День за днем (гет)

Несколько дней со страхом предвкушаемая катастрофа разразилась в воскресенье под утро. Выспаться опять не удалось — можно сказать ни свет ни заря пришлось подниматься с постели и тащиться в ванну смывать следы поражения в битве с женской физиологией. Ложиться снова досыпать, уже не хочу — облачившись в халат отправляюсь на кухню с желанием чего-нибудь схавать и подавить грустные мысли о ближайшем будущем в окружении прокладок, тампаксов и дурного настроения. И почему именно сегодня? Кажется, только-только кончились и вот опять!

Наконец наступает утро понедельника, особый день — сегодня должны объявить результаты конкурса и окончание моих мучений. Болеть и хандрить — некогда, вчера немного отлежалась — сегодня — вперед. Неизвестно как будет складываться день, может быть с фуршетами, поэтому на работу меня подвозит Анька. Отправляюсь в редакцию с надеждой, во-первых, что не зря потратил выходные в салонах, во-вторых, что не зря не спал почти всю ночь с пятницы на субботу, высекая образ идеального мужика. Пока поднимаюсь в лифте, бросаю в зеркало последний оценивающий взгляд — вроде все ОК: голубая блузка, обтягивающая юбка, волосы распущены по плечам, брови четко подведены, зеленые тени подчеркивают голубизну глаз, а розовая помада нежность губ.

Когда выхожу из лифта, застаю обычную редакционную суету. Народ снует по коридорам и холлу во всех направлениях. Только успеваю зайти в кабинет и бросить сумку в кресло, как в открытую дверь кабинета слышу зычный голос Егорова:

— Так, марксисты — ленинисты, ну-ка все сюда!

Он громко хлопает в ладоши, созывая народ. Интересно, что случилось еще? Выглядываю из кабинета, а потом не торопясь направляюсь к быстро растущему центру кучкообразования.

— Ко мне, ко мне, ко мне!

Широко разведя руки в стороны, Егоров идет в центр холла, а потом громко спрашивает:

— Где Марго?

Вижу, как стоящий возле него Валик кивает ему за спину, и показывает рукой в мою сторону. Егоров оглядывается и тут же разворачивается, протягивая ко мне обе руки:

— Иди сюда!

Пробираюсь между сотрудниками и подхожу к Наумычу поближе. Он тут же приобнимает меня и разворачивает лицом к собравшимся:

— Дорогие друзья! Мне только что позвонили из конкурсного комитета Ассоциации женщин — журналисток! И сообщили приятную новость.

Неужели? Смущенно улыбаюсь и опускаю глаза вниз.

— Перед вами финалистка этого престижнейшего конкурса. Ура!

Народ подхватывает и аплодирует:

— Ура!

Стою, скромно обхватив себя руками за плечи, и с улыбкой чуть кланяюсь. Галя громко восклицает:

— Браво, Маргарита Александровна!

Наумыч пытается перекричать крики и аплодисменты:

— Подождите, это еще не все. Победительница будет объявлена сегодня вечером на специальном банкете, куда вы все, между прочим, сегодня приглашены. Ура!

А, ну даже так. Звездить мне придется не только перед чужими, но и перед своими. Народ визжит и аплодирует. Присоединяюсь к массам и тоже начинаю хлопать. Наумыч локальные празднества пресекает и начинает разгонять народ по кабинетам:

— Все, все. все… Работайте! Все по местам.

А меня, снова приобняв за плечи, уводит в сторону:

— Марго. Вот… Вот, ты даже представить себе не можешь, что ты для нас сделала.

Он сжимает в своих ладонях мои руки, трясет их в избытке эмоций, а потом тянет к губам и несколько раз целует, заставляя меня засмущаться и закатить глаза к потолку.

— Вот ты наше все! Спасибо.

И тут же подталкивает в спину в сторону кабинета:

— Иди, работай. Молодец, хэ-хэ.

* * *

В три часа дня сваливаю из издательства, буду готовиться к вечернему торжеству. Немного погуляв по городу, дожидаюсь, когда у Сомика закончится смена, и мы вместе едем домой, на ее машине. Первый час тратим на выбор платья конечно. В конце концов, останавливаемся на том вечернем, в котором я ходил к Наумычу мириться после увольнения. Хотя оно с голой спиной, с завязками на шее и вызывает некоторый дискомфорт своей легкостью и открытостью для мужских нескромных глаз, но оно для меня особое, это платье, и надеюсь, принесет удачу. Следующим этапом подготовки у нас стоит макияж. Для покрасочных фасадных работ отправляемся в ванную. Усевшись на край ванны, кладу голые ноги на табуретку и одобрительно их осматриваю. М-м-м... Они такие гладенькие, просто загляденье. Беру со столика ручное зеркало, помаду и начинаю аккуратно рисовать губы. Рядом сидит Сомова с пилкой — обрабатывает ногти. Она под впечатлением от новых условий контракта и ее распирает ими поделиться:

— Слушай Гош, это не день, а чудо просто. Два взрослых мужика сидели и смотрели мне в рот!

Не отрываюсь от созерцания накрашенной губы, интересуюсь:

— И что они там увидели?

Это замечание Аньку сбивает с толку:

— Блин, что?

Во рту, естественно. С хитро — виноватой физиономией смотрю на нее и пожимаю плечами:

— Ну, продолжай, чего.

Принимаюсь рисовать вторую губу и доводить красоту до совершенства. Сомова, воодушевившись, и правда продолжает:

— Короче, за полчаса подписали контракт, представляешь?

Продолжая пилить ногти, она вдруг добавляет:

— Но это не главное!?

Лениво интересуюсь:

— А что?

— Главное, что Руслику тоже повысили зарплату, представляешь?

Не очень. Откуда такой энтузиазм? Влюбилась, что ли?

— А Руслик что, твой родственник?

— Ну, причем тут родственник, Гош.

Продолжая ерничать, завершаю рисовать верхнюю губу:

— Ну, ты так рада.

— Ну, я рада! Потому что Руслик звукач от бога, и мне с ним удобно работать. И у меня с ним все получается!

Приподняв повыше зеркало, любуюсь проделанной работой. Зашибись! В цирк ходить не надо на клоунов смотреть.

— Нда…

Сомова тут же поворачивается в мою сторону:

— Что, нда?

— А у меня, по-моему, ничего не получается.

Анька, приглядевшись к моим толстенным губищам, прыскает:

— По-моему тоже.

И мы обе ржем от души. А потом я отдаюсь в руки Анютки в полное ее распоряжение — и покраситься надо и причесаться, по-праздничному — с пучком и хвостом, почти как на открытии.

* * *

К семи вечера едем на Шаболовку. Народу, даже не считая наших, кажется собралось еще больше, чем в первый день — то ли всем интересно, кто же победитель, то ли пришли пожрать на халяву. Думаю, скорее второе. Кругом шум, болтовня и распитие шампанского. И пяти минут не проходит, как сталкиваемся с идущей навстречу Дроздовой.

— Маргарита Александровна!

— Да?

— Волнуетесь?

В этом открытом платье мне действительно зябко и я стою перед ней, приобняв себя за плечи. Видимо это и навело ее на такую мысль.

— Ну, не то чтобы очень.

— Вы, знаете, я прочитала работы всех финалисток.

— И что вы скажете?

— Вы, знаете, я такого удовольствия давно не получала.

Да? Вот чего не ожидал, того не ожидал. Удивленно вытягиваю губы и качаю головой:

— Даже не знаю, как это прокомментировать.

— А никак не надо это комментировать. Я просто хочу пожелать вам удачи!

— Спасибо.

Наверно это ее работа — всех подбадривать. С заговорщицким видом чуть наклоняюсь в ее сторону и пытаюсь за шуткой скрыть свое волнение:

— Только наверно вы это всем говорите?

