День за днем (гет)

На часах три часа утра. Из гостиной доносится:

— О! Смотри-ка, он шарф забыл. Гоша!

Это никогда не кончится. Иду к ней посмотреть, что на этот раз. Сомова держит в руках шарф Егорова и кивает на выходную дверь:

— Может догнать его?

Как же я с ними устала.

— Ань, ты можешь его догнать, можешь перегнать — мне по барабану. Я спать хочу!

— Ясно.

Пока Сомова обнюхивает шарф, разворачиваюсь и отправляюсь назад к себе.

Спустя несколько минут опять слышу ее голос, теперь уже с пьяными претензиями:

— Ну, я не пойму, чего ты на меня весь день тявкаешь и тявкаешь.

Классическое поведение пьяницы — сначала эйфория и веселье, потом агрессия, желание поскандалить и подраться. Выхожу навстречу, уже в пижаме и сняв часть косметики, и останавливаюсь в дверном проеме:

— Тявкают собаки в огороде. Чего ты на нем повисла?

Сомова, обмотав вокруг шеи шарф шефа, пьяно хлопает глазами и шатается:

— На ком?

— Сомова, слушай, хватит дурака включать, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю — Егоров мой начальник, вообще-то.

— Ну и что, прикажешь мне только с твоими подчиненными, что ли общаться?

— Слушай, ты не передергивай, а?

— Это ты не передергивай, с кем хочу с теми и общаюсь!

Шатаясь, она идет назад в гостиную. Пьяная баба — все-таки отвратное зрелище.

— Да хоть с зулусами общайся.

Поднимаю палец вверх:

— Только я напомню, слегка, что у него есть жена и дочка, ага?

Неожиданный звонок в дверь прерывает наш спор. Бли-и-и-ин, я сейчас взвою или нахамлю этому Ромео. У него старческая бессонница на почве запоздалого романтизма и давайте все прыгайте вокруг него до утра. Сомова приподнимает край шарфика повязанного у нее на шее:

— О! За шарфом вернулся.

Она, пошатываясь, отправляется открывать дверь, а я иду в ванную, дальше уж без меня — смою остатки макияжа и в люлю. Звонки продолжаются, долдонят и долдонят — раздраженно возвращаюсь к выходу из спальни, чтобы прикрикнуть на Аньку с ее кавалером:

— Блин, капец, вы угомонитесь сегодня или нет?

— Иду, иду….

Подбоченясь, стою в дверях спальни и недобрым взглядом провожаю мотающуюся по прихожей Сомову. Наконец, та поворачивает защелку и распахивает дверь, а потом выглядывает на лестничную площадку:

— Бо-ря.

Там никого нет и она, улыбаясь, оборачивается ко мне. Ушел-таки твой Боря, не дождался. Поднимаю глаза к потолку и благодарю за это бога. А потом, надув щеки, облегченно выдыхаю:

— Фу-у-ух.

Когда снова смотрю на Сомика, у меня отвисает от удивления челюсть — там, около нее, позади на пороге, вместо Егорова стоит какой-то незнакомый мужик в распахнутой куртке поверх футболки.

— Тук-тук, дорогая.

Он смотрит на Аньку веселыми наглыми глазами и вздыхает. Вижу, как пьяная Сомова, покачиваясь, оглядывается, и улыбка сползает с ее лица. Новый гость интересуется:

— Что не спится?

Никак не пойму — это еще один ее знакомый на ночь глядя заявился, или пора кричать караул и звать милицию. Тем временем парень заходит внутрь:

— Ну, что, может, впустишь меня или этикету тебя тоже не учили?

Анька жалобно оглядывается на меня — наверно это, все-таки плохой гость, может быть даже пресловутый Анькин маньяк-обожатель. Дверь громко захлопывается и Сомова даже подпрыгивает от ее стука. Мужик бесцеремонно поворачивает защелку в замке, запирая дверь. У меня екает сердце, но абсолютно точно знаю, что свой страх показывать нельзя никому. Особенно любвеобильным маньякам. Иду к ним и пытаюсь сразу показать, кто здесь в квартире хозяин.

— Так я не поняла, ты кто такой?!

Это хамло тут же огрызается:

— Ты рот закрой, я вообще не к тебе пришел.

Во-первых, это мой дом. А во-вторых…., смотрю недоуменно на Сомову и указываю рукой на гостя:

— Ань, что за дела? Это вообще кто?

Сунув руки в карманы, парень не торопясь идет вперед, заставляя Сомову отступать вглубь квартиры. Она вдруг тычет в него пальцем и напряженным голосом спрашивает:

— Ты, Илья?

— Молодец! Правильно, угадала.

Осматриваясь вокруг, он идет мимо нас в гостиную:

— Я думал, ты забыла меня совсем.

Сомова тащится вслед, а я позади нее. Так это знакомый или маньяк? Анька не рассказывала ни про какого Илью. Выгибая шею, она пытается заглянуть парню в лицо:

— Что тебе нужно?

Этот самый Илья разворачивается:

— Что мне нужно? Это ты меня спрашиваешь, что мне нужно? После всего, что между нами было, да?

Между ними что-то было? Все-таки, это какой-то бывший Анькин хахаль, видимо. Гость снова поворачивается к нам спиной, продолжая осмотр. Сомова оглядывает на меня и просит:

— Марго, он больной, вызывай милицию.

Погоди милицию, может, сам разберусь. Обхожу вокруг Анюты, выбираясь на передний план:

— Слышишь ты, ошибка природы, даю тебе пять секунд, чтобы покинуть помещение.

Илью это почему-то забавляет:

— Слушайте девчонки, а может быть, мы с вами втроем покувыркаемся?

В камере с бычарами будешь скоро кувыркаться, а не с девчонками. Ладно, не получается по-доброму, значит припугнем милицией. Оборачиваюсь к полкам, разделяющим гостиную и прихожую и беру с верхней свой мобильник.

— Смотри, сам.

Не успеваю открыть крышку — парень делает резкий выпад и заламывает мне руку назад, вырывая телефон. Анькин вопль режет уши:

— Отпусти ее!

Капец, я такого от него не ожидал, думал — испугается и смоется, и потому его действия застают меня врасплох. Парень продолжает держать мою руку сзади, выкручивая, и заставляя морщится. Вот, паскудник! Он продолжает выговаривать то мне, то Сомовой, в ужасе спрятавшей нос в ладонях:

— Это в благодарность, да? Эта тварь меня с говном смешала, а теперь корчит невинную овцу? Нет, дорогая моя, за свой базар ты будешь отвечать!

Пытаюсь вывернуться и посмотреть на Аньку.

— Я тебе душу вывернул, а ты меня с говном мешаешь?

Наконец мне удается вырваться и я, повернувшись лицом к лицу, ору:

— Слушай, ты больной, тебе к врачу надо!

Тот делает удивленное лицо:

— Да?

Анька жалобно смотрит на меня:

— Марго, не цепляй его, ты видишь — он безумный.

Ну, уж нет. Теперь я просто так не поддамся. Теперь я знаю, на что способен этот хмырь. А кто предупрежден, тот вооружен. Наоборот, если его спровоцировать, он быстрее попрет на рожон и откроется. Закон бокса. Оглядываюсь на подругу:

— Ань я тебя умоляю, я этих делопутов знаю — только в грудь себя колотить умеют.

Мужик агрессивно начинает наседать:

— Чего ты сказала?

Еще больше подзадориваю своего противника:

— У него еще со слухом проблемы.

Схватив в охапку, он швыряет меня на диван, головой вперед, прямо в диванную подушку.

— А-а-а!

Черт, опять пропустил — значит, ближний бой не подходит, нужно держать его на расстоянии. Илья разворачивается к Аньке и та, испуганно махая руками, отступает. Парень шипит:

— Ты думаешь, ты королева, а всех остальных в дровах нашли, да?

Быстро трезвеющая Сомова, от ужаса блеет:

— Тихо, тихо, тихо… Не подходи.

Потирая шею, встаю с дивана и, напружинив ноги, тянусь схватить непрошенного гостя за плечо. Когда тот оборачивается, переношу вес на опорную ногу и резким ударом бью в челюсть. От неожиданности вскрикнув, парень падает на пол. Конечно и вес и удар у меня в этом тельце не тот, что раньше, но тем не менее… Вытираю рукавом рот. Ну, что, получил гад или добавить?

Илья тоже вытирает рукой губы и начинает подниматься:

— Это мне уже нравится.

— Давай урод, вставай!

— Не называй меня «урод».

— А как тебя еще называть?

Первая победа меня воодушевляет, и я встаю в стойку, сжав кулаки. Только я не учел, что у нас бои без правил, а пресс у меня совершенно не накачан. Парень неожиданно бросается вперед и бьет меня кулаком в живот.

— Сучка!

Не успев сгруппироваться, жмурюсь от боли — перед глазами белые мухи и я сгибаюсь пополам, прежде чем заорать и упасть на пол.

