День за днем (гет)

Утром выбираю себе относительно строгий наряд — сегодня предполагается нести в массы нравственность и нужно выглядеть соответствующе. Синяя блузка с длинным рукавом, строгая юбка, пучок на голове и макияж в темных тонах должны способствовать моей убедительности в разговоре с шефом. Правда чрезмерную строгость скрадывает узкая щель между расходящимися бортами блузки, опускающаяся почти до пупка, и открывающая, на мой взгляд, слишком много для чужих мужских глаз. Но что поделать, такой фасон. Приходится лишь развести руками.

Когда приезжаю в редакцию, не заходя к себе, даже чуть запыхавшись от бега и с сумкой на плече, иду к Наумычу. Без лишних реверансов, прохожу к столу, где Егоров благодушно пьет кофе и жует круассаны. Мой голос напряжен:

— Доброе утро, Борис Наумыч!

— Так Марго, во-первых, неплохо было бы постучаться, а во-вторых, я завтракаю.

Топчусь у него за спиной, у окна, перевожу дух.

— Э-э-э....

Егоров сует очередной круассан в рот и я, продолжаю, не меняя тон:

— Приятного аппетита!

— Спасибо. Зайди через пять минут.

Ну, уж нет, меня не собьешь! Зря я, что ли, всю дорогу накручивала себя? Выхожу из засады, прямо перед его очи, сама сверкая глазами, полыхая гневом, и с новой порцией возмущения:

— Я не могу! Я и так всю ночь сдерживалась еле-еле, чтобы вам не позвонить!

Настроение Егорова сразу портится, и он отставляет чашку:

— Та-а-ак, опять! Что случилось?

Все, пора! Набираю темп:

— У нас в редакции серьезная, большая проблема!

Выдвинув вперед подбородок, ожидающе смотрю на его реакцию.

— Спасибо. Пожелала приятного аппетита и тут же его испортила.

— Ну, извините.

Оперевшись обеими руками на крышку стола, буквально нависаю над Наумычем:

— В общем, так... Вчера вечером я обнаружила, что один из наших сотрудников — развратник и извращенец!

Егоров недоуменно смотрит на меня, и я киваю утвердительно головой:

— Злоупотребляющий своим служебным положением!

Оторвавшись от стола, делаю шаг назад и готовлюсь к главному удару. Вот, сейчас посыплются громы и молнии, тут то я и … Но Егоров остается, почти невозмутим и любопытен:

— Интересно и кто это?

Вот блин, я тут из юбки буквально выпрыгиваю, и никакой реакции. Все жрет и жрет свои круассаны… Все равно я тебя додолблю:

— Даже не знаю как вам и сказать-то… Это — Верховцев!

Во-о-о-т! Совсем другая реакция пошла. Вижу ошалелые глаза Наумыча, открытый рот, замерший над булкой и перехожу в решительное наступление, продолжая тараторить:

— Вчера он закрылся с одной фотомоделью в зале заседаний, довел ее до слез. В общем, мне противно все это пересказывать. Я думаю, вы меня понимаете?

Наумыч встает из-за стола, продолжая держать свой пирожок в руке.

— Подожди, подожди…. Откуда эта информация?

— Откуда… А я это видела собственными глазами! Не только я, есть свидетели.

Егоров топчется, не зная, что предпринять, швыряет недогрызенный круассан в тарелку и желчно бурчит:

— Ух, ты, интересненькое какое дельце…. Ну вот могла бы мне дать доесть спокойно.

По его растерянности уже сейчас понятно — бежать, буянить и выгонять Верховцева он не собирается. Как я и подозревал — хочет спустить на тормозах. Пытаюсь сразу расставить точки над i:

— Борис Наумыч, имейте в виду — замять это дело я не дам!

Егоров косится на меня, а потом, когда до него доходят мои слова, аж меняется в лице. А ты как хотел?

* * *

Но оперативку руководства по столь щекотливому вопросу созывают почему-то лишь в три часа дня и это мне не очень нравится. Наверняка попытаются вопрос замурыжить, обратить в шутку. По пути прихватываю Любимову с Кривошеиным, но они остаются болтаться у входа в зал заседаний — их на совещание не позвали, Киваю им, пытаясь подбодрить, и прохожу внутрь. Что то Галики с Валиками снулые сегодня и мне это не нравится. Настроение еще больше падает, когда вижу в председательском кресле не Егорова, а Лазарева. Сам же Наумыч стоит у окна, какой-то блеклый и неуверенный на вид. Остальные вражеские бойцы расположились по периметру — Зимовский пристроился в сторонке, у стены, возле телевизора, а Верховцев топчется на противоположной стороне стола, неподалеку от Константина Петровича, личного «крышевателя». Внутренне напрягаюсь и прохожу к своему обычному месту. Спокойствие, только спокойствие — у меня есть свидетели! С усмешкой усаживаюсь и смотрю на Лазарева, развалившегося в кресле и сцепившего руки на животе. Его осуждающий взгляд заставляет быть сосредоточенней.

— Ну, что все собрались? Начнем? Все уже все знают, я думаю…

Лазарев оглядывается на Сашу:

— В наших стенах вчера произошло чрезвычайное событие. Слово пострадавшей стороне.

Вот это наглость! Брови сами лезут удивленно вверх. Это вот недоразумение пострадавшая сторона!? Верховцев начинает расхаживать за креслами, глядя пустыми глазами в пространство и гундосить:

— Я никогда не думал, что стану объектом такой необоснованной агрессии.

Ловлю жалобный взгляд Наумыча в сторону «пострадавшего». Что происходит, в конце концов? С ума все посходили, что ли?

— Честно говоря, я даже не понимаю, чем это можно объяснить. У меня нет слов, ей-богу!

Да-а-а-а… Ни стыда у человека, ни совести… Не снимая усмешки с губ, киваю каждому обвиняющему слову в мой адрес. Лазарев подает свой начальственный голос:

— А чего тут понимать-то? Это просто, кое-кто, возомнил себя царем, может быть императором, военноначальником?!

И этот туда же? Они что хотят из меня мальчика для битья сделать? В смысле девочку. Гляжу на него с недоумением:

— А что это вы, Константин Петрович на меня смотрите?

Он сдвигает свою тушку в мою сторону и вдруг повышает голос:

— А на кого ж мне еще смотреть!

Ну, нет, так дело не пойдет. Он бедный и несчастный стоял, мечтал о высоком, а я проявила агрессию и напала? Возмущенно поднимаю обе руки вверх:

— Так, стоп-машина! Давайте еще из меня психопатку сделаем! То есть я просто так вот вошла и ударила этого прекрасного человека, да? Да?

Тыкаю пальцем в сторону Верховцева, сложившего ручки на пузе. Лазарев, сходу не может ничего придумать и лишь настороженно кивает. Зато за спиной у меня слышится ядовитый шип — ясно, что Зимовский своего не упустит:

— Ну, говорят, что так и было.

Оглядываюсь на этого обмылка:

— Кто, говорит?

Зима тут же делает шаг в мою сторону:

— Люди говорят!

Вот, гнида. Не могу удержаться и повышаю голос:

— Какие люди, Зимовский, тебя там вообще не было! Поэтому, закрой рот и не тявкай!

Антон c горечью смотрит на Наумыча:

— Вот, видите, она уже на меня бросается.

Уже?! Да у нас в редакции только два урода и есть, на которых нужно бросаться.

Наумыч делает шаг к столу, наклоняется ко мне и растерянно мычит:

— Марго, действительно.

Это, уже, ни в какие ворота не лезет. Не выдерживаю и вскакиваю, срываясь на крик:

— Ну, что действительно? Ну, что Марго-то?

Вместо того чтобы пропесочить хама и раздолбая, стрелки переводят на меня! Тычу рукой в сторону приоткрытой двери:

— Мы все видели, чем он там занимался!

Лазарев вдруг интересуется:

— Кто это, все?

Я кричу через весь зал:

— Галя, Валик, зайдите, пожалуйста!

Потом оглядываюсь на Лазарева с Егоровым:

— Сейчас вы все услышите, кто все.

В дверь осторожно заглядывает Кривошеин, за ним маячит фигура Любимовой.

— Можно?

Торопливо кричу:

— Нужно!

Наумыч делает знак рукой:

— Иди сюда.

Оба заходят и настороженно проходят поближе. Смотрю на них — ну, давайте ребята!

Егоров приказывает:

— Говори.

Лазарев с интересом смотрит на пришедшую парочку:

— Ну, рассказывайте, что здесь вчера произошло.

Валик тупит:

— Когда?

Со страху обделался что ли? Я его тороплю:

— Когда здесь Верховцев работал, когда еще.

Кривошеин начинает мямлить:

— Вчера была фотосессия… Э-э-э…

Стою, обхватив себя руками и киваю подбадривая. Ну, давай, милый, рожай.

— Первая Сашина, в рамках нашего журнала.

Блин, какая разница, первая, десятая, в рамках, без рамок…Наумыч его перебивает:

— Это мы все знаем, ты по существу говори.

— Так я и говорю… И вот одна из девочек….

Он оглядывается и смотрит на Галю, а потом продолжает:

— То есть одна из моделей…. Мне даже показалось, что она непрофессиональная модель.

Я уже начинаю психовать… Никаких нервов с этим рохлей не хватит. Лазарев тоже торопит:

— Валик, это не относится к делу… И что?

Кривошеин продолжает мяться и мычать:

— Ну, вот она как-то растерялась, разнервничалась, ну это понятно… Первый раз, с таким профессионалом работать.

У меня над ухом раздается голос Зимовского:

— Ну, еще бы, я бы тоже растерялся.

Да что ж такое-то. Совершенно не понимаю, что происходит, и шиплю на Валентина:

— Валик, ты что несешь? Тебе что память отшибло? Галь, давай расскажи, что тут было на самом деле, если эта тряпка двух слов связать не может.

Зимовский накидывается на меня:

— А ты не дави на людей! Они рассказывают то, что видели.

Он вдруг крутит пальцем у виска:

— А не то, что ты придумала.

Грызться с ним привычное дело, и я обрываю словоблуда:

— Зимовский, помолчи, а?

— Меня сюда не помолчать позвали,

Егоров прерывает наш извечный спор:

— Так, тихо! Галя, говори.

Смотрю с надеждой на Любимову. Уж она-то не подведет и трястись, как лист, не станет. Галя переводит испуганные глаза с одного лица на другое и вдруг заявляет:

— Ну, в принципе, Валентин, уже все рассказал.

Ка-пец… Прикрываю глаза рукой, а потом смотрю с отчаянием на Галку. Я же всегда тебе помогала!

— Только мне кажется, что Инга не растерялась, а просто ей стало плохо.

Это мне сейчас станет плохо. Вижу, как Зимовский перемещается за спины этих двоих и буквально дышит в затылок, контролируя каждое слово. Вот, гнида! Наверняка его рук дело. Любимова продолжает бубнить:

— Вы сами понимаете, три часа беспрерывной работы и вообще перенервничала.

Это же подлость! Подлость! Навалившись рукой на спинку кресла, другую протягиваю в отчаянии к ней:

— Галь, ты чего говоришь-то? Он же с ней закрылся, она плакала в голос, звала на помощь.

Верховцев тоже начинает квакать от окна:

— По-моему, у Маргариты Александровны очень богатая фантазия.

Сказал и снова отвернулся к окну. Все против меня, все… Никому нельзя верить! Затравленно поворачиваюсь в сторону Верховцева и ору, срывая свое отчаяние:

— Слушай, тебе не стыдно? Подонок!

— Ну, вот видите, ну как с ней говорить, а?

Наумыч тоже повышает голос:

— Хватит, ну что это, Марго.

— Да, что, хватит?

Я уже почти в истерике, в отчаянии пытаюсь воззвать к совести своих неудачных «свидетелей». Ну, не могло же у них за один день отшибить память:

— Галя, Валик, вас что, запугали что ли?

Они оба молчат, и я оборачиваюсь к Наумычу, указывая рукой в сторону Кривошеина и Любимовой:

— Ну, их запугали, я же вижу!

Валик, пряча глаза, бормочет:

— Мне больше нечего сказать.

— Понятно-о-о все. Была проделана большая работа.

Зима, вот гнилой человечишко, изображает возмущение и негодование:

— Нет, это уже паранойя!

Я прекрасно понимаю, чьи мерзкие ручонки здесь поработали, и смотрю на него с ненавистью:

— Слушай, ты и тут присосался!?

Антон пытается наехать:

— Слышь, ты, присасываются обычно пиявки!

Была бы воля, прибила бы собственными руками. Буквально наскакиваю на него:

— А ты то, кто?

Егоров встревает в спор:

— Все, хватит! Даже мне уже надоело! Марго!

Не отрываясь, смотрим с Антоном друг другу в глаза. Он, он, больше некому… Наумыч повторяет:

— Хватит, я сказал! Все.

Затем поворачивается к Верховцеву:

— Саша, я от лица всего нашего коллектива приношу тебе извинения.

Во мне все клокочет. Никогда! Еще и извиняться перед подлецом?! Тычу в себя рукой, возмущаясь и негодуя:

— Я извиняться перед ним не буду!

Егоров шипит:

— Тогда выйди.

Да ради бога. Обхожу толпень уродов и трясогузов, и, ни на кого не глядя, широким шагом покидаю поле проигранного боя.

* * *

Моему возмущению нет предела. Так же, как человеческой подлости. Ну, с Кривошеиным все понятно — трус каких поискать… Но, Галка! Сколько раз я ей помогала и всегда считала твердо стоящей на правильных позициях. Вот правду говорят — никому не верь и не делай людям добра, все равно боком выйдет. А эти гаврики — Лазарев, Егоров, Зимовский… Устроили, блин, экзекуцию.

Кипя от возмущения, буквально врываюсь к себе в кабинет:

— Козлы! Ну, козлы!

Если я сейчас не выговорюсь, меня, наверно, Кондратий хватит… Да! И еще я совершенно не понимаю, что мне теперь делать и как себя вести. Хватаю мобильник со стола и нервно дергаю крышку вверх — надо срочно позвонить Аньке. Топчась возле кресла, набираю номер и оглядываюсь на дверь:

— Надо быть такими козлами!

Садиться нет никакого желания — адреналин бурлит и ищет выхода. Делаю глубокий выдох:

— Пф-ф-ф…

Как только соединение проходит, тороплюсь вывалить на подругу все свои проблемы:

— Алло, Ань!

— Да?

— Слушай, ну это полный капец, я просто в ауте.

Избыток энергии заставляет метаться вдоль окна, размахивая рукой и повышая голос до истерических ноток.

— Что опять случилось?

— Да ты представляешь, эти уроды уже обработали Любимову с Кривошеиным!

— Как обработали?

— Как, как… Дихлофосом, как. … Теперь они в одну дудку говорят, что работал себе Верховцев, сидел спокойно….

Одна рука занята, так что развожу в сторону другой:

— … А я, такая дура стукнутая, влетела и дала ему по морде!

— Ничего себе.

— Козлы, а?

Кидаю взгляд в открытую дверь.

— Еще Зимовский сидит там, жаба, квакает.

— Подожди, ты говорила, что у этой девочки истерика была.

— Да-а-а! А это у нее от счастья, представляешь? Ха! Это ей, оказывается, судьба подарила такой шанс поработать с таким известным извращенцем! В общем, ладно, Ань, прости, что я тебя гружу … Некому выговориться. … Но я, все равно, просто так это не оставлю.

Останавливаюсь за креслом, уперев руку в бок.

— Ну, что ты сможешь, одна?

— Почему я одна?

— Ну, а кто еще.

Блин, Сомова, как всегда, права. И это вызывает новый всплеск негодования:

— Вот, нормальный вопрос, а? Вместо того чтобы поддержать меня, ты мне вопросы задаешь… Кто, кто… Найду, кто! Все, давай.

Откричавшись, громко захлопываю крышку мобилы. Так, у меня еще есть шанс — надо поговорить с этой фотомоделью, Ингой, кажется.

* * *

Не откладывая в долгий ящик, звоню в модельное агентство — тары-бары и предупреждаю о своем приезде — типа вчера была фотосессия, мне нужно переговорить с девушками. Одну из них звали Инга. От лишних вопросов стараюсь уклониться — ни к чему нам тут черный пиар устраивать. Когда приезжаю на место, приходится подождать и попить кофе — идет показ и девушки заняты. Наконец менеджер ведет меня в гримерную:.

— Извините, пожалуйста, что задержались.

Он открывает дверь, и я прохожу внутрь комнаты. С любопытством оглядываюсь — зеркала, зеркала и куча вешалок с нарядами. Мы проходим вглубь, к косметическому столику с зеркалом, возле которого сидит вчерашняя пострадавшая модель. Другая девица что-то берет с ее столика и ретируется из комнаты, оставляя нас одних. Менеджер объявляет, глядя на меня:

— Вот та самая Инга, которой вы интересовались.

Девушка поднимается со своего места и поворачивается лицом ко мне. Оперевшись рукой на спинку стула, который разделяет нас, приветливо смотрю на нее, ожидая хоть какой-то реакции узнавания. Все-таки, я ей вчера помогала, спасла, можно сказать.

— Привет.

Инга безучастно здоровается:

— Здравствуйте.

Не, я понимаю, стресс и все такое. Но хоть какая-то реакция должна быть?

— Помнишь меня?

Девушка пожимает плечами, посматривая на своего менеджера:

— Честно говоря, не очень.

Вот это номер. И этой память отшибло? Прямо эпидемия какая-то.

— Хэ…Как не очень? Это я тебя вчера от Верховцева спасала.

Мой сопровождающий тут же влезает, грозно насупив брови:

— Подождите, в каком смысле спасала?

Инга опускает глаза, молчит, но тот настаивает:

— Инга, о чем речь?

Не поднимая глаз, та пожимает плечиками и заученно повторяет:

— Не знаю... Была фотосессия, потом ворвалась какая-то женщина...

Слушаю, открыв рот, и удивленно качаю головой из стороны в сторону — вот и спасай после этого, всяких дур. Инга продолжает:

— Да и влепила Верховцеву пощечину. Это были вы, да?

Все никак не могу поверить своим глазам и ушам. Чего ей пообещали? Чем пригрозили? Недоверчиво улыбаюсь:

— Вот так, да? А фотосессия, значит, была нормальная, да?

Не моргнув глазом, девица выдает:

— Ну, до того момента как вы ворвались, да.

Поднимаю взор к потолку — дай бог мне терпения. И здесь успели всех обработать. Менеджер снова вмешивается:

— Подождите, Маргарита Александровна, может, вы как-то объясните, что вы имеете в виду?

Даже не хочу ему отвечать. Не отрываясь, смотрю на Ингу.

— Ты скажи, что случилось, а? Тебя запугали? Или тебе заплатили?

Меня уже раздирает нервный смех. Инга переводит беспомощный взгляд на менеджера и тот снова берет инициативу на себя:

— Маргарита, я вас не понимаю.

Продолжаю смотреть на девицу и говорю, чуть cклонив голову на бок:

— Зато она понимает.

Инга прячет глаза.

— Вообще-то не очень.

— Так Маргарита Александровна, вы вообще-то, по какому вопросу к нам обратились? Мне сказали, что вы по поводу кастинга.

Мы с Ингой смотрим друг другу в глаза. Да-а-а…сломалась девочка при первой же прессухе. Но, каждый сам выбирает свой путь. Оглядываюсь на своего сопровождающего:

— Вам неправильно сказали.

Потом снова смотрю на блондинку, готовую простить все что угодно, ради возможности пару лет покрасоваться на подиуме.

— Ты молодец Инга, далеко пойдешь, умная девочка.

Вешаю сумку, которую до сих пор держала в руках, на плечо. Судорожно вцепившись в нее пальцами, сжимаю зубы и ставлю точку:

— Только имей в виду, когда это еще раз с тобой повториться, никто не поможет.

Пойдешь по рукам и «мяу» сказать не успеешь! Презрительно смерив взглядом, кидаю напоследок:

— Удачи!

Не обращая внимание на любопытные взгляды девок, жмущихся по углам, устремляюсь на выход.

* * *

Возвращаясь на работу, продолжаю возмущаться и генерировать — это ж что получается, теперь этот урод почувствует безнаказанность? Получил карт-бланш на новые сексуальные подвиги? Все будут молчать, а я выставлять себя придурошной истеричкой?! Вот как к нему теперь подпускать моделей? Неожиданно на ум приходит решение. А что, клин клином! Только нужно подобрать талантливую исполнительницу и найти папарацци. Ну, с исполнительницами задержки не будет, а вот как быть с папарацци? Есть, конечно, у меня заинтересованный друг… Только, боюсь, он не согласится — подставить, хоть хорошего человека, хоть плохого — дело, по сути, грязненькое, можно сказать подлое. А он слишком честный и правильный для таких поступков…. Вздыхаю… Вот, такой он, мой идеальный мужчина…

Но с другой стороны, не просто ж так он замутил с семейкой Егоровых?! В сказки про «жениха» и неожиданно вспыхнувшую любовь к Наташе я не верю, а значит и в нем сидит здоровый мужской эгоизм, иногда пересиливающий романтические метания и прочие устремления к совершенству. Андрюха вполне может принять мой план возвращения в «МЖ», к тому же отпадет необходимость разыгрывать комедию с «жениховством». Отлично! Вспоминаю нашу последнюю встречу в ресторане и его ревность… Все-таки, Егорова, думаю, не просто так злобствовала — чувствует собака страшная, что ничего у нее не выйдет.

В самом радужном настроении разворачиваю свой транспорт к Калугину домой. Звоню в дверь. Андрей почему-то открывает не сразу, но потом, все-таки, она распахивается. Калугин топчется на месте, чувствуется, что внутренне напряжен, растерянно чешет голову… Наверно это из-за наших последних стычек в ресторане… Ну и что дальше? Он, что, так и будет держать меня за порогом? Захожу в квартиру. Андрюха неуверенно мычит:

— Э-э-э…

— Андрей, привет.

Он почти шепчет, невнятно:

— Привет.

Или я не вовремя? Смотрю на него исподлобья:

— Я могу войти?

Калугин почему-то оглядывается на дверь гостиной.

— Да, да, конечно, проходи.

— Слушай, ты извини, что я вламываюсь, просто там…

Я замолкаю. Кажется мне не рады, и это меня смущает. Наверно, я помешала каким-то его делам? Ну, все равно, хоть поплачусь о наших бедах:

— В редакции такая засада, даже не с кем посоветоваться.

Качая головой, огорченно прикрываю лицо рукой. Мой озабоченный вид заставляет Калугина немного оживиться:

— Ладно, все нормально, что случилось-то?

Мы останавливаемся в дверном проеме гостиной, для двоих тесновато и я почти прижимаюсь спиной к притолоке. Андрей стоит рядом, практически вплотную и это отвлекает. Тороплюсь начать рассказ:

— В общем, этот гламурный козел Верховцев, домогался до одной из моделей.

Неожиданно над самым ухом раздается громкий голос, от которого стразу начинают ныть зубы:

— Как, домогался?

От неожиданности вздрагиваю. и оборачиваюсь… И открываю рот от удивления — Егорова здесь? Он же говорил, что они случайно встретились! И она потащила его выгуливать в ресторан.

Молча, смотрим с Наташей друг на друга. Калуга, будто не замечая, недоверчиво тянет:

— Да ладно.

Шоколадно! Теперь понятно, почему он так долго не открывал и мялся. Как же мне это все надоело! Выдавливаю из себя:

— Наташ, извини, я не знала, что ты здесь.

Разворачиваюсь к выходу с огромным желанием быстрей уйти, если не убежать. Но здесь стоит Калуга и его, так просто, не сдвинешь. Сморщив лицо, он трясет головой:

— Да нет, подожди, все в порядке.

Что в порядке? То, что у тебя в квартире тусуется Егорова? Отвожу глаза в сторону. Мне такой порядок не нравится. Андрей настаивает:

— Да что случилось-то?

Какая разница, если все мои хитрые планы летят кувырком. Кто ее знает, настучит папеньке и тогда действительно наступит полный капец. Неуверенно оглядываюсь на Егорову:

— Да…. Ладно, ничего.

Пытаюсь проскользнуть мимо Калугина к двери. Наташа тоже меня тормозит:

— Нет, Марго, подожди, что этот Верховцев там устроил?

Как там говориться? Что знают трое, знает и свинья. У нас ситуация другая — что знают двое и пиявка, знает и…. Кто? Время покажет. Смотрю на Егорову несколько секунд, а потом решаюсь.

* * *

Калугин зовет на кухню, и мы перемещаемся туда. Егорова садится за стол, ближе к окну, Андрей напротив нее с краю, и мне ничего не остается, как устроиться рядом с Наташей. Мне это не нравится, и я стараюсь сесть вполоборота, спиной к ней и отгородившись локтем. Хозяин предлагает:

— Чаю?

Я лишь пожимаю плечами — мне все равно. Егорова торопит:

— Рассказывай, Марго.

— Ну, вчера… в общем, вчера вечером, после фотосессии, Верховцев всех девушек отпустил, а с одной заперся в зале заседаний, вроде как продолжить… И вдруг оттуда слышится плач..., ну, этой самой девушки… Стали стучать, звать — надо же понять, что там происходит… Ну, а когда открыли — полуголая девица стоит вся в соплях, от испуга двух слов связать не может. Ну и этот крендель, пуп земли. Пока я с ним ругалась, Галя принесла девушке одежду, а Кривошеин вызвал такси….

Помолчав несколько секунд, продолжаю:

— Ну, а сегодня был разбор полетов — оказывается, никто ничего не видел и не слышал. Ни Галя, ни Кривошеин, ни Инга, эта самая девушка.

Вижу, как Калугин задумчиво встает со своего места и отправляется к кухонной тумбе со стоящим там чайником — налить в прозрачную чашку заварку и кипятку. Потом, отхлебывая, идет к нам, устраиваясь стоять за нашими спинами. Я завершаю свой рассказ:

— Так что, вот такие пироги.

Наташа, подперев голову рукой, бормочет:

— Ничего себе, у меня даже в голове не укладывается.

Я возмущенно добавляю:

— Да, а этой девочке нет еще и двадцати лет!

Андрей, чувствуется, тоже возмущен:

— Так почему Валик с Галиной ничего не делают?

Он стоит совсем близко ко мне и приходится поднять голову, чтобы посмотреть снизу вверх.

— Я говорю, по-моему, на них явно надавили.

— Кто?

Хмыкаю, всплеснув руками:

— А у нас прямо некому, да?

Наташа восклицает над ухом:

— Слушайте, я стояла рядом с этим человеком… Андрей, ну что ты молчишь!

Калуга расхаживает позади нас, сунув одну руку в карман и попивая чай. Он пожимает плечами:

— А что я должен говорить? Ну, подонок, ну что еще…

— Но этого извращенца поставили на твое место!

Ну, не совсем так, место художественного редактора у нас вакантно и никто на него не зарится. И арт-директор получает зарплату не из редакционной сетки. Калуга опять преспокойно отпивает из своей чашки, а Наташин голос беспомощно затихает:

— Ну, надо что-то делать.

— А что тут сделаешь? Во-первых, я там уже не работаю, а во-вторых…

Неуверенно бросаю на него взгляд — боюсь это «во-вторых» мне не понравится. Но все равно спрашиваю:

— А во-вторых, что?

Калугин останавливается позади нас, опершись руками на спинки наших стульев, и наклоняется в мою сторону, нависая:

— А во-вторых, если я сейчас начну тебе помогать, то это все будет расценено, что я, таким образом, пытаюсь вернуть себе кресло.

Вот этих слов я и боялась. Не такой Андрюха человек, чтобы пойти против своих принципов и подставить человека, сделать ему подлянку. Даже если это Верховцев. Наташа оказывается моей союзницей в уговорах:

— Ну и что, пусть думают, как хотят. Мы плевать хотели!

Ладно, была — не была, попробую. Смущенно и неуверенно тяну, не глядя на них:

— Ну, в принципе у меня есть одна мысль, я собственно с ней и пришла.

Наташа вытаскивает палец изо рта и торопит:

— Ну и говори!

Калугин обходит вокруг стола и ставит пустую чашку на стол:

— Я внимательно слушаю.

И усаживается напротив.

— Этот любитель девочек наверняка не успокоится и на этом его можно поймать.

Андрей продолжает выжидающе смотреть на меня, и я продолжаю:

— Сфотографировать в нужный момент, например. Тогда ему уже будет не отвертеться.

— И как ты это все представляешь?

Мне не хочется посвящать Андрея в детали, которые могут вызвать у него сомнения и неприятие.

— Это мои проблемы…. Но ты должен быть в определенное время в здании напротив, в том самом куда выходят окна нашего зала заседания. Помнишь этот дом?

— Д-да... там какие-то офисы?

— Я договорюсь с тамошними девочками, знаю кое-кого, и они тебе закажут пропуск. Главное быть наготове и сфотографировать, что будет происходить в кабинете.

Наташа радостно тянет из своего угла:

— Кажется, я поняла.

— Ну, я не знаю. Как то это все… А что там будет происходить?

Егорова давит:

— Андрюш, ну ты же хочешь наказать негодяя? Ты же представляешь, сколько всего он может натворить, оставаясь безнаказанным?

Калуга сдается и ловит мой взгляд.

— И во сколько мне нужно быть на месте?

— Я перезвоню.

Помявшись, он соглашается:

— Ну, хорошо, я согласен.

Облегченно вздохнув, поднимаюсь из-за стола. Андрей растерянно бормочет:

— А...Ты куда?.. Может…

Егорова щебечет:

— Андрюш, ну, что ты. У Маргариты Александровны наверняка еще полно своих дел.

Отвожу глаза:

— Ну да…, вроде того.

И иду в прихожую за оставленной там сумкой. Теперь домой — впереди целый вечер детализации планов по спасению Калугина, размышлений о непредсказуемости мужского поведения, особенно вблизи смазливой юбки и обсуждения с Анютой происков пиявки, которая все глубже запускает корни в Андрюхино жилище.