День за днем (гет)

Сквозь сон слышу, как долго и занудно пищит над ухом комар. Нет, не комар, телефон. Еле открываю глаза — темно и душно. Еще ночь? Где я? Телефон звонит и звонит. Я дергаю рукой и стаскиваю с лица одеяло. Тусклый бледный свет за окном режет глаза и отдается в затылке болью. Сесть нет никаких ни сил, ни желания и я кое-как переползаю, на спине, поближе к тумбочке и тяну к ней руку. Наконец, цепляю пальцами телефон... Но какими титаническими усилиями мне это дается! И головной болью!

— Ой-яй… Ох!

Рука с трубкой так и не доходит до уха и обессилено падает поверх одеяла.

-М-м-м

Собрав волю в кулак, открываю крышку на мобиле, с трудом возюкаю ладонью по лицу, убирая волосы, и пытаюсь хоть одним разлипшимся глазом рассмотреть кто же там такой неугомонный.

Бесполезно. Еще раз провожу рукой по морде лица, смывая остатки сна, тяжко вздыхаю как больная корова (и это правда) и концентрируюсь. Будильник! Нажимаю кнопку отбоя и снова закрываю глаза. Но лучше от этого не становится — начинает мутить и возбуждать рвотные рефлексы. Прикладываю руку к чугунному котелку, стараясь унять пульсирующую там боль… Пожалуй, лед лучше сгодится для этой цели. По-прежнему, не открывая глаз, пытаюсь собраться с силами, приподнимаю голову и, опираясь обеими руками в кровать, со стоном сажусь. Меня ведет из стороны в сторону и, кажется, впереди нет никакого просвета.

— О-о-о…

Снова хватаюсь рукой за голову, где каждое движение отдается резким ударом в висках или затылке:

— Ой!

Кроме стонов, никаких других звуков я издавать сейчас не в состоянии. Откидываюсь назад на подушки, но это бьет такой болью, что я опять вою и сжимаю черепную коробку обеими руками:

— Уй…Е-е-е!... А-а-а!

Снова пытаюсь сесть и осмотреться. Вторая попытка. По крайней мере, я дома — возле кровати валяются мои грязные кроссовки. Походу Зима меня вчера чем-то конкретно траванул. После водки такого не бывает. Хотя… кто его знает, это туловище. Ничего не помню… даже как очутился здесь. Надо ж было так ужраться… Опираясь на обе руки, сажусь более — менее прямо.

— О-о-ох!

Но мотает из стороны в сторону, конкретно. И глаза толком открыть не могу, блин. Тяну одеяло к себе, а потом с усилием отбрасываю его в сторону. Опустив вниз голову, смотрю на себя и тупо зависаю — никак не пойму, почему я в одежде — в майке и джинсах. Совершенно все из башки вылетело. Снова вздыхаю и хватаюсь рукой за лоб — всякий мыслительный процесс сегодня не для меня.

— Ой!

Так, держась за голову, и сползаю с кровати. В душ! Только в душ! Причем башку — в самый, самый холодный!

* * *

Чуть-чуть ожив под струями воды и переодевшись в халат, выползаю из ванной, на ходу раскручивая волосы и стаскивая с них резинку. Блин, сколько, все-таки, сложностей с этими волосами — шапочки, резники, заколки, прически… То ли дело раньше. На автомате надеваю резинку на запястье и расправляю волосы свободно болтаться…

С кухни доносится металлический звон и грохот, отзывающиеся в моих бедных мозгах визгливым набатом и я, морщась, иду туда… Это Анька гремит ложками и вилками в раковине. И ведь как нарочно — помоет и швыряет их обратно, помоет и швыряет…. Она громко приветствует меня:

— Доброе утро страна!

— Доброе.

Как шилом в висок!

— О-о-о!

Сомова поднимает крышку на сковородке и сует в нее свой нос:

— Ну, что, фанат МБА, будем завтракать?

Откуда она прознала, я же не говорил... Или говорил? Ничего не помню… Осторожно, чтобы не расплескать гремучую смесь, которая готова взорваться в голове, усаживаюсь на стул возле кухонного стола и пристраиваю ноги в шлепках на нижнюю перекладину:

— Ань, не кричи, пожалуйста. Я тебя прошу.

— Да кто кричит-то!

Ее голос буквально вонзается в барабанные перепонки. А когда она захлопывает крышку на сковородке это похоже на звон литавр в похоронной процессии над бренным телом Маргариты Ребровой. Закрыв глаза, прижимаю руку к виску и повышаю голос, стараясь не сорваться на крик:

— Ой!... Я, по-моему, попросил — потише можно?

Сомова оборачивается от плиты:

— Гош, ты чего?

Осторожно поставив локоть на стол, прикладываю к руке гулкий бочонок, который у меня сейчас вместо головы.

— Ничего, сделай мне кофе, пожалуйста, больше я ничего не хочу.

— Слушай, если хочешь кофе, сделай сам. Что не видишь, я у плиты торчу?

Мне остается лишь стонать и кряхтеть, а эта садистка начинает вдруг яростно дубасить ложкой по краю сковородки. У меня аж глаза закатываются за орбиты от перезвона в черепушке:

-О-о-о-а-а-а!

Ей бы доктором Менгеле в концлагере работать.

— Ань, я же попросил по-человечески, не греми.

— Слушай, Ребров, ты что прикалываешься или серьезно?

Меня мутит и я судорожно вздыхаю. И начинаю усиленно тереть виски обеими руками:

— А-а-а... расскажи, Ань, пожалуйста, что вчера было.

Сомова вытаскивает нос из висящего посудного шкафа и сочувственно оглядывается на меня:

— О, как все запущено... Вообще-то, ты с Зимовским вчера смотрел баскетбол.

Да? Точно… На минуту оставляю массаж мозгов в покое и пытаюсь сосредоточиться:

— Помню, а дальше что?

Сомова, повернувшись ко мне спиной, бурчит:

— Откуда я знаю, что было дальше.

Снова хватаюсь за виски — такое чувство, что если башку не сжимать, то все что в ней есть полезет наружу.

— Домой ты пришел о-о-очень поздно.

— Сам?

Анька молча копошится у кухонной тумбы, насыпая в чашку кофе, а потом наливая кипятку. Наконец, отвечает.

— Ну, в дверь вошел сам.

И то хорошо, видела, как вошел. Морщась, пытаюсь поводить головой из стороны в сторону, но это удается с трудом — ломит шею и отдается в затылок.

— А что дальше?

Пытаюсь размять мышцы на шее и плечах.

— Не знаю, что дальше. Ты чего ничего не помнишь?

Ни хрена она не видела, дрыхла под шапкой… Хотя… Откуда-то она узнала про баскетбол и Зимовского… значит ночью, что-то, рассказывал, общался... Капец, мозги словно из стиральной машины с «Тайдом» — идеальная чистота. Мои руки безвольно падают вниз и я, нахохолившись, смотрю на подругу:

— Ну, так, до определенного момента.

— Подожди, а что вы там пили?

— Ань, что мы там пили, я тебе вчера сказал…

Наверно… Она не спорит… Наконец, с усилием, поворачиваю в сторону Анюты голову:

— Лучше скажи, кто меня привез.

— Откуда я знаю, кто тебя привез!? Кривошеин или кто там у вас еще был.

Она приносит чашку с кофе и ставит ее на стол у меня перед носом. Что-то, все-таки, отложилось в памяти из вчерашних событий, и я удивленно качаю головой:

— В том то и дело — мы с ним вдвоем были.

— Как, вдвоем?

Сомова присаживается напротив и недоуменно таращится на меня. Как, как… Делаю большой глоток кофеина и жду просветления в голове. Но процесс, видимо, не быстрый. Анюта чуть ли не ложиться на стол, пытаясь заглянуть мне в лицо:

— С Зимовским?

Вижу, как у нее отвисает челюсть, и никак не врубаюсь в ее странную реакцию — ну, пили, ну, ели, ну, смотрели баскет.

— А что такого?

