День за днем (гет)

Через день, когда опять еду на процедуры, у меня новый повод заехать в редакцию — наверно скоро выпишут, дома сидеть скучно, а здесь, все-таки, какая-никакая, но бурная жизнь и не хочется из нее выпадать. Хоть бумажки разобрать на столе, или над статьей поработать, или с Наумычем потрендеть о будущих делах. И еще Сомова зародила в моей душе сомнения — может действительно, стоит поставить точки на i — поговорить с Андреем еще раз и больше не мучиться? Баста! Не съест же он меня и не побьет.

Даже в моем убогом состоянии хочется выглядеть понарядней — поэтому, утром, выискиваю в шкафу и надеваю на рандеву новую кофточку — голубенькую, с закрытым верхом и с короткими рукавчиками, украшенными бантиками. И еще специально купленный цветастый шарфик прикрыть корсет на шее. Cерая куртка как раз в гамму к кофте с шарфом и темным брюкам. Когда выхожу из лифта, ноги сразу ведут меня к Андрею. Переминаюсь в дверях, с сумкой в руках: бледно-желтая, на серо-голубом фоне. На мои шаги он даже не поднимает головы — стоит посреди своего кабинета и что-то высматривает в ежедневнике. Осторожно зову его:

— Андрей!

— Да.

— Мне нужно с тобой поговорить.

Он так и не смотрит на меня, и остатки моей решимости уползают в глубины самокопания и комплексов.

— Ну, говори.

Делаю пару шагов внутрь кабинета. Я по-прежнему не понимаю, что случилось между нами и почему в Калугине произошли такие перемены. Непрошенные слезы подкатывают к глазам, и мой голос срывается:

— Это очень важно.

Наконец он искоса смотрит на меня, без тени улыбки или радости. Видно что-то в моем убогом и несчастном виде его настораживает, может быть вызывает жалость и его голос теряет прежнюю уверенность:

— Ну, говори, я тебя слушаю.

— В общем…я не могу больше этого скрывать… Ну, в общем я…

Прикладываю похолодевшие пальцы к переносице, прикрывая смущенное лицо, потом со вздохом замолкаю и опускаю руку вниз. Так непросто бывшему мужчине сказать в глаза "люблю" другому мужчине. Все мое прошлое, все мои мечты о будущем возвращении Игоря Реброва протестуют против слов, готовых сорваться с моих губ. Господи, зачем я это делаю?! Зачем пытаюсь забраться в топь, из которой уже не выберусь? Я внутренне готов, что он скажет мне нет, но вдруг он скажет «да», и что тогда? К чему готов он и к чему готов…, готова я? Из груди вырывается тяжелый вздох. Калугин кивает, подталкивая меня продолжить:

— Ну, говори, говори.

Он так ожидающе смотрит, что я сдаюсь — будь что будет. По крайней мере, он сейчас не льдышка и готов меня выслушать…. Как вихрь в кабинет Андрея врывается Мокрицкая и вклинивается между нами:

— Прошу меня извинить, но это очень, очень важно!

Могла бы и поздороваться для приличия. Она трясет у меня перед носом своей папкой, а потом поворачивает ее к Калугину:

— Скажи, пожалуйста, Андрей, это твоя подпись?

Он продолжает смотреть на меня и явно не хочет разрушать мостик, который снова возник между нами. Я чувствую это!

— Что?

— Это твоя подпись?

Он опускает глаза на ее бумаги и сразу отдаляется от меня, погружаясь в свои рабочие будни:

— Ну, да, моя подпись.

— Так, почему это со мной не согласовали?

Он мотает головой:

— Эльвира, подожди, Тамара Михайловна мне русским языком сказала, что ты в курсе, что ты все....

— Тамара Михайловна, сказала, да?

Чувствую себя неуютно и совершенно лишней. Хожу тут, мешаю работать, пугаю своим деревянным видом. Потихоньку отхожу к двери. Мокрицкая продолжает верещать:

— А кто за бюджет отвечает я или Тамара Михайловна? Ты же знаешь, что меня и так на каждой летучке в хвост и в гриву!

