интересный момент, ты пометь. Что-нибудь еще?

Опять слышу тихое бухтение. Сначала Эльвирино, которая бормочет, шевеля своими тощими ластами вверх-вниз:

— Что-то я не поняла — это она дергается или камера дергается?

Потом Валик:

— Похоже она. У нее кажется там электрический стул.

И, наконец, главный упырь:

— Твои слова да богу в уши. Я бы, не задумываясь, рубильник нажал бы.

Пытаюсь улучшить настройки в программе. Может и правда изображение плавает? Нет, это потом, нужно закругляться:

— В общем, так господа. Я не прошу от вас ничего сверхъестественного. Я прошу только одного, ради чего вас сюда взяли на работу — результата. У меня все.

Зимовский встает:

— Ну, что ж, пойдемте давать результат. Работать!

Наумыч тоже поднимается, он то, как раз, всем доволен:

— Марго! Спасибо! Вот, молодец.

Я довольно смеюсь — результат сегодняшнего «ноу-хау» меня тоже вполне устраивает. Егоров уходит вместе со всеми, зато Калугин остается и, кажется, хочет чего-то сказать. Он близко наклоняется к экрану:

— Марго! Марго! Я тебе вчера весь день звонил.

Так уж и целый день? Загибаешь… Странно, что я никаких звонков не слышал. Вечером — да, зарядка кончилась и мобильник отрубился, но днем — то Анька мне звонила, да и сам я Зимовскому. Все работало.

— Андрюх, ты не переживай, я пиджак тебе верну.

Он перебегает на другую сторону экрана:

— Да дело не в пиджаке.

— А в чем?

— Ну, как тебе сказать. Мне самому вся эта история неприятна и, честно говоря, такого детского сада я от них не ожидал.

А, так он об этом…

— Андрюх, расслабься. То, что было, то было. Спасибо тебе за поддержку, но…

В это время мой Nokia начинает трезвонить — это Сомова.

— Извини.

Я встаю из-за стола, забыв про синие труселя, и отхожу от компьютера в сторону:

— Да, Ань.

— Гоша, мне кажется, что я вычислила ее.

Я чуть не подпрыгиваю от возбуждения:

— Не может быть!

Радуюсь и скачу за диваном, аки горный козел, вернее как коза. Надеюсь, Калуга будет не слишком шокирован.

— Учись, пока я жива…. Это очень странная тетя, очень серьезная и очень дорого берет. Поговаривают даже, что на нее какие-то уголовные дела заводили. Ну, а потом закрывали, за отсутствием состава преступления. Ну, в общем…. Ты слышишь меня?

— Ань, я сейчас в черта лысого готов поверить. Я гадом буду, если всех не обойду. У тебя есть ее адрес?

— Если бы у меня не было адреса, я тебе бы и не звонила. Можем поехать прямо сейчас.

В радостных эмоциях воздеваю руки кверху:

— Анечка родная, я тебя люблю, я тебя обожаю! Я тебя боготворю!

— Давай, я через двадцать минут буду.

Счастью моему нет предела, и это выплескивается в целую бурю эмоций.

— Yes, yes, yes!

Калугин на мониторе начинает мне подавать знаки:

— Марго! Марго!

Бегу к ноуту и усаживаюсь перед ним опять. Андрей вопросительно смотрит на меня.

— У тебя что-то случилось?

Мой голос звенит от радости. Растрепавшиеся от прыжков волосы лезут в лицо, и я их откидываю рукой назад:

— Да нет, все нормально, это подруга позвонила. Десять лет не виделись.

— А-а-а…. Ясно. Слушай, я все-таки хотел сказать.

Отмахиваюсь. Ерунда это все, по сравнению с мировой революцией.

— Да забудь ты, про вчерашнее, господи. Считай, что ничего не было.

— Подожди, как это не было?

— Так, стоп — машина! Калуга, все свои соображения скажешь Гоше.

— Почему Гоше?

Наклоняюсь к ноутбуку:

— Потому что я в редакции, больше не появлюсь!

— Как.. Как это, не появишься?

Походу он не так счастлив, как я, от этого известия.

— Вот, так! Больше ты меня не увидишь. Андрюх, спасибо тебе за поддержку, ты реально классный мужик, я Гоше все передам. Пока!

Выключаю передачу изображения, и у них там экран гаснет. Но на прием мой ноут, по-прежнему, настроен. Вижу и слышу:

— Марго подож….

Нет, Андрюха, померла, так померла. Провожаю его взглядом и собираюсь совсем отключиться, когда раздаются приближающиеся голоса Эльвиры и Зимовского, вот и они.

— Что ты мне хотела сказать?

— Антон, у меня какое-то странное предчувствие.

— По поводу?

— Мне кажется, что Марго знает о нас гораздо больше, чем мы думаем.

Я прекрасно вижу этих гавриков через web-камеру.

— С чего ты взяла?

— А не знаю! Вот подкоркой чувствую.

— Эльвирочка, ты просто устала. Вот, увидишь — еще неделя и мы ее дожмем. Ну, малышка, ну, расслабься.

— Не надо.

Они начинают целоваться прямо перед экраном, а Антон даже чего-то там у нее щупает.

— Массаж.

— Ну, не надо.

Я включаю передачу изображения, пусть они меня тоже видят.

— Я не помешала?

Оба мгновенно поворачиваются к экрану.

— Я прошу прощения, что отрываю. Эльвира Сергеевна, вы не могли бы оставить нас наедине с Антоном Владимировичем.

Мокрицкая фыркает:

— Ой, да, пожалуйста. Господи!

И быстренько сматывается. Антон почти носом утыкается в экран:

— Слушаю вас.

— Мне очень жаль Антон!

— Это вы о чем?

— Мне очень жаль Антон, что я в тебе ошиблась. Я думала, мы с тобой в одной упряжке. Даже в какой-то момент тебе поверила. А ты, оказывается, всю жизнь мечтал на санки залезть.

— Маргарита Александровна, я не понимаю ваших аллегорий.

— Все ты понимаешь, Зимовский. Просто я уверена — Гоша тебя до конца так и не знал.

— Не тебе судить, чего Гоша знал, а чего он не знал!

— Ошибаешься. Мой брат будет неприятно удивлен, когда узнает, какой ты гнилой человек.

— Слушай, ты. Я не знаю, что вы там с Гошей замутили. Но я фибрами чувствую, что ты, на хрен, никакая не сестра.

— Вы забываетесь Зимовский, вы со своим начальником разговариваете.

— Начальник ты для меня вот здесь на работе. А ты сейчас хрен знает где.

Смеюсь. Это его бесит:

— Чего ты скалишься?

— Боже мой, бедный Гоша.

— Чего, он бедный?

— Ему еще твою рожу лицезреть. Хотя знаешь, в свете последних событий, он тебя может и уволить.

— Слышь, ты, ребро Адама. Мои отношения с Игорем, это мои отношения. И не тебе с твоими куриными мозгами сюда лезть. Поняла?

В квартиру входит Аня и кричит мне от двери:

— Гоша, я не поняла, ты что, до сих пор не одет?

Я тороплюсь завершить разговор:

— Не переживай Зимовский, больше ты меня не увидишь.

— Что значит, не увижу?

— То и значит. А вот с Гошей у тебя будет серьезный разговор, готовься.

— Только не надо меня пугать. Я тебя не боюсь.

— А меня не надо бояться. Чего не могу сказать об Игоре.

Выключаю компьютер, извини, Антоха, дела. И бегу в спальню за брюками, раз-два вот и все переодевание.

* * *

Через час мы с Анькой почти у цели. Заходим в арку дома, и идем мимо какой-то помойки. Сомова ежится:

— Да, живописные места. Прямо Гарлем отдыхает.

— Так, стоп — машина. Это где-то здесь.

Оглядываюсь, Маросейка,13. .. Анюта соглашается:

— Ф-ф-ф…Вообще да, вроде.

Мимо нас проходят бритоголовые мальчиши, бандитского вида. Бормочу:

— Интересный контингент.

— Да, ничего себе пассажиры. Ну, пошли.

Наконец подходим к подъезду. Я смотрю на номер:

— Точно здесь.

— Ну и ну. Могла бы себе поприличней хибарку наколдовать.

Дверь открывается, и я тороплю подругу:

— Давай, go, go…

Заходим в подъезд и поднимаемся в нужную квартиру. Дверь не заперта, и Анька смело шагает внутрь, я за ней. Здесь столько старого барахла, что приходится пробираться словно разведчикам. У меня вдруг начинает трезвонить мобильник, и я лезу за ним в сумку — как же не вовремя, черт!

Это трезвонит Калугин, и я торопливо отвечаю, хотя и приглушив голос:

— Алле.

— Ну, наконец-то. Марго, ты куда пропала?

— Калуга, чего ты хотел?

— Я вообще хотел узнать, как у тебя дела, и последний наш разговор, мне совершенно не понравился. Что значит, я тебя больше не увижу?

Мне некогда с ним разводить антимонии:

— Андрей, спасибо тебе большое, что ты для меня делал. Я тебе очень благодарна.

— Подожди. У меня сейчас полное ощущение, что ты со мной прощаешься?!

— Да, я прощаюсь, все, пока!

— Подожди, подожди…, я только хотел сказать, что мы нашли модель…. Это — Даша Морозова!

Захлопываю крышку телефона. Что ж, нашел — молодец, получишь от Игорька шоколадную медаль... Но, потом…

Мы уже в самом центре ведьминского логова. Протискиваемся среди древней рухляди, я больно стукаюсь локтем об очередной антиквариат и морщусь... Вот и бабка. Она сидит за столом и стонет, прикрыв голову рукой:

— Кто здесь?

Анюта боязливо начинает:

— Извините, можно к вам? Простите, вам плохо? Может скорую вызвать?

Скрипучий голос вызывает дрожь:

— Что вы хотели?

Стою с открытым ртом, не в силах сказать ни слова. Наконец Сомова выдавливает из себя:

— А…а…мы ищем женщину-экстрасенса, которая…

Меня вдруг прорывает, не выдерживаю реверансов, и, трясясь и сбивая дыхание от нервного напряжения, влезаю:

— Которая может… превращать одно в другое!

Походу она нас не слышит и продолжает скрипеть:

— Что вы хотите?

Анька вертит в руках, а потом сует ей обрывок визитки:

— Вот смотрите, вот визитка — это ваше? Взгляните, пожалуйста.

— А-а-а.

Бабка воет и сжимает себе голову. Совершенно непонятно — узнала или нет. Я пытаюсь ей растолковать:

— К вам не обращалась девушка, по имени Карина? Ну, типа, ее бросил парень… И она могла попросить вас, чтобы вы превратили его в нее…

Бред какой-то получается. Смотрю на бабку, которая совершенно безучастна к нашим разговорам. Разочарованно встряхиваю руками и шепчу Аньке со слезой в голосе:

— Блин, по-моему, она глухая.

— Да она не глухая, просто ей плохо, ты что, не видишь что ли?

Она кивает на стол заваленный склянками:

— Вон лекарство.

Я уже полон пессимизма.

— По-моему, это не она вообще!

— Но она узнала визитку! Ты что, я видела!

Неожиданно обращаю внимание на противоположную стену, всю увешанную фотографиями. Я вижу Гошу! Голого Гошу. Кидаюсь туда:

— Подожди, подожди, вот, вот.

Тычу пальцем в пришпиленную фотографию:

— Вот это я, посмотрите.

Отрываю ее от стены и тащу прямо старой ведьме под нос:

— Вот, посмотрите, пожалуйста. Вот, это я. Это я!

Чуть не плачу.

— Это был я, пока вы не сделали со мной вот это.

Тычу себя кулаком в грудь, и бабка вдруг оживает, ее лицо разглаживается, она трогает меня за щеку.

— А-а-а…. Хорошая девочка получилась.

Ну, слава богу! Достучались. Киваю:

— Получилась.

Бабка воздевает руки вверх и орет:

— Получилась! Получилась!

Я бросаюсь на колени перед ней. Как же удачно, что я сегодня в брюках.

— Пожалуйста, пожалуйста. Я вас умоляю, пожалуйста!

Беру ее руку в свои и прижимаю к себе:

— Прошу вас! Сделайте! Я вам все, что хотите... Бабуль, давай, роди меня обратно! Я тебе все что хочешь... Умоляю, помогите мне, помогите! Помогите мне, пожалуйста. Умоляю!

Ведьма обхватывает своими жесткими руками мое лицо, и я закрываю глаза.

— Хорошо. Повторяй за мной….

Она отпускает меня и откидывается на спинку стула:

— Ветры…

Повторяю:

— Ветры.

— Земля…

— Земля.

Она вдруг перестает скрипеть и начинает хрипеть:

— Ы-ы-ы.. услышь меня-я-я …а-а-а.

И замолкает. Ее руки отпускают меня и безвольно падают. Я боюсь открыть глаза. Получилось или нет? Зову Сомову на помощь:

— Ань.

— Что? Похоже, умерла.

Я тут же открываю глаза, оборачиваясь:

— Я не умерла!

— Да не ты, старуха умерла. Посмотри.

Я поворачиваюсь к бабке и натыкаюсь на ее мертвый взгляд.

— Что уже? Как?

Анька начинает суетиться:

— Может, пойдем отсюда, а?

Я в полной растерянности. Как же так? Может быть, она притворяется? Может ей нужно искусственное дыхание, массаж сердца? С отчаянием смотрю на бабку.

— Подожди!

Но Сомова неумолима:

— Пойдем, пойдем, валим. Гоша, пойдем!

Она тянет меня за руку, заставляя встать.

— Подожди, Ань!

— Пошли я тебе говорю, валим. Валим!

И мы уходим…

На улице, покинув подъезд, пришибленно плетусь вслед за Анькой, разговаривающей с мобильником:

— Я не знаю, сколько ей лет. Пожилая… Как в арку въедете, направо… третий этаж… Там квартира открыта.

* * *

Спустя десять минут я в полном психическом ауте гоню свое авто по московским улицам.

— Капец! Это — полный капец! Это вообще красная строка… Бли-и-ин! Ну, почему она не могла завтра кони двинуть?! Ну, почему именно сегодня, господи?!

— Гоша, успокойся, а? Ты за рулем едешь, или ты еще хочешь пару покойников?

Напоминание о покойниках заставляют меня отвлечься от причитаний:

— Слушай, а это ничего, что мы оттуда дернули-то? Ее, по-моему, кто-то до нас плотно прессанул.

— Вот именно, что до... Хорошо еще, что скорую помощь вызвали. Или ты хотел с ментами пообщаться?

Анька продолжает генерировать:

— Вообще-то у тебя документов нет. Ты вообще инопланетянин! Тебя вообще нет, понимаешь?

— Супер! После таких слов хочется повеситься, вообще.

Замечаю отмашки, которые делает ДПСник, приткнувшийся на обочине за светофором. Капец, ну, вот чего она ко мне со своими инопланетянами полезла? Торможу:

— Зашибись! Принесла нелегкая. Только вспомни, черт! И чего теперь делать?

— Сиди, я сама с ними поговорю.

Отстегиваю ремень и оглядываюсь на Аньку:

— Я сам, поговорю.

Вылезаю из машины и подхожу к гаишнику. Он строг до безобразия.

— Барышня вы что — красный цвет от зеленого отличить не можете?

Он кивает на светофор, и я заискивающе улыбаюсь:

— Там был мигающий желтый.

— Документы, говорю.

— Одну секунду.

Кладу руки на грудь, на карманы безрукавки, и щупаю…. Блин, лезут тут под руку… Не щупаю, а сам себя лапаю:

— Гкхм

Начинаю хлопать по карманам. Вот было бы здорово, если бы документы вдруг нашлись. И именно на Маргариту Реброву. Но чудес не бывает:

— Черт, ведь были же где-то. Товарищ лейтенант…

— Что, товарищ лейтенант. Для вас по всем каналам объясняли — с 1 января проезд на красный свет — лишение прав сразу!

Тереблю себя за волосы и обреченно вздыхаю — все равно не найду, так чего тянуть?

— Походу я их дома забыла.

Он чуть фуражку не роняет от возмущения:

— Мадам, вы что, рехнулись! На красный, да без документов. Это КПЗ.

Засовываю руки в карманы и пытаюсь отшутиться:

— Лейтенант, ну что ты такой злой, жена доступ к телу перекрыла?

— Чего? Что ты сказала?

Съюморить не удалось. Похоже, он обиделся.

— Да не кипятись, это я по-доброму. У меня самой муж — мент, Воропаев, может, слышал?

— Не знаю никакого Воропаева.

— Майор Воропаев из РУОПа.

Врать, так врать.

— Ну, сейчас на Вернадского была перестрелка, брали какого-то авторитета. Я ему звоню, а он трубку не берет. Мы с подругой быстро за руль. Права остались в другой сумке. Ну, пожалуйста, что ты не человек, что ли?

Очень жалостливая история. Я бы отпустил. За артистизм…. Ура-а! Он машет рукой и отворачивается, а я спешу назад к своей машине. Анька удивленно на меня взирает:

— Ну, что?

Я сажусь за руль, вытираю тыльной стороной руки глаз и мы отъезжаем:

— Отпустил.

— Ни фига себе! А что ты ему сказал?

— Сиськи показал!

Провожу рукой по щеке, смахивая влагу. Анька ржет:

— Да, ну? Чего, правда?

— Сейчас, раскатал губу. Просто товарищ сентиментальный попался.

Вытираю слезинку с другой стороны щеки. Это дает Сомовой лишний раз меня поддеть:

— Ты чего плакал, что ли?

— Да у вас, баб, слезы прямо льются по любому поводу. Капец какой-то.

Сам себе удивляюсь.

* * *

Ближе к вечеру, опять собираюсь в редакцию. Пока Анька меня заново причесывает и подкрашивает, интересуюсь:

— Слушай, а можно их как-нибудь состричь?

— Кого?

— Да волосы эти. Лезут без конца в лицо, мешаются, щекотят.

— Ну, в принципе могу тебя записать к своему мастеру.

— К мастеру?

— Ну да, а ты как думал? Машинкой под ноль и пусть отрастают? За короткой прической тоже следить надо, причем регулярно. Так что, записать?

Представил, как сижу в очереди в парикмахерской среди баб…, с этой с их кастрюлей на башке, как в кино… Чего-то мне как-то расхотелось…. Не такие уж они и длинные.

— Слушай, давай потом. И так хватает заморочек.

— Ладно, потом…. ну, а пока, сделаем тебе хвост.

Легкий светлый пиджак, поверх… э-э-э… в общем Сомик назвала эту темно-серую майку топиком, ну и, конечно, брюки, завершают мою подготовку, и я отправляюсь в путь.

Еще в холле слышу вопль Наумыча из зала заседаний:

— Вы хотите сказать, что Марго сбежала, что ли?

Слышится голос его дочурки:

— Ну, а что еще, пап?

Похоже, ряды контры пополнились. То-то она все крутилась возле Зимовского с Мокрицкой.

— Всем салют! Я тут мимо проходила, услышала, что кто-то куда-то сбежал.

Егоров ехидно-напряженным голосом интересуется:

— Скажите мне, пожалуйста, вы что увольняетесь?

— Кто сказал?