— А! У-а! А!

Чувствую, как мужские руки крепко хватаются за мое плечо и шею и куда-то тащат — еле успеваю перебирать ногами. До меня доносится Анькин вопль:

— Марго!

Меня, повизгивающую, буквально волокут в спальню и швыряют в открытую дверь. Свободный полет завершается ударом с размаху о деревянное основание кровати и потемнением в сознании. Все плывет и кружится, я словно ослепла и только отдельные звуки проникают в сознание словно сквозь вату.

* * *

Через несколько секунд прихожу в себя, пытаюсь подняться на ноги и открыть дверь. Крепко он меня приложил, все-таки — шея и плечо зудят болью и наверно будет синяк. Сколько не дергаю за ручку, дверь не поддается — походу этот урод меня здесь как-то запер. Снаружи доносятся сиплые Анькины вопли:

— Помогите-е-е-е.

Надо спасать подругу. Прижимаю руку покрепче к шее, стараясь унять пульсирующую боль и, с разбега бью в дверь стопой. На воле что-то тяжело гремит с металлическим звоном и створка распахивается. Ага, понятно — это стул мешал мне выйти. Спешу в гостиную, но там уже обошлись и без моей помощи — на диване сидит материализовавшийся Наумыч, обнимающий перепуганную Сомову, а на полу лежит поверженный Илья с разбитым лицом и не шевелится. Видимо у меня еще тот видок — Анюта спешит меня успокоить:

— Все в порядке. Марго, Марго вызови милицию.

Она приподнимается с дивана и куда-то тычет мне за спину:

— Там в мобильном телефоне… Петр Васильевич, он в курсе.

Это у вас ребята все в порядке, а мне этот упырь чуть шею не сломал… И еще в живот так двинул, что может там половина внутренностей по отрывалась! Во мне бушует жажда мести, и я с размаху бью врага ногой, а потом еще и еще раз.

Слышу Анькин вопль:

— Что ты делаешь, ну что ты делаешь?! Господи, хватит!

Ловлю на себе ошалелый взгляд Егорова и пытаюсь взять себя в руки. Оглядываюсь по сторонам — Анютиного телефона нигде не видно, наверно опять оставила в ванной.

— Вот теперь можно и в милицию.

Хромая, бегу туда. Ее трубка обнаруживается на тумбочке в моей спальне, и я под тихое бормотание из гостиной пытаюсь найти в телефоне номер пресловутого Петра Васильевича. Он откликается не сразу.

— Алле. Говорите.

— Петр Васильевич, это Маргарита Реброва, подруга Ани Сомовой.

— У вас такой взволнованный голос, что-то случилось?

— Да! Этот маньяк, о котором Аня рассказывала, он напал на нас, ворвался в квартиру и напал.

— Вы убежали? Сейчас он где?

— В квартире у нас. К нам на помощь пришел... В общем, знакомый мужчина…

— Адрес напомните.

— Ломоносовский 29, корпус 2.

— А номер квартиры?

— 48

— Наряд уже выехал, через пять минут будет у вас.

Я уже иду из спальни в гостиную:

— Да, да, хорошо ждем.

Поворачиваюсь к парочке на диване… Черт, болит — снова хватаюсь за шею и, кряхтя, морщусь.

— А, все, едут уже.

Вижу, как Сомова приваливается к Егорову и закрывает глаза:

— О-о-ой….

Тот прижимает к себе страдалицу и гладит по голове.

* * *

На лестничной площадке слышатся мужские голоса, и я иду открывать входную дверь. Блин, ее и открывать не нужно — походу Ромео замок выломал, когда рвался к Джульетте. Капец, второй раз менять — сначала Калуга, теперь Наумыч. Квартира быстро наполняется служителями закона и нам приходится целый час тратить на заполнение бумаг и заявлений, выяснять, кто из нас идет как пострадавший, кто как свидетель и как вообще квалифицировать поведение Наумыча. Наконец, необходимые процедуры позади и я, прямо в пижаме и тапках, провожаю доблестных милиционеров, вместе с задержанным Ильей, вниз, до самого воронка. Усаживаясь в машину, старший лейтенант напоминает:

— Не забудьте, пожалуйста, завтра или послезавтра, зайдите к нам в отделение. Вместе с Анной Павловной. Надо будет, еще раз, снять свидетельские показания, в более спокойной обстановке. Могут возникнуть новые обстоятельства и вопросы.

Я киваю:

— Товарищ старший лейтенант…

— Да… Маргарита Александровна.

— Этот товарищ, его ведь не выпустят? Под залог там или еще как-нибудь.

— Если только лет через семь…. Если, конечно, не обнаружатся отягчающие... Может гражданка Сомова у него не одна такая.

Обнадежил, в общем.

* * *

Возвращаюсь в квартиру с улицы и закрываю за собой дверь. Шею не повернуть и я, по-прежнему, хожу, держась за нее. Неторопливо ползу на кухню, где пристроились мои голубки — они сидят за кухонной стойкой, напротив друг друга и колдуют над разбитой рукой Наумыча — он так увлекся, колошматив Илью, что сбил себе кожу на костяшках пальцев. У Анюты в руках, что-то из морозилки, завернутое в полиэтилен. И полотенце, запачканное кровью доблестного спасителя. Прямо лазарет на дому и Сомова в роли военной медсестры. Они дружно оглядываются на мое появление и Анька интересуется:

— Ну, что там?

Пожимаю плечами:

— Да, ничего.

Иду в гостиную за своим мобильником и оттуда кричу:

— Старший лейтенант Меркуцев сказал, что мы нашего Ромео уже не скоро увидим.

— Ой, ну, слава богу.

Егоров интересуется:

— А вообще, откуда он взялся?

Сомова, поморщившись, отмахивается:

— Ой, Боря, это такая длинная история.

Возвращаюсь на кухню. Каждый шаг отдается в плече и шее и я, сморщившись, опять хватаюсь за нее:

— Ого, уже Боря… Веселая ночка.

Егорову, видимо, Анюткина забота нравится и он протестует:

— А чего тут такого?

По-фигу мне, хоть Боря, хоть Борюсик. На часах пять утра!

— Да не, ничего…

Резкая боль отдается в голове, и я невольно вою:

— О-о-о-ой, черт!

— Чего, такое?

Анька вопросительно на меня смотрит и я, потирая шею и задрав глаза к потолку, объясняю:

— Да этот придурок … Шею не могу повернуть.

Шеф проявляет заботу:

— А может, врача?

Тоже, выдумал — врача. Простой ушиб или растяжение, пару дней потерпеть и все пройдет, как на собаке. А вместо местного обезболивающего, подойдет и алкоголь. Иду в гостиную за бокалами, на ходу ворча:

— Да! Давайте еще Айболита позовем на вертолете…. Не-е-е, я сейчас тоже чего — нибудь приложу и нормально!

Приношу назад полупустые емкости с недопитками и ставлю перед воркующей парочкой:

— Вот, кстати, ваше бухло. А я пойду.

Анюта интересуется:

— Ты куда, спать?

— Да какой спать?!

Смотрю на наручные часы, продолжая держаться другой рукой за шею:

— Сейчас на работу собираться — пока накрашусь, пока душ приму... В общем, пока!

Егоров великодушно качает головой:

— Марго, а Марго…, можешь завтра на работу не выходить… Директор не возражает.

Судя по тому, что этого директора отсюда с вечера не выгнать, то работа будет самое лучшее место от него отдохнуть. Усмехнувшись, облокачиваюсь на спинку стула позади Наумыча и доверительно наклоняюсь к его уху:

— Вы, извините…, Боря…Хэ-хэ… Но главный редактор против — работы, как у дурня фантиков.

Наумыч разворачивается на стуле и доверчиво смотрит на меня:

— Так я завтра тоже не пойду.

Потом смотрит на часы:

— Хотя, уже сегодня.

Что ты никуда не пойдешь, я уже догадалась. Отрываюсь от его стула и топаю к себе в спальню, обронив на ходу:

— Ну, валяй.

В спину доносится:

— Молодец, вот молодец.

* * *

На самом деле, собраться на работу оказывается чистым мучением — под душем постоять еще куда ни шло, но поднимать — опускать руки переодеваясь, терпеливо краситься, застыв в напряженной позе с приподнятыми руками — совершенно невмоготу. На Сомову надежды никакой — у нее на попечении раненый Егоров и она уже отправилась его провожать то ли домой, то ли на перевязку — не поняла, что она там мне пробурчала сквозь дверь в ванную.

Свой художественный мазохизм, можно сказать, бросаю, не начав — в результате, получается что-то бледное и незаметное. Причесываться — то же самое, так что особо не заморачиваюсь — пойду с распущенными волосами….

