День за днем (гет)

Проворочавшись полночи без сна, приезжаю в редакцию лишь к десяти… Невыспатый, недочесаный, в запашной красной блузке (ну нравиться она мне, что поделать), и в уже привычной юбке. До самого обеда Наумыча на работе не видно и работа движется ни шатко, ни валко. К обеденному времени, к полудню, замечаю в холле Валика. Зажав в руке мобильник, направляюсь к нему.

— Валик!

Взяв за локоть, тяну Кривошеина за собой, в сторону:

— Можно тебя на минутку?

— Да?

Поднимаю вверх телефон и откидываю на нем крышку, демонстрируя готовность внести заветный номер:

— Слушай, мне нужен телефон вчерашней цыганки.

Валик непонимающе хмурится:

— Цыганки?

— Да, цыганки, диктуй!

Наконец, до него доходит, про какую цыганку я веду речь:

— А у меня нет ее контактов, я их всех вместе вызывал — через агентство.

— Ну, тогда давай координаты агентства.

— А, сейчас.

Кривошеин начинает рыться в карманах и, наконец, извлекает из нагрудного визитку:

— Вот.

Выхватываю ее из его рук — на ней какие-то вензеля, название, есть телефон и фамилия директора. Прекрасно!

— Спасибо.

Уже дергаюсь уйти к себе, но Валик тормозит:

— Да не за что... А зачем тебе цыганка?

Ничего не придумав, отшучиваюсь:

— Денег хочу у нее одолжить.

— В смысле?

— Валентин, зачем тебе лишняя информация? Иди, работай.

И ухожу.

* * *

На часах полдень. Вернувшись к себе, не сажусь — облокотившись на спинку кресла, пристраиваюсь возле окна и, поглядывая в визитку, набираю номер. Наконец, там откликаются:

— Агентство «Праздникон», Прудников

— Здравствуйте. Вас беспокоят из редакции «Мужского Журнала».

— Очень приятно. Хотите сделать заказ?

— А-а-а… Главный редактор Маргарита Реброва. Хочу вас поблагодарить за вчерашний вечер. Все остались довольны, все отлично.

— Спасибо, всегда рады помочь. Нас можно конечно сравнить с…

— Нет, только к вам... Хэ... Извините Семен Михайлович, вы не подскажите, а где можно найти вот…, вашу, вот эту вот, цыганку.

— Какие-то проблемы, нарекания?

— Нет, отработала отлично, все хорошо. Просто мы готовим сейчас материал о цыганах, и хотелось как-нибудь с ней поговорить.

— Вам нужны ее контакты?

— Да, если можно ее адрес и телефон.

— Она сама к нам заглядывает и перезванивает. Зато есть адрес, диктую.

— Да, записываю.

Кидаюсь к столу, хватаю первую попавшуюся ручку и двигаю к себе лежащий, тут же, блокнотик:

— Так, пишу!

— Ботанический, 24 …

* * *

В обеденный перерыв Анька за мной заезжает, и мы отправляемся в район ВДНХ, рыскать по местным трущобам. Оставив Сомову с машиной на ближайшей приличной улице, вешаю сумку на плечо и углубляюсь в какие-то странные переулки с захламленными дворами. Вот, кажется сюда — прохожу мимо припаркованного прямо на газоне грузовичка и вдруг вижу поодаль, возле подъезда дома знакомые фигуры — Зимовский и моя цыганка. Они о чем-то говорят, но с такого расстояния почти не слышно. Капец! Наверняка явился по мою душу. Но как этот упырь прознал-то про все? Сделав еще несколько шагов, останавливаюсь — ближе подходить опасно, меня могут заметить, а вступать в объяснения и разборки, да в таком месте, я не готов — воспоминания о милиции еще свежи и не греют. Зимовский, тем временем, лезет в нагрудный карман и что-то оттуда достает, похоже, деньги. Но цыганка в его сторону даже не смотрит, подметает двор. Антон хватает ее за локоть, пытаясь развернуть к себе, и до меня доносится ее крик:

— Я сейчас мужа позову!

— Да хоть черта лысого.

На шум из подъезда выскакивает толстый мужик:

— Эй, что случилось? Чего тебе надо?

Он наступает на Антона, а потом толкает его в кучу картонных коробок, поломанных столов, рваной бумаги и прочего строительного мусора у стены дома. До меня долетает:

— Я сказал, а ну, пошел вон!

Женщина пытается утихомирить мужа:

— Марьян, Марьян, не надо Марьян!

Будет ли драка с разборками, или Зима побежит отсюда галопом — в любом случае, мне тут оставаться опасно. Не дожидаясь окончания битвы титанов, разворачиваюсь и иду, иногда оглядываясь, назад к Сомику.

* * *

Через пять минут уже подхожу к машине, весь в раздрае чувств и раздумий. Еще раз оглядываюсь в сторону переулка — не показался ли оттуда растерзанный Антоша, а потом залезаю внутрь, в салон, на пассажирское сиденье, перекладывая сумку с плеча на колени. Я и так сомневался в эффективности похода по местным трущобам, а уж появление Зимовского и толстого драчливого мужика окончательно отбило желание совать туда свою голову. Даже не знаю — радоваться или огорчаться. Анька выжидающе смотрит на меня:

— Ну, что там?

— Поехали.

— Как поехали, почему?

Угнездываюсь поудобней, а потом тычу рукой в опущенное боковое окно.

— Там, Зимовский.

— А Зимовский, что там делает?

Он мне не докладывает. Мне на такой вопрос ответить нечего, остается лишь удивленно поднять брови и вытаращить глаза:

— Откуда я знаю?!

Отворачиваюсь к окну, а потом снова смотрю на Аньку:

— Он там вообще с цыганом подрался!

Не хватало еще попасть под разборку, а то и в милицию.

— С каким цыганом?

— С мужем этой…

Сомова трясет головой:

— Я не понимаю, ты что шутишь?

Блин! Иногда Сомова бывает тупее, самой последней блондинки. Терпеливо воздеваю глаза к небу:

— Ань, капец, какие шутки?! Он сначала к ней приставал про меня расспрашивал, а потом вышел этот мужик.

— И, что?

— И ничего! Начали толкаться, потом пошло поехало.

Положив локоть на подлокотник, нервно тереблю локон волос, прижав кончики пальцев ко лбу. Анька опять начинает приставать с дурацкими вопросами:

— Подожди, она ему что-нибудь рассказала?

Господи, сколько ж можно то? Откуда мне знать? Приложив руку к груди, пытаюсь втолковать:

— Ань, я же говорю, я не знаю, там не слышно. Поехали!

— Но мы не можем просто так уехать, ты что?! Это же цыгане — они сегодня здесь, завтра там.

Да и фиг с ними. Но Анька не отступает:

— Мы их потом не найдем… Пойдем! Пошли!

А даже если цыганка что-то и скажет? Вдруг что-нибудь ужасное — что это тулово, например, со мной навсегда. Забудь, дескать, про Игоря Реброва, про своих родителей, про свое прошлое. Сморщившись от такой картинки, смотрю жалобно на Анюту — пусть теперь она сходит, я уже ходил.