Наумыч переводит взгляд на Калугина. Вот откуда, значит, ветер дует. Андрей, глядя на меня, недоуменно бормочет:

— Ну, подожди. Ты мне вчера сама сказала.

Вчера?

— Что сказала?

— Ну, по телефону.

— По телефону?

Я с ним вчера по телефону вообще не разговаривала. Видимо почувствовав, что поддержки от меня в этом вопросе у него не будет (вот молодец, хороший мальчик), он поворачивается к Егорову:

— А, ага, м-м-м… Борис Наумыч, ради бога, простите меня, пожалуйста. Это я что-то напутал…, Гляжу с ехидцей на Егорова и его дочкурку. Инцидент исчерпан? Наумыч отмахивается от Калугина:

— Так, все!

И снова переключается на меня.

— Маргарита Александровна, объясните, пожалуйста, что происходит в моей редакции!?

Да, ради бога… Как два пальца, против ветра.

— Объясняю. В вашей редакции кипит работа над очередным номером. Коллективу поставлена четкая задача повысить интерес к нашему изданию.

Не торопясь подхожу к главному марксисту — ленинисту и решительно ставлю восклицательный знак.

— Главный редактор наметил вектор, коллектив трудится!

Поджав губу, недоуменно развожу руками:

— Какие проблемы?

Наташа неожиданно подает голос:

— А есть проблема. С моделью на обложке!

Если бы только с моделью. По большому счету у нас вообще ни хрена нет — ни начинки, ни фоток к ней, ни центральной статьи. Но показывать этого ни в коем случае нельзя и я делаю удивленное лицо:

— Андрей, я не поняла, ты же сказал, что нашел модель?

Вот про это точно разговор по телефону был. За Андрея объясняется Любимова:

— Да, но она сбежала.

— И что, теперь траурные венки заказывать? В этом городе, что мало моделей?

Мелкая Егорова опять начинает тявкать:

— Мало моделей желающих сняться в образе кикиморы. Мне кажется, что эта цифра стремиться к нулю.

Вот, курица! Ну, держись, теперь.

— А мне кажется, что к нулю стремится чья-то инициативность и желание работать….

Младшая Егорова сразу вянет, и я поворачиваюсь к Калуге:

— Андрей, в общем, мне все равно — найдешь ты эту модель или возьмешь новую, но через час снимки должны лежать у меня на столе.

Калугин кивает и выходит из зала.

— Галь, от тебя жду сообщений по поводу интерьера. Хотя нет, интерьером у нас займется Наталья. А ты, Галочка, положи мне на стол через час обещанную статью.

Она шлепает губами — видимо хочет сообщить, что ничего конкретного не обещала. Сам знаю. Так ничего и не сказав, она уходит. Разобравшись с сотрудниками, наступаю на Егорова:

— Борис Наумович у вас ко мне есть какие-нибудь вопросы?

Впечатленный моим решительным контрнаступлением, он лишь виновато бормочет.

— Да нет, в принципе.

— Ну, тогда я пойду работать, если не возражаете.

Бросаю последний взгляд на Наталью, и, ткнув в нее пальцем, резюмирую:

— Кстати, другим рекомендую сделать то же самое.

Егорова растерянно следит за моим пальцем… Какой же я молодец — построил всех! Направляюсь к себе в кабинет, но по дороге меня догоняет Андрей:

— Марго, Марго! Подожди.

Приглаживаю волосы на одну сторону, на плечо, и кошусь на него:

— Ну?

— Что происходит?

— Что?

— Подожди, ты сама мне сказала, что в издательстве я тебя больше не увижу. Что я тебя вообще не увижу никогда!

Он стоит в полном недоумении, разведя руки в стороны.

— Ну, и ты разочарован?

— Причем тут разочарован. Просто пытаюсь понять. Это что было? Ну, ты же говорила!

Вздыхаю. Ну, сказал и сказал. Тебе то, собственно, какое дело, не пойму?

— Что говорила?

— Ну, как… по телевизору и…

Так по телефону или телевизору? Вчера или сегодня? Что-то он совсем запутался. Вздыхаю:

— По телевизору.... Слушай, Калуга, ты поменьше смотри телевизор. Там вечно всякую ерунду показывают.

— Хорошо, а Гоша?

— Что, Гоша?

— Ты сказала, что появится Гоша и все объяснит.

Останавливаемся возле кабинета. Вот пристал. Когда появится, тогда и объяснит, чего тут не понятного-то.

— Послушай, Калуга, как только появится Гоша он первое, что сделает, это ткнет пальцем в обложку. У тебя там — вот такая дыра.

Как хороший рыбак раздвигаю руки по шире, демонстрируя размеры катастрофы. И заканчиваю:

— Так что, мы может, как-то закончим ППР и будем работать?

Тем более, что остановка на планово предупредительный ремонт затянулась уже на полдня. Калугин пожимает плечами:

— Я бы рад.

— А что?

— Мы с Пашей обзвонили уже с полсотни агентств.

— И?

— Никаких результатов, все отказываются.

— Ну, обзвоните еще полсотни.

— Марго, давай реально смотреть на вещи. Ты время видела? Где я тебе сейчас, модель найду. Если только какую-нибудь реальную ведьму.

— Если мы будем стоять и лясы точить, то реально никого не найдем. Давай вперед на баррикады!

Мимо нас шествует к лифту вся Антохина гопкомпания. Совсем обнаглели, а работать?

— Подождите, я что-то не поняла, что это у нас за процессия. Вы куда лыжи-то навострили?

Эльвира хихикает:

— Как это, куда. Вообще-то, уже финиш, у меня через 40 минут солярий.

Обхожу вокруг Андрея и грозно надвигаюсь на веселую шайку-лейку:

— Да? Финиш будет тогда, когда нас всех вместе выкинут из издательства. А чтобы этого не произошло, сегодня все работают до упора. Всем ясно?

Валик начинает вяло сопротивляться:

— Послушай, Марго, вообще-то, меня ждут.

Ну, с этим справиться на раз-два.

— Я знаю, кто тебя ждет — пиво, телевизор, диван…. Что еще?

Мокрицкая тоже все никак не угомонится:

— Послушай, Марго, я не могу отменить солярий!

— Хорошо, я позвоню им сама…. Что стоите, смотрите — вперед. Все на телефон и дружно ищем модель.

С тылу на передний план выдвигается Зимовский и начинает нарезать круги вокруг меня. Тоже мне предводитель гламурного дворянства.

— Весело. Значит, кое-кто два дня балду гонял, а мы теперь за полчаса должны все сделать? Так что ли?

Сложив руки на груди, в ответ ухмыляюсь.

— Я вижу, задача понята правильно. В дополнительных разъяснениях никто не нуждается.

— Ты…

Последнее внятное слово остается за мной, я разворачиваюсь и ухожу к себе.

* * *

Ближайшие полчаса уходят на то, чтобы разобраться во всем том текстовом и фото мусоре, что мне натащили на стол и накидали на мыло наши сотрудники в течение дня. Конечно половину из этого можно сразу в корзину, четверть еще можно вытянуть при определенных усилиях, ну а четверть и в нынешнем виде относительно съедобна. Особенно, если разбавить красивыми картинками. Только не хватает ясных акцентов и центральной статьи, естественно… И еще, надеюсь, будет что-то от Любимовой, на пару с Егоровой — младшей, не зря же я на них цыкнул. Походу придется перемалывать эту несъедобную бурду всю ночь, а то и весь завтрашний день. И выходить в субботу допиливать макет…

Неожиданно раздается стук в дверь кабинета и на пороге вырисовывается Зимовский. Он мечется взад — вперед, от двери к окну и обратно, и молчит — набирается сил, наверное. В полумраке делаю вид, что полностью в делах и его мотания, туда-сюда, меня не интересуют. Наконец его прорывает:

— Скажите мне, о талантливейшей из всех руководителей. Вы случайно не знаете, как называется человек, который совершил ошибку, но упирается как баран, до последнего?!

— А вы не знаете, как называется человек, которого не приучили с детства стучать, когда входишь в чужой кабинет?

— Понятно. Значит это неизлечимо.

— Антон Владимирович, вы пришли сказать, что нашли модель для съемки?

Он склоняется надо мной и чуть ли не брызжет слюной:

— Нет, я пришел сказать вам, что сделать это в это время не-ре-аль-но! Девушки работают по 6-8 часов подряд и в это время у них уже синяки под глазами!

— Ну и замечательно.

— Что, замечательно?

— Замечательно, говорю, синяки под глазами впишутся в концепцию нашей съемки.

Антон садится сбоку на мой стол:

— Слушай, Марго, скажи, у тебя с головой все в порядке?

— А у тебя?

— А это не ты ли, недавно, несла всякую чушь?

— А, именно?

— Что я тебя больше никогда не увижу, что я гнилой человек…

— А почему ты считаешь, что это чушь? Я своего мнения о тебе не поменяла.

— Я понял, понял…. Значит, все-таки, война, да?

Он вскакивает и снова идет к окну. Я поднимаю глаза к потолку, призывая все мое терпение.

— А ты что у нас — мирное население? Зимовский, война давным-давно идет и начал ее ты.

Антоша даже подпрыгивает от возбуждения и грозит пальцем:

— Стоп, стоп, стоп, стоп. Не-е-ет, не-е-ет, дорогуша моя, начала все ты! Это ты появилась ниоткуда. Это ты заняла место своего брата. Кресло, где должен был быть я!

Так орет, что я даже вздрагиваю.

— Иди, спроси у любого в редакции и тебе любой скажет, что это мой кабинет. Understand?

Не надо на меня голос повышать. Это только бодрит мой боевой дух. Я встаю:

— Of course, бэби. Только ты правильно сказал — это кресло моего брата. И я буду день и ночь следить, что бы такая крыса, как ты, его не испачкала!

— Слушай сюда, самоуверенная ты моя. Тебе не долго, осталось.

— Антон Владимирович, вы что, готовите покушение?

— Не пытайся казаться остроумной. Ты ведь не та, за кого себя выдаешь.

— Где-то я это уже слышала. Повторяетесь, Антон Владимирович.

— А я готов сто раз повторять! Ты — не двоюродная сестра Гоши!

Давай, давай, разоряйся. Я улыбаюсь:

— Ну, а кто я, по-твоему? Агент Моссада, или может быть МИ-6?

— Сколько влезет, ухмыляйся. Но я…, я узнаю!

— Ты узнай, узнай. Только не забывай о работе, когда будешь узнавать. Я тебе за это бабки плачу. Чего, смотришь? Иди, вкалывай, пока я тебя не уволила.

Усаживаюсь обратно в свое кресло. Антон, цыкнув зубом, направляется к двери. Иди, иди! Не могу удержаться напоследок:

— Антон и не забудь сходить к врачу. Говорят паранойя, на ранних стадиях, очень успешно лечится…

Зимовский возвращается и нависает надо мной:

— Разговор еще не окончен, бэби.

Испугал кота сосиской. Уходит, наконец, и закрывает дверь за собой.

* * *

Как только он убирается, я хватаюсь за телефонную трубку. Сделаю сам, раз все такие немощные. Нервное напряжение заставляет маршировать с телефонной трубкой вдоль окна. От этого на стенах полутемного кабинета шарахаются громадные тени, порождаемые светом настольной лампы.

— Алло, «Подиум»? Вячеслав Сергеевич?…Здравствуйте, это вас из редакции «МЖ» беспокоят.

— Да? Здравствуйте. И что нужно «Мужскому Журналу» в столь поздний час?

— Вам большой привет от Игоря Реброва… да… большой привет и маленькая просьба... Требуется модель, причем еще вчера.

— Ну… С Игорем всегда приятно работать. Попробуем что-нибудь организовать. Если получится, перезвоним.

Договорившись с одним, успокаиваюсь и сажусь в кресло, взгромождая ноги на стол. Набираю следующего:

— Виктор Иванович? Из «Мужского журнала» звонят, главный редактор. Деликатный вопрос — не одолжите на сегодняшний вечер кого-нибудь из ваших фотомоделей? Очень, очень нужно.

— Главный редактор? А что случилось с Игорем?

— Ребров? Нормально поживает. Цветет и пахнет. Только он сейчас в командировке пока…. Так как насчет моделей? Выручите?

— А как с финансовой стороной?

— Да финансовый вопрос вообще не вопрос! Никаких проблем, да….

— Хорошо, думаю, пришлем девочек.

— Ой, спасибо Виктор Иванович, буду ждать.

Вот, так! Поднимаюсь из кресла и, зажав трубку в руке, иду из кабинета бодрым шагом в народ — интересно, а что у них. Основное скопление тружеников пера и мобильных телефонов — возле столов Любимовой и Кривошеина. Здесь же крутятся Эльвира с Антоном. Можно даже похвалить — все с трубками в руках, выполняют ЦУ начальника.

— Ну как успехи?

Зимовский огорченно пожимает плечами, а Валик добавляет пессимистическую нотку:

— Пока, никак. Дозвониться никак не можем, будто вымерли все.

Ага, я могу, а вы не можете? Лентяи!

— А вы людям звоните, а не динозаврам.

— Так, поздно уже.

— Поздно будет, когда номер завалим. Давайте, давайте, работайте!

Убегаю назад в кабинет — и без этих раздолбаев куча незавершенных дел.

* * *

Когда Любимова с Егоровой присылают-таки, свое творчество, по второму кругу просматриваю весь подобранный материал и делаю окончательный отсев того, что не влезает ни в какие ворота. С остальным можно поработать и доработать, только вот в каком направлении? Центральной статьи же нет. Знаю точно одно — подход должен быть нетривиальным…. Может так — пусть еще раз народ посмотрит на то, что написано, с трех сторон — с женской, мужской и «магической». А что? Например, магия женской одежды… или мужское колдовство мужских авто… Быстро разбрасываю по отделам новые задачи по доработке креатива — если не сегодня, то завтра добьют. Весь отобранный в первом приближении черновой материал, отсылаю Калуге — пусть прикинет, что да как, может, пороется в архивах, может что доснимет.

Когда через час выглядываю в холл, то там уже никого нет, видно разбежались по домам. Значит, мои указивки и задания зависнут до утра. Никто из модельных агентств тоже так и не позвонил… Брожу из комнаты в комнату — пусто и глухо. Наконец, спускаюсь в фотостудию. Здесь полумрак и Калуга, в одиночестве перебирающий фотографии. Надо же, не ушел, работает. Вспоминаю его попытки помочь мне в борьбе с нашей контрой, и еще раз убеждаюсь — все-таки, надежный он мужик, правильный.

— Привет.

— Привет.

Сажусь в кресло напротив, кладу ногу на ногу и сверху, на колени, бросаю свернутый пиджак. Андрей косится на меня и интересуется:

— Что, все плохо?

— Что, так заметно?

— Ну, в общем-то, да.

— Просто со мной такое впервые. Чтобы вообще никто не хотел на обложку «МЖ»!

Черт, брякнул, не подумав — для Марго это вообще первый номер и все в нем впервые. Но Калуга, кажется, внимания на мою оплошность не обращает.

— Так никто и не отзвонился?

Я циркаю языком, что означает «Можешь и не спрашивать».

— Капец, причем полный! Слушай Андрюх, а у тебя совсем, совсем никого?

— Ой, я отзвонил всем, кому мог.

Мы сидим совсем близко, только глаза блестят в таинственном полумраке.

— Не обязательно модель, может девка какая есть симпотная на примете. Мы ей заплатим!

Калугин мнется, потом смотрит на меня:

— Нет… Хотя, один вариант есть.

Я тут же загораюсь и придвигаюсь поближе:

— Ну, так что за она?

— Ну, ты ее прекрасно знаешь!

Я знаю? Пытаюсь вспомнить, с кем в эти дни пересекался. Нет, не могу, заинтриговал.

— Ну, не томи, давай!

— Она красивая, зовут ее Марго, и она работает главным редактором.

Мой энтузиазм сразу сникает. Отворачиваюсь и разочарованно сплевываю:

— Тьфу, я же серьезно!

— Я тоже серьезно, это выход. Я это тебе говорю как профессионал.

Я лишь морщусь — фигня это все.

— Так, стоп — машина, все проехали.

— Да почему проехали, Марго?

— Да по качану! Потому, что я даже не собираюсь обсуждать эту ерунду.

— Ты красивая, понимаешь, красивая. У тебя очень выразительная мимика. Да у тебя харизма, в конце концов!

Красивая, как кобыла сивая. Смотрю снисходительно в его мерцающие глаза.

— Да на обложку не харизма нужна, а лицо!

— Ну, вот и будет твое лицо.

Все-таки, пытаюсь достучаться и убедить:

— Андрей, ты в своем уме, вообще. Я не модель, понимаешь?

— Да кто тебе сказал, что моделями рождаются?

У Калугина вдруг звонит мобильник, и он лезет за ним в карман.

— Извини, извини.

Андрей вскакивает с кресла и отходит в сторону поговорить, но мне все равно все слышно.

— Кого нет?... Мам, подожди, ты можешь спокойно объяснить, что случилось?...

Оглядываюсь в его сторону. Что это его так встревожило? Дома, что-то?

— Черт..., я, ну ладно, я понял…В общем, находись дома, я скоро приеду…

Точно случилось. Тоже встаю. Может, нужно помочь? Что-то с его мамой? Андрей продолжает выяснять по телефону:

— Ну, потому что она в любой момент может вернуться, мам… я тебя прошу, все, находись дома, я скоро буду… Все, пока.

Нет, не с мамой. Я смотрю на него выжидающе.

— Извини, пожалуйста, у меня проблемы, Алиса пропала.

— Алиса, это девушка твоя?

— Нет, Алиса это моя дочка, извини.

Он торопится убежать, а меня словно мешком по голове. Растерянно бормочу:

— Как, дочка?! Не понял. Подожди, Андрей!

Бегу за ним. Он же безлошадный! Догоняю у лифта, и пока спускаемся, натягиваю на себя пиджак.

— Андрей, давай, я на колесах. Сейчас поедем и на месте все решим.

* * *

Спустя пятнадцать минут мы уже мчимся по Москве на моем черном мустанге. Калуга продолжает извиняться. Ну, сколько ж можно?!

— Марго огромное спасибо, но, может, не стоило срываться?

— Срываются обычно альпинисты. Ты бы на своем велосипеде сюда два часа ковылял.

— Да ладно, я бы такси вызвал.

— Сиди и не дергайся! Сколько лет твоей дочке?

— Семь.

Я чуть не выпускаю руль из рук. Обалдеть!

— Сколько?

— Семь лет, чего ты так удивляешься? Семь лет.

— Я просто бы никогда не подумала. И Гоша мне ничего про нее не рассказывал.

— А Гоша про нее ничего и не знал. Вообще никто ничего не знал в нашем коллективе.

Чуть качаю головой. Это в нашем-то коллективе и не знали про котенка, которому Калугин наяривает по телефону? Ну, ладно я, но наш серпентарий, такого бы за семь лет точно не пропустил бы.

— Ну, ты Штирлиц еще тот, конечно.

Он меня, видимо, сейчас не слышит и нервно переспрашивает.

— Что?

— Да так, ничего…. А мама ее где?

Андрей отворачивается и глядит вперед, высматривая что-то впереди:

— Не знаю, может за границей где-то. Да у нас в принципе, толком, мамы-то и не было.

