День за днем (гет)

Когда приезжаю домой, Анька уже там, суетится на кухне. Туфли меняю на тапки, переодеваюсь в спортивную униформу — синюю футболку и в синие же треники, распускаю гриву и, вдохнув наконец свободу полной грудью, усаживаюсь за ноутбук в гостиной... Статья, статья, статья… Довольно быстро наступает коллапс идей, и я начинаю вертеться, пристраиваясь так и сяк, в поисках музы… Увы, бесполезно... Упираюсь ногами в стол, и, подтянув колени к груди, кладу на них подбородок… Все равно без толку. Поза бескрылого Пегаса. Рядом крутится Фиона, пытаясь заглянуть мне в ноутбук. Отталкиваю ее морду — нет, там ничего путного, нет! С кухни доносятся какие-то обрывки Анькиных рассуждений, ее смех, она чего-то спрашивает, но я особо не прислушиваюсь.

— …А Руслик ему говорит… Там одна тетя прямо в эфире… Я купила, что ты просил и отнесла в ванну… Гош!

— Что?

— Да что с тобой?

— А что со мной?

Она приходит в гостиную с чашками:

— Ну, ты, блин не разговариваешь со мной весь день. И вообще, сидишь как зомби!

Она ставит их на стол и садится напротив. Так уж и целый день… Час назад, всего то, как пришел… А по телефону сколько трепались!

— Слушай Ань, я просто пытаюсь родить, хоть какую-нибудь мысль. У меня все аборт за абортом!

— Слушай, ты не хочешь поговорить о ситуации с Зимовским, а?

— Не хочу.

— Что, значит, не хочу?! Надо же с этим что-то делать.

Смотрю на Аньку укоризненно:

— Придушить его надо, вот и все!

— Гоша, я ведь серьезно. И вообще, оторвись уже от своего монитора, я ведь с тобой разговариваю или с кем?

Руки сами взмывают вверх, и я хватаюсь в отчаянии за голову:

— Слушай Ань, мне кровь из носу, нужно написать сегодня статью. Я сказал Наумычу, что она уже готова, а сам накромсал три абзаца!

Сомова откидывается на спинку кресла, пялится в потолок, а потом, снова сев прямо, укоризненно качает головой:

— Странно это.

— Что странно?

— Ну Гоша, такие статьи, за пять секунд вообще щелкал.

Звучит как упрек. Она пьет свой чай, а мне остается лишь огрызаться:

— Ну, то Гоша, а то я…

Она смотрит на меня, и я не выдерживаю, достала уже — возмущенно вытаращив глаза, повышаю голос:

— Да, я мутант! У меня от того Гоши остались только волосы на ногах!

В ответ лишь неопределенное хмыканье. Против правды не попрешь. Смотрю в монитор и кусаю палец, пытаясь выгрызть из него умную мысль. Но в башку лезет черт те что. Неожиданно вспоминаю про данное обещание и стучу себе ладонью по лбу:

— Бли-и-и-ин! Еще ж сегодня в ресторан идти… Все! Навалилось все сразу — статья, депиляция, Калуга, все!

Сомова удивленно наклоняет голову:

— Какой ресторан? Ты что, идешь с Андреем в ресторан?

Я обиженно тыкаю в нее пальцем:

— Да, спасибо тебе!

Сомова ухмыляется, собака страшная:

— А я то, тут причем?

— А по чьей просьбе он жениха играл?

— Так что он…

— Да! Он говорит — долг, говорит, платежом красен!

— Гош!

— Что?

Смотрим друг на друга.

— Ну ты смотри там, ему не дай повод.

Повод для чего? Опять пялюсь в монитор, почесывая висок. Блин! Вечно у нее одни глупости в башке. И чего, спрашивается, от дела отвлекает? Глазею в экран… Черт, вроде мелькнула мысль, и опять нет. Раздраженно смотрю на подругу:

— Аня, я сам знаю, как мне себя вести, ладно?

Сомова попивая свой чай, не может удержаться:

— Ах, извините, мы же взрослые.

Встает из-за стола и заявляет:

— По-моему, ты сегодня не в духе. Пойду-ка я на радио.

В духе, не в духе, не в этом дело. Навалилось много, не до бабьей трескотни.

— Иди… На радио…

Потом торможу ее:

— Ань!

Сомова останавливается.

— Что?

— Ты это… Ты прости меня, видишь, навалилось все сразу.

Я смотрю на нее так виновато, что Анька вздыхает:

— Ладно, Гош, я все понимаю… Всегда.

— Ну, спасибо тебе.

— Пока.

— Пока.

Она уходит, а я разворачиваюсь обратно к компу, упираюсь ногой в край стола и в такой элегантной позе стучу по клаве очередную тухлую мысль.

* * *

Это ненадолго. Хочешь — не хочешь, а мысли о вечернем рандеву заставляют начинать подготовку к ресторанной жизни. Например, избавиться от зарослей на ногах. Кажется, где-то там, в ванной, Сомова грозилась оставить для меня презент. В спальне не торопясь переодеваюсь — вместо треников натягиваю такие же синие труселя, делаю несколько взмахов руками и глубоких вдохов — Сомика нет и морально готовить себя к экзекуции приходится самостоятельно. Иду в ванную, поднимаю с пола приготовленный пакет и с любопытством смотрю содержимое. Так что тут у нас? М-м-м…красный воск. Читаю инструкцию на коробке:

— Разогреть содержимое до температуры… Понятно…

Отправляюсь на кухню и ставлю банку в микроволновку. 30 секунд или минуту? Приходится действовать методом проб и ошибок. Наконец, кажется получаю то, что надо и возвращаюсь в душевую. А там, пристроившись на краю ванны, начинаю ковырять содержимое теплой банки пластмассовой ложечкой.

— Так, разогреть… Разогрели, дальше что?

Беру в руки коробку и читаю сбоку инструкцию:

— Э-э-э… Когда воск достигнет нужной консистенции… Господи, слово-то, какое, консистенции... Так, гкхм, дальше что?… Распределить равномерно…

Взгромождаю ногу на ногу, поднимаю палочку с воском вверх и смотрю, как с нее вниз тянется длинная густая сопля из воска. Гадость, какая! Все это капает мне на ногу.

— У-у-у…

Пытаюсь размазать по всей поверхности голени.

— Так…. В направлении роста волос… Угу, угу… Распределили… Накрыть…

Беру со столика кусочек материи.

— Промокнуть.

Прижимаю полоску к ноге. Что дальше? Снова беру коробку и читаю:

— Резким движением по направлению роста волос…

Откладываю коробку в сторону и тяжело вздохнув, поднимаю глаза к потолку:

— Ох, господи!… Так, Гоша, попал в борщ, варись до конца!

Собираюсь с духом, берусь двумя руками за края полоски, резко дергаю на себя и ору во всю глотку от боли:

— Ой!

От сильного толчка мое равновесие начинает туда-сюда метаться, я резко дергаюсь и бью ногой об острую кромку столика. Блин, больно-то как! Задница скользит вниз с края ванны, и я, взмахнув руками, ухаю внутрь нее, задрав неприлично ноги вверх. Беспомощно копошусь внутри, аки перевернутая черепаха, издавая беспомощные стоны:

— Ух, ух...

