День за днем (гет)

На следующее утро приезжаю в редакцию пораньше — успеваю зайти к Егорову и подкинуть идею о какой-нибудь суперкрутой и пустой должности звезданутого пришельца, типа арт-директора всех времен и народов, а потом сразу сажусь за ноутбук — хочу по четче сформулировать структуру взаимодействия, ну чтобы Андрей поменьше пересекался и конфликтовал с новым начальником. Если уж идти к Егорову с Лазаревым, то подготовленным, во всеоружии, с конкретным планом. Дома торопился так, что пришлось собираться на скорую руку, не до марафета — брюки, блузка, свитерок, лохмы пригладил, губы подкрасил и вперед, на баррикады. И настроение вполне подходящее, боевое, можно сказать задорное — самое то, для драчки. В открытую дверь заглядывает, а потом, с безрадостным видом заходит Калугин:

— Разрешите, Маргарита Александровна.

Опять Маргарита Александровна... Да, ладно, Андрюх расслабься. Прорвемся. С улыбкой смотрю на него из-за ноутбука и выстукиваю еще одно отличное предложение в свой план по укрощению залетных знаменитостей. Киваю:

— Конечно! Почему так официально?

Он подходит к столу и топчется рядом:

— Э-э-э…Ну, я… вот это.

Он протягивает мне исписанный крупным почерком лист бумаги.

— А что это?

Вверх ногами читать неудобно, и я разворачиваю листок к себе. Калугин выпаливает:

— Это заявление о моем уходе.

Как об уходе… Почему? Читаю и никак не могу въехать… В башке только растерянность и ощущение надвигающейся катастрофы. Почти шепчу:

— Как?!

— Ну, вот так, Маргарита Александровна, я увольняюсь.

Сердце ухает куда-то вниз и останавливается.

— Подожди, как увольняешься?

Калугин таращится куда-то в сторону двери и заученно повторяет:

— Вот так вот, молча, беру и увольняюсь.

Начинаю читать:

«Заявление. Прошу уволить меня с должности художественного редактора с 16 марта по собственному желанию. Художественный редактор журнала «Мужской журнал» Калугин Андрей Васильевич».

Блин, ничего не понимаю… Почему с 16 марта? Кидаю взгляд на настенный календарь. Это был понедельник. У нас с того времени уже несколько номеров вышло и три уже при мне, в смысле при Марго. И вообще, какого года? Где дата? И что за Васильевич? Капец какой-то. Пьяный свою писулю вчера писал, что ли?... Ну, нет, никто такое заявление не подпишет, и я в первую очередь.... Наверно это у него все от нервов — психанул вчера, выпил хорошо, наляпал какую-то хрень и теперь с бодуна принес.

Смотрю в листок и пытаюсь найти хоть какое-то разумное объяснение. А может это заявление вообще столетней давности, когда в редакции царствовал Игорь Ребров и у Андрюхи с ним были вечные споры и конфликты? Я же помню… Вот оно и валялось, пылилось где-то в ящике и теперь пригодилось… Хотя, причем тут Васильевич? Растерянно встаю с кресла и смотрю на Андрея.

В любом случае лучше сейчас ничего ему не говорить. И визировать не буду! Брошу заявление Егорову в морду, пусть сам разбирается — захочет избавиться — заставит переписать, захочет оставить — пусть у него самого будет повод не дать заявлению хода!

Так и стою с вытянутой физиономией, с несчастным листком в вытянутой руке и совершенно не представляя, что все это значит и как мне теперь поступить. Смотрю на Андрея, пытаясь понять ход его мыслей и поступков, а он смотрит куда-то вниз, мимо меня.

— Так, подожди, подожди, подожди….

Я ничего не понимаю. Встряхиваю нервно исписанным листком — это же не заявление, это же чушь какая-то.

— Присядь, давай поговорим.

— Присесть я, конечно, могу, только разговаривать нам не о чем.

Как не о чем? Покачав головой, Калугин решительно идет мимо меня и, отвернувшись, встает у окна. Начнем сначала и по порядку. Подступаю к нему сзади:

— Так, стоп — машина, Андрей, ты еще вчера мне сам говорил, что ты правильно понимаешь ситуацию...

Он смотрит в потолок и оставляет мои слова без ответа. Опять говорю в спину:

— …Что ты готов работать с Верховцевым.

Наконец, Андрей разворачивается, но по-прежнему не смотрит на меня:

— Марго вчера — это было вчера, сегодня ситуация немножечко изменилась.

Что изменилось? Сам же говорил, что нет других вариантов! У меня на языке крутится тысяча вопросов про его заявление, но меня сейчас интересует не следствие, а причина и я почти кричу:

— Но, почему? Что могло произойти за ночь?

Он не хочет посвящать меня в свои тайны и уходит от ответа, пряча глаза:

— Ну вот произошло, я принял решение и не хотел бы в этом ковыряться.

Это недоверие, это нежелание впускать меня в свои планы огорчают. Когда Калуга делает шаг к двери, предпринимаю еще одну попытку:

— Андрей, ну…

Он останавливается, и я тороплюсь закончит мысль:

— Ну, я не знаю, надо как-то с Наумычем встретиться.

Калугин отрицательно мотает головой:

— С кем бы я меньше всего хотел бы встречаться, так это с Наумычем.

Но, почему? Всю последнюю неделю был желанным гостем семьи и вдруг такая перемена? Что произошло на ночь глядя, что он решил уйти из редакции? Лезть в чужую душу бессмысленно, тем более , когда тебя в нее не пускают… Только догадки… Ходят сплетни, что Егоров пытался обсудить с Андреем условия семейного бизнеса. Может не сошлись? Может быть, у них был разговор о Верховцеве и они разругались? Мне горько, что в новых планах Андрея нет места ни для меня, ни для Егорова, ни нашему журналу вообще.

— Андрюш, я не хочу, чтобы ты уходил!

Калугин отводит глаза:

— Фу-у-ух… Марго, мне сейчас тоже тяжело, но ты пойми, что так будет лучше.

В смысле? Недоверчиво пожимаю плечами:

— Для кого лучше?

— Да, для всех лучше. Я понимаю, что ситуация дурацкая, не мы ее создали, но что делать...

Он замолкает, так и не глядя мне в глаза. Блин, мы же вчера так хорошо поговорили… Ловлю его взгляд, и отрицательно качаю головой — нет, никому от твоего ухода лучше не станет, это же очевидно.

— Андрей.

Калугин снова опускает глаза вниз и в сторону:

— Марго, я тебя очень прошу, я принял решение. И ты знаешь, что я его не отменю. И… Да вот, кстати, чтобы мой уход не показался для кого-то бегством, это последний вариант обложки.

Он сует мне в руки свою папку, которую все это время держал в руках, а потом складывает ладони лодочкой:

— Если кому-то что-то не понравится или не устроит, я готов его доработать.

Какое решение он принял? Какое? Господи, я ничего не понимаю в его играх, я просто хочу, чтобы он остался. Андрей опять отворачивается, демонстрируя явное желание уйти. Ну, нет, так дело не пойдет:

— Так, ты никуда не уйдешь, и я сейчас пойду к Егорову!

Калугин удерживает меня за плечо:

— Марго, не надо никуда ходить! Это ничего не изменит.

Но почему, почему не изменит? Что с тобой происходит и что случилось этой ночью? Глядя мне в глаза, он вдруг добавляет:

— И мой уход…, ну…, будет для тебя тоже облегчением.

Не понимаю... Это он намекает на Наташу? Что мне станет легче, не видя их постоянно вместе? Черт, голова кругом… Наверно это из-за Наташи. Точно… Из-за нее гадины! Они же вместе вчера уходили … Да фиг с ней, Андрюха, кувыркайся с кем хочешь, только останься!

