День за днем (гет)

Среда проходит у меня в беготне и разъездах, в редакцию вообще не попадаю. То приходится ехать к распростанителям, то встречаться с рекламщиками и новыми инвесторами, то заглянуть в модельное агентство. И это притом, что уже печатаются пробники нового номера, с темой о женской эмансипации и со статьей об «идеальном мужике», который, по жизни, оказался, увы, далек от своего журнального образа. От рекламщиков звоню Зимовскому и прошу проследить в типографии за сигнальными оттисками, ну и отдать их, конечно, Наумычу на утверждение. Вечером, после ужина, валюсь без задних ног дрыхнуть пораньше. Благо, что у Аньки поздний эфир и делать совершенно нечего.

А сегодня наверно запустим в печать новый номер. Надеюсь, все пройдет без проблем. Мои краснокалендарные дни, наконец, подходят к концу, и я все оптимистичней смотрю на мир. Теперь уже Анька с утра отсыпается и приходится завтракать и собираться на работу в одиночку. На этот случай у меня уже сложилась определенная традиция в одежде, ну, чтобы не заморачиваться — светлая блузка, пиджак и брюки. А уж подкрасить губы и расчесать распущенные волосы… Этому за два месяца, уж как-нибудь, можно научиться. Глаза с ресницами подрисовать и маникюр сделать, с этим пока сложнее, но тоже получается сносно. По крайней мере, на мой взгляд.

Так что, когда приезжаю в редакцию, все идет обычной рабочей чередой и выпускной суетой. Номер, кстати, пока не печатают — Егоров нашел какие-то огрехи и озадачил Антошу срочно вносить коррективы. Ну, а я все утро вплотную занимаюсь накопившейся почтой, договорами и бумажками… И за сегодня, и за вчера, и за позавчера… Неожиданно отвлекаюсь на шум в холле и какие-то бабьи взвизги. Что это там такое? Вылезаю из-за стола, подхожу к приоткрытой двери и выглядываю из кабинета… Ого, женские бои без правил?! Незнакомая тетка вцепилась Мокрицкой захватом в шею и гнет ее вниз. При этом Галя пытается оттащить назад Эльвиру, а Валик удержать женщину от еще большего смертоубийства.

Эльвира придушенно шипит:

— Ну, мне же больно!

Разбушевавшаяся дамочка переходит на крик:

— Тебе еще не так будет больно!

Нам только драк не хватает и милиции. Тороплюсь вклиниться между конфликтующими сторонами. Врываюсь так стремительно, что волосы взметаются дыбом:

— Ну-ка, прекратите немедленно! Что здесь происходит?

Эльвира растерянно поправляет на себе одежду:

— Вот тут припадочная.

Странная женщина в долгу не остается и кричит, словно на вокзале:

— Да сама ты больная! Гадина!

Она резко дергается и вырывается из объятий Валика:

— Руки!

Потом опять почему-то начинает поносить Мокрицкую последними словами:

— Вообще, закрой свой поганый рот, потаскуха!

Такие словосочетания, да в гламурном издательстве, да из женских уст… Явно, какой-то бабий конфликт и, скорее всего, из-за мужика. На мой взгляд, в таких делах разбираться со стороны совершенно бессмысленно — не найдешь ни правых, ни виноватых. Даже не представляю, как сейчас поступить. Тетка опять шипит на Эльвиру:

— Имей в виду, тебе это так просто с рук не сойдет!

С гордо поднятым носом она идет к лифту, а потом сворачивает к лестнице. Да, дела-а-а… Смотрю вопросительно на Мокрицкую:

— Может ты, все-таки объяснишь?

Эльвира лишь растерянно поправляет растрепавшуюся прическу и тараторит:

— Маргарита Александровна, я сама ничего не понимаю. Нормально, да? Зашла на часок на работу.

У нее такой растерянный вид, что хочется поверить — она тут не причем. Тогда что это было? Подошедший Зимовский, удивленно выглядывая из-за спины Валика спрашивает:

— Слушайте, а что случилось?

Все оборачиваются в его сторону и оставляют вопрос без ответа. Кто ж его знает, что случилось, загадка природы… Но у Антохи такое искреннее недоумение на лице, что невольно возникает ощущение — без этого упыреныша не обошлось. Эльвира, взглянув на рожу Зимовского почему-то отворачивается, подтверждая мои подозрения. Пожав плечами, возвращаюсь в кабинет.

* * *

И такая фигня весь день, то одно, то другое. Ближе к вечеру народ начинает собираться домой, и я тоже складываю манатки в портфель и сумку. Неожиданно в холле слышится вопль:

— Где он? Где? Где эта сволочь?

Капец! Что на этот-то раз?

— А вот ты где!

Бросив все на столе, спешу наружу. Мать честная… Мужик с пистолетом наперевес стоит возле Зимовского, неподалеку Наумыч с поднятыми руками, Люся. Террорист свободной рукой хватает Антона за плечо и тыкает своим оружием в перепуганное лицо:

— Что? Уволил меня, уволил да?

Зимовский уволил? Это как? И вообще, значит это не террорист, это наш сотрудник, что ли? Блин, что делать-то? Может вернуться в кабинет и вызвать милицию? Народ шевелится, стремясь скучковаться группами, вместе оно не так страшно. Заметив общее движение, дядька вдруг пугается, орет дурным голосом и тычет своим пистолетом в сторону окна и стены:

— Отошли все сюда, сюда отошли.

Все смещаются туда, захватив и меня по дороге. Налетчик с пистолетом опять орет:

— На пол, на пол!

Толпой валимся вниз, кто куда. Хорошо, что я брюки сегодня надел, ползать по полу в юбке и чулках совсем не камильфо. Пользуясь общей сумятицей залезаю под стол — хоть какое-то укрытие. Рядом, неподалеку, скрючились Калугин с Наташей, а дальше, возле другого стола, прячутся Наумыч и Галина. Один Зимовский остается посреди зала, он смотрит вокруг жалобными глазами и беспрестанно верещит:

— Спокойно, спокойно, спокойно.

— Что спокойно, что спокойно? От меня жена ушла!

Он толкает Антона на пол, на колени и тот, в страхе прикрывает голову.

— Молись, ублюдок!

— Миша, Миша, Миша!

Ого! Зимовский, оказывается, его хорошо знает!? Походу, Антоша ко всей этой кутерьме руку сильно приложил… А, точно! Я этого мужика тоже видел в типографии... Пельменин? Нет… Га..Га.. Галушкин, вроде... Кажется, я начинаю догадываться — тетка утром, видимо, не просто так с Мокрицкой в драку полезла. Но причем тут увольнение? Нет, все равно, ничего не понимаю. Антон продолжает лепетать плачущим голосом:

— Миша, Миша, это же была шутка. Шутка! Я же всего-навсего заместитель главного редактора, я никого не могу уволить.

— Давай, молись!

Тяну из-под стола руку, и подаю голос:

— Михаил, Михаил… может быть, вы действительно положите пистолет и расскажете нам, что случилось?

Пистолет тут же направляется на меня, и я срочно поднимаю вторую руку. Вместо ответа террорист машет пистолетом и орет:

— Заткнулись все!

Зимовский, стоя на коленях с поднятыми руками, снова ноет:

— Михаил Валерьевич, я не советую вам стрелять, вам дадут пожизненное.

Грозный мужик возвращается к Антохе и сует ему под нос свой оружие:

— Заткнись, ублюдок!... Не советует он.

И тут же, без перехода, буквально кричит на съежившегося Зимовского и приставляет ему к затылку пистолет:

— А что ты мне советуешь? Что? От меня жена ушла, понимаешь?!

Антоха мелко трясет головой и мне его даже становится жалко. Михаил разворачивается к другим слушателям, тычет пистолетом то в одних, то в других, и снова рыдает в голос:

— И все из-за тебя ублюдок!

Он мечется от одной группки людей к другой, потом к третьей, пугая всех своим диким видом. Совсем неадекватный товарищ. Слышу, как Галина из-под соседнего стола озвучивает мои сомнения:

— Похоже, он пьяный!

Наумыч рядом с ней шипит:

— Помолчи, Галя.

И тут же переключается на Людмилу с телефоном в руке:

— Куда звонишь?

Люсенька, поглядывая на спину нашего террориста, почти плачет:

— Как куда, в милицию-ю-ю.

Вижу, как Егоров тянется к ней и отнимает трубку:

— Ну-ка, дай сюда.

— Борис Наумыч!

— Я сказал — никаких милиций. Ты что хочешь, чтобы нас пропечатали в желтой прессе?

Людмила переходит на завывания:

— А если он кого-нибудь сейчас застрелит?

— Не застрелит!

Вся эта напольная суета, так же как и бездействие Наумыча меня уже напрягают, и я снова пытаюсь выступить в качестве парламентера. Немного вылезаю из-под стола, усевшись на подогнутые ноги, примирительно машу рукой, привлекая внимание, а потом задираю обе руки вверх:

— Михаил, послушайте, вот то, что вы сейчас делаете, это не выход.

Он опять переводит дуло пистолета на меня, делает шаг вперед и орет дурным голосом:

— Что, выход? Я… Я спрашиваю. От меня жена ушла и детей забрала!

Вот, псих, мы то тут причем? Он ведь действительно пальнуть может. Михаил снова кидается к Зимовскому:

— И все из-за тебя гнида!

Тот съеживается от ужаса, буквально трясется и плачет, ожидая выстрела. То, что гнида, это верно. Но для остальных это же не цирк, это кошмар… Что же делать то? Вижу, как все замерли, словно в немой сцене, но слава богу Галушкин опускает пистолет. Он тяжело дышит, вперив дикий взгляд в пустоту:

— Я жить не хочу!

А потом прикладывает пистолет к виску. Господи! Бабы в испуге визжат и прикрывают уши, мужики тоже невнятно воют, Люся хриплым нечеловеческим басом орет:

— Борис Наумыч, я вас прошу, сделайте что-нибудь!

Капец, капец, капец… Он же все равно кого-нибудь прибьет — себя, Антоху или вообще кого-то случайного. Смотрю, как Егоров грузно поднимается с пола и идет в центр с поднятыми руками, в одной из которых так и прицепился портфель.

— Парень, парень, парень…

Михаил сразу переводит ствол пистолета со своего виска на Егорова.

— Я директор этого предприятия. Ты узнаешь меня? Я уверен, что мы можем решить твой вопрос без стрельбы. Ты скажи, что ты хочешь, и мы все сделаем!

Валик хрипит из-под стола, прямо Люсе в ухо:

— Миллион баксов и вертолет.

Блин, юморист, нашел время. Все вокруг дружно на него шикают:

— Ты, придурок! Заткнись!

Михаил испуганно вертит дулом пистолета из одного угла холла в другой, а потом снова направляет на Егорова…. Тот продолжает увещевать и уговаривать:

— Ну и потом, знаете что, вы... Вы сформулируйте свой вопрос… Ну, чего ты хочешь, чего?

Вспотевший от своего героизма террорист утирает рукавом нос и вдруг заявляет:

— Водки хочу!

Егоров растерянно громко повторяет:

— Водки, водки, водки.

Михаил снова орет:

— Водки!

Пока они торгуются, я успеваю заползти назад под стол. Вспомнив, про Гошины запасы в сейфе подаю голос:

— У меня есть виски.

Наумыч радостно подхватывает:

— Виски?! Виски.

Галушкин надрывно отказывается:

— Сам пей, свой самогон!

Егоров спорить боится, трясет головой и идет на попятный:

— Не буду… Виски — нет, нет…. Коньяк, коньяк… У меня там коньяк! Будешь?

— Коньяк?

— Да!

— Коньяк, буду.

— Будешь… Молодец, молодец… Я схожу?

Михаил машет пистолетом куда-то в сторону:

— Иди!

Наумыч, не опуская поднятые вверх руки с портфелем, торопится к себе в кабинет.

— Иду! Смотри, я вот уже иду, я иду.

Когда он исчезает в дверном проеме, чувствую, как у меня в кармане начинает вибрировать телефон. Хорошо, что звук отключил — будто знал, что кому-нибудь приспичит звонить. Пользуюсь моментом пока Михаил не смотрит, вытаскиваю дребезжащую мобилу и, приложив к уху, шиплю:

— Алло.

— Привет, Гош, слушай, у меня хорошие новости.

Сидя на корточках под столом не очень-то хочется прыгать от радости. Даже за Анюту. Стараюсь максимально приглушить голос:

— А у меня плохие.

— Ну, я не сомневаюсь, разве от тебя хороших дождешься.

Блин, некогда рассусоливать — этот хмырь, может в любой момент повернуться и заметить, что я разговариваю. А уж какие выводы сделает и куда палить начнет — хрен его знает.

— Ань, подожди.

— Нет уж, давай я сначала. Представляешь, мне утвердили сетку эфира с учетом всех моих пожеланий! Здорово?

Бормочу почти шепотом:

— Анечка, я за тебя конечно очень рада, но у нас человек посреди офиса и он собирается застрелиться.

— Как?

— Как, как…. Из пистолета.

— Правда, что ли?

— А нет, я шучу. Ань, Ань, извини, я тебе попозже перезвоню.

Захлопываю крышку, и смотрю, как неугомонный Михаил опять начинает прохаживаться вдоль наших сидяче-лежачих рядов.

* * *

На улице уже совсем темно и наш рабочий день, похоже, продлится до утра. Из своего кабинета, наконец, появляется Егоров с уже початой бутылкой и отдает ее Галушкину. Действительно, это коньяк и притом весьма дорогой. Походу шеф и сам к нему приложился и уже не так рвется на передний край — под взмахом пистолета, Егоров, дабы не испытывать судьбу, отступает на прежние позиции и прячется под столом, рядом с Галиной и Людмилой. Зима, по-прежнему, стоит на коленях, держит руки над головой и Миша креативно пользуется этим — в одну их них вкладывает стакан, наполняет его, а потом бутылку всовывает в другую руку Антона. Забрав обратно полную емкость с коньяком, Михаил выпивает ее до дна, оттопырив при этом руку с пистолетом, куда-то в сторону. Ну, что, все? Или пьянство продолжится? Михаил тем временем наполняет стакан новой порцией. Краем глаза вижу, как Калугин с Наташей о чем-то перешептываются, а потом Андрей шустро переползает ко мне поближе и шепчет почти в ухо:

— Марго.

Я уже, как и многие, отсидела ноги и уже почти лежу по-пластунски, наплевав на приличия, на не слишком чистый пол и на свой брючный костюм. Осторожно приподнимаю голову:

— Что?

— Я не понимаю, почему никто не вызывает ОМОН.

Смотрю не отрываясь, как из стакана жидкость убулькивает внутрь Галушкина... Ну, почему-почему…, боятся, наверное. Или это камень в мой огород? Или Наумыча? Сам то, ты, почему не вызываешь? Или Наташа, например, почему? Не глядя, на Калугу, тихо ему отвечаю:

— Наумыч не хочет.

— А что он хочет, что бы нас всех перестреляли, что ли?

Оставляю его предположения без ответа. Хочешь — позвони сам. Пока Галушкин допивает коньяк, Егоров успевает вылезти из своего укрытия и подобраться с поднятыми руками вплотную к незадачливому террористу:

— Ну что Миш, все или еще чего-нибудь?

— Нет, не все.

— А чего еще?

Тот указывает пистолетом на Антона:

— Увольте этого придурка.

Зима опять начинает плаксиво причитать:

— Миша, Миш, ну подожди, я же говорю, ну это же шутка!

Но вид Михаила вовсе не располагает к забавам, похоже, он готов опять разбуяниться и орет:

— Да закрой ты свой рот!

Наумыч тут же соглашается:

— Все Зимовский — ты уволен.

Антоха сдается и мелко трясет головой в знак согласия:

— Да.

Егоров преданно глядит на Михаила:

— Да?

Но того голыми руками не возьмешь — наш человек, советский:

— Дурака нашли!

— А чего?

— Пишите приказ!

Наумыч еще пытается сопротивляться:

— Миш, на самом деле, ну, где я тебе найду приказ? Его же печатать надо….

— Хотите — печатайте, хотите — пишите.

Антон уже чувствует близость новой нависшей угрозы и начинает канючить с новой силой:

— Борис Наумыч!

— Все, замолчи Антон.

— Ну?!

Михаил снова прикладывает пистолет к своему виску:

— Пишите или я стреляюсь!

— Все, все, все… Тихо, тихо… Люся! Люся!

Егоров наклоняется с поднятыми руками в сторону стола, под которым сидит Людмила, и той приходится выбираться наружу:

— А?

— Иди сюда!

— Борис Наумыч, я боюсь.

— Не бойся, я с тобой! Давай, пиши.

Людмила как истинная секретарша тут же извлекает откуда-то из воздуха блокнот в твердой обложке и авторучку.

— Пиши.

Лежа на животе под столом, умиляюсь на эту сцену — в цирк ходить не надо. Коньяк выпил, Зимовского уволил, что на третье? Шепчу Андрею:

— Что дальше?

— Что дальше…

Он вдруг предлагает:

— Попробую сейчас найти его жену.

— А что это даст?

— Пусть поговорит со своим благоверным.

— Так он же кричит — она от него ушла?

— Ну, может, вернется.

Тем временем Егоров уже диктует:

— «Приказ. Я Егоров Борис Наумович, приказываю: заместителя главного редактора, Зимовского Антона Владимировича за нарушение КЗОТ ...»

Перевариваю калугинскую идею. Не ахти, конечно, но за неимением других можно попробовать. Только где он эту жену искать будет? Хотя, конечно, выяснить в типографии и телефон, и адрес будет несложно. Если, конечно, там кто-нибудь еще есть. Чешу нос:

— Ну, в принципе, вариант. Давай, дуй.

— Хорошо.

Он начинает приподниматься, но я кладу ладонь поверх его руки. Черт его знает, как тут все дальше сложиться. Самое время попросить прощения, если в чем-то обидел... Обидела…

— Андрей!

— Да?

— Ты извини меня за ту пощечину, я ей богу, не знаю, что на меня нашло.

Я не виноват — это все гормоны и женская физиология.

— Да ладно, все нормально.

Пытаюсь поймать его взгляд.

— Я, серьезно!

— Я тоже. Все нормально, проехали.

Егоров заканчивает:

— ... и отвратительное отношение к народу уволить. Подпись, число.

Пока Михаил, не смотрит в нашу сторону и пытается вникнуть в тонкости приказа, Андрей шустро, на четвереньках, пробирается к лифту. Провожаю его взглядом. Наверно думает, что так незаметнее, но на самом деле, он у нас как на ладони и выглядит весьма потешно, хотя сейчас всем не до смеха. Не поднимаясь на ноги, нажимает кнопку и когда двери лифта открываются, шмыгает внутрь. Вздыхаю с облегчением — даже не представляю, чтобы я делал, если бы Михаил его заметил. И еще я рад, что мы помирились… Походу мероприятие затянется на всю ночь, надо предупредить Аньку, чтобы не ждала и ложилась спать. Набираю на мобиле Сомовский номер.

— Алло, да Марго.

Странно. Обычно она меня приветствует по-другому. Шиплю приглушенно в трубку:

— А почему Марго? У тебя что там, уже гости?

— Ну, в принципе.

— Ладно, Ань, не ждите там, у нас тут затягивается.

— А…, я не понимаю, что там у вас происходит то? Вы милицию вызвали?

— Ань, у нас тут дурдом!

Это звучит громче обычного и Наумыч тут же оглядывается:

— Ты кому звонишь?

— Подруге.

— Никаких подруг!

Быстренько закругляюсь:

— Ладно, Ань, давай, до связи.

И отключаю телефон.

* * *

Тем временем, Люся заканчивает заниматься чистописанием, протягивает Наумычу авторучку и папку с приказом. Тот размашисто расписывается внизу листа и с надеждой смотрит на Михаила:

— Ну, что Миш? Мы все обязательства выполнили, теперь очередь за тобой.

Михаил следит за всеми этими действиями и молчит. Такое впечатление, что и сам не знает, что теперь. Зима, там внизу, опять канючит из-за увольнения:

— Борис Наумыч.

Но Егорову сейчас не до него и он кричит на Антона, размахивая поднятыми вверх руками:

— Помолчи Зимовский, вот чтобы я даже голоса твоего не слышал!

И тут же меняет тон, поворачиваясь к Галушкину:

— Ну что Миша, все?

Наш террорист, наконец-то, придумавший новую забаву, решительно заявляет:

— Нет, не все!

Наумыч, опешив, широко распахивает глаза:

— Чего же еще?

Миша опрокидывает в себя новую стопку коньяку:

— Увольте еще Мокрицкую!

Егоров офигивает, совершенно не понимая, что за тараканы бегают в голове у типографского террориста и причем тут Мокрицкая. Честно говоря, я тоже. Если этот man мутил с ней, так это и его выбор тоже. За что же ее увольнять то? Наумыч растерянно бормочет:

— Миш, ну ты даешь… Ну как это!?…

Он даже ножкой притоптывает от возмущения:

— Ну, давай мы всех тут сейчас уволим.

Но Галушкин в ответ тоже повышает голос:

— А я сказал, мне всех не надо! Я говорю: уволь Мокрицкую и Зимовского!

Неожиданно стоящая рядом Люся срывается и начинает голосить, прикрываясь папкой:

— Борис Наумыч, может все-таки милицию… А-а-а-а-а-а!

— Тихо я сказал! Цыц! Миш, как мне с ними тяжело-о-о… Я не могу тут ее уволить, ее сейчас нет… Нет ее здесь, вот!

— А где она?

— В отгуле.

Михаил с истерикой в голосе кричит:

— Ищите, где хотите!

— Хорошо.

— Даю вам полчаса!

— Все сделаем Миш, все.

Галушкин забирает из рук Зимовского свою бутылку и бредет с ней в кабинет Антона. Мы вздыхаем с облегчением, Егоров провожает коньяк и его потребителя восторженным взглядом:

— Молодец!

Видимо в кабинете в этот момент кто-то прячется и оттуда доносится новый ор неудачливого террориста:

— Вышли все отсюда!

И что нам теперь делать? Потихоньку поднимаемся с пола и начинаем кучковаться возле начальника. Все-таки, он главный и должен определиться, как нам дальше действовать. Получить ЦУ не успеваем — у Наумыча в кармане начинает звенеть мобильник. Он прислоняет его к уху и хрипло шепчет:

— Алле… Нет, я в офисе…. У нас тут ЧП, какой-то шизофреник закрылся в кабинете у Зимовского и собирается прострелить себе башку…. Я говорю у нас тут сумасшедший…. Да, у нас тут самоубийца… Все, извини, не могу больше говорить.

Видимо это Каролина Викторовна. Тоже…, нашла время для звонков.

* * *

Через стеклянную стенку, сквозь приоткрытые жалюзи, осторожно наблюдаем за перемещениями Михаила в Антошкином кабинете. Он уже не пьет, а мотается взад-вперед по комнате, вызывая у всех тревогу и боязливые ожидания. Стою, сложив руки на груди, и жду решения Егорова. Была б моя воля, этого недоделанного мачо уже давно бы скрутили и отправили отсыпаться в кутузку. Но у Наумыча, видимо, другие планы. Людмила продолжает, заикаясь, теребить и подталкивать начальника к действиям:

— Борич Нумыч, что… Что же нам дальше то делать?

Егоров нервно тискает пальцы, сцепленные в замок:

— Что делать… Писать второй приказ!

— А я бы позвонила бы в ноль два

— Послушай, Людмила, еще хоть раз скажешь про милицию, я сам тебя выгоню к чертовой матери!

Люсенька начинает хныкать:

— Почему-у-у?

— По качану! Потому что, если все это уйдет в народ, от нас отвернутся все — от спонсоров до инвесторов.

Скептически качаю головой и смотрю на Зимовского, который теперь стоит посреди холла, согнувшись и уперев руки в колени. Не без последствий прошли для него сегодняшние события, не без последствий... Может хоть на будущее, поумнее станет? И не такой сволочью…

Неожиданно раскрываются двери подъехавшего лифта, и оттуда появляется Калугин с утренней драчливой теткой. Значит это и есть жена Михаила? Вот теперь мозаика складывается полностью — один козел соблазнился Мокрицкой, другой взревновал и отомстил! Дамочка испуганными глазами мечется по холлу:

— Где? Где он?

Она спешит к нам и Андрюха, стараясь от нее не отставать, тоже растерянно крутит головой:

— Я не знаю. Здесь где-то.

Наумыч с облегчением тянет к Галушкиной руки, а потом машет в сторону закрытого кабинета:

— Он там.

Женщина приникает к стеклу и пытается докричаться до мужа:

— Мища!

Он тут же раздвигает жалюзи и жалобно смотрит на нее с другой стороны стекла:

— Ира.

— Мишенька! Мишенька, что ты делаешь? Мища, откуда у тебя пистолет?

Страдалец лишь голосит с надрывом:

— Я не виноват!

Женщина перебирается к двери и пытается войти, но дверь заперта.

— Мишенька, открой дверь. Миша, где ты взял этот пистолет?

Наконец, дверь открывается, и супружеская воссоединившаяся пара, скуля, обнимается на пороге. Мексиканские сериалы рыдают и теряют рейтинги. Михаил со слезой в голосе оправдывается:

— Она сама ко мне полезла, я даже не смотрел в ее сторону. Я тебе клянусь!

Ох, тетка, не верь! Самая типичная мужская отмазка. Уж я то, знаю. У меня мобильник снова подает признаки жизни. Сомова! Но сейчас не до разговоров, можно сказать самая драматическая сцена и я на звонок не отвечаю. Женщина снова слезливо упрашивает, пытаясь отнять пистолет:

— Миша, брось это, пожалуйста, я тебя умоляю.

— Ты мне не веришь. Мне никто здесь не верит!

Михаил опять выставляет пистолет вперед, в вытянутой руке и обводит им по кругу всю нашу толпень, заставляя пригнуться и присесть.

— Тише, пожалуйста, перестань. Эти люди здесь совершенно не причем.

— Не причем, да? А кто здесь причем? Может быть я, причем?

Мы снова приседаем под дулом. Блин, конечно, ты причем. Вот чего ты на другую бабу полез? Тебе своей мало, что ли? Еще скажи, что влюбился с первого взгляда. Михаил орет и машет пистолетом:

— Ты зачем детей забрала? Что ты мне прикажешь одному делать?

Ну, точно, мужик с прибабахом.

— Я детей забрала, потому что ты меня обманул.

— Я… Я тебя обманул... Я ее обманул!

Новый круг похождений с пистолетом и наши новые приседания на месте. Кто-то усаживается прочно на корточки, а я опять встаю на коленки. Галушкин голосит:

— Ну, смотри!

И пьет прямо из горла коньяк. Зрелище так себе, не экшн. Он снова повторяет:

— Смотри!

А потом приставляет пистолет к голове. Козел! Разве так можно перед женой, перед людьми… Оглядываюсь на стоящего рядом Андрея. Бли-и-ин! Надо же что-то делать! Женщина воет:

— Не-е-ет!

Все визжат и вскакивают в ужасе, я тоже встаю и бросаюсь к Михаилу — его надо остановить, успокоить, уговорить! Бедная его жена кричит, оглядываясь по сторонам:

— Ну, хоть кто-нибудь, что-то сделайте!

Пытаюсь перекричать всех, привлекая его внимание, дотрагиваюсь успокаивающе до Галушкина, болтаю все подряд, стараясь успокоить и заговорить зубы:

— Михаил, Михаил… Подождите, подождите…. Э-э-э….

Руки ходуном ходят, вертятся, крутятся, делают какие то пассы… И внутри всю колотит:

— Давайте разберемся в ситуации… Я все прекрасно понимаю, но вот так сложились обстоятельства… Что вы хотите от этих людей? Большинство из них ни в чем не виноваты!

— А кто виноват?

Куда-то показываю в сторону рукой. Туда, где раньше стоял защуганый Зимовский.

— Ну, я не знаю, мне казалось вы уже назначили кто виноват.

Миша орет:

— Уберите отсюда эту дуру!

Я примирительно поднимаю руки. Ладно, не буду спорить. Может я и дура, но, по крайней мере, на людей с пистолетом не кидаюсь.

— ОК! ОК!… Михаил, хорошо, я уйду. Что изменится от того, если вы выстрелите? К вам вернется жена, дети? Да, будут приходить один раз в месяц на кладбище.

Кажется, мои слова его только сильнее огорчают. Естественно, загнал себя в угол по пьяни, а теперь не знает, как выбраться, стреляться вот придумал. Он трясет у меня перед носом дулом пистолета:

— Уйди отсюда!

Смотрю в эту темную дыру, как завороженный… Жена чуть не плачет:

— Миша, ну, пожалуйста!

И тут меня словно в голову бьет — а что за хрень у него в руках? Осматриваю оружие внимательней. Вроде косит под настоящий пистолет, но какой-то уж ублюдочный — и диаметр дула вроде меньше, и перегородка какая-то внутри отсвечивает. Блин, игрушечный, что ли? Развел, как лохов. Весь напряг сразу куда-то уходит прочь, наваливаются усталость и равнодушие. Разворачиваюсь и спокойно делаю пару шагов прочь от этого кренделя:

— Ладно, все, отбой воздушной тревоги.

Галушкин недоуменно смотрит мне в след, а Егоров суется с тревожным шепотом:

— Что значит, отбой?

У меня по-прежнему рука занята телефоном, и я им тыкаю в сторону Михаила:

— Пистолетик то у нас — не настоящий.

Галя ошарашено тянет:

— Как это, не настоящий?

И так и стоит с открытым ртом.

— А вот так.

Демонстративно набираю на телефоне Анькин номер и прикладываю его к уху. Михаил расстроено причитает, жалобно улыбаясь:

— Ненастоящий да… Ненастоящий…

— Честно признаюсь — очень похож…. Алло!

Но поговорить не успеваю — Миша, допив свой коньяк прямо из горла, поднимает вверх пистолет и стреляет в воздух. Грохот такой, что все с визгом падают на пол, одна я, стою, как дура, вжав голову в плечи и с огромным желанием залезть под стол. С опаской смотрю на Мишу, на его пистолет, а из трубки слышится:

— Что там у вас происходит? Он выстрелил?

Неужели, все-таки, настоящий? И тут накатывает волна, разъедающая глаза, горло, заставляющая всех на три метра вокруг плакать и кашлять.

— Алло, Гоша!

Не могу говорить и сую телефон в карман.

* * *

Хорошо хоть помещение большое и радиус поражения маленький. Пока плачу и кашляю, вся в соплях, кто-то бегает по кабинетам и открывает окна. Минут через десять легчает и можно хоть чуть-чуть оглядеться. Капец, сидят плачут и трут глаза салфетками практически все — Галина, Валентин, Зимовский, Калугин, Наумыч. Наташа стоит рядом, с красными глазами, обмахивается платком и приборматывает:

— Ой, прям ужас какой-то, слезы сами льются.

Мишу жена уже куда-то увела. Тихо, темно, только горят лампы на рабочих столах. Кривошеин трет глаза и пытается шутить:

— А ты что хотела? Хорошо, что не нервно — паралитический.

Любимова, промокая слезы, вздыхает:

— Слушайте, вроде бы газовый пистолет, а как похож на настоящий.

Андрюха, поводя из стороны в сторону красными глазами и носом, добавляет:

— Ты Галка, а-а-а…, давно в детском мире не была…

А потом вжимает в глазницу размокшую от слез салфетку. Галина, продолжая без конца моргать, интересуется:

— А что там, в детском мире?

— А там даже игрушечные пистолетики, которые пистонами стреляют и, то есть, как настоящие.

Со своего рабочего места к нам спешит Людмила. Ее газовая атака задела в меньшей степени и она сейчас наши руки, ноги, глаза, уши и прочие части тела. Она чихает, прикрывая рот и нос платком, а потом сообщает последние новости:

— Борис Наумыч, там звонят из офиса над нами. Спрашивают, что у нас тут за стрельба была.

Она старается не дышать рядом с нами, но это плохо получается и у нее на глазах тоже появляются слезы. Егоров, сощурившись, концентрирует единственный открытый глаз на Людмиле и, запинаясь, шутит:

— Скажи, что я шампанское открывал.

Шутка, она помогает, даже в таких боевых условиях как сейчас, и мы дружно смеемся.

— Ты только окна не закрывай.

— Хорошо.

Люся уходит обратно, но нам скучать долго не приходиться — к нам возвращается жена Галушкина. Почему-то на ее долю газа тоже не хватило, хотя стояла к Михаилу практически вплотную. Она буквально кидается к Егорову:

— Борис Наумыч, Борис Наумыч!

Тот ей явно не рад:

— Как, вы еще здесь?

— Борис Наумыч, я вас прошу....

Она молитвенно складывает ладони перед собой.

— Прошу, пожалуйста, не заявляйте в милицию, а?… Вы понимаете, ему пить нельзя, у него черепно — мозговая, после аварии.

Егоров слезливо щурится на нее:

— Что ж ты его дома одного оставляешь, с черепно — мозговой?

— Да кто ж знал.

Она склоняется перед сидящим Наумычем:

— Вы уж простите его, пожалуйста, у нас же дети!

Егоров отмахивается рукой с зажатым платком:

— Завтра поговорим, завтра!

— Я вас очень прошу!

Видно эта семейка на сегодня Наумыча уже достала, и он взвивается на ор:

— Я сказал, завтра поговорим, иди!

— Извините, извините.

Отвожу мокрые глаза в сторону и тру набухший нос. Даже не знаю, чего больше на них подействовало — газовая атака или жалость к бедной женщине.…. Она уходит с жалобным видом, а Зимовский, сидя на столе, передразнивает ей вслед, скривив рожу:

— Извините.

Да уж ситуация. Из разряда нарочно не придумаешь. Хмыкнув, пожимаю плечами:

— Хоть садись и книжку пищи.

Наумыч предлагает другой вариант:

— Нет, я бы сказал — кино снимай.

Чем больше трогаешь глаза, тем сильнее их щиплет, и я стараюсь осторожней касаться лица, хотя и очень хочется. Зимовский вдруг слезает со стола, на котором сидит и, перейдя к Егорову поближе, присаживается рядышком:

— Борис Наумыч, я так понимаю, приказ о моем увольнении — это вы ему так подыграли?!

С интересом жду, что скажет Егоров, хотя сомневаюсь, что он пустит такой приказ в дело… А как было бы хорошо! Егоров ведет плечами, пользуясь случаем помучить Антона:

— Не знаю, я подумаю.

— Вы сейчас шутите?

— Я сейчас похож на шутника, Зимовский?

Антон разочарованно вскакивает:

— Борис Наумыч!

— Все, все, меня больше нет…

Он тоже встает и, не оглядываясь, отправляется к себе, на ходу бросив:

— Маргарита Александровна!

— Да Борис Наумович?

Выхожу из своего угла, широко тараща глаза, отгоняя влагу, и спешу догнать начальника.

— Вы говорили, у вас виски есть? А то у меня этот террорист весь коньяк выпил.

Хорошая идея. Пытаюсь проморгаться и, помогая противослезливым манипуляциям, тру пальцами переносицу. Действительно надо снять стресс:

— Да, пойдемте.

— Спасибо, вот молодец.

Мы заворачиваем ко мне в логово за виски, а потом, прихватив бутылку, отправляемся через уже опустевший холл в кабинет к Егорову — стаканов у него достаточно.

* * *

Полчаса спустя мы еще сидим, глушим вискарь. Я разместился в кресле сбоку от стола, Наумыч в своем директорском, передвинув его поближе к моему. Уютно, тепло, хорошо… На столе из закуски только лимон, да нарезанное яблоко. Идем на второй заход и чокаемся стопками. Егоров откровенничает:

— Ты знаешь, я вот три глотка сделал и пьяный такой.

Взмахнув рукой, он хватается за сердце и вздыхает. Понятно, стресс. Оперевшись локтем на поручень кресла, чуть наклоняюсь к шефу и понимающе киваю:

— Нервы.

— Нервы, нервы… Если бы у человека не было бы нервов, он жил бы триста лет.

Задумчиво поджимаю губы:

— Не-е-е, если бы у человека не было бы нервов, он бы вообще не жил!

Потихоньку отпускает, и мы несем всякую белиберду. Наумыч снова тянется своим бокалом и чокается:

— Анатомия!

Отпиваем немного. Егоров вдруг загорается:

— Слушай, а давай мы про это статью накатаем!

Сморщиваюсь, глотая вискарь:

— Про нервы?

— Да, нет… Что-нибудь, про газовое оружие.

Он выделывает какие-то кренделя руками, изображая заковыристость и привлекательность новой темы. Весьма красочно. Потом добавляет:

— Давненько у нас чего-то такого не было вот брутального.

А что? Задумчиво зависаю, щурясь в противоположный угол, в полумрак кабинета и прикидывая, как это можно все преподать читателям.

— А что, в принципе можно…

Перевожу взгляд на шефа и озвучиваю родившийся образ:

— Предлагаю вариант для начала: «Настоящий мужчина всегда отличит газовое оружие от боевого по пяти признакам…»

Ну, как? Егоров тянется ко мне и кладет руку на плечо:

— Я тебя обожаю! Марго ты просто на лету все схватываешь.

Опустив глаза, улыбаюсь — похвала мне приятна. Хотя, после виски, да на ночь, любые идеи кажутся творческим Эльбрусом. А вот утром…, оказываются Марианской впадиной. Наумыч, тем временем, закатывает глаза к потолку и грозит пальцем:

— Ну, какие же у вас мощные гены!

Улыбаясь, вздыхаю и качаю головой.

— У кого у вас?

— Ну что у тебя, что у Гоши. Вы как чайки на лету все хватаете, тут же заглатываете и тут же выдаете результат!

С интересом слушаю новые дифирамбы и невольно хмыкаю — новый комплимент получается немножко двусмысленным:

— Ну, надеюсь результат не такой, как у чаек?

Смеюсь сам, и Егоров тут же прыскает:

— Ха-ха-ха.

Склоняем друг к другу головы, прижимаясь лбами, словно заговорщики. Да мы такие и есть — почти пятнадцать лет вместе.

— И с юмором у вас… Эх, Маргарита Александровна!

Довольный вздыхаю и ставлю свой бокал на стол.

— Встретил бы я тебя лет двадцать назад.

Это когда мне исполнилось пятнадцать? Совсем пацан. Я, чуть-чуть, подзуживаю:

— И что бы было?

Егоров встает, покачиваясь и даже пританцовывая, и помахивая рукой:

— Ты знаешь, я уже нахожусь в таком возрасте, что я могу смело сказать… Я тебя люблю!

Качая головой, тоже встаю. Понятно, что он имеет в виду, отцовскую любовь… И двадцать лет назад она была бы такой же…

— Борис Наумыч, я вас тоже очень люблю.

Практически как сын… или как дочь, если угодно. Он тянется ко мне, и мы обнимаемся.

— О-о-о-ой!

Наумыч похлопывает меня по спине и тут сзади неожиданно раздается визгливый колос Каролины Викторовны:

— Ну, что, Егоров!?

Мы разжимаем объятия, и я оборачиваюсь. Черт, наверняка подумает, бог знает чего. Да еще с этими признаниями в любви. Каролина смотрит на мужа очень недобро и добавляет:

— Если кому-то и надо застрелиться, так это тебе.

Растерянно стоим перед ней и совершенно не представляем, что сказать и как переубедить.

Егоров, пряча глаза, пытается невнятно оправдаться и мне очень неуютно вот так вот стоять и быть участником этой семейной сцены. Я тоже не могу поднять на нее глаза, будто и правда, в чем то виновата.

— Черт Каролина, ты все не так поняла.

— Что я не так поняла? Я видела все своими глазами!

Аж уши закладывает от ее крика. Пытаюсь примирительно улыбнуться, но улыбка выходит виноватой, будто и правда нас застукали.

— Каролина Викторовна, ну ничего не было.

— Серьезно?

Мне неприятны такие подозрения и я, поджав губы, утвердительно киваю.

— Девушка, я просто поражаюсь! Вы даже не краснеете!

Возмущенно вспыхиваю. А почему, собственно, девушка должна краснеть? Наумыч пытается урезонить жену:

— Каролина.

— Что, Каролина? Я так понимаю, что мне в наследство не издательство досталось, а какой-то бордель!?

Егоров испуганно прикрывает рот рукой, а я уже не могу сдержаться — нахмурив брови, прерываю ее:

— Каролина Викторовна, зачем вы так?!

Та хватает ртом воздух, словно рыба и снова орет:

— А как? Как, моя дорогая? Я захожу в кабинет своего мужа, а он тут тискается с тобой!

Что? Я тискался? Да еще c мужиком? Охренела баба от ревности. Категорически отвергаю такие подозрения:

— Никто ни с кем не тискался!

Егоров лишь трясет головой и молчит. Подкаблучник, чертов! Каролина спустив на нас пары разворачивается и идет к двери:

— Все, хватит! Я терпеть не могу, когда из меня делают дуру.

Да ты сама из себя делаешь дуру. Капец! Это ж надо такое придумать…. Я тискался с Егоровым!... Дура она и есть дура. Наумыч вприпрыжку бежит за своей бешеной женой, пытаясь задержать и оправдаться:

— Каролина, Каролина.

Но та лишь рявкает, в ответ:

— …Дуру! Да еще слепую!

Провожаю их насупленным взглядом — не хватало мне еще одной врагини нажить, а то их тут у меня мало. Из холла доносится просящий голос Наумыча:

— Да подожди ты, я тебе сейчас все объясню.

— Не надо мне ничего объяснять! Я видела все своими глазами.

Мне видно через стекло и приоткрытые жалюзи, как Егоров, снизив голос, что-то ей пытается втолковать, но Каролина снова вопит:

— Тем более!

Наумыч повышает голос:

— Это были дружеские объятия.

— Ха-ха-ха… Пустой офис, виски на столе, простые дружеские объятия. Слушай Егоров, ты что думаешь, что я тупая? Ты будешь тут лапшу вешать, а я буду стоять хлопать ресницами?

Теперь сплетен не оберешься… И ведь на пустом же месте! Надо ж так все извернуть… Обхватив себя руками за плечи, отворачиваюсь в сторону — смотреть на них не хочу, я бы и уши заткнул, но приходится слушать их вопли в приоткрытую дверь. Егоров оправдывается:

— Пустой офис, потому что все ушли домой. А виски на столе, потому что мы стресс снимали. Ты знаешь, что два часа назад здесь стоял человек с газовым пистолетом, а все люди просто лежали на полу?

— Так ты продолжаешь делать из меня дуру?

— А вот, спроси, у кого хочешь!

Чего привязалась к мужику? Действительно, возьми завтра да спроси. Но, Каролина рявкает:

— Делать мне больше нечего!.. Сейчас, разбежалась…. Может мне еще с уборщицами пообщаться?

Жиденько…Походу аргументы у нее закончились, пошла на принцип и скандалит из любви к искусству. Егоров начинает заводиться:

— Может мне на шпагат сесть, чтоб ты мне поверила?!

Видимо Каролина не знает к чему прицепиться, и издает теперь лишь невнятные междометия:

— Так… А почему все лежали на полу, если пистолет был газовый, как ты говоришь?

— А это потому, что это выяснилось, только когда он выстрелил.

Бросаю взгляд в стеклянную стену, там, кажется, Наумыч руками пытается продемонстрировать жене отличия газового пистолета от не газового. Видимо не очень у него наглядно получается, и Каролина снова пытается взять инициативу в свои руки:

— А-а-а… Он еще и выстрелил!?

— Не веришь? Ты, не веришь? Иди … Иди, вот понюхай!

Может, конечно, не все еще выветрилось по углам в холле, но здесь в кабинете, точно уже нет ничего. Отворачиваюсь — мне достаточно визга, для полного восприятия ситуации:

— Что ты мне еще прикажешь понюхать?

Егоров сдается:

— У меня больше нет аргументов.

— Значит так, Егоров! С этой минуты, ты попадаешь в зону повышенного внимания!

Снова бросаю взгляд в их сторону. Каролина дергается к лифту, но Наумыч ее тормозит, схватив за локоть:

— А ты сейчас куда?

Она молчит, но даже отсюда мне видно, как она сверкает глазами:

— Представляешь к себе, домой!

Вырвав руку, разъяренная женушка торопится к лифту, гостеприимно раскрывшему двери и уезжает. Вижу, как Егоров, стоя посреди холла, поднимает глаза к потолку:

— Господи, закончится когда-нибудь сегодняшний день?

Смотрю на часы на руке. Ого, Анька небось уже дрыхнет без задних ног... Пора и мне сваливать, не дай бог эта ревнивица снова вернется. Выхожу в холл:

— Борис Наумыч.

Он лишь машет рукой и идет мимо меня в кабинет, но останавливается в дверях:

— Нужно выпить… Марго, ты, как?

Прозвучало без особой надежды, и я с этим солидарен:

— Я пас. Мне домой.

Егоров уныло скрывается за дверью, а я тороплюсь заскочить к себе в кабинет за сумкой и рвануть на максимальной скорости отсюда подальше. Сумасшедший день!