День за днем (гет)

Ночью, мысли о том, что я что-то делаю не так, не дают спать. Я же помню, как Андрей за мной ухаживал, пока я болела, и ясно показывал, что я ему небезразлична. Если бы я не сидела на больничном, Егорова не воспользовалась бы моментом. Все переменилось, пока я сидела дома. Эта мартышка наверняка пасла каждое движение Калугина и совсем задурила ему голову. Но теперь-то все может быть по-другому! Мы будем видеться каждый день, разговаривать, я наконец-то наберусь смелости… И он поймет, что Егорова ему совсем не нужна! И вовсе я не загнанная лошадь, а очень даже ничего!

Минуты складываются в часы, а я все не сплю. На меня снова накатывает, я вся горю — губы, шея, грудь, все тело. Это не с Егоровой, это со мной Андрей бежит по горячему песку испанского пляжа, это со мной он ныряет в прозрачно-зеленые под южным солнцем морские волны, это мне он протягивает бокал с мохито.

А потом воображение кидает меня в ночь. И сцены из былого сна снова терзают меня. Одна моя половинка шепчет остановиться. Это неправильно, это против природы. А другая успокаивает — это же только фантазия, о ней никто никогда не узнает… Можно забыться и представить все до конца…

* * *

Утром, собираясь на работу, долго решаю, что надеть. Сначала думаю про красное платье, но потом отказываюсь и откладываю его в сторону, следующая мысль про светлую блузку с юбкой… Нет, такое тоже уже приелось, а хочется чего-то особенного, чтобы удивить… Отбрасываю вешалку прочь, на кровать. Наконец, выбираю новое черное обтягивающее платье с большим треугольным вырезом. Оно без рукавов и хорошо подчеркивает грудь… Сверху прикладываю светлую курточку и смотрюсь в зеркало, как это все идет мне в комплекте. Неплохо…. Накидываю куртку на себя, а потом, просунув руки под волосы, вытаскиваю их наружу из-под воротника. Встряхнув копной, отбрасываю свисающие локоны назад. Ну, как-то так. Поправляя на ходу полы куртки и одергивая платье, иду на кухню, к завтракающей Сомовой.

— Слушай, Ань, как ты думаешь, если я вот так вот буду — не сильно по-колхозному?

Та, устроившись возле кухонной стойки с чашкой кофе, оглядывает меня снизу доверху, а потом, облокотившись на столик и помахивая чайной ложкой, впадает в задумчивость. Стою перед ней, опустив глаза и руки вниз, прижав ладони с растопыренными пальцами к ногам, и жду приговора. Что-то не так? Осматриваю себя еще раз, заглядываю в разрез платья и поправляю лифчик, разглаживаю складки … Сомова, наконец, выносит вердикт и тычет обеими руками куда-то вниз:

— Ну, во-первых, туфли другие одень….

Туфли? Опускаю голову, разглядывая ноги.

— И вот это вот подвяжи.

Схватив ложку зубами, она сама берется за концы пояса моей курточки и завязывает их. Мне остается лишь стоять столбом, разведя руки в стороны.

— Ой, Анют…

— Что?

— Я, наверно, никогда этому не научусь.

Не пояс конечно на куртке завязывать — развязывать, а вот подобрать все, как надо — чтобы и туфли, и сумочка, и платье, и макияж с прической… Сквозь ее сжатые зубы слышится шип:

— Почему?

Встряхиваю головой, снова разгоняя по сторонам волосы:

— Ну, женский гардероб — это же Марианская впадина!

Анька лишь усмехается:

— Поверь мне, гораздо глубже.

Осталось сменить туфли. Только вот какие надеть? Пока же с надеждой смотрю на подругу:

— Ну, как?

Сомова переминается с ноги на ногу, подняв руки в стороны.

— Ну…, нормально.

Такая неопределенность меня нервирует — что значит нормально? Надо же ситуацию учитывать! Джинсы и брюки тоже неплохо, но не ко времени.

— Нормально, да?

— Нормально, не цепляйся ты к словам. И вообще сегодня не важно, как ты будешь выглядеть.

— А что?

— Важно, как ты поговоришь с Андреем.

Если бы это зависело только от меня… Сразу столько «но» вылезает… Смотрю испуганно на подругу:

— Ань... А если я опять не смогу?.

Сомова, сложив руки на груди, пытается меня воодушевить:

— Должна смочь! Ну как, ну…. Ты, что?!... Иначе твоя вчерашняя истерика — это просто цветочки.

Надуваю щеки и, уперев руки в бока, с шумом выдыхаю:

— Фу-у-ух!

Должна смочь, легко сказать.

* * *

Когда приезжаю в издательство, мне уже нервно и жарко — пока жду лифт, потихоньку раздеваюсь — снимаю с себя куртку и вешаю ее через руку, в которой держу портфель, а шарфик засовываю в сумку, висящую на плече. В последний момент, когда уже двери закрываются, в кабинку заскакивает запыхавшийся Андрей, с пиджаком в руках. Растерянно смотрю на него — готовилась, готовилась, ну не здесь же в любви признаваться. Только и могу, что ошалело пробормотать:

— Ты, чего?

— Здравствуй.

Он вдруг грустно улыбается, оглядывая стенки лифта, и добавляет:

— Мне показалось, что тебе нехорошо.

Неужели так заметно? Потом вспоминаю нашу поездку в застрявшем лифте и смущенно отворачиваюсь:

— Спасибо. Все нормально.

Андрей комкает в руках пиджак и, молчит, посматривая искоса. Наконец, набираю в грудь воздух и решительно открываю рот…

— Э-э-э… Ты сейчас не очень занят?

— Да вроде нет.

Двери лифта разъезжаются в стороны, и мы выходим в холл редакции. Сейчас брошу шмотки, соберусь с духом и позову Андрея к себе — не хочу, чтобы нашему разговору помешала пиявка. Вон она, кстати, возле секретарской стойки, рядом с Люсей и Галиной. Как-то она сегодня необычно вырядилась — черная с блестками блузка, ярко-красная длинная юбка, такой же яркий макияж… У Егоровых сегодня какое-то торжество? Иду, делая вид, что копаюсь в сумке и ее не вижу. Наташа громко здоровается:

— Доброе утро!

Надеюсь, ее приветствие ко мне не относится. А вот Калугин, оставшийся позади, сразу откликается:

— Доброе.

Тороплюсь к себе в кабинет, но меня останавливает голос Егоровой:

— Маргарита Александровна….

Оборачиваюсь и даже делаю шаг назад, к уже успевшей подцепить Андрея под руку Наташе.

— … Я вас тоже хочу пригласить.

Меня? Я что-то пропустила? Чуть наклонив голову на бок, автоматически поправляю прядку выбившихся волос, убирая их за ухо:

— Куда?

— Сегодня вечером в бар. Мы с Андрюшей празднуем нашу помолвку.