— Как что такого? Водка! Пиво! Зимовский!

Все равно не въеду:

— И что?

Сомова ехидно улыбается:

— Слушай, подруга, а ты там к нему случайно в койку не запрыгнула?

Я?… К мужику в койку? И какая я на хрен подруга?!… Это я тебе подруга, а не ему…. Одни нецензурные слова приходят на язык.

— Чего-о-о?

— Того!

Забыв о кофе и головной боли слетаю со стула. Мысли скачут как павианы на деревьях. И я с ними скачу и мечусь по гостиной… Это ж надо такое выговорить — я запрыгнул в койку к Зимовскому! Нашла гомосека, блин…

— Как ты могла вообще такое подумать? У тебя в голове, вообще, есть что-нибудь?

Я, то удивленно развожу руками в стороны, то стучу кулаком себя по лбу и все равно не могу допетрить хода ее мыслей. Сомова идет ко мне из кухни с бутылкой воды в руках:

-У меня-то есть, а вот у тебя, похоже, совсем нету!

Сует мне в руки бутыль:

— На!

— Что это?

— Это тебе, пей!

Я отмахиваюсь и отворачиваю нос в сторону:

— Да не хочу я.

Анька трясет бутылкой:

— Выпей, я тебе говорю

Вот, пристала… Ну, если только так — беру прохладную емкость в руки и прикладываю к виску, а потом усаживаюсь на боковой валик кресла у дивана… О-о-о.., как хорошо то! Опускаю голову вниз, и волосы сваливаются потоком на лицо. Передвигаю бутылку на лоб и постанываю от облегчения. Сомова опять начинает зудеть:

— И не надо обижаться на меня.

Она рубит рукой воздух, пытаясь меня в чем-то убедить:

— Знаешь что, у меня сколько таких подруг было…

Она даже слегка приседает и потом подпрыгивает, выделывая руками замысловатые кренделя в воздухе:

-… Которые — хорошая компания, мир, дружба, жвачка….

Анюта садится на другой валик кресла возле меня и громко хлопает рукой об руку, добивая меня не столько словами, сколько грохотом:

— Потом рюмка-две и бац — уже мама!

Я морщусь, прижимая бутылку к башке двумя руками, но она слишком быстро нагревается, теряя эффективность. Какой я тебе на хрен мама.

— Ань, не хлопай!

Тоже мне сравнила… Сколько подруг, сколько подруг… Они ж бабы были! Сомова продолжает нравоучения:

— Это ты не хлопай, ушами своими. Ишь, нашла себе друга, давай, вспоминай.

Пытаюсь приложить бутылку другой стороной уже к левому виску. Блин, зануда! Оторвавшись от спасительной бутыли, открываю глаза:

— Ань, я тебе говорю — ничего не было.

Уж наверно, я бы знал… Не может такого быть, чтобы ничего не почувствовал… Или у баб такое возможно? Не знать и не чувствовать? Как бы так, поосторожней, уточнить? Сомова въедливо смотрит на меня:

— Ты уверена?

Решительно киваю:

— Уверена.

— То есть, точно?

Достала уже! В мозгах дырку прогрызла. Я, сжав голову руками, возмущенно раскачиваюсь из стороны в сторону:

— Блин, ну что ты за человек то такой!

— Нормальный я человек.

Валяющийся среди кучи непрочитанных газет и журналов на столе мобильник, вдруг начинает наяривать и Сомова тычет в него пальцем:

— Вон…, звонит тебе.

Сам слышу. Отставляю в сторону бутылку и тянусь к телефону. Когда беру в руки и вижу, кто там звонит, почему-то пугаюсь. А вдруг и правда сейчас что-нибудь сказанет этакое? Про незабываемую ночь любви. Это ж вообще будет капец по всем флангам! Даже блевануть захотелось — меня…. мужик …, да еще Антон.

Опасливо гляжу на Аньку и никак не могу решиться отозваться.

— Зимовский!

А телефон звонит и звонит. Сомова меня торопит:

— Ну, давай, поговори с ним…. Только аккуратно.

Прочищаю горло, встряхнув головой откидываю волосы за спину, и открываю крышку мобильника.

— А..Алло:

Как-то неуверенно голосок дрожит. Зато у Антона, кажется, настроение на высоте:

— Утро доброе, не разбудил?

— Да нет, я уже на ногах.

— Как спалось?

— Хорошо, спасибо.

Опять осторожно смотрю на Сомика, разговор вроде и в нужную сторону, но что-то мне Антошино воодушевление не нравится. Как у петуха в курятнике. Но Анька, изображая полное внимание, пытается подбодрить меня….

А что это были у него за намеки про мой сон? Осторожно интересуюсь:

— А... А что?

— Да так, ничего. Здорово вчера посидели, правда?

— Да так, ничего.

— А ты, кстати, как вчера добралась? Нормально?

— Да, хорошо спасибо.

Опять смотрю на Сомову, а та вдруг начинает интенсивно стучать ладонью по кулаку, а потом протягивать эту фигуру из пальцев в мою сторону. И что это должно означать? Били ли мы друг другу морду? Или это у нее так сексуальные фантазии выражаются?

— Только, это…

— Что, это?

Сомова таращит на меня глаза и вновь проделывает свой странный жест. Вот, дура! Я что, вот так вот, должен спрашивать трахались мы или нет? От такой мысли рвотный позыв вперемешку с испугом опять подступает к горлу.

— Антон, а у тебя водка точно не паленая была?

Анька начинает махать руками и кроить рожи — кажется, разговор направляется не в ту степь. Ну, возьми трубку, да сама спроси! Антохин голос источает мед:

— Обижаешь Маргарита Александровна…

Непроизвольно начинаю покусывать ногти. Как же мне подвести разговор под нужное русло?

— В этом доме вообще ничего паленого нет… Ты Марго, так обрадовалась, что "Юта" выиграла. А я тебя предупреждал — не надо пиво с водкой мешать! Хе-хе-хе.

— А что «Юта» выиграла?

Сомова наверно меня сейчас убьет, офигивая от такого разговора.

— Ну, ты даешь! 107:98. Кириенко 14 очков, три подбора, пять перехватов.

Но меня сейчас это совсем не интересует. Закатываю глаза к потолку:

— Капец, Антон, а-а-а…

Бросаю взгляд на Сомову:

— Я там, вообще, как себя, там, нормально вела?

Анька кивает, но я не очень понимаю, каков может быть ответ на такой вопрос и как его интерпретировать. Хорошо ли вела, плохо ли вела — в устах Зимовского звучит двусмысленно по любому.

— Марго, ну все было замечательно. Ты меня просто удивляешь, что не все помнишь. Я вызвал тебе такси, проводил до машины.

И все? Слава богу.

— Ну, слушай, я просто устала вчера, да? И все! Вот и все.

— Маргарита Александровна, я же вам говорил — отсыпайтесь, отлеживайтесь, я вас подстрахую.

— Да, нет. Я отлеживаться не умею. Я сейчас приведу себя в порядок и приеду.

Анюта утвердительно качает головой на каждое мое слово и на ее физиономии расползается относительное умиротворение. Антон прощается:

— Ну, тогда до встречи?

— До встречи.

Захлопываю мобильник и набрасываюсь на Сомика:

— Вот, я ж тебе говорю — ничего не было!

— Ну, слава богу, что ничего не было.

Теперь снова, уже со спокойной совестью, можно поболеть и поохать — хватаюсь за виски, жмурю глаза и морщусь от боли.

— Ох! М-м-м-м.

* * *

Идти или не идти на работу? Сам я точно не соберусь. Анька склоняется, чтобы идти и я, в отместку, перекладываю на нее все заботы о своем внешнем виде. Безвольно опустив руки на колени, сижу, все в том же клетчатом халате, с безучастным видом, в ванной на табурете и буквально засыпаю, пока она расчесывает мне волосы. Так бы сидел и сидел до самого вечера... Еще бы Фиона тут не скребла бы своими когтищами по кафелю — совсем было бы идеально. Сомова, заканчивая чесать мне мозги, вдруг спрашивает:

— Ну, как мне тебя сегодня накрасить?