— Ань, я не пойду, а?

— Да пошли я тебе говорю! И вообще, кому это из нас больше нужно тебе или мне?

Походу, ей. Сомова открывает дверь со своей стороны и начинает вылезать:

— Пошли!

Нехотя начинаю собираться — помочь цыганка мне ничем не поможет, а вот перевернуть в башке все вверх дном — это скорей всего. Сомова, тем временем, выбравшись наружу, захлопывает дверцу и машет мне рукой:

— Пошли!

Все-таки, выбираюсь наружу и вешаю сумку назад на плечо — я готов, додолбила.

* * *

Теперь, по уже проложенному мною маршруту, идем вдвоем. Никого поблизости не видно и можно подойти вплотную к месту бывшей баталии. Вот подъезд, вот куча мусора, в которой сидел Антон. Из дверей, с ведром грязной воды, выходит знакомая цыганка и выплескивает содержимое прямо на проезжую часть. Дергаю Сомову за рукав, делаю круглые глаза и беззвучно произношу «Вот!». Мы останавливаемся, и Анюта берет инициативу в общении на себя:

— Извините, пожалуйста.

Цыганка, все еще согнувшись над землей с ведром в руках, оглядывается и смотрит на нас снизу вверх. Я нервно улыбаюсь, приглаживая рукой волосы, и выдавливаю из себя:

— Здрасьте.

Говорить не могу, все внутри трясется, и Анька продолжает сближение сторон за нас обеих:

— Можно вас на минутку.

Походу мы хозяйке не нравимся — она медленно выпрямляется и смотрит исподлобья довольно хмуро. Увидев меня, уже не пугается, а только сердится — отрицательно качает головой, машет руками и все толдычет и толдычет:

— Уходите! Уходите!

Теперь, когда она перед нами и пытается прогнать, я и сам не хочу уйти вот так вот, не соло хлебавши, не получив ни одного, даже малюсенького ответа, на свои большие вопросы…. И главное — она сказала, что у меня руки Гоши и значит она может сказать, какое же у них будущее. Что она там увидела? Начинаю упрашивать:

— Подождите, пожалуйста, мы буквально на минуту.

— Нет, нет, нет… уходи!

Она отворачивается, собираясь скрыться в доме. Я уже готов на колени перед ней бухнуться:

— Умоляю, не прогоняйте! Мне больше не к кому обратиться!

Вижу, что она замешкалась в дверях и это подталкивает упрашивать с новой силой:

— Скажите, что вы там увидели, вчера? Пожалуйста!

Переминаюсь на подгибающихся в коленях ногах и тяну к ней обе руки ладонями наружу:

— Пожалуйста, пожалуйста!

Женщина почти сдается под моим напором и ставит ведро на землю. Анечка тоже просит:

— Ну, посмотрите хотя бы, еще раз!

Цыганка медленно подходит, не отрывая глаз от моего лица, и берет протянутые ладони в свои руки. Несколько секунд разглядывает. Я замираю, а Сомова нервно отворачивается. Как завороженный, смотрю на все колдовские манипуляции, и жду приговора. Наконец, она произносит всего одно слово:

— Господи…

Сомова тут же поворачивается к нам:

— Что? Что там?

Цыганка вдруг широко крестится:

— Господи, все так и есть!

У меня сейчас, наверно, сердце остановится. Не выдерживаю:

— Что? Что?

— Ты раньше была мужчиной?!

Она увидела это! Цыганка смотрит на меня полувопросительно, и я тороплюсь подтвердить:

— Да, так и есть! Вы можете сказать, что произошло?

— Это мог сделать только один человек.

— Да, какая-то бабка!

Цыганка отпускает мои руки и делает шаг назад:

— Клавдия.

Может и Клавдия, хрен ее знает. Меня интересует другое — что делать — то? Но меня перебивает Сомова:

— Как вы сказали, Клавдия?

— Господи, я уже думала, ее давно нет с нами.

Это все неважно. Я опять пытаюсь завладеть вниманием цыганки:

— Да она умерла, я подумала, может быть, вы поможете!

Услыхав о помощи, та снова поднимает руку и машет, гоня нас прочь:

— Уходите, уходите.

Она отступает все дальше, а потом нагибается за своим ведром, собираясь уйти. Черт, черт, черт! Она же должна видеть будущее и рассказать нам! Снова тяну к ней умоляюще руки:

— Но вы можете сказать, что с этим можно сделать?

Цыганка резко поворачивается ко мне, повышает голос и, замахнувшись, орет, тараща глаза:

— С этим ничего не сделаешь, я вам сказала, отстаньте от меня!

Ну что за упертая баба — ты же уже сказала «А», скажи и «Б»! Сомова тоже это чувствует и пытается вырвать у гадалки хоть капельку дополнительной информации:

— Ну как, подождите,… Но может быть, это закончится, когда-нибудь?

Цыганка уже вопит:

— Да нет, уходите!

Наморщив лоб, умоляю ее:

— Ну, пожалуйста, вы понимаете, вы последняя моя надежда.

— Да уходите ж вы! Отстаньте от меня, уходите!

Она идет к подъезду и мне кажется, мир вокруг начинает тускнеть и рушиться. Она сейчас уйдет и все — мы никогда ничего не узнаем и не исправим. Кричу из последних сил:

— Да, ну, пожалуйста, ну.

Женщина останавливается и ставит точку:

— Я сказала — уходите!

Из подъезда выскакивает ее толстый муж с ружьем в руках:

— Сами уйдете или помочь?

Испуганно смотрим на него. Упрашивать такого бесполезно — мы проиграли.

Анька тянет меня прочь:

— Гоша, пойдем ка.

Умоляюще смотрю на женщину и чувствую, как слезы подступают совсем близко, еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться и не броситься к ней в ноги. Я. может быть, так и сделал бы, если бы не этот чурбан с оружием. Лишь беззвучно открываю и закрываю рот, мне не хватает воздуха, мне не хватает слов. Сомова схватив меня за локоть, пытается вести насильно:

— Пойдем, пойдем, пойдем. Пошли я сказала.

Тащусь за ней, совершенно поникший и несчастный, все время жалобно оглядываясь и умоляя глазами женщину, которая столько всего знает и которая не хочет мне помочь. Аня тоже оглядывается на цыган и кидает напоследок:

— Извините!

Мы уходим, ускоряя шаг. Я чувствую, как Анюта приобнимает мое плечо, стараясь приободрить. Верная моя подруга, как я ей благодарна!

* * *

Мы возвращаемся к машине, и я, притормозив, в последний раз оглядываюсь на опустевший тупик. Меня снова уже волнуют более приземленные и сиюминутные заботы. Сомова ушла вперед и мне приходится прибавить шагу, чтобы ее догнать.

— По-моему, это капец.

— Что, капец?

— Да, Зимовский сейчас всем раструбит.

— Что он, раструбит? Ты же говоришь, она ему ничего не сказала?

— Я сказал, что я до конца не слышал.

— Послушай, Игорь, успокойся!