— Естественно.

А то я уже губу раскатал. С чуть грустной улыбкой отворачиваюсь и вздыхаю:

— Ну… Что естественно, то небезобразно.

Дроздова отправляется дальше, а я осматриваюсь, подмечая пришедших сотрудников «МЖ» — вон Егоров, Наташа, Николай, Людмила, Мокрицкая, Зимовский, Галина. Вижу, как в дверях зала появляется запыхавшийся Валик. Антон, заметив меня, машет приветственно рукой, я тоже поднимаю в ответ руку. Мимо мелькает тетка в бирюзовой блузке, и я отвлекаюсь на нее — Сомик, когда осерчала и все попрятала, точно такую же мне оставила идти на работу. Теперь смотрю на тетку и фыркаю — страшная блузка, страшная баба…. Отворачиваюсь. Народ все прибывает и прибывает… Наконец, Татьяна выходит на сцену и призывает подняться финалисток.

Я уже знаю, что это относится и ко мне, а потому иду туда, вместе с еще двумя девчонками, блондинкой и брюнеткой.

Наконец, Татьяна Андреевна выходит к микрофону и начинает торжественную речь:

— Дамы и господа, прошу секундочку внимания… Большое спасибо! Прошу прощения, за высокопарный слог, но сегодня действительно знаменательный день. Сегодня исполняется сорок лет нашей Ассоциации!

Все дружно аплодируют ее словам, и мы на сцене, конечно тоже. Дроздова добавляет:

— Международной Ассоциации женщин-журналисток.

Новые аплодисменты.

— Я вижу здесь много мужчин, напрямую относящихся к этой прекрасной профессии. Уверена, что сейчас они будут аплодировать громче всех. И так на звание журналистки года у нас номинировались …Виктория Кравченко!

Блондинка в розовом, с короткой стрижкой, стоящая рядом, делает шаг вперед.

— Ирина Артемович!

Низенькая брюнетка в красном, тоже выступает вперед.

— И Маргарита Реброва!

Делаю шаг, смущенно опустив глаза вниз. Капец! И это все под аплодисменты и возгласы из зала.

— Ну, что ж дамы и господа, я не буду вас долго мучить — журналисты народ конкретный.

Смотрю в зал и вижу, как в дверях появляется припоздавший Калуга. Татьяна Андреевна на секунду замирает, подчеркивая торжественность момента, а потом громко объявляет.

— Победительницей становится … Маргарита Реброва! «Мужской журнал».

В шоке опускаю глаза в пол. Бурные аплодисменты и крики браво, и пышный букет цветов. Просто не верится… Я? В дверях зала появляется Анька и начинает крутиться возле Андрея. Братцы, ну посмотрите же на меня! Это же мой триумф! Татьяна Андреевна оглядывается:

— Маргарита Александровна, ну, несколько слов.

Подхожу к микрофону, с охапкой цветов, совершенно ошалелая. Даже не знаю, что сказать. Недоуменно трясу головой:

— Если честно, я очень удивлена. Вы даже себе представить не можете, как!

— Маргарита Александровна, я думаю, ваша работа заслуживает особого внимания, и прошу вас несколько строк. Пожалуйста!

Собираюсь с духом и начинаю по памяти:

— «Мы часто ищем идеального мужчину на обложке глянцевого журнала. И не понимаем, что идеальным его там сделали гример, визажист, фотограф. На самом деле идеальный мужчина он может даже и не знать о том, что он идеальный. Он просто живет. Живет по тем законам, которые ему диктует душа, ум, совесть. Если он приглашает вас на чашку кофе, то он действительно хочет угостить вас кофе, а когда помогает в сложной ситуации — то поверьте, вашего спасибо ему вполне достаточно. Идеальный мужчина не умеет спекулировать. Идеальный мужчина способен в одиночку растить дочь и быть отличным отцом и в то же время оставаться настоящим профессионалом в своем деле. Идеальный мужчина проявляет свои чувства без страха, без оглядки, без поправки на общественное мнение. Потому что он — настоящий!»