Ну, Калуга. Прямо отец — герой. Я бы так не смог.

— Это как?

— Да вот так!

Мне хочется поподробней расспросить, что там с мамой и почему они не вместе, а еще любопытно, почему Калуга назвал меня Александровной, там, у холодильника. Вопрос об отчестве пока удавалось обходить, ну, пусть будет Маргарита Александровна, звучит неплохо.

Спросить не успеваю — он вдруг поворачивается ко мне:

— Дети мешают карьере. Ты же наверно тоже так думаешь?

Смотрит в упор и ждет ответа.

— Гкхм….

Нет, я так не думаю. Но поворот разговора мне не нравится. Мы уже выехали на Новослободскую и есть повод переключиться на другую тему:

— Мы вообще правильно едем?

— Правильно, правильно. Сейчас возле того дома нужно будет повернуть и остановиться.

Сворачиваем в Старосадский переулок.

— Вот, тут?

— Да, да вот здесь можно…. Все тормози….

Я припарковываюсь к тротуару напротив арки во двор.

— Ну, все, ладно, в общем, я пошел.

— Давай.

Калуга начинает отстегиваться, чтобы выйти, но я его торможу:

— Послушай, может, милицию подключим?

— Нет, не надо никакой милиции. Я посмотрю здесь по дворам. А ты, если не затруднит, сделай круг, ладно?

— Да, не вопрос.

Снова хватаю его за рукав курточки:

— Подожди, как она хоть выглядит- то?

— Тьфу, черт, забыл, сейчас.

Он лезет во внутренний карман и извлекает оттуда портмоне.

— Смотри, вот эта фотография.

За прозрачной пленкой фото девочки... Ну, да, похожа на папу.

— Зовут Алиса…, а… семь лет... В общем, если найдешь, мне перезвони, а это возьми себе.

Он протягивает фотографию, но я не беру.

— Нет, возьми, я запомнила, все.

— Точно?

— Да.

— Ладно, давай, пока.

Он вылезает из машины, оглядываясь по сторонам, а я трогаюсь с места...

* * *

Вот куда эта девчонка могла пойти?... Уже десять минут кружу по району и окружающим улицам и все без толку. Новослободская, Садовое кольцо, проспект Мира… Куда теперь?

— Да-а-а, зашибись денек.

Все как сговорились и решили сегодня поиграть в прятки — нет ни моделей, ни калугинских дочек, ни живых колдуний. Включаю радио и салон сразу наполняется звуками. Мужской голос разглагольствует:

— И на этом я с вами прощаюсь. Сразу после новостей у нас «Бессонница» с Аней Сомовой. И у вас еще пять минут, чтобы сварить кофе покрепче, хотя я думаю, что с Анютой вы и так не уснете. Услышимся, пока, пока….

Меня вдруг озаряет:

— Бли-и-и-ин!

Не сбавляя скорости, достаю мобильник, одной рукой и держу его, и набираю большим пальцем номер Сомовой:

— Алло, Ань!

— Гоша, что тебе нужно? У меня минута до эфира.

— Не ври, не минута, а пять.

— Так, что ты хочешь?

— Ань, я хочу исполнить твою мечту.

— Какую еще мечту, Гоша. Ты что, пьяный?

Ну, почему, если мечту, так сразу пьяный.

— Нет, Ань. Помнишь, в девятом классе, ты хотела быть моделью?

Успеваю еще и вертеть головой, поглядывая по сторонам

— Гоша, мне было 15 лет!

— Ну, вот считай, твоя мечта сбылась, я приглашаю тебя на обложку «МЖ». Я не издеваюсь, я серьезно!

— Гоша, забудь!

— Почему?

— Что, почему? Вечером объясню.

Прижимаю телефон плечом к уху и, вцепившись в руль обеими руками, разворачиваюсь на боковую улицу:

— Это шанс, такие предложения бывают один раз в жизни.

— Гоша, что у тебя по русскому языку было? Пять? Вот я тебе русским языком еще раз объясняю — я диджей, а не модель. Ясно?

— Анют, по-моему, ты зациклилась. Это обоюдовыгодное предложение — рейтинги у твоей «Бессонницы» улетят в космос!

— Мне Земля больше нравится. Все, вопрос закрыт, Гоша, у меня эфир. Если тебе нужно девушку снять для журнала — снимись сам.

— Здрасьте!

— Что значит здрастье. Ты даже лучше подходишь для «МЖ», чем я!

— Ладно, Ань, разговор не закончен. Мне тут надо еще одну девчонку не пропустить.

— Какую еще девушку?

— Потом расскажу. А ты пока думай, все пока.

Захлопываю крышку мобильника — вести машину, звонить и крутить головой в поисках Алисы — слишком стремно, можно и влететь куда-нибудь….Наконец, замечаю одинокую детскую фигурку у перехода на перекрестке. Точно, она! Не дожидаясь, когда загорится зеленый мне на поворот, выскакиваю из машины и бегу к ней. Она уже делает шаг на проезжую часть, когда я хватаю девчонку в охапку и тяну назад. Присев перед ней, ощупываю ее, приглаживаю:

— Ты, Алиса? Ты, в порядке?

— Да, а где папа?

Подбегает взъерошенный Андрей, приседает на корточки рядом, начинает тискать и целовать свое сокровище. Откуда он тут взялся, не представляю. Но вовремя. Я облегченно вздыхаю, встаю и вытираю лоб.

— Уф!

Слава богу, все закончилось хорошо. Они продолжают переговариваться какими-то междометиями, которые я уже не слышу из-за ревущих моторов проносящихся мимо машин. Смотрю на них и чувствую как что-то теплое внутри, в моей душе, шевелится. Если бы я был бабой, то я бы назвал эту слабость нежностью. Мне даже как-то завидно. Отворачиваюсь....

* * *

Спустя десять минут мы уже мчимся в машине по ночному городу. И куда теперь? Домой? Я смотрю через зеркало на прикорнувшую на заднем сидении Алису. Не могу поверить, что у Андрея такая большая дочь... Он вдруг говорит:

— Марго, спасибо тебе за Алису.

— Калуга, не говори ерунду.

Веду машиной одной рукой, а другой, облокотившись на боковую дверцу, осторожно массирую себе висок — все-таки усталость дает о себе знать.

— Во-первых, это не ерунда, а во-вторых, ты обещала не называть меня Калугой.

— Если ты будешь нести всякую чушь, я буду называть тебя Калуга.

— Понял, проехали.

В зеркальце вижу, как он оборачивается посмотреть на спящую Алису, а потом снова ко мне:

— Ты не представляешь, что чувствует отец, когда в опасности его ребенок. Невозможно описать.

— Я действительно могу об этом только догадываться.

Он на секунду замолкает и, глядя на меня, говорит:

— Ну, ничего, это все временно.

Кошусь на него. Мне этот разговор перестает нравиться:

— Что, временно?

— Ну, как. Рано или поздно у тебя будет свой ребенок. Ты почувствуешь, поймешь и…

Не хочу даже думать о таком варианте и протестую:

— С чего это он вдруг появится?

— Ну, как, Марго…

— Что, как?

Тычу в себя пальцем:

— Слушай, Калуга, у меня никогда не будет детей. Ясно тебе?

— Да, почему не будет, Марго?!

— Да, потому. Потому, что не будет.

Дети могут быть только у Гоши, когда он вернется...

— Ты же женщина, ты не должна так говорить.

Ну, что ты привязался, а? Не хочу, не собираюсь я всю жизнь сидеть в этой тушке!

— Давай, я сама буду решать, что я должна говорить, а что нет.

— Хорошо. Я наверно затронул не очень приятную для тебя тему.

Мягко сказано. Как там Сомова сказала? «Дашь слабину, и мужики с тебя не слезут... Во всех смыслах!». А такая перспектива Игоря Семеновича совсем не радует. Бормочу первое пришедшее в голову:

— Нет, Андрей. Просто дети этот очень большая ответственность, а я себя чувствую мужиком в юбке, понимаешь?

— Угу.

— Я пока полностью сконцентрирована на работе. Поэтому памперсы, пеленки сейчас в мои планы не входят.

— Марго…

— Что?

Смотрим друг на друга. Вижу по глазам, что он хочет что-то мне сказать, только вот что? Он отводит глаза:

— Да нет, ничего, ерунда…

Молча, пожимаю плечами. Нет, надо сменить тему. Лучше говорить о работе:

— Так что там было с Дашей Морозовой?

— Да вроде сначала согласилась. Потом вдруг ушла.

Скептически киваю головой. Все ясно.

— Сам понимаешь, я была в такой ситуации… Надо было быстро поставить их на место. Эти дурацкие ведьмы — это первое, что пришло мне в голову. Я уже через пять минут поняла, что это чушь собачья, но обратно же не повернешь.

Тем более, что в этом варианте все договоренности с Анфисой Трефиловой на обложке, о которых я так радужно вещал Наумычу, накрылись медным тазом.

— Ну, почему чушь, в этом есть что-то.

— Андрей, вот только не надо!

— Да я, сейчас, серьезно говорю.

— Что, ты мне говоришь серьезно?

— Послушай Марго, любая твоя классная идея, брошенная в наш коллектив во главе с Зимовским, будет превращена в дерьмо.

Трудно не согласиться, что я и делаю уныло:

— Ну, да. У них это неплохо получается.

— Ну, я не знаю, мне кажется, что не все так плохо.

— Ха, Калуга, я просто поражаюсь твоему неиссякаемому оптимизму. Завтра номер в набор, у нас обложки нет, а у тебя — все будет нормально.

Он смотрит на меня несколько долгих секунд, а потом решительно говорит:

— Марго, мне кажется, что ты должна сняться для обложки журнала.

— Ты опять?

— Я не опять, я снова. При всем богатстве выбора, у нас другой альтернативы нет. В общем, думай — либо ты снимаешься для обложки журнала, либо Зимовский победил.

Я смотрю на Андрея и безуспешно пытаюсь придумать возражения.

* * *

Через двадцать минут мы уже выходим из лифта на этаже нашей редакции. Андрей тащит на руках полусонного ребенка, ну, а мне достается в нагрузку белый плюшевый медведь. Алиса поднимает голову и озирается. Андрей тут же реагирует:

— О, да мы проснулись!

— Пап, А мы, где?

— У меня на работе, малыш.

Я вдруг понимаю, что мне срочно нужно… помыть руки. Заодно пошарю в холодильнике на кухне, может редакционные оглоеды, что-нибудь оставили поклевать. Трогаю Калугина за руку:

— Я сейчас!

— Валяй.

Бегу в сторону заветной двери с девочкой… Через несколько минут, с заходом на кухню, появляюсь в кабинет Андрея, со стаканом в одной руке и медведем в другой.

— Вот, я принесла сок. Там, к сожалению, больше ничего не было.

Спрашиваю у Алисы:

— Ты любишь апельсиновый?

— Люблю.

Отдаю ей бокал. Андрей благодарно смотрит на меня:

— Спасибо.

Так и стою, держа руками медведя за уши… Не знаю о чем еще говорить.

— Слушай, такой мертвый офис, аж жутковато как то.

— Жутко, так ведь это даже хорошо.

Он вдруг начинает кузюкать Алису, сидящую прямо на его столе.

— Как раз для того, чтобы снять… ведьму!

— Тихо ты, ребенка напугаешь.

Калугин ерошит дочке волосы.

— Да ладно, она сама кого хочешь, напугает.

Спрашивает у нее:

— Ты нам поможешь?

— Я? А что нужно делать?

— А вот сейчас тетя Марго тебе все объяснит. Давай!

Он снимает Алису со стола и ставит ее на пол.

— Да сам ты тетя! Пойдем, Алис. Мы сейчас такие снимки забабахаем.

Я беру девочку за руку, и мы с ней идем к лифту. Сначала нужно подобрать наряд и пока Андрей готовит в студии аппаратуру, мы наряжаемся. Среди модельного гардероба находится и настоящее ведьминское платье, и настоящая ведьминская шляпа. Смотрюсь в зеркало — прикольно конечно, но как же без грима? Облом? Идем в фотостудию. Калугин замечает мое уныние и сразу понимает, в чем дело.

— Перед тобой практически профессиональный гример.

— Что, мастер на все руки?

— Поработай с мое с моделями, не то, что гримировать, роды принимать научишься!

Он извлекает из ящиков трюмо кучу коробочек и скляночек. Я гляжу с ужасом на все эти накладные ресницы, ногти и прочие запчасти.

— Франкенштейн отдыхает.

Я уже потерял счет времени, но, наконец, сидячие мучения заканчиваются и можно приступить к фотосъемке. Можно подвигаться, помахать руками, изогнуть затекшее тело. Хлопаю громадными ресницами, трясу длинными тяжелыми клипсами на ушах, массивной побрякушкой на шее, пугаю объектив скрюченными пальцами с длиннющими ногтями, налаченные волосы топорщатся дыбом. Алиса притащила фен и изображает ветер — креативщица растет. Андрей бегает вокруг и щелкает, щелкает, щелкает… Фух.

Наконец, угомонился и садится посмотреть результат своего творчества. Ну, а я, наконец, пытаюсь скинуть с себя всю неописуемую красоту. Андрей двигает ко мне поближе две склянки — одну с жидкостью для снятия ногтей, другую — для растворения клея для ресниц. Не перепутать бы. Отмокаю, но все равно получается не очень — сколько рукой не трясу, накладные ногти отваливаться явно не желают. Андрей, глядя на экранчик фотоаппарата, восклицает:

— Слушай, класс, супер. Мне очень нравится.

Я пытаюсь заглянуть к нему через плечо:

— Думаешь?

— Я не думаю, я уверен. Надо просто обработать с утра и все будет понятно.

Пытаюсь ухватить искусственную ресницу и освободить глаз от ее тяжести. Ну, хоть это получается. Вздыхаю и оглядываюсь на Алису:

— Уснула.

— Угу.

— Хорошая девочка.

Калугин долго смотрит на меня, а потом вдруг выдает:

— Ты, тоже, хорошая девочка.

— Гкхм.

Так, стоп — машина, я отвожу взгляд. Во-первых, я ему не девочка, а во-вторых, не хватало еще признаний на ночь. Андрей видит мое нежелание продолжать тему:

— Ну, извини.

— Да, ладно.

— Я то, что думал, то и сказал.

— Да не парься. Сказал и сказал.

Я начинаю заниматься ресницами другого глаза.

— Марго, я…ты пойми, действительно раньше, ничего подобного не испытывал и…

Вот, неугомонный. Еще скажи «любовь с первого взгляда».

— Так, стоп — машина. Андрей, я понимаю, был трудный день, все немножечко устали.

— Да, дело не в этом.

— Да? А я думаю именно в этом тоже. Так что, бери ребенка, я отвезу вас домой.

— Нет, я еще фотографии не обработал.

Вот, правильно. О работе надо думать, а не о всякой ерунде. Беру флакон с жидкостью для снятия грима и начинаю протирать лицо. Интересуюсь:

— То есть, пока ты будешь работать за компьютером, она будет здесь спать, что ли?

— Ну, если ты готова с ней посидеть час — полтора, мне больше не надо. Ты пойми — зато мы утром будем во всеоружии. Мы будем готовы.

В чем-то он прав. Но поспать-то тоже ведь надо?

— Ну, я не знаю. Ну, ладно, только давай без этого своего… перфекционизма.

Калугин ухмыляется:

— Хорошо. Спасибо.

— Да не за что. Тебе спасибо.

Все-таки, он профессионал. Когда Андрей уходит из студии, я смотрю вслед и качаю недоуменно головой:

— Капец. Еще неделю назад этот человек меня реально раздражал.

Мы заканчиваем свой трудовой порыв лишь под утро, и я везу усталое семейство к ним домой. Андрей несет Алису вместе с ее медведем на руках, и я провожаю их до самой квартиры. Никогда здесь не был. Калугин открывает дверь и шепчет:

— Проходи.

Мне любопытно и я захожу внутрь без возражений.

— Проходи в комнату, не стесняйся.

Он кивает на папку у меня в руках:

— Можешь пока фотографии посмотреть, а я Алису уложу и подойду.

— Ага.

Калуга уносит дочку в ее комнату, а я захожу в гостиную, бросаю папку на диван и достаю из сумки мобильник. Меня распирает поделиться с Анькой новостями.

— Алло.

Кажется, я Сомика разбудил:

— Ань, это я.

— Кто это?

— Гоша, кто.

— О господи! Сколько времени? И вообще, ты где?

— Ань, прикинь, у Калугина есть дочь!

— Что?

— Мы сегодня делали снимки для обложки.

— Гош, подожди. У меня крыша поедет. Какие снимки? Какая дочь?

— Ты, слышь, фотки получились просто супер!

— Вы что, нашли модель?

Кручу головой по сторонам и с интересом рассматриваю Андрюхино жилище:

— Я сам был моделью.

— Чего?

— Ну, Ань, кончай тормозить… А еще, у Калугина есть взрослая дочь, представляешь? А я об этом ничего не знал.

— Слушай, ты мне потом про дочь расскажешь. Я чего-то не поняла — ты реально снялся для обложки?

— Ну, да, Калуга уломал.

— И как, получилось?

— Да вроде ничего. Слушай, мы целый день на ногах, у меня башка не варит.

— А, ну понятно. Не-е-е, я уверена, что фотки будут супер... А чего?! Калугин профи, а ты красивая женщина.

Я, не успев присесть, возмущенно вскакиваю с дивана:

— Я мужик, ясно тебе!

— Да это понятно, но с наружи то…

— Ань, иди ты со своим снаружи. Мне сегодня Калугина хватило!

Усаживаюсь на подлокотник дивана.

— А что Калуга? Гош, что Калуга то?

Мне не хочется пока углубляться в детали, сначала нужно самому разобраться с его подкатами. Да и стоит ли трендеть? Сомовой только расскажи, потом проходу не даст своими шуточками.

— Да, ничего. Завтра поговорим, точней сегодня. Все! Пока.

Захлопываю мобильник, и со вздохом прячу его назад в сумку. Из Аньки сейчас собеседник, как из меня домохозяйка. В ожидании Андрея, раскрываю папку и начинаю просматривать снимки... Тру усталые глаза. Интересно, долго он еще?.. Раздаются шаги, вот и Калугин:

— Фу, еле уложил. Ну, ты как?

— Бывало и лучше.

— А может кофе?

— Да не, я уже дома выпью.

— Ты что еще домой поедешь?

Интересный вопрос. Нужно же привести себя в порядок и хоть чуть-чуть отдохнуть. Или мне поспать здесь на диванчике?

— Ну, конечно! Мне еще надо переодеться. Это вам мужикам легко — джинсы сменил и… Господи, что я несу…

Прикрываю глаза рукой. Мозги уже совсем не варят.

Вот так не заметишь, как по-настоящему в бабу и превратишься. Андрей сочувственно смотрит:

— Ты просто выглядишь очень уставшей.

— А ты типа бодряк.

— Ну…

— Ничего страшного.

Пора домой, беру сумку в руки и поднимаюсь с дивана:

— Дома встану под душ, сменю батарейки…

— А фотки тебе как?