Притиснув локтем сумку к себе поплотнее на ходу пытаюсь продумать, что может Антоша выкинуть со своей буйной фантазией. Спокойствие мне как раз сейчас совершенно ни к чему. Анька выдвигает железный аргумент:

— Что бы там Зимовский не утверждал, ссылаясь на эту цыганку, со стороны это все равно смотрится как полный бред!

С этим не поспоришь. Мы останавливаемся у машины, Анюта берет мою руку и тянет ее вверх, потом отпускает ее и та безвольно падает вниз.

— Ну, кому-нибудь скажи, что эти руки не твои, а Игоря Реброва. Да с такими утверждениями вообще в Кащенко увозят!

Да, они вообще хрен знает чьи, эти руки. Я уже практически успокоился и лишь вздыхаю:

— Все равно, неприятно.

— Хэ… Да кто ж спорит. Мне вон маньяк тоже целыми днями названивает. Ни спать, ни есть не дает.

Ну вот, старая песня на новый лад, сравнила, тоже. Сомова обходит вокруг машины, и я скептически хмыкаю ей вслед:

— Ань, мне б твои проблемы.

Мы подходим с разных сторон к дверцам автомобиля и Анюта, выглядывая поверх крыши своего авто, язвит:

— Да? Хочешь, ему телефончик твой дам?

Тоже мне испугала. Опираясь рукой на капот, вытянув вверх шею, парирую:

— Да? А давай, Сомова, мы тебя в мужика превратим — у твоего маньяка точно будет ступор.

Открываю дверь и залезаю внутрь. Аньке нечего ответить и она привычно бурчит:

— Дурак ты Ребров и шутки у тебя дурацкие.

Она садится за руль, и мы отъезжаем.

* * *

До конца рабочего дня еще долго и Сомова отвозит меня назад, в редакцию. Едва успеваю зайти к себе и бросить сумку, как звонит по-городскому Яков Семеныч и опять все про то же — когда будем запускать номер в печать. Сказал же Люсе — этот вопрос переводить на Егорова. Теперь придется идти к шефу и заодно выслушивать бесконечные жалобы на Каролину. Торопливо постучав, захожу в кабинет к начальнику и застреваю в дверях — здесь уже занято — у стола стоят Галя с Антоном, а сам Наумыч, поднявшись из кресла с диким лицом, яростно драит лысину под париком. Все головы поворачиваются на стук, в мою сторону и я спешу объяснить мое появление:

— Ой, извините. Борис Наумыч, я прошу прощения, там из типографии звонят.

Егоров прикрыв глаза, важно кивает:

— Мы сейчас, как раз, о тебе и говорили.

Он поворачивается к Зиме:

— Ну, давай, давай, давай, трави дальше. Чего ты замолчал?

Вот, чмо... Все-таки, приперся к Егорову с цыганскими байками. Это даже любопытно послушать — склонив голову набок и поджав губы, делаю заинтересованное лицо. Наумыч добавляет:

— Глаза в глаза.

Антоша засовывает руки в карманы брюк и разворачивается в мою сторону:

— Могу и в глаза.

Приподняв бровь вверх, готовлюсь к первому выпаду. В принципе Анютка меня настроила в каком направлении отражать удары, так что особой нервотрепки не испытываю — стою, сложив руки на груди и жду, что дальше.

— Госпожа Реброва…

Зимовский делает паузу… Наверно считает ее многозначительной. Тоже мне, Станиславский нашелся. Антоша играет бровями и произносит голосом следователя:

— Может вы, все-таки, назовете свое настоящее отчество?

Наумыч продолжает чесаться, Галя смотрит то на меня, то на Зимовского, все ждут какой-то моей реакции, а я, честно говоря, никак не врублюсь о чем он. И причем тут его поход к цыганке? Уж что-что, а про Гошу та ничего не могла рассказать и речь, видимо, идет не об отчестве Игоря Семеновича. Кошусь на Егорова — может он, пояснит?

— Не поняла.

Лицо Зимовского становится еще загадочней:

— Да все ты поняла… Да, Василиса?

Я Василиса? Походу у Антохи совсем крыша поехала. Интересно, чем же его Марьян так хорошо приложил по башке? Хихикаю и бросаю взгляд на Галину — уж кто-нибудь должен был заметить, что у товарища проблемы с психикой.

— Какая Василиса, Зимовский, ты что, сказок начитался?

— Да нет, сказки рассказывать это твоя привилегия.

Он оборачивается к Егорову и опять делает многозначительное лицо:

— Может и нам, парочку сказочек расскажешь.

Замечаю на столе пустую бутылку виски с испачканным стаканом и чуть укоризненно смотрю на шефа:

— Борис Наумыч, вы что ему, тоже наливали?

Егоров суетливо хватает со стола стакан, переставляя куда-то вниз, а бутылку с вискарем прячет себе за спину:

— Как ты могла?! Марго.

Дальше вести пустой разговор не вижу смысла и разворачиваюсь на выход:

— Понятно.

Слышу в спину вскрики Антона:

— Эй, эй, подожди, подожди… Я сейчас Борис Наумыч.

Уже на выходе из кабинета, чувствую, как его клешни цепко впиваются мне в локоть.

— Слышишь, ты! Ну, что…

Он тащится за мной, и я дергаю рукой, стряхивая его пальцы.

— Слушай, Зимовский, я думала болезнь прошла, а она прогрессировала. Антон злобно шипит:

— Прогрессировать скоро будешь ты! Причем на нарах.

Мне остается лишь качать головой. Интересно, какая муха его укусила. Явно, это другая история, не цыганская. Теперь бы раскопать, что все это значит и что этот клоп задумал, прежде чем укусить. У него вдруг улучшается настроение, и он ехидно улыбается:

— Да, Василисушка?

Моя новая кликуха, от Зимовского, «Василисушка», вызывает очередную порцию смеха, хотя, может быть, чуть-чуть и наигранного. Оглядываюсь по сторонам:

— Слушайте, люди, вызовите кто-нибудь «скорую», а то человеку плохо.

Даже если он теперь меня будет все время так называть, вряд ли от этого сажают на нары. Не обращая внимания на продолжающееся змеиное шипение, иду к себе в кабинет. Уже на пороге слышу:

— А еще лучше милицию!

Захожу внутрь и прикрываю за собой дверь.

* * *

Никак не могу связать все воедино и понять, что же происходит. Причем тут я и какая-то Василиса, которая, по мнению Зимовского, к тому же должна сидеть в тюрьме? Наконец, присаживаюсь к компьютеру и набираю в поисковике «Маргарита Реброва». Капец, 16 тысяч ответов…. Добавляю «Василиса" и "криминал» — ответов становится поменьше. Пролистываю страницу за страницей и вдруг… «Маргарита Васильевна Реброва, осуждена за мошенничество в особо крупных размерах», 1973 года рождения, блин и фотографии нет. Это она, точно! Нутром чую, что Зимовский именно ее раскручивает. В полной прострации откидываюсь на спинку кресла. Ка-пец, приехали…

Надо что-то делать, но что? Вылезаю из-за стола и подхожу к окну — сквозь жалюзи виднеется солнечная звенящая улица, а мне совершенно не до веселья. Открываю крышку мобильника и набираю Анькин номер. Переминаюсь с ноги на ногу, обхватив себя рукой у талии, а вторую, с мобилой, прижав к уху. Анюта отзывается сразу, но в голосе нет энтузиазма — не прошло и часу, как расстались и вот я опять с проблемами.

— Алло.

— Алло, привет, ну как ты?

— Нормально, а что?

Вздыхаю:

— Чем занимаешься?

— Давай суть проблемы.

Такое начало мне не очень нравится.

— Какой проблемы?

— Гоша, ну если бы мы были знакомы пару дней всего, я могла бы поверить, что ты звонишь просто так узнать, как у меня дела и чем я занимаюсь. Давай, выкладывай, что там у тебя?

Очередной капец?

— Да, капец, причем полный. Короче, я тут в поисковике своих однофамильцев поискал.

Бросаю взгляд в сторону монитора.

— Вот, открою тебе секрет, конечно, но я не единственная Маргарита Реброва в этой стране.

Останавливаюсь позади кресла, положив руку на его спинку.

— И не только в этой.

— Ну, допустим и что теперь?

— А то! Среди них, между прочим, есть один очень интересный экземпляр.

Обхожу вокруг кресла, поближе к монитору.

— Три судимости за мошенничество не хочешь?

— Ничего себе.

— Вот тебе и ничего себе.

Я все больше распаляюсь, мотаясь вдоль окна, туда-сюда и наматывая километраж.

— И где она находится в данный момент, неизвестно.

— Ну, хорошо, а тебя каким боком это касается?

Не выдерживаю и срываюсь, повышая голос:

— Касается? Да, меня скоро придавит это! Зимовский, между прочим, в интернете тоже шастает и не хуже меня. Ладно, Ань, короче, стоп — машина! Давай, не по телефону. Ты можешь приехать.

в издательство?

— Ну-у-у…

Она вроде говорила, что эфир у нее сегодня поздно и она весь день свободна.

— ОК, я через полчаса в баре. Все, ага!

Пока Сомова не передумала, заканчиваю разговор и снова бросаю взгляд на монитор. Потом уныло киваю:

— Мда… Дал же бог тезку-то.

Смотрю на часы, а потом, присев к компьютеру, запускаю найденный компромат на печать.

* * *

В «Дедлайне» появляюсь раньше Аньки и, заняв столик, заказываю нам обоим по чашке кофе с пирожками. Когда Сомова наконец заявляется, я уже изнываю от нетерпения — усевшись с краю диванчика, еложу и так, и эдак, то закидываю ногу на ногу, то разворачиваюсь в проход, демонстрируя прибывающим посетителям новые туфли с металлическим каблучком. Как только Сомова усаживается напротив, вздыхаю с облегчением, извлекаю из сумки сделанные распечатки и бегло просматриваю их еще раз:

— Так, вот это все, что я нарыла в интернете.

Смотрю одну бумажку, другую…

— Так, сейчас подожди… Это у нас какая-то бабка 80 лет… Это какое-то светило науки лягушками занимается…

Откладываю в сторону лишнее и, развернув главный листок, кладу его прямо перед Анькой:

— Так, на почитай!

Сомик, изображая скепсис, берет в руки распечатку и тут же ее брови недоуменно поднимаются вверх:

— Подожди, что-то я ничего не пойму. Здесь же Маргарита Васильевна Реброва.

И что? Для моего поддельного паспорта отчество придумали не мама с папой. Хмуро смотрю на подругу, сжав зубы. А та хлопает ресницами и продолжает изображать чайницу:

— А ты — Маргарита Александровна!

— Сомова, ты простая, как грабли, а?! Какая разница, какое у нее отчество.

Аня суетливо разводит ладошки в стороны:

— Как, какая разница? Как, какая разница?

— Ну, в том то и дело, ну, что мне Зимовский, при Наумыче, прямо в лоб сказал, что я мошенница и рецидивистка.

Сомова испуганно приглушает голос и оглядывается по сторонам:

— Во-первых, ты хоть не ори, тут люди кругом.

Да как тут не орать-то, как не орать? Тоже кручу головой, оглядывая посетителей. Никаких нервов не хватит. Анька продолжает:

— Во-вторых, как какая разница? Это же совершенно другой человек, ну это же элементарно — найти фотографию, найти и все.

Она что меня совсем дурой считает, что ли? Сверкнув глазами, поджимаю губы в узкую щель. Если бы было все так просто, наверно бы Зимовский не тявкал — у этой гниды все схвачено.

— Да в том то и дело!

— Что, в том то и дело?

Горько усмехаюсь и теперь моя очередь разводить руками:

— Нет ее фотографий в интернете, нету!

Сомова недоверчиво хмыкает и качает головой:

— Да как это, нету? Да ты думай, что говоришь!

Да что ж такое-то. Разинув рот, смотрю на это чудо — юдо. Если ты у нас звезда и сияешь с плакатов на улице, вовсе не значит, что 143 миллиона твоих сограждан поголовно тоже помещают свои фотки в интернет. Тем более мошенницы.

— А вот так это — нету.

Сцепив пальцы в замок на столе, горько сетую:

— Нету! Ни фотографий, ни адреса и даже город не указан. Ты чувствуешь, чем это пахнет?

Сомова, недовольно бурча, утыкается носом в чашку:

— Не знаю, чем это пахнет. Мне пахнет только кофе.

Честно говоря, мне сейчас ее хочется стукнуть. Я понимаю, что ей лень, что она устала от меня, но зачем же дурой прикидываться!? Секунду гляжу на нее с упреком:

— Сомова, это сейчас юмор был, да?

Аня косит в сторону и не отвечает.

— Ты хоть понимаешь, что от меня к завтрашнему дню мокрого места не останется?

Сомова бросает на меня укоризненный взгляд и, наконец, откликается:

— Да, подожди ты, я думаю.

Мое нетерпение прорывается наружу, и я недовольно фыркаю:

— Пф-ф-ф.. думает она… Тут не думать надо, а делать!.

— Знаешь, что? Я не умею делать не подумав.

Она закатывает глаза и тычет рукой с зажатой чашкой куда-то в пространство:

— А если ты такой специалист, то, пожалуйста, вперед, действуй сам.

Я недовольство Сомика понимаю. Это у меня зуд, псих и почти паника — спасайся, кто может.

— Извини. Слушай, а ты говорила, у твоего Марата знакомый есть, полковник, может через него попробовать?

Теперь уже фыркает Сомова:

— Пф-ф…, еще не хватало Марата сюда подключить.

А почему нет? Недоверчиво щурю глаз — что-то подруга недоговаривает. Но Анюта развеивает мои сомнения:

— Ты что, завтра весь город тогда будет знать!

Уныло соглашаюсь:

— Чего делать то, тогда?

Анька отставляет чашку в сторону и качает головой:

— Не знаю…

Ну, все, мне хана.

— Хотя, может быть… Может быть я знаю через кого надо сработать!

Да! Мне сейчас любые варианты подходят, главное — сдвинуться с места и ввязаться.

— Во-о-от! Давай, попробуем.

Расстаемся на более оптимистической ноте — я, окрыленный надеждой, остаюсь дожидаться новостей, а Сомик, как я понимаю, торопится на радио — заряжать Руслика на розыски.

* * *

Ждать и догонять — хуже некуда, никаких нервов не хватит. Пока Анюты нет, стресс иду снимать к барной стойке — самое лучшее место для этого. Там, как раз, сидит такая же нервная девица, пьющая в одиночестве. Вешаю сумку на спинку стульчика и присаживаюсь сам, положив ногу на ногу. Заказываю у Витька порцию вискаря и самозабвенно цежу, по глоточку — все лучше, чем накручивать себя, готовясь к публичному аутодафе, прямо посреди холла редакции.

Блин, скоро Анька то? Смотрю на часы и нетерпеливо поднимаю глаза к потолку. Девица, сидящая неподалеку, слезает и уходит прочь, оставляя меня одну… Нет, одного…. Цыганка же сказала, что я другой человек, то бишь Игорь Ребров и не будем этого забывать! Только подношу бокал к губам, допить остатки, как над ухом раздается:

— Ребров, хватит бухать!

Чуть не поперхнулся. Сомова вешает свою сумку на спинку соседнего стульчика и усаживается рядом. Мне не терпится узнать приговор, и я сразу наседаю:

— Ну, наконец! Ну, что там твой Хилькевич?

С отчаянием и надеждой высматриваю у нее на лице хотя бы минимальные признаки успеха. Судя по всему с этим пока не очень.

— Ну, созвонился с каким-то своим однокашником, в агентстве новостей, что ли, работает.

Сомова неуверенно мнется и не смотрит в глаза, но я все равно цепляюсь, как утопающий за соломинку — торопливо киваю:

— И что там?

— Ну..., поехал к нему, сейчас они будут там архивы шерстить. В общем, если что найдут, привезут сюда.

— Когда привезут?

— Как только, так сразу.

Зная активность Зимовского, счет идет на часы, если уже не на минуты. Там наверно уже вязанки с хворостом в кучку собирают вокруг моего кабинета. Пригорюнившись, сижу, подперев щеку рукой и, можно сказать, прощаюсь со свободой. И уже непроизвольно крутится в голове: «Как-то шли на дело, выпить захотелось, мы зашли в соседний ресторан, там сидела Мурка в кожаной тужурке, а из-под полы торчал наган». Марго и Мурка, как созвучно. Чуть не плачу:

— Черт!

И, отвернувшись к стойке, прикладываю ладонь к разгоряченному лбу. У меня сейчас мозги вскипят от бессилия. Сомова нравоучительно зудит над ухом:

— Ребров, ты вообще, чем недоволен, за тебя уже столько народу впряглось.

Жалобно вздыхаю:

— Ладно, извини, просто сама понимаешь, каждая минута на счету. У меня такое ощущение, что меня уже в розыск объявили, ну.

Сомова таращится куда-то в сторону выхода:

— Вон, кстати и Руслик.

Мгновенно разворачиваюсь, крутанувшись на стуле… И правда!

— Привет.

— О, салют!

Анька вопросительно смотрит на Хилькевича:

— Подожди, а-а-а… Ты чего так быстро?

— Ну, извини, так получилось.

Испуганно смотрю на него, а Сомова осторожно интересуется, боясь накаркать отрицательный ответ:

— Вы чего там, ничего не нашли и… Или нашли?

— Мы нашли… Только не знаю, поможет это или наоборот.

Как наоборот? Эту Василису что, уже Интерпол разыскивает? Мой голос вмиг садится, и я испуганно шепчу:

— А что там?

— А вы хоть знаете, кто отец у этой Маргариты Ребровой?

Лично я нет. Анька тоже пожимает плечами:

— Ну, наверно, какой-нибудь Вася Ребров, судя по отчеству.

Мы с Анютой переглядываемся, совершенно без понятия про таинственного Васю. Руслик достает из своей папки распечатку и сует ее в руки Сомовой:

— Ну, да, только не Вася, а Василий Сергеевич. Причем тот самый.

Мы все равно не въезжаем:

— В смысле?

— Читайте.

Ознакомиться с деяниями Васи не успеваю — мобильник, до сих пор спокойно лежащий на барной стойке, вдруг оживает нервным перезвоном, и я беру его в руки.

— Извините.

Соскочив со стула, отхожу в сторону и смотрю на дисплей — это Наумыч. Какое-то у меня недоброе предчувствие.

— Алло.

— Маргарита Александровна, а куда вы пропали, а?

— А-а-а… Я, тут отъехала, по рекламе.

— А предупредить нельзя было, хоть кого-нибудь? Тут тебя все ищут!

— Извините Борис Наумыч, просто они внезапно позвонили.

— Ты сейчас где? Когда будешь на рабочем месте?

— Я не знаю, минут через сорок.

— Даю тебе полчаса! Точнее 25 минут, потому что через полчаса у нас совещание. По очень важному вопросу.

— А-а-а… Хорошо, Борис Науиыч, я постараюсь. А-а-а…, по какому вопросу совещание?

— По-важному! Я же сказал.

— Я поняла, прыгаю в машину.

Даю отбой, захлопываю крышку телефона и, всплеснув руками, поднимаю глаза к потолку. Ну вот и началось. Походу Зимовский собрал все улики и у меня в кабинете засада маски-шоу. Может быть даже с приказом не брать живьем. Без всякой надежды возвращаюсь к Руслику с Анькой.

— Капец! Оказывается, меня там уже ждут с вилами и серебряными пулями. А у вас что?

Сомова нехотя слезает со своего стула.

— У нас тоже…Гхм… В общем надо ехать на Рублевку и на Тверскую.

— Зачем?

— Зачем? Хэ… Ты почитай кто у нее папаша.

Беру листок у нее из рук и разворачиваю к себе. Понятно…, чуть ли не первый заместитель главного лица столицы.

* * *

От «Дедлайна» до редакции идти пять минут, но я растягиваю процесс на все пятнадцать. Наконец, я в зале заседаний. Тут все в сборе — за столом, сбоку от пустого председательского кресла, сидит Егоров, уже, слава богу, без дурацкого парика, у окна, пялясь сквозь жалюзи на улицу, стоит Каролина. Иду туда, к оконному проему и пристраиваюсь у стены, привалившись к ней спиной и сложив руки на груди — изображаю спокойствие и независимость. Дальше выстроились Галина, Андрей, Эльвира, Валик. Зима безмолвно прохаживается по залу с какими-то листками, свернутыми в трубочку. Почему-то больше никто за стол не садится и от этого обстановка мне кажется еще более нервной. Пауза явно затягивается и Наумыч оборачивается к Зимовскому:

— Ну что, Антон, мы все ждем.

Внутренне напрягаюсь — значит, я прав, этот упырь что-то наковырял, и сейчас Маргариту Реброву будут рвать на части. Антон победно глядит на меня, поправляет галстук и медленно приближается. Каролина обрывает мужа:

— Не надо его торопить!

А потом, глядя на меня в упор, добавляет:

— Начнет, когда посчитает нужным.

Перевожу взгляд с Каролины на Зимовского и обратно — они что, собираются наброситься на меня стаей? Тогда мне придется действительно туго. А если еще и Эльвира, третья из их шайки, вцепится зубами в ноги, устоять будет практически невозможно. Антон молча останавливается передо мной и ухмыляется — наверно выбирает место на шее, куда присосаться. Затем поворачивается к Наумычу, обводит взглядом сослуживцев:

— Дорогие друзья, уважаемые коллеги.

Не торопясь он идет в обратном направлении, вдоль шеренги сотрудников, потом снова разворачивается ко мне лицом:

— Я прошу отнестись со всей серьезностью к тем словам, что я сейчас скажу.

Мандраж внутри достигает предела — я не знаю, чего он там наковырял про эту Василису, от чего отбиваться и это заставляет психовать сильнее и сильнее. Вся внутренне сжавшись, отвожу глаза в сторону, вниз в пол. Злыдень продолжает нагнетать обстановку:

— Я не преувеличу, если скажу, что наш коллектив — это одна большая дружная семья.

Егоров тоже не в своей тарелке из-за долгого театрального вступления и нетерпеливо елозит:

— Давай ближе к делу.

Каролина срывается от окна и, нависая над столом, орет:

— Не надо его перебивать!

И плюхается в председательское кресло. Егоров лишь примирительно поднимает руки, не желая отвечать на вопли. Зимовский, почувствовав поддержку тяжелой артиллерии, идет в обратную сторону и, наклонишись к уху Егорова, громко тявкает:

— Действительно, Борис Наумыч!

Я ловлю растерянный взгляд начальника и понимаю, что сегодня Егоров мне не союзник, увы. Антон, выпрямившись, продолжает:

— Спасибо. Так вот, я хочу вернуться к вопросу, который почему-то все стали потихонечку забывать.

Он доходит до окна, мимо меня, и встает здесь же, у кресла Каролины. Галя подает голос первой:

— А именно?

Антон резко разворачивается в ее сторону:

— А именно к таинственному исчезновению нашего главного редактора…

Он смотрит на меня в упор, я молчу, и он снова начинает свой марш мимо меня и вдоль шеренги сотрудников.

-... Игоря Семеновича Реброва.

Срываюсь со своего места и иду вслед за Антоном.

— Так, стоп — машина, Зимовский!

Он медленно оглядывается, и я набрасываюсь на него с упреками:

— Что значит таинственного? Все знают, что Гоша сейчас в Австралии, ухаживает за больным отцом!

Антон тычет в меня пальцем и таинственным голосом произносит:

— Вот!

— Что, вот?

— Вот та легенда, которую нам втюхали.

Он опять наклоняется к уху сидящего Егорова:

— И в которую заставили поверить.

Каролина, развалившись в кресле, радостно кивает.

С другой стороны, по законам военного искусства, двое против одного — при обороне это не так страшно, если знать, что за пазухой у противника и если есть чем защищаться. У меня пока нет ни того, ни другого. И еще мне приходится все время догонять этого обмылка и оправдываться, разговаривая с его спиной:

— Что значит втюхали, Зимовский, что ты несешь?

Он резко разворачивается лицом к лицу и надвигается на меня:

— Я знаю, что я говорю.

— Ну, ты же с ним по телефону разговаривал?!

— Разговаривал.

— И что он тебе сказал?

— Cекундочку… Гоша это был или не Гоша, еще вопрос.

Калугин со своего места вмешивается в наш спор:

— Я чего-то не пойму, к чему ты клонишь?

— Сейчас поймешь. Я отвечаю за те слова, которые я сейчас произнесу.

Он смотрит в упор на меня, и я не отвожу взгляд.

— Наша горячо любимая…

Он оглядывается на Андрея и добавляет:

— А некоторыми обожаемая…

Это меня на долю секунды отвлекает... Так уж и обожаемая... Что-то незаметно....

Потом Зимовский медленно обходит вокруг меня:

— Маргарита Реброва….

Он опять замолкает, делая театральную паузу. Вижу, как Каролина злорадно улыбается, а все вокруг замирают в напряжении:

— Вовсе не тот человек, за которого она себя так талантливо выдает!

Нечто подобное я ожидал и изображаю удивление, остальные тоже переглядываются, а кто-то скептически ухмыляется. Это немного успокаивает — наскоком Антоше рыбку не поймать. Будем держаться обычной линии.

— Слушай, Зимовский, по-моему, это переходит уже всяческие границы.

Антон восхищенно смотрит на меня, покручивая пальцами в воздухе:

— Боже, какая игра! Негодующе вздернуты брови!

Качаю сокрушенно головой:

— Дурдом!

Зимовский вдруг делает страшную гримасу, кривя рот и повышая голос:

— Ты лучше расскажи всем, как ты уложила в постель директора…

Он смотрит в свои бумажки скрепленные большой скрепкой:

— ….Рязанской строительной компании!

Такого поворота я не ожидал. Убийства, грабежи…, куда ни шло… Но в постель? Походу у нашего доморощенного детектива крыша в конец поехала. Лишь недоуменно хмыкаю:

— Чего-о-о-о?

— Ничего!

Зимовский кидает свои листки Егорову, тот снимает с них скрепки, и народ дружно придвигается поближе в предвкушении грязных сплетен.

— Там черным по белому написано про все твои подвиги!

Он тянет руку к бумагам и тыкает в них пальцем:

— И про Самару, и про Иркутск.

Какой-то шизофренический бред — я с растерянной улыбкой прикрываю глаза рукой. Хотя физиономия Наумыча к смеху не располагает — у него в руках фотография с милиционерами и темноволосой женщиной, лица которой правда не видно. Зато хорошо видны наручники на руках.

Зимовский продолжает орать:

— Cлушай, может ты сбросишь свою блузочку? Там же наверняка живого места от татуировок нет, да?

Вот, дерьмо! Что он говорит-то? Он же фотографировал меня в спальне и прекрасно знает, что там под «блузочкой»! Зачем нести всю эту ахинею на публике? Антон тянет свои похотливые ручонки ко мне, и я смотрю на них, застыв и не реагируя, как кролик на парочку удавов. Слава богу, Андрей кидается наперерез и хватает Зимовского за грудки:

— А ну-ка, извинился!

Блин, Калуга, если выживу, я тебя за это поцелую. Вот, один — единственный достойный мужчина в этом гадюшнике. Зимовский хрипит:

— Перед кем?

— Перед ней, извинился!

Он яростно трясет Антона и тот испуганно кричит:

— А ты сам почитай, что там написано! Перед кем извиняться?

В уши рвется визг Эльвиры с Галей. Мне становится легче дышать — со мной Андрей, дай бог, прорвемся! Он тоже повышает голос и готов подраться с Зимовским:

— Я тебе сейчас почитаю!

Вцепившись в руку Калугина, пытаюсь его сдержать и оттащить:

— Андрей, не трогай его!

Не хватало, чтобы и Андрюху укатали в асфальт из-за меня. Каролина визжит:

— А ну, прекратите!

Эльвира тоже тявкает:

— Фото говорят сами за себя.

Да ничего они не говорят. Отчаянно кричу:

— Но это не я!

Все стараются что-то сказать, перекричать друг друга, превращая спор в безумную какофонию слов. Не поймешь, кто чего и говорит:

— Да, прямо, не ты…

— Но очень похожа…

— Мало ли похожих людей…

— Маргарит Ребровых немало…

— Но ведь похожа, да…

Пытаюсь перекричать гвалт:

— Борис Наумыч, кому вы верите!?

Змея Мокрицкая визжит, поднимая указательный палец вверх:

— Он верит своим глазам! А факты девушка вещь упрямая!

Девушка? Удивленно смотрю на стоящую вплотную Эльвиру. Все-таки, она решила пойти в атаку и присоединить свое ядовитое жало к другим кусающим. Андрей потихоньку сникает, теперь у них снова перевес и оборону сдерживать труднее. Заготовки врага я узнал, самое время отступить, узнать, что там у Аньки и собраться с силами. Обвожу взглядом сгрудившийся вокруг народ:

— Так, понятно.

Все жаждут крови. У Каролины с Зимовским в глазах торжество. Логика их поступков ни в какие ворота не лезет. Неужели они сами верят своим сказкам? Все их доказательства полное фуфло — будь я настоящая Маргарита Александровна Реброва, любая милиция, появившись здесь и проверив паспорта, настучала бы по башке и упырю, и его вурдалакшам, и Егорову, а потом, развернувшись, ушла бы, матерясь последними словами.... Вот только свой паспорт мне показывать нельзя.

— Мне сейчас что, оправдываться перед всеми, да?

Антон самодовольно лыбится:

— А не надо оправдываться и так все ясно.

На столе валяются гадкие фотки, поддержки ждать неоткуда — Наумыч сидит, понурив голову, закрылся руками, сцепленными между собой. Блин, столько розовых соплей было, клятв в вечной дружбе — все вмиг исчезло. Пора перегруппироваться.

— Так, ладно.

Обхожу стоящую Эльвиру и направляюсь к двери. Слышу сзади вопль Каролины:

— Это ты куда?

Оглядываюсь — та стоит у стола с фотографиями в руках и с желанием крикнуть «Фас!» своей своре. Пожимаю плечами:

— Мне надо позвонить.

— Кому? Адвокату или своим сообщникам?

Чего уж мелочиться:

— Киллеру!

И иду на выход.

* * *

Выбравшись в холл, пытаюсь снова и снова дозвониться до Сомовой. Мне бы передышку и хоть одну малюсенькую надежду. Топчусь возле закрытых дверей, обхватив себя рукой за талию, а другую, с мобилой, прижав к уху. Опять длинные гудки…. Я уже на пределе и, кажется, вот-вот сорвусь и разревусь. Из-за двери слышится мучительный крик Андрея:

— Да! Я ей, верю!

И тишина...

— Ань, ну возьми трубу!

Неожиданно рядом раздается голос Егорова:

— Марго!

Испуганно оглядываюсь. Пора?

— Сейчас!

— Сейчас было 10 минут назад. Пошли, пошли, пошли…

Да какие 10, какие 10? И двух не прошло.

Он приобнимает меня за локти и разворачивает в сторону зала заседаний.

— Пошли.

Безвольно и безропотно поддаюсь — кажется, уже никаких сил нет для борьбы и придумать ничего не могу. Чувствую, как он настойчиво подталкивает меня сзади, потом открывает дверь и заставляет войти внутрь. Здесь уже все готово к экзекуции — Каролина сидит в председательском кресле, злобно улыбаясь, Зимовский стоит за ее спиной, облокотясь на спинку кресла и постукивая пальцами, рядышком сияет злорадная Мокрицкая… Иду к столу и плюхаюсь на свое обычное место. Кладу ногу на ногу, уперев локти в подлокотники и сцепив пальцы у груди — стараюсь продемонстрировать спокойствие и уверенность. Зимовский делает шаг к мою сторону и жестом сеятеля указывает на стол с фотографиями и распечатками:

— Ну, что, Василиса Премудрая, давай рассказывай.

Оглядываясь, поднимаю на него глаза:

— Что тебе рассказывать?

— Не мне, ты всем расскажи, как ты докатилась до такой жизни.

Упрямо смотрю перед собой и чеканю:

— Еще раз повторяю — никакого отношения к тому, что там написано я не имею…

Снова бросаю взгляд назад, к окну, куда уже ушел Зимовский и где он перешептывается с Мокрицкой.

— И с таким же успехом я могла быв найти уголовника с фамилией Зимовский или воровку на доверии Мокрицкую!

Та сразу взвивается:

— Что-о-о? Выбирай слова, ты!

А чего выбирать то. Уж если ты так тесно спелась с Зимовским, то наверняка у самой рыльце в пушку по самое некуда. Антон ее успокаивает:

— Тихо, тихо, тихо.. Профессионально переводить стрелки — это часть ее работы.

Губы непроизвольно шепчут «Гнида!». Устало качаю головой и прикрываю глаза, потирая пальцами переносицу. Как же меня достала вся эта ситуация… Вновь чувствую над собой мерзкое дыхание:

— Cлышь ты, родная, мы не в пионерском лагере и мы тебя не с тюбиком пасты после отбоя застукали.

Капец, Зимовский давит и давит. Но реальных аргументов и доказательств ему взять неоткуда. Это понятно и ему, и мне… Только другие этого не понимают и молчат — Егоров, Калугин, Любимова с Кривошеиным. А больше мне и опереться здесь не на кого…. Поднимаю глаза к потолку и надув щеки и сделав губы трубочкой тяжко вздыхаю:

— Фу-у-у-ух!

Со своего кресла вскакивает тяжелая артиллерия — Каролина:

— Так! Чего мы церемонимся? Я звоню в органы — пусть она там лапшу вешает.

Дверь в зал приоткрывается, распахивается и к нам буквально врывается Сомова. Она идет и идет, пока не упирается в Наумыча:

— Добрый день.

И оглядывается в сторону двери:

— Елена Владимировна! Заходите, пожалуйста.

В проеме появляется незнакомая женщина. С надеждой смотрю на Сомика — она что-то припасла и у меня есть надежда выкарабкаться. Каролина, вот что за человек, продолжает вопить:

— Так, я не поняла. Это кто, такие?

Егоров представляет:

— Это Анна Сомова, подруга Марго.

Сразу следует вопль:

— Сообщница значит, да?

Анюта, умница. Даже не реагирует.

— Извините, что помешала, но думаю, всем будет полезно познакомиться с матерью Маргариты Ребровой.

Дама тем временем подходит поближе к Ане и здоровается:

— Добрый день.