Смотрю в зал, смотрю на Калугу и сам не знаю, почему говорю:

— И, честно говоря, я не заслуживаю этой награды, потому что я здесь ничего не придумала. Я написала о реальном человеке.

— Браво, Маргарита Александровна!

Все опять аплодируют, а Калугин вдруг срывается с места и пробирается поближе к сцене. С радостной улыбкой оглядываю зал — и слева, и справа веселые счастливые лица и крики:

— Браво!

Калуга уже выскакивает на сцену. Я жду от него поздравлений. Это мой успех! Настоящий успех! Он вдруг берет мое лицо в свои ладони и тянется с поцелуем. Я чуть приоткрываю рот, пытаясь запротестовать, и тут наши губы сливаются.

* * *

Словно иголочки пробегают по моему телу…, до дрожи и слабости в ногах… Я не могу думать… Я не могу дышать и закрываю глаза… Его губы охватываю мои губы и я погружаюсь, проваливаюсь куда-то все глубже и глубже и не могу выплыть… Сквозь глухую вату прорывается общий вздох-возглас «О-о-о!». И этот возглас заставляет вернуться. Что происходит? Кто я? Где я?... О господи, какой ужас…. Игорь Ребров целуется с мужиком в засос! Прилюдно и на сцене! Кровь бросается мне в лицо, нервно дрожа от стыда и негодования, вырываюсь и, не раздумывая, инстинктивно, бью по щеке. Это происходит так по-киношному, так по-женски, против воли, что я растерянно замираю. От этой звучной пощечины Андрей дергается и с каким-то неживым лицом отворачивается. Стоим и молчим. Закрываю глаза, проглатываю комок в горле и, кажется, сама сейчас разревусь. Смотрю на него, широко распахнув глаза, и испуганно кричу:

— Калугин ты чего с ума сошел?

В молчаливом зале вдруг раздается громкий голос Егоровой:

— Браво!

Я ужасно боюсь признаться себе, что потерял на секунду голову, почувствовал себя женщиной, почувствовал, как сладок и приятен мне был этот мужской поцелуй. Мой испуг рвется наружу новым истеричным возгласом среди тишины:

— Что это было, я тебя спрашиваю?

Калуга неуклюже и расстроено мнется:

— Ну, извини, извини…

Быстро соскочив со сцены, он торопится уйти из зала. Меня внутри колотит, мне хочется задержать его, броситься вслед. Он должен понять, что так нельзя… Но я не хочу, чтобы он, вот так, уходил! Вижу, как головы присутствующих синхронно поворачиваются в спину уходящему Андрею. Со своим огромным букетом цветов разворачиваюсь спиной к залу и бреду назад, к стене, и там стою, прикрыв глаза рукой. Не могу..., не хочу… никого ни видеть, ни слышать. Но приходится. Совсем рядом раздается голос Дроздовой в микрофон:

— Господа, господа …, а как же наши прекрасные буклеты? Пожалуйста, раздайте всем… Быстренько, быстренько, наши прекрасные буклеты.

В зале нарастает шум, но мне совершенно ни до чего… Прорывается голос Зимовского:

— Ты чего сделал придурок!?

И крик Кривошеина:

— Да причем тут я, вообще?

Бездумно смотрю на все эту суету. Господи, быстрее бы все закончилось, и я смогла бы убежать, спрятаться, уйти домой. Дроздова выясняет какие-то вопросы, а мне не до чего.

— Что такое? Я спрашиваю, чья это выходка? Кто это все устроил?

Я прикрываю глаза рукой. Кто… кто… Весь этот ужас устроил Калуга! Как? Как я теперь буду смотреть людям в глаза? Слышится громкий голос Татьяны Андреевны, и я отвлекаюсь от своих тяжких мыслей:

— Если вы сейчас же не покинете это помещение я вызову милицию!

Милицию? Причем тут милиция? Ну, да, поцеловал, на сцене…, но причем тут милиция? Мы разберемся сами! Вглядываюсь в зал. Наблюдаю, как она со своей помощницей выходит… за ней Зимовский и другие сотрудники «МЖ», а потом и все остальные.

Дожидаюсь, когда зал пустеет. Девчонки финалистки меня поздравляют и тоже уходят. Одна… Один… Молча спускаюсь со сцены и иду к Анюте, дожидающейся у выхода. Прячу лицо в букете. Она видит мой шок и не пристает. И, слава богу!

* * *

Всю дорогу причитаю по поводу выходки Калугина. Капец, а еще упрекал меня в непредсказуемости: «Невозможно понять, что ты думаешь в данную секунду, а что выкинешь через десять минут, так это вообще загадка». Вот уж выкинул, так выкинул!... Со мной то все понятно, но он! Или у него тоже «критические дни»? Сомова за рулем изредка пытается что-то сказать и даже, кажется защищать этого озабоченного мачо. Гундит про какую-то подставу Зимовского, про какие-то фотки, но меня сейчас вся эта муть с Антошей совершенно не интересует.

Когда приезжаем домой, сразу иду в душ и там прячусь от Аньки и от себя. Скрутив волосы в пучок, прикрываю их шапочкой от воды и лезу под хлещущие струи. Хочется сделать погорячей, так чтоб из ушей шел пар…, потом похолодней, чтобы мурашки бегали по коже и озноб…. Все что угодно, лишь бы отвлечься и не думать…. Но успокоения все эти забавы мне не приносят — все равно перед глазами: он лезет ко мне целоваться, а я хлещу его по физиономии… Мне кажется, не очень больно. Вот странно, меня, вроде, испугало в тот момент, что мужик целует мужика, а ударил то в ответ по-бабьи…. Но страшнее всего не это… Страшнее всего то, что я не испытал абсолютно никакого отвращения в этот момент… И даже наоборот! Неужели и правда — я это уже не я? Что ждет Игоря Реброва по возвращении из небытия? Гейские воспоминания? Такое даже вообразить тошно!

Наконец, вылезаю наружу, в спальню. Анька тут же шмыгает в освободившееся помещение. Стоя там перед припотевшим зеркалом, она начинает полоскать мне мозги:

— Я вообще не понимаю, чего ты бесишься. Стандартная ситуация — ну, не выдержал мужик, переусердствовал, проявляя чувства, получил соответствующий успокаивающий ответ по морде... Он уже наверняка очухался, осознал свою оплошность и завтра попросит прощения. А может еще и сегодня!

— Что значит переусердствовал?! Целоваться на сцене — это переусердствовал? Да он... Да... Слушай, а я его не слишком сильно ударил?

— Вот, именно! Не парься. Это же ваш первый взрослый поцелуй, можно сказать. Парень рвался к этому два месяца и сорвал свой бонус…, который с лихвой перекрывает все мелкие минусы... Уверена — завтра он, к тебе, припрется с цветами!

— Да не нужны мне его цветы!

— Ну, значит с бутылкой. Будете опять вместе бухать.

Запахнув полы халата, завязываю пояс и начинаю нервно вышагивать по спальне, на ходу распуская собранные в пучок волосы:

— То есть, по-твоему, это нормально да? У него в голове вообще что-нибудь есть? Как это? Он что не понимал, где мы находимся? Толпа народу вообще, все наше издательство…. С ума сойти! Не могу поверить, вообще, что Калуга мог такое вытворить!

Развожу удивленно руки в стороны:

— Главное, что?… Что он этим хотел сказать? Непонятно…

Сомова не отвечает, кажется, ей мои причитания надоели, и она чистит зубы, не обращая внимания на все повисшие в воздухе вопросы.