Фотки? Что-то я уже туго соображаю. Провожу ладонью по усталому лицу, поправляю волосы сзади:

— Ну, ты знаешь, очень даже ничего.

— Мне приятно это слышать.

— Мне тоже.

Совсем я раскис. Хватит гостевать, пора домой. Разворачиваюсь и иду на выход, застегивая на ходу пиджак. Слышу сзади:

— М-м-м… Подожди!

Калугин оказывается у меня за спиной. Оборачиваюсь и смотрю на него в недоумении:

— А ты, куда?

— Ну как куда. Пойду, провожу тебя.

Мы чего тут, на свидании что ли? Закатываю глаза к потолку:

— Слушай, давай только без этого, а?

И иду к двери на выход. Из своей комнаты вдруг выглядывает Алиса:

— Марго, ты уже уходишь?

Приходится вернуться. Андрей присаживается возле дочери на корточки:

— Так, я не понял, ты чего вскочила?

— Я услышала, что Марго уходит.

— А-а-а.

Сунув руку в карман брюк, стою перед ней и тяжко вздыхаю:

— Конечно ухожу, мне же надо на работу.

— Ты еще придешь?

Как тут скажешь «нет». Кошусь на Калугу:

— Ну…, я не знаю…, может и приду.

— Приходи, с тобой так здорово!

— С тобой тоже. Пока!

Опять натыкаюсь на взгляд Калугина, он смотрит на меня снизу вверх. Так преданно, что хочется, как Фиону, потрепать по голове. Алиса прощается:

— Пока.

Я улыбаюсь славному семейству и ухожу.

* * *

Наконец-то доезжаю до дома. Капец, уже девять, а я еще даже часочка не покемарил. Захожу в квартиру, скидываю туфли и блаженно залезаю уставшими ногами в тапочки. Спать, спать… Не тут то было, мобильник начинает надрываться настойчивым трезвоном. Смотрю на дисплей — номер Зимовского. А этому упырю чего надо? Мой голос сипит от усталости:

— Что, Антон Владимирович, уже успели по мне соскучиться?

— Звоню напомнить вам, уважаемый главный редактор, что рабочий день уже начался.

— Вообще-то, напоминалка у меня есть в телефоне, но, тем не менее, благодарю за рвение. Я скажу Наумычу, чтобы тебе к зарплате прибавили.

— Было бы неплохо. Тем более, что он очень хочет тебя видеть.

— Я ему позвоню.

— Ты видимо не поняла. Он хочет видеть тебя, а не слышать.

Вот засранец! Сажусь на диван в гостиной и, приподняв ногу, упираюсь ею в стол:

— Слушай, я работала всю ночь. Можно я немножечко посплю, а?

— Дорогая, это не я хочу тебя видеть, а твой начальник.

Мой голос по-прежнему хрипит:

— Не называй меня «дорогая».

— Хорошо, ненавистная, так нормально?

— Слушай ты, гондольер, мое терпение может и лопнуть.

— Да ты что? Я открою тебе страшную тайну. Кое у кого оно уже лопнуло.

— Что ты имеешь в виду?

— Приезжай в редакцию — узнаешь.

Захлопываю крышку мобильника:

— Сволочь!

Интересно, что это прилетело и откуда? Начинаю немного нервничать. Когда хожу, мне лучше думается, поэтому мотаюсь туда-сюда вдоль дивана. Фиона заворожено следит за моими перемещениями.

— Спокуха, Гоша, спокуха. Капец — это еще не полный капец. Мысли в кучу. Танки тоже горят, а Зимовский далеко не танк. Ну, что Фиона, думаешь мы их сделаем?

Если ехать в редакцию, наверняка речь зайдет о центральной статье. Нужно сделать хоть какие-то наброски. Сажусь к ноутбуку. Фиона сует под руки свою морду, и я не могу удержаться, чтобы не потискать ее:

— Конечно, мы его сделаем. Правильно, пошел он в задницу! Сейчас, главное, статья.

Я начинаю выстукивать текст:

«Вы когда-нибудь задумывались, что чувствует женщина в этом требовательном мире самцов? Это же гигантский слалом…. Женщина должна проявлять чрезвычайную гибкость и в то же время оставаться жесткой…Она должна быть нежной и одновременно сильной…Согласитесь, это ли не сверхзадача для тех, кого мы называем «слабый пол»"".

Обхватив ногу, сижу, вперив взгляд в экран, а потом продолжаю выстукивать:

«Согласно позиции, при которой терпимость остается только мужчинам, весь мир сводится к следующему. Если про мужчину говорят, что он амбициозен, то женщина при тех же обстоятельствах — агрессивна. Если мужчина взволнован, то женщина — истеричка. А когда мужчина развязен и общителен, женщина проститутка, не иначе».

— Может проститутка это очень грубо? Хотя нет, эпатировать, так эпатировать!

«Эталон современной женщины — на работе она должна вести себя как мужчина, а вернувшись домой — надевать фартук и изображать хранительницу очага».

Отодвинувшись от монитора, развожу удивленно руки в стороны:

— Гоша, ты гений. Что, Фиона, они думают, что наехали на Марго, а на самом деле будут иметь дело с Гошей. И не с ним одним, вот засада!

Жму псине лапу, и она радостно лезет лизаться.

— Кстати!

Вспоминаю, что я теперь не один и у меня есть соратник по борьбе, на которого можно вполне положиться. Набираю Калугина:

— Алло Андрей. Как ты? Я тоже бодрядчком. Слушай, мне тут Зимовский звонил. Давай, не по телефону. Давай, сейчас собирайся, я за тобой заеду. Ага, поедем в офис.

* * *

Без Аньки трогать свою морду не решаюсь. Просто расчесываю гриву, закалываю сзади заколкой и переодеваюсь — меняю топик на свежую блузку с короткими рукавами, вертикальные полоски говорят стройнят, так что буду сегодня жутко стройным, влезаю в юбку-талисман, которая принесла мне удачу на презентации (может и сейчас поможет?) и вот опять тащусь по Москве — сначала за Калугиным, у которого на скорую руку еще и пьем кофе, потом вместе с ним — в офис. Выходим вместе из лифта и подходим к Люсиной стойке. Неподалеку стайка редакционных кумушек косит на нас глаза, о чем-то шепчется и хихикает. Говорю Андрею:

— Чего это они все скалятся?

— А ты не догадываешься?

— Нет.

— Ну, мы же вместе пришли.

— И что?

— Да, ничего Марго. Господи, зубы есть вот и скалятся, я тебя умоляю.

— Ну, нет!

Решительно иду к Эльвире, Гале и Люсе, вместе с примкнувшим к ним Кривошеиным. Тут же и Наташа Егорова.

— Я что-то не поняла. Что мы все стоим? Работы мало? Могу еще подкинуть!

Откуда-то сбоку выползает змея Зимовский:

— Доброе утро, мисс обложка. Честное слово — заждались. Особенно исполнительный директор. Марго ваш выход объявить или как?

Стою перед ним, прижимая локтем к себе сумку и вцепившись в ручку портфеля обеими руками. И уговариваю себя не горячиться и не бить больно по голове этого убогого.

— Профессионалы работают без конферанса. Так что свободен.

Разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Это еще неизвестно кто у нас тут свободен.

Андрей меня тянет за руку:

— Пойдем.

Мы отходим на несколько шагов, когда слышу:

— Ведьмочка к полету готова?

Не могу удержаться и возвращаюсь.

— Пять, четыре, три, два, о…

Бью ногой счетовода по заднице, и он затыкается. С чувством выполненного долга быстренько возвращаюсь к Андрею, и мы вместе заходим в зал заседаний. Здесь уже собралась компания экзекуторов. Здороваемся и я присаживаюсь к столу, ожидая, что же будет дальше. Андрей держится рядом, чуть позади, и садиться, кажется, не собирается. Егоров держит в руках наши ночные фотографии. Е — мое, откуда они у него?

— Марго, ты умная женщина. Прежде чем отвечать хорошенечко подумай. Вот это, вот, как понимать?

Кидает фотки на стол. Волнуясь, кручу пальцами карандаш, посматриваю на сидящего напротив Лазарева и пытаюсь подобрать убедительные слова:

— Борис Наумович, я вам сейчас все объясню.

— Да уж, потрудитесь.

— С моделью возникли проблемы.

— Мы это заметили.

Андрей пытается помочь.

— Простите, пожалуйста, это была моя идея снять Марго на обложку.

Лазарев, орет с места, как ошпаренный:

-А-а-а…э-э-э… молодой человек, вы что, наделены такими полномочиями?

Высказывать идеи? А почему нет? На то он и художественный редактор.

— Андрей, подожди, сядь…

Тыкаю пальцем в кресло рядом с собой. Калуга дергается туда, но тут же возвращается на прежнее место.

— Константин Петрович, это решение приняла я.

Лазарев сразу переключается на меня — подготовился гад:

— Вы серьезно? Ну и как прикажете это все называть? Промоушен? Марго, ты меня удивляешь, ну ей-богу, как будто вчера на свет божий родилась. Ты столько уже работаешь в редакции. Но это не факт, что мы должны твои эти фотографии развешивать на каждом углу!

Сколько я работаю в редакции? Полторы недели. Калугин снова влезает:

— Мы это понимаем.

— Молодой человек, когда вас спросят, тогда вы будете вякать… Между прочим на обложке должна быть звезда! Понимаешь, звезда!

Бросаю взгляд на Анлрея. Ну, я же говорил, что идея со мной — фуфло!

— Ты скажи, может мы не знаем, и ты снялась в Голливуде?

— Константин Петрович, я все прекрасно понимаю. Но я вам еще раз объясняю, что с моделью была огромная проблема и я решила ее как смогла.

Мои слова заставляют Егорова подскочить на месте:

— Как смогла! И это говорит главный редактор. Как смогла! Ты должна была решить ее не как смогла, а как надо!

Хорошо ему успели запудрить мозги…. Андрей не может удержаться, чтобы не возразить.

— Простите меня джентльмены, но фотографии получились отличные. И вряд ли другая модель справилась бы с этой задачей так, как справилась с ней Марго.

Спасибо тебе Калуга, конечно, но сейчас ты для них только красная тряпка. Лучше не подставляйся.

— Так Андрей, проехали, сядь, пожалуйста.

Он, наконец, садится рядом и я, откинувшись на спинку кресла, продолжаю.

— Борис Наумович я согласна, мы промазали.

— Кто это мы.

— ОК, я.

Поднимаю карандаш кверху:

— Дайте мне пять часов и…

— Да у нас и пяти минут нет, как ты не понимаешь! Мы сдаемся в типографию.

— Я найду модель, и мы все переснимем.

— Раньше надо было искать. А сейчас у нас времени нет. Антон Владимирович…

— Да, да?

— У вас готова концепция нового номера?

— Безусловно.

Я с удивлением смотрю на этого обмылка. Откуда? Когда он успел?

— Давайте, показывайте.

— Вот макет обложки, который мы одобрили, но он не вошел в предыдущий выпуск.

Антон сует макет в руки Лазареву и тот аж расцветает:

— Но это ж замечательно!

Станиславский отдыхает… Какая все же Зимовский сволочь. Смотрю, как Антон извлекает из папки еще бумажки:

— А вот две статьи, я бы сказал две бомбы, которые мы с Ребровым попридержали. Я думаю, они сделают нам и рейтинг и продажи.

Егоров не глядя, берет их и выносит вердикт:

— Вот, прекрасно, этим вы и займетесь.

Он встает, собираясь уходить. Этого нельзя допустить, только не на этой ноте! Да, у меня нет обложки, нет и центральной статьи, и начинку еще нужно дорабатывать, но основа уже есть, уже вырисовывается!

— Борис Наумович, подождите!

— Борис Наумыч, уже ждал.

Это катастрофа! Если Егоров не даст добро на мой номер, никто ничего исправлять и доделывать не станет, на сто процентов. Лазарев тоже встает, демонстрируя, что разговоры окончены.

Андрей, поднимаясь из-за стола, делает последнюю попытку:

— Вы сейчас совершаете огромную ошибку.

Егоров неумолим:

— Ошибка уже совершена. И далеко не мной.

Они уходят, уходят, че-е-ерт!... Я смотрю, как Зимовский собирает разбросанные на столе фото. Гнида! Наверняка его проделки. С ехидной мордой он спрашивает:

— Ну что, недолго музыка играла?

— Ну и козел же ты, Зимовский.

— Да уж…, по крайней мере, не овца.

Уходя из зала, похлопывает Калугина по плечу:

— Работайте, работайте.

Я встаю, совершенно убитый событиями, и мы выходим с Андрюхой в холл.

* * *

Что же делать? Я тыркаюсь туда-сюда возле Люсиной стойки и, потрясая в воздухе руками, ругаю себя последними словами:

— Баран, баран…блин, черт, какой же баран, а?

Андрей вскакивает с кресла у стены и подхватывает:

— Да тут не баран, тут целый жучила навозный.

Это что, он про меня? Я удивленно смотрю на Андрея, который засунув руки в карманы, презрительно буравит глазами пространство.

— Кто?

— Кто, кто… Зимовский, конечно, кто же еще.

Я опять всплескиваю руками.

— Да причем здесь Зимовский. Блин, я баран… В смысле дура полная. Ведь это ж сразу было понятно, что там, какая-то засада, ну когда он с утра еще начал тявкать в трубку. Ну, блин Андрюх, ну как можно было да не просечь, а?

— Марго, успокойся, пожалуйста…, все.

Обхватив плечи руками, торкаюсь из стороны в сторону и продолжаю нудеть:

— Тупица… Слушай, эту обложку вообще, вообще нельзя было светить. Откуда у них макет то взялся?

Калугин вдруг отводит глаза:

— Кхм, я тебе должен признаться, это я виноват.

— В смысле?

— Ну, я оставил пару пробных вариантов на столе. Забыл, когда уходил.

Бли-и-ин, ну как же так можно то.

— Ну, Калуга, ну…

— Марго, ну извини. Я же не думал, что они вот так все возьмут и вывернут.

— Так, стоп — машина, прекратим истерику. Думаем… Просто с ним нужно еще раз перетереть, tet-а-tet.

Андрей сомнительно качает головой:

— Нет, навряд ли.

— Да! Его надо просто продавить. Зимовский…, какой там… у него вообще мыльный пузырь. Бомба, бомба… Откуда у него бомбы?!

— Ну, я не знаю, он говорит, что у него там типа что-то с Гошей. Ты ж слышала.

— Да нет у него ни хрена. Наумыч то за него схватился, потому что обделался со страху.

Вижу, как Егоров выходит из кабинета и направляется мимо нас. Пора реализовывать намеченный план:

— Борис Наумыч!

— Вопрос закрыт.

— Борис Наумыч.

— Закрыт!

Так мы доходим до мужского туалета, за дверью которого он и скрывается. Ну, уж нет, не спрячешься, я ныряю за ним. Егоров стоит возле раковины, а чуть дальше у писсуара пристроился какой-то посторонний мужик. Я ему:

— Так, вышел отсюда. Я что не по-русски сказала?

Наумыч пытается меня урезонить:

— Ты чего с ума сошла, что ли?

Мужик, бросив все свои дела, быстренько удаляется.

— Борис Наумович, это вы с ума сошли!

— А ты контролируй, что сейчас говоришь.

Я то, за базар, как раз отвечаю, в отличие от некоторых.

— Борис Наумович, вы извините, но менять концепцию выпуска в последний момент — это самоубийство.

Даже кручу пальцем у виска.

— Самоубийство — это было закатать себя на обложку журнала!

— Да обложка — это мелочи.

Ну, уж, по крайней мере, не повод менять концепцию номера, точно.

— Мелочи? Это ты называешь мелочи? «МЖ» — это, прежде всего, шикарная обложка. На которой должна быть звезда! Господи, кому я это тысячу раз говорю.

Пытаюсь перегнуть Егорова с другой стороны:

— Ну, мы же с вами разговаривали — надо ломать стереотипы.

— Стереотипы, а не мозги. Если ты решила пропиарить себя, за счет нашего журнала, то этот номер не пройдет!

Господи, как несправедливо! У меня вдруг щиплет глаза. Кажется, я сейчас разревусь.

— Вы что? Вы что подумали, что я себя?

— А что, есть другой вариант?

— Да я старалась для журнала! Я люблю этот журнал!

Приваливаюсь к раковине пятой точкой и стою, вцепившись пальцами в холодный фаянс. Егоров блестит широко раскрытыми глазами и, кажется, тоже сейчас расплачется.

— А я? Я, значит, ненавижу, да? Ты неделю всего-навсего работаешь в этом журнале и мне тут басни рассказываешь, как ты его любишь. А я на него, я полжизни на него положил!

Ну, как же он не поймет меня... Я отворачиваюсь, пытаясь спрятать набухшие влагой глаза.

— Да и все! Поставим на этом точку.

Отмахивается от меня.

— Обложку я оставлю себе на память.

Горько усмехаюсь. Каждое его слово, словно нож в сердце.

— И запомни — в редакции главный я! И никакой самодеятельностью я заниматься не позволю. Следующим номером займется Зимовский!

Капец! Полный капец. Ну, ведь понимает, что его понесло не туда, а все равно делает.

— Борис Наумович.

— Все! Все — это восклицательный знак и конец предложения.

Я опускаю голову:

— Понятно. Хорошо. А мне прикажете что делать?

— Ну, для начала, уйти их мужского туалета. И, в следующий раз, пойти как минимум в женский. Но это я так, совет бывшего начальника.

Наумыч выходит из туалета, а у меня совершенно не остается ни сил, ни желания бороться. Вот, так сразу, бывшего?! Дверь открывается и заходит мужик по своим надобностям, при виде меня он останавливается и ошарашено смотрит по сторонам.

— Чего смотришь? Правильно зашел.

Оглядываюсь на зеркало за спиной. Блин… еще с этим марксистом помаду на верхней губе смазал.

Возвращаюсь в свой кабинет и неожиданно застаю там какого-то постороннего паренька. Или нет, кажется, он устраивается к нам на работу. Тот суетливо поправляет бумажки на моем столе.

— Так.

Складываю руки на груди:

— А что это мы здесь делаем?

— Я это… новенький… Николай… Пчелкин.

Иду к своему креслу и оттуда уже разговариваю с позиции начальника:

— Новенький говоришь? А что ты забыл в моем кабинете?

— Мне… справка нужна!

Глазки бегают, чую — врет.

— Какая справка?

— Ну-у-у... о приеме на работу.

У меня на столе? Странный парень. Интересно, что же ему тут понадобилось?

— Значит так, новенький, учти на будущее. Первое — главный редактор справок не дает. И второе — в этот кабинет входят только по приглашению. Впитал?

— Впитал.

Сквозь приоткрытую дверь неожиданно врываются крики Зимовского, с кем-то сцепившегося в холле:

— Ты кому тыкаешь сынок!

Вот Галин голос:

— Ребята успокойтесь.

А вот Андрей:

— Слушай ты, придурок! Ты ответишь на мои вопросы.

Я отодвигаю Николая в сторону и спешу на выход:

— Да что ж за день сегодня такой!

Точно, стоят два бойцовых петуха и сверлят друг друга глазами. Антон продолжает вопить:

— Кто здесь придурок? Чихать я хотел на твои вопросы, понял?