Чуть прикрываю глаза:

— Не знаю, лишь бы я был похож на человека. Вернее, была.

Морщусь от очередного импульса боли в висок. Анька недовольно ворчит:

— Очень исчерпывающая рекомендация.

Она перемещается к полке возле зеркала, где лежит моя косметика и начинает там долго копошиться, производя массу шума, звона и побрякивания. Капец, как так можно? Почему я не гремлю, как оглашенный, когда крашусь? Закрыв глаза, цежу сквозь зубы:

— Слушай Ань, я тебя прошу… Мне тяжело разговаривать. … У меня башки нет…

Повышаю голос:

— Не греми, пожалуйста!

До меня доносится вздох. Прикладываю руку к виску и таращу, изо всех сил, глаза, пытаясь удержать закрывающиеся веки. Анюта внемлет моим уговорам и успокаивается:

— Ладно, сейчас чего-нибудь придумаем.

Она возвращается с тубой туши для ресниц и склоняется над моим лицом:

— Будешь у меня мисс Вселенная!

— Мда.

— Давай.

Она начинает рисовать мне глаз и тут же над ухом и в мозгах раздается такое гулкое «Гав!», что я аж подпрыгиваю на табуретке, чуть не сшибая Аньку и заставляя ее отдернуть в испуге руки.

— Ай!

— Гоша! Ну, что ты делаешь? Ты что, офонарел?

От этого гавканья у меня затылок буквально раскалывается надвое. А может и на трое. Я прижимаю руку к виску и закрываю глаза:

— А чего она орет прямо в уши!

— Ну, блин, я тебе чуть глаз не выколола!

— Лучше бы ты мне его выколола. Я бы с удовольствием полежал, где-нибудь, в темноте.

Сомова размахивает у своего виска щеточкой для туши:

— Совсем уже ку-ку?!

Смотрю тупо в пространство красными глазенками и ни хрена не вижу. Вроде бы шло на поправку, так на тебе, опять.

— М-м-м… Слушай, позвони, пожалуйста в офис, скажи, что я не приду сегодня, а?

— Как, не придешь?

Как, как… Вот так.

— Ну скажи, что меня КАМАЗ сбил… Что угодно! Придумай, что-нибудь, а?

Умоляюще смотрю на подругу, но та эту идею не поддерживает:

— Ты чего совсем ку-ку? Хочешь, чтобы Зимовский всем раструбил, что вчера тебя мало, что напоил, так сегодня ты еще как дрова валяешься, да? Это слава богу, что он только этим может похвастаться!

Да пусть говорит, чего хочет. Мне сейчас по барабану. Ты только сама здесь не гунди все время об одном и том же, а? Как заведенная право.

— Слушай, я тебе еще раз говорю — между нами ничего не было.

— Ну, не было и не было. Все уже, успокойся, наконец. И дай мне накрасить тебя!

Это еще кого успокаивать надо. Лесопилка на дому. Вздыхаю и замираю. Сомова снова склоняется надо мной, одной рукой касается моей щеки, а другой, с щеточкой, приноравливается к моему левому глазу.

— Давай.

— М-м-м…

Фиона, сидящая неподалеку, снова рявкает. Блин! Отдергиваю голову назад, поднимаю скрюченные пальцы в воздух и издаю в сторону собаки ответное рычание:

— Гр-р-р…

А потом, широко раскрыв глаза, пытаюсь испепелить взглядом. Фиона поднимается и уходит с недовольным видом, а Анька тут же прикрывает дверь и поворачивает задвижку:

— Все, расслабься, перерычала…. Враг с позором изгнан с захваченных территорий.

* * *

Через два часа такси меня привозит в офис. Естественно, сам сесть за руль я не решаюсь и это правильно, потому, что самостоятельно управлять, и то с трудом, сейчас могу только лифтом. Пока поднимаюсь на этаж, рассматриваю себя в зеркало и не узнаю — ну право зомби. Бледная, в темных очках, в кроваво-красной блузке и похоронно-черной юбке… Бр-р-р… Встряхиваю копной распущенных волос и тут же морщусь от боли в затылке. Хочется схватиться двумя руками за башку и сжать ее со всей силы. Жаль, портфель мешает, а то бы так и сделал…

Наконец, приезжаю на этаж и, держась за створку двери одной рукой и прижимая локтем другой к себе сумку, выкарабкиваюсь из лифта на полусогнутых, с полным туманом в голове и рябью перед глазами. На автопилоте киваю каким-то мельтешащим здесь девицам:

— Здрасьте.

Прижав пальцы ко лбу, вымученно улыбаюсь и топаю к своему кабинету. Кто-то невидимый здоровается:

— Добрый день.

Даже не пытаюсь рассмотреть кто это:

— Здрасьте

Люся, болтающая у себя за стойкой по телефону, поворачивает голову в мою сторону:

— Доброе утро, Маргарита Александровна.

Какой, все-таки, ужасно длинный холл… Мне плохеет с каждой секундой и хочется приткнуться куда-нибудь в уголок. Перекладываю портфель в левую руку, а правой, локтем, опираюсь на секретарскую стойку. Оглядываюсь вокруг. Уфф… Передышка. Голова сама клонится к руке, и я тру висок, разгоняя туман.

— Маргарита Александровна.

— Да, привет Люся.

Меня откровенно крючит.

— Вам что плохо? Может быть вам помочь, а?

— Все нормально…. Работай.

Отрываюсь от стойки и ползу дальше, к своему кабинету. Ох, тяжко мне, тяжко. Задираю голову к потолку и вздыхаю. Кто-то опять здоровается:

— Здравствуйте.

Каждое слово, словно гвоздь в затылок и я опять морщусь:

— Ой…, здрасьте.

Так и иду, держась за голову и стараясь не расплескать мозги.

Но дойти до спасительной двери не успеваю — сзади раздается громкий голос Кривошеина:

— Маргарита Александровна!

У него какие-то листки в руках. Наверняка какую-то фигню хочет всучить. Протестующе выставляю руку вперед, отстраняя от себя все его бумажки:

— Привет… да.

— Здравствуйте. А… У меня тут есть некоторые соображения. Давайте, мы вчиним сюда про автопати и…

Меня аж всего перекашивает. Ну, прямо, с ног до головы. Это он про что? Сюдавчи…нимпроав… топати… Ни одного слова не понял. Растягиваю губы в щель:

— Так. Стоп — машина… Во-первых, не ори.

— А..., а я не ору.

Я его не слушаю, киваю и разворачиваюсь в сторону открытой двери в свой кабинет:

— Вот. А во-вторых, потом.

— Что, потом?

Голосом, не терпящим возражений, заканчиваю прения:

— Все, потом!

Захожу внутрь и плотно прикрываю дверь.

* * *

И двадцати минут не могу просидеть — меня мутит и приходится выползать наружу. Цель понятна — успеть до унитаза, когда начнет выворачивать. А может, если погулять по холлу, по кабинетам, то и не начнет? Но здесь тоже не сладко — народ снует, болтает, суетится. С кухни, еще издали слышатся женские голоса на повышенных тонах, мгновенно отдающиеся в голове новой болью… Эльвирин визг особенно болезненнен:

— Кто бы говорил, гордая нарисовалась! Сама с каким-то студентом по подвалам тискается!

Люсин голос, не такой тонкий, как у Мокрицкой, громко пытается перекрыть весь звуковой диапазон, слышимый человеческим ухом:

— Кто тискается, ты чего несешь-то вообще?

— Куры несутся, ясно?

Блин, поубивал бы всех! Нашли время и место. Врываюсь на кухню и, взмахнув отчаянно руками, сам ору:

— Так, стоп машина!

Я хриплю почти мужским басом, заставляя курятник боязливо притихнуть, а потом прикладываю руку ко лбу — у меня там в башке и так стадо слонопотамов, а тут еще это бабье с воплями.

— Потише нельзя? Разорались как коровы не доеные, капец какой-то!