Хотя брюки одеть особого труда не составляет, но зато, кряхтя, изворачиваясь и морщась от боли, еле-еле влезаю в водолазку и пиджак. В какой-то момент чуть в обморок не падаю — уже начинают летать мушки перед глазами, а это нехороший знак. Наконец, прихватив сумку, портфель и куртку, с большим сомнением в душе, покидаю квартиру и отправляюсь на работу. Еду в такси — путешествовать на своем «Ranger» в столь плачевном состоянии может только псих, вернее психопатка…. На хрена я вообще в редакцию тащусь непонятно, но раз пообещала Наумычу — отступать поздно. К тому же знаю — за работой все болячки проходят гораздо быстрее. Пока доезжаю и поднимаюсь на лифте на этаж, немного отпускает, но в зеркало лучше не смотреться — бледная, припухшая, в гроб кладут краше. Надо было, все-таки, накраситься поярче. Иду через холл, сосредоточенно передвигая ногами — сейчас главное добраться до кабинета и сесть в кресло. У секретарской стойки стоят Люся с Николаем, уминающим за обе щеки банан.

— Доброе утро, Маргарита Александровна!

Ответить так же бодро сил не хватает:

— Если бы... Для меня что-нибудь есть?

— Да, конечно. Вот!

Людмила выбирает из пачки, которую держит в руках несколько листков и протягивает их мне.

Голос совсем меня не слушается, и я почти шепчу:

— Спасибо.

— Маргарита Александровна, с вами все в порядке?

Неужели так заметно?

— А что такое?

— Ну, не знаю. Вид у вас какой-то …, выглядите….

Облизнув губы, пытаюсь взбодриться:

— Просто не накрасилась, не обращай внимания. Сделаешь кофейку?

Люся заботливо кивает:

— Да, конечно.

Иду к себе, разглядывая на ходу письма, которые мне всучила Людмила. Неожиданно раздается приближающийся голос Калугина:

— Марго... Привет!

Останавливаюсь и поворачиваю голову в его сторону. Не очень хорошее решение — лучше было бы развернуться целиком, получилось бы менее болезненно.

— Салют.

Его взгляд наполняется тревогой:

— Слушай, у тебя все нормально?

Капец. И этот туда же.

— Нормально, а что?

— А… М-м…, не… На тебе лица нет. Ты себя в зеркало видела?

Я что такая страшная? Мог бы что-нибудь и приятное сказать девушке. Комплимент какой-нибудь завалящийся сделать. Намек на страхолюдину заставляет попытаться взъерепениться:

— Слушайте, вы все сговорились что ли? Лицо на мне есть, просто оно не накрашено. Understand?

Калугин недоверчиво мнется:

— Ну, understand.

Хорошо. Дайте мне спокойно посидеть, поработать, и к вечеру я разгуляюсь. Со вздохом спрашиваю:

— Еще вопросы?

Андрей отрицательно трясет головой, и я отворачиваюсь:

— Тогда я поработаю?

— Угу. Да, конечно.

Прекрасно. Это все что мне сейчас нужно.

* * *

Бросив куртку на спинку кресла, а сумку и портфель на стол, усаживаюсь поудобней и, откидываюсь назад — теперь можно и расслабиться. Даже прикрыть глаза и пять минут посидеть ни о чем не думая, и, главное, не шевелясь. Это такое блаженство, просто не передать. Особенно после бессонной ночи. Мне становится необычайно радостно и хорошо… И я улыбаюсь… Я встаю и иду… Нет, буквально плыву по воздуху… Пытаюсь удержаться и беру под локоть того, кто рядом. Почему-то уверена, что это Андрей и от этого все происходящее становится еще радостней и торжественней. Где мы? Что происходит?

Перед нами огромные белые двери и молодые люди в костюмах-тройках распахивают их, открывая вход в незнакомый белый зал, освещенный светильниками на стенах. Я вижу отражение в зеркале во всю стену, и у меня сбивается дыхание — это что, правда, мы?

На мне белое длинное платье до пола, с открытыми плечами. Безумно красивое. Белые перчатки по локоть, а в свободной руке букетик. Сердце вдруг бьется и трепыхается, как птица в клетке — это же свадебное платье и букет невесты! На изящной шее сверкает ожерелье, в ушах под стать ему серьги… Надо же как красиво… Волосы собраны в красивую прическу с пучком и украшены белыми мелкими цветочками…. Перевожу взгляд на Андрея. Он в строгом костюме, белой рубашке и с красной бабочкой на шее... И с ожиданием смотрит на меня, будто приглашая зайти внутрь зала.

И я делаю этот шаг. Делаю вместе с ним. Это какая-то игра? Розыгрыш? Где мы? Я немного напугана и растеряна. В глубине зала стоит странная рыжая тетя. Она что-то говорит, шевелит губами, но ничего не слышно… И вдруг, словно голос с небес! Женский гулкий голос разносится под потолком:

— Маргарита Реброва, согласны ли вы…

Что? Так это моя свадьба? Вот прямо сейчас? Широко распахнув глаза, смотрю на эту женщину и в волнении шевелю губами, беззвучно повторяя за ней «Я, Маргарита Реброва, согласна ли я…»

— …Взять в мужья Калугина Андрея Николаевича?

Взять в мужья? Мои губы замирают, не в силах повторить такое… Меня всю трясет от волнения. Проглатываю комок в горле и молчу. А потом, испуганно приоткрыв рот, оглядываюсь на Андрея — но он смотрит на меня с восторгом, улыбаясь и ожидая положительного ответа. Это не игра? Но я не могу вот так сразу! Я не готова! Перед кучей каких-то чужих людей, собравшихся вокруг, перед этой тетей... Вокруг так красиво и торжественно, так празднично и замечательно… Мы с Калугой нарядные и красивые, и я люблю его бесспорно… Да, мне хочется, чтобы это сказочное волшебство продолжалось и продолжалось… Но выйти замуж? Перечеркнуть всю прошлую жизнь и прилюдно заявить, что я женщина и готова лечь в постель к мужчине? Варить ему щи, рожать детей? Я не знаю, не умею и не хочу этому учиться!

Паника накрывает меня, и я испуганно слежу, как небесная служащая выходит из-за стола и приближается к нам. Судорожно тереблю букет, смотрю на Калугу и молчу. Я не в силах сказать «да», но ни за что не хочу говорить и «нет». Наконец, тетка совсем рядом, чуть наклоняясь вперед, она снова громоподобно произносит:

— Маргарита Александровна, согласны ли вы...

Трясясь от волнения, переступаю с ноги на ногу и то качаю головой, то киваю, отвергая и соглашаясь одновременно.

— ….Взять в мужья Калугина Андрея Николаевича?!

Андрей, посматривая на небесную служащую, кивает каждому ее слову. Он что, правда хочет, чтобы я стала его женой? А как же Наташа? Проглотив ком в горле, смотрю на него с надеждой — успокой меня, сделай что-нибудь, ты же мужчина, в конце концов. Андрей меняется в лице, тревожно шевелит губами и до меня доносится:

— Марго! Марго-о-о-о…

Кто-то трогает меня за плечо и зал раскалывается на части, рассыпается, растворяется в воздухе… Иллюзия разрушается. С трудом разлепляю глаза, и улыбка сползает с моего лица — я у себя в кабинете, в кресле, а рядом, на корточках, пристроился Калугин и зовет меня. Одной рукой он держит мою руку, а другой трясет за плечо, заставляя проснуться. Капец! Надо было, все-таки, хоть на пару часиков дома прикорнуть. Вот стыдобища то получилась — уснула на рабочем месте! С шумом выдыхаю и пытаюсь сесть ровнее, отведя смущенно глаза в сторону — свадебный сон, за которым меня застукали, вгоняет в краску. Рука, автоматически, тянется пригладить волосы.

— Я что заснула?

Андрей усмехается:

— Ну, не умерла, это точно

Смешно. Хотя в каждой шутке действительно есть доля шутки. Чувствую себя живым мертвецом из фильма ужасов. Закрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла и шепчу, морщась, то ли от вернувшейся боли в шее, то ли от воспоминаний о прерванном сне:

— О-о-о-ой, капец!

— Тебе, кстати, что-то снилась.

Я как раз собираюсь встать, чуть наклоняюсь вперед, упираясь руками в поручни кресла. И Калугин, помогая подняться, поддерживает за локоть. Слова о сне напрягают и заставляют замереть на мгновенье:

— С чего ты взял?

— Ну, ты разговаривала во сне.

Этого еще не хватало. Растерянно опять тянусь к волосам и отвожу за ухо:

— Да? И что я говорила?

— Э-э-э… Текст был несложный «Да, да, да, нет, да…». И так далее…

Смущенно прикрываю глаза. Тихий ужас…. А вот интересно, когда это я успела сказать «нет»? Не помню такого. Главное ничего лишнего вслух не прозвучало и это радует. Открыть глаза снова удается с трудом, и приходиться таращиться:

— Капец, хоть спички в глаза вставляй.

Что-то мне после полусна стало только хуже. Пальцами обеих рук касаюсь уголков глаз, а потом массирую виски. Калугин заботливо спрашивает:

— Ты себя плохо чувствуешь, да?

В ушах словно вата, а перед глазами опять черный мошки летают. Со мной явно что-то не так. С трудом веду головой из стороны в сторону и шепчу:

— Э-э-э… Я…, нет… Сейчас, я…

Сильнее таращу глаза, отгоняя мошек и, наконец, формулирую связную мысль:

— …Кофейку хлопну и вообще буду как огурчик.

Андрей продолжает смотреть с недоверием:

-То есть, точно все в порядке?

В десятый раз приглаживаю волосы и страдальчески свожу вместе брови:

— Слушай, Калугин, смени пластинку, а?

Пытаюсь взбодриться и поговорить на отвлеченные темы. Все нормально, все как всегда!

— Кофе будешь?

Андрей качает головой:

— Нет, спасибо.

— А-а-а…. Я…, наверно…, с этого…

Хочу сказать «начну», но язык вязнет во рту, и я замолкаю. На меня начинает накатывать, и свет потихоньку меркнет… Из-под портфеля вырывается целый рой черных мошек и я тянусь рукой, чтобы приподнять и заглянуть под него. Нет там ничего и никого, отпускаю портфель назад.

— Пожалуй даже тройной.

— Угу

Мне нужен свет! Срочно! Разворачиваюсь и делаю шаг к окну, продолжая что-то невнятно бормотать заплетающимся языком:

— Да…, где с… Ой, что-то голова совсем….

Тьма стремительно падает перед глазами и вот я снова в том же зале, что и несколько минут назад. Стою с открытым ртом и не могу понять, где же был сон, там или здесь? И вновь звучит небесный голос:

— ….Согласны ли вы взять в мужья Калугина Андрея Николаевича?

Я закрываю глаза, потом снова их открываю, но ничего не исчезает. Но ведь это невозможно! Андрей, со своей бабочкой на шее, смотрит ласково на меня и призывает к ответу:

— Марго.

Смотрю на него и молчу… Если бы я была на сто процентов уверена, что это сон… Не знаю…

— Маргарита Александровна?!

С открытым ртом вглядываюсь в лицо свадебной служащей и продолжаю молчать. Она настоящая или нет? Калуга дергает меня за руку, разворачивает лицом к себе и уже требует:

— Марго!

Он меня трясет все сильнее и сильнее:

— Марго!

Я не могу ответить! И закрываю глаза…. Чувствую шлепки по щекам и зовущий голос Андрея:

— Марго-о-о.

С трудом открываю глаза — полный аут, это был опять сон… Я снова у себя в кабинете в кресле и рядом все так же на корточках Калугин — и это он держит двумя руками мою голову и шлепает по щекам. Да еще и дует в лицо! Чувствую, как кто-то, стоя за спиной, машет у меня перед носом вонючим платком, создавая ветер. Недовольно морщу нос:

— Пф-ф-ф.

— Марго-о-о.

Сверху слышится Люсин голос:

— Похоже, очнулась.

— Марго!

Помню, стояла у окна… Предлагала Калугину кофе… Потом темнота.

— А что случилось?

Калугин бросает взгляд куда-то поверх меня, наверно на Люсю, потом смотрит снова на меня, проглатывая комок в горле:

— Ты, как?

Мог бы и не спрашивать, хреново… Со мной такого никогда не было! В нос продолжает бить запах от Люсиного платка — действует почище нашатыря и я морщусь:

— Фу-у-у, чем воняет?

— А-а-а, вообще-то это мои духи.

Как же мне паршиво. Страдальчески гляжу на них и пытаюсь разобраться со своим самочувствием. Может траванулась? Но чем? Головокружения, глюки, провалы в памяти… Полный капец!

— О-о-ой… Что происходит?

— Ну, что происходит… Ты упала в обморок.

Недоверчиво смотрю на Калугина:

— Я? В обморок?

Никогда даже понятия не имел, что это такое. Андрей кивает:

— Угу. Хотела заварить кофе и фьють…

Он рубит рукой воздух, изображая мое падение на пол. Странно все это, но другого объяснения своим перемещениям не нахожу.

— Ага

Пытаюсь пошевелиться, сесть прямее и сразу морщусь от резкой боли в шее. Хватаюсь рукой за нее:

— Ой!

— Что такое?

Еще утром было не так сильно, вполне терпимо, а теперь словно раскаленной иглой тычут.

— Голова…Шею мне вообще не повернуть.

— Ага.

Закатываю глаза и дышу широко открытым ртом. Людмила продолжает дуть и махать платком, и от этого мне плохеет окончательно:

— Ох, Люся, убери свои духи, пожалуйста, а?

Калугин смотрит на Людмилу снизу вверх и тоже просит:

— Н-н-не надо.

Та сразу соглашается:

— Пожалуйста.

Калугин вдруг суетливо трясет рукой, помогая словам:

— Д-д-д-д…, может тебя к врачу отвести?

Нет уж, этим костоправам только дай волю — найдут сто болезней, о которых и не подозреваешь. Просто надо какую-нибудь таблетку обезболивающую выпить и все пройдет… Да мне проще с парашютом прыгнуть, чем к врачу сходить! Опускаю руку на поручень кресла, чтобы крепче опереться:

— Нет, не надо мне ни к какому врачу, сейчас пройдет.

Пытаюсь встать и со стоном застреваю на пол дороге и потом падаю назад в кресло — в шею, в плечо… Не то, что иголки…, гвозди, сантиметров по десять каждый…, прямо с пылу с жару…

— О-о-о-о-о-ой!

— Осторожно!

— В первый раз со мной такое.

Андрей заботливо поддерживает меня за руку:

— Так давай, ты осторожно…

Сижу, закрыв глаза и прислушиваясь к себе. Работать явно не смогу. Да и до дома без помощи не доберусь.

— Ты встать сможешь?

Уже не хорохорюсь и признаюсь честно:

— Не знаю.

— Так, давай, аккуратненько.

Приобняв за плечи, он пытается помочь мне подняться. На полпути новый приступ боли заставляет отступить и начать движение в обратную сторону.

— Ай, елки.

Рука непроизвольно тянется вверх, к шее. Что ж там у меня такое!?

— Так, понятно. Давай назад

— Ай!

— ….С-с-с….тихо.

Приложив руку к пылающей огнем шее, закрываю глаза и откидываюсь на спинку кресла. Через секунду их открываю и бездумно смотрю в потолок — у меня нет больше сил, боль измотала меня, делайте что хотите — домой, в больницу, в морг… Мне все равно. Над ухом баюкает встревоженный голос Калугина:

— В общем, вот что. Я вызываю машину, и едем в больницу!

Потом он срывается с места и спешит к выходу. В больницу, так в больницу… Люся, расправив свой платок, снова начинает меня им обмахивать. Гляжу пустыми глазами перед собой и боюсь сделать даже ничтожное движение:

— Капец. Самое обидное, что даже сопротивляться нету сил.

Слегка приподнимаю обе руки вверх, а потом безвольно роняю их на подлокотники.

— М-м-м…

* * *

Сдвинуться с места у нас получается лишь по приезду врача и пары анестезирующих уколов в шею и плечо. Костоправ все пытался предложить носилки до машины, но я слишком красочно представляю себе мапет-шоу с Маргаритой Ребровой на каталке в главной роли и решительно отказываюсь. А потому, поддерживаемая с двух сторон, врачом и Калугиным, сама ковыляю до лифта на своих двоих. Анестезия оказывается качественной — за три часа, что мы проводим в травмопункте, с раздеваниями, осмотрами, рентгеном, обратным одеванием и наложением бандажа — снова орать от боли уже не приходится.

Самое главное — ничего такого, чтобы загреметь в больницу нет, хотя, я так понимаю, новый номер скорее всего выйдет без меня — больничный мне выписывают аж на две недели. Да еще придется проходить процедуры!

Из травмопункта доставку на дом организует Андрюха — везет меня на такси, на лифте, на… Нет больше ни на чем, кресла — каталки у меня нет, а на руках нести никто не предлагает… Так что от лифта по лестнице ковыляем пешком. Калуга одной рукой прихватывает меня за талию, помогая идти, а в другой тащит мое барахло — портфель и сумку. И еще успевает приборматывать:

— Тихо, тихо, потихоньку.

Повиснув у него на плече, вздыхаю, после каждого рубежа:

— Ух!

— Потихоньку…. Тихо, тихо, тихо.

Наконец приближаемся к квартире.

— О-о.

— Так, .ну-ка, давай-ка, возле стеночки… Вот!

Он разворачивает меня спиной и прислоняет к стене возле двери. Действительно, бревно — бревном. Урфин Джюс и его деревянный солдат.

— Так, все, тихо, тихо, тихо… Вот так, кажется, пришли.

— О-о-о!

Он придерживает меня рукой.

— Ты как?

Отморозка уже отпустила, так что похвастаться нечем:

— Капец, будто по мне стадо слонов... прошлось.

— Ну…

Столько неприятных приключений на мою шею, и все из-за какой-то ерунды. Сдвинув в усилии брови, кошусь на Андрея:

— А как он сказал?… Разрыв связки?

В смысле, врач в травмопункте. Калуга все и так понимает c полуслова:

— Не, не, не… надрыв. Если бы у тебя был разрыв, ты бы сейчас уже это…

Ну, да, уложили бы в койку на месяц. Делаю движение за ключами и нечаянно начинаю сползать в сторону. Андрей тут же дергается помогать:

— Тихо, тихо, тихо… Не падаем, стоим.

Он снова придерживает меня и мне это, несмотря на все тяготы, приятно.

— Так, где ключи?

Перекладываю куртку с одной руки в другую, открывая доступ к правому карману и пытаясь в него залезть. Калугин перехватывает мою руку и берет ее в свою:

— Нет, я все сам.

Он вытаскивает из пиджака ключи и извиняется:

— Прости, конечно, пожалуйста.

Да чего там извиняться, я сейчас как чурбачок с глазками. Калугин продолжает вертеть связку в руках:

— Ключ, какой?

У меня же не перископы, как у улитки, мне же не видно. Пытаюсь опустить глаза вниз и посмотреть.

— М-м-м…, там…

Андрей догадывается поднять вверх связку:

— Ну, какой? Вот этот?

Кошу глаз и пытаюсь кивнуть. Черт, забыл про шею…, невольно морщусь от боли:

— Уй!

Калуга хватает меня за больное плечо и беспокойно смотрит в лицо:

— Что, что, что?

Пытаюсь улыбнуться, но выходит жалобно:

— Я…, я…, я кивнуть хотела.

— Марго, ты что, с ума сошла что ли? Стой спокойно!

Он проверяет прочность бандажа на шее, а я замираю, приложив одну руку к груди и таращась в стену напротив.

— Сейчас, подожди... Еще чуть-чуть.

Слышу, как Андрей скрежещет, пытаясь вставить ключ в замок и в этот момент у него в кармане начинает трезвонить телефон.

— Черт! Да что ж такое-то.

Он вытаскивает мобильник из куртки и смотрит на дисплей, потом нажимает кнопку и приставляет трубу к уху:

— Алло…Привет, слушай, Наташ, давай я тебе перезвоню. Я сейчас просто очень занят, хорошо?

Закрыв глаза и открыв рот, стою и беспомощно соплю — ну вот теперь у Калуги будут проблемы со своей убогой из-за меня. Он прощается:

— Все, давай!

Отключившись, Андрей засовывает телефон назад в карман и начинает опять ковырять ключом в замке.

— Слушай, нет, вроде не то. Я сейчас либо ключ сломаю, либо замок.

Капец, его ж только вчера поменяли, когда милиция приезжала... Это будет уже третий замок за три месяца. У меня там, в связке, и старые ключи, и новые висят. С трудом выговариваю:

— Может не то…, там с буковкой «с» такой.

Калугин не успевает посмотреть — мобильник опять начинает разоряться. Снова Егорова? Пасет благоверного почище ЦРУ с ФСБ.

— Да что ж ты будешь делать!

Он вновь тащит телефон из кармана и нажимает кнопку вызова:

— Алло, Наташ, ну я же тебе сказал, что сейчас занят. Или что-то срочное?… Ну что ты «просто»?… Давай, я тебе сам потом перезвоню? Я сейчас занят, ну все, прости, давай!

Какой решительный, однако. Думаю, Егоровой такой отлуп не понравится. Андрей убирает телефон, смотрит другой ключ и дверь, наконец, поддается. Развернувшись на 180 градусов, первой вплываю стоячим колом в квартиру. Без всякой поддержки!

— Уа…

Как зомби прохожу коридор, таща в одной руке куртку, а другой, сжимая мобильник. Слышу сзади щелчок замка и голос Калугина:

— Сейчас… Стой, стой, стой!

Он догоняет меня и, снова поддерживая за талию и локоть, направляет в гостиную.

— Аккуратно, аккуратно, аккуратно….Марго…, так.

Морщась, продвигаюсь к дивану.

— Так, давай, садимся!

Он забирается с коленками на диванный модуль и пытается регулировать мое перемещение. Подняв глаза к потолку и обвиснув на руках Андрея, медленно усаживаюсь, укладывая куртку рядом. Пожалуй, мне нужно облокотиться на что-нибудь сзади, чтобы не нагружать спину:

— Уй!…Лучше…, ложимся.

— Лучше, ложимся.

Чувствуя поддержку, приваливаюсь на подушку, лежащую за спиной:

— О-о-о!

Сьараюсь расслабиться и мышцы не напрягать.

— Ну, ты как?

— Чувствую себя киборгом.

— Ничего, это временно… Слушай, может тебе еще подушку?

— Да было бы неплохо. Спальня, там.

Показываю пальцем направление, хотя Андрюха и сам знает — мы же в ней, помниться, Вареника переодевали. Калугин оглядывается в указанную сторону:

— Ага, сейчас.

Он торопится в спальню, а я, тем временем, пытаюсь связаться с Анькой — нажимаю кнопку на телефоне и, цокнув языком, прикладывает трубку к уху. Увы, абонент недоступен и я раздраженно рычу:

— Гр-р-р-м-м-м…

Захлопываю крышку и откладываю мобильник в сторону:

— Черт!

Возвращающийся с подушкой Калугин, удивленно смотрит на меня:

— Что такое?

— Да Аня трубу вырубила. У нее эфир наверно.

Андрей, обойдя диван сзади, заботливо начинает подсовывать подушку мне под голову:

— Так, давай аккуратненько…. Вот так вот… А, чи-чи-чи…

Эти манипуляции вызывают болезненные ощущения, и я опять морщусь:

— О-о-о…

— Во.

— Фух!

Зато потом наступает облегчение и почти блаженство... Теперь можно Аньку вызванивать и в тенечке дожидаться… А то без нее ни переодеться, ни в туалет по-человечески сходить… А Андрея хватит мучить, и так полдня на меня угрохал.

— Отлично, Андрей, будешь уходить, захлопнешь дверь, ладно?

Он тут же обходит диван в обратную сторону и недоуменно на меня смотрит:

— Что значит..., подожди…, а ты как?

— Ну, как-нибудь. Если что, звякну тебе — привезешь мне мазь от пролежней.

Андрей садится рядом, на придиванный модуль, и мотает отрицательно головой:

— Э-э-э нет, я тебя так не оставлю.

Сколько самоотверженности. А как же Егорова? Почему-то мне его решение греет душу, и я хмыкаю:

— Тебе за сиделку никто не заплатит.

— Ну, ничего, я в таком возрасте, что пора заниматься благотворительностью.

— Ну, валяй.

— А-а-а…, ну, может ты, чего-нибудь, хочешь?

— Да-а-а…, я хочу, чтобы у меня шея не болела.

— Ну, а что в моей компетенции?

Он же наверно голодный — как с утра повез меня из редакции, так нигде и не перехватил.

— Слушай, может, пожрем чего-нибудь?

— Не вопрос!

Андрей щупает свою куртку, лезет во внутренний карман:

— Где здесь магазин ближайший?

Сбежать захотел? Шутка… Недоломанный терминатор поднимает руку и пальцем указывает в сторону кухни:

— Ближайший у меня в холодильнике, посмотри, там что-нибудь должно быть.

Калугин поднимается со своего места:

— А понял, сейчас.

Снимая на ходу куртку, он торопится на кухню, и я кричу ему вслед:

— Там, кстати, должна быть бутылка вина.

— Ага.

Усилие не проходит даром и я закатываю глаза к потолку:

— Ой…, е-е-е.

С кухни доносится звон стекла.

— А, да, есть початая.

Я не могу повернуть голову и лишь краем глаза фиксирую движения Андрея на кухне. Что он там делает с бутылкой? Машет ею что ли? Чуть кривлю рот в усмешке:

— Ну, не нравится, не пей.

— Не, я не в этом смысле, мне-то нормально… Ох!

Ну, раз нормально. В горле першит, и я подкашливаю:

— Кхе, кхе… Ну, тогда, наливай….Кхе… Фу-у-у.

* * *

Минут десять Калуга хозяйничает и гремит на кухне. Морщась, пытаюсь самостоятельно подправить подушку под головой. Становится больно, и я не могу удержать постанываний:

— О-о-о.

Сижу как чурка, вытянувшись в напряженную струну, взгромоздив ноги на стол и опустив обе руки безвольно лежать по бокам. Наконец. Андрей возвращается с кухни, с полотенцем на плече и неся поднос с двумя бокалами красного вина:

— Ваш заказ, мэм.

Кроме вина, там тарелка с двумя куриными ножками, яичницей и парой пирожков. Неужели все это нашлось в холодильнике? А пирожки то откуда?

— Ого!

Спускаю ноги вниз.

— Ой!

— Тихо.

Загробным голосом имитирую гоголевского Вия:

— Поднимите мне веки.

Калугин ставит поднос на стол и переспрашивает:

— Что?

Как то я не очень представляю, что теперь со всем этим пиршеством делать.

— Я говорю, как мне жрать то?

Андрей спешит обойти вокруг дивана, за его спинку:

— Сейчас мы тебя посадим. Так, давай-ка….

Подхватив под мышки, он приподнимает меня сзади и переводит в сидячее положение.

— Во-о-о-от…. Тихо, тихо, тихо.

И все равно вызывает невольный стон:

— Ох… Не квартира, а полевой госпиталь.

Калугин возвращается назад, на свое место, снимает полотенце с плеча и стеллит его мне на колени:

— Ничего, это все временно.

А потом переставляет туда и тарелку с едой:

— Прошу.

Мне приятна и удивительна его забота, не могу сдержать эмоций:

— Ого!

— А-а-а…, может тебя покормить?

Ну, не такая я уж беспомощная. Демонстрировать собственную немощь не в моих правилах, и я хватаюсь за вилку:

— А давай может, я тебя покормлю, а?

— В смысле?

Еще не придумала. Приходится импровизировать на ходу:

— Ну, в смысле попробуй, что у тебя тут получилось.

Андрей усмехается:

— Ты что, думаешь, я тебя хочу отравить что ли?

То, что Калуга отлично готовит, я прекрасно знаю, но не могу удержаться от подколок:

— Нет. Просто у некоторых кулинаров это получается непроизвольно.

Например, у меня. Внутренне вздыхаю — наверно это и есть женский флирт… Подцепив широким ножом кусок яичницы, тяну руку в сторону Андрюхиного рта и он, пытаясь облегчить мою задачу, наклоняется вперед, открывая рот. Подбадриваю:

— Давай, пробуй, пробуй…

Мне не очень удобно в такой позе и я пытаюсь подвинуться к краю дивана. Увы, это вызывает неожиданный импульс боли, и моя рука непроизвольно дергается, роняя жидкий желток прямо на водолазку Андрея и его руку, которую он пытается подставить.

— Уй, капец, извини.

Корова неуклюжая! Доигралась…. Испуганно прикрываю рот рукой:

— Ох…Я не хотела.

Новая боль, от слишком резкого движения, заставляет поморщиться, и Калуга кидается меня успокаивать:

— Тихо, тихо… Сядь, сядь, сядь, назад…. Сейчас, не волнуйся. Это мы сейчас замоем. Где у тебя ванна?

Да там же, где и была. С закрытыми глазами машу рукой в сторону спальни — чего спрашивать, был же там сто раз.

— А вон там.

— Я понял…. Так, все, тихо…. Ты пока сиди, кушай!

Он снова сует мне в руки тарелку и пытается встать со скрюченными перемазанными пальцами, но я возвращаю ее назад:

— Э-э-э…, давай сюда яйцо.

Андрей возвращает кусок яичницы в тарелку, и торопливо бежит в ванную на ходу соскребывая со свитера остатки желтка. Поставив тарелку на колени, и сморщив расстроено нос, безвольно роняю руки на диван:

— Бли-и-и-ин.

Издалека доносится:

— Все нормально, все нормально.

Кинув взгляд в сторону убежавшего оптимиста, пробую есть, примериваясь и анализируя ощущения — больно это или нет. Неудобно, так это точно.

— Капец... Урфин Джус и его деревянные солдаты.

Непослушные волосы лезут в лицо, и приходится убирать их за ухо. Голос Калугина уже ближе:

— Слушай, Марго…

Он возвращается в гостиную, голый по пояс. Ого! Перестаю живать, и мои глаза непроизвольно задерживаются на фигуре. С любопытством рассматриваю — а он ничего, так, сложен: мускулы, бицепсы, трицепсы... Пресс, опять же. Даже лучше, чем тогда, во сне.

— Ты меня извини, но у тебя есть какая-нибудь майка? Ну, я не знаю или рубашка Гоши, пока свитер сохнет.

У него под свитером что, ничего не было? C интересом разглядываю Калугина, чуть улыбаясь уголками губ. Мне хочется похулиганить, и я шучу:

— А что, мне и так нравится.

Да, Реброва, это уже не просто флирт, а флирт с большой буквы. Андрей смущенно тянет:

— Я серьезно.

— Я тоже…Хэ…

— Ну, пока свитер…

Несмотря на инвалидность мне, все-таки, удается улыбнуться и сказать:

— Там, в спальне, на третьей полке посмотри.

Андрей разворачивается, собираясь уйти, но я его окликаю, не желая быстро отпускать:

— Андрей!

Калугин оборачивается и делает несколько шагов назад:

— Да?

Мне действительно приятно, что он такой подтянутый и спортивный… И еще мне приятно шутить с ним и видеть его смущение.

— А ты чего, качаешься?

Калугин скромно отводит глаза:

— Ну, так…, изредка на качелях.

Он идет переодеваться, и я с улыбкой провожаю его взглядом. У каждого минуса есть свой плюс. Даже в таком плачевном положении, как сейчас, у меня.

* * *

Через пять минут, чертыхаясь под нос, Андрей возвращается в розовой маечке в обтяжку, пытаясь натянуть ее себе на пупок, и я откровенно ржу... Вообще-то, я думала он выберет зеленую футбольную, Гошиного размера. Но, видимо, Анькина ему приглянулась больше. Чуть склонившись над тарелкой, продолжаю усмехаться и прикрываю рот рукой с вилкой. Калуга смущенно пожимает плечами:

— Ты извини, конечно, но это единственное во что я влез.

Плохо искал, значит. Продолжаю подтрунивать:

— Ну, что… Очень даже гламурненько.

— Шутишь?

— Пытаюсь.

— Спасибо.

Калугин усаживается сбоку на диванный модуль и в этот момент раздается звонок в дверь. Кого это черти принесли? У Сомовой, вроде, свои ключи есть…. Хотя, может, забыла? Пытаюсь повернуть голову и снова морщусь от боли:

— Ой!

Андрей касается моего плеча, призывая не шевелиться.

— Тише, тише.

— Это Сомова.

— Ну, это навряд ли.

Удивленно приподнимаю брови:

— Почему?

— Потому что я позвонил, полчаса назад, заказал нам суши.

Это когда он яичницу жарил, что ли? Или когда куриные ножки грел в микроволновке? Зачем? Обожраться, что ли? Звонки продолжаются и продолжаются.

— Ты что, издеваешься? Мы же только что перекусили.

С другой стороны, это я перекусила, а он только облизнулся и перепачкался. Андрей эту мою мысль подтверждает:

— В том то все и дело, что мы с тобой только перекусили, а теперь нормально поедим.

С хитринкой в глазах сдаюсь:

— А-а-а, так ты еще и кишкоблуд?

Улыбаясь, Андрей укоризненно кивает головой:

— Шутишь… Значит выздоравливаешь! Это хорошо.

Не могу удержаться от подковырки и, указывая на него вилкой, смеюсь:

— Только ты, либо майку смени, либо скажи разносчику, что ты не гей.

Калугин тоже смеется. Увлекшись, слишком дергаюсь, и вновь приходится морщиться от боли:

— Ой!

Андрей нравоучительно кивает:

— Вот так вот, тише.

И забирает из моих рук нож:

— Тише.

* * *

После обеда и вина, после приема обезболивающих, а может от всех потрясений и бессонной ночи меня, кажется, совсем сморило. Глаза сами закрываются, и поддерживать их в бодрствующем состоянии все труднее. Располагаюсь горизонтально вдоль дивана и покорно уплываю среди цветных пятен и невнятных звуков, пока меня не возвращает в реальность странный хрип над ухом. Открываю глаза и смотрю на Андрея, который сидит тихо рядом, в кресле, и читает журнал. До меня доходит, что это может быть за хрип. Если, конечно, он мне не приснился.

— Я что, храпела?

Калугин смотрит на меня и спешит успокоить:

— Не, не, не, не храпела. Просто сопела и все.

Значит храпела.

— Капец. Это все потому, что я лежу на спине. Не поможешь больной девушке перевернуться на бочок?

— Да, конечно.

Он вскакивает со своего места и начинает суетиться вокруг меня, приноравливаясь с какой стороны получше взяться.

— Так.

Его мобильник на столе вдруг оживает перезвоном и Андрей схватив его, торопливо говорит невидимому собеседнику…, или может собеседнице:

— Секунду!

Отложив включенный телефон в сторону, он пытается одну руку просунуть мне под голову и поддержать, а другую подсовывает под спину:

— Так давай, давай, давай.

Начинаем процесс, но уже через мгновение понимаю, что идея была не из лучших:

— О-о-ой!

— Аккуратненько.

— Подожди…

— Вот так вот... Давай, я тебя вот так вот, положу.

— Ой, не-е-е, не … Так больно.

Опять пытаюсь развернуться на спину:

— Ай…, обратно, обратно… А-а-а…

Одни междометия.

— О-о-ой… Вот, вот так вот, так…

— Нормально?

— А-а-ах… Да, вот …У-а-а-а… Да, да, да…, вот так!

Уложив меня назад на спину, Калугин, согнувшись, перемещается к столу и, прижав мобильник к уху, плюхается в кресло. У меня мелькает мстительная мысль, что тот, кто сейчас у него на проводе, наслушавшись моих охов, ахов и стонов, наших вскриков по поводу туда — не туда решит, что мы тут не хило развлекаемся.

— Да, я слушаю… Ну, как где, я у Марго… Она спит…

Так она тебе и поверила… Чай не глухая.

— Наташ, человек практически нормально пошевелиться не может... Ну, как почему, потому что у нее специальный бандаж… Я просто помогаю человеку в тяжелой ситуации… Что?…Я не понимаю сейчас твоих претензий…. Наташа… Слушай, по моему сейчас разговор заходит в тупик…. Все, извини меня, пожалуйста, я не могу сейчас разговаривать… Как только придет ее подруга я тебе перезвоню, все! Пока!

Виртуозно врет… Как же это мне все знакомо…. Но, оказывается, Андрюха умеет настоять и на своем. Надо будет запомнить.

* * *

Лежание без дела и усталость снова берут свое, и я опять начинаю впадать в дрему. Но ненадолго — звонок мобильника заставляет проснуться… Но открывать опущенные веки и выдавать свое бодрствование я не хочу. Голос Калугина звучит глухо — видимо он прикрывает рот рукой:

— Ну, что еще…Тогда зачем звонишь?… Мы с тобой полчаса назад разговаривали... Слушай, ну ты же прекрасно знаешь, где я нахожусь и с кем… Я не сижу возле нее... Марго сейчас находится у себя в спальне, а я здесь в гостиной... Слушай, Наташ, по-моему, опять разговор заходит в тупик.

Чувствую на себе взгляд Андрея.

— М-м-м… Ну, как, как… Не очень… Дали какое-то успокоительное, вроде бы, уснула... Ну, естественно нет, Наташ… Ну, все, давай, я тебе перезвоню… Хорошо, все пока.

Слышу стук телефона о крышу стола и, не открывая глаз, с усмешкой комментирую:

— А ты у нас оказывается еще и врун… Хэ!

— Что?

Открываю глаза:

— Я говорю — врешь неубедительно. Так она тебе и поверила, что я в спальне лежу.

Вернее, наоборот, решит, что раз я в спальне, то ты наверняка не в гостиной.

— Ну, я вообще думал, что ты спишь.

С этими перезвонами? Наморщив лоб, закидываю руку вверх, положив тыльную сторону кисти на лоб и прикрыв глаза:

— Поспишь, тут.

Кошусь на Андрея:

— Что ревнует, да?

— Э-э.

Не могу удержаться от шпильки:

— Боже мой…, уже к калекам ревнует!

Андрей морщится:

— Я тебя умоляю, не обращай вообще никакого внимания.

Сложив руки на колени, он оглядывает гостиную и предлагает:

— Слушай, может это, телевизор включим? Или нет, давай какой-нибудь фильм посмотрим, комедию?

Ну, все лучше, чем храпеть.

— Только не комедию, мне смеяться больно. Давай лучше «Робокоп», тогда... Хотя бы в тему.

Вижу, как Андрей хмыкает и качает головой.

— Диски в тумбе, под телевизором, посмотри там что-нибудь.

* * *

И мы смотрим телевизор. Андрей помогает мне сесть поудобней, вернее сказать полу лечь на подушках, повернув голову к экрану. Даже с удобствами — закинув ногу на ногу. Сам устраивается рядышком и запускает проигрыватель. На экране не экшн конечно, но и не сопливая мелодрама.... За окном темно, в комнате полумрак... Но следить за действием не получается — мне все время кажется, что Калугин косится в мою сторону и я все жду чего-то…, не знаю чего… И вдруг его пальцы касаются моей руки и я отдергиваю ее… Случайно у него получилось или нет? Кошу глаз в его сторону и не пойму — Андрей смотрит напряженно в экран и никак не реагирует. А…, плевать на все и всех!

Решительно возвращаю свою руку назад и вкладываю ее в его руку. Сцепившись пальцами, смотрим друг на друга…. Я пытаюсь улыбнуться и морщусь от боли, пытаюсь приподняться и подвинуться к нему поближе, прильнуть и он помогает мне! Я чувствую, я знаю — он меня любит! Он помогает мне придвинуться поближе и я благодарно обхватываю его руку своей, прижимаюсь к нему. Мне так уютно… Мне кажется это лучшие минуты в моей короткой женской жизни! Андрей накрывает своей ладонью мои пальцы, и они вновь сплетаются.

* * *

За окном темнеет. Фильм кончился, а мы продолжаем сидеть рядом. Вернее, это Андрей сидит и держит, поглаживая, мою руку в своей, а я полулежу на подушках, вытянув ноги на боковой модуль, и балдею, мечтая, чтобы этот вечер не кончался... Нирвана... Нет ни проблем, ни младшей Егоровой, только я и Андрей. Раздается звяканье ключей и иллюзию разрушает встревоженный голос Сомовой:

— Марго… Марго!

Кошу глаза в сторону полок отделяющих нас от прихожей — там, за ними, действительно маячит Анька. Она торопливо идет к нам, в гостиную:

— Марго, господи, что с тобой случилось?

— Да без слез не расскажешь.

Калугин вскакивает, подтягивая брюки, и отступает за диван. Анюта горестно качает головой:

— О-о-ой.

Замечаю, что за спиной Сомовой маячит Наташа, ну как же без нее.

— Пришли проведать? Приятно, ничего не скажу.

Та лезет в сумку и извлекает оттуда папку — типа по делу пришла:

— Марго, я тебе тут два договора принесла, надо их срочно подписать.

Ню-ню… Понимающе прикрываю глаза, и поджимаю губы. Сомова проявляет заботу и суетливо кидается в спальню:

-Я сейчас плед принесу!

Пытаюсь остановить — если бы мне был нужен плед, то Андрей уже бы давно его притащил. Тяну вслед руку:

— Да…

Все равно не услышит, безнадежно машу рукой. Наташа смотрит на Калугина в розовой маечке:

— Андрюш, переоденься, я тебя подброшу.

И растерянно отворачивается — его вид ее не вдохновляет на уси-пуси и прочие намеки на их взаимную страсть. Вздыхаю — вот и кончилась фантазия, наступают суровые жениховские будни. Ну, что, будем прощаться? Калуга ощупывает на себе маечку:

— А..., м-м-м…, сейчас.

А потом оглядывается на меня:

— Извини.

Они отходят к кухне и там шепчутся. Мне их особо не видно, но я пытаюсь прислушиваться.

— Наташ…, м-м-м…, я еще нужен здесь.

— Как это?

— Ну..., так это…, ты езжай я сам доберусь, хорошо? Наташ… Я еще... Нужен здесь.

— Зачем?

— Мы в чужом доме, давай не будем устраивать истерику ладно? Все, я приеду домой, тебе перезвоню. Хорошо?

Я впитываю каждое произнесенное слово. Значит, он поедет не к ней? Голос Егоровой становится раздраженным:

— Понятно.

— Угу.

Калугин делает шаг назад в гостиную, а Наташины каблуки стучат к выходу, там она тормозит, и я слышу шипение сквозь полки:

— Чтоб ты сдохла!

И вам, того же. Ну вот у Андрея теперь буду неприятности. Чувствую себя неуютно в сложившейся ситуации. Но то, что Андрей не ушел с Наташей, остался со мной — безумно приятно. Когда дверь хлопает, Калугин присаживается на подлокотник дивана, спиной ко мне. Наверно переживает из-за неприятностей с Егоровой.

— Андрей, ты прости меня.

И за Наташу, и за то, что я такая корявая и совершенно не умею сказать как люблю тебя. Но сегодняшний вечер, когда мы держались за руки и прислушивались к себе, наверняка будет переломным. Ты все понял и про меня, и про себя. Я это чувствую! Андрей, не поворачиваясь, отвечает:

— Да нет, Марго, это ты прости меня.

Кошусь на его спину. А он за что извиняется? Наверно за то, что так долго не мог сделать шаг мне навстречу?

— Да я честное слово не хотела, чтобы из-за меня какие-то проблемы были.

Повернувшись в пол оборота, Андрей решительно пресекает все попытки моего самоуничижения и раскаяния:

— Да нет никаких проблем, все нормально, поверь, честно.

Продолжаю крутить в руках оставленные Егоровой договора. И что мне теперь с ними делать? К нам из спальни спешит Сомова, таща мое одеяло с кровати.

— Ну вот плед.

Что-то долго она его искала. Калугин снова вскакивает со своего места, и Аня укрывает мне ноги. Ничего не остается, как ее поблагодарить:

— Спасибо.

Сомова с чувством выполненного долга усаживается на придиванный модуль на место Калугина:

— Фу-у-ух.

Она осматривается по сторонам, а потом удивленно тычет пальцем в стоящего Андрея:

— О! Это же моя майка.

Калугин невнятно мычит и смущенно складывает руки на груди, загораживаясь от ее осуждающего взгляда. Потом чешет нос:

— А…

Сомова оглядывается на меня за разъяснениями, но я лишь поднимаю виновато вверх брови:

— Ну…

Анюта вдруг опять оживает и смотрит на меня:

— Ты наверно есть хочешь, да?

— Нет, еда в меня уже не влезет… А вот переодеться, не мешало бы. Вы меня хотя бы поднимите, а до ванной я как-нибудь сама доползу.

* * *

И мои мучения начинаются по новому кругу. Добраться до спальни, до ванной тут у меня сразу два помощника, готовых подхватить под белы рученьки — и Андрей, и Анюта. В общем, никаких проблем. А вот переодеться в пижаму, смыть макияж, доковылять до туалета и там так развернуться, чтобы не свалиться, не сесть мимо унитаза — тут, конечно, только Анечка моя спасительница. Калугу мы не допускаем лицезреть такие ужасы, и отправляем в аптеку за мазями и микстурами.

Переодевание оказывается процессом более сложным, чем я думала — чтобы вытащить меня из водолазки, пришлось снимать бандаж, потом пытать, поднимая и выворачивая руки, а потом опять пристегивать корсет уже на голую шею, пряча под пижамную куртку. С такими мучительными одеваниями-переодеваниями, пожалуй, я не скоро смогу появиться в редакции. Это ж постоянная травматика, никакого заживления не будет.

Наконец обновленная, перемещаюсь в спальню, на свою кровать. Андрея снова допускают до тела и он помогает уложить меня на подушки. По крайней мере, сейчас мне комфортней и свободней. Калуга выкладывает купленные пузырьки и коробочки на тумбочку и присуседивается на краешке постели, привалившись к спинке кровати. Сомова, оставив включенным бра, тихо удаляется, оставив нас ворковать. Только уже поздно и Андрюхе надо идти. Невеста небось уже кипятком писает. Он смотрит на меня:

— Ну что, я побежал?

— Да, иди.

Он берет мою руку в свою. Так бережно и нежно…

— Только пообещай себя беречь.

— Да чего тут обещать, я и так лежу как полено.

— Э-э-э…, ничего, скоро поправишься.

Он оглядывается на кучу оставленных склянок:

— Все вот это принимай, слышишь?

Крутить головой не решаюсь — и так за последний час ею слишком часто шевелила и теперь она ноет и отзывается болевыми импульсами.

— Слышу, слышу… У меня же проблемы с шеей, а не с ушами.

Калугин вздыхает, и я добавляю:

— Спасибо тебе за все.

— Да не за что.

— Да, нет, есть за что.

— Да не за что, мне было приятно, поверь.

Верю. Мне тоже была приятна его забота. Калуга снова вздыхает и повторяет:

— Ну, пока?

Он снова смотрит на меня.

— Пока.

Ни мне, ни ему не хочется расставаться. Он смотрит и молчит, а потом тянется губами и, придерживая за голову, целует в висок. Это совсем не то, чего мне хочется после предыдущих пожатий и поглаживаний. Усмехнувшись, похлопываю Андрея по руке:

— Ну, все, все, все… Хватит прощаться с телом.

— Вот чему у тебя можно поучиться, так это чувству юмора.

— Ну, учись, пока я жива.

— Я учусь.

Он все смотрит на меня и не уходит.

— Ты позвони мне завтра.

— Позвоню, конечно. Ты сейчас домой?

Я замираю, ожидая ответа. Как же мне не хочется услышать «Я к Наташе, она же ждет».

— Ну, да, а куда еще…, домой, конечно.

Улыбнувшись, вздыхаю:

— Ну, Алисе привет.

— Спасибо, передам.

Он бросает взгляд вниз, на себя:

— Надо майку Ане вернуть.

Мне хочется похулиганить, и я ухмыляюсь:

— Оставь себе, все равно уже растянул.

— Да?

— Ну, типа того.

Андрей опять с сожалением произносит:

— Ну, ладно, пока.

Я же вижу, как ему не хочется уходить. Или ему надо отчитаться перед Наташей? Чуть повернув голову, смотрю на него и зачем-то говорю:

— Может, все-таки, останешься?

В конце концов, в гостиной есть диван. Калугин мнется, и я вижу, как он с трудом проглатывет комок в горле:

— Остаться, ну…

Он так жалобно и растерянно смотрит на меня, не в силах принять решения, что я иду с улыбкой на попятный:

— Шутка.

Сама не знаю, зачем сказала остаться. Может быть, захотелось проверить. Тем более, что «остаться» ничем не грозит обоюдному целомудрию. Шумно втянув носом воздух, повторяю с улыбкой:

— Шутка! Ладно, давай.

Калугин продолжает мучиться, сидит и не может решить, как поступить. Хлопаю его по плечу:

— Иди, иди, иди.

Так будет лучше. Андрей, наконец, встает и идет на выход:

— Пока.

Действительно в Аниной майке, оставив свой свитер сушиться в ванной.

* * *

Долго лежать в одиночестве надоедает, и я переползаю в гостиную, поближе к Анюте. Она помогает мне вновь устроиться на диване и даже укрывает ноги одеялом. Ужинать еще рано, и Сомова предлагает ударить по коктейлю. Я отказываюсь — хватит с меня вчерашнего пьянства и рукоприкладства. Через несколько минут Анюта возвращается с кухни, прихватив высокий стакан с винной мешаниной и соломинкой.

— Гоша, а надрыв этой связки, это не очень опасно, а?

— Что, боишься за мной всю жизнь утку выносить?

— Гош, ну я же серьезно.

Она присасывается к соломинке, и я ей разъясняю:

— Нет, надрыв связки это не опасно, а вот на целый день телефон вырубать — вот это опасно.

Анька закатывает глаза и отворачивается. Развожу печально руками:

— А если бы я тут кони двинул? Прикинь — ты приходишь, а здесь уже все, панихида!

Сомова отмахивается от нарисованного кошмара:

— Да типун тебе на язык, ну…, телефон я выключила чтобы…

Начинает мямлить, не глядя на меня:

— Ну, как то отдохнуть…, расслабиться.

И быстренько присасывается к трубочке. Никогда не отключала, а тут отключила. Понимающе смотрю на нее — ясно от кого отдохнуть и расслабится — от меня, от калеки надоедливого. Вчера по-другому вопила, в объятиях своего Ильи — «Гоша! Гоша!». Анюта, когда ей нечего сказать в свою защиту, всегда поступает одинаково — переходит в наступление — тут же повышает голос:

— Или я не имею права?!

Прищурившись, ехидничаю:

— С Борюсиком, да?

— Ну, Игорь!

— Все, проехали. А сделаешь мне бутерброд?

На столе начинает трезвонить ее мобильник, и Анька кивнув на мой вопрос, встает:

— Сейчас.

Она отставляет свой коктейль в сторону, хватает трубку и идет с ней на кухню ворковать со своим Борюсиком:

— Алло... Спасибо, хорошо…А у тебя?…Что-нибудь, случилось?… Так быстро, ну….Честно говоря, я тоже… А ты уверен, что не преувеличиваешь?

Походу, я своего бутерброда не дождусь. Перекосившись и сморщившись, тянусь за бокалом, оставленным Сомовой, но он слишком далеко и я лишь хлопаю ладонью по поверхности стола. До меня доносится очередная порция сопливой лабуды:

— Ты знаешь, у меня тоже такое ощущение, будто я знаю тебя сто лет.… Ну, я это заметила… Надеюсь…

Прислушиваясь, закатываю глаза к потолку и отдуваюсь… Кто бы мог подумать — Сомова и Егоров! Опять тянусь, поморщившись, за бокалом, неожиданно теряю равновесие и с грохотом сыплюсь на пол.

— Ой!

Не так уж все и печально, и больно. Зато отсюда легко добраться до бокала. Когда, наконец, Сомова заканчивает болтать и приходит в гостиную, ничего не слыша и не видя из-за своей эротической эйфории, без обещанного бутерброда естественно, я уже допиваю через трубочку ее коктейль. Наткнувшись на раскинувшийся на полу полевой стан, Сомова возвращается от фантазий к реальности:

— О, господи! Ты что здесь делаешь?

— Не поверишь, я здесь живу.

Анька виновато усмехается, а я продолжаю активно высасывать содержимое бокала.

В общем, остаток вечера проходит весело — я, как полагается больному, капризничаю, Сомова, как полагается доброй сестре милосердия, кидается выполнять все мои пожелания. Самое противное, во всей этой ситуации — о чем я забыла и только к самому вечеру почувствовала критичность в полной мере — исчезнувший от потрясений «женский хвост», передохнув, вернулся во всей красе… , с раздражением, слезливостью и жалостью к себе из-за невозможности нормально помыться и привести себя в порядок.