Я вклиниваюсь между мужиками:

— Так прекратите, прекратите. Антон!

— Что Антон? Вон, успокой своего фаворита.

Калугин тут же ощетинивается:

— Ты чего несешь?

Я пытаюсь разнять сцепившихся петухов:

— Андрей, тихо! Что вы как дети, ну!

Калугин снижает тон:

— В общем, разговор у нас с тобой не окончен.

Зимовский все никак не угомонится:

— Всегда, пожалуйста. Имей в виду — у меня черный пояс по тэквандо.

— Вот и повесся на нем!

Мне, все-таки, удается утащить Андрея в сторону его кабинета. Думаю, там он остынет. В догонку нам слышатся последние взбрыки Антона:

— Слышь, ты! Ты у меня завтра будешь бомжей на паспорт фотографировать, понял?

— Конечно, ага.

Зайдя внутрь кабинета, прикрываю за собой дверь. В голове роится куча несбыточных планов, но суть в итоге одна — что-то надо срочно предпринять, но что? Или поджать хвост? Очевидно, если все оставить так, как сейчас и позволить Зимовскому выпустить свой номер — меня сожрут за неделю, максимум за две. Но сейчас противопоставить упрямству Наумыча мне нечего — макета нового номера у меня нет, но и в одиночку мне его не родить — нужен партнер и Калуга для этого отлично подходит… Черт, двусмысленно получилось для этого туловища, невольно краснею своим мыслям.

Пока Андрей, прислонившись к столу, остывает после схватки с Антоном, излагаю свой план — поднапрячься, поработать в выходные и в понедельник выкатить Наумычу полноценный макет — в противовес той лаже, что сует ему Зимовский… Уже готовлю новые аргументы, чтобы убедить Андрюху, но он и со старыми почему-то не сопротивляется. Мне кажется, Калуга все еще чувствует свою вину за забытые в офисе фотографии с ведьмой — вот и соглашается сразу, даже как-то обрадовано.

* * *

Быть на работе, после отповеди Наумыча, невмоготу. Тем более, что Калугу, вместе с другими, припахали доводить до ума и оформлять Антошкину халтуру. Наверняка он будет занят до самого поздна и мне сегодня ничем не поможет. И я уезжаю пораньше домой, передохнуть перед штурмом и поразмыслить о житье-бытье. Вечером, пока Анька готовит ужин, я развлекаю ее своими рассказами о подставе, которую мне устроил Зимовский, о пропавшем бумажнике с банковскими карточками. Плачусь в жилетку, в общем.

Теперь сижу по-турецки на диване в гостиной, в своей уже традиционной зелено-синей униформе, с надписью TEAM 69 на майке и грустно сосу винище. Анюта хлопочет, накрывая на стол, а меня тянет пофилософствовать:

— Слушай, Ань, знаешь, чего я сейчас больше всего хочу?

— Наверно, убить Зимовского?

— Я бы сейчас вырубился недельки на три... Чтобы потом проснуться и оказалось, что все это кошмарный сон, бред.

— М-м-м…, ну я тебя понимаю.

Взмахиваю возмущенно бокалом.

— Что ты можешь понимать, Ань, что ты можешь понимать! Если я сам ни хрена не понимаю.

Стучу себя костяшками пальцев по лбу:

— Я ночью, вообще, когда пытаюсь вдуматься в этот бред, у меня мозги начинают вскипать. Как такое может быть, ну как?! Был мужиком, стал бабой. Ну как такое может быть? Может мне в институт какой сдаться для опытов?

Сомова тащит с кухни тарелку с салатом и ставит ее на стол:

— Гош, ну не говори глупостей. Главное, не анализируй это.

— Почему?

— Потому, что человеческий мозг не в состоянии этого понять. А если будешь себя накручивать, можно вообще… фьють.

Она волнообразно воздевает обе руки к потолку и закатывает глаза. Очень наглядно. Отвожу глаза в сторону и тоже поднимаю руку вверх, передразнивая ее.

— Я, по-моему, уже… фьють.

— Гоша, хватит ныть.

Она идет на кухню и возвращается, неся тарелки с чем-то жареным.

— А что мне Ань остается делать, что? Зимовский рулит, все на его стороне.

Отпиваю вино из бокала… Просто капец какой-то… Сомова садится рядом, в боковое кресло и пытается хоть немного меня воодушевить:

— От кого я это слышу? Ты же сам говорил, что у Зимовского одни амбиции, вместо мозгов. А ты умный мужик!

Всплеск горечи поднимается откуда-то изнутри и заполняет мой мозг:

— Это Гоша был умный мужик, а я баба. Обычная тупая баба! Тридцать седьмой размер ноги, третий размер груди.

Смотрю на ее возмущенно распахнутые глаза.

— Что-о-о?

— Слушай, хватит истерить. Тебя вообще хрен поймешь! Я тебе, когда говорю, что ты женщина, ты мне орешь, что ты мужик. Когда я тебе говорю, что нужно действовать как мужик, ты мне орешь, что ты баба!

Причем тут истерить? Так оно и есть — «хрен поймешь». Пока она разоряется, допиваю вино в бокале.

— Ты как-нибудь уже определись, а? И вообще, дай мне поесть!

Она утыкается в тарелку и начинает наяривать челюстями. Да кто тебе не дает, хряпай себе за обе щеки.

— Ань, извини, просто я уже сам не понимаю кто я такой. Я пытаюсь действовать как Игорь, но они же видят перед собой бабу.

Сомова делает вид, что не слушает меня.

— Гоша, выпей вина, а?

Ставлю пустой бокал на стол и, сложив руки на груди, откидываюсь на спинку дивана:

— Да не хочу я! Был мужиком, бутылку мог выпить зараз, ничего, нормально было. А сейчас один-два глотка и все — умерла…. Да ты хоть знаешь, что они меня там с Калугой поженили!

Анька перестает жевать и, заодно, психовать. Смотрит на меня с интересом:

— В смысле, поженили?

— Да в издательстве уже даже тараканы шепчутся, что у нас с Калугиным роман.

— Серьезно?

— Нет, это у меня юмор такой.

— Ну, может вы дали повод какой-то.

Повод? Не понял. Это она о чем?

— В смысле?

Она скрючивает свои пальчонки, с вилкой наперевес, и трет одиноко торчащим указательным пальцем о свой кулачок.

— Ну, у вас что-нибудь, фьють-фьють было?

Ее пионерский жест столь не двусмысленен, что у меня отпадает от шока челюсть. Я что, по ее мнению, голубец что ли?

— Ань, ты что несешь, ты дура, что ли?

Я вскакиваю с дивана — так меня еще никто не оскорблял. И это — лучшая подруга! Сомова растерянно улыбается:

— Ну, слушай, я просто… ну предположила, просто…

— Что ты просто предположила? Ты забыла? У тебя амнезия? Ты забыла кто я такой?

Анька примирительно машет вилкой и ножом в руках:

— Нет, я помню, помню — ты Игорь Ребров.

— Помни, пожалуйста, не забывай, ладно?

Настроение падает еще ниже. Ниже плинтуса. Я поворачиваюсь и делаю шаг в сторону спальни.

— Ты куда, Гош?

— Спать!

— А ужин?

— Спасибо, я сыт.

Иду в спальню и слышу в спину звяканье столовых приборов и бормотание:

— Блин, весь аппетит испортил. Тебе хорошо, у тебя я есть, а у меня, блин, вместо Гоши, какая-то баба незнакомая…. И, к тому же, истеричка!

Сама дура! Одно фьють-фьють в башке. Я закрываю дверь в спальню, валюсь на кровать и зарываюсь в подушки с головой. Не хочу ни видеть никого, ни слышать.

Утром в субботу, едва продрав глаза, вылезаю из постели и ползу на кухню — нечесаный, неумытый, прямо в пижаме. Надо бы помириться с Анютой, но Аньки нигде не видно — уже умотала на свое радио. Значит, сегодня завтракаю в одиночестве, бутербродами с кофе. Когда чайник закипает, и я наливаю воду в чашку, мобильник, оставленный в спальне, настойчиво подает о себе знать и приходится возвращаться туда.

— Иду я, иду.

Наконец прислоняю трубку к уху и хриплю со сна:

— Алле.

Голос Калугина растерян:

— Кто это?

Чего-то он рано слишком. Смущенно откашливаюсь:

— Гхм… Андрей?

— А..., Марго, это ты? Не узнал.

— Угу, богатая значит буду... Что-то случилось?

— Э-э-э... Ну, в общем, я готов.

Смотрю на часы. Сегодня же не будний день. Пытаюсь окончательно проснуться:

— В смысле?

— Ну, ты говорила вчера…. Вместе поработать…. В общем, Алиса сейчас у бабушки и нам никто не помешает. Можно у тебя, можно у меня.

Бедный ребенок, пострадал ни свет ни заря. Оба варианта меня почему-то напрягают. Приводить свой внешний вид в порядок в отсутствии Сомовой чревато последствиями. Да я даже лифчик как следует одеть не смогу, не то, что причесаться! Секунду помолчав, нахожу отличный выход:

— Ты что вместе со своим компьютером приедешь? А к тебе я не поеду — слышишь, хриплю, простыла немного. Так что, давай, сегодня каждый у себя дома.

— Ты заболела? У меня есть отличное малиновое варенье.

Вот, настырный.

— Так, Андрей, во-первых, к понедельнику все само пройдет, а во-вторых, у нас мало времени.

Давай, так — я буду присылать тебе свои корректировки, а ты их складывать с картинками в предварительный макет, по своему вкусу.

— А…

— А когда будет готова центральная статья, тебе останется только дошлифовать макет. Задача ясна?

— Э-э-э… Марго… может я, все-таки, приеду?

— Ты лучше вышли мне варианты фоток, которые уже отобрал. Мне будет наглядней, что-то менять в тексте.

Калуга сдается:

— Хорошо. Сейчас пришлю.

Тороплюсь закончить:

— Все, до связи!

Захлопываю мобильник и иду наливать остывший кофе. По пути оглядываю себя в зеркале — тоже придумал, приехать… Чтобы Кондратий прямо у дверей хватил от такой рожи? Нет уж, работайте Андрей Николаевич у себя. Вот Анька завтра будет весь день дома, тогда милости просим.

* * *

В обед возвращается с работы Сомова и, надо сказать, в весьма благодушном настроении. Не знаю, чего уж там у них на радио произошло, но мы не только помирились, но меня еще и накормили жареной свиньей с салатом, накормили по самые уши. Весь день у нас с Калугой идет активная переписка по каждому разделу номера, но ближе к вечеру я понимаю, что если срочно не начну писать центральную статью, сегодня я ее уже не напишу ни за что. А как там, у Андрюхи сложатся планы на завтра, неизвестно. Нужно ковать железо, не отходя от кассы. Ухожу с ноутбуком в спальню, подальше от грохочущей посудой в раковине Анюты и заваливаюсь с ним в обнимку на постель…. Дисплей призывно горит, приглашая к работе.

И так…. Рабочее название у меня есть, даже сразу два. Первое несколько неопределенное — «Женщины ведьмы, кто они?», второе — более романтическое. Есть даже некоторые мысли по этому поводу. Начинаю выстукивать на клавиатуре:

«Можно ли любить ведьму?

Говорят, все женщины — ведьмы и что ведьму нельзя любить, в нее можно только влюбиться. Издавна люди связывали секрет женского обаяния с колдовством ведьм. В сказках именно ведьма помогает русалочке обрести ноги, указывает девушке путь к своему любимому, помогает вернуть суженого, стать красивой и искусной. Так кто же она — ведьма? Злая колдунья, вселяющая ужас в маленьких детей, или мудрая женщина, ведающая тайны леса, природы, законы жизни человека, животных и растений? В Средние века сотни тысяч женщин были жестоко замучены только за то, что они владели знаниями о воздействии на человека того, чем сегодня занимается психология, медицина, фармакология, биология».

Это все вступление, но о чем будет мясо, я пока не представляю абсолютно. Тем не менее, продолжаю:

«Выделялись три категории ведьм: «черные», творящие зло, «серые», которые могли совершать и злые и добрые дела, а также «белые», помогающие человеку: ведьмы владели даром целительства, занимались знахарством, знали секреты лечебных трав, помогали при родах. Считалось, что ведьмы могли предсказывать будущее, делать как лекарства, так и яды с приворотными зельями. Ведьмы лечили, выводили бородавки. В то же время они могли навредить, навести «порчу», наслать болезнь. Они наделялись способностью оборотничества, летать по воздуху, оживлять любой предмет, делаться невидимыми. Их атрибутами были летучие мыши, черный кот, помело, кочерга, волшебные травы и т. п. Но особая внутренняя связь была, как считалось, у ведьм с кошками. В народных поверьях обычная внешность ведьм, как правило, воплощалась в безобразной старухе. Но ведьма могла принимать и облик молодой привлекательной женщины. В сказках и народных преданиях ведьмы могли летать верхом на помеле, на козле или свинье, в которых они могли превратить человека…».

Останавливаюсь… Ладно, хватит общей воды. Нужно поймать собственную изюминку. Чтобы это могло быть?... Задумчиво грызу ноготь. Вот я, мужик, волею ведьминского колдовства оказался в женском теле и всеми фибрами души рвусь обратно, в мужскую ипостась. Мне чуждо это туловище, его одежды, его будни…. Но вот, представим, например, что в компенсацию меня бы вознаградили магией и, колдовскими способностями. Чтобы я тогда чувствовал, и как бы изменилось мое отношение к происходящему? Честно говоря, прожив неделю в новом облике и немного пообвыкнув, уже не уверен — может быть мне стало бы любопытно и захотелось бы подождать и проверить — как это, владеть магией и волшебством….

Продолжаю выбивать новые и новые строчки текста:

«Давайте представим себе, что каждая представительница прекрасного пола действительно способна к таинственному и магическому. Как бы мы изменили себя, свою жизнь? Давайте, пофантазируем! Представим себе, как бы изменились мужчины рядом с нами… Как изменилось бы их отношение к жизни, к семье, к окружающему миру… А если колдун мужчина? Пусть и мужчины пофантазирую тоже! Что они изменили бы в себе, что они изменили бы в своих женщинах? Тысячи вопросов!».

Я задумчиво отрываю взгляд от монитора и представляю себе все глубины, открывающиеся в поисках ответов на эти вопросы. Это называется вдохновение! И я ныряю в эти глубины — строка за строкой, абзац за абзацем…. До самого позднего вечера, не отвлекаясь ни на Аньку с ее чаем и ужином, ни на Калугу с его вопросами по фотографиям. И лишь когда ставлю последнюю точку, и оглядываюсь на темное окно, за которым сияет яркая луна меня отпускает, и смеюсь счастливым смехом — теперь я уверен, у меня все получится!

За выходные мы с Анькой благополучно миримся. Я даже, чтобы подластиться к Сомовой, в понедельник опять напяливаю юбку, хоть она ни хрена и не талисман. К ней мне сегодня выдали синюю блузку с короткими рукавами и белой оторочкой. А волосы Анюта решила заколоть мне голубой заколкой в хвост — обучает, блин, гармоничности. И у меня прекрасное настроение — в портфеле папка с распечатками по номеру и флешка, с настоящим полным макетом — Калуга в воскресенье, все-таки, его добил и переслал мне на мыло.

Но когда приезжаю в редакцию, все рабочие планы начинают трещать по швам — Егорова в редакции нет, номер Зимовского вот-вот отправят в типографию печатать, а в моем кресле восседает с наглым видом Антон.

— Так, я не поняла.

— Чего ты не поняла?

— Что ты делаешь в моем кабинете?

— Ну, во-первых, это не твой кабинет, а кабинет Игоря Реброва. А вот кто ты есть на самом деле, Маргарита… простите, не знаю, как вас по батюшке…

Как, как… Калугин Александровной кличет… Зимовский встает и как фокусник извлекает откуда-то мой пропавший бумажник и начинает в нем копаться. Вот, жучила навозный, значит это он украл! А я-то всю сумку перерыл. При этой мысли прижимаю локтем к себе свою сумку плотнее. Смотрю на Антошу с откровенным презрением:

— Так это ты?

— Что я?

— Я подумала — потеряла. А ты, как крыса, залез в мой кабинет, более того у тебя хватило наглости залезть в женскую сумку.

— Я еще раз повторяю — это не твой кабинет. А к женским сумкам я вообще не прикасаюсь. Я слишком хорошо воспитан.

— Кто бы сомневался...

Я вдруг вспоминаю, как застал здесь этого… новенького.

— Значит, заслал этого... прыщавого… курьера. Я угадала?

— Я вообще не понимаю, что за бред ты несешь.

Он размахивает моим бумажником, и я резко выбрасываю вперед руку, пытаясь его выхватить. Но Антон начеку, а мои нынешние конечности, как говорится, коротки.

— Дай, мои документы!

— Это не твои документы, это документы Игоря.

— Они лежали у меня в сумке!

— Вот, именно. Что его документы делали в твоей сумке?

Вот, гнида. Заставляет меня оправдываться.

— Я его двоюродная сестра и вообще, это не твое собачье дело!

— А-а-а, да, да, да, да, да.

Антон хлопает себя по лбу:

— Забыл. Ну, тогда, пожалуйста.

Он отдает мне бумажник, я отхожу к окну и сразу проверяю все ли на месте. Этот говнюк и спереть что-то может, для своих грязных игр.

— А может, ты свои документы покажешь, двоюродная сестра?

Ох, неспроста он тут крутится, неспроста.

— А ты что, из уголовного розыска?

Кладу бумажник на стол, кажется, ничего не пропало.

— Ну, надо будет, и розыск уголовный пригласим… А Гоша что, в Австралию, совсем без денег улетел?

Стаскиваю сумку с плеча и бросаю ее в кресло:

— С чего ты взял?

— Ну, все кредитки здесь.

— А ты что, знаешь, сколько у Гоши было кредиток? Может мне уголовный розыск пригласить?

В столь напряженный момент раздается стук в дверь и в кабинет входит Мокрицкая. Наверняка с каким-нибудь подвохом — эта парочка хорошо спелась и просто так ничего не делает. Лучше с ними воевать порознь и потому пытаюсь ее отфутболить:

— Что тебе надо?

— Прошу прощения, но мы сейчас начисляем заработную плату.

— Я то причем, начисляйте себе на здоровье.

— Извините, но вы у нас не оформлены, мне нужны ваши документы.

Зимовский делает умильное лицо и складывает на груди ручки. Ну, точно, спелись.

— Ахм.

Эльвира гаденько улыбается. Ей бы очки и погремушку, была бы вылитая кобра. Чуть запнувшись, отвечаю:

— У меня их нет.

Улыбка становится еще шире. Я отодвигаюсь — вдруг сейчас начнет плеваться ядом.

— Как нет? А где они?

— Их украли.

— Кто украл?

Зимовский всплескивает руками и смотрит на Эльвиру. Тоже мне, Тарапунька и Штепсель.

— Откуда я знаю. Через месяц восстановят, я дам тебе знать.

— Подождите, какой месяц!? У нас бухгалтерия.

— Тогда иди и сама воров поймай. Все, разговор закончен!