— Да кто тебе такое сказал?

— А разве нет?…. Все!

Он разворачивается к двери, но я продолжаю отчаянно цепляться:

— Андрей!

Калугин оглядывается:

— Марго, я тебя прошу, посмотри обложку.

Он уходит, а из меня словно выпускают воздух. Стою как в воду опущенная и смотрю ему вслед. Что же теперь будет?

* * *

Какая — никакая, но бумажка, которую принес Калуга, вполне может стать инструментом давления на Егорова и я, вздохнув поглубже, бегу к нему в кабинет. Врываюсь без стука, как раз, когда он глотает свои колеса:

— Борис Наумыч!

Решительным шагом иду к директорскому столу, пришлепываю злополучное заявление ладонью к его поверхности, а потом тычу пальцем в Андрюхины закорючки, повышая голос:

— Полюбуйтесь!

Горя возмущением, отхожу к окну. Егоров бросает невозмутимый взгляд на листок:

— Это что?

Я разворачиваюсь и нависаю над Егоровым. Мой голос срывается:

— Ха, как что?! Посмотрите! Там русскими буквами написано!

Наумыч косится в мою сторону:

— Марго, что за тон?

Блин, тон ему мой не нравится. Опершись обеими руками на крышку стола, буквально, как кошка перед прыжком, приникаю к ее поверхности и выговариваю:

— Это заявление Калугина. Об уходе!

Наумыч хмурится и начинает неторопливо вчитываться, но это не входит в мои планы — нужно действовать, а не заниматься крючкотворством. Я снова наклоняюсь в его сторону и ору, нагнетая обстановку:

— А что вы сидите?

— А что делать?

Аж подскакиваю:

— Как, что?

А потом опять чуть ли не ложусь на стол перед ним и кричу с трагическим надрывом:

— Борис Наумыч, вы что оглохли? Калугин, уходит!

Теперь уже Наумыч повышает голос:

— Марго, не кричи, я умею читать.

Походу мой наскок не возымел действия и раскачать Егорова не удастся. Я не понимаю такую его спокойную реакцию. И на мои слова, и на идиотское заявление об уходе, которое не примет ни одна кадровая служба или бухгалтерия. Или я права и Наумыч уже в курсе и просто придуривается? Стою возле стола, уронив вниз руки и понуро опустив плечи. Нет, я не отступлю. Поднимаю голову и снова ору, даже еще громче, размахивая рукой перед носом у начальника:

— Что, значит, не кричи? Борис Наумыч, увольняется наш лучший сотрудник!

— А что я могу поделать?

Андрей решил уйти! И я здесь остаюсь одна! Все во мне протестует против этого.

— Как, что? Да остановите его, черт возьми!

Голос почему-то срывается, и в нем звучат слезы. Вот баба…, вместо аргументов, одни сопли! А в голове стучит и стучит — сегодня Андрей фигню нацарапал, но завтра же очнется и заявление свое дурацкое перепишет! По всем правилам! В отчаянии обессилено плюхаюсь прямо на стол Егорова.

— Остановить? Что он лошадь, паровоз, что ли? Марго, надо отдавать себе отчет.

Не могу и не хочу никаких отчетов. Поджав губы, нервно пытаюсь обгрызть ноготь на руке, но выходит плохо. Наумыч пожимает плечами:

— Произошло то, что должно было произойти.

Да не должно этого было произойти, не должно! Дурь папаши и нашептывания его дочурки, и больше ничего. Уверен — если бы мы, все вместе, на него навались, Андрюха бы ни за что не решился свалить — он свою работу очень любит. Очень! Выплескиваю Егорову прямо в лицо:

— Это может быть вы, прекрасно отдаете себе отчет, а я нет!

Всплеснув руками, раздраженно соскакиваю со стола, но Егоров тянет ко мне руки, пытаясь то ли удержать, то ли успокоить:

— Марго, не ври себе. Не ври…

И усаживает назад на стол.

— Мы все прекрасно понимали, что с приходом Верховцева, у Калугина только два варианта.

Задираю голову вверх — не то, все не то. Егоров торопиться закончить:

— Как я понял, вчера он выбрал первый, потом переспал с этой мыслью и согласился на второй. Увы...

Поднимаю глаза к потолку. Да не с мыслью он переспал, а с Наташей. И что она ему там напела ночью на ухо, хрен ее знает… Я же предлагал Андрюхе отличный ход с приглашенной звездой! И он почти согласился!

— Борис Наумыч, я вас не узнаю. Мы теряем ценного работника!

Опять вскакиваю со стола, и иду к окну. Чувствую, как Егоров встает сзади и сопит над ухом. Когда он трогает меня за локоть, оглядываюсь.

— Марго, самый ценный работник сейчас — это Верховцев.

Да кто это сказал-то, кто? Наумыч пытается поймать мой взгляд, встает лицом к лицу и проникновенно прижимает руку к груди:

— Вот как человек, я тебя прекрасно понимаю. Мне Калугин очень симпатичен.

Он приобнимает меня за плечо:

— Но я еще и бизнесмен.

Стою, сунув руку в карман брюк и таращась через жалюзи на синее небо за окном. Да чтобы ты сейчас не говорил, я не согласна. Хреновый ты руководитель, если не можешь решить кадровый вопрос так, чтобы и волки были целы и овцы сыты. Тряхнув головой, откидываю волосы назад. Мне грустно и тяжело. Анька права — хоть я этого и не хотел, но Калуга стал для Марго больше, чем просто другом. Мне важно, чтобы он был где-то рядом, говорил со мной, советовался, помогал… И еще эти его слова… Слова, что мне станет легче с его уходом… Вот что он имел в виду, что? На что намекал? На свои чувства ко мне или к Егоровой? От мучительных раздумий меня отрывают неожиданные слова Наумыча:

— Черт, как Наташе теперь сказать, она расстроится.

О чем? Об увольнении? Да она первая в курсе всего! Лишь пожимаю плечами:

— А причем тут ваша дочь?

Наумыч косится на меня:

— Не знаешь что ли? Они встречаются уже давным — давно.

Удивленно смотрю на него, не вынимая рук из карманов. Он что подслушал мои мысли?

— Кто вам это сказал?

Егоров взрывается:

— А то я не знаю, с кем встречается моя дочь! Здрасьте! Хорошая пара, молодцы, подходят друг к другу.

Если он и вправду так считает, то тогда я вообще ничего не понимаю. Ни действий Егорова, ни поступков Калугина. Наумыч цепляет пальцы в замок у меня перед носом, словно соединяя узами Андрея и Наташу. И от этого жеста мне становится горше всего. Значит, Калугин все-таки имел в виду свои чувства к Наташе и мою ревность к ней. Да! Теперь мне понятны и настойчивость Андрея в его желании уйти, и его слова, что мне станет легче … Напридумывала про себя черт знает чего, а все ведь так прозрачно... Я все изначально поняла не так... Наумыч снова качает головой:

— Как не вовремя все это.

Как раз то вовремя! Какая же я дура! Скачу, прыгаю, как мартышка — а Калугину этого, оказывается, ничего не надо! Он уже все решил! Раздражение и разочарование лезут наружу, и я рявкаю на Егорова:

— Борис Наумыч, извините, в своих семейных проблемах разбирайтесь сами!

Дура, дура, дура! Решительно иду прочь из кабинета, не обращая внимания на растерянный зов сзади:

— Марго… Ну…

* * *

Где-то спустя час слышу какой-то шум и бубнеж в коридоре. Работать настроения нет и я пользуюсь моментом вылезти из-за стола и выглянуть из кабинета наружу. Увиденное не радует — у Люсиной стойки небольшое столпотворение, многие из наших сгрудились вокруг Калугина, стоящего с большой коробкой, и походу произносят прощальные речи. Андрей поднимает руку вверх:

— Ну что всем пока! Удачи, пока.