Она эта делает с таким достоинством, что я сразу соглашаюсь — Сомова права, эта тетенька не из нашего круга. Поднимаюсь из кресла, и с надеждой смотрю на женщину. Наумыч тянется к фотографиям на столе:

— А какой Маргариты Ребровой? Дело в том, что сейчас их так много.

Он протягивает бумажки и фотографии, принесенные Зимовским, Елене Владимировне. Та косится на них, а потом прямо и открыто глядит на Егорова:

— Маргариты Васильевны Ребровой.

Наумыч оглядывается на меня, а я, облегченно вздохнув, в предвкушении победы переминаюсь с ноги на ногу. Чувствую, как оживаю, как приливают назад силы, как снова блестят глаза — кажется, все утрясется. Дама даже не смотрит обвиняющие бумажки, лишь приоткрывает стопку и сразу захлопывает:

— Честно говоря, мне все это очень неприятно вспоминать.

Мы все смотрим на нее, кто с надеждой, кто с недовольством и подозрением. Наумыч, сцепив пальцы у живота, ждет новых подтверждений моей невиновности, а Зимовский, наоборот, уперев руки в бока, выбирает момент для контрудара. Егоров снова оглядывается на меня. Елена Владимировна с горечью продолжает:

— Я до сих пор не могу поверить, что это мог сделать мой ребенок.

Галя просовывает голову из-за чужих плеч, а потом и руку в щель между стоящими, чтобы ткнуть в бумаги:

— Как ваш ребенок? А как же фотографии?

— А я не знаю, откуда у вас эти фотографии, но на них изображен другой человек.

Замечаю, как Зимовский, поджав губы, отводит глаза. Кто бы сомневался — его, крысеныша рук дело. Андрей тоже это просекает:

— Я понял.

Зима агрессивно тянет:

— Что ты понял?

— А знаешь Зимовский, фотошоп это не твой конек.

Скривившись, Антоха огрызается:

— Да, какой, фотошоп?!

Наумыч поджав губы цыкает на спорщиков:

— Тихо, тихо, тихо, тихо… Перед вами мать Маргариты Васильевны Ребровой, которая доказала, что все это сделала ее дочь, а не наша Марго.

Зимовский цепляется за эти слова, как за соломинку. Не сдается и даже пытается усмехнуться:

— Cтоп, стоп, стоп…. Ничего это не доказывает.

Анюта тут же вмешивается:

— Ну, как не доказывает. У нее паспорт есть.

— Ну и что? Я таких паспортов, знаешь, сколько могу нарисовать? Вот где ее дочь? Куда она подевалась? Во-о-от, главное доказательство!

Зимовский крутит головой, пытаясь победно взглянуть на окружающих, но в его словах столько нелогичности и откровенного бреда, что не заметить этого просто невозможно. Жалкие потуги зацепиться хоть за что-то. Елена Владимировна лишь усмехается, покачивая головой. Мокрицкая, чувствуя, что победа уплывает, превращаясь в мираж, поддерживает своего вожака, буквально гаркая Каролине в ухо:

— Да! Кстати!

Тру вдруг зачесавшийся нос. Это к выпивке. Точно, напьюсь сегодня. Дама спокойно парирует все инсинуации проигравшей парочки:

— Молодой человек, если вы хотите знать, где в настоящий момент находится моя дочь, пожалуйста, поезжайте в мэрию и спросите об этом ее отца. Правда я сомневаюсь, что он захочет на эту тему с вами разговаривать.

Зимовский стоит, насупив брови и пытаясь понять, в чем тут каверза, но чувство самосохранения и мозги срабатывают быстро, так что я по глазам вижу нарастающую в нем панику и желание быстрей выйти из игры. Третья соучастница мятежа, Каролина, сбавив тон, все же пытается сопротивляться:

— В какую еще мэрию?

Анюта разъясняет всем непонятливым:

— А…фф… дело в том, что Василий Сергеевич Ребров супруг Елены Владимировны.

Побледневший Зимовский стоит, сунув руки в карманы и открыв рот. До него доходит, во что он мог вляпаться со своим подлогом и вызовом милиции. Эльвира, полу присев, трусливо прячется за спину Каролины. Егоров хлопает в ладошки у груди:

— Боже мой, ну конечно, а я-то думаю, ну что ж такое знакомое… Я знаком с вашим мужем, очень достойный человек.

Дама успокаивающе поднимает руку:

— Я вас прошу. Нам очень дорого обошлось похоронить прошлое нашей дочери.

Вижу, как Егоров понимающе опускает голову вниз, зато глаза Зимовского испуганно бегают из стороны в сторону — он уже предчувствует разбор полетов и хорошую выволочку. Елена Владимировна добавляет:

— И не надо все опять вытаскивать наружу, мы настрадались, не хватало еще, чтобы страдали другие.

Наумыч трясет отрицательно головой:

— Это все… Это все чистая случайность!

Он даже стучит кулаком по спинке кресла:

— Отсюда — никуда, нет, не уйдет!

— Я могу вам верить на слово?

Егоров и все мы, вокруг, усердно киваем, готовые дать стопроцентные гарантии.

— Или мне может быть, все-таки, позвонить?

Наумыч , преданно глядя ей в лицо, отнекивается:

— Не надо звонить. Я даю слово, как …

Он оглядывается на всех наших.

— Как директор издательства!

И прикрыв глаза, твердо кивает. Дама вздыхает:

— Ну, что ж, хорошо. Анечка, проводите меня, пожалуйста.

— Да.

— А то боюсь сама я, не выберусь из ваших лабиринтов.

Черт, а я-то еще не поблагодарил. Уйдет и такой возможности не представится никогда. Срываюсь с места:

— Елена Владимировна!

— До свидания… Что?

Пробираюсь мимо Егорова, поближе.

— Спасибо вам, большое.

Та отворачивается в сторону, потом смотрит на меня.

— Знаете что, девушка, я как то жила без вашего спасибо и дальше проживу… До свиданья господа!

Не очень понятно, за что она на меня взъелась, ну да бог с ней — главное я успел сказать то, что сказал, а принять или не принять, это ее дело. Сомова открывает дверь, пропуская Елену Владимировну на выход, и они уходят. Наумыч кричит вслед:

— До свидания, спасибо вам большое!

Стою, сцепив руки на животе, и смотрю вслед ушедшим. Вот, почему она мне нагрубила, а? Егоров продолжает кричать вдогонку:

— Супругу привет передавайте!

Разворачиваюсь на 180 градусов и ищу глазами Антона — ехидные фразы уже готовы сорваться с языка. Но Егоров начинает шипеть раньше, энергично взмахивая руками:

— Ну что марксисты — ленинисты, бросили бомбу в царя, а?

А потом довольно смеется. А мне не терпится сорваться с места, догнать Сомика и расцеловать — такой камень с души свалился.

* * *

Конечно, мы с Анютой это событие вечером хорошо отметили. Не до безобразия конечно, но последнее, что помню, кроме того, что лез к Аньке лобызаться — это желание срочно ехать на Рублевку благодарить Елену Владимировну или к Калугину, на Новослободскую, с той же целью — поблагодарить, а может даже и расцеловать. Потом Анька уходит спать... И провал.