Отрастил пятую точку. Надо будет сказать Сомовой, чтобы больше не кормила. Ноги болтаются снаружи, я пытаюсь выбраться, но резкая боль заставляет заорать снова:

— Ой, ма-а-а!

Слышу, как во входную дверь кто-то начинает звонить и барабанить. Только гостей мне сейчас не хватало. Может Анька вернулась? Откуда-то издалека доносится глухой голос:

— Марго!

Калугин? Извини, Андрюха, не приемный день. Неожиданно голос Андрея становится ближе и четче:

— Марго, Марго, ты где?

Он чего там, дверь снес? Пытаюсь что-то сказать, но сейчас я могу только стонать.

— Марго!

Мой спаситель врывается сюда, в душевую, и видит беспомощно торкующуюся внутри ванны клушу, потирающую ушибленные места.

— О, господи!

Он бежит ко мне и пытается обхватить за талию, подставляя шею и плечо, и давая возможность покрепче упереться.

— Ну-ка, иди сюда.

Цепляюсь за него и, наконец, выкарабкиваюсь. В голосе Андрея звучит неподдельная тревога:

— Что случилось?

Усаживаюсь на край ванны, и не могу удержать стон:

— О-о-ой!

— Ну, что случилось?

Прислушиваюсь к своим ощущениям:

— Пока не знаю.

— Что значит, не знаю. Что случилось?

Запрокидываю голову вверх и вздыхаю. Что случилось, что случилось… Дура волосатая, вот что случилось.

— Ничего…

Неудачно дергаю ногой и морщусь от боли:

— Ой!

Как это я так умудрился треснуться то? Подтягиваю вверх согнутую ногу и ощупываю коленку с голенью — точно, здесь ударился. Андрюха нервничает, переживает и опускается рядом на корточки:

— Ну, чего, ничего?! Ну, я же вижу, что что-то случилось. Что?

— Господи, ну рубанулась я ногой… Ничего, все!

— Сильно?

— Конкретно.

— А это что у тебя такое?

— Где?

Он кивает на коробки и баночки на злополучном столике у ванны.

— Вот, это.

Надо же какой любопытный. Я тут перед ним, можно сказать, помираю, а он баночки разглядывает.

— А, это воск.

Отпускаю ногу, поднимаю руки с растопыренными пальцами и осматриваю их. Естественно вляпался — они тоже все в воске. Андрюха приподнимается с корточек, садится рядом, на край ванны и деловито интересуется:

— Зачем?

Капец… Делаю удивленное лицо:

— Слушай, Калуга, тебе что, 15 лет? Девушка делала эпиляцию, в самый неподходящий момент вломился ты. Ситуация понятна?

— А, елки, извини, извини… Я не знал. Просто ты стала кричать…

— Да, ладно, проехали….

Снова цепляюсь за ногу и потираю горящее от содранного воска место:

— О-о-у, не думала, что так больно, блин...

— Ну, у тебя ж это не в первый раз, я так понимаю.

Ну, как сказать… Для тушки, конечно, не в первый, как же иначе. А вот для Игорька… Гоню пургу напропалую:

— Не в первый, ну, мне обычно… Аня помогала… или там в салоне. А сегодня решила сама попробовать. Дура, блин!

Хочешь — не хочешь, а придется продолжить — не ходить же по улице с проплешинами. Калуга вдруг предлагает:

— Так, слушай, давай я помогу.

Смотрю на него и не соображу о чем он.

— Что?

— Ну, дерну!

— Что, дернешь?

Андрей активно кивает на мою несчастную ногу:

— Что тут нужно дергать? Вот это и дерну.

— Ха…. Не-е-е, спасибо, сейчас я сама как-нибудь, ладно?

Вытираю рукой каплю пота с носа и начинаю морально собираться с силами.

— Да нет, я серьезно, ты не стесняйся!

Кошусь на него — в чем-то он, возможно, прав. Если отвернутся и не смотреть на это изуверство, может легче пройдет? Калугин продолжает убеждать:

— Если нужно, я сделаю. Я, так понимаю, тут же резкость важна, правильно? То есть…

Он замолкает, а я сижу и никак не могу принять решения.

— Ну-у-у….

— Ну, так давай! Я дерну, ты вздохнешь и разожмешь глаза… нормально!

У него действительно смешинки в глазах или мне показалось? Я как зависший компьютер молчу и только дергаюсь туда-сюда. Калуга настаивает:

— Давай?

— Ну…

Еще раз бросаю взгляд на многострадальную конечность, на Калугу, наконец, слезаю с ванны и мы гуськом идем на кухню. Выдвинув табуретку на центр, усаживаюсь, положив ногу на ногу. Андрей внимательно читает инструкцию на коробке, перекладывает немного воска в керамическую чашку и ставит ее на конфорку. Он пытается перемешивать содержимое, хотя это и не просто. Хватает же у мужика терпения... Блин, вспоминаю про замок на входной двери и вскакиваю с табуретки.

— Ты куда?

— Так! А ты собственно как сюда вошел? Дверь что, открыта была?

— Да, нет… Не знаю… Дергал, дергал, она и открылась.

Иду в прихожую и закрываю входную дверь на ключ.

— Походу замок надо менять, язычок совсем не держит.

— Слесаря вызовите, починит.

Еще чего, у самого руки есть, уж замок-то поставить сумею. Снова усаживаюсь на табуретку и начинаю нервно раскачиваться на ней, предвкушая очередную порцию пыток и экзекуций. Андрюха продолжает ковырять палочкой в приготовленном блюде:

— Слушай, по моему уже нормально… Или еще погреть?

Откуда я знаю. Отмахиваюсь:

— Да я не специалист в этой области. Давай как уж есть, ляпай!

— Ага.

Мандраж достигает предела и я, в последний момент, поднимаю руку вверх — стоп. А потом киваю в сторону кухонного стола:

— Дай мне бутылку, пожалуйста.

— Зачем?

— Ну, что… анестезия!

— А, ну да, да, конечно! Давай.

Калуга тянется за вискарем и передает бутылку мне в руки. Делаю, прямо из горла, один глоток, другой, набираю полный рот обжигающей жидкости и снова, морщась, глотаю…

— Нормально!

Андрюха забирает бутылку назад и отставляет ее в сторону:

— Но только ты это…

— Что?

От виски немного сбилось дыхание, и я пытаюсь отдышаться, успокоиться.

— …За меня держись.

Да, точно! Очень хорошо.

— Фу-у-ух, ну да, конечно, за тебя буду держаться, за кого мне еще держаться, за воздух что ли?

Нервы на пределе. И у меня, и у него. Выстреливаем одними междометиями:

— Ну, да.

— Давай!

— Логично…

Он палочкой выковыривает содержимое из чашечки и вываливает все это мне на ногу.

— Мажу…

— Да.

— Не горячо?

— Не нормально… Ну все, хватит, хватит. Уже достаточно, все….

Калугин отставляет чашу из-под воска на стол. По-моему, он волнуется даже больше, чем я. И это бодрит.

— Так.

— Бли-ин!

В его руках появляется полоска материи, и он подносит ее к моей ноге:

— Вот это, да?

— Да

Калуга осторожно накладывает полоску на слой воска и разглаживает ее:

— Так?

— Все.

— Промакиваем.

— Ну, на раз, два, три…

Делаю глубокие вдохи, глотаю слюну и собираюсь с духом:

— Давай. .. Подожди, сейчас, фу-у-ух… Только вместе считаем, ладно?

— Да.

— Ну, давай, да.

Видя, как я нервничаю, он предлагает:

— Подожди, а ты можешь отвернуться.

— Не, ну нормально все, я готова, давай!

— Да, ну давай, поехали.

Смотрим, друг на друга, и хором считаем:

— Раз, два…

Как говориться — терпи коза, а то мамой будешь... Андрей вдруг кричит:

— Три!

И резко дергает, отрывая полоску с воском. С волосами и, кажется, с куском ноги.

— А-а-а-а-а-а!

Откидываюсь спиной назад. Слышу голос Андрея рядом:

— Все, все, все, все...

Блин, сейчас же грохнусь! Резко дергаюсь вперед, чтобы принять вертикальное положение и попадаю головой во что-то твердо-мягкое. Тут же раздается:

— Ой!…А-а-а…

Кажется, у меня будет шишка. Приоткрываю глаза и вижу, как Андрей ходит по кухне, зажав рукой нос.

— О-о-о!

Походу я ему его разбил. Я тоже держусь за лоб:

— Прости Андрей, я не хотела.

— Не, все, все, нормально.

— А, сильно ударился?

— Не-е-е, все хорошо.

Какой на фиг хорошо — вижу, как он, мотаясь по кухне, кладет руку на горячую плиту и аж подскакивает:

— Ай!

Я тоже подпрыгиваю на своем табурете:

— Там лед в холодильнике!

Бедный Калугин мечется, держась рукой за нос и тряся обожженной рукой:

— Лед? Это хорошо.

Я лишь ошалело мотаю головой и утираю рукой вспотевший лоб:

— О-о-о-о-о, капец, да что ж за день такой!

Андрей лезет в морозилку за льдом, а я, сытый под завязку всем этим дурдомом, соскакиваю с табуретки и, махая из стороны в сторону обеими руками, решительно заявляю:

— Так, все! Хватит, закончили.

Одно дело издеваться над собой и другое дело над другими. Не хватало еще Калугу довести до больничного листа. Правда, он еще хорохорится:

— Почему? Нет, подожди, сейчас все доделаем.

— Нет, все, отказать!

— Почему?

— В гробу я видала такую красоту. Я сейчас надеваю платье, и мы уходим. Все, на хрен!

Оставляю Калугу держать лед у носа, а сам марширую в спальню переодеваться. Вдогонку слышу:

— В принципе, если хочешь, можем доделать.

Как-нибудь в другой раз. И вообще я не любитель садо — мазо.

* * *

Перебрав несколько вариантов, одеваю светлое многопугвичное платьице без рукавов, так удачно купленное в нашем первом совместном шопинге с Анютой. Сверху накидываю белый приталенный пиджачок с воротником стоечкой и с поясом — если будет прохладно, не хочу опять раздевать Андрея прямо на улице, как в прошлый наш поход. Тем более, что это и не получится — сегодня он, уже наученный опытом, в одном свитерке… Шутка… Волосы прихватываю в хвост заколкой, пуская два хвостика по плечам, немного помады на губы, тушь на ресницы… Ноги прячу под ноаокупленными Анькой колготками. Кидаю последний взгляд в зеркало — ну, все, вроде ничего не забыл, Сомова бы одобрила. А, нет, туфли! Достаю из шкафа коробки и зависаю… Блин, забыл, как надо… Под цвет платья или под цвет сумки?

Наконец, выхожу из спальни, затягивая пояс:

— Ну, что, я готова. Как твой нос?

Андрей поднимается с табуретки и подходит ко мне, ощупывая пальцами переносицу:

— Ничего, спасибо, на месте.

— Ну, что, идем?

Хоть и держусь бодрячком, но внутреннее напряжение не отпускает. Да и вообще, вся эта затея со свиданием действует немного на нервы — вроде туловище угомонилось и фортелей не выкидывает, но черт его знает, может это затишье перед бурей? Бок этот еще — вроде ноет иногда, а вроде и нет. Калуга смотрит на меня как завороженный:

— Да, пошли… Шикарно выглядишь!

Стоп — машина. А вот дистанцию сокращать не надо:

— Слушай, Андрей, давай договоримся на берегу. Я возвращаю тебе долг и ничего более.

— Я просто сказал тебе комплимент и ничего более.

Бла, бла, бла.

— Я ваши комплименты знаю. Напоминаю, у нас просто ужин.

— ОК.

Время от времени он, все-таки, хватается за нос. Бедный, что-то я его сегодня то третирую, то бью. Ладно, постараюсь исправиться. Хотя бы на этот вечер. Андрей топает к входной двери, а я иду погасить бра сначала в комнате, затем в коридоре. Уже темнеет. Потихоньку, потихоньку, а проковырялись до относительно позднего вечера. Подхватываю свою сумку в коридоре, Андрей открывает дверь, и мы выходим.

* * *

Калуга распахивает передо мной дверную створку в подъезде и придерживает ее, ожидая, пока я выйду на улицу. Джентльмен, однако.

— Прошу... Аккуратно!

Проскальзываю в дверной проем, мимо него и спускаюсь, оглядываясь, по ступенькам.

— Спасибо.

Он меня догоняет, и мы не торопясь идем рядом. Андрей вдыхает ночной прохладный воздух:

— Хорошо!

Я же зябко тру плечи — вот не зря, все-таки, взял пиджак. И как Калуге не холодно в его свитерочке? Ха, долг конечно платежом красен, но я ему свой пиджак не отдам:

— О-о-о-о-о, свежо, однако!

— Спокойствие, Куба уже близко, там будет намного теплей, я тебе гарантирую.

Останавливаемся, чтобы определиться дальше. Опять кручу головой, такси поблизости не видно. Интересно, мы пойдем пешком или поедем? Он тоже вертит головой, и я интересуюсь:

— А нам куда?

Холодный воздух пробирается в рукава пиджака и я обхватываю плечи руками, прижимая сумку на плече плотнее к себе и стараясь согреться. Андрей пытается сообразить:

— Подожди, сориентируюсь.

Потом тычет рукой в сторону от центра.

— Нам туда, да точно! Пойдем.

Мог бы и на такси прокатить даму… Там тепло и мягко. К тому же я на каблуках. Ладно, может быть и правда не очень далеко, потопаем пешком. Хотя лично я, поблизости, никаких кубинских ресторанов не знаю. Иду и продолжаю кутаться, и ныть про себя — надо было еще кофту надеть.

* * *

Ресторан «Tapas Marbella» оказывается недалеко от метро «Университет». Странно, что я о нем никогда не слышал и он скорее не кубинский, а испанский. Нас провожают к заказанному столику, и вот, мы уже сидим и ждем, когда обслужат. Тут действительно жарковато, так что пиджак я вскоре снимаю. Сложив, засовываю его между ручками сумки, а саму сумку пристраиваю на спинку стула.

Одобрительно оглядываюсь по сторонам — довольно прикольное местечко. Играет латиноамериканская музыка, на столе стоит горящая свеча — в общем, сплошная романтика. Осматриваюсь и одновременно прислушиваюсь к себе. Как то мне не комфортно — то озноб, то жар. Может, заболел? Да нет, вряд ли — еще пару часов назад этого всего не было. В голову приходит шальная мысль — а может это реакция на Калугина? Ну, как тогда, в парке? Типа, аллергия!

— Марго!

Пойманный с "неправильными" мыслями, от неожиданности вздрагиваю:

— А!

И, прижав руку к груди, испуганно смотрю на Андрея:

— Что?

Лицо начинает краснеть, и я прикладываю пальцы ко лбу — кажется, у меня все-таки жар?

— Ты себя вообще, нормально чувствуешь?

— Нормально, а что?

— Выглядишь слегка зажатой.

Демонстрирую свою расслабленность. Кладу руки на стол, с локтями, как примерный ученик. Так нормально?

— Как твоя нога, кстати, не болит?

Чего-то ты про мою ногу не вспоминал, пока мы сюда полчаса пилили. Смотрю вниз на ногу и отмахиваюсь:

— А... уже нет.

Но тут же вспоминаю про кубинские танцы у него дома и спешу пресечь на корню эту тему.

— Гематома сильная, поэтому я сегодня не танцую!

— За это не переживай. Из меня тоже танцор как корова на льду.

Бла, бла, бла. Усмехаюсь:

— Понятно. Хотя в прошлый раз, под махито, у тебя неплохо получалось.

Калуга уже чего-то жует и в ответ улыбается:

— Ну, это было один раз. Да и то, с тобой.

Продолжаю крутить головой, в попытке осмотреться и оценить сей закуток…

— Часто ты сюда?

Андрей отрицательно мотает головой. Оно и понятно — это ж не в его районе.

— Нет. Хотелось бы почаще, но Алисе просто не нравится, когда я ухожу по вечерам. Поэтому я дома.

Понятно... Приятно, все-таки, вот так сидеть и трендеть ни о чем. Подхватываю нейтральную тему:

— Как Алиса к кубинской кухне?

— А-а-а… тоже не очень. В этом плане вы с ней похожи.

Гхм... А я тут, с какого боку? Cижу тихо, скрестив ручки на груди, никого не трогаю, примусы починяю. Переспрашиваю:

— В смысле?

— Ну…э-э-э… в прямом. Она, так же как и ты боится и пугается чего-то нового и незнакомого.

Витиевато. Новое и незнакомое — это он про себя? Хотя намек на его прошлые подкаты понятен. Данное направление меня не привлекает, чешу нос и пытаюсь перевести разговор на другую тему:

— Андрей, а-а-а… Можно тебе задать один вопрос?

— Конечно.

— А Алиса поддерживает отношения с ее матерью?

Все-таки, Америка не ближний свет. Калуга скучнеет:

— Знаешь, я… Для меня это больная тема, я бы не хотел распространяться.

Мне становится неудобно за себя — какое мое-то дело? Влез, как слон в посудную лавку.

— Извини, я просто…

— Не, не, не, все нормально. Я тебе все обязательно расскажу, в следующий раз, хорошо?

Вообще-то я следующий раз не планирую... Опускаю голову и снова прислушиваюсь к себе. Что-то не так… К нам подходит официант с подносом махито и ставит бокалы на стол. Какая у него униформа интересная — красный галстук к белой рубахе. Кубинский костюм или испанский?

Андрей радостно восклицает:

— О, быстро вы сегодня, спасибо.

Официант, освободив поднос, бормочет:

— Gracia.

И уходит, а мы поднимаем бокалы вверх.

— Ну, что, Маргарита Александровна? Ударим, как говориться, по бездорожью и разгильдяйству?

— Не вопрос.

— Ура!

Чокаемся нашими коктейлями, и я пробую через трубочку любимый напиток Андрея Калугина. Вроде вкус неплох, хотя мне становится еще жарче и не комфортней. Тем временем зал постепенно наполняется, и музыка становится все громче. Сквозь полумрак наблюдаю, как играет и поет местный ансамбль «настоящих кубинцев» в широкополых сомбреро и национальных костюмах. Народ вокруг них интенсивно извивается, танцует и веселится. Особенно девиц много — любят они у нас горячих латиноамериканских Бандеросов... Я покачиваю головой в такт музыке, а Андрюха, повернувшись лицом к танцующим, делает в воздухе немыслимые пируэты руками:

-Йо-хо-о-о!

Вяло ковыряю соломинкой в бокале, когда Калуга разворачивается и вдруг выдает:

— Она кубинскую кухню вообще не любила!

Кажется, я потерял нить разговора. О чем это он?

— Кто, она?

— Ну, моя бывшая.

Господи, я уже и забыл. Да мне на нее, как с высокой колокольни. Чуть улыбаюсь — похоже, Андрей все еще к ней неравнодушен, хоть и сбежала, далеко и надолго. К тому же бросив мужа и дочь! Бизнесменша, блин…

— Андрей, я уже сама не рада, честное слово, что я тебя спросила.

— Не-не-не, все нормально, все нормально. Просто, ну, конечно, не очень хорошо чувствуешь, когда тебя оставляют с маленькой дочерью и уходят! Но… А-а-а… Господь бог нам всем судья, как говориться… Просто мы оказались разными людьми.

Склоняем головы над столом как заговорщики:

— Понимаешь, как плюс и минус. И моя ошибка, и проблема вся в том, что я очень поздно это заметил.

Не повезло, бывает. Мне его немного жалко. Хороший ведь мужик — честный, верный, правильный, дочь любит… Чего этой дуре еще было надо? Но разговоры о бывших женах, как и о любовницах, мне не интересны и я тороплюсь поднять бокал:

— Андрей, давай выпьем за твою дочь.

— Ура! За Алису!

Чокаемся бокалами и прикладываемся к коктейльным трубочкам. Неожиданно, откуда-то сбоку, раздается радостный голос Егоровой:

— Ничего себе, кого я вижу!

Поворачиваемся в ее сторону. Картина маслом «Не ждали»... Блин, как будто нарочно помянул на ночь, вспомнив о любовницах. Век бы ее не видеть. Калугин кивает, а я здороваюсь:

— Привет, Наташ.

— Добрый вечер. Подумать не могла, такой огромный город и…

Она делает взмах рукой в подтверждение огромности города. Странно, однако, чего это она делает в моем районе? Вроде живет далеко. Калугин пытается поддержать разговор:

— Ну да…, а мир он тесен.

Отвожу взгляд в сторону. Внутри начинает подниматься раздражение, а это сейчас ни к чему. Андрей у Егоровой интересуется:

— Ты одна или кого-то ждешь?

— Я подружку жду, она в пробке.

— А-а-а.

— Я ехала никаких пробок.

Влезаю в их познавательную беседу:

— Ну, пробки, дело такое… Тут не угадаешь.

Калугин неожиданно оживает и предлагает Егоровой:

— Может, ты присядешь, пока подружку ждешь?

Я просто офигиваю. На хрена она нам тут? Смотрю на него и пытаюсь взглядом продемонстрировать свое отношение к такому его креативу, но толку ноль. Егорова пользуется моментом и с улыбкой присаживается к столу:

— Спасибо, а я не помешаю?

Пытаюсь вложить в слова весь свой сарказм:

— Нет, что ты, здесь все свои!

— А вы тоже случайно встретились?

Похоже, что так. С улыбкой киваю и, глядя на Калугу, добавляю:

— Типа того.

— Интересно.

А он смотрит, то на меня, то на Наташу и выдает:

— Да.

Ну, случайно, так случайно. Тебе видней.

* * *

Сидим, «веселимся». Задумчиво посасываю через трубочку коктейль и гадаю, когда же все это закончится. Иногда ловлю на себе унылые взгляды Андрея. Наташа, чувствуя общую скованность, поднимается, нарушая молчание:

— Пойду, гляну, может Светка пришла.

Калугин продолжает пребывать в прострации:

— Какая, Света?

Блин, тебе-то не все равно? Пусть валит, куда хочет.

— Подруга моя, я говорила. Я, скоро!

Провожаю ее недобрым взглядом — бывают же такие назойливые курицы…Андрей вдруг спрашивает:

— Может быть, уйдем отсюда?

Коктейль уже бьет мне в голову. Калуга, это похоже на бегство, а не на выбор одной бабы из двух. Меня так и подмывает спросить:

— С чего это вдруг?

— Ну, у меня такое ощущение, что ты здесь себя неловко чувствуешь.

А-а-а, то есть ты идешь мне навстречу, а сам ты себя чувствуешь ловчее ловкого? А теперь вдруг у тебя появилось ощущение…. Вот, молодец... А до этой минуты такого ощущения не возникало? Меня весь этот МТЮЗ начинает раздражать, и я с ехидной улыбкой переспрашиваю:

— Я?

— Да.

— А ты?

— А я, что?

— Слушай, если ты меня хотел пригласить на ужин, какого черта ты позвал ее за наш стол?

— Подожди, ну она же…

— Что она?

Мне не хочется, чтобы он принял мои слова за ревность, и я нахожу другой аргумент:

— Ты знаешь, что завтра весь офис будет говорить, как мы здесь с тобой зажигали!?

— Да ладно, Наташка нормальная, никто ничего обсуждать не будет.

— Серьезно? То есть ты ее уже хорошо знаешь, да?

— Слушай Марго, чего ты к словам придираешься?

— Это я придираюсь? Это, вообще-то, ты меня сюда... приволок.

Резкая боль в боку вдруг заставляет меня забыть об упреках и застонать:

— Ой!

— Что, такое? Нога?

Морщась, разворачиваюсь на стуле в проход:

— И нога... тоже.

Калугин заботливо уговаривает:

— Ну вот, самое время свалить. Давай, собирай вещи и пойдем.

Но меня конкретно колбасит — в боку, словно шилом ворочают.

— Подожди, подожди, подожди, Андрей, чего-то в почки вступило.

— С чего это вдруг?

Хватаюсь за спину, пытаясь хоть как-то утихомирить боль.

— Не знаю! Откуда я знаю.

И чуть ли не вою, задрав голову вверх:

— Да что ж такое!

Мне совсем плохо. Теперь я скрючиваюсь вниз, ожидая, когда хоть немного отпустит. Как сквозь вату слышу голос Андрея:

— Марго?

Рядом раздается громкий Наташин голос:

— Не одно так другое, представляете, ее гаишники тормознули, то огнетушителя нет, то…

Блин, когда же ты заткнешься! Андрей ее прерывает:

— Наташ, подожди… Мы, пожалуй, пойдем.

Чувствую его сочувствующий взгляд на себе:

— Пошли.

— Ка-а-ак, ребята! Время же детское.

Она присаживается к столу и смотрит то на Андрея, то на меня. И продолжает визжать:

— Да и потом, сами поели, а я тоже хочу!

Да не ели мы еще ничего, успокойся. Но, Калугин тут же реагирует:

— Тебе заказать, что-нибудь?

Он что, надо мной, издевается? Мы так отсюда еще сто лет не уберемся. Держась за бок, продолжаю смотреть и удивляться этому индивидууму. Егорова же своего упускать не собирается:

— Да! Я рис буду.

Заботливый наш ищет глазами официанта и тут же машет тому рукой:

— Будьте добры, порцию этого вашего фирменного риса. Принесите нам! Спасибо.

Нам! Удивительный человек. Похоже, про меня уже и забыл. Скептически окидываю взглядом эту парочку, ню-ню… Егорова продолжает щебетать:

— Андрюш, а пойдем, пока, потанцуем? Пока фирменный рис там готовят.

Вот, стерва! Пытаюсь вложить в свой взгляд всю брезгливость, которая накопилась у меня за сегодняшний вечер. Калуга посматривает на меня и на ее предложение отрицательно качает головой:

— Я не умею.

— Ты что!? Ну, такой талантливый человек и не умеет танцевать? Правда, Марго?

Отстань ты от меня. И так тошно!

— Если ты обо мне, то у меня нога болит.

Наташа с голосом полным сарказма тянет:

— Жаль!

Но очевидно, что ни капельки. А потом поворачивается к Калуге:

— А у тебя, тоже, нога?

— Я, пас.

Раскачиваюсь взад-вперед на стуле… Еще немного и я тут сдохну, наверное. Наташа решительно поднимается, хватает Андрея за руку и пытается тащить за собой:

— Пойдем, я тебя научу, и ты сам не заметишь, как втянешься!

Подперев голову рукой, с любопытством и тайной надеждой наблюдаю, что же будет дальше, наблюдаю за реакцией Калугина. Ну, сделаешь, наконец, ты свой выбор или нет!? Давай, поставь на место эту сопливую дуру! Мне так хочется побыстрей это услышать, что я его провоцирую:

— Иди Андрей, действительно, сходи, что тут такого?

Развожу руки в стороны:

— Попытка, не пытка.

Мой голос натянут и наигран, я даже слышу, как он фальшив. Андрей продолжает смотреть на меня, будто чего-то ждет... Я тоже жду, и, кажется, напрасно... Блин, что тут такого сложного — выбрать! Не то, чтобы это было мне так нужно, но дело принципа! Ну, выдай хоть что-нибудь, а? Рявкни на нее «Нет, я останусь!»… Или демонстративно уйди с ней… Но, только, не сиди истуканом, будто тебе все равно! Тупая Егорова, будто не замечая наших переглядываний, хватается за мои слова:

— И я о том же!

Она тянет Калугу за собой, и он послушно, оглядываясь, плетется за ней. Ну, вот… Буриданова осла подтолкнули, таки, к кормушке… Но это все лирика. Боль в боку не проходит. И внизу живота тоже. Может траванулся? Продолжаю прислушиваться к своему состоянию, которое мне нравится все меньше и меньше. Вот, опять отдалось, морщусь и беззвучно охаю. Как же мне хреново! Конкретно, физически хреново. И не только в боку, что-то там внизу туловища неправильно. Не так как всегда. С трудом поднимаюсь, опираясь на край стола и, оставив сумку висящей на стуле, торопливо отправляюсь в туалет… Добравшись там до зеркала и, оперевшись на раковину, приближаю свой face к отражающей поверхности. Ну и видок! В гроб кладут краше.

— Бли-и-и-ин! Ну, как же мне хреново.

Нет, все-таки внизу что-то происходит. Расстройство желудка или с мочевым пузырем? Хрен знает, какие у баб болезни бывают.

— Да что ж там такое!?

Морщусь от тянучей боли, которая охватывает уже, кажется, весь низ, отворачиваюсь от зеркала и наваливаюсь без сил рукой на стену:

-Фу-у-у-у…

Опускаю глаза вниз, пытаясь переждать и успокоиться. Но нет, только хуже. Вскинув голову опять вверх, с силой бью ладонью о стену — кажется, все-таки, мочевой пузырь.

— Черт, ну, на хрена я пил этот махито?

Перехожу к другому зеркалу и упираюсь в раковину двумя руками — меня крутит и шатает от всех этих непонятных ощущений.

— Е-мое, ну это же невозможно!

И вдруг застываю, с ужасом чувствуя, как что-то изменилось, там внизу, будто что-то потекло. Опасливо опускаю глаза вниз, потом резко опускаю голову… Блин, ужас, обделался что ли? Какой позорище-то... Отхожу от раковины, нагибаюсь, осматриваю с опаской ноги. Нет, вроде внешне все, как прежде. Что же это было? Продолжаю прислушиваться к себе, опять таращусь в зеркало, уперевшись руками в раковину… Стой, не стой ясности не будет. Надо решиться и заглянуть правде в трусы. А, будь что будет!

— Да, ну, на фиг!

Закрываюсь в кабинке туалета, задираю подол платья, спускаю вниз колготки с трусами… На белье, на ногах что-то темное и липкое К горлу подступает комок рвоты. Это, что за гадость? Это, кровь? Меня начинает тошнить, и голова начинает кружиться от ужаса — кажется, я умираю! У меня внутреннее кровотечение! Но откуда? И тут я понимаю, что это такое. И от этого мой вопль еще отчаяннее.

— А-а-а-а-а-а-а-а!

Господи, наверно это надо чем-то заткнуть. Судорожно оглядываюсь вокруг, отматываю, наверно, четверть рулона туалетной бумаги и запихиваю его в трусы. Капец, капец, капец! Торопливо натягиваю колготки вверх, одергиваю платье, открываю дверь кабинки и выползаю в раскоряку, на полусогнутых, наружу. Замираю в дверном проеме, цепляясь за него двумя руками, и, наклонив голову, стираю ладонью холодный пот со лба:

— Капец! Это же полный капец, полный капец…

Опершись локтем в косяк двери, утыкаюсь головой в руку и закрываю глаза. Из груди рвется отчаяние:

— Мамочка я сплю?

Наконец, собираюсь с силами и, оттолкнувшись рукой от стены, иду в зал, где веселье продолжается своим чередом и играет музыка. Сесть уже не решаюсь, оглядываю танцующую толпу, среди которых где-то, Андрей и Наташа. Но я их не вижу. Слава богу, их нет за столом, а то ведь стыда не оберешься. Снова прислушиваюсь к себе. Теперь это уже не так болезненно, но зато противней. Я морщусь, склонившись над своим стулом, снимаю со спинки сумку с пиджаком и вешаю ее на плечо. Потом пугаюсь — нет, так дело не пойдет, вдруг там сзади… Стыдобища-то... Спускаю сумку на локоть и, прикрываясь ею с тыла, отступаю к выходу, лавируя между столами и стульями.

* * *

Выхожу из ресторана и мысленно благодарю Калугу, что не потащил меня, за тридевять земель, на другой конец города. Как — нибудь, доковыляю до дома. Пешком меньше проблем — помню, однажды, уже давно, одна моя бывшая так угваздала сиденье в предыдущей машине, что пришлось менять чехлы. Все также прикрываясь сумкой, захожу в ближайшую аптеку и испуганно разглядываю ряды витрин с выставленным «товаром». Нет, одному с таким изобилием не справиться. Достаю мобильник, и набираю номер Сомовой. Наконец, та откликается:

— Алле.

Я буквально шиплю в трубку:

— Ань! У меня капец!

— Кто бы сомневался… Какой по счету?

Пугливо оглядываюсь по сторонам:

— На этот раз самый, самый, самый полный!

— Ну, ладно, что случилось?

Пытаюсь говорить тише:

— Ань, я сейчас в аптеке.

— Господи, что-то произошло?

— Короче, Ань…

Черт, язык не поворачивается говорить о таких вещах. Ловко вешаю сумку на локоть и прикрываю рукой рот возле трубки:

— У меня эти!

— Что, эти? Я не понимаю. Что, эти?

— Что? Что ты не поняла?

Разгорячившись, убираю руку от мобильника. Нарочно, блин, придуривается?

— У меня начались!

Цежу сквозь зубы:

— Ну, что ты как маленькая!

В трубке раздаются смешки:

— А-а-а… Хе… Ну, поздравляю тебя.

— Ты сейчас издеваешься надо мной?

Снова оглядываюсь по сторонам, и снова прикрываю рот рукой:

— Ань, слушай, скажи, что мне надо купить, а то я здесь как партизан.

— Ну, я думаю тебе лучше всего купить упаковку тампонов. Ну просто, подойти к кассиру и попросить.

— Ань, ты вообще соображаешь, что ты говоришь. Как я попрошу?

— Ну, элементарно.

Нервно вздыхаю. Ну, вот как, мужику, спрашивать про эти ваши тампоны? Я даже не знаю, как они выглядят. Мой голос срывается:

— Да у тебя всегда все элементарно, блин!

Захлопываю крышку мобильника и топчусь на месте, морально собираясь с духом. Неожиданно рядом раздается женский голос:

— Простите, я могу вам помочь.

Ошалело приоткрыв рот, смотрю на внезапно пришедшую помощь:

— Да... Девушка… э-э-э.

Нервно лезу в сумку, а потом, опомнившись, вешаю ее на локоть и аж выгибаюсь в попытке внятно сформулировать возникшую потребность:

— Девушка… э-э-э.

Облизываю губы, забыв про помаду, и тру пальцами лоб:

— Пожалуйста… Вы не могли бы, мне… Как бы вам объяснить-то…

Смотрю на нее в упор:

— Ну, вы понимаете, да?

Она безмятежно улыбается:

— Что вас интересует?

Язык как деревянный. Мучительно выдавливаю из себя:

— Как вот это объяснить…

Сотрудница вдруг радостно кивает:

— Понятно, пройдемте со мной.

Ну, слава богу. Она ведет меня совсем к другой полке и сует в руки пару каких-то коробочек.

— Выбирайте! Вот эти стандартные две полоски, вот эти немецкие, они конечно достовернее. Но на более больших сроках. У вас какая неделя?

Если лично про меня, то и месяц бабский не прошел. Это я и без твоих тестов знаю.

— Пятая

Хотя нет, четвертая еще не кончилась.

— Тогда, лучше эти.

Она сует пачку с тестом в руки, и я, потрясая им как знаменем, тороплюсь уйти подальше.

— Спасибо, большое.

Снова звоню Аньке. Она тут же отзывается:

— Алло. Ну, как?

— Как, как… Никак!

— Я же тебе все объяснила.

— Ну, извини, тупой я.

— Ладно, со временем привыкнешь.

— Типун тебе на язык!

— Ладно, ладно… Дай трубку кому-нибудь из персонала.

Оглядываюсь и вижу неподалеку еще одну девушку в форменном халатике. Отлично! Подхожу к ней, жестом показываю на свое горло и, выдавая хриплые рулады, сую ей в руку телефон. Они о чем-то говорят c Сомовой на своем птичьем языке — тампаксы, шматмаксы, прокладки, закладки…Через пять минут я уже у кассы.

— Фу-у-ух.

* * *

Пока иду домой накручиваю себя открывающимися прелестями женской жизни… Господи, да чего же там внизу все гадко и противно! Единственная мечта — быстрей добежать до дома, очиститься от всей этой скверны и завалиться спать… Стараюсь не смотреть по сторонам — кажется, что все встречные смотрят на меня, знают обо мне, и брезгливо хихикают, оглядываясь вслед. Я снимаю пиджак и обматываю его вокруг пояса. Лучше мерзнуть, чем чувствовать себя грязным мутантом. Буквально врываюсь в квартиру с разнесчастным видом и муторным состоянием души. Издерганный и нервный, зажигаю свет в прихожей, швыряю ключи на полку, торопливо скидываю туфли и несусь в гостиную. Навстречу спешит Сомова:

— Привет, ну, как ты?

Как, как… отвратительно. Ощущение, что там, внизу, уже все вымокло и слиплось.

— Ань, капец!

Анька дергается успокоить меня, но я шарахаюсь в сторону и ору:

— Не трогай меня!

— Господи, Гоша!

— Я весь замызганный как последний урод!

Она усаживает меня на диван:

— Успокойся, это же ерунда, отстираем все.

— Да причем здесь отстираем, ты что, не понимаешь, что происходит?

Сомова поднимает глаза к потолку и терпеливо говорит:

— Понимаю.

Ору на нее:

— Ни хрена ты не понимаешь! Я мутант, ясно? Я хрен знает что! Меня в зоопарк нужно сдать и людям показывать!

Раскачиваюсь взад — вперед, как китайский болванчик. Хочется плакать и орать. Или, наоборот, без разницы.

— Так, прекрати истерику. Ты купил, что я тебя просила?

Не могу остановиться и продолжаю причитать:

— Я не мужик и не баба! Природа с черепахой и то лучше обошлась.

— Я тебя спрашиваю, ты купил то, что надо?

— Да, купил!

— Ну, давай сюда.

Лезу в сумку и вытаскиваю оттуда пухлый пакет с подарками для Маргариты Александровны. Сомова тут же сует в него нос. Уперев руки в бедра поднимаю глаза к потолку и соплю, готовый расплакаться — это капец, капец… от мужика ничего не осталось.

— Ну-ка… Все! Пошли со мной в ванну.

Анька решительно встает, а у меня уже нет никаких сил. Только на нытье и стоны:

— Ань.

— Марш со мной в ванну, я кому сказала.

Собираюсь с силами и поднимаюсь.

— Марш!

Тащит меня за собой, хнычащего и несчастного… Оставляю Сомову снаружи, а сам захожу внутрь ванной комнаты… Стараясь не смотреть, стаскиваю с себя пострадавшее барахло, вместе с испачканным комком туалетной бумаги, тошнота опять поднимается к горлу и я судорожно все засовываю в мусорный пакет — не хватало еще стирать всякую дрянь.

* * *

Через пять минут, смыв с себя все остатки происшедшей катастрофы, обновленный и почти счастливый, оправляя подол платья усаживаюсь на табуретку. Расстилаю на коленях еще влажное полотенце и беру в руки упаковку с тампонами. Что теперь?

— Я готов.

Сомова приоткрывает дверь, откашливается и подает голос:

— Гхм... Так, действие первое.

Первое, так первое… Вытаскиваю один пакетик с тампоном на белый свет и рассматриваю его со всех сторон… Да-а-а… Вот он какой, цветочек аленький.

Анюта торопит из-за двери:

— Открываем его.

— Как открываем?

— Ну как, руками открываем. Ну как, еще… Открыл?

— Ну, подожди, у меня же нет ногтей.

Я их все же срезал недавно, чтобы не мешали. И, кажется, поторопился. Вернее, они есть, конечно, даже с перламутровым маникюром, только не такие длинные, как раньше и почти квадратной формы. Приходится оболочку рвать зубами. Гадость, какая. Кусок чего-то остается во рту, я пытаюсь его выплюнуть, а потом смахиваю с губы рукой. Сомова за дверью опять подает голос:

— Ну, видишь шнурок?

Ага. Держу эту зеленую хрень за нитку… Как дохлую мышь за хвост. Смотрю печально и вздыхаю:

— Да, я за него держу.

— Молодец! А теперь Гош, слушай меня внимательно. Ты только не переживай. В этом нет ничего особенного.

Тараторит без умолку… Брезгливо смотрю на сие изделие. Переживать о чем? Тут вешаться пора, а не переживать. Неужели эта вот фигня меня ожидает теперь каждый месяц? Уныло отворачиваю нос в сторону. Сомова заглядывает в дверную щель:

— Ну, это же у каждой женщины такое, ну!

Блин, достала ты меня уже со своими женщинами:

— Ань, давай поменьше текста, а?

— Ну, ладно, извини, как скажешь.

Взмахиваю нетерпеливо рукой:

— Что там дальше?

— А дальше тебе нужно аккуратно попытаться…

Только не это... Поднимаю глаза к потолку…

— … Вставить его на место.

Слово, какое… вставить. Беззвучно матерюсь… Да я вообще боюсь дотрагиваться до этого туловища лишний раз…, тем более, до этого «места»..., даже в душе… Хрен его знает, как оно потом себя поведет, прецеденты-то были…

— Блин, ка-пец!

— Гоша, ну?!

Со вздохом встаю. Анька выдает очередной перл:

— Ну, задирай там ногу.

Был бы кобелем, задрал бы, но, увы... Это даже представить и то стыдно, не то что сделать… Задрать ногу и вставить! Я тебе что, извращенец, какой-нибудь?

— А я не могу!

Опять сажусь на табуретку, но Анька не отстает:

— Да можешь ты, ну! Ну, давай аккуратно, держи там за веревочку.

Стыдобища-то какая. Да еще под надзором! Поворачиваю голову в сторону дверной щели и рявкаю:

— Ань, закрой дверь, я так не могу!

Сомова прикрывает дверь, а я со вздохом встаю, нагибаюсь и шарю под подолом платья, тыкая пластмассовой фигней то под одним углом, то под другим. Ни фига. Но помогать все равно не буду! Сомова снова чуть приоткрывает дверь:

— Ну, что?

Поворачиваю голову в ее сторону:

— Не идет!

С меня этого изврата хватит. Сажусь на табуретку обратно. Анюта под дверью ноет:

— Ну, должен пойти.

— Должен, но не идет!

— Ну как, ну…

Черт с тобой… встаю, предпринимаю новую попытку и опять с тем же результатом.

— Я тебе русским языком говорю — не идет и все!

Меня вся эта ситуация начинает нервировать, но Анька вдруг говорит:

— Ну, ладно, забыли.

В полном недоумении усаживаюсь опять на табуретку:

— Что, значит, забыли?

— Ну, так и забыли. Давай прокладку попробуем. Все равно на ночь тампоны не рекомендуют.

Ни фига себе. Я тут, дурью маюсь, полчаса корячусь, а она заявляет «не рекомендуют».

— Ха… А сразу, нельзя было, да?

— Слушай Гоша, если ты будешь пререкаться, будешь вообще все один делать. Сам!

— Ладно, Ань. Я больше не буду, честное слово.

— Ну, вот именно. Давай… Ну, возьми прокладку.

Беру в руки следующую упаковку и вытаскиваю из нее конверт.

— Вот эту вот, с крылышками?

Поднимаюсь со своего места и протягиваю руку к дверной щели. Оттуда звучит Анютин голос:

— Ну, да, да! С крылышками.

Верчу в руках. Вот еще одно чудо немецкой технической революции, блин. На ней даже чего-то нацарапано меленькими буковками…

— Dann.. glatt..

— Вытащи ее из пакетика. Ну, что, она у тебя в руке?

Выуживаю, наконец, из обертки прокладку:

— Сделал! Подожди, да.

Разглядываю ее со всех сторон.

— Теперь отдирай эту полоску с одной стороны. Она там почти всегда розовая.

С какой стороны, не пойму.

— Э-э-э…

— Слышишь, там еще кармашек есть, кармашек есть.

— А!

Разобрался, слава богу. Отодрал заодно все что можно.

— Вот давай, молодец. А теперь снимай это то, что приклеено внизу.

— Я уже снял, да!

— Отлично. И прикрепляй!

В смысле? Поворачиваю голову к двери:

— Куда?

— Слушай, к нижнему белью, куда же еще.

А мне, откуда знать! Может к верхнему. Фыркаю. Сомова опять сует нос в ванную:

— Ну, что там? Помочь тебе, что ли?

Я уже достал трусы из чистого белья, натянул их до коленок и теперь усердно цепляю к ним прокладку. Анькина бесцеремонность заставляет нервно взвиться:

— Нет, еще чего!

Сомова тут же захлопывает дверь. Вот, правильно. Слышу снаружи ее голос:

— Ну, а дальше, я думаю, ты сам справишься.

Справлюсь, справлюсь, отстань. Наконец, все прикручено, прилеплено, подтягиваю трусы, поправляю платье и подаю голос:

— Фу-у-у. Все, вроде все готово!

— Ну, выходи.

Выползаю наружу и смотрю на Сомика с мученическим видом.

— Ань!

— Что?

— Знаешь, как я ненавижу быть женщиной?!

Хоть бы кто пожалел… Чуть хныча, тащусь в спальню переодеваться дальше.

* * *

Когда, уже в халате, возвращаюсь в гостиную, то Аньки там уже нет — ушла спать, устала видно мое нытье слушать. Эх, жизнь — жестянка. Значит, предстоит снимать депрессию и стресс не в шумной компании, а вступив на путь алкоголизма — то бишь, пить в одиночестве. Иду на кухню к холодильнику и извлекаю початую бутылку водки, потом ковыляю, морщась к кухонному столу — болезненные ощущения в туловище не отпускают. Что ж, будем делать анестезию старым дедовским способом. Ставлю бутылку на кухонный стол, вытаскиваю из горки чистый стакан и наливаю порцию побольше…. Ну, что, понеслась? Залпом опрокидываю в себя, делаю большой глоток и зажимаю рот ладонью. Блин, противная зараза, без закуски плохо идет. Уныло присаживаюсь к столу и двигаю к себе бутылку... Надо батенька, надо!

Забытый на столе в гостиной мобильник начинает трезвонить. Кому это ночью не спится? С недовольным рычанием слезаю с табуретки и тащусь туда. Свет от торшера освещает лишь часть комнаты, оставляя углы в полумраке. Устраиваюсь на диване, и открываю крышку мобильника. М-м-м… Как же мне сейчас не до разговоров… Чувствую, как напряжен и недоволен мой голос:

— Алло.

— Алло, Марго?… А-а-а... м-м-м, привет, это я. Как ты себя чувствуешь?

Калуга? Вот уж кого меньше всего я сейчас хочу слышать, так это тебя. Но приходится отвечать:

— Хреново.

— Слушай, ты внезапно исчезла и… м-м-м.

Ничего себе! Я там, чуть не подох…, прямо за столом чуть коньки не отбросил… Мне что, надо было ждать, пока вы натанцуетесь и натрескаетесь риса?

— Слушай, что значит внезапно?

Думаю, без моей кислой физиономии стало только веселее.

— Я не хотела вам мешать. Кстати, тебе бы на чемпионатах мира румбу отплясывать.

— Марго.

— Что?

— Ну, ты же сама мне предложила с ней потанцевать!

Ага, прямо так и предложила... Весь вечер тебя уламывала и упрашивала.

— Слушай, а если бы я тебе предложила зубами фрезерный станок остановить?

— Я дал повод для ревности?

— Калуга, о какой ревности ты вообще говоришь?

— Н-н-ну… как это еще назвать?

Какая разница, как! Мы о тебе говорим, мужчинка, о тебе… Ты чего меня туда потащил? На Егорову глазеть? Хватаюсь рукой за бок — вот, опять разнылся…

— Слушай, называй это как хочешь, а? Все, пока! Я очень плохо себя чувствую. Отбой!

Захлопываю мобильник и, прижав руку к низу живота, буквально скрючиваюсь от боли, изрыгая стоны и рычание. Когда отпускает, откидываюсь на спинку дивана, задрав голову к потолку:

— Фу-у-у-у.

Врагу не пожелаю. Бедные тетки. В голове роятся мысли и образы, хочется все это выразить словами, выплеснуть, поделиться. Морщась, чуть ли не ползком на карачках, перебираюсь с дивана на кресло и, тяжко вздохнув, открываю ноутбук. Может попробовать? Может муза сжалится и прилетит? Таращусь на экран.

— М-м-м

Мотнув головой, откидываю волосы со лба и начинаю выстукивать текст. Я пишу о том, что я чувствую, о физическом и психологическом, о боли и моральном дискомфорте, и я провожу аналоги с мужской болью, с мужской психологией и с мужским дискомфортом…

Слова, ложатся в абзацы:

«Все эти проблемы — неотъемлимая часть женской жизни, часть ее природы и потому эта природа дает не только тяготы, но и посылает сигналы. Хорошие сигналы. Девочка получает сигнал, что она повзрослела и стала девушкой. Девушка получает сигнал, что у нее все в порядке, и она может надеяться на создание своей семьи и детей в будущем. Женщина тоже регулярно получает сигнал, связанный с ее здоровьем и материнством, который может ее радовать или огорчать, в зависимости от ожиданий.…»

Я вспоминаю, как меня чуть не вырвало, там, в туалете… и продолжаю:

«От мужчины все это далеко. Для него все ограничивается неудобством и грязью. Никаких других сигналов, кроме неудовлетворенности и может быть брезгливости, или даже отвращения он не получает…»

Чуть задумавшись, заканчиваю:

«И если мужчины научатся чувствовать и сопереживать женским природным сигналам, они научатся лучше понимать и женщин».

Снова звонит мобильник, но я не обращаю на него внимания, тем более, что новый болезненный импульс в боку заставляет морщиться и ойкать и хвататься за него в поисках облегчения. Это так мешает писать, приходиться замирать над ноутбуком, сжимая голову обеими руками и ждать, ждать, ждать…