— Что значит закончен? А вдруг завтра комиссия? Что мне тогда прикажете делать?

Какая еще, блин, комиссия. Ересь какую-то несет. Даже Зимовский на нее с удивлением смотрит. Но вот зарплату не начислит, это точно. Еще и к Наумычу пойдет жаловаться.

— Будут тебе документы.

— Когда?

— Завтра и будут. Все, свободна.

— Хорошо.

Эльвира быстренько убирается прочь, а ее… так и хочется сказать — сутенер, продолжает стоять и лыбиться… Столько нехороших слов вертится на языке. Не могу удержаться:

— А ты не просто крыса. Ты — талантливая крыса. Или скажешь, Эльвира просто так зашла?

— И я тебя тоже очень люблю.

Он чмокает воздух, изображая воздушный поцелуй. Я отворачиваюсь к окну, не хочу видеть его наглую рожу.

— Пошел вон из моего кабинета.

— Да Марго, ты же знаешь — в бухгалтерии, как нет документов — нет и человека.

Приваливаюсь попой к столу и с силой цепляюсь пальцами в его крышку. Так бы развернулся и хрястнул ею по башке… Жаль не подниму.

— Пошел вон, я сказала!

Антон подходит поближе и наклоняется к моему уху:

— Я пошел и время пошло. Тик-так, тик-так, тик-так.

Наконец он уходит, и я хватаюсь за мобильник. Гудки, гудки… Марширую вдоль окна и уже начинаю психовать:

— Ну же, родная, ну, отвечай…

Наконец, на том конце поднимают трубку.

— Ну, слава богу! Анют, выручай, слушай!

— Гоша, что случилось?

— Мне срочно нужны документы.

— Зачем? Какие документы?

— Обычные. Паспорт на имя Маргариты Ребровой.

— Зачем?

— На работе требуют.

— Скажи, что потеряла или украли.

— Слушай, Ань, я что, по-твоему, тупой? Эта отмазка уже не работает. Либо я приношу паспорт, либо все — мне крышка.

Уперев руку в бок, продолжаю вышагивать туда-сюда и все равно ни одной полезной мысли.

— Что, вопрос стоит именно так?

— Именно, так.

— А с чего это вдруг? Какая муха их укусила?

— Эту муху зовут Зимовский. Ань, нужно что-то делать. У тебя есть какие-нибудь выходы?

— Ну, не знаю… Надо как-то подумать.

— Думай Аня, думай. Только по быстрее думай.

— Ладно, повиси на линии.

Анька дома и параллельно звонит по-нашему домашнему, но мне в мобиле все прекрасно слышно.

— Алло Руслик. Привет. А-а-а…слушай мне срочно нужна твоя помощь.. Слушай, ну в общем… дело такое деликатное…. Тут одному человеку срочно нужно сделать паспорт… Как раз никакой милиции. Просто сделать паспорт и все… Я ж тебе говорю — вопрос деликатный… Надо было еще вчера, ну а потолок завтра. Только ты мне скажи сразу, да или нет. Ладно? … Ну, извини, пожалуйста, что я к тебе обратилась... Руслик, я тебя люблю!... Слушай, а скажи, сколько это будет стоить?... Ну, ладно, спасибо тебе, давай, пока….. Алло!.

— Ну!

— Баранки гну, давай высылай мне, в общем — м-м-м…фотографию, данные.

— Какие данные?

— Объем груди, рост и вес! Гоша, ну что ты тупишь. Мне нужна твоя фотография, где родился… вот это все….имя, фамилия.

— А..понял, сделаю.

— И, кстати, отчество. Ты сам придумаешь, или мне тебе свое одолжить?

— Очень смешно.

Закрываю крышку мобильника. Кажется, еще не капец.

— Фух

Сажусь за компьютер.

— Паспорт, паспорт, паспорт… вспомнить бы, чего там надо.

Выстукиваю на клавиатуре:

«Имя… Маргарита

Фамилия… Реброва»

— Отчество….Отчество должно быть твердым и решительным. С буквами «р». Пусть будет .. Как там сказал Калуга? Маргарита Александровна? Или, все-таки, Николаевна, как у Булгакова?... Нет, пусть будет Александровна!

Печатаю:

«Отчество… Александровна».

— Так, что еще? Дата и место рождения?

Печатаю свое:

«9 октября 1974 г.»

— Стоп, у них не может быть одинаковая дата, Марго младше Гоши.

Исправляю на конец декабря.

— И детство они провели вместе. Так что место рождения тоже понятно.

Смотрю на свое творчество. Что еще? Да! Там же в паспорте, кажется, надо указывать место и дату его выдачи?! Хрен знает это место. Блин, что делать то? Вспоминаю, что в одной из папок в столе лежит ксерокопия с моего настоящего паспорта и начинаю судорожно лазить по ящикам. Вот она! Старательно переписываю данные, попутно меняя дату выдачи на январь 2000-го.

— Ну вот, другое дело… Место прописки? Придется Игорьку потесниться в квартире… Печатаю:

«Москва, Ломоносовский проспект, д.29, корп.2, кв.46».

Остается фото... фото, фото…

И что? Бежать на улицу искать срочную мастерскую? Поднимаюсь из кресла, а потом плюхаюсь обратно — нет, стоп-машина. Калуга же обещал скинуть на мыло пробники с ведьминской фотосессии… Щелкал он меня и в гриме, и без грима. Лезу на почту… А, вот эти две ничего, то что доктор прописал. Не фонтан конечно — улыбка дурацкая, лохмы висят, блузка расстегнута, но с горчичкой сойдет…. Отправляю все Сомику по электронке — пусть разбираются вместе со своим гуру.

* * *

В обед звоню Аньке и договариваюсь с ней о встрече — ну, не могу я уже дышать в этом гадюшнике, не могу. Встречаемся на нашем месте, в саду имени Баумана. Сидим на скамейке, жаримся на солнышке, жуем какую-то хрень — не то чизбургеры, не то гамбургеры. Апатия полная...

Как, все-таки, приятно сидеть вот так, по-мужски развалясь, не задумываясь ни о каких "ноги вместе".

— Слушай Ань, походу они решили меня окончательно раздавить.

— Кто это, они?

— Кто, кто… Кто они… Зимовский, со своей кодлой шестерок.

— Подожди, а Калуга?

— А чего Калуга?

— Подожди, ты же говорила, что он вменяемый?

Вытираю рот салфеткой и тянусь за следующим бутербродом:

— Он вменяемый…, но только он так, щепка в море этого дерьма.

— Слушай, я не верю.

— Во что ты не веришь?

— Ну, я не верю, Гоша, что ты не можешь разрулить эту ситуацию.

Сижу, раскинув руки на спинку скамейки. Мне лениво с ней спорить, но приходится:

— В том то и дело. Был бы Гоша, давным-давно разрулил бы.

— Слушай, ты опять начинаешь?

— Анечка, я ничего не начинаю. Я прекрасно понимаю, что тебе памятник нужно поставить. Потому что слушать каждый день мое нытье это… Но у меня кроме тебя никого нет. У меня все что было — раз и рухнуло.

Выделываю рукой круголя и потом крутым пике — бац и в землю.

— Я все делаю так же, как и раньше, но эффекта никакого. Потому что Игорь, это был Игорь, а я — это хрен знает чего.

Анюта цокает языком:

— В том то и дело!

— В чем?

— Знаешь, мне кажется, ты не должен себя вести как Гоша.

Отправляю очередной кусок фастфуда и активно пережевываю его:

— А как мне себя вести?

— Как то, по-другому.

Очень информативно. Ничего не остается, как продолжать жевать. Пример бы привела из жизни, что ли. Отламываю кусочки булки и кидаю их голубям:

— Ну, как?

— Не знаю.

— Вот и я, не знаю. У меня ни личности, ни паспорта, у меня вообще ни хрена нет.

У Сомовой вдруг начинает наяривать мобильник, и она смотрит на дисплей:

— О!

Нажимает кнопку связи:

— А... Алле. Да, привет. А, да, ой, спасибо тебе огромное. Слушай, ну…Слушай, ну я твоя должница.

Я с интересом слушаю эти междометия, не забывая жевать и, заодно, подкармливать птичью гвардию.

— А как мы пересечемся? А, хорошо, ну давай, все. Пока, целую!

Она отключается, и я лениво интересуюсь:

— Кого ты там целуешь?

Аня встает со скамейки.

— Да, неважно. Пойдем, хорошая новость!

А я все жую и жую.

— Зимовский застрелился?

— Да нет, лучше.

— Что может быть лучше?

— Паспорт тебе сделали!

Я аж подпрыгиваю на скамейке и проглатываю остатки обеда. Вот это действительно новость! Вскакиваю и кружусь вокруг Анюты в ожидании новостей:

— Паспорт?

— Ну, конечно. Пошли!

— И что?

— Как что? Кто целый день ныл, что он без документов? Сейчас поедем, заберем паспорт, и ты вернешься в редакцию, утрешь всем нос.

Мы идем к моей машине.

— Думаешь?

— Уверена!

Меня распирает от радости и хочется по хулиганить. Я останавливаюсь и с серьезным видом, говорю:

— М-м-м, слушай Ань!

— Ну, что?

— Ну… Ну, кого ты, все-таки, целовала?

— Гош, я чего-то не понимаю, что это сейчас с тобой начинается?

— Чего, новый хахаль появился?

— Слушай, ну это не твое дело!

Грожу ей пальцем.

— А-а-а… Не зря тебя Марат ревновал.

Анька нервничает, а мне смешно. Я ей подмигиваю:

— Ну, ты бы поделилась, хотя бы с подружкой.

— Слушай, ну какая ты к чертям мне подружка?

— Ну, чего… Мы с тобой, все равно, в один туалет уже ходим.

— Гоша, я вижу тебя на хи-хи пробило?

Я смеюсь, но потом делаю серьезное лицо:

— Нет, меня пробило на одну классную идею.

— Ну?

Поднимаю указательный палец вверх.

— Поехали за паспортом, расскажу…

Направляюсь к водительскому месту, но тут же опять возвращаюсь к Сомовой. Все-таки, еще один вопрос остался незакрытым. Делаю серьезное лицо:

— Ань. Ну, он хоть целуется то ничего?

— Ребров, я тебя сейчас убью!

Она хватает меня за шкирмон, пригибает ближе к земле, и мы с хохотом несемся по бульвару.

* * *

Через час я уже подъезжаю к редакции. План мой, Аньке, не понравился. Ну и пусть! Уверен, что все прокатит — победителей не судят. Сначала в бухгалтерию — машу перед носом крутящейся здесь же Мокрицкой новеньким паспортом, и оставляю ей скан на память. Отсюда же отправляю факс Зимовскому — радовать, так уж радовать всех. Кстати, когда 15 минут спустя прохожу мимо кабинета Антона, вид у него, почему-то бледен и печален. Наверно съел чего-нибудь. Беру из стола свой макет номера и засовываю к себе в сумку. Начинается операция «Ы» и другие приключения Маргоши. Сажусь в лифт и спускаюсь в типографию. Пока еду, достаю паспорт и листаю его.

— Реброва Маргарита Александровна... Звучит неплохо.

Двери лифта распахиваются, и я иду через весь зал к дяде Валере. Грохот стоит страшенный. Наклоняюсь к самому уху и трогаю за плечо:

— Глуши мотор, отец.

Он оборачивается.

— В смысле?

— В прямом. У нас маленький сhange.

Показываю ему макет номера с ведьмой на обложке:

— Будете печатать, вот это.

— Не понял?

Чуть хлопаю его по плечу:

— Пойдемте, я сейчас объясню.

Иду первым, он за мной. Поднимаемся по лестнице в каморку наверху типографии. Здесь гораздо тише. Пока осматриваюсь вокруг, дядя Валера пытается сопротивляться:

— Но я не могу остановить печать по чьей либо прихоти.

— Но это не чья-то прихоть, это приказ главного редактора.

— Хе, главный редактор может приказывать у себя в редакции. А за типографию несу ответственность я. Да мне уже указано, что печатать!

Чешу нос. Ясно. Придется выдвигать аргументы из тяжелой артиллерии:

— Гкхм, послушай, дядя Валера.

— А откуда вы знаете, как меня зовут?

— А я много чего знаю. Также я знаю, что вы разбили служебную машину, в мае, когда на рыбалку ездили в прошлом году.

— Ну…, я..

— Ну, я знаю, что вы…и я также знаю, что Гоша все это дело замял.

— А вы?

Он указывает на меня пальцем.

— А я двоюродная сестра Игоря и у него нет от меня никаких секретов. Кстати, вы знаете, во сколько обошелся ремонт этой машины?

— Но я все отдам…

— Да, Гоша не сомневается. Только он очень просил, чтобы и вы пошли мне навстречу.

Наконец я его уламываю и сижу в типографии до тех пор, пока машины вновь не начинают печатать, но уже мой номер. Как только первый прошитый экземпляр ложится на лоток, я хватаю его и засовываю в пакет — занесу в редакцию, пусть Наумыч с утра порадуется.

* * *

Наконец я дома. Настроение чудесное — я весь в предвкушении триумфа. Хочется прыгать, скакать и играть в футбол. Кстати неплохая мысль — одеваю любимую спартаковскую футболку и красные победоносные труселя, достаю мяч и чеканю его то коленкой, то головой. Сомова переодевается в соседней комнате, и я ей кричу:

— Ань, ты бы видела его рожу. Этот был полный капец. Когда пришел факс с моим паспортом, я думал, его Кондратий хватит. На тебе, умойся! Вот тебе Марго, вот тебе твой начальник!

Анька приходит и встает, с недовольной физиономией, прямо у меня перед носом:

— Гоша!

— Что?

— Мне кажется с паспортом это ладно, но с тиражом ты перегнул.

— Да ладно, чего я перегнул.

— Не знаю, в обход Егорова... Мне кажется, что Наумыч тебе этого не простит.

Сомова ходит вокруг меня как сомнамбула, а я, не обращая внимания на ее причитания, пытаюсь удержать мяч на лобешнике:

— Простит, не простит, теперь какая разница. У меня, что, был выход?

Этот марксист-ленинист меня уже в утиль списал и не скрывает этого.

— Не знаю, Гоша бы так не поступил.

Подкидываю мяч вверх и поддаю его головой:

— А Марго, сделала!

Почему-то Аньку мои слова бесят и она орет:

— Слышь ты, я уж не знаю кто ты там! Хватит жонглировать моими мозгами: Марго-Гоша, Гоша-Марго!

И чего завелась на ровном месте, спрашивается?

— Вот завтра в семь часов утра зазвонит телефон, я даже трубку не возьму. Сам будешь выкручиваться!

Я вздыхаю. И все из-за того, что я ее ослушался? Так она не моя мамочка, что хочу, то и делаю. Сомова продолжает вопить:

— Или сама, как там тебе удобнее!

Со злым лицом она отступает прочь. Пытаюсь ее утихомирить:

— Слушай, не гони волну, а? В кои-то веки у меня хорошее настроение.

Анька вновь разворачивается в мою сторону и упирает руки в бока:

— Знаешь, что? Ты, думаешь, у тебя сегодня были неприятности? Ты ошибаешься! У тебя завтра начнутся настоящие неприятности.

От ее наезда вся моя веселость сходит на нет. Сомова уходит к себе в комнату, а я раздраженно пинаю мячик, и он отлетает в сторону. Кричу ей вслед:

— Вот бабы а? Ну умеют же настроение испортить!

Так ведь и не вылезла больше, якобы спать легла. Приходится коротать остаток вечера у телевизора в одиночку.

Утром просыпаюсь ни свет ни заря — внутри все трясется в ожидании известий и не до сна. Наоборот, хочется уж хоть каких-то действий. Подумал даже сбежать от нервотрепки на улицу — поразмяться, даже успел сменить пижаму на красный спортивный костюм, да вот Анька задерживает. Сижу в спальне, глажу Фиону и призываю Сомову поторопиться:

— Ань, ты в ванной там, заснула, что ли?

— Я, сейчас.

Беру собаченцию за морду:

— Чего-то нам никто не звонит, даже странно.

Мобильник, оставленный в гостиной, начинает надрываться.

— О, проснулись. Ну, все!

Срываюсь с места, бегу туда и хватаю трубу. Хочется перекреститься:

— Ну что, понеслась душа в рай… Гхм… Алло!

— Маргарита Реброва?

Голос Наумыча суров и холоден. Все-таки, будет взбучка. Ладно, переживем, победителей не судят! Стараюсь говорить веселее:

— Доброе утро, Борис Наумыч!

— Госпожа Реброва, с сегодняшнего дня вы уволены.

Словно звук вокруг выключили. Хватаю ртом воздух и ноги словно ватные. Не может быть! Я ничего не понимаю.

— Как, уволена. Это что шутка?

Телефон молчит. Гудки.

— Борис Наумыч, алло! Борис Наумыч!

Захлопываю крышку телефона. А изнутри поднимается волна гигантской обиды и несправедливости:

— Полный капец.

Все неистраченная энергия, весь накопленный психоз лезет из меня наружу. Пятнадцать лет я отдал этому журналу! Пятнадцать лет! Да это же я придумал ему название — «Мужской журнал», хотя еще и не был главным редактором…. Я нарезаю круги по комнате и не устаю поливать этого старого маразматика последними словами:

— Ты хоть понимаешь, кого ты уволил, а?

Сомова, наконец, выходит из ванны с полотенцем на шее и ошарашено смотрит на мою бессмысленную беготню:

— Гош, что случилось?

— Что?

Торможу около нее и наконец-то нахожу новый объект для горьких словоизлияний:

— Что случилось? Она меня еще спрашивает, что случилось. А ты угадай с трех раз!

— Ну, Гоша!

— Что, Гоша. Меня уволили! Ясно тебе? Меня, Игоря Реброва, взяли и уволили!

Сунув руки в карманы штанов, снова начинаю метаться по комнате.

— Гош, подожди. Как?

— Чего ждать!? Меня, как кота помойного вышвырнули! Как уборщицу последнюю…

Развожу руками как конферансье в комплементе:

— Вы уволены он мне заявляет…. Марксист — ленинист недоделанный!

Черт! Чувствую, как по бабски дрожит от обиды голос и замолкаю.

— Ну, Гоша!

— Что, Гоша?!

Рублю ребром ладони по горлу.

— Я уже 35 лет как Гоша!

— А я тебя предупреждала, между прочим.

И что памятник теперь поставить во дворе? В полный рост на лошади? Предупреждала, не предупреждала, какая на хрен теперь разница.

— Что ты меня предупреждала! Вот, что ты меня предупреждала! А?

— Я тебе говорила, что твоя идея с подменой номера мне не нравится с самого начала.

— Ах, вот оно что... То есть эта идея тебе ни фига не нравилась, а все твои идеи были просто фонтан?!

Возмущенно вскидываю руки вверх, и Анька сразу тушуется:

— Что ты имеешь в виду?

— Слушай, Сомова, не прикидывайся овцой безмозглой!

Я снова начинаю нарезать круги возле Аньки, глядящей на меня, словно побитая собака.

— Я изначально не хотел идти в это долбанное издательство. Кто меня уговаривал?

Обвиняюще тыкаю в нее пальцем. Ты!

— Кто напялил на меня все эти юбки, колготки, все это гейское шмотье?!

Опять ты! Руками пытаюсь изобразить, с каким отвращением все это ненавистное бабское шмотье мне приходилось одевать и натягивать на себя каждый день... И я это делал. Делал! Как дурак, каждый день носил, поверив ей!

Чувствую, что несправедлив, но удержаться не могу.

— Но Гош, я…

— Что? Кто мне каждый день зудел: «Иди, борись, иди, борись». Борец хренов, все, до боролся, блин!

Сомова обиженно кричит:

— Ах, так! Значит, если у нас нет крайнего, мы его назначим?

Я торможу прямо перед ее носом:

— Слушай, я пословиц и поговорок тоже знаю много. До хрена! Мы с тобой не на олимпиаде по русскому языку…. Так, короче, все!

Машу ей прощально рукой.

— Что все?

— Все! Собирай свои шмотки, манатки, животное и вали отсюда!

— Как, вали?

Дернув головой, отбрасываю назад растрепавшиеся волосы:

— Вот так, до свидос! Хотя нет, стоп — машина, уходить должен мужик.

Иду в прихожую и сую ноги в кроссовки.

— Гош, подожди, ты куда?

— На Кудыкину гору.

— Гоша, ну не делай глупости, пожалуйста.

Меня бесит ее самоуверенность:

— Чего не делать?

Может у меня плохо со слухом? Наклоняюсь боком в ее сторону и тычу пальцем себе в ухо:

— Чего не делать, ты сейчас сказала?

— Глупостей.

— Слушай, все глупости давным-давно сделаны. Давно! Все! Arrivederci!

— Гоша!

Не хочу ничего слышать. Тороплюсь выскочить за дверь. На улицу! На воздух!

* * *

Полчаса спустя, подтянув рукава куртки до локтей и закатав штанины до колен, вяло бреду по Бауманскому саду. Наше с Анькой любимое место. Звонок на мобильник отвлекает от грустных размышлений. Достаю телефон из кармана и щелчком пальца ловко открываю крышку:

— Да.

Ну, конечно, это Зимовский. Празднует победу, гнида.

— Ну как настроение? Хандришь?

— Чего тебе надо?

— Поздравить тебя. Ты у нас теперь знаменитость, в каждом киоске твоя рожа.

— Это все?

— Нет, не все. Ты знаешь, что такое «обложаться»? В твоем случае — это засветить свой face на обложке «Мужского журнала». Как тебе каламбур? Ха-ха.

Изгаляйся, изгаляйся. Наплевать мне на вас на всех с высокой колокольни.

— В чью светлую голову пришла эта гениальная идея? Я бы этому человеку памятник поставил…. Алле, чего молчишь? И ты знаешь, я понял, как бороться с женщиной. Надо дать ей гранату, да побольше — она сама себя в клочья разорвет. Ха-ха.

Сам ты… женщина. Мне надоедает слушать эту самодовольную крысу:

— Пошел в задницу!

Захлопываю крышку мобильника и с силой поддаю ногой пустую банку из под пива.

— Эй, девушка, а это не вы тут?

Оборачиваюсь. Неподалеку сидят два пацана с последним номером «МЖ».

— Допустим. Ну, что дальше?

Юнец хмыкает:

— Хе, а чего без метлы?

Юморист значит. Ну, держись, юморист, надеюсь, уши не завянут. Сунув руки в карманы, начинаю:

— Ха-а-а.. Слышите, вы, читатели, а ваши мамки знают, что вы тут пиво цедите?

— Чего сказала?

— Чего слышал! У тебя еще голос ломается, и прыщи не прошли…

И тут я выплескиваю на них все, что у меня за сегодня накопилось… трехэтажным матом. Под рокот работающей газонокосилки. И завершаю:

— Всосали оба?

Ошарашенная пацанва сидит молча. Отворачиваюсь… Отвел душу….Что ж, в другой раз подумают, прежде, чем вякать. Тряхнув гривой, иду дальше.

Снова трезвон. Что ж вам всем неймется-то. Это Сомова:

— Алле Гош, ну я тебя поздравляю.

— С чем ты меня поздравляешь?

— Ну, как c чем? Я вот держу в руках последний номер «МЖ»…

— Сходи с ним, знаешь куда?

Сунув руку в карман штанов, неторопливо иду по аллее.

— Но, Гош, это реально так — отличная обложка, фотографии прекрасные, ну а статья вообще обалденная.

— Статья моя родная — это в уголовном кодексе.

— Гош, ну перестань цепляться за слова.

Начинаю заводиться. Меня этот старый маразматик уволил, а она про какую-то статью талдычит.

— Это я цепляюсь? Это ты ко мне цепляешься. Вообще, какого черта ты мне звонишь?

— Как, какого черта? Я хочу тебе помочь.

— Спасибо, помогла уже…. Блин, ну почему я тебя не послушал! На хрена я полез в эту типографию!?

— Гош, ну я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, но....

Меня вдруг начинает раздирать совесть:

— Это подстава Ань, понимаешь. Я никогда, никого в жизни своей не подставил. Как мне теперь прикажешь Наумычу в глаза смотреть? Он мне поверил, а я его подставил.

Чего несу… Чему он поверил… Но остановить свое самобичевание не могу:

— Развел как пионера... Блин, еще этот Калуга, мне прокапал весь мозг.

— Подожди, а причем здесь Калугин?

Еще как причем. Ему Зима, вон, памятник ставить собирается. А рядом — женщину с гранатой.

— А что, ты скажешь, это моя идея?

У меня на мобильнике вдруг высвечивается параллельный вызов.

— О, вспомнил энтузиаст… Ань, повиси секунду.

— Ладно.

— Алло!

— Марго, это я.

— Чего тебе надо?

— А… Я хотел с тобой поговорить.

— Удали этот номер телефона!

— Марго!

— Что, Марго? Это ты мне весь мозг свернул с этими дурацкими снимками!

— Я их не считаю дурацкими.

— А мне плевать, что ты считаешь.

— Марго.

— Все, отбой!

Отключаю Калугу и со вздохом снова присоединяюсь к Аньке.

— Гош, а с кем ты сейчас разговаривал?

— Ань, какая тебе разница, с кем я разговаривал.

— Гош, ну вообще-то с друзьями так не общаются.

Достала уже.

— Фу-у… А мы больше не друзья!

— Да-а-а… Игорь, подожди, ты что серьезно?

— А нет, мне сейчас самое время прикалываться…. Ань, ты дружила с Игорем Ребровым, с мужиком, понимаешь. А теперь я баба, а бабы дружить не умеют, по определению. Ясно?

— Игорь, ну подожди, ты не прав.

Останавливаюсь и стою посреди аллеи подбоченясь. В памяти всплывают вчерашние ее слова, прямо здесь " Слушай, ну какая ты к чертям мне подружка?"...

— Игорь может и не прав, а я права.

— Игорь, подожди, выслушай меня. Только не бросай трубку. В общем, с тех пор как ты стал женщиной, ты стал глубоко чувствовать, ты стал, что ли, тоньше, гибче. Нет, я в смысле, не хочу сказать, что ты был плохим мужчиной, просто ты стал, что ли, по-другому мыслить, интереснее, если хочешь. Ну а статья, и журнал, и обложка, лишь тому подтверждение. Алле Игорь, алле, ты почему молчишь?

Весь этот монолог переминаюсь с ноги на ногу. Ни к чему все это:

— Ань, я всегда знал, что ты настоящий друг. А теперь извини, я отключаюсь.

— Игорь, Игорь, подожди!

Я захлопываю мобильник и шагаю дальше. Хватит соплей и сантиментов.

* * *

Спустя полчаса, я уже в редакции. Уперевшись руками в створки дверного проема лифтовой кабины, жду, пока вознесусь на четвертый этаж. Когда двери открываются, выхожу в холл и, засунув руки в карманы штанов, тороплюсь проскочить сквозь шум, гам и рабочую суету к своему бывшему кабинету… Все вокруг такое родное и в то же время уже чужое. Я отстранился от них…, вернее меня отстранили…, вышвырнули. Настроение мерзопакостное — обида гложет и разъедает изнутри. Откуда-то сбоку подбегает Калугин, ну как же без него:

— Марго!

— Отойди от меня.

Он хватает мою руку, стараясь притормозить:

— Подожди, ты можешь объяснить?

Ускоряю шаг, пытаясь освободиться:

— Меня уволили, вот и все объяснения.

— Марго, это я знаю.

Блин. Разворачиваюсь на 180 градусов, лицом к нему, и ору:

— А если знаешь, какого черта лезешь?

Захожу в свой бывший кабинет, Калуга за мной. Я не выдерживаю, мне нужно выплеснуть на кого-нибудь свою обиду и боль:

— А уволили меня, между прочим, по твоей милости!

— Что значит, по моей милости?

Беру пустую коробку, кладу ее к себе на кресло и откидываю крышку. Вот сюда и буду складывать пожитки.

— А ты не врубаешься?

— Я действительно не понимаю, Марго.

Как же он меня достал!

— Слушай, Калуга, у тебя там что, ключик заводной в спине — Марго, Марго, Марго, Марго. Кто меня уговорил сняться на эту долбанную обложку?

Мои причитания срываются на слезливый вопль:

— Блин, ты мне всю карьеру обосрал!

— Я обосрал?

— А нет, я!

— Так, я никому ничего не обсирал!

Бросаю в коробку свои записные книжки, заметки, ручки, всякую прочую дребедень.

— Я, всего лишь — навсего, поддержал твою идею. В которую до сих пор верю, в отличие от тебя.

Ну и верь, сколько влезет. Хоть до морковкиного заговенья. Переставляю коробку с кресла на стол. Он с укоризной смотрит на мои сборы:

— Что ты делаешь?

— Пакую чемоданы, сматываю удочки, собираю манатки — нужное подчеркнуть.

— Не делай этого!

Он пытается мешать мне и тянет к себе коробку.... Ха! Как это не делать? Курс четко указан — пинком под зад.

— Отпусти ящик.

— Марго, послушай.

— Я тебя уже один раз послушала. Блин, говорил мне Гоша — не связывайся с Калугой.

— Причем тут Гоша?

— А притом… Гоша бы никогда не поддержал твою бредовую идею. Потому что никогда тебе не доверял!

Срываюсь на крик:

— И правильно делал!

— Слушай, не сравнивай себя с Гошей!

— У тебя забыла спросить, с кем мне себя сравнивать.

— Марго, ты сейчас не можешь так уйти.

— Хорошо, я уйду вприсядку. Цыганочка с выходом в дверь тебя устроит?

— Послушай, я прошу тебя, успокойcя. И послушай меня — здесь, не все против тебя. Не все, понимаешь? Ты нужна редакции, ты мне нужна. Если ты сейчас так уйдешь, у Зимовского сегодня будет праздник, ты понимаешь это или нет?

— Да они и так там уже пируют!

Меня снова замыкает, и я начинаю причитать:

— Вот, говорил мне Гоша — не связывайся с Калугой, ну что я за коза такая…

Калугин пытается до меня докричаться:

— Марго, Гоши нет, понимаешь, нет его!

Внутри меня словно все обрывается. Пустота.

— Вот, именно... Гоши нет и меня нет.

Беру коробку двумя руками, протискиваюсь мимо Калугина и иду на выход:

— Марго.

Тащусь через холл к лифту. Перекладываю коробку на бедро, под мышку, придерживая другой рукой. И уносить то, в общем то, нечего… Как же стыдно и неуютно вот так уходить… Побитой собакой… Драной курицей… Слышу в кухне приглушенный голос Мокрицкой и сразу понимаю, что она говорит обо мне. Останавливаюсь из любопытства.

— Слушай, тут у нас такой цирк. Ты наш номер видела? Да, на обложку посмотри. Знаешь, кто это? Помнишь эту мартышку, про которую я тебе рассказывала…Да, да, эта выскочка…

Хочется заткнуть уши, да руки заняты. Поджав губы, качаю головой и иду дальше, мимо Люсиной стойки к лифту. На экране настенного телевизора кто-то чего-то вещает, собрав толпу сотрудников. Люся окликает меня:

— Марго, подожди. Там по телеку говорят!

— Да мне по барабану, что говорят по телеку.

— Марго, подожди, но это же важно!

— Фу-у-у…

Кому важно? Мне уже нет. С коробкой в руках изгибаюсь и ногой нажимаю кнопку лифта, двери сразу открываются, и я захочу внутрь. Слышится приближающийся голос Калугина:

— Марго, подожди! Марго, подожди!

Нажимаю кнопку. Двери лифта захлопываются. Все Андрюха, доктор Егоров сказал в морг, значит в морг.

* * *

Совершенно не помню, как доехал до дома. Все время в башке крутились разные мысли — очень хотелось, чтобы им, там в издательстве, было без меня также плохо, как мне без них. Дома сажусь в гостиной на диван и включаю телевизор, все-таки любопытно, чего же так народ массово напрягло.... Надо же «МЖ» хвалят… Последний номер!

— Ни хрена себе.

Кладу ноги на стол. Слышу, как скрежещет ключ в замке и голос Сомовой:

— Гоша, ну чего ты на звонки не отвечаешь, а?

Бурчу под нос:

— Не хочу и не отвечаю. Анька буквально бежит ко мне и садится рядом. С восторгом листает притащенный с собой "МЖ":

— Слушай, ну ты это видел?

— Не видел, а видал. Причем в гробу и соответственных тапках!

— Слушай, ну это же успех! Ну, мне сегодня человек сто пятьдесят позвонило, такого вообще не бывало. Ты хоть в курсе, что тираж скупили весь?

Откуда это она знает? А, в общем-то, по фигу...

— Я же сказал, мне по барабану.

— Гош, ну как по барабану?! Я тебя не понимаю. Ты добился своего, ну чего ты еще хочешь?!

Уже не сдерживаясь, взвиваюсь:

— Я хочу стать Игорем Ребровым, обратно! Это единственное, чего я хочу, но я чувствую, что этого не будет никогда!

Анька начинает злиться:

— Вот, я сейчас не понимаю. Вот, сейчас, перед кем ты здесь выеживаешься, а? Вот, я уверена, что минут через пять тебе позвонит Егоров и предложит снова работу!

Сижу, забравшись с ногами на диван, и пытаюсь успокоиться. Я что пешка туда — сюда меня пинать? Утром уволил, вечером принял?

— Пусть звонит, я же сказал мне по барабану.

— Как, по барабану?

Опять срываюсь:

— Слушай Ань, оставь меня в покое, ясно? Мне по фигу на всех этих твоих Зимовских, Егоровых, Лазаревых.

— Во-первых, они не мои.

— Да мне плевать, чьи они! Я не хочу никого ни видеть, ни слышать. Меня от них тошнит, понятно тебе? Они мне все противны! Все, меня нет, я умер, испарился, растворился.

Вырубаю свой мобильник, бросив его на стол, встаю и ухожу в спальню.

— Гоша!

— Не кантовать!

* * *

Валяюсь на кровати. Минут через десять слышу Анькин бубнеж с Фионой и звук захлопывающейся входной двери — свалила куда-то… Сажусь на кровати и обвожу взглядом стены… делать совершенно нечего…. Не привык я так…. Вдруг звонок в дверь.

— Ну, Сомова, забыла, что ли чего?

Еще один звонок и глухой голос Зимовского откуда-то издалека, из-за двери:

— Марго!

Шаркая тапками по полу, иду открывать. Ему то, чего здесь надо? Распахиваю дверь:

— Это что за явление?

Антон сама любезность:

— Я войду?

Перегораживаю рукой проход.

— Стоп — машина.

Зимовский делает удивленные глаза:

— Ты что ж меня, даже на порог не пустишь?

— Знаешь… Гоша, когда купил эту квартиру, он ее освятил.

— И что?

— Боюсь, если ты войдешь, сгоришь.

— Хе-хе-хе…. Мне всегда импонировало твое чувство юмора.

Ладно, хватит зубы сушить. Тем более, с этим уродом:

— Чего приперся?

— Наумыч просит вернуться.

— Серьезно? А больше, он ничего не просит?

Антоша на редкость терпелив, даже странно:

— Он просит передать, что извиняется. Чтобы ты не держала на него зла. Что он погорячился.

Широко раскрыв удивленные глаза, киваю на каждую просьбу:

— А-а-а... Просил передать... А ты у нас теперь, курьер, да?

Зимовский обиженно сопит, но опять сдерживается:

— Марго, Наумыч ждет.

Он уже показал, что ни в грош меня не ставит — шлея под хвост попала и все, пинком под зад, на улицу.

— Чего? У моря погоды?

— Тебя! Он сказал, что если ты вернешься, то в конце твоего гонорара появится еще один ноль.

— Не появится.

— Почему?

Да хоть три нуля. Пририсовал нолик и можно унижать сколько хочешь? Я сказал нет, значит, нет!

— Потому, что я никуда не вернусь.

— Марго, Наумыч очень сильно расстроится.

Тянусь к ручке двери — аудиенция окончена:

— А ты его настрой! Ты же у нас настройщик знатный.

Пытаюсь закрыть дверь, но Антон ловко выставляет ногу.

— Ногу убери.

— Маргарита, я бы на твоем месте…

— Ты никогда не будешь на моем месте. Усек, лузер?

Лицо Зимовского перекашивается. Как же приятно такое ему говорить… Хотя, очевидно, что Антоха своего теперь не упустит… Обидно.

— Ногу убери, еще раз говорю, я сейчас собаку спущу, она у меня незнакомых кобелей на дух не переваривает. Порвет, как Тузик грелку.

Я киваю на Фиону, которая уныло смотрит на непонятливого гостя, а потом заваливается на бок. Зимовский убирает ногу:

— Стало быть, не вернешься?

— Cтало быть, нет.

Закрываю входную дверь и иду в гостиную. Просит он меня! Старый маразматик… Сунув руки в карманы, мотаюсь туда-сюда по комнате. Как же они все меня достали! Замечаю на экране ноута, на столе в гостиной, значок вызова. Подхожу поближе:

— Ух, ты, Егоров вспомнил про Гошу. Весело!

Присаживаюсь на диван, убираю за ухо выбившиеся на лицо волосы, и, запустив почту, читаю:

От кого: borisegorov@mail.ru

Кому: margorebrova@mail.ru

Дата: 16 сен. 2008 12:18:59

«Привет Гоша. Как отец? Как ты сам?

У нас тут большие проблемы в редакции.

Ты очень нужен здесь. Срочно выходи на связь!!!»

Странно. Если письмо Гоше, то почему на мой адрес? Типа перепутал? И что за дата непонятная? Год, что ли, на компе забыл переставить? Перечитываю еще раз вслух:

— Привет Гоша… Как отец… проблемы в редакции… срочно выходи на связь…

Ага! Сейчас. Игорь Семенович прямо бежит и спотыкается. Захлопываю крышку ноута… Не фиг, если письмо Гоше, то и посылай Гоше, а у меня связи с Сиднеем на сегодня нет! Тут же начинает трезвонить мобильник.

— Слушайте, братцы, вы меня, что, доконать решили, что ли?

На дисплее высвечивает надпись «Егоров».

— До свидос!

Захлопываю крышку телефона и бросаю его на стол. Тереблю собаченцию за голову и иду на кухню:

— Пойдем Фиона.

Телефон продолжает наяривать. Останавливаюсь на полпути и, уперев руки в бока, говорю Егорову, вернее мобильнику:

— Ну, не хочу я с тобой разговаривать, неужели неясно?

Лезу в холодильник и достаю оттуда бутылку пива. Телефон опять звенит.

— Больные люди, а?

Возвращаюсь в гостиную, ставлю бутылку на стол и, все-таки, беру трезвонящую мобилу:

— Гкхм…Алло.

— Марго!

— Да, господин Егоров.

— Марго, подожди, прошу тебя, не бросай трубку, выслушай.

Уперев руку в бок, пеняю ему:

— А чего это вдруг? Вы, насколько я помню, сегодня не захотели меня выслушать.

— Марго, каюсь, неправ, сто раз был неправ.

Да хоть тысячу. Чего воздух сотрясать, не слова важны, а поступки. Пошла вон — это я, понимаю, поступок!

— Боже мой, Борис Наумович, какая учтивость, прямо не узнать. Только вы напрасно так прогибаетесь, порожняк все это. Порожняк!

Сунув руку в карман куртки, начинаю бродить по гостиной.

— Почему?

— Да потому что в редакцию я не вернусь.

— Нет…

— Нет, послушайте, что я скажу. Про-щай-те!

Захлопываю крышку телефона. Вы еще узнаете, как это без Игоря Реброва, еще оцените!

* * *

Но распрощаться не удается. Где-то, через час, курьер из срочной доставки приносит пакет, в котором я обнаруживаю диск DVD. Что за хрень? Включаю телек и сажусь перед экраном. Анюта уже вернулась из магазина и теперь хлопочет на кухне. Но видимо ей тоже любопытно и она не может удержаться — присаживается рядом со мной:

— Чего это у тебя тут такое?

Кручу в руках пакетик с диском:

— Да я не знаю, из офиса прислали. Сейчас глянем.

Сомова тянет руку:

— Ну-ка.

Отдаю ей диск.

— На!

— Давай.

Сомова вставляет диск в проигрыватель, и я нажимаю на пульте кнопку «enter» . На экране пустой кабинет Калугина, потом он появляется и сам. Фиона, навострив уши, сидит рядом с нами — тоже видно хочет посмотреть и послушать.

— Марго, привет.

Усмехаюсь. Ну, привет.

— Нам, к сожалению, так и не удалось поговорить, и я тебе сейчас звоню на мобильный телефон, а ты, к сожалению, не берешь трубку. Ну, надеюсь, хоть так ты меня дослушаешь.

Переглядываемся с Анькой. Я от него такого креатива не ожидал.

— Во-первых, я хочу тебя поздравить. Потому что ты огромный молодец, такого оглушительного успеха, поверь мне, я на своем веку не помню. Ты рискнула и у тебя получилось. Это самое главное и я очень рад и говорю тебе честно, что нисколько не жалею, что рискнул вместе с тобой. Мне кажется, что если ты сейчас уйдешь, то просто все было зазря.

Не могу удержаться.

— Никуда я не вернусь!

Сомова цыкает:

— Да, помолчи ты!

Калугин на экране продолжает:

— Поверь мне, ты не должна бежать от тех людей, которые тебе поверили. Ты очень талантливый человек, ты очень красивая женщина, Марго.

Я беззвучно чертыхаюсь. Ну, на фига напоминать об этом?!

— Поверь мне это не дежурный комплемент, это факты. Извини, конечно, но Гоша никогда не справился бы с этим.

Анька не может удержаться:

— Вот, слушай, слушай!

— Несмотря на то, что вы с ним похожи, вы с ним полная противоположность. Вообще с твоим приходом в редакцию очень многое изменилось — и атмосфера, и желание. Пойми, ты нужна нам. В общем, с тобой, мы горы свернем. Приходи к нам, мы тебя ждем. Помнишь, как у классика — «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Я хмыкаю, тоже мне Маленький Принц. А я, может, не собирался и не собираюсь никого приручать.

— Ты нужна нам, мы тебя ждем, я тебя жду. И еще — какое бы ты решение не приняла, знай только одно, что я буду его уважать. Вот.

Запись заканчивается, я беру пульт со стола, нажимаю «стоп» и экран гаснет. Сомова выжидающе на меня смотрит:

— Ну, что скажешь?

А почему я должен чего-то говорить? Только потому, что Калугин кого-то там ждет? Кладу пульт обратно на стол:

— Ты фильм «Любовь и голуби» смотрела?

— Смотрела, конечно.

— Помнишь как там: «Не пойду!»

— Ну и дурак, ты, Ребров.

Не знаю. Копошатся, конечно, внутри сомнения… Анька продолжает давить:

— Ты хотя бы поговори с Егоровым. Никто ж тебя не заставляет прямо сразу решать. Съезди, поговори.

Пытаюсь сопротивляться… наверно, для видимости:

— Опять одеваться, краситься…

— А как ты хотел? Подожди, я сейчас…

Сомова выскакивает в прихожую, а я иду в спальню к шкафу. Господи, одни бабские шмотки. Снимаю вешалку с брюками, но сзади слышится Анькин голос:

— Не вздумай! Смотри, какое я тебе платье купила, вот в нем и пойдешь…. Ты сегодня победительница, а не рабочая лошадка.

Сую брюки назад. Мне просто сегодня неохота с Сомовой спорить. Пусть и у нее будет праздник — ведь старалась, покупала… Cо вздохом начинаю разоблачаться — присев на кровать стягиваю с себя спортивные штаны, куртку. Поднявшись, беру из рук Сомовой платье и прикидываю его на себя — блин, не одежка, а кусок тонкой тряпки с завязками на шее! Спрашиваю:

— Ну, как?

Сомова вдруг тянет:

— У-у-у, как все запущено.

Удивленно на нее таращусь:

— Плохо, да?

А на фига, спрашивается, тогда покупала?

— Корнет, вы когда, в последний раз, подмышки брили?

Ошарашенно таращусь на нее:

— В смысле? Кому?

— Гош, ну ты прямо как маленький, ей-богу. Ты у своих мамзелей, что-нибудь подобное видел? Или вы в тулупах тусовались?

Я растерянно молчу и отрицательно качаю головой. Кажется, Анька права.

— То-то. К приличному платью, нужна приличная девушка. Марш в ванную! Надеюсь, уж в этом то процессе помощь не нужна?

Потом уже, наштукатуренный, с куцыми бровями (Сомова зараза хотела выщипать, да я не дался — согласился только обесцветить и подкрасить), с расчесанными распущенными волосами, неприлично нарядный, смотрю в зеркало и понимаю, что она меня подловила — так я еще никогда не одевался и не красился. Праздник тела, блин! Ходи теперь, тряси перед мужиками ляжками, сверкай бритыми подмышками. Если бы не Анькин зудеж — «так надо, так надо, так надо», ни за чтобы не согласился.

— И чего? В таком виде по улицам ходить?

— Не ходить, а ехать…. Ну, если хочешь, я тебя сама отвезти могу.

Ну, если так.

* * *

Поздно вечером приезжаем в редакцию. Хотя весь офис уже в полутьме, знаю, что Наумыч еще здесь. Выхожу из лифта и нос к носу сталкиваюсь с уходящей домой Люсей. Прикладываю палец к губам, призывая ее к молчанию, и иду к темнеющей в конце холла, спине Егорова.

— Борис Наумыч.

— Люсь, ну я ж тебе русским языком объяснил, что…

Поворачивается ко мне и тут же светлеет лицом:

— Марго.

— Мне кажется, нам надо поговорить.

Мы проходим в его кабинет. Горит лишь настольная лампа. Снимаю сумку с плеча и стою, нервно вцепившись в нее пальцами. Егоров тянет за узел галстука, ослабляя, потом снимает пиджак и вешает на спинку кресла:

— Марго, спасибо, что ты пришла.

— Прийти то я пришла, но это не значит, что я вернулась.

— Ты знаешь, я хотел бы…

— Борис Наумыч, вы извините, что я вас перебиваю. Мне Зимовский все рассказал, я приблизительно знаю, чего вы хотите, но не все так просто.

Он подходит совсем близко, проникновенно смотрит на меня, а потом берет за плечи:

— Я больше всего на свете хочу, чтобы вернулся Гоша. А пока его нет — ты лучший вариант.

Смотри, как заговорил… Все равно, не могу удержаться и ворчу:

— А точнее единственный.

Высвобождаюсь и иду к окну. Егоров соглашается:

— Ну, можно и так сказать. Да…

Потом меняет тему:

— Тебе сколько в кофе сахара?

Смотрю, как он суетится возле чашек на столе.

— Я пью без сахара.

— Надо же и Гоша, тоже, пил без сахара.

— Я знаю….

Наумыч уныло садится на край стола. А я обнимаю себя за плечи — зябко мне и грустно.

Опять он про Гошу. Прямо как о сыне.

— Борис Наумыч.

— Чего?

— А вам действительно не хватает Игоря?

— Да, очень.

— Никогда бы не подумала, что мой брат такой выдающийся.

— Да не в этом дело, господи!

— А в чем?

— Как бы мне это тебе объяснить. Ты понимаешь, что мы понимали другу друга с полуслова, с полу взгляда….

Я присоседеваюсь на столе рядом с Наумычем, спиной к нему и слушаю его признания.

— А Гоша вырос в этом издательстве в прямом и переносном, и буквальном смысле этого слова. Он создан для этой работы, он умен, талантлив, креативен. И когда я это понял, я просто доверился ему, и он меня не подвел ни разу. Представляешь, ни разу!

Отложив сумку в сторону, сижу, безвольно уронив руки между коленями и склонив голову набок. Волосы волной спадают мне на лицо, и я их неторопливо отвожу назад. Автоматически… Похоже, этот жест становится для меня привычным… Так странно… Он говорит о Гоше, а я думаю, черт те о чем… Как будто разговор не обо мне… И от этого становится еще горше…

— Есть в вас что-то такое импульсивное, что ли. Оголенный нерв… Хе… Ну, надо же, я эту фишку не просек. Напечатать обложку, которую я запретил.

Наумыч слезает со стола и, обойдя вокруг, останавливается возле меня:

— Это же…, вот молодец…, такое мог вытворить только Ребров или Реброва.

Ну, наверно, дело не в одной обложке, народ и содержанием зачитался, но я не спорю. Вся эта обстановка, слова Наумыча…. Я хоть и улыбаюсь, но кажется в глазах у меня бочонки с соленой водой, готовые хлынуть и затопить все вокруг. Тру нос, слезаю со стола и делаю шаг к темному окну. Не хватает еще разреветься.

— Чего с тобой? Случилось, что-нибудь?

— Да, все хорошо.

Справляясь с бабской слабостью, стискиваю себя крепче руками и разворачиваюсь к Егорову. Слова с трудом складываются во фразы:

— Борис Наумыч, вы когда-нибудь думали о том, что Гоша может вообще не вернуться?

— Думал.

— И что тогда?

Егоров приобнимает меня:

— Тогда, ты! Ты единственный и окончательный вариант.

Мы склоняемся друг к другу головами. Все-таки, хороший он дядька. Хлюпаю носом и улыбаюсь. Я его прощаю.

* * *

Возвращаюсь домой к одиннадцати. Настроение классное. Наливаем с Анютой по бокалу вина и устраиваем в гостиной показательные танцы под музыку. С хиханьками и хаханьками. Праздничные танцы в африканском племени, после удачной охоты.

— Слушай Ань!

— Чего?

— По большому счету, сейчас нам с тобой надо куда-нибудь в клуб забуриться, и там куролесить до самого утра.

— Ну, а в чем дело, поехали.

Не прерывая танцевальных телодвижений, делаем по глотку вина.

— Да не дадут ведь. Опять какие-нибудь козлы начнут приставать.

— Типа Гоши. Ха-ха-ха!

Анька ржет, а я ставлю свой бокал на кухонный стол:

— Все, иду тебя убивать!

Делаю вид, что хватаю ее за горло и тащу в гостиную.

— А-а-а.

В конце концов, она заваливается с бокалом на диван и хохочет в голос. Сажусь рядом, поджав под себя одну ногу. Приложив руку к груди, пытаюсь отдышаться:

— Фух… Ой, слушай, бедный Наумыч …, если бы ты его видела вблизь, когда он все это говорил. У него слезы на глазах стояли!

Трясу перед носом у Аньки скрюченными пальцами, изображая слезы с яблоко величиной, не меньше.

— Чего, серьезно?

Сомова все никак не может отдышаться и утирает лоб кухонным полотенцем. Поворачиваюсь к ней:

— Фух… А смысл мне врать? Он говорил обо мне, как о своем сыне, понимаешь.

Приложив руку к груди, проникновенно добавляю:

— Я сам чуть соплю не пустил, ей-богу! Мне его так жалко стало, мне даже захотелось его обнять.

— Гоша, я, тебя, сколько знаю, впервые вижу таким сентиментальным.

Сомова опять ржет, а я лишь пожимаю плечами:

— Да, я, сам себе, иногда удивляюсь.

— А чего? Ты, просто меняешься, наверно. Тоньше становишься.

Хохочем обе… оба… в общем не важно. Я лишь развожу руками:

— Не обманывай себя, я просто становлюсь бабой!

— Слушай, ну чего ты заладил — бабой, да бабой. Скажи, что просто становишься женщиной.

— Вот, хрен тебе!

Показываю Аньке фигу, а потом в победном крике воздеваю обе руки к потолку:

— Я был и остаюсь мужиком!... Гоша хитрый, он замаскировался. Ясно?

— Ага. Только Калуге это не скажи.

— А чего Калуга?

— А он в тебя, по-моему, втрескался по уши.

— Как втрескался, так и растрескается!

Наше шумное веселье прерывает звонок в дверь.

— Вон, звонок…. А чего ты ему скажешь то?

Встаю и иду открывать.

— Да-а-а…

— Чего скажешь то?

Останавливаюсь на пол дороге и, глядя на Аньку, развожу руками:

— Скажу, извини Андрюха, но я не по этим делам!

Ржем вместе, и потом я бегу дальше, в прихожую. Открываю дверь и там, конечно, Калугин. А время то уже далеко не детское, людям спать пора.

— Марго!

Он входит и прикрывает за собой дверь:

— Марго, я только что разговаривал с Наумычем, и я рад, очень рад, что ты вернулась.

Сомова в гостиной уписывается кипятком. Я тоже отворачиваюсь и не могу удержаться, чтобы не захихикать…. Мнусь на месте, не зная, что и сказать и потихоньку продвигаюсь к гостиной:

— Андрей…э-э-э…. Ну…Может, хотя бы, поздороваемся?

Аня встает с дивана:

— Добрый вечер.

Калугин не обращая внимания на ее приветствие, бормочет мне:

— Мы вообще-то виделись сегодня.

Это он со мной виделся, а с Аней? С ней что, здороваться не надо?

Калугин идет к Сомовой и вид у него совершенно неадекватный:

— Я поэтому… ради бога, пожалуйста, извините, у меня такая радость. У меня такое ощущение, будто наши чемпионат мира выиграли. Ей-богу!

Аня вновь усаживается на диван грызть виноград со стола, а я судорожно думаю, о чем же с Калугиным поговорить. Но, по крайней мере, нужно извиниться:

— Андрей. Я хотела тебе сказать, чтоб ты знал, я, когда утром собирала вещи, я, может быть, наговорила чего-нибудь лишнего….

Прикладываю признательно руку к груди:

— Ну… Спасибо тебе большое за твое видеописьмо.

Калуга отмахивается:

— Марго, да я тебя умоляю, господи, какое видеописьмо, главное, что уже никто никуда не уходит!

Андрей подсаживается к Сомовой на диван, видно, что эмоции его переполняют… Надо же, как человек за меня радуется, руками машет. Пытаюсь объясниться:

— Просто мне в какой-то момент очень стало жалко Наумыча, он так просил…

— Конечно, Наумыч просил. Наумыч понял, что он промахнулся. Он не то, что просил, понимаете, он готов был ноги целовать Марго…. Хотя, знаешь, честно говоря, в тот момент я тоже поверил, что ты все с концами….. Девчонки, родина нам не простит, если мы это не отметим. А?

Он вопросительно на меня смотрит. Интересный переход.

— По чуть-чуть?

Я мнусь — поздно уже, но Андрюха так радуется…. Он так помогал…

— Ну, я даже не знаю. Ну, в принципе, можно, было бы там… м-м-м… по бутылочке пивка.

Сомова стучит пальцем по виску и делает мне непонятные гримасы. Я неуверенно тяну:

— Или вискарика. Ань, ты как?

— Ну, я…

Калугин вдруг встает:

— Аня, подождите, пожалуйста. А… Марго, я хотел тебе кое-что сказать.

Он стоит передо мной, и смотрят прямо в глаза… Что? Что он мне скажет? Сердце вдруг убыстряет свой стук. Вижу, как Анька хватается за мобильник и начинает в него говорить:

— Алло, алло, привет… ага… нет, Марго подойти не может, у нее гости, м-м-м… А что, вы уже на месте? А, ну все, мы летим.

Выключает мобильник и сообщает нам с Калугиным:

— Девочки уже в кабаке. Все заказали и ждут нас.

Он оглядывается на меня, и я делаю разочарованную гримасу. Сказать мне нечего, не знаю я никаких девочек, это все Анькин креатив. Андрей интересуется:

— Вы куда-то спешили?

— У нас просто девичник там, а девчонки все переиграли и уже ждут нас.

Я молчу, меня разъедает любопытство. Что же Андрей мне хотел сказать?

— Я понял, ну что ж извините еще раз, что я вклинился в ваши планы. Поэтому…

Продолжая извиниться, он обходит меня и начинает продвигаться к двери. Я вдруг словно просыпаюсь, и у меня неожиданно вырывается:

— Может быть хотя бы чаю...

Делаю какой-то немыслимый пируэт руками и смотрю на Аньку:

— У нас же есть минут десять?

Сомова таращит на меня удивленные глаза. Андрей отнекивается:

— Ни-ни-ни. Ничего не нужно, я еще раз поздравляю.

Он вдруг наклоняется ко мне и звонко чмокает в щеку. Первая мысль — у него такие мягкие губы и теплая щека. Вторая ошарашивающая — меня поцеловал мужчина! Сомова улыбается, глядя на нас, а я стою в полной прострации, опустив руки.

Андрей идет к выходу и от дверей прощается:

— Поздравляю… Вам удачно все отметить.

Анька тоже не молчит:

— Да, мы постараемся.

— Третий тост за мной!

Сомова поднимает кулак вверх:

— Договорились.

— Пока.

Смотрю, как за Калугиным закрывается дверь, и все никак не приду в себя. Чувствую, как Сомова сзади берет меня за локоть и тянет к себе:

— Ты что, обалдел?! Ну, что ты творишь, какое пиво? Какой виски?

Наконец, ко мне возвращается речь, и я формулирую мысль, которая стучит в моем мозгу последние две минуты:

— Ань, ты, кажется, была права.

— Что?

— Он в меня втрескался!

И смеюсь. И Анька смеется. Смеюсь и никак не пойму, почему у меня это известие вызывает такой щенячий восторг.