Я уже на пороге, и не знаю оставаться дальше или уйти. Момент прошел, и заводить разговор о своих чувствах снова, желания все меньше. Они продолжают ругаться:

— Ну, подожди, я же не знал что…

— Ты, не знал! Андрей, ну, в самом деле, хотя бы позвонил, что ли, хотя бы предупредил.

Наверно, пойду. Еще раз оглядываюсь на спорщиков. Новый вопль Эльвиры добивает меня:

— А то свалишь в свою Барселону, а мне своди дебет с кредитом!

Все понятно и без вопросов. Нервно веду пальцем по брови и решительно разворачиваюсь в сторону своего кабинета. Уже в холле до меня доносится:

— Ладно, все, проехали…

И Эльвира выскакивает вслед за мной, спеша по своим делам.

* * *

Оставив куртку и сумку у себя в кабинете, обхожу народ, потихоньку включаясь в работу и оценивая масштабы своего выпадения из графика. В принципе, у меня еще больничный, но я уже более-менее прилично себя чувствую и если не суетиться под нормы ГТО, то могу уже и поработать. Торопливо иду мимо Наташи с Эльвирой, обсуждающих что-то животрепещущее и Мокрицкая вдруг шарахается в мою сторону:

— Маргарита Александровна!

— Да?

Останавливаюсь.

— Очень нужна ваша подпись. Вот здесь.

Она раскрывает папку и подсовывает ее мне под нос. Ну вот, первая ласточка — пора впрягаться:

— Что это за бумаги?

— Это приказ на финансирование командировки в Барселону, для Наташи и Калугина.

Мой взгляд скользит мимо Эльвиры, в сторону Наташи, которая, оставшись в одиночестве, шустро изменяет свой маршрут и идет в кабинет к Андрею. Снова смотрю на Эльвиру — это совсем не та работа, из-за которой я сюда притащилась.

— Ну, пусть Зимовский подпишет, я раненая, видишь.

— Не, не, не… Только ваша подпись нужна, здесь же еще это..., смета прилагается, письмо для посольства.

Ну, значит, пусть сам Егоров подписывает. Смотрю, как Калугин с Наташей разговаривают возле его кабинета и он все время посматривает в мою сторону. Интересно, о чем он думает? О Барселоне, о Наташе, или о моем визите? Мокрицкая торопит:

— Ну!

— Ладно, неси ко мне в кабинет.

— Ага.

Мокрицкая убегает, и я оказываюсь как раз напротив парочки. До меня доносится:

— Билеты нам уже подтвердили. Бизнес-класс, между прочим.

— Классно! Здорово.

— Да.

Классно. Значит, все-таки, о Барселоне и Наташе. Разворачиваюсь и иду от них подальше — желание в чем-то признаваться у меня исчезает окончательно. Оно никому не нужно — ни мне, ни тем более, Андрею. Громкий голос Егоровой настигает меня у кабинета:

— Я посмотрела парочку отелей в интернете. На берегу моря!

В дверях оборачиваюсь. Лучше бы этого не делала — Калугин обнимает Наташу за плечи и прижимает ее к себе. Его голос нежен и улыбчив:

— Я смотрю ты уже вся там?

Наташа дует губки и вздыхает:

— Да! И жду не дождусь, когда ты подтянешься.

Не дожидаясь момента, когда голубки начнут прилюдно лобызаться, ухожу к себе.

* * *

Все мои благие пожелания поработать исчезают вместе с подписью на приказе. Когда Эльвира выходит от меня со своими бумагами, она будто уносит с собой последнюю надежду… Надежду на то, что все эти разговоры про Барселону, про отъезд — пустая болтовня, шутка и сиюминутная фантазия, которая вот-вот рассеется. Не могу сидеть — брожу туда-сюда по кабинету, а потом застываю в центре комнаты, обхватив руками плечи и уставившись пустым взглядом в холл. Мне зябко и нервно. Теперь я понимаю холодность и равнодушие Андрея — пока я моталась по больницам и процедурам, он выбирал… Этот выбор выпал на Наташу и ему теперь неловко за все реверансы, что он ненароком сделал, ухаживая за больной дурындой.... А может быть, я вообще все неправильно поняла, и навоображала черт знает чего — спутала жалость к убогой и несчастной с романтическими порывами.

Смотрю сквозь открытые жалюзи…. Там за стеклянной стеной останавливается Андрей, смотрит на меня, а потом развернувшись уходит… Туда, к домику на морском берегу, к пляжу с загорелым Наташиным телом… Господи, как же мне холодно! Я не понимаю, почему он так жестоко играет со мной. Там, у меня дома и здесь — два совершенно разных человека. Какой же он настоящий? Теплый, заботливый, родной или расчетливый и равнодушный? С унынием в сердце, снова начинаю мотаться по кабинету, а потом открываю мобильник позвонить Анюте. Мне хочется поплакаться и единственный человек, кому я могу это сделать — она... В ухо мне лезет раздраженный окрик:

— Алло!

Наверно зря я позвонила — ей не до меня. Останавливаюсь у окна, позади кресла и, вцепившись пальцами в спинку кресла, выпаливаю:

— Ань у меня полный абзац — Калугин с Наташей едут в Испанию!

— Гоша, ты мне это уже говорил.

— Ты что не врубаешься? У них помолвка!

— И что?

Ее равнодушие мне непонятно. Это же была ее идея — поставить точки над i?! Недоуменно усмехаюсь:

— Хэ… Как что? Это все, это же все, капец!

— Гоша, помолвка, размолвка, да какая мне-то разница? У меня тут свой армагеддон!

И орет:

— Пока!

— Подожди, Ань, Ань!

Отчаянно взмахиваю рукой с зажатой в ней трубкой. Вот так всегда — Сомовой всегда все по хрену, а потом еще обижается, когда я отвечаю ей той же монетой.

— Черт.

Раздается стук в дверь и заходит Калугин… Блин, а я тут раскиселилась, да и видок небось убого-пришибленный. Пытаюсь подтянуться, взбодриться, рука сама тянется пригладить волосы и поправить сбившийся шарфик на заборе вокруг шеи.

— Марго, извини, ты не занята?

Может быть сейчас? Может быть, он понял, что все запутал и решил переиграть? Пришел сказать, что любит меня и там, в квартире, был не сон? Радостно зову:

— Да нет, проходи.

Андрей идет к столу, оглядываясь на открытую дверь, будто чего-то опасаясь:

— А…, э-э-э..., слушай…

Стою позади своего кресла, опираясь обеими руками на его спинку, и ожидающе смотрю, как он приближается, нервно потирая руки:

— Ты хотела со мной поговорить.

Увлекшись своими размышлениями, не сразу въезжаю, о чем он:

— Когда?

— Ну вот, в кабинете, нас еще Эльвира прервала и мы…

Сказать или нет? Еще час назад, до всяких приказов и его счастливых объятий с Егоровой по поводу домика на берегу Средиземного моря, я была готова начать разговор первой. Теперь меня гложут большие сомнения, а от решительности не осталось и следа. Вот если бы он сделал первым маленький шажок, как-то намекнул на свои чувства ко мне… Проглатываю комок в горле и отмахиваюсь:

— А, да это я так.

Андрей настаивает:

— Нет, подожди, ты сказала, что это серьезный вопрос. Что ты не можешь больше об этом молчать.

Уже могу. Язык немеет произнести первой «я тебя люблю». Кто этот я, который любит? Бывший мужчина, накачанный женскими гормонами, всю свою жизнь боящийся показаться окружающим недостаточно мужественным… Или новорожденная тетка, которая только-только приспосабливается к женской жизни и которая может однажды исчезнуть туда, откуда явилась? И как прореагирует Андрей, когда я ему расскажу, кто я на самом деле? Возненавидит или простит? У меня голова раскалывается от всех этих вопросов. Вот, если бы он первый сказал что любит меня, любит больше всего на свете, я бы наверно сдалась, отбросила все сомнения. Ведь говорят же, что любовь побеждает все?!

Калугин молчит и выжидающе смотрит на меня. Нет, не решаюсь. Судорожно придумываю что-то на ходу, наигранно таращу глаза и улыбаюсь:

— Андрей, только ты не зазнайся, ладно?

Взгляд его по-прежнему серьезен:

— Ладно, я постараюсь.

Отвожу глаза в сторону:

— А-а-а…, в общем я…

Мне вдруг становится стыдно за свою суету… Точки над i, точки над i. И так понятно, что о помолвке просто так не объявляют, да еще со свадебным путешествием в Испанию. Нет, не решаюсь… Обхожу вокруг кресла, и усаживаюсь в него перед раскрытым ноутбуком. Там какие-то картинки и я, глядя в экран, хватаюсь за них как за соломинку:

— Посмотрела твои последние работы и…

Калугин усаживается на край стола и ждет продолжения:

— Так.

— И вынуждена признать, что ты превратился в настоящего профессионала.

По-прежнему не могу глядеть ему в глаза. Несу, по-моему, ахинею — вряд ли Калугина порадуют мои прозрения по поводу его профессионализма. Одна моя половина умоляет признаться ему в чувствах, а другая отчаянно протестует. Прямо кричит — дура, это все гормоны, не забывай, кто ты есть на самом деле, твое признание не нужно ни тебе, ни тем более ему! Помнишь, как он к тебе приставал и из штанов выпрыгивал, когда ему действительно приспичило? Теперь всего этого нет и в помине — ты ему не нужна! Ты просто товарищ по работе. К тому же уродливый инвалид.

Неожиданно в открытую дверь кабинета врывается Эльвира. Опять, она! Калугин оглядывается и та почему-то останавливается в дверях. Тоже на нее смотрю и жду, что дальше. Кивнув, Мокрицкая разворачивается к выходу:

— Извините…У-у-у.

Вздохнув, складываю руки на груди и опускаю голову. Если бы Эльвира нам тогда не помешала, может быть, я бы успела все сказать, Рубикон бы остался позади и все вопросы прояснились.

Калугин снова поворачивается ко мне лицом:

— А ты уверена, что ты хотела сказать именно это.

Вспоминаю нашу предыдущую встречу здесь на работе… Когда я, все еще скривившаяся и желтая, приехала в редакцию, ожидая кусочка доброты, нежности, заботы…, и встретила полное равнодушие... Он даже не поинтересовался, как я себя чувствую! Торопливо растягиваю рот, изображая улыбку, и бросаю взгляд на Андрея:

— Конечно, что же еще.

Он недоверчиво смотрит на меня:

— Марго…

Да, ладно, все и так ясно. А жалости мне не надо. Перебиваю его:

— Андрей!

Вскакиваю с кресла, обхожу его и прячусь за спинку. Ничего у меня не выйдет. Не могу я первой…, первым сказать мужчине «люблю». Когда сам был мужиком, с языка такие слова соскальзывали налево и направо, теперь же все по-другому. Когда-то я сказала Андрею, что он может мне быть только другом. Я не хочу сейчас от него услышать то же самое про себя, и каких-то оправданий, почему это произошло. Я прекрасно помню, как все случилось и почему… Помню все эти игры с появлением Верховцева… Все тогда случилось быстро, однозначно и бесповоротно… И Егорова, выходящая из ванны в домашнем халате и с мокрыми волосами… «Вы с нами разве не поужинаете?»… С горечью говорю:

— Ты не грузись. Ты все делаешь правильно. Я думаю, что у тебя все будет хорошо.

Тараторю и тараторю… Чтобы не разреветься. Калугин встает и не смотрит на меня:

— Да? Ну ладно, спасибо.

— Угу.

Он идет к двери, потом вдруг возвращается:

— А… как шея?

Надо же, все-таки, вспомнил, и недели не прошло. Почему-то в неожиданно вспыхнувшую заботу уже не верю. Наигранно смеюсь, чуть ли не подскакивая на месте, и отмахиваюсь:

— Да, слава богу, до свадьбы заживет.

Сама чувствую фальш в каждом своем слове, в каждом смешке. Проходит потихоньку шея, проходит, но лучше резко не дергаться, вот как сейчас. То ли неприятные ощущения, то ли напоминание о свадьбе заставляют поморщиться, и улыбка сползает с моего лица. Калугин, правда, этого уже не видит. И хорошо — не хочу, чтобы он сейчас делал заботливое лицо и суетился вокруг меня.

— Ну да… Я пойду?

— Да, удачи.

— И тебе тоже.

Он со вздохом уходит, а все мое нутро порывается броситься за ним. Ну, может быть не все, но наверно большая часть. Я даже делаю несколько шагов. Остановить, прижаться к нему, сказать, что мне очень плохо. Что я не хочу, чтобы он уезжал! Только чертовы Гошины мозги запрещают мне это делать и стыдят, и учат уму разуму, и призывают следовать логике. С несчастным видом возвращаюсь назад за спинку кресла.

— Черт, что же я за дура такая загипсованная!

Приложив пальцы к разгоряченному лбу, жалобно смотрю на дверь, за которой скрылся Андрей и тяжело вздыхаю. Меня наверно скоро разорвет на части от всех переживаний и размышлений. И никто не хочет помочь и подтолкнуть — ни Анька, ни Андрей.

* * *

На часах шесть пятнадцать. А я опять мотаюсь по своему кабинету, обхватив плечи руками и наблюдаю через открытую дверь, как Калугин собирает своих сотрудников, о чем-то с ними разговаривает и, похоже, прощается. Иду туда, послушать и встаю сбоку, возле дверного проема. Как раз застаю последние его слова:

— Вам не секрет, что я в скором времени уезжаю в Европу. И…, фу-у-ух…, в какие сроки это может вылиться и задержаться никто не знает. Поэтому мне нужна здесь замена.

Значит не на месяц? Они, наверно, останутся там жить навсегда. Не выдерживаю и заглядываю внутрь, а потом, отпрянув, снова прячусь за створку, боясь расплакаться. Чувствую, как слезы подкатывают к глазам, и еле сдерживаюсь.

— Мы с вами уже много лет, как говориться в одной упряжке. И я знаю — каждый из вас…, каждый из вас чего стоит и…

Наконец беру себя в руки, и в переносном смысле и буквальном — обхватив себя за плечи. И выхожу из-за угла, чтобы встать в дверях. Андрей, заметив мой приход, хлопает себя руками по коленям и встает с края стола, на котором сидел все это время:

-… Поверьте мне, говорю вам честно — я очень многому от вас научился и конечно уверен, что без меня бы у вас, может быть, все получилось бы гораздо лучше…

Он усмехается.

— Может быть даже быстрее, но это не означает, что я все сразу, вот так вот, бросил резко и уехал. Конечно, еще некоторое время поработаем!

Конечно, он косноязычен, но он так искренне и душевно говорит, что невольно заставляет меня ощутить боль внутри, в душе…, свое бессилие и безнадежность. Андрей смотрит на меня:

— Но вы должны понять, что к некоторым вещам вы должны теперь относится немножечко по- другому... ОК?

Может быть они адресованы и мне? Пытаюсь придать его словам особый смысл. Только для меня и для него… Он уезжает, и я должна смотреть на наши прежние отношения теперь по-другому. Забыть… Калугин обводит взглядом сотрудников, стоящих вдоль стен его кабинета:

— Ну, спасибо вам конечно большое и, надеюсь, вернусь. Еще поработаем.

Он идет на выход мимо меня и вдруг останавливается, заглядывая в глаза. Потом, вздохнув, идет дальше. Смотрю ему вслед, а потом ползу к себе. «Вы должны понять, что к некоторым вещам вы должны теперь относится немножечко по-другому... ОК?».

Оглядываюсь и вижу, как Андрей со слезами на глазах прощается с Любимовой, целует ее, даже несмотря на то, что рядом пасется Егорова. Захожу к себе и закрываю дверь. Шмыгаю носом, если бы я увидела слезы у него в глазах в моем кабинете…, меня бы точно прорвало и никакие сомнения удержать бы не смогли.

* * *

Сижу на работе допоздна. Столько накопилось всего за дни отсутствия, что разгребать и разгребать. Наконец, в девятом часу, вылезаю из-за стола, пора домой… Подхожу к окну и бездумно смотрю на улицу сквозь жалюзи… Он все равно не придет…. Слезы снова подкатывают к глазам. Господи, ну так же невозможно, чуть что, сразу реветь! Раздается стук в дверь, и я вижу в отражении темного стекла, как входит Калугин и стремительно идет к столу:

— Марго, ты извини меня конечно, но мне это все надоело!

Я — надоела? Боюсь повернуться и показать мокрые глаза.

— Что именно?

Он стоит уже почти вплотную:

— Нам надо поговорить.

Собираюсь с силами и разворачиваюсь, рукой касаясь горла, закованного в панцирь:

— Да, ты прав надо поговорить. И я давно хочу сказать тебе одну вещь, но я не знаю, как это сделать .

— Ну, и слава богу, я думаю сейчас самое время.

А может лучше ты первый? Перехожу к креслу и засовываю руки в карманы брюк. Калугин упирается обеими руками в стол, нависая над ним. Глубоко вздыхаю, успокаивая дыхание и сердцебиение — колотится так, что наверно пробьет грудную клетку и выскочит.

— Ты уверен, что хочешь это услышать?

Андрей мотает головой:

— Более чем.

— Ну, тогда, надеюсь откровение за откровение.

Калугин кивает.

— Ну да, договорились.

Если уж мне суждено признаться мужчине в любви, то я хочу услышать не менее честное ответное признание. Собираюсь с духом, но начать никак не могу. Андрей подбадривает:

— Ну, я слушаю.

Я молчу не в силах вымолвить самые важные слова. Потому что... Потому что Игорь Ребров не может сказать другому мужчине «Я люблю тебя!». И даже спросить у него «Ты меня любишь?»

Пытаюсь найти оправдание своей робости и быстро его нахожу — а с чего я взяла, что Андрей меня любит? Последний раз он говорил об этом, да и то с оговоркой, почитай два месяца назад, еще при визите Гальяно. А уж когда в редакции появился Верховцев…, так закрутил с Егоровой, что за неделю превратился в ее официального жениха! И теперь, спустя месяц, вряд ли даже вспоминает о своих прежних метаниях... Он же так любит повторять — я принял решение и не изменю его.

Ну, да, один день поухаживал за немощной и болезной Маргаритой Александровной, даже ручку ей гладил, успокаивая и снимая боль…, но потом и не вспоминал, наверно. По крайней мере, наша встреча в мой прошлый приезд в редакцию оказалась, прямо скажем, неприятным сюрпризом.

И вот вопрос… Имею ли я право, убогий мутант, ни женщина, ни мужчина ломать то, что у него уже наладилось с Наташей и теперь стремительно катится в счастливое и богатое будущее? Насколько я понимаю, он ради этого много сделал: сошелся с младшей Егоровой, впутался в какие-то интриги с Наумычем... Нет, не имею!

Мой мозг впадает в прострацию и мысли начинают судорожно скакать в поисках безопасного выхода из нынешней ситуации:

— У-у-уй… Если честно, я не знаю, как это сказать.

Засовываю руки в карманы, тяжко вздыхаю и замолкаю. Еще этот чертов корсет..., я наверно с ним и шарфом похожа на сушеную мумию. Особенно в сравнении с Наташей. Андрей берет инициативу на себя — оттолкнувшись от стола, он встает прямо, а потом отходит к темному окну:

— Ну, хорошо, хочешь, я тебе помогу?

Конечно, хочу! Только я сомневаюсь, что ты сейчас скажешь мне о своей любви. Даже с оговоркой «кажется». Невольно хмыкаю:

— Ну, если нетрудно.

Если бы он сам сейчас вдруг сказал о своей ошибке, о том, что Егорова ему не нужна, что он по-прежнему испытывает ко мне чувства, это сильно бы облегчило мое собственное признание. Очень сильно. Перемещаюсь к стене и встаю там, возле этажерки с бумагами, ожидая слов Андрея. У меня внутри все дрожит — ну, давай же, давай! Калугин, задумавшись, теребит себя за подбородок и потом спрашивает:

— Ну вот, скажи мне, ты рада, что я уезжаю?

Конечно, нет! Но это совсем не те его слова, что я хочу услышать! Не те слова, которые заставят, как в омут прыгнуть — заставят выпалить признание, забыться, кто я есть, отказаться от всей прошлой жизни!

Но сказать вслух «нет», значит следующим шагом, признаться в любви. Совершенно неуверенный…, неуверенная, что ему это нужно вообще! Он уже один раз намекнул, после телесъемок, что невесту бросать не собирается, а я снова лезу и лезу …. Господи, я не знаю! Мне невозможно сложно, голова просто раскалывается на части — слишком много страхов и рисков, чтобы вот так вот, без каких-то…, не знаю…, гарантий что ли. В этой каше все — и его налаженные отношения с Егоровой , и моя неготовность к каким-то «телесным» отношениям с Андреем, и необходимость быть честной и рассказать, во что он ввязывается, влюбляясь в бывшего мужчину с совершенно неопределенным будущим. Да, да! Взвалить такую ответственность, изменить жизнь и карьерные планы… Такое возможно только, если он действительно меня любит и ему плевать на все, что было со мной раньше... Я должен…, должна быть уверенной, что он любит меня! Но этого нет, Калугин пытается вытянуть из меня признание, ни слова не говоря о своих чувствах, не беря на себя никаких ответных обязательств! Я так не могу! Я не уверенна в себе, не уверенна в нем, не уверенна ни в чем!

— Честно?

— Ну, мы же договорились.

В последний момент трушу и говорю совсем не то, к чему готовилась весь день и весь вечер. Набираю в легкие по больше воздуха и брякаю:

— Очень!

Не в силах смотреть Андрею в глаза, отправляюсь к своему креслу и протискиваюсь за стол, но не сажусь. Мерцает дисплей раскрытого ноутбука, настольная лампа освещает лишь угол комнаты, вокруг полутьма, мне вдруг становится зябко в своей синей кофточке без рукавов, я ежусь, таращась пустым взглядом прямо перед собой и продолжаю повторять то, что совсем не чувствую и не хочу:

— Я в первую очередь очень рада за тебя, ты очень долго шел к этому.

Краем глаза вижу, как Калугин топчется сбоку от стола, потом присаживается на его край и смотрит на меня. Надо идти до конца. Деревянно заканчиваю:

— Честно, Андрей, ты очень хороший человек и ты, как никто другой, достоин всего этого!

Да, да, всего… Полноценного и выгодного брака, карьерного роста и международного успеха. Ничего этого я тебе дать не могу... Только признаться в своей мутантской влюбленности и стать обузой. Андрей вдруг переспрашивает:

— Чего... Этого?

— Признания, семейного благополучия.

— Марго, я сейчас с тобой разговариваю?

Не понимаю, почему он так спрашивает. Вернее догадываюсь, но навязываться и вешаться на шею, как Егорова, не собираюсь. Поэтому лишь грустно усмехаюсь:

— Естественно, а с кем же еще?

Как он сказал? Мы толчем воду в ступе. Он ждет каких-то гарантий, обещаний и признаний от меня, не в силах сам первым признаться, а я жду всего этого от него. Он боится потерять Наташу и связанные с ней бонусы, теперь еще и карьерные, а я боюсь потерять себя! Опять поднимаю глаза к потолку и мученически выдавливаю:

— Просто такой шанс, ну…, дается не каждому и…, ты просто обязан его использовать.

— Стоп! Ты сейчас только что мне сказала «откровение за откровение». Ты что имела в виду?

Смотрю на Андрея. Что я имела в виду? Услышать, наконец, откровение от тебя, любишь ты меня или нет, что же еще. Но не услышала... И еще мне бы понять — сильно ты рвешься на пляж к Егоровой или так, не очень. Не хочу я верить, что ты вот так вот, безоглядно, в нее влюблен. Не верю! Пытаюсь вытянуть хоть какой-то намек:

— Я просто узнать хотела…, ты сам то, как к этому относишься?

С надеждой жду ответа. Он же никогда не врет и если скажет, что без радости, можно задать второй вопрос «Почему?». И тогда Андрей, наконец, сдастся и скажет то, что я так хочу услышать! Ну же! Калугин вдруг поджимает губы:

— Я то?

Чуть киваю... Он отворачивается, потом снова глядит на меня с кривой улыбкой. Или это играют тени?

— Да я просто счастлив!

Он вскакивает со стола, собираясь уходить.

— Ладно, извини.

Счастлив? Все внутри обрывается и я, молча, стою и смотрю влажными глазами вслед. Хочется разреветься, хочется дернуться так, чтобы опять все разболелось, и я бы потеряла сознание…. А он бы вернулся и отвез меня домой. И ухаживал. И заботился. А еще хочется, чтобы его слова были неправдой.