Все застывает внутри, и язык прилипает к небу… Егорова, тем временем тянется к Калугину губами и чмокает его в щеку. Тот как-то неуверенно переспрашивает:

— Сегодня?

Наташа мило щебечет:

— Да, я просто билеты поменяла, и мы уже в пятницу улетаем.

Андрей молчит, соглашаясь, и они уходят прочь, а я, совершенно оглушенная плетусь следом. Как же так…. Помолвка сегодня?… В пятницу улетают? А как же я? Останавливаюсь и растерянно оглядываюсь на Люсю с Галей. Значит у Калугина с Егоровой все решено и мое признание никому не нужно? Почему я решила, что мои слова что-то изменят? Вот, дура… Жизнь словно утекает из меня, превращая лицо в маску. Смотрю вслед удаляющейся парочке, а потом на ватных ногах ползу к себе в кабинет — настроение на нуле.

* * *

Буквально на пороге меня окликает Мокрицкая:

— Маргарита Александровна!

Останавливаюсь и смотрю на приближающуюся Эльвиру. Меньше всего мне сейчас хочется с кем-то чего-то обсуждать, хоть по номеру, хоть по бюджету.

— Это… Я тут…, собираю деньги на подарок, Наталье и Андрею.

А вот про это слышать хочется еще меньше. Поводя головой, откидываю волну волос за плечо и гляжу в сторону, мимо финансового директора. Лезут и лезут, надо было их заколоть в хвост и не мучиться. Или вообще состричь… Если уж быть никому не нужной уродиной, то до конца…. Господи, о чем я думаю?!

— Как вы насчет материальной помощи молодой семье?

Каждое слово, словно гвоздь в сердце. Ну, какая… Какая у них может быть семья?! Андрей и эта раскрашенная мартышка. Просто смешно! На мгновение прикрываю глаза, а потом решительно поворачиваюсь к Мокрицкой:

— Я — только «за»! Сколько надо?

Пока Эльвира шлепает губами, издавая междометия, разворачиваюсь и прохожу внутрь кабинета, слыша, как Мокрицкая, бубня, семенит сзади:

— Сколько хотите. Кто тысячу дает, некоторые меньше.

Остановившись возле кресла у стены, бросаю в него портфель, куртку, снимаю с плеча сумку и лезу внутрь:

— Сейчас, подожди.

Вытащив кошелек, откладываю сумку туда же в кресло. Порывшись в отделениях бумажника, вылавливаю три тысячных бумажки и протягиваю их Эльвире:

— На!

— Ух, ты! Здесь в пору сама..., замуж выходи… Хе-хе-хе

— Эльвир, когда ты будешь замуж выходить, я все пять дам.

Склонившись к креслу, убираю кошелек назад.

— Вот это стимул! Кстати, Маргарита Александровна, я вам сейчас принесу открыточку, подпишете?

Что-то не хочется. Написать легко и сходу могу только матом. Сложив руки на груди, удивленно смотрю на Эльвиру:

— Я?

— Конечно, вы же главный редактор! Напишете там пару пожеланий… Чиркнете…. Молодым будет приятно.

Вот, кобра... Она преданно смотрит мне глаза, но очевидно все ее действия исключительно из вредности и стервозности. Смерив Мокрицкую понимающим взглядом, гордо вскидываю голову.

— Молодым говоришь?

— Ага.

— Ну, неси.

Мокрицкая вприпрыжку бросается прочь:

— Все, сейчас.

Удрученно иду к окну и смотрю сквозь жалюзи на снующий снаружи город. Тоска….

* * *

День ползет к полудню… Прихватив эскизы Любимовой, отправляюсь прогуляться по редакции — сначала хочу занести ей рисунки с моими ценными указаниями, а потом, уединившись на кухне, спокойно попить кофе. А может быть вообще пойти пообедать. Возле кабинета Калугина застреваю — Андрей окликает меня изнутри, а потом выходит в холл:

— Марго, подожди.

Вопросительно смотрю на него, и он добавляет.

— Ты что-то хотела у меня спросить.

Невесело усмехаюсь — очень хотела… И наверно еще хочу. Но не здесь и не сейчас. Только ты ж, наверняка, что-то по работе имеешь в виду, а? А у меня, понимаешь, память девичья.

— М-м-м…, когда?

— Ну, утром в лифте, когда мы ехали. Ты интересовалась, сильно ли я занят.

А-а-а… Он помнит! Внутренне собравшись, киваю:

— Д-д-да… Знаешь, мне кажется нам…

Со стороны коридора появляется Наташа, активная и громкая, и сразу направляется в нашу сторону, заставляя замолчать.

— Андрюш, можно тебя на секундочку.

И, не оглядываясь, топает прямо в кабинет Калугина. Андрей кивает мне, извиняясь, и покорно идет следом за ней. Вот и поговорили… Помявшись на месте, смотрю по сторонам, ловя любопытные взгляды, а потом, с унылым вздохом, возвращаюсь назад, к себе в кабинет. В душе полная безнадега — Егорова пасет Андрея непрерывно и будет пасти до последней минуты, до самолета, не даст ни словом перемолвиться, ни проститься по-человечески. Беру мобильник со стола, и набираю Сомову — кому еще поплакаться, кроме лучшей подруги. Убитым голосом приветствую ее:

— Алло.

Потом горько вздыхаю, словно больная корова:

— Ань, они в пятницу улетают.

— Кто?

— Андрей с Наташей.

— И что?

Лучшая подруга, увы, опять не в настроении. Помолчав, выдавливаю из себя:

— Мне плохо.

— Ну, а я-то тебе, чем могу помочь? Слушай, давай я тебе попозже перезвоню, ладно?

Походу, ей не до меня. Ее роман в разгаре и я только мешаюсь со своим нытьем.

— Ты сейчас с Наумычем, да?

— Ну, допустим…. А что с того?

— Ничего, извини.

Я уже научена горьким опытом — когда Сомова с мужиком, ей до фонаря все проблемы Марго, да и сама я тоже. Поэтому не выступаю и молча захлопываю крышку мобильника. Вот и Аньке я не нужна… И Андрею не нужна… Мутант и урод… В носу становится мокро и я хлюпаю им, боясь разреветься. Рука тянется к лицу... Опомнившись, лишь провожу тыльной стороной по щеке и поправляю волосы — не хватало еще разреветься и размазать туш по морде.

— Так, спокойно Ребров.

Кладу мобильник на стол:

— Мужики не плачут!

Чувствую, как слезы подступают комом к горлу. «Разреветься и размазать тушь по морде» — всплеснув руками, прячу лицо в ладонях и отворачиваюсь к окну:

— Хотя, где ты здесь мужиков увидела?!

Всхлипываю и все же тихонько реву.