Они стоят с широко раскрытыми глазами. Что-то не так? Но мне сейчас не до реверансов — выскакиваю в дверь и спешу туда, куда меня влекут внутренние позывы. Блин, только бы успеть.

* * *

Унитаз оказывается без надобности, и я возвращаюсь назад в свою келью. Где-то, через полчаса, приходит Любимова со статьей:

— Маргарита Александровна, вот то, что вы просили вчера.

Она отдает свои листки мне в руки, а сама перемещается к окну, за мое кресло, за мою спину. Ну, да, вчера просил. Но не сегодня же?! Сегодня то не просил!

Приходится снимать темные очки и таращится в ее бумажки, но сконцентрироваться нет никаких сил. По десять раз перечитываю каждое предложение, и все равно получается бессмыслица. Подняв глаза к потолку, тяжко вздыхаю — вот, за что мне такие мучения?

-О-о-о-ой… Пф-ф-ф…

Галя испуганно интересуется:

— Что, все так плохо?

Снова цепляю очки на нос. Редактор из меня сегодня, ну, никакой.

— Со мной да, а статья вроде бы ничего.

Придерживая бережно голову рукой, пытаюсь все-таки, прочитать, что же там написано. В этой самой статье. Галя нависает надо мной, пытаясь разглядеть, что же я там так долго вычитываю.

— Вы до конца прочитали?

В какой-то степени, в какой-то степени…

— Первый абзац до конца. … Полный абзац!

В голосе Любимовой радостное любопытство:

— Что, прихватили вчера лишнего?

— Да, похоже, не лишнего, а паленого! Зимовский, зараза.

— Причем тут Зимовский?

— Да, притом… Нормально же вроде сидели, нет, надо было взять и водку достать.

Меня опять начинает мутить, и я прикрываю рот рукой.

— Странно.

С трудом поворачиваю голову к Галине:

— Что, странно?

— Ну, что вы, с Антоном Владимировичем, так тесно…

— Что, значит, тесно?

— Я имею в виду, что после той драки…

Открыв рот, пытаюсь сделать вдох поглубже. Не хватало облевать здесь все.

— Галя-я-я!

— Маргарита Александровна, извините, я лезу не в свое дело.

Я все еще держу ее листки в руках:

— Пф-ф-ф… Вот именно!

Просмотрев первую страницу и ничего на ней толком не увидев, отодвигаю в сторону:

— Так что тут у нас со вторым абзацем?

Глаза бегают по строчкам. Бегают и бегают… И не задерживаются. Наконец, удается сконцентрироваться и зацепиться за слово. Я включаю главного редактора:

— А что у нас уже «инсталляция» чрез два «л»?

А может и правда, через два? Замолкаю, а потом прикладываю руку к голове:

— А да, точно, через два. Блин…, мозги уже не фурычат совсем.

Галя кидает отличную идею, за которую я тут же цепляюсь.

— Может я лучше, завтра загляну?

— Ой, Галь, давай … Давай, до завтра.

Сую ей назад бумажки. С этого и надо было начинать. Полностью поддерживаю:

— А то статья, у тебя какая-то длинная.

Галя мелко кивая головой уходит, а я откидываюсь назад на спинку кресла и прикрываю глаза:

— Фу-у-ух!.... О-о-ой! Господи!

* * *

После обеда, вернее даже после трех, на меня нисходит поискать что-нибудь от головной боли. Я уже могу передвигаться, как человек, и смотреть на мир без темных очков. Наверно поэтому разумные мысли и появляются. В холле натыкаюсь опять на Любимову:

— Слушай, Галь, у тебя нет чего-нибудь от башки, а? А то у меня там слоны подрались.

Та лезет в сумку на плече:

— Я сейчас посмотрю.

Мученически шевелю головой из стороны в сторону и смотрю на потолок — не работа, а прямо какие-то страдания.

— Вот держи, можно сразу две.

— Ой, спасибо большое

Кручу в руках облатку с таблетками и изрекаю самое, наверно, мудрое за последние несколько часов:

— Пойду ка я домой, пока не окочурилась.

Галя вперив сосредоточенный взгляд куда-то в сторону кабинета Зимовского, вдруг вещает:

— Правильно! Правильно, Маргарита Александровна, здоровье дороже.

Да еще пальчиком грозит в пространство. Странная она сегодня. Я лишь вздыхаю:

— М-м-м… Галочка, здоровье — бесценно.

Обхожу ее сзади, и иду к себе в кабинет, собираться и вызывать такси.

* * *

Наконец добираюсь до дома. Гремя ключами, открываю входную дверь и заползаю внутрь с кряхтением и стонами. Тащу в руках и сумку, и портфель тяжеленный... Вот, на хрена я его все время таскаю, спрашивается? Сумка понятно, без нее никуда, а вот портфель? Только голова сильней болит... Все это хозяйство ставлю на обувной ящик.

-Ой, башка моя, башка.

Держась рукой за полку, сбрасываю с ног туфли, влезаю в гошкины безразмерные тапки и шлепаю на кухню.

— Капец… клиника.

Аньки нет, и Фионы нет — значит, гуляют вместе и мне страдать в одиночестве. Бросив ключи на стол, хватаюсь за бутылку виски с рюмкой на кухонном столике и, шаркая тапками по полу, ковыляю в гостиную. Будем лечиться старым дедовским способом. Зависнув возле кресла, подношу горлышко бутылки к носу и нюхаю. Как же не хочется пить! Сморщившись, отхлебываю прямо из горла и, набрав полный рот жидкости, пытаюсь это все проглотить. Корчась и махая рукой в помощь своим усилиям. Наконец удается… Блин, сейчас назад пойдет. Прикрыв рот рукой, плюхаюсь в кресло.

— Ой!

Меня всего передергивает, заставляя зажмуриться. Ну и гадость!

— Ой, твою бабушку!

Если что и выходит назад, то только отрыжка, и я прикрываю рот рукой. Фу-у-у, Маргарита Александровна, как в дешевом кабаке право… А еще приличная женщина… Теперь бы чего холодненького к башке приложить. Ледику какого-нибудь или сарделек мороженных с пельменями. Оставив виски в комнате, иду в ванную, стаскиваю висящее тут на крючке полотенце и, намочив его под холодной струей, отправляюсь валяться и прикладывать ко лбу и вискам живительную прохладу. Наслаждаться приходится недолго — трезвон во входную дверь заставляет застонать и открыть глаза.

— Ань, ну ключ же есть, а?

Никакого сочувствия к страдающему человеку. Звонит и звонит.

— Ой, капец!

Приходиться вставать и идти открывать. Тащусь через гостиную, сжав виски двумя руками, и ною:

— Капец..., а-а-а... Да иду, я!… Ох, давно мне так хреново не было… С-с-с…

Распахиваю, не глядя в глазок, дверь. Да что ж такое-то! Отстанет она от меня сегодня или нет? Куда ни плюнь — всюду Любимова.

— Можно?

Как же хочется сказать «Нельзя!». Помявшись, вздыхаю:

— Заходи.

Отступаю в сторону, морщась и держась за висок. Галя, все-таки, заходит и прикрывает за собой дверь.

— Галь, только не говори, что в редакции что-то случилось.

Опять туда ехать и что-то делать я просто не переживу. Галя с серьезным видом рушит мои последние надежды на спокойную жизнь:

— Нет, но может!

Сжимаю несчастную мою голову обеими руками и в отчаянии буквально воплю:

— Ой, Га-а-аль!

И иду в гостиную:

— Давай завтра, меня уже нет!

Слышу, как она семенит позади меня и продолжает долдонить:

— Марго, я все понимаю, но дело в том, что я случайно в офисе подслушала разговор Зимовского с Мокрицкой.

Плюхаюсь в кресло, и откидываюсь назад, закрыв глаза и запрокинув голову. Опять контра, что-то замышляет. Помереть и то не дадут спокойно.

— И что?

Слышу, как скрипит диван — Любимова усаживается напротив меня:

— И, по-моему, они хотят тебя серьезно подставить!

Наконец, до меня доходит, что речь идет о каких-то новых каверзах и я сажусь прямо, держась за висок, и прищурившись:

— В смысле?

— Причем подставить, еще мягко сказано.

Мягко, твердо…. Какой-то кисель. Качаю головой:

— Галь, что-то я не очень понимаю.

— Ну, я услышала, как Антон разговаривал с Эльвирой.

— Я поняла, что Болек и Лелек... Что конкретно они говорили?

Сжимаю руками виски, щурю глаза, отгоняя боль, и пытаюсь разобраться с уровнем угрозы. Любимова, чуть помедлив, выдает:

— Они говорили про какие-то бумаги.

Блин, так и буду из нее вытягивать в час по чайной ложке?

— Какие бумаги?

— Ну, я не все расслышала. Там было очень шумно.

Капец. Где там? И хоть бы два слова конкретики. От перенапряжения в мозгах впору получить короткое замыкание. Закрываю лицо руками и сгибаюсь со стоном пополам:

— О-о-ой!

Волосы спадают вперед, полностью скрывая лицо и руки. Вот так бы сидел и сидел.

— Маргарита Александровна, вы так не переживайте, их еще можно остановить.

Господи, какую же ахинею она несет… Кого остановить и за что? За бумагу в шумном месте? Со всхлипом выпрямляюсь и убираю волосы с лица:

— Да я не об этом, Галя. Мне хреново, понимаешь, то ли отравление, то ли что.

— Маргарита Александровна…

Смотрю на нее укоризненно:

— Галь хватит выкать, а?

— Извини, я хотела тебя предупредить. Я звонила, ты трубку не берешь.

— Да, да, спасибо. Спасибо тебе Галь.

Опираясь руками на подлокотники, с усилием отрываю седалище от кресла, обхожу стол и осторожно ползу к выходу — надеюсь, Любимова поймет намек.

— Фу-у-у…

— Может, врача вызвать?

— Не, я уже на ногах… почти.

Привалившись плечом к полкам, отделяющим гостиную от прихожей, стою спиной к Любимовой и жду, когда же она, наконец, свалит…. Мой безмолвный призыв услышан, и она поднимается с дивана:

— Ну, я тогда пойду?

Тру висок:

— Да, да, конечно… Там, в редакции, все нормально?

— Да, все хорошо, не беспокойтесь.

— Угу…

Сжимаю голову руками, и у меня вырывается протяжный стон и вопль отчаяния:

— М-м-м-м-о-о-о-а-а-а-а…

Отсчитываю секунды до момента, когда хлопнет дверь, но вместо этого Галин голос раздается совсем рядом:

— Слушай, если это отравление, то нужно водой с марганцовкой.

— Ага… Я сейчас себе чай зеленый заварю.

Любимова интенсивно кивает, а потом заводит по новому кругу:

— Ну, я пойду?

Когда ж ты, наконец, уберешься?

— Да…, спасибо тебе Галь.

Чтобы уж наверняка, провожаю до самой двери. Любимова снова тормозит:

— Я пойду?

Капец.

— Давай.

Открываю входную дверь, выпуская посетительницу. Она бормочет:

— До свидания.

Уже в дверях Любимова снова оборачивается и блеет:

— А, Маргарита Александровна…

У меня даже коленки подгибаются, и я вздрагиваю. Господи, я ее сейчас убью! Уперев одну руку в бок, другой тру висок и уже начинаю заводиться:

— Что?

— Вы у нас недавно работает, но… Дело в том, что эти двое могут вам сильно напакостить.

Сама то, давно пакостить перестала? Прислушиваюсь к себе, к пульсации в голове. Походу после Гали опять придется пить виски.

— Ой, я в курсе, спасибо Галь.

— Выздоравливайте, до свидания.

— Пока.

Тяну дверь на себя, пока Галина опять не начала свою волынку и, наконец, захлопываю ее у Любимовой перед носом. Какого хрена приперлась, так я и не понял. Информации — ноль целых, шиш десятых. Наконец-то тишина. Уперев руки в бока, иду к кухне не переставая охать и охать...

— О-о-о-ох… А-а-а-а-а

А потом и дальше — в спальню, валяться с мокрой тряпкой на лбу. И еще пытаться разгадывать тайные замыслы злобных недругов.

* * *

Через часок заметно легчает и ужасно хочется пожрать. Причем, холодного и кисленького, от которого мутить, точно не будет. И такое счастье в холодильнике, в поддоне, неожиданно обнаруживается. Тащу его в гостиную и вытряхиваю содержимое прямо на газеты на столе. Килограмма три апельсинов, не меньше. Часть из них перекладываю в глубокую тарелку и забираюсь с ней на диван. Прихватив и кухонный нож, нашедшийся поблизости. Великоват, конечно, но вставать с дивана и тащится на кухню за ножом поменьше не хочется…

Наконец — то, благодать божья! Кладу ноги в тапках прямо на стол, сверху устанавливаю тарелку с апельсинами, а потом начинаю ножом кромсать кожуру с них…, и ломать на сочащиеся дольки…, и отправлять в рот одну за одной, одну за одной… А потом...

Слышу, как гремят ключи в дверях, и слышится Анькин голос:

— Фиона, проходи… Привет!

Оборачиваюсь и сквозь полки, слежу, как Сомова там копошится, а потом идет ко мне. Странно, вроде говорила, что у нее днем эфир, а уже дома, и собаку с собой где-то полдня таскала. По крайней мере, я тут мучаюсь уже часа два, не меньше, и ее признаков все это время здесь не наблюдалось.

— Привет

— Чего, витамины ешь?

— Ага, лечусь. А ты чего так рано?

Анька, не снимая сумки с плеча, вдруг начинает суетиться возле стола, склонившись, заглядывает под газеты, переставляет стаканы:

— Да я где-то посеяла записную книжку. Ты не видел?

И поэтому три часа с Фионой где-то шлялась? Явно мне пудрит мозги. Ладно, потом сама расскажет. Может кавалера завела нового… Собачника… Ну, а записной книжки здесь на столе точно нет.

— Не-а.

— М-м-м… А ты чего такой унылый, голова болит?

— Да нет, вроде отпустило.

— М-м-м... понятно.

Анюта, все-таки, откладывает свою сумку в сторону и присаживается на валик кресла:

— Ну, а вид чего такой траурный? На работе проблемы?

— Да, так.

— Ну, Гош, не интригуй, давай говори.

Хотел бы сказать, и даже разеваю рот, как рыба, да сам толком ничего не знаю. Молча, срезаю своим гигантским ножом очередной слой оранжевой шкурки. Сомова фыркает:

— Ну, не хочешь, как хочешь.

— Да Галя приходила.

— Какая Галя?

— Любимова из редакции

— И что?

Продолжаю кромсать сочную мякоть.

— Ну и ничего, говорит Зимовский с Мокрицкой, что-то мутят против меня.

— Что именно?

— Не знаю, что именно. Она говорит, что толком не слышала, но что-то серьезное, связанное с документами.

Анька удивленно пожимает плечами.

— Ничего себе и ты так спокойно об этом говоришь?

Ну, а как? Ничего ж конкретного нет. С деланным хладнокровием смотрю на подругу:

— А что мне, из пушек палить?

— Из пушек, не из пушек, Гош, но надо же что-то делать!?

Я уже пытался выудить хоть одну дельную мысль из этой информации, но из нуля, увы, ничего, кроме зеро, не получишь.

— Да что, тут, делать… Во-первых, Любимова могла что-то не так услышать.

Кидаю взгляд на Сомову, теребящую свою губу, и замолкаю. Сегодня Галина была весь день не своя — с прибабахом по редакции носилась, так что может и со слухом глючило, кто знает.

— Ну, а во-вторых?

— А во-вторых, тот же Зимовский мог ту же самую Галю и подослать!

А что, примеры есть. На память приходит, как Любимова облила меня кофе, а потом сперла блузку…, не так уж давно это и было… Чуть веду головой, отбрасывая волосы назад. Слава богу, уже без болезненных последствий….