— Он что, обнародовал наши с ним отношения? Вот как на это реагировать людям? Как? Капец, выперся на сцену…

Махнув рукой, пожимаю плечами:

— Слушай, я ему что, Наташа Егорова, с которой он может целоваться, лобызаться где угодно?

Сунув одну руку в карман халата, другой продолжаю размахивать:

— Слушай Ань, я так от всего этого устала, вообще невозможно уже… Все!

Стою, привалившись спиной, в дверном проеме и поднимаю глаза к потолку:

— Фу-у-у-ух!

Сомова, перепачканная пастой, невнятно мычит:

— Гоша!

Поворачиваю голову в ее сторону и? прижав руку к груди, продолжаю выплескивать свои обиды:

— Что, Гоша? Я уже устал от всего этого безумно просто.

Возвращаюсь в спальню и снова продолжаю свои метания и размахивания руками:

— Гоша — Марго, Марго-Гоша. У меня в голове не мозги, а сплошная Маргоша!

Кто я, в конце концов? Баба или мужик? Анька снова кричит из ванной:

— Игорь успокойся, а?

Заглядываю к ней в дверной проем:

— Слушай, я устал, верней устала. Верней… Короче оно устало. Оно пошло спать!

Закрываю дверь, отгораживаясь от Сомика, и все равно через дверь пробивается глухое Анютино:

— Спокойной ночи

* * *

Сбросив халат, лезу под одеяло… Легко сказать — спать. Анька давно уже ушла к себе, а я все лежу, как бревно и пялюсь на луну за окном. И ни в одном глазу… Опять возвращаюсь мыслями туда, на сцену.

Вот я стою, с букетом цветов, радостный и счастливый… смотрю на стоящего в толпе Андрея и говорю публике: « И, честно говоря, я не заслуживаю этой награды, потому что я здесь ничего не придумала. Я написала о реальном человеке». И зачем я это брякнул? Не знаю….Вот Калугин срывается с места и быстро идет к сцене… И уже рядом! Я жду поздравлений. Андрей берет мое лицо в свои теплые ладони и смотрит глаза в глаза. Вздохнув, прикладываю ладонь к разгоряченному лбу. Господи, что со мной?

«Отсюда они у него такие глубокие и сияющие… Я чувствую дыхание его губ и раскрываю свои навстречу... Его губы…Они у него такие мягкие и настойчивые… Я словно проваливаюсь куда-то и не могу дышать… и потом, меня пронизывает это необычное ощущение — словно иголочки пробегают по всему телу… сверху вниз…».

Мне ужасно жарко лежать под одеялом, хоть я и не в пижаме, а в комбинашке, меня колотит нервная дрожь и чувствую, как учащается дыхание… Я ничего не могу с собой поделать — мне очень хочется почувствовать эти иголочки еще раз…. Ничего же страшного? Сейчас, здесь в темноте, когда никто не видит, когда Анька спит под шапкой и никогда ни о чем не догадается.

Я большой мальчик, я понимаю, что это такое… Пытаюсь представить Лику, ее завлекательные формы, ее запах… Моя рука стыдливо пролезает под бретельку комбинашки, осторожно пробирается к холмику груди, касается ноготком соска и скребет его слегка… И ничего не происходит. Не получается… Я не знаю и не умею, что делать.

Я отворачиваюсь и смотрю в темноту… И оттуда выплывает образ который мне сейчас совершенно не нужен, который притягивает и пугает… не Ликин… Его глаза… его губы... его запах… Андрей!... Мой ноготок непроизвольно опять скребет сосок и я вздрагиваю — тысячи иголочек пробегают по всему телу, отдаваясь жаром там внизу. Испуганно сворачиваюсь калачиком под одеялом, пытаясь прогнать стыд и смущение…. Капец, нашел время для эротических фантазий. Сейчас угваздаю всю кровать и бултыхайся потом до утра в грязи... И уговариваю себя — а что такого? Я же не виноват — я же сейчас женщина и ничто женское мне не чуждо…. Жмурю глаза и отгоняю любые мысли.