* * *

-

До вечера пытаюсь нагрузить себя всякой ерундой и убить время. Идти ни на какое празднество я не собираюсь, но и домой не ухожу. Даже не знаю, что меня удерживает… Надежда? Но ее нет. Возможность лишний раз увидеть Андрея? Но он все время с Наташей и от их радостного вида мне только хуже. За дверью кабинета, в холле, все шумнее — народ кучкуется, и потихоньку сваливает в «Дедлайн» праздновать помолвку. Слышится чей-то смех и я ошалело выскакиваю наружу. Нет, не Андрей... Это Антон с Валиком, что-то обсуждают и хихикают. Оба уже с портфелями в руках, видимо готовые к старту. Стою на пороге, безвольно опустив руки вниз — вот, всем весело, а мне опять муторно и хочется плакать. Зимовский оборачивается и радостно окликает:

— О, Маргарита Александровна! Надеюсь, мы вас сегодня увидим в баре?

Мозг переключается, и я привычно внутренне собираюсь. Сложив руки на груди, иду к парочке. Полаяться что ли с кем-нибудь из них… Отвлечься…

— Угу…. После рюмочки абсента Антон Владимирович, вы увидите, кого захотите. Даже Элвиса Пресли!

Нет, не буду людям портить настроение. Пусть радуются жизни. Резко срываюсь с места и спешу уйти подальше…, все равно куда! Да хоть в туалет. Сбоку слышится окрик Мокрицкой:

— Марго!

Останавливаюсь и кручу головой, стараясь понять, откуда голос. Антон с Валиком как раз проходят у меня за спиной к лифту, и я слышу, видимо в мой адрес:

— Ты знаешь Валентин, мне иногда кажется, что не всем женщинам идет чувство юмора.

Оглядываюсь на них и провожаю взглядом. Эльвира как раз подходит ко мне, когда оба юмориста начинают смеяться и хрюкать. Мокрицкая корчит им вслед кислую рожу и комментирует:

— Дураки… А ты чего не идешь вниз?

Полностью согласна с предыдущим оратором. Жду, что она еще скажет — зачем-то окликала же?

— Я иду… Позже. Мне надо пару звонков сделать.

— А, понятно.

Мокрицкая, наконец, поворачивает голову в мою сторону и смотрит в упор:

— Маргарита Александровна, какой все-таки Калугин молодец, а?

Не пойму о чем это она. Молчу и жду, когда она перейдет к делу — скажет, зачем подошла. Эльвира выжидающе смотрит на меня, и я переспрашиваю:

— В каком смысле?

— Во всех! Такой шанс не проморгал! Я лично за него очень рада... А вы?

Вот, стерва! Ведь специально остановила, чтобы гадость сказать. Срываюсь:

— А у меня по этому поводу сегодня дома салют!

Разворачиваюсь на 180 градусов и, взметнув волосьями, ухожу в кабинет.

* * *

Спустя час в редакции темно и пусто. Пока внизу празднуют и веселятся, совершенно опустошенная сижу у себя в полутемном кабинете, освещенном лишь настольной лампой. Откинувшись на спинку кресла, пустыми мокрыми глазами таращусь на свой телефон, который все трезвонит и трезвонит. Он лежит на столе, только протянуть руку. Кто-то, на другом конце, очень настойчив и никак не угомонится. Ну, не хочу я разговаривать! Даже если это Сомова… Нагулялась, поди, и теперь ждет с ужином. Уговариваю мобилу заткнуться:

— Неправильно набран код города... Никого нет дома…. Что непонятного?

Звонки продолжаются и я, хлопнув ладонью по подлокотнику, сажусь прямо:

— Что за люди!

Наконец, беру мобильник в руки, открываю крышку и, вылезая из-за стола, раздраженно отвечаю настырному абоненту:

— Алло!

— Марго, привет, это Алиса.

Моя злость сразу уходит и настроение успокаивается. Вот человечек, который помнит обо мне, любит меня.

— Ой, принцесса моя, привет! Как твои дела?

Голос моей маленькой подружки невесел:

— Так себе.

— А почему «так себе»?

— Я вообще-то звоню попрощаться.

Да, солнышко, ты уедешь и тоже скоро забудешь о Марго. Зачем-то переспрашиваю:

— А-а-а… Вы что уезжаете?

— Да и мне очень грустно.

Вот и ребенку грустно, как и мне. Только папаше твоему до этого нет никакого дела.

— А почему тебе грустно?

— Потому что я буду очень скучать по тебе. Я всегда хотела, чтобы ты была моей новой мамой!

Господи, что она говорит… У меня слезами сердце обливается.

— Ну, вот видишь, как в жизни бывает.

Пальцами зажимаю хлюпающий нос, глаза сами собой наполняются влагой… Пытаюсь отвлечься, судорожно поправляя волосы и таращась на огонь настольной лампы. Как же, все-таки, несправедлив мир! Как бы это было здорово, если бы Андрей любил меня, а не Наташу! И я бы сейчас не ревела, и Алиса радовалась бы и смеялась, глядя на нас. Девочка прерывает мои грустные мысли:

— Я понимаю, я уже взрослая, я все делаю, как ты меня научила.

Славная малышка. Я грустно улыбаюсь ее словам:

— В смысле?

— Я с Наташей не ругаюсь. И знаешь, что я тебе хочу сказать?

— Что, моя родная?

— Очень жаль, что ты не любишь моего папу! Если бы ты любила его, он бы никогда не уехал!

Я не могу слушать такие слова… Мне больно от них! Не могу вымолвить в ответ ни слова и безвольно опускаю руку с телефоном, бездумно глядя в пространство…. Неужели это правда? А я так и не смогла сделать шаг Андрею навстречу, не смогла сказать в лицо, как люблю его, не смогла подтолкнуть к себе… Господи, ну почему так невозможно трудно преодолеть себя и свое прошлое? Три месяца прошло… Нет, три с половиной. Много это или мало? Наверно очень мало, чтобы окончательно принять себя женщиной, мало в сравнении с 35 годами мужской жизни. И очень много, когда душа каждый день болит и рвется к любимому…

Да, Андрей тоже никогда прямо не говорил про свою любовь, ходил вокруг да около, но ведь и я не позволяла! Тогда тем более нужно было помочь ему! Но… Всего за три с половиной месяца бабской жизни, былая решительность и гонор Игоря Реброва превратились в трусость, неуверенность и сопли! Да я просто вела себя с Андреем, как закомплексованная девица, как трусиха! Надо было все ему сказать, вообще все рассказать и пусть бы сам решал — он же мужчина! Теперь уже ничего не исправить… Теперь пожинай плоды и реви…. Прикрываю ладонью глаза. Тяжело вздохнув, приглаживаю свободной рукой волосы, а потом безвольно роняю ее вниз.