Вижу, как Антон, грустно улыбается и задирает над головой сжатый кулак. Никто не рад уходу Андрея, никто, даже Зимовский сожалеет. Стою в нерешительности в дверном проеме — я уже много чего сказал и сделал, чтобы Андрей остался, но это, судя по всему, ему совсем не нужно. К тому же я не очень понимаю нынешнюю ситуацию — приказа на увольнение я так и не видел, хотя все время сижу у себя в кабинете… Заставил Егоров Калугина переписать заявление или нет, тоже не знаю. Тем временем, все начинают бурно аплодировать и Константин Петрович, стоящий за спиной Андрея, не выдерживает и кладет тому на плечо руку:

— Я не понимаю, что происходит! Что вы хороните человека?!

Да не человека они хоронят, а всю нашу дружную долгую работу последних лет и Лазареву это не понять. Вижу, как напряженно улыбается Калугин, какими несчастными глазами смотрит на него Людмила, как щиплет себя за бровку Константин Петрович и добавляет:

— …Он просто меняет место работы. Я так, понимаю, Андрей Николаевич?

— Ну, да, можно сказать и так.

— Ну вот, отлично, ну если возникнут проблемы с трудоустройством, не дай бог, конечно, ты обязательно позвони, телефон есть.

— Обязательно.

Они жмут друг другу руки, и Калуга перехватывает поудобней под мышкой картонную коробку со своим немудреным хозяйством. Капец, я бы так не смог, я бы в морду дал, не сдержался, а он руки этим вурдалакам жмет. Но тут же другая мысль буквально захлестывает, бросая кровь в лицо и заставляя комок подкатиться к самому горлу. Он так и уйдет? Не попрощавшись со мной? И мы больше не увидимся? Срываюсь с места и тороплюсь подойти и присоединиться к народным массам. Может быть что-то сказать, дотронуться. Калугин смотрит на всех нас, скользит взглядом мимо меня и поднимает вверх руку со сжатым кулаком:

— Всем удачи!

Зима кивает:

— Давай, пока.

Прохожу к секретарской стойке и встаю возле нее, сунув руки в карманы. Но Калуга уже отвернулся и торопится уйти к лифту. Мимо меня проносится Наумыч с воплем:

— Андрей!

Мне кажется, Андрей меня видел и если захочет подойти — подойдет. Калугин оборачивается на зов и протягивает руки Егорову:

— Да, да, Борис Наумыч, ну простите.

Егоров сжимает их в своих руках и трясет:

— Спасибо тебе... Вот, молодец.

Калугин оглядывается на нас, на меня:

— Да, спасибо.

Я не верю, что он сейчас уйдет и исчезнет из наших редакционных будней. Вот не верю и все! Не верю, что он взял и вычеркнул меня из своей жизни. И парк…, и цветы…, и поцелуй на сцене…

Со звоном открываются двери подошедшего лифта и из них выходит… Выходит какой-то крендель в полосатом свитере и с портфельчиком в руках:

— Добрый день.

Калугин вдруг протягивает посетителю руку и жмет ее:

— О, добрый! Welcome, прошу.

Они что знакомы? Хотя, если это и есть Саша Верховцев, то мог насмотреться в интернете. Андрей чуть подталкивает прибывшего в сторону Егорова и проскальзывает внутрь кабинки. Когда двери закрываются и лифт едет вниз, отворачиваюсь со слезами в глазах — все равно мне неприятно и обидно — уехал, даже не зайдя и не попрощавшись… Будто я для него пустое место.

Тем временем крендель в свитере глядит на Егорова и тычет пальцем себе под ноги:

— Я так понимаю, «Мужской журнал» это здесь?

Егоров непонимающе смотрит на посетителя, зато Лазарев прямо цветет и пахнет:

— Саша, наконец-то! Ну, что ты ей-богу, даже не позвонил.

— Зачем?

Это действительно Верховцев. Почти как в инете, только еще противней.

Все головы тут же разворачиваются в сторону знаменитости. Я тоже смотрю, и эта заезжая звезда мне категорически не нравится. Лазарев со своим протеже трогаются вдоль шеренги, словно парад принимают. Наш будущий художественный гений с улыбкой пожимает плечами:

— Я мальчик самостоятельный, как видишь смог и сам пробраться.

— Ну, да. Дамы и господа, позвольте вам представить — раньше вы этого человека могли видеть только в новостях или на страницах глянцевых изданий, а теперь он будет работать у нас!

Все эти словеса меня совершенно не задевают. Стою понуро, уронив руки вниз и сцепив пальцы у живота, стою, словно в воду опущенная и только одна мысль стучит в висок — «Андрей ушел...». Константин Петрович продолжает нас знакомить:

— Прошу любить и жаловать, новый арт-директор.

Все-таки, ему назначили эту придуманную звучную должность. И зачем было Андрею уходить, причем так странно, не понимаю…. Теперь место художественного редактора у нас вакантно.

Длинный крендель кланяется публике:

— Саша Верховцев!

Все аплодируют, и мне приходится присоединиться. Наш гость шутит в сторону Лазарева, видимо пытается предстать перед нами демократичным малым:

— Да-а-а, всю ночь, наверное, речь писал?

— А вот и не угадал. Заказал у лучших спичрайтеров! Ха-ха-а-а

Лазарев оглядывается назад, на Егорова и разворачивает Сашу в сторону Наумыча:

— О, да! Позволь представить тебе.

Егоров пролезает на передний план и проникновенно жмет протянутую руку. Константин Петрович представляет его:

— Это наш местный босс, так сказать. Борис Наумыч Егоров

Шеф смущенно отводит глаза и поводит плечом. Саша поднимает вверх брови:

— Так вы, получается, теперь мой начальник?

Ослепленный звездным сиянием, Наумыч продолжает стесняться:

— Да, нет, что вы… Скорее старший товарищ.

Кинув взгляд в мою сторону, Лазарев разворачивает Сащу, заставляя и меня сделать шаг вперед.

— Да, Маргарита Реброва, главный редактор.

Покидаю строй и стою перед Верховцевым, опустив глаза вниз. Тот приторно приветствует:

— Очень приятно.

Улыбаться и говорить в ответ что-то положительное совершенно нет желания. Он берет мою безвольную ладонь и подносит к губам. Антон торопится вылезти и привлечь внимание к себе. Это мне на руку и я тут же отступаю за спины. Лазарев представляет:

— Антон Зимовский, заместитель главного редактора.

Преданно заглядывая в глаза, Антоха лебезит перед новым арт-директором:

— Весьма!

— Симметрично.

Идут дальше.

— Валентин Кривошеин, он отвечает за…

Саша вдруг протестующе взмахивает рукой:

— Прошу прощения, а можно я сейчас..., только без обид…, просто я сейчас всех не запомню. Давайте как-нибудь потом, в процессе работы.

Константин Петрович подхватывает:

— А вот это золотые слова. Вот, слушайте и учитесь, давайте дорогие мои поработаем.

Егоров тут же вылезает из-за спины Верховцева и берет разгон маевки в свои руки:

— Так, действительно, давайте по местам и дадим стране угля.

И тут же тянет руку в сторону калугинского кабинета, приглашая Верховцева следовать за собой:

— Вот там ваш кабинет, вперед... Люся! Пойдем.

Они отправляются гуськом в сторону кабинета Андрея, тихо перешептываясь, а я, сунув руки в карманы брюк, угрюмо тащусь позади всех. Когда все заходят внутрь, остаюсь у входа, сложив руки на груди. Там уже и так, без меня, народу хватает — все сотрудники художественного отдела расползлись вдоль стен маленькой каморки, и теперь ожидают решения своей участи. Наумыч немного подобострастно смотрит на Верховцева и разводит руками, охватывая кабинет:

— Ну, как вам здесь?

Саша скептически оглядывается, смотрит на стоящего рядом Лазарева:

— Тесновато как-то. Совсем нет объема.

Константин Петрович тоже крутит головой и косится в заставленные мебелью и оборудованием углы. Егоров охотно тычет пальцем Людмиле в блокнот и шипит:

— Записывай!

— Да и цвета какие-то … unglued

Вот козел гламурный. Здесь все Андрюхой подобрано именно для работы. Каждая вещь на своем месте. Стою, привалившись к дверной притолоке, и пытаюсь откровенно не фыркать на каждый выпад залетной звезды. Unglued у него... Бросаю взгляд на часы — ого, уже двенадцать... Перевожу взгляд на Сашу, а потом отворачиваюсь — он даже в подметки Андрею не годится, не то, что сидеть в его кабинете. На лице Егорова тоже недоумение. Он переглядывается с Лазаревым, а потом снова глядит на Сашу:

— Как простите?

Лазарев подсказывает:

— Unglued

Саша снисходительно смотрит на Егорова:

— Ну, скажем так.… отталкивающие... хэ-э

Егоров тут же указывает Люсе в блокнот:

— Поняла? Записывай!

Словно очнувшись, Верховцев вдруг обводит рукой жмущихся у стен сотрудников художественного отдела:

— Прошу прощения.... А кто все эти люди?

Егоров откашливается, сам толком особо не зная, кто есть кто, но Лазарев его опережает:

— А это бывшая команда Калугина. Очень хорошие люди.

Они, прежде всего, команда! Вспоминаю, как еще вчера Андрей гордился и хвастался профессионализмом своих «хороших людей». Поджав губы, смотрю на Константина Петровича. Верховцев не упускает возможности опустить всех скопом ниже плинтуса:

— Хорошие люди это не профессия. А Калугин, простите, это кто?

Он переводит взгляд с Лазарева на Егорова. Значит, я ошибся — они с Андреем не знакомы? Наумыч угодливо объясняет:

— Это ваш предшественник, но он ушел.

— Его уволили из-за меня?

Догадливый мальчик.

— Да ну-уу…, что вы. Я же говорю, он сам ушел, написал заявление и ушел.

Я бы добавила — идиотское заявление, с которым уволить человека невозможно.

— Понятно…

Саша не торопясь прогуливается по кабинету, многозначительно поглядывая на сотрудников:

— Возможно, кому-нибудь еще придется написать заявление...

Потом резко наезжает на кого-то из ребят:

— А что вы так смотрите? У меня достаточно высокие требования.

С горькой усмешкой отворачиваюсь — небо и земля. Как разговаривал с людьми Андрей, поддерживал и помогал расти. И как разговаривает с ними этот хмырь — ни в грош никого ни ставит. До меня доносится:

— И насколько вы хорошие люди определять теперь буду я!

Егоров торопится замять тему и гонит народ в поле:

— Что вы стоите, давайте работайте, идите, идите!

С кислыми и непонимающими лицами они проскальзывают в дверь, мимо меня. Откидываю голову назад, на притолоку... Да-а-а... Я как в воду глядела — былой «МЖ» трещит и разваливается под звездными ногами. Если бы Андрей остался, этого бы не произошло, мы бы укоротили этого арт-директора. Чувствую, как в глазах начинают закипать слезы. Остаемся в кабинете вчетвером. Саша обнимает Лазарева за плечо и вздыхает, изображая сочувствие кадровой политике убогого периферийного «Мужского журнала», который столько лет прозябал в отсутствии такой суперзвезды, как он. Егоров смущенно начинает:

— Саша... Честно говоря, не знаю, как называть вас… Александр!

Тот демократично отмахивается:

— А-э-э… Саша. Мне так удобнее... Да! И можно на ты.

Вероятно, подразумевается, что и он будет всем здесь тыкать. Они улыбаются друг другу и трясут друг другу руки. Быстро спелись.

— Сашок, ОК... Ха-ха. Ну, потерпишь дня два-три, ну, вот, пока…

Интересно, а потом что? Егоров освободит свой кабинет? Или мой? Саша отмахивается:

— Не-е... Нет проблем.

В комнату заглядывает светящийся Валик:

— Борис Наумыч!

Егоров обрадовано манит его:

— О!

Заметив Сашу, Кривошеин с ошалелым видом здоровается:

— Здрасьте.

Совсем у мужика на звездной почве крыша поехала — пятнадцать минут назад их представляли друг другу и уже память отшибло. Верховцев, склонившись над столом, что-то там бурчит, а Егоров уже берет Кривошеина в оборот:

— Валентин, хорошо, что ты пришел. Значит, сейчас, срочно звони Перегудову…э-э-э....

— Прудникову?

— Да, Прудникову, пускай он найдет десять рабочих, только квалифицированных, чтобы умели работать, понимаешь ли, без перекуров!

Валика сейчас волнует совсем другое, он прямо светится от возбуждения:

— Борис Наумыч, там целая толпа журналистов и все хотят видеть Верховцева!

Егоров радостно оглядывается на Сашу и театрально протягивает в его сторону руку:

— Дв что ж такое-то! Приехал только что человек, не освоился. Как воронье слетаются, прям.

Саша самодовольно и на полном серьезе отвечает:

— Расслабьтесь, Борис Наумыч, я к этому уже привык. И к тому же с прессой нужно дружить… э-э-э...

Он щелкает пальцами в сторону Кривошеина и тот спешит приблизиться:

— Валентин!

— Валентин, Валентин....

Верховцев приобнимает Валика и тот буквально тает, приобщившись к миру гламурных звезд.

— Валентин.

— Валентин, распорядитесь, чтобы их пустили, да. Хорошо?

И похлопывает ладонью его по груди. Кривошеин счастлив:

— Спасибо.

Саша здесь прямо, как хозяин, мог бы и у Егорова разрешение спросить. Стою, по-прежнему, обхватив себя за плечи и стараясь не глядеть на всю эту гопкомпанию. Не менее суетливый Егоров уже торопит Валика:

— А чего стоим? Ну, иди, скажи, чтобы в зал шли что ли.

— Все, все, все.

Кривошеин мелкой пулей проносится мимо меня и Верховцев тяжко вздыхает:

— Ну что ж, Борис Наумыч, пойду вас немножко попиарю.

Он щелкает пальцами в воздухе, чуть ли не задевая нос шефа. Лазарев с Егоровым угодливо хихикают шутке, но это совсем не шутка, а самомнение:

— А зря смеетесь, я это серьезно.

Он проходит мимо меня, скользнув взглядом, и я смотрю несчастными глазами вслед. Даже не представляю, как мы будем работать вместе. Мне кажется никак. Слышу за спиной тихий голос Лазарева и аналогичный вопрос:

— Ну, как тебе?

Егоров издает что-то восхищенное:

— Что ты!

— Ого?

— Да!

Может оно и ого. Только сначала полное оно, а уж потом полное ого.

* * *

Помучавшись и по переживав минут с пятнадцать, побродив из угла в угол у себя в кабинете, прихожу к выводу, что послушать интервью Верховцева будет полезно и мне — хоть узнаю, с чем он идет к нам в «МЖ» и какими катаклизмами это нам грозит... В конце концов, мне с ним работать. Отправляюсь в зал заседаний — туда, где собрались журналисты, и уже вовсю идет пресс-конференция. Журналюг действительно много, сесть негде и я, сложив руки на груди, встаю за креслами за спинами сидящих. Пиар течет мощной рекой, не поспоришь. Краем глаза замечаю в дверях шепчущихся Егорова с Лазаревым, вид у обоих довольный, прямо сопли пузырями.

Очередная корреспондентка задает вопрос нашему звезданутому арт -директору:

— Чем вызвано такое решение — работа в “Мужском журнале»?

Верховцев сидит во главе стола, боком, нога на ногу и самоуверенно вещает, размахивая рукой:

— Уверяю вас, это никакой не пиар ход, а четкая и осмысленная позиция на ближайщие несколько лет...

Его желание застрять с нами так надолго заставляет поморщиться. Меня не оставляет ощущение, что это все только игра, только сон — и завтра все вернется на свои места, вернется Андрей, а гламурная звездища исчезнет, умчится..., вместе со своими пресс-конференциями. Мечты, мечты… Верховцев, тем временем, елозит и усаживается по-другому, не так вальяжно, меняет позу, поворачиваясь лицом к столу и взгромождая на него локти:

— ...Кстати, многие ваши коллеги пишут, что Верховцев сделал себе имя исключительно в Европе. Я этого не понимал и не понимаю. Это что, комплимент или упрек?

Он снова разворачивается к присутствующим боком:

— А во-вторых, Россия, Москва, это что не Европа?

Что-то я прослушал, а что было, во-первых? Вспышки фотокамер идут непрерывно. Корреспондентка продолжает настаивать:

— Согласна, но почему именно «Мужской журнал»?

Бесцеремонно заложив руку за голову, Саша чешет затылок, а потом оглядывается на журналистку:

— А почему бы и нет? К тому же я и сам мужчина.

С усмешкой он снова разворачивается лицом к столу:

— И потом...

Верховцев вытирает рукой нос и кивает в сторону двери:

— У меня есть прекрасный друг — Лазарев Константин Петрович.

Исполнительный директор признательно улыбается повернувшимся в его сторону головам, прикладывает руку к груди и чуть кланяется. Счастливый Егоров поднимает большой палец вверх, выражая восторг, и Саша заканчивает свою рекламную речь:

-...Который сделал мне предложение, а я, в свою очередь, не смог от него отказаться. Вот и все.

Кто-то задает новый вопрос:

— Скажите, а с вашим приходом изменится ли стилистика этого издания?

С интересом жду ответа. Подобный вопрос, по крайней мере, нужно предварительно обсуждать с директором и главным редактором. А такого обсуждения не было, ни со мной, ни с Наумычем. Саша пялится в потолок, а потом резко оборачивается к спрашивающей девушке:

— Естественно, естественно, ведь я же пришел сюда работать. Не хочу сказать, что до меня здесь трудился дилетант, но все же кое-какие просчеты видны уже сейчас и невооруженным глазом.

Вот дерьмо. Измазал Калугу перед всеми. Мне противно, я отворачиваюсь и бросаю взгляд в сторону Егорова — мне интересно, как он прореагирует на этот выпад. Увы, вижу только две спины, удаляющиеся по холлу. Вот они с Лазаревым останавливаются и с довольными физиономиями что-то говорят друг другу и смеются. Срываюсь с места и выскакиваю вслед за ними, а потом, с каменным лицом встаю рядом. Лазарев первым замечает мое появление и мой недовольный вид:

— Маргарита Александровна, что-то не так?

— Все не так!

Засовываю руки в карманы брюк. Егоров хмурится:

— Я чего-то не понял.

Тыкаю рукой в сторону зала:

— Это я не понимаю, про какие там просчеты вещает этот придурок!

Лазарев испуганно прижимает ладонь к своим губам:

— Ч-ч-ч…

Он подхватывает меня под локоть и тащит в сторону, негромко шипя по гадючьи:

— Маргарита Александровна, пожалуйста, выбирайте выражения.

Егоров виновато поддерживает:

— Марго, ну действительно.

Чуть изогнувшись, выглядываю из-за Лазарева на Наумыча и со всем пылом выплескиваю на него весь накопившийся негатив, продолжая тыкать рукой в сторону зала:

— Извините, но я не понимаю, что себе позволяет этот человек!

Егоров патетически воздевает глаза и руки к потолку:

— Верховцев -это звезда с мировым именем. Это — европейская величина!

И что? Молиться на него теперь?

— А нас всех здесь в дровах нашли, да?

Егоров недовольно отворачивается, всплеснув руками, а Лазарев снова берет меня за локоть и тащит еще дальше, продолжая втолковывать:

— Марго, то, что говорит Саша, это совсем не значит, что он так думает. Ему по статусу положено — кругом пресса, он обязан подчеркивать свое величие.

Величие в чем? В работе или словоблудии? Резко поворачиваюсь к Лазареву:

— Подчеркивать свое величие, опуская других, да?

Лазарев и Егоров дружно отводят глаза в сторону. Бизнесмены, блин, крыть то нечем. С горечью добавляю:

— Шикарный ход ничего не скажешь….

Лазарев щиплет свою бровку, и я предпринимаю новую атаку:

— У нас есть своя четко разработанная схема.

Снова машу рукой в сторону зала заседаний:

— Он же там нам все сломает, вы что, не видите?

Разгорячившись, поднимаю руку над головой и кручу ею в воздухе, круша невидимых врагов:

— Пришел тут Буденный, шашкой махать.

Наумыч, подловив, тут же влезает:

— Буденный, что тут такого плохого? Я, насколько знаю, у Буденного была жесткая дисциплина и громкие победы.

Лазарев тут же поддакивает:

— Да.

Да дело ж не в этом, это я образно. Суть то в другом.

— Согласна, неудачный пример.

Лазареву явно не нравится наш разговор, и он рубит рукой воздух почище Буденного:

— Значит так, Маргарита Александровна, вы у нас в качестве кого работаете в редакции?

Ага. Типа не суйся не в свое дело.

— Главный редактор?

— Главный редактор.

— Вот, будьте любезны, занимайтесь своими непосредственными обязанностями.

Егоров поднимает руку и порывается что-то сказать в мою поддержку, но Константин Петрович пресекает эту попытку:

— Идемте, идемте, Борис Наумыч!

Он разворачивает Егорова в противоположную сторону от меня и подталкивая сзади:

— Все!

Остаюсь в холле одна и, дернувшись туда-сюда, возвращаюсь назад к залу заседаний, в открытых дверях которого топчется любопытная Людмила. Мне не дает покоя вопрос — печатала она приказ об увольнении Калугина или нет? И, если печатала, то с какого числа? Ну, уж, точно, не с 15 марта. Приобнимаю нашу всезнающую секретаршу за плечи, отвлекая от происходящего внутри:

— Люсь.

— А?

Подхватив за локоть, увлекаю ее в сторону от зала. И еще мне не дает покоя, что Андрей так странно и быстро ушел, даже не попрощавшись со мной… А может он, все-таки, звонил, спрашивал потом, а меня не было на месте?

— Скажи, Калугин не звонил?

— А-а-а… Нет, а что должен был?

Не знаю. Просто очень хочется, чтобы должен…. По логике — да, ему же надо прийти за трудовой, за расчетом… Заявление переписать, в конце концов… Мне кажется, что-то происходит мимо меня, в чем участвуют все — Андрей, Наташа, Наумыч. Что-то связанное с уходом Калугина. Но меня они в происходящее посвящать ну никак не желают! Со вздохом поднимаю глаза к потолку, а потом отворачиваюсь:

— Да, нет. Здесь уже никто никому ничего не должен.

Оставляю Люсю поразмышлять над моими словами и иду к себе в кабинет.

* * *

Дела немного отвлекают. Работа — она всегда придет на помощь, если на душе хреново и там скребутся кошки. Это уже проверено годами. Тем более, что есть чем заняться — уже пора подумать о новом номере… Перед обедом, когда настроение совсем улучшается и я иду мимо Люсиной стойки, возле которой Галя с Людмилой что-то горячо обсуждают, вдруг слышу среди их междометий:

— Посадил меня на коня, урод!

— Кто?

— Звезда по имени Саша, кто.

Заворачиваю к ним:

— Так, что у нас тут за страсти кипят?

— Маргарита Александровна!

Улыбаюсь девчонкам:

— Да, Галина Степановна.

— Наш новый художественный редактор кому — нибудь здесь подчиняется?

Так..., начинается. Катаклизмы, конечно, придется разгребать Маргарите Александровне. Улыбка сползает с моего лица:

— Естественно, он подчиняется мне, Борису Наумовичу. А что какие-то проблемы?

— А вы бы не могли объяснить нашему новому сотруднику, как нужно общаться с коллегами?

Вопрос непростой. Судя по всему, что-то объяснять новой звезде, возникшей на нашем небосклоне действительно бесполезно. Сложив руки на груди, отвожу глаза в сторону и прочищаю горло:

— Гхм.

Обхватив себя за плечи руками, стою перед ними и не знаю, что ответить. Меня за такой вопрос уже один раз послали далеко и надолго... Посоветовали не совать нос не в свои дела.

— Галь, ну, ты же понимаешь, что Верховцев не совсем обычный сотрудник.

— Да, и что, нам теперь, на цирлах перед ним бегать?

Походу так... Разминая кисти рук, говорю другое:

— Галь, не утрируй, а? Просто ему нужно время, чтобы он приспособился и понял who is who.

— Да нет, Маргарита Александровна, это мы будем приспосабливаться. Цитата между прочим.

Мне нечего ей сказать, да я и не успеваю. Сзади раздается гнусавый голос Саши и Любимова отворачивается.

— Маргарита, можно вас на секундочку.

Киваю в знак согласия, и жду, когда арт-директор подойдет.

— Послушайте, мне всегда казалось, что основная функция главного редактора…

Ну, про функции главного редактора мне лучше знать. Чуть дергаю головой, откидывая непослушные волосы и уже сам готовый многое высказать в ответ по поводу его представлений о корпоративной этике.

— ...Это организовывать работу людей так, чтобы она была максимально эффективна.

Пора ставить подчиненного на место.

— Простите. А вы считаете что…

Он резко меня обрывает:

— Не надо меня перебивать! Так вот — максимально эффективная работа — это когда люди друг другу не мешают. Ко мне в кабинет уже пять раз приходили со всякой ерундой, и вы считаете это нормальным? Или у нас тут что зоопарк?

Он окидывает взглядом холл и сотрудников, мечущихся по редакции, и переходит на ор:

— Все приходят на слона посмотреть да?

Отчитав, как школьницу, Верховцев разворачивается и уходит назад в калугинский кабинет, а я растерянно стою и молча перевариваю — это он все мне? Вот козел! Я что должна стоять и отгонять сотрудников от его кабинета? Ловлю на себе ехидный взгляд Зимовского, шепчущегося с Эльвирой. Капец, был один мозгоклюй в редакции, теперь клонировался, и стало два.

Не день, а сплошные поражения. После такого фиаско во мне все бурлит и очень хочется выговориться, выплеснуть эмоции...

* * *

Иду по холлу и звоню лучшей подруге, больше пожаловаться некому:

— Алле, Ань, это капец. Я не знаю, что и делать.

— Ну, что там у тебя опять случилось?

— Да, фрукт этот... Пришел тут, порядки свои наводить начал. Представляешь, ему, видите ли, все вокруг работать мешают, а я должна стоять перед его кабинетом и народ отгонять, точно мух.

— Правда, что ли?

— Ань, я тебе сто процентов даю, что с этим гражданином у нас ничего путного не получится.

— Ну, а чего ты хотела? Что бы он вас сразу на шашлыки что ли вывез? Верховцев — это величина. Ну, со своими закидонами, конечно.

Останавливаюсь посередине зала, не дойдя до кабинета:

— Слушай, я тоже не вчера из яйца вылупилась и закидонов повидала разных! Но этот товарищ, это вообще случай особый. Там, по-моему, не лечится даже.

— Ну, в любом случае прояви гибкость, что ли. А то я знаю тебя, начнешь секирой махать, потом дрова некому складывать.

Прямо мои слова повторяет про Верховцева. Качаю головой — ну, уж нет, никогда такой не была… не был…. Да я само терпение! Другой бы начальник уже давно поставил этого быка в стойло.

— Да в том то и дело, что я пытаюсь.

— Вот и молодец. Кстати, от Калугина есть вести?

— Нет, пока.

Полдня всего прошло, куда ему торопиться. У меня правда, зудела мысль звякнуть или домой к нему в обед съездить, только что я ему скажу? Когда придешь за расчетом?

— Ты знаешь, я уже много раз хотела ему позвонить, но не могу — ком в горле стоит.

— Угу. Слушай, ты извини, у меня уже эфир. Давай потом поговорим, ладно?

Вздыхаю:

— Давай, удачи тебе.

Захлопываю крышку телефона и стою зависнув. Может и правда съездить? Слышу за спиной шум и оглядываюсь — вновь распахивается дверь кабинета художественного редактора и оттуда выскакивает Саша, опять с недовольной мордой. Размашистым шагом он идет в центр холла:

— Слушайте! Я не понимаю, как вам удается вырабатывать такой шум.

Я тут стою практически один, народ снует, конечно, но все больше по стенкам. Только у секретарской стойки топчутся Любимова с Люсей. Так что примерять очередной выпад приходится все больше на себя. Засовываю руку с телефоном в карман брюк и жду продолжения. Я что, я ничего....

— Это же уму непостижимо! Невозможно работать. Я пытаюсь сосредоточиться, а тут гвалт, как на стадионе!

Под конец выступления он опять почти орет, размахивая руками. Как говориться — без комментариев. Гвалт ему мешает. Не знаю, я люблю наш редакционный шум, люблю, когда все вертится и крутится. Тихая редакция — мертвая редакция. Рядом со мной останавливается Валик, открыв рот. Внемлет звездному божеству. Верховцев делает еще один изящный пассаж, не снижая тональности:

— И вообще, уважаемые женщины, если вы привыкли ходить на высоких каблуках — ради бога. Но давайте будем уважать других.

Качаю головой и усмехаюсь — перл за перлом.

— Можно в офисе, хоть как-нибудь, переобуваться? Грохот, как на параде!

Галя не выдерживает:

— Может, сразу босиком?

И тут же получает в ответ:

— Вам, можно и босиком, кстати, это очень полезно.

Любимова срывается со своего места и, не глядя на окружающих, торопится уйти. Женщинам переобуваться? Это мы что, в домашних тапочках должны ходить? Да-а-а, креативненько. Если кому рассказать такое про «МЖ» в журналистской среде — обхохочутся. Не глядя на Сашу, бросаю в пространство:

— А-а-а… Ну, что, давайте сразу начнем летать по воздуху.

Верховцев разворачивается ко мне и огрызается:

— Если надо, будем летать…

Безапелляционно он оглядывается по сторонам:

— Значит так, надеюсь меня все услышали?

Да пошел ты! Расходимся в разные стороны — он в калугинский кабинет, а я к себе — взять сумку и, наконец, пойти пообедать.

* * *

Где-то минут через сорок возвращаюсь. Почти в дверях кабинета меня нагоняет Любимова и почему-то приглушенно хрипит:

— Маргарита Александровна.

Оглядываюсь на нее:

— Что?

Открываю дверь и замираю перед открывшейся картиной — капец, в моем кресле восседает спящий Верховцев, да еще положив ноги, прямо на стол.

— Это что такое?

Галя с многозначительным видом кивает внутрь моего кабинета.

— А это у нас называется — послеобеденный сон.

— Да чихать я хотела, как это называется, почему в моем кабинете?

— А он говорит, что здесь удобней.

Непроизвольно хмурю брови:

— Что-о-о?

Любимова фыркает:

— А я тут причем!?

Глядя на спящего Сашу, продолжаю тихонько возмущаться:

— Это что за нововведение такое спать на работе, а?

— Маргарита Александровна, вы еще не все знаете.

Вопросительно оглядываюсь на нее. Еще сюрпризы?

— Верховцев изменил формат обложки.

— Как изменил?

— Ну, так.

— Подожди, а почему меня никто не поставил в известность?

Галя заглядывает внутрь кабинета, а потом снова смотрит на меня:

— А зачем? Он же сам себе голова.

И утвердительно кивает в подтверждение. Хотя никакой обложки еще нет, да и тема номера еще не обсуждалась, но тут дело принципа. Я тут главный редактор или где?

Решительно разворачиваюсь и хочу зайти внутрь. Сейчас я ему устрою «тихий час».

— Понятно… Ну, это уже перебор.

Но Галя успевает ухватить меня за локоть. Она отрицательно мотает головой и беззвучно шевелит губами, произнося «Не надо». Мы обе смотрим на Верховцева. Пожалуй, Галина права — пускай с этим козлом разбирается его пастух. Поэтому, попридержав возмущение, иду к Егорову. Захожу в кабинет без стука и сразу к столу:

-Гхм.

Наумыч стоит у окна, отвернувшись и, заложив руки за спину. На мое покашливание оборачивается и расцветает улыбкой:

— Марго.

Я на него не смотрю, тут же присаживаюсь на боковой столик у стены, на свободное место рядом с монитором, задираю ногу, и начинает стаскивать с нее туфлю. Сняв, со стуком, ставлю ее на директорский стол, а потом, точно также, снимаю с другой ноги и с грохотом водружаю рядом. М-м-м, какие они у меня красавицы — итальянские, с Анькой покупали. А потом складываю руки на груди с чувством исполненного долга. Егоров смотрит на туфли с совершенно непонимающим видом:

— Марго, потрудись мне объяснить.

— Это вы у меня спрашиваете?

— А зачем ты сняла туфли?

— А вы не в курсе? Это же новое распоряжение Верховцева! Мы теперь все будем ходить босиком, чтобы не дай бог не спугнуть музу нашего гения.

Егоров смотрит то на туфли, то снова на меня:

— Ты чего серьезно?

— Серьезней некуда!

Уперев руки в колени, чуть наклоняюсь вперед, подаваясь в сторону начальника, и перехожу в наступление:

— Вы хоть в курсе, что он перекроил формат обложки, даже не посоветовавшись со мной!

Егоров ошарашено плюхается назад в свое кресло:

— Да я как-то… Не…, не-е…

— Мне что, уйти вслед за Калугиным?

Убираю туфли со стола и начинаю обуваться.

— Я хоть сейчас могу заявление на стол, дайте мне ручку, бумагу!

Егоров испуганно машет обеими руками:

— Подожди, подожди…. Мне сейчас только этого не хватало.

Надев туфли, поднимаюсь со столика и медленно перемещаюсь к окну:

— Борис Наумыч, я не знаю, кем себя возомнил этот крендель, но если мы сейчас же не поставим его на место…

Егоров вскакивает и тянется ко мне, осторожно обнимая за плечи:

— Подожди, подожди, прошу… Давай, поговорим спокойно.

Прижав руки к груди, поднимаю глаза к потолку. Господи, да я бы рада спокойно, только не тогда, когда из-за какого-то обмылка все ломается и рушится. И номер не выпускается, между прочим!

— Да не могу я спокойно! Меня уже колотит всю.

— Вот послушай меня, ну, послушай, ну.

Наумыч ведет меня за локоть к своему креслу и усаживает в него:

— Ну, хорошо, Верховцев ведет себя не совсем адекватно.

Буквально взрываюсь:

— Не совсем адекватно?

Всплескиваю руками:

— Я бы сказала совсем неадекватно!

Егоров присаживается сбоку от меня, на тот же самый столик, где я минуту назад сидела.

— Да послушай ты меня. По-моему, Сашу можно понять.

— Борис Наумыч. Вы сейчас что, издеваетесь надо мной?

— Нет, ты не перебивай меня.

Отворачиваюсь, грызя ноготь от негодования.

— Саща пришел на новое место, ему надо себя поставить!

Этот спортивный снаряд мы уже проходили во время интервью. Извини дорогой товарищ, но журналисты давно разъехались.

— Поставить себя, положить на других, да? Я правильно понимаю?

— Подожди. Все равно он личность, ты согласись, незаурядная.

— Незаурядная!? Нам что теперь тапочки ему приносить в зубах?

Егоров вскакивает с бокового столика и пересаживается прямо на свой, директорский:

— Не, ну, почему тапочки… Просто, давай посмотрим на это с другой стороны.

Кладу ногу на ногу, сцепив руки на коленях. Давай, посмотрим.

— Саща полдня работает, а мы уже у всех на устах! Мне уже 15 рекламодателей позвонило, и это за полдня!

Ему, видимо, не сидится и он опять вскакивает:

— Марго, ну, послушай меня, ну я прошу тебя. Наведи с ним мосты, все-таки мы одна команда, общее дело делаем, а?

Наумыч топчется возле окна и продолжает оттуда увещевать:

— Знаешь, как я обрадовался , когда узнал, что Верховцев будет у нас в издательстве работать… Ну, как я обрадовался! Какой тандем получится у него с Марго!

Меня эти лирические отступления меньше всего интересуют, и я перебиваю, срывая остатки раздражения:

— Ну, извините, что я не оправдала ваших надежд.

Егоров приседает на корточки возле кресла где я устроилась и, взяв мою руку в свои, пытается заглянуть в глаза. Преданным просящим взглядом…. Я уже почти сдалась и ворчу исключительно из вредности… Наумыч дожимает:

— Марго! Ну, вы с ним обязательно подружитесь, обязательно.

— Борис Наумыч, да я удавлюсь скорее.

— Да это я скорее удавлюсь. А ты вспомни, как ты Маргарита Александровна пришла сюда работать.

Кошусь на него. Что он хочет этим сказать? Я никого никогда не увольняла и не унижала, не заставляла мужиков в тапочках по редакции бегать.

— Коллектив тебя не принял, а все почему?

Как почему? Потому что одна-единственная гнида способна заразить даже здоровый организм, а тут их далеко не одна. Но Наумыч выдает другую версию:

— Потому что ты заняла место всеобщего любимчика.

Мотаю отрицательно головой — фигня полная, два месяца прошло, как исчез Игорь Ребров и появилась Маргарита Реброва, но Зимовский, как пыхтел, ненавидя меня, так и продолжает пыхтеть. Дело не в любимчиках… Наумыч начинает гладить меня по плечу, успокаивая, но я все равно не могу удержаться:

— Там была совсем другая ситуация.

— А почему другая?

Ну, начать с того, что я уже 15 лет в «МЖ», я в нем с истоков работаю. И он мне дорог. Поднимаю глаза к потолку, а потом сдаюсь и безнадежно машу рукой:

— Ну, хорошо. Скажите мне вы, как я могу подружиться с человеком, которому никто не нужен? Я, что, приду к нему в кабинет и скажу «Пойдем дружить», да? «Айда, ко мне в песочницу», да?

Егоров, почувствовав мою слабину, усиливает напор:

— Нет, нет, нет, нет… Подожди, ну я не знаю…

Он встает с корточек и начинает суетливо вертеть головой в поисках решения:

— Можно пригласить его на ужин.

Я? Этого козла?

— Куда-а-а?

От возмущения я даже вскакиваю с кресла. Егоров, вдохновленный своей идеей, торопится закончить свою мысль:

— В ресторан…, там, в легкой непринужденной обстановке, намного проще найти точки соприкосновения.

Несмотря на невинный взгляд начальника, хочу сразу закрыть ресторанный вопрос и, раздраженно кивнув, иду на выход:

— Спасибо Борис Наумыч за идею, только я уже один раз поужинала по вашей просьбе с господином Гальяно.

— Ну, подожди, там была совсем другая ситуация.

И что? Обернувшись, кривлю рот:

— Ситуация другая, а придурок такой же!

Снова дергаюсь уйти, но Егоров не отпускает, удерживает за руку:

— Ну, послушай меня, Марго. Не ради меня, ради издательства, я тебя прошу, умоляю.

Тянет мою руку к своим губам и начинает тыкаться своими губами, мелко целуя. Вообще-то мне старика жалко — не могу смотреть, как он упрашивает и унижается. Ресторан все-таки не гостиница… И организовывать буду все сама… В общем, смягчаюсь. Егоров преданно смотрит на меня и буквально умоляет:

— Наведи мосты с Верховцевым… Если у тебя не получится, то не получится ни у кого, понимаешь?

Снова целует мне руки и моя, еще пять минут назад твердая позиция, плывет и плавится как пластилин. Егоров добавляет:

— А все расходы я беру на себя.

Ну, ладно. Примирительно тяну:

— Даже на новое вечернее платье?

Наумыч еще раз целует мне руку, приобнимает за плечо и прижимает к себе, опустив голову и прикрыв глаза. Невольно улыбаюсь такой теплоте и отеческой любви. Он повторяет и повторяет:

— Я знал, я знал, что ты очень мудрая женщина, я знал.

Мысленно хмыкаю — мудрая женщина… Мудрым Игоря Реброва еще никто не называл. Егоров берет руками меня за голову и тянет ее к себе, чтобы поцеловать в висок, а потом отстраняется:

— Все, иди.

И подталкивает в спину к выходу:

— Наводи мосты.

* * *

Ладно, попробуем навести мосты, хотя хлопот, чувствую, будет гораздо больше, чем результата. Иду в кабинет арт-директора, открываю дверь и застываю на пороге… Да-а-а, зрелище не для слабонервных — Верховцев умудрился взгромоздить свое неказистое тело на стол и там теперь сидит в позе лотоса, медитирует с закрытыми глазами… Б-блин.

Потоптавшись, неуверенно бормочу:

— Прошу, прощения.

Пожав плечами, разворачиваюсь, чтобы идти к себе, но не успеваю — рядом, тут как тут, материализуется Эльвира, которая сует нос внутрь комнаты и шепчет:

— Слушай, видишь, чего делает?

Не могу удержаться от комментариев и присоединяюсь к обсуждению:

— Капец и как это называется?

— Это называется медитация, я в интернете интервью читала

Мокрицкая одухотворенно закатывает глаза к потолку и добавляет:

— Он говорит, что таким образом ловит вдохновение.

Она взмахивает своими бумажками, видимо изображая взлет художественной музы… Какая на фиг муза.. Придурок он, вот и все!

— Шизофрению он ловит, а не вдохновение.

Эльвира переходит на шепот:

— Согласна… Марго, с этим надо что-то делать!

— Что?

— Откуда я знаю, что?! Не знаю! Ты у нас главный редактор, думай!

Через секунду ее уже и след простыл, и я лишь ошарашено гляжу вслед. Вот, чего, спрашивается, ко мне подходила? Потрендеть и на мозги покапать? Оглядываюсь на Верховцева, и тихонечко прикрываю дверь. Мостонаведение откладывается на неопределенное время:

— Гхм.

Сунув руки в карманы, иду к себе.

* * *

Ну и задачку задал Егоров. Сегодня мы уже дважды сталкивались с Верховцевым и он, скорее, действовал как асфальтовый каток, а не строитель мостов. Стою у окна и смотрю сквозь жалюзи на улицу. Неожиданный шум за спиной и скрипучий голос арт-директора заставляют вздрогнуть:

— Маргарита, я так понимаю, ты мне что-то хотела сказать?

Оглядываюсь и сходу не соображу о чем он. Я ему сказать?

— Когда?

— Ну, ты же заходила ко мне?

А-а-а... Верховцев бесцеремонно плюхается прямо в мое рабочее кресло. Такое впечатление, что и ноги сейчас задерет. Он продолжает:

— Дело в том, что я не могу отвлекаться, когда медитирую.

Саша откидывается на спинку кресла и вопросительно смотрит на меня. Блин, стою тут, словно он начальник, а я подчиненная. Растерянно лепечу:

— А…, да…, извини. Я просто не знала, что ты…

— Ничего, ничего... Я слушаю.

Подперев пальцем голову, он принимает скучающий вид. Не слишком удачная ситуация для приглашения на рандеву. Все пытаюсь расставить по субординации, расположить, образно говоря себя над ним, и постоянно оказываюсь где-то под ногами. С тяжким вздохом начинаю:

— Александр.

Он чуть улыбается:

— Саша.

— Да, Саша.

Присаживаюсь прямо на край стола:

— Я просто подумала, что раз уж мы будем работать в одном коллективе, то есть куча всяких разных нюансов, в которые мне хотелось бы тебя посвятить.

— Хорошо, так какие проблемы?

— Проблем, нет.

Как бы это сформулировать получше…. Слезаю со стола и, сунув руки в карманы, иду к окну, потом возвращаюсь назад:

— Просто, я подумала… Может, это сделать лучше как-то в какой-то неформальной обстановке?… Там, поужинать… Как ты на это смотришь?

Саша вылезает из кресла, придвигаясь ко мне совсем близко, смотрит сверху вниз явно с неприличным интересом, а потом, сцепив руки на животе, игриво тянет:

— Ты приглашаешь меня на свидание?

Пытаюсь отодвинуться, и, не глядя в его сторону, прячусь за улыбку:

— Нет

А потом четко артикулирую:

— Я приглашаю тебя на деловой ужин.

— А разве это не одно и тоже?

— Нет, не одно.

— Ну, хорошо, пусть будет так. Я с удовольствием с тобой поужинаю.

Он начинает продвигаться к выходу, демократично положив руку мне на плечо:

— Время и место пусть выбирает дама.

Естественно все оргвопросы на мне, кто бы сомневался. Саша идет к двери, но потом вдруг останавливается и, чуть поморщившись, с усмешкой бросает:

— Честно говоря, я думал, ты хоть недельку продержишься.

В каком смысле? Непонимающе смотрю на него:

— Это ты о чем?

Он хмыкает:

— Да, так.

Он изображает улыбку во весь рот и, не торопясь, идет на выход. До меня вдруг доходит…. Это типа я его кадрю и завлекаю? Накормить, напоить и в койку? Ну и самомнение у звезданутого чувака. Изумленно качаю головой:

— Да, так.

Со вздохом присаживаюсь за стол и нажимаю кнопку интеркома:

— Люсь.

— Да, Маргарита Александровна.

— У меня там, на вечер, встреча была запланирована.

— Да, с рекламщиками.

— Отмени. Вернее, перенеси на завтра.

— Хорошо.

— Да, и позвони в «Sorrento», это на Крымском валу.

— Знаю. У вас там был недавно бизнес — ланч.

Напоминание о сонном рандеву с Виталием Андреевичем заставляет поморщиться.

— Позвони и закажи столик для делового ужина. Борис Наумыч в курсе. Да, и сообщи место и время встречи нашему новому арт-директору.

— На сколько персон заказывать?

Мне не хочется сплетен о tet-a-tet.

— Ну-у-у….

Ладно, потом разберемся. Брякаю:

— Давай, от двух до шесть персон, на 20.00

— Записала