Но Анюта продолжает сомневаться:

— Зачем, это?

Пожимаю плечами и, размахивая своим тесаком, пытаюсь найти объяснение:

— Кто его поймет, комбинатора этого хренова! Чтобы я метаться начала, глупостей наделала. Не знаю…

— А смысл, какой?

— Слушай Ань, у меня только что прошла башка, ты хочешь, чтобы она у меня еще по поводу Зимовского начала болеть?

Сомова скептически поджимает губы, отворачивается и, искоса посматривая на меня, язвит:

— Да, недолго длилась ваша баскетбольная дружба.

Какая еще дружба… Скажет тоже.

— Слушай Сомова, съешь апельсин, а?

Протягиваю ей очищенные дольки.

— Не хочу я.

— Не хочешь, тогда ищи свою записную книжку!

Достала уже. Пожрать не даст спокойно. Отправляю очередную половинку себе в рот. Напоминание заставляет Аньку встрепенуться и отрабатывать придуманную легенду до конца:

— Кстати!

Она вскакивает и отправляется на новые поиски. И что интересно — за мой диван. Ходит у меня за спиной и приборматывает:

— И все равно, Гош, ты будь начеку, ладно? Потому что эту Мокрицкую вашу я не знаю, а вот Зимовский, знаешь, переедет любого, даже не поморщится!

Ха, нашла кого стращать, я этого обмылка вдоль и поперек изучил. Прежде чем сожрать невостребованный Анькой апельсин изрекаю:

— Ничего, я тоже не мальчик.

Сомова перегибается ко мне через спинку дивана:

— Очень тонкое замечание.

Блин, чуть не подавился!

— Слушай, Сомова!

Выплевываю косточки в кулак. Валила бы уже куда-нибудь побыстрей. Долбит, долбит по мозгам. Или шла бы на кухню, там свою записную книжку искать, в кастрюлях и сковородках. Все быстрее бы нашла, чем у меня за диваном.

— Что?

— Шла бы ты….

Анька за это время успевает обогнуть диван и теперь стоит сбоку от меня.

— Куда?

— На радио!

— А…Спасибо.

Она вещает сумку на плечо, но уйти не торопится. Неожиданно оживает:

— Кстати! Может в ванной?

Она бежит туда, а я угрюмо смотрю ей вслед. Совсем завралась. Да еще долбит, как дятел, ей-богу.

* * *

За окном совсем темно. Слезаю с дивана и вместе с тарелкой недоеденных апельсинов ползу на кухню — не знаю, чтобы еще такое предпринять или сожрать — на душе муторно, а пить вискарь противно. Присаживаюсь, нога на ногу, к кухонному столу и грущу, подперев башку ладошкой и тыкая кухонным ножом в половинку апельсина на тарелке. Анькины слова о баскетбольной дружбе заставляют подняться всей мути с глубины души… Вот, что я за урод такой? И ведь все из-за этого Калуги!

Слышится голос приближающейся Сомовой, семенящей в мою сторону из ванной с трубкой у уха и размахивающей на ходу записной книжкой:

— Да я лечу, лечу. Я просто в пробке застряла. Все, сейчас буду, пока!

Так она что, сегодня, вообще на работу не ходила? Ну, Сомова, не зря ее Марат ревнует… Она тормозит около меня и трясет своим ежедневником:

— Представляешь, в ванной лежала! Как она туда попала, не понимаю.

Скептически смотрю на нее — давай, давай, заливай, конспираторша… Сомова стоит и крутит головой, оглядываясь вокруг, видно проверяет, не забыла ли чего.

— Все я побежала, а то меня сейчас уволят.

Суета меня только раздражает, и я уныло жду, когда останусь в одиночестве. Но удержаться не могу — хочется поделиться и выплакаться:

— Ань!

Сомова чешет нос и подходит ближе:

— Чего?

— Мне так противно!

— Отчего?

Кладу нож на стол и молчу, отведя глаза в сторону. Отчего, отчего... Оттого, что не мужик и не баба, а не поймешь что… Складываю руки на груди и с грустью смотрю куда-то в сторону:

— Зачем мне был нужен весь этот цирк?

— Какой цирк, ты о чем?

— Да этот театр, с баскетболом. Это же я перед Калугиным, к Зимовскому в гости напросился.

— Зачем?

Хмыкаю:

— Капец, Сомова, кто у нас тут женщина, ты или я? Что бы приревновал! Зачем же еще?!

Анька, забыв о работе, ухмыляется и, прислонясь плечом к стенке, ждет подробностей:

— Хм… Поздравляю! В нашем полку прибыло. Угу?

— Не ерничай, мне и так хреново.

Сомова картинно вздыхает:

— Я знаю только один рецепт, извини, конечно.

Да я тоже его знаю, но сегодня мне пить уже невмоготу. Задумчиво уставившись в пятно на столе, отвергаю это предложение:

— Я пить не буду.

Анютин голос отрывает меня от печальных размышлений:

— Что же вы за народ-то такой, мужики, а? Чуть что — сразу бухать!

С сомнением смотрю на нее:

— А что ты мне предлагаешь?

Сомова вскидывает голову и, поглядывая на меня сверху вниз, решительно заявляет:

— Я предлагаю тебе ему позвонить!

Не понял. Удивленно смотрю на подругу:

— Кому?

— Ну, Калугину конечно, не Зимовскому же!

Калугину? Я уже сто раз пытался, только он меня ни слышать, ни видеть не желает. У него сейчас только полуголая нимфа на уме. Удивленно хмыкаю:

— И что я ему скажу?

— Ну, это милый мой ты уже сам думай, чего скажешь. Что хочешь, то и говори!

Прячу глаза и бурчу под нос:

— Делать мне больше нечего.

Сомова разводит руки в стороны, а потом машет в мою сторону своей записной книжкой:

— А, ну тогда, сиди и страдай! Все, пока, мне пора.

Как только Анька выходит за дверь и раздается щелчок замка, хватаю мобильник со стола, открываю крышку, и торопливо набираю номер. Калуга отзывается почти сразу, и я торопливо здороваюсь:

— Алло, Андрей!

В трубке слышится его запыхавшийся и какой-то встревоженный голос:

— Алле… Да, Марго, прости, пожалуйста, я сейчас не могу говорить.

— А что случилось?

— А… Ну у меня Алиса потерялась!

— Как, потерялась?

Я уже слез с табуретки и готов бежать куда угодно — искать, спасать. И Алису, и Калугина, и даже Ирину Михайловну.

— Ну, как потерялась, я не знаю, была в торговом центре, теперь потерялась.

Никак не могу въехать:

— Ну, как не знаешь, подожди, разве она не с тобой была?

— Да суть… Марго, мне сейчас некогда, давай потом!

Ясно. Опять со своей свиристелкой где-то тусовался и про ребенка забыл. Я уже снимаю тапки в прихожей и начинаю совать ноги в туфли:

— Слушай, подожди… Где ты, скажи, я приеду!

— Не надо никуда приезжать, если ты хочешь помочь, то лучше, пожалуйста, находись дома, потому что она может к тебе заехать в любой момент.

Вытаскиваю ногу из туфли, оставаясь босиком:

— А, хорошо, ладно, я поняла…. Ладно, ты звони, если что, тогда.

— Хорошо… Все давай, я убежал.

— Все давай. Пока. Удачи.

Захлопываю мобильник, упираю руки в бока и делаю несколько шагов назад к кухне — мозг просыпается и начинает активно работать:

— Гхм… Капец, веселый денек.

* * *

На улице уже темнеет. Ждать невтерпеж и я уже через двадцать минут опять шлепаю в прихожую, все еще босиком, с желанием собраться и быть готовым выехать по первому же звонку. Тянусь к своей сумке, брошенной на ящик с обувью — хочу кинуть туда телефон и обуваться, но мобильник в руке оживает долгожданным перезвоном. Наконец-то! Лучше лететь и бежать, чем сидеть и пыхтеть. Открываю крышку мобильника и прикладываю трубку к уху. Это Андрей. Параллельно, удерживаясь рукой за полку, просовываю ногу в туфлю:

— Алло, ну что, нашлась?

— Черт… Да нет, я думал она уже к тебе приехала… Ну, что у тебя, в смысле.

— Нет, ее не было, я все время дома, никуда не уходила.

Я уже одел и вторую туфлю. Все! Поночка готова спешить к Чипу на помощь.

— Ну, я уже не знаю, что делать! Либо звонить в милицию, либо еще что…

— Так, Андрей, успокойся! Слушай, мы ее сейчас найдем, я еду к тебе. Скажи, где ты?

— Да здесь я в магазине... С нянькой и с психологом!

Калугин с нянькой и психологом? В смысле? Но размышлять некогда, на месте разберусь.

— Ага, все, все, бегу!

— Ну да, давай. Жду! Давай, пока.

Уже собираюсь отключиться, но торможу. Стоп! Куда бегу? Что-то я не в адеквате… Адрес, адрес какой?

— Стоп, стоп, стоп… А в каком магазине-то?

— Да я не знаю. Торговый центр какой-то, на Трубной.

— А… ага… ладно, разберусь.

Оглядываюсь вокруг — вроде ничего не забыл. Смотрюсь напоследок в зеркало — ну и видок, но рассусоливать некогда, по дороге подкрашусь. Приглаживаю рукой лохмы, хватаю резинку с полки и накручиваю волосы в хвост. Ну, хотя бы так. Подхватив сумку, выскакиваю за дверь. Фу-у-у-ух.

* * *

До торгового центра доезжаю довольно быстро — на удивление пробок на пути не оказалось. Пробежавшись по первому этажу, замечаю Наташу, торопливо идущую с какой-то незнакомой девицей, наверно подружкой. Уж не их ли Андрей обозвал нянькой и психологом? Интересно кто из них кто... Бегом нагоняю эту парочку и даже перегоняю:

— Ну, что тут у вас?

Наташа, как всегда, кладезь культуры:

— Здрасьте… Чего приперлась?

— А я не к вам приперлась, девушка.

Не поворачивая головы, кидаю слова в пространство, в космос. Да и какой смысл смотреть на пустое место, по фамилии Егорова?

— Спрашиваю , где Калугин?

Откуда-то сзади, слышится топот и голос Андрея:

— О! Марго.

Оглядываюсь и делаю шаг ему навстречу:

— Привет.

— Привет.

— Ну, что?

Андрей пожимает плечами:

— Ну, что… Ничего!

Ловлю каждое слово и пытаюсь сформировать картину в целом… Даже рот приоткрыл от усердия! Значит, все случилось здесь... И во всем этом как-то замешаны эти две дурынды. Калугин оглядывается:

— Ее нигде нет… Меня уже начинает колотить!

— Так, Андрей, возьми себя в руки.

Нужно что-то делать. Я вспоминаю, как мы уже однажды искали Алису в ночном городе. Я ездил по улицам, слушал Сомову, смотрел по сторонам… Стоп! Передвигаю сумку висящую на плече вперед и начинаю в ней копаться, пока не нахожу мобильник:

— Сейчас… Сейчас мы что-нибудь придумаем.

Пол головы хорошо, а полторы лучше — Анька она же моя палочка-выручалочка, она быстро скреативит. Сбоку раздается злобный нудеж Егоровой:

— Смотри, какая умная пришла, два часа охрана ищет, а она еще чего-то придумает.

По-прежнему не глядя на «пустое место», обращаюсь к ее соседке:

— Девушка, закройте рот своей подруге.

Набираю номер. Нервный Калугин интересуется:

— Ты кому звонишь?

— Ане, на радио.

— А зачем?

— Ну, пусть объявит…. Если Алиса вышла из магазина, ее мог кто-то увидеть.

Андрей недоверчиво смотрит, но это хоть какой-то новый шаг.

Егорова опять подает голос:

— У нас весь город радио слушает.

Лесопилка на дому… Я хоть что-то пытаюсь сделать. Делаю вид, что прислушиваюсь к окружающим звукам и интересуюсь у Андрея:

— Что-то фонит все время, да?

Тот морщится — кажется, ему не нравятся наши с Егоровой пререкания. Ну, так, заткни свою подружку и все! На том конце снимают трубку.

— Алло, Ань!

— Привет.

Делаю несколько шагов в сторону, уединяясь от всех:

— Привет, слушай, это … у нас тут такая…

Я замолкаю, пытаясь сформулировать покороче.

— Гош, давай быстрей, у меня эфир.

— Так это даже хорошо. У нас Алиса потерялась, в Торговом центре.

— У вас? Как это?

— Ну, не у нас. Неважно. Потом расскажу. В общем, ее здесь найти не могут.

— А я что могу сделать?

— Анечка, на тебя одна надежда, родненькая, придумай что-нибудь, объяви по радио, а?

— Ну, ты мне хоть скажи когда, где, как одета.

— Да не знаю я, как одета, как обычно. А когда потерялась…

Оглядываюсь на Наталью.

— Говорят два часа назад. ТЦ «Неглинная Плаза» на Трубной.

— Все, Гош, мне некогда, информацию приняла.

Захлопываю телефон и возвращаюсь к уныло стоящей основной группе.

* * *

Проходит еще с полчаса в мучительных ожиданиях новостей. Выходы перекрыты, посетителей с детьми не выпускают, только после проверки. Народ вокруг уже ворчит и на нас косится. Стоять на месте, в таком окружении, нет сил, и мы медленно поднимаемся пешком на второй этаж. Впереди Наташина подружка, чуть сзади сама Егорова, ну и замыкаем процессию мы с Андреем. У перил толпятся зеваки, глазеют и судачат о происходящем. Наташа вздыхает:

— Ох, господи…

Ее подружка причитает впереди:

— Что, смотрите? Ребенок потерялся, между прочим. Это ж вам даже не кошелек!

Егорова ее обрывает в своей обычной манере:

— Заткнись, я тебя очень прошу.

Ну а той, видимо, палец в рот не клади. Оглядываясь, она огрызается:

— Сама заткнись!

Нашли блин время и место. Прерываю их перепалку:

— Слушайте, шли бы вы обе, а?

Наташа чуть поворачивает голову, желая, видимо, пособачиться и со мной:

— Куда?

Сдерживаюсь и обхожу ее с другой стороны:

— В песочницу, вам там самое место.

Калугин чуть отстает, и я слышу, как он виновато извиняется перед стоящими тут зеваками:

— Ради бога, простите.

Иду дальше, оставляя позади спорщиц, но скоро меня нагоняет Андрей… Откуда-то сбоку буквально выныривает сотрудник из старшего персонала, мы его уже видели. Рядом с ним незнакомый охранник.

— Вот, судя по всему, он видел вашу дочку.

Мы сразу останавливаемся, и к нам подтягиваются нянька с психологом. Андрей нетерпеливо берет подошедшего за локоть:

— Так, где?

Длинный вялый незнакомец, размеренно докладывает:

— Полтора часа назад, на стоянке.

Мы все замираем, открыв рты и внимая каждому слову. Калуга торопит охранника:

— А что сейчас? Сейчас она где?

— Не знаю, подошла какая-то семейная пара и я ушел.

Какой-то он тормознутый, ей-богу... «Не знаю, подошла, ушел»… Ты охранник или так, погулять заглянул? Маленькая девочка ходит по стоянке без присмотра, а он ушел!? У меня даже челюсть отвисает от удивления:

— К-как?

Андрюха оглядывается на меня, тоже мотает головой, ничего не понимая:

— Стоп! Что значит, вы ушли? То есть…. Подождите, потерялся ребенок! А вы, что, спокойно развернулись и ушли что ли?

Походу он ему сейчас вцепится в глотку. Охранник поднимает глаза к потолку и мямлит:

— Я спросил по рации. Никто о пропаже ребенка не заявлял.

Опустив голову, чешу переносицу. Час от часу не легче. Алиса уехала с незнакомыми людьми? Калугин торопит:

— И что?

— Ну, я же говорю — подошли двое взрослых.

— А дальше то, что?

Тот неопределенно машет рукой:

— По-моему, они поехали домой.

Блин! Кто поехал? Алиса с ними поехала или нет? Что за бестолковый мужик. Калуга ошалело оглядывается, вертит головой, а потом, весь трясясь, орет на охранника, чуть не хватая за грудки:

— К кому домой!?… Слушайте, если с ней что-нибудь случиться…, я вам клянусь — я вам голову откручу вместе… Как так можно работать?

Вместе с какой еще частью тела он открутит голову дослушать не успеваю — у меня вдруг трезвонит мобильник в руке, я отворачиваюсь в сторону и прикладываю телефон к уху:

— Алло, да-да!

Ничего не слышно. Быстренько отхожу на пару шагов:

— Да, алло!

Наконец, Сомова прорывается:

— Алло Гоша, только что позвонили — все в порядке она нашлась.

Тут же поворачиваюсь в сторону бушующих разборок, хочу обрадовать Калугу:

— Андрей, Алиса нашлась!

И снова прикладываю трубку:

— Ань!

— Да, Гош, ее везут к нам.

— Спасибо, родная!

— Все, пока.

Убираю трубку от уха и закрываю крышку мобильника. Ну, все, можно вздохнуть свободно.

Андрей, услыхав известие про нашедшуюся потеряшку, немного успокаивается и отпускает охранника, так ничего ему и не сделав:

— Извините.

И идет ко мне за подробностями. Их не так уж много:

— Ее везут на радио.

С улыбкой наблюдаю, как Калугин переводит дух:

— Фу-у-ух!

Сразу видно, какая гора с плеч у него свалилась… Сзади раздается радостный Наташин голос:

— А что ж мы стоим, давайте поедем за Алисой!

Сиди и не рыпайся! Дергаюсь в сторону Натальи и пресекаю ее порыв:

— Тихо, тихо, тихо…. Откуда такая активность?

Потом снова поворачиваюсь к излучающему радость Калуге и командую:

— Андрей, я на машине, поехали.

— Спасибо.

Показав рукой, с зажатым в ней телефоном, направление нашего дальнейшего движения, иду к выходу. Слышу сзади шаги Калугина и его слова, видимо охранникам, а может быть и публике:

— Ради бога, извините, спасибо большое.

* * *

Когда приезжаем к Аньке на радио, Андрей буквально врывается в студию. Еле поспеваю за ним сзади. Сомова стоит склонившись над столом, возле компьютера, приставив наушники к уху и нас не замечает. Калуга спешит подойти к ней:

— Аня, где она?

Сомова откладывает наушники в сторону и смотрит на нас:

— Привет, а, ну, еще их нет, они скоро приедут, вы первые.

Облегченно вздыхаю, я так переживаю за обоих — и за проказницу Алису и за несчастного издерганного Андрея.

— Понятно. Но ты разговаривала? C Алисой все в порядке?

— Да, да! Все нормально, все в абсолютном порядке, все хорошо и они очень адекватные люди.

— Это хорошо.

Облегченно вздохнув, отворачиваюсь в сторону. Все хорошо, что хорошо кончается…. В голове чехарда — мысли скачут с пятое на десятое… Это все от стресса… Вообще, мы так торопились побыстрей добежать сюда, на радио, что я забыла сумку в машине со всем своим барахлом и телефоном. Это непривычно и неуютно. Замечаю, что мы с Калугой стоим оба в одной позе — уперев руки в бока, и хмыкаю под нос…. Неожиданно, сзади слышится шум, и мы оглядываемся. Входная дверь распахивается и к нам вбегает радостная потеряшка, кидаясь сразу к отцу и обнимая его. Так трогательно.

— Алиса!

Вслед за ней в дверях появляется незнакомая семейная пара:

— Добрый вечер.

Отвечаем почти хором:

— Здравствуйте.

Женщина толкает мужа:

— Миш, поздоровайся.

Тот кивает:

— Я уже поздоровался.

Потом она обращается к нам с Андреем:

— А вы родители, да?

Смущенно и почему-то радостно соглашаюсь:

— А, ну, да…

Андрей тоже кивает:

— Да.

Аня приветствует прибывших как добрых знакомых — видимо успели познакомиться по телефону:

— Вера Антоновна. Спасибо вам большое….

Кивает и ее мужчине:

— Вам, тоже, спасибо

— Да нам-то, не за что… Вы знаете, мы сами так переволновались.

Женщина прикладывает руку к груди и оглядывается на мужа, молчаливо и безропотно стоящего рядом. Андрей, волнуясь, торопится выразить свою признательность:

— Да, я…спасибо, потому что я… уж не знаю, как вас отблагодарить!

— Какая благодарность, мы сделали то, что должны были сделать…. Миша не молчи, скажи что-нибудь!

— Разумеется.

Андрей бросает быстрый взгляд на нас с Аней, а потом предлагает паре:

— А-а-а… у меня есть предложение — давайте мы сейчас поедем куда-нибудь в ресторан, сядем, посидим, так сказать.

Муж индифферентно произносит в пространство:

— Сегодня хоккей, ЦСКА играет, а я, знаете ли, фанат.

Жена тут же на него наезжает:

— Фанат он…. Десять мужиков гоняют по льду кусок резины. А пять тысяч придурков сидят и смотрят!

Опускаю голову вниз, пряча улыбку. Думаю в лице Сомовой, она легко бы нашла собеседницу для обсуждения такой животрепещущей темы. Муж, задрав глаза к потолку, недовольным голосом тянет:

— Вер, не начинай, я и так на первый период опоздал.

— Так давай тебе памятник поставим, во дворе, в полный рост!

Мужчина решительно протягивает руку Андрею:

— До свидания.

— До свидания, спасибо еще раз.

Дама соединяет ладони по-индийски и чуть кланяется:

— До свидания.

Смешная милая пара. Мы тоже с ними прощаемся:

— Всего хорошего.

Вера Антоновна еще успевает погрозить пальцем девочке:

— Алиса, больше не теряйся!

Та пищит в ответ:

— До свидания.

— Спасибо, до свидания.

Анька идет провожать их к выходу:

— Пойдемте.

Ловлю теплый взгляд Андрея, направленный на Алису. Как же он ее все-таки любит! Я тоже подбираюсь поближе к проказнице и, нагнувшись, начинаю ее кузюкать между ребрышками. Чувствую прикосновение Андрея к моему плечу и выпрямляюсь. Во взгляде Калугина признательность:

— Марго я хочу тебя поблагодарить и…. спасибо тебе большое, если бы не ты…

Мне приятно и я довольна, и я улыбаюсь в ответ на его улыбку. Главное, мы помирились, и черная драная кошка, которая была между нами, осталась в торговом центре вместе с подружкой. Андрей вдруг наклоняется и чмокает меня в щеку. Это так неожиданно, что даже и не знаю, как реагировать и стою с открытым ртом:

— Ап…

С другой стороны, если мужчина в благодарность за помощь целует девушку дружеским поцелуем, то, что здесь такого? Смущенно качаю головой и рукой тыкаю в сторону Сомовой:

— Да меня не за что, тебе Аню надо благодарить.

Стараюсь не смотреть на Андрея, и быстренько переключаюсь на Алису, набрасываясь на нее с новыми кузюками:

— А этого чертенка мы сейчас отшлепаем. Будешь знать, как по магазинам бегать!

Алиса хохочет, Андрей поднимает ее в воздух, а я продолжаю перебирать пальцами ее ребрышки:

— Вот тебе, вот тебе, вот тебе… защекотим, защекотим!

А потом везу их на машине до дома, до самой арки во двор. И Калуга, и Алиса пытаются зазвать в гости, но я отказываюсь — уже поздно, и к тому же, чувствую, у них сегодня предстоит серьезный разговор. Думаю, на этот вечер, с меня приключений хватит.