* * *

Мои самобичевания позволяют собрать воедино остатки духа, укрепить его. Что толку сидеть одной в темноте и реветь? Лучше пойти туда, где народ, где Андрей, туда, где веселье и музыка, где можно напиться и сказать друг другу последнее «прощай!». Спускаюсь вниз в «Дедлайн», как раз к моменту, когда Эльвира заканчивает свою торжественную речь и вручает жениху с невестой конверт с деньгами. Пока протискиваюсь сквозь толпу сотрудников, кто-то сует мне в руки букет желтых роз, кажется Валик, и я с ними оказываюсь перед накрытым столом, заставленным фужерами, бутылками, светящимися фонарями под старину. Вдоль стола выстроились Зимовский, Эльвира, втиснувшаяся между Калугиным и Наташей, Каролина, Людмила, Галя, прочий народ. Где-то за их спинами маячит Наумыч. Стою с дурацкими цветами совершенно не у дел, и это не прибавляет моему виду жизнерадостности. Равнодушно наблюдаю, как под крики «Браво!» Зимовского, Эльвира расцеловывает Андрея в обе щеки. Наташа оглядывает присутствующих и, заметив меня с цветами, бодро объявляет:

— Ну что, дирекция приказала танцевать значит надо выполнять!

Народ рассасывается в стороны, а я, поджав губы и хмыкнув, киваю — даже к лучшему, что мне не пришлось их поздравлять и вручать цветы. Егорова устремляется в толпу:

— Андрюш, догоняй!

Но того тормозит Антон:

— Андрюх, ну что, держи краба. Поздравляю!

Отложив букет куда-то в сторону, поднимаю со стола рюмку с вискарем и, вдыхая запах крепкого алкоголя, наблюдаю со стороны, как они братски жмут друг другу руки.

— Спасибо.

Грустно усмехаюсь своим мыслям — помолвка, отъезд, суета … Теперь Калуге не возбраняется дружить со всеми подряд, даже с таким уродом, как Зимовский. Расставания сближают и прощают любые обиды… Наверно и я, и Андрей, тоже скоро забудем свои размолвки, останутся только воспоминания... Мысли все бросить и уехать на край света, где не будет мыслей о Калугине, Егоровой, Зимовском, возвращаются ко мне снова. Антон продолжает развлекать жениха стандартными шутками:

— А ты знаешь, какая настольная книга у женатиков?

Калугин качает головой:

— Нет, не знаю.

— Жалобная, хэ…Ха-ха-а

— Спасибо

Калугин уходит вслед за невестой, и я, так и не выпив, провожаю его взглядом. Может быть, сегодня, я вижу его в последний раз… И потом он исчезнет из моей жизни навсегда! И каждый день, когда я буду проходить мимо его кабинета, я буду испытывать боль, занозу в сердце...

Стоять колом у стола — лишь привлекать нездоровое любопытство окружающих. Часть народа уже танцует, кто-то бродит с рюмками по залу, кучкуясь и выпивая. Прихватив рюмку, пробираюсь между стоящими, танцующими и пританцовывающими, пристраиваясь в сторонке, возле какой-то колонны и оттуда наблюдаю за счастливой мирской суетой. Время от времени среди танцующих мелькает Калугин, ярким пятном проблескивает Наташа. Вот он о чем-то говорит с ней, они тянутся друг к другу и целуются … Потом он исчезает из поля зрения… Допиваю свой виски, ставлю пустую рюмку на поднос прошмыгивающему официанту, и тут же беру новую полную, с водкой. Снова отступаю на прежнее место и задумчиво пялюсь на фонарики на столе… Капец — пью, пью, а веселей не становится. Хотя в голове уже шумит. Неожиданно из темноты и огней возникает Андрей и встает прямо передо мной:

— Ну, привет.

Это так неожиданно, что я переминаюсь с ноги на ногу прежде, чем ответить.

— Привет.

— Что делаешь?

Может быть, это наш последний разговор. Но в голове вдруг становится пусто и гулко. Столько можно было сказать и не о чем разговаривать… Я для него уже перевернутая страница, привет из прошлого… У него впереди — новая жизнь, новая работа, новые люди. Чуть пожимаю плечами и показываю рюмку.

— Да вот, решила выпить.

Калугин все время крутит головой по сторонам и не смотрит на меня. Ну, да, понимаю — дежурный подход хозяина торжества к очередному гостю. Поджав губы, Андрей интересуется:

— М-м-м…, что пьем?

Наклоняю свою емкость в сторону Калугина — на, посмотри, понюхай.

— Фу-у-ух, не слабо.

Потому что ничего другое не берет. Только так можно немного отключиться от той тяжести, что давит внутри. «Если бы ты любила моего папу, он бы никогда не уехал!». Наивный ребенок. У меня рвется сердце, так я люблю Андрея… А разум протестует... От вина мне только сильней хочется реветь, а впадать в истерику на таком жизнеутверждающем событии мне совсем не хочется.

— Ну, да, водка крепкий напиток.

Наконец, его глаза останавливаются на моем лице:

— Ну, а почему здесь?

В cмысле?

— Ну, а где мне быть?

Андрей складывает губы в скептическую гримасу, морщит лоб и оглядывается на танцующих:

— Ну, не знаю, там, где все.

А-а-а…, общаться с народом, бухать совместно… Настроения нет, с народом. Опять выслушивать какой Калугин молодец и как удачно выудил выигрышный билет…

— Да, нет. Я так… Решила одна..., постоять, подумать.

Он вдруг перестает крутиться и внимательно смотрит на меня:

— Подумать о чем?

Гляжу ему в глаза… Что изменят мои слова о любви сейчас, когда вы с Егоровой почти муж и жена и сидите на чемоданах? Ничего… "Ты же не бросишь свою невесту"... Ничего мои признания вызвать не могут, кроме жалости и неудобства… Помолчав, замечаю:

— Ты думаешь, это сейчас важно?

Наверно, он так не думает — опять отворачивается, мотая головой по сторонам:

— М-м-м…, Марго.

Грустно смотрю на него — ну, что ж, давай прощаться, ты же для этого подошел?

— Что?

Он, то открывает рот, то закрывает, будто собираясь с духом.

— Ты удивительная женщина.

Грустно усмехаюсь, опуская больные глаза. Удивительная, во всех смыслах…. Но выбрал ты не меня... Он вдруг снова смотрит мне в глаза и произносит четко и твердо:

— Я тебя люблю.

Господи, я столько ждала этих слов, что не могу поверить в их реальность. Мои глаза распахиваются словно два огромных окна — я смотрю на него, впитывая каждую черточку, каждую складочку… Он шутит? Этого не может быть! А как же помолвка? Зачем? Смотрю во все глаза на Андрея, и он снова повторяет:

— Люблю.

Залпом выпиваю содержимое стопки. Все! Мосты сожжены — я должна, наконец, сказать в ответ также твердо и четко, что люблю его. Прочь все мысли, говори сердцем, а не мозгами! Не молчи, курица! Горькая жидкость сбивает дыхание, и я склоняю голову, утыкаясь переносицей в кулачок. Секунды бегут. Белый лак на ногтях мутно отсвечивает в свете ламп. Потом поднимаю голову, глубоко набрав воздух в легкие. Сейчас или никогда! Я уже открываю рот, но Андрей вдруг начинает суетиться и прятать глаза:

— Ну, все, извини... Я понял, мне пора.

Я сбиваюсь… Нет, так нельзя!

— Андрей!

Руки автоматически тянутся пригладить непослушный локон. Надо решиться и сказать! Калугин торопит:

— Да… Ну, ну.

— Ты знаешь…

В голове крутится и крутится «извини, мне пора… извини, мне пора… извини, мне пора»… Как приговор… Смотрю на него и никак не могу заставить себя произнести заветное слово «люблю». Тысячу раз говорил его женщинам, но сказать мужчине?! 35 лет меня воспитывали, что слово «толерантность» не для меня. Это уже впиталось в кровь — мужчина может, говорить люблю, только женщине! С трудом выдавливаю из себя:

— Ты…, тоже… Мне всегда нравился.

Он смотрит на меня странным взглядом, а потом кивает:

— Счастливо.

И уходит…. Значит, все?... Он уходит…. Я оглушена… Я несчастная уродина…. Он сказал, что любит меня, а я ему так и не ответила…. Это была последняя возможность и я не воспользовалась ею. Почти шепчу:

— Счастливо.

Иду к столу, чтобы набулькать из графина полную стопку водяры. Вздохнув, залпом осушаю ее и ставлю на стол. Здесь, на празднике, мне делать больше нечего. В моих ушах еще звучит голос Андрея «Я люблю тебя»… Я упустила свой главный шанс.

* * *

Такси долго везет меня по городу — не хочу домой и потому заставляю шофера крутить и крутить по ночным улицам. Наконец, на пересечении с Ломоносовским, отпускаю машину и дальше иду пешком. Хочется пройтись по ярко освещенному проспекту, пройтись там, где когда-то, точно также мы шли вместе с Андреем, возвращаясь из кубинского ресторана, и он накинул мне на плечи пиджак, защищая от ночной прохлады. Медленно бреду в нарядном платье, в нарядной куртке, с изящным шарфиком на шее, с сумкой на плече. Для чего все это? Для кого? Какой смысл напяливать на себя все это бабское шмотье, краситься, выкаблучиваться, если я так и не смогла сказать Андрею самое главное — то, что давно хотела сказать! Снова и снова переживаю заново сегодняшний вечер, и в голове звучит голос Алисы: «Мне очень грустно. Потому что я буду очень скучать по тебе. Я всегда хотела, чтобы ты была моей новой мамой…».

Мокрые капли катятся по моим щекам. Руки суетливо мечутся, то утирая слезы, то поправляя одежду, то разглаживая и убирая волосы с лица. Нервная, несчастная и опустошенная… Медленно ползу, прижимая рукой разлетающиеся под порывами ветерка локоны и развевающийся шарфик.

« Очень жаль, что ты не любишь моего папу. Если бы ты любила его он бы никогда не уехал».

И снова волшебный голос Андрея: «Ты удивительная женщина. Я тебя люблю….Люблю»

Вот уже и подъезд… Я останавливаюсь, не доходя до него, мне душно, плохо, меня раздирает на части. За что? За что бог наказал меня так? Игорь был уверенным в себе и счастливым мужчиной, Марго несчастный и убогий мутант, который не смеет сказать любимому мужчине о своих чувствах. Боль в душе мотает меня из стороны в сторону, я непроизвольно раскачиваюсь всем телом и поднимаю вверх голову, чтобы выплеснуться в жалобном крике небесам:

— Ну, не могу я!

Прячу лицо в ладонях, потом снова гляжу туда, вверх, может быть на того, кто так жестоко распоряжается моей судьбой… Господи, услышь меня! Сделай, что-нибудь! Верни все на полгода назад! Я исправлюсь! Я буду хорошим мужчиной! Ну, намекни, хоть, что ты хочешь? Что мне надо сделать? Я повторяю, пытаясь достучаться своими мольбами:

— Ну, не могу я ему этого сказать!

И снова прячу лицо в ладонях. Откуда-то сверху слышатся раскаты грома. Вот и наказание…Пусть любое, только не такое как сейчас со мной. Обеими руками придерживаю и приглаживаю полощущиеся на ветру волосы и, закрыв глаза, выпрямляюсь навстречу небесному решению. Хриплое дыхание вырывается сквозь приоткрытый рот. Я жду… Может быть это будет молния, которая сожжет все и вся, может быть ливень, который смоет грязь, слезы, очистит душу… А может быть и правда магия отступит? Что это будет? Я слышу приближающиеся мужские шаги со стороны подъезда. Только не сейчас… Разворачиваюсь… Это… Это сон или явь? Андрей!!!

Он подходит вплотную и смотрит мне в лицо. Грохочет гром, дождь льет все сильней, набирая силу. Господи, ты услышал мою молитву! Губы сами шепчут:

— Я люблю тебя!

Калугин сурово молчит, потом поднимает руку и гладит меня по щеке, стирая дождинки и слезинки. А потом жадно приникает, целуя. Его губы захватывают мои в плен и терзают их, заставляя меня трепетать внутри и слабеть в ногах. Разум туманится, мужские руки крепко прижимают меня к себе, не давая обвиснуть и упасть. Я таю, я растворяюсь в этих губах, в этих объятиях. Я тоже обнимаю Андрея, а потом беру в ладони его лицо и сама начинаю терзать его рот, о котором столько времени грезила по ночам. Повторяю вновь и вновь, и не могу остановиться:

— Я люблю тебя! Я тебя люблю! Боже, как давно я хотела это тебе сказать!

Дождь хлещет нас холодными мокрыми плетьми, пробираясь под одежду, но мы не замечаем этого — целуемся и целуемся. Как же сладко слышать в ответ:

— Я тебя люблю. Я тебя тоже очень люблю!

Андрей поднимает лицо в черное небо под струи воды:

— Дождь… А-ха-ха!

Это такая ерунда… Кажется, я готова, вот так, в обнимку с ним, стоять безумно долго, всю ночь, лишь бы это не оказалось сном, лишь бы Андрей был рядом.

— Ну, и хрен с ним!

— Простынешь!

Это все неважно.

— Ну и черт с ним, ты только не уходи!

— Я не уйду.

Мы снова сливаемся губами, прижимая ладонями наши лица, плотнее друг к другу. Чтобы до потери дыхания! До боли! И прижимаемся, пряча озябшие тела в объятиях. Что нам дождь…

Совсем потеряв голову, я кричу, счастливо смеясь:

— А поехали… А поехали к тебе!

Там сухо, тепло и можно целоваться всю ночь напролет! Андрей подхватывает:

— Поехали ко мне…. Поехали!

Я вижу, как загораются его глаза, и останавливаю себя. Нет, стоп! Я, конечно, женщина, но не до такой же степени:

— Нет, к тебе мы не поедем.

— Почему?

— Там, Алиса.

— Алиса?!

Мы оба, как в бреду. Бормочем милые глупости, неважно что, а слышим только одно, самое главное «я тебя люблю!». Повторяю:

— Алиса….

Я знаю более безопасное и надежное место:

— А поехали ко мне?!

Это я предложила? Стоя возле собственного подъезда? Совсем крыша поехала. А Андрей словно и не слышит — кажется, он сейчас готов бежать за мной куда угодно. Он повторяет:

— Поехали!

Мы опять целуемся. Гремит гром, хлещет дождь, я чувствую, как сильные руки подхватывают меня за талию, легко приподнимают над землей и кружат, кружат под дождем. Какая волшебная и необыкновенная ночь! А потом, взявшись за руки, мы бежим к подъезду.

Оторваться друг от друга нет никаких сил — обнимаемся и целуемся все время и пока лифт везет нас до 12 этажа, и пока стаскиваем на ходу, еще там, в лифте, вымокшую верхнюю одежду и когда, не глядя, я ковыряю ключом в замке, а потом левой рукой распахиваю дверь, чтобы кружась ввалиться в квартиру четвероруким четвероногим индийским божеством любви.

Только здесь и разъединяемся — Андрей выглядывает на лестничную площадку, чтобы закрыть за нами дверь. А я, мокрая насквозь и безумно счастливая, кидаю сумку на ящик с обувью и потом поворачиваюсь к любимому, чтобы повиснуть на шее и снова оказаться у него в теплых объятиях. Одной рукой он приобнимает меня, а в другой, по-прежнему, сжимает свой скукоженный пиджак и мою куртку с шарфом. Неожиданно за спиной раздается осторожное:

— Гхм…

Мы разъединяемся и оба смотрим на недоразумение, которое стоит почему-то совершенно спокойно и не прыгает, бурно радуясь, вместе с нами. После долгих поцелуев дыхание еще сбито и у меня, вместо приветствия, из горла вырывается лишь "Ой!". Судорожно приглаживаю мокрые локоны и убираю их за ухо. Анька! Ты даже не представляешь, какая я счастливая! Нет, не я… Мы! Мы донельзя мокрые и невероятно счастливые! Сомова понимающе и виновато кивает. Я улыбаюсь, словно дурочка, и мне абсолютно не стыдно:

— А-а-а… Приветули.

Анюта смотрит в пол:

— Привет.

Калугин тихо здоровается:

— Добрый вечер.

Мне хочется, чтобы Анька быстрей свалила к себе в комнату и нам не мешала, но приходится соблюдать приличия. Пытаюсь изобразить заинтересованность:

— Как дела то у тебя?

Сомова, уткнувшись носом в пол, запинаясь, бормочет:

— Да…, нормально… Как у вас?

Она что не рада за меня? За нас с Андреем? Ладно, пусть завидует! Молча продолжаю улыбаться, и Калугин отвечает за обоих:

— А-а-а…Спасибо, хорошо…

Добавляю:

— Вот только промокли немножко…. Малость.

Сомова топчется на месте, явно не в своей тарелке, а потом отступает и, не глядя на нас, зовет:

— Ну…, проходите.

Спасибо и на этом. Топаю мимо нее, в гостиную, глубоко вздыхая:

— Фу-у-ух…

Калугин, кряхтя, проходит следом за мной и присаживается сбоку, на придиванный модуль. Анька продолжает топтаться возле полок, отгораживающих гостиную от прихожей и старается в нашу сторону не смотреть. Наконец, она решается:

— Вы тогда сушитесь…, а я тогда в комнату свою пойду.

Ну и славненько... Чуть одернув сзади мокрое платье, плюхаюсь на диван и тянусь забрать куртку и шарф из рук Андрея. Тем не менее поведение Сомовой меня немного напрягает. Что-то случилось? На работе опять разборки?

— Ань!

— А?

— Как у тебя на радио то дела?

Анюта, не дойдя до двери, оглядывается — у нее напряженное, какое-то растерянное и чем-то расстроенное лицо. Устраивать сейчас разборки и портить чудесный вечер мне совершенно не хочется, и я не настаиваю, когда она отмахивается и отворачивается:

— Ну, это потом…. Нормально!

Забираю у Андрея вещи:

— Давай.

Развернувшись, вешаю мокрый шарфик на спинку дивана посушиться. Неожиданно на столе оживает стоящий здесь городской телефон.

— О!

Тянусь к столу и снимаю трубку с аппарата. Кричу, вслед:

— Ань, подожди, это наверно тебя!

Нажав кнопку приема, прикладывает трубку к уху:

— Алло.

— Алле, Марго.

Точно, Егоров.

— Да, Борис Наумыч!

— Привет, я не разбудил?

— Да о чем вы говорите!? Я думаю, мы сегодня вообще спать не будем!

Только вовсе не из-за помолвки вашей доченьки.

— Дай мне Анечку, пожалуйста.

Вижу, как Сомова поднимает глаза к потолку.

— Да, конечно, даю.

И протягиваю телефон в сторону замершей Анюты. Хочется немного ее расшевелить:

— Ань, это тебя… Твой парень!

Не могу удержаться и хихикаю. Сомова укоризненно смотрит на меня, забирает телефон и шипит, отходя с ним на кухню:

— Очень смешно.

— А что, я неправильно сказала?

Андрей делает круглые глаза и чуть наклоняется ко мне, чтобы тихонько пошушукаться:

— Это какой Борис Наумыч?

— Представляешь?

До нас доносится:

— Алле как жизнь? Что-то случилось?.... А-а-а…, ну…

Хорошо бы Борюсик ее куда-нибудь позвал и они свалили. Вытянув шею, пытаюсь разглядеть сквозь полки, как проходит беседа высоких сторон, натыкаюсь на Анькин взгляд и смущенно тянусь к Калугину, который сразу начинает меня целовать. Но все равно прислушиваюсь к обрывкам разговора:

— Мне, знаешь ли, тоже тут не очень весело … Ой нет, ни в коем случае… Боря не надо никуда заскакивать … Я лучше сама к тебе приеду.

Вот это правильно! С закрытыми глазами подставляю Андрею лицо, и он мелкими поцелуями покрывает нос, щеки, губы. М-м-м…

— Я говорю не надо никуда заскакивать, я лучше сама тебя найду. Ты где?

Моя рука, соскользнув с плеча Андрея, быстро оказывается на его ноге, на колене, и там остается, уютно устроившись, а он гладит мне волосы, плечи, руки. Он такой нежный! Смотрим, друг другу в глаза и не можем насмотреться. До нас доносятся волшебные слова, и мы дружно смотрим на Аньку.

— А, ну , хорошо, вот и прекрасно… Встретимся у входа. Да… Ну, сейчас пробок нет.

Она оглядывается на нас и замечает наше внимание.

— Наверно, через полчаса. Угу..., я тебя тоже… Да, пока, угу.

С надеждой в душе и глазах ждем, пока Сомова слезет с табуретки на кухне и, сунув руку в карман, не торопясь придет к нам. Делаю невинное лицо и закидываю удочку:

— Ань, что-нибудь случилось?

— Нет, все хорошо, все нормально.

Она ставит телефон на базу, на столе и, развернувшись, идет назад. Вот, садистка. Но я буду терпелива и настойчива:

— А…, ты уезжаешь?

Хотя, конечно, радостное повизгивание в моем голосе, откровенно намекает, какой ответ я жду.

— Глупый вопрос. Тем более ты все равно все слышала.

На инсинуации отвечать не собираюсь, а то еще не дай бог передумает. Тяну изо всех сил шею, высматривая, как Анюта собирается. Даже рот открываю от сосредоточенности. Сомова в прихожей снимает свою куртку с вешалки, и Андрей проявляет заботу:

— А…, наверно, лучше зонт взять, там дождь идет и…

Наверно опасается, что Анька промокнет и быстро вернется домой, не нагулявшись.

— Угу, спасибо.

Она там уже переобувается, приборматывая:

— Я такси поймаю.

Калугин кивает с довольным видом, а я, улыбаясь во весь рот от счастья, поднимаю вверх руку и перебираю прощально в воздухе пальчиками:

— Ну, удачи!

Сомова хмуро натягивает куртку и недовольно бурчит:

— И вам тоже.

И чего взъелась, не понимаю. Калугин еще раз оглядывается на нее:

— Спасибо.

Хмыкаю про себя. Интересно, что он имеет в виду, под своей удачей. Так и не одевшись, как следует, Анюта выскакивает из квартиры, оставляя нас одних. Наконец-то! Как только дверь за ней захлопывается, Андрей разворачивается ко мне:

— Подожди, я не понял, она что, с Егоровым?

И о чем он только думает? Тянусь к нему, к его губам и киваю с хитрым видом:

— Представь себе.

— Ни фига себе! Обалдеть!

— А у нас с тобой, не обалдеть?

Смотрю на его губы — они совсем рядом и такие аппетитные.

— Ну, в принципе.

Мы снова начинаем целоваться, а потом он меня заваливает на подушки. М-м-м…, так гораздо удобней. Хотя, конечно, елозить по дивану в мокром платье, да еще когда на тебя стекает вода с одежды другого человека, пусть и самого лучшего на свете, не очень комфортно. Да и зябко все-таки. Предпринимаю попытку выбраться из его объятий:

— Андрюш, мы все такие… бр-р-р, холодные и скользкие, как лягушки… Мне сейчас не помешает горячий душ и переодеться… Да и тебе тоже…. И еще нам нужно посушить одежду, твою и мою.

Он садится, а потом смотрит на меня затуманенным взглядом:

— Да, да…, конечно.

Мне кажется, слова про душ и про то, что я хочу снять платье его совсем деморализуют. И я уточняю:

— Давай так: сначала ты, по-быстрому, потом я. Как раз, пока будешь плескаться, я тебе что-нибудь подберу из Гошиного, а твое повешу сушить.

— Нет, давай наоборот. Не хочу, чтобы ты простудилась.

Делаю грустное лицо:

— Ну, да, целовать особу с распухшим сопливым красным носом противно, я понимаю.

— Ах, ты!

И мы снова начинаем целоваться.

* * *

Но недолго — угроза красного сопливого носа, все-таки, реальна для обоих и я принимаю на себя хозяйские функции — выдаю Андрею Гошин клетчатый банный халат и большое полотенце «мальчикового» синего цвета, а себе беру новенький красный халатик, недавно купленный Анькой специально для меня, по случаю регулярного наведывания любопытного Егорова на нашу жилплощадь. И еще беру себе светло-бежевое "девчачье" полотенце.

Проявляя заботу о ближнем, живительный горячий душ приходится принимать в ускоренном темпе. Хотя я бы не отказалась сейчас расслабиться и поваляться, как следует, в теплой ванне с пеной.

Потом, в ожидании Андрея, сижу на кровати и подсушиваю полотенцем волосы. До сих пор не могу поверить в происходящее — Андрюшка меня любит! Он у меня дома! В ванной! Что же теперь будет?! Меня всю колотит, в голову лезут глупые мысли и сцены из моего сна: «Горят свечи, и все пространство вокруг тает в черных тенях. Я лежу, блаженно раскинувшись, на красных шелковых простынях. По углам стоят высокие подсвечники, на шесть свечей каждый. Андрей обнимает меня свободной рукой и, крепко прижимая к себе, целует шею, плечи, губы. Его губы ползут все ниже и ниже…». Стоп!

Нет, я вовсе не горю желанием «настоящей» близости, я ее не хочу и внутри все протестует от возможности такого развития событий, но…, но так хочется не только фантазировать, почувствовать наяву горячую сладость его губ, нежность его рук… В самых разных местах. Даже нескромных.

Наконец дверь открывается, и я, вся красная от смущения, проникаю внутрь ванной навести немножко порядок, а еще развесить остатки мокрой одежды посушиться. И конечно мы опять начинаем целоваться. Садимся на край ванны в своих халатах, расстилаем на коленях влажные полотенца и целуемся, целуемся. Я чувствую, как одна его рука касается моей, а другая обвивает за талию. Нам мало школьных поцелуев, хочется сильнее, чтобы болели и распухали губы…, ладони сами тянутся вверх придержать притянуть голову партнера к себе, терзать губы и наслаждаться ответным желанием. Мы отрываемся друг от друга, и я игриво ежусь, вспоминая тот озноб, который охватил меня в лифте, когда я сняла куртку и осталась в мокром холодном платье.

— У-у-у…. Нам, теперь, главное не заболеть.

— Да, это точно.

Задумчиво смотрю вверх и гадаю, что из моего годится Калугину… Наверно все годится — он же почти одного роста с Гошей, только чуть повыше.

— Так! А во что мне тебя переодеть-то?

— Ой, только не в Анину майку, я тебя умоляю!

Мы смотрим друг на друга, вспоминая розовый образ, сразивший Анюту наповал. И Егорову, кстати, тоже, не к ночи она будь помянута. Я смеюсь:

— Ты мне теперь эту майку будешь до конца жизни вспоминать… Я найду тебе что-нибудь Гошино.

Андрей усмехается:

— Точно, Гошино?

Ха! Он что ревнует? Свожу подозрения к шутке:

— Не, ну я могу, конечно, что-нибудь у Ани одолжить, если ты втянулся.

Калугин качает головой, его глаза шарят по моему лицу, шее, губам... Цыкнув сквозь зубы он добавляет, уже более серьезно:

— А может быть вообще ничего не надо?

Его глаза полуприкрыты и опущены вниз. Наверно это было бы самое верное решение — ничего. Но не сегодня. Я рада, что пересилила внутреннее сопротивление и ощущаю себя, в эти мгновения, настоящей женщиной — свободной, любимой и любящей… Но все навалилось так неожиданно и я просто не готова сказать — я хочу, чтобы так осталось навсегда, я хочу остаться Марго. Быть ею и через неделю, и через месяц, и через год. И потому не уверена — хочу ли я лечь в постель с мужчиной, даже любимым, и разрешить ему то, что он, я думаю, уже с лихвой нафантазировал. Ведь если Рубикон будет пройден, обратного пути уже не будет.

— Андрей, не смотри на меня так.

— Как?

— Как ребенок на конфету.

— Я очень давно не ел сладкого.

И опять все перевожу в игривую шутку, чтобы не вспоминать про Егорову, одаривавшую его, может быть, своими сладостями еще прошлой ночью.

— Ну, там, в холодильнике мороженное оставалось.

Поднимаюсь с края ванны:

— Сиди, я принесу тебе одежду.

Подхватив с колен полотенце, иду в спальню. Здесь, в шкафу, есть еще остатки былой Гошиной роскоши, хотя основная часть его вещей, уже переехала отсюда во встроенные шкафы в коридоре и гостиной. Осталась одна полка со спортивной амуницией — футболки с трусами, треники, да спортивные штаны с фуфайками. Вот в этой, например, зеленой футбольной униформе с цифрой «59», Андрей меня уже видел и то, что она Анина или не Гошина, не заподозрит.

Подхватив двумя руками уложенную пару, отношу ее в ванную к Калугину, а потом возвращаюсь назад в спальню, к шкафу — мне ведь тоже нужно во что-то переодеться. Скинув халат и отбросив его в сторону, остаюсь в одной комбинашке, босиком. В задумчивости застываю перед открытым зевом распахнутых дверок. Что же одеть? Чтобы и не выглядеть замороженной воблой, и не слишком провоцировать Калугина к бурным действиям. Тут платья, блузки… Все не то! Он будет в футбольной форме, а я как дура, наряженная в платье? Зачем вносить диссонанс и напряжение…. Вдруг вспоминаю его слова "Может вообще ничего не надо?" и снова накатывает… Как же меня колотило тогда на работе, в лифте... А вдруг Андрей, все-таки, захочет? Что мне делать? Черт, я совершенно к этому не готова!.. Я же помню, как он когда-то бесился от желания и вот теперь у него такая возможность добиться всего, что хотел. Конечно, он захочет… Как там Сомова говорила «выкинуть все из головы и плыть по волнам»? А вдруг не захочет? Что это будет означать? Я его перестала возбуждать и сводить с ума?

Неожиданно слышу осторожные шаги… Придерживаясь рукой за дверку, прижимаюсь к ней, скромно прикрывая себя от мужского взгляда. Выглянув, интересуюсь:

— Ну, ты как?

— Ну…, а…, чуть-чуть тесновато.

Калугин встает по другую сторону разделяющей нас дверцы, тоже ухватившись за нее рукой, и сияющими глазами поедает то, что ему открывается. Мне это приятно.

— Сильно тесновато?

— Нормально.

Мне вдруг приходит в голову, что наше обсуждение тесной одежды приобретает двойной смысл. Если говорить не о футболке, а о том, что ниже. Немного смутившись, слегка веду головой в сторону, а потом бросаю быстрый взгляд на Андрея:

— Странно.

Нет, над «этим» шутить, все-таки, не стоит. Флирт флиртом, но могут быть и последствия. Замолкаю чуть усмехаясь. Калугин переспрашивает:

— Чего странно?

Перевожу разговор на безопасные рельсы:

— Ну, просто Гоша тоже ходил в тренажерный зал.

— А-а-а.

Меня словно кто-то дергает за язык:

— А штаны тебе, как?

— Нормально.

Все-таки, Андрей — уникум. Иногда такой простой и наивный, что приходится удивляться. Я смеюсь и потихоньку вылезаю из-за дверцы. Уже не скрываясь, стою перед ним, опустив руки вниз, и Калугин тут же обнимает меня за талию:

— А ты, чего?

— А что, я?

Мы смотрим, друг на друга, глаза в глаза и это наполняет меня трепетом. Мои сны становятся явью.

— Совсем замерзла?

Проглатываю комок в горле:

— Ну, это потому, что кто-то меня упорно не хочет греть!

— То есть ты переодеваться не будешь?

Внутри все замирает в предвкушении. И я игриво качаю головой:

— Ну, кто-то просил, чтобы я этого не делала.

Он тянется тесней прижаться ко мне … Это какое-то сумасшествие… Все-таки, это правда — он хочет меня, хочет как женщину. Не прерываясь мы забираемся на постель, с ногами, сидим рядом с подушками и моим брошенным красным халатом. Подобрав под себя ноги, я со сладким испугом жду, что же будет дальше. Чувствуя его губы, его руки, и снова уплываю в свой сон... «Мое тело выгибается, а пальцы скребут ему спину, намекая на желание большего... Наши губы сливаются в поцелуе, от которого кружится голова и зажигается кровь. Я чувствую, как его рука добирается до моей груди, теребя напрягшийся сосок, а потом туда устремляются его губы, заставляя затрепетать внутри....».

Возвращаюсь из-за заоблачных далей и прихожу в себя Мы, по-прежнему, сидим напротив друг друга на постели и целуемся, одна его рука касается моей талии, другая спокойно лежит на моей коленке. Потом поцелуй становится жарче и мы прижимаем крепче губы. Может и хорошо, что все остается лишь в моих фантазиях? Тем более, что я их, на самом деле, боюсь. Зачем торопиться? Я вижу, затуманенный взор Андрея и понимаю, что его сдержанность имеет под собой какие-то причины. Может он, бережет меня? Пугливая неудовлетворенность отдается где-то внутри, внизу. На языке вертится повторить «Просто кто-то меня плохо греет», но говорю совсем другое:

— Ужасно есть хочется.

Калугин повторяет за мной:

— Да, я тоже проголодался.

Звучит двусмысленно, но проверять свои фантазии уже не хочу. Склонив голову на бок, с улыбкой предлагаю:

— Я пойду, что-нибудь приготовлю?

— Но я надеюсь это недолго?

Смеюсь:

— Не знаю, я не очень хороший кулинар.

— Тогда мы умрем с голоду.

— Ладно, это три минутки.

Он снова впивается поцелуем в мои губы. Потом я соскакиваю с кровати, но в дверях оборачиваюсь:

— Выпьешь, что-нибудь?

Он мотает головой:

— Нет, спасибо.

И я, обалдевшая и счастливая, тороплюсь на кухню — мне надо решить очень важную женскую задачу — мне нужно накормить любимого мужчину!

* * *

Пока в микроволновке греется пицца, мне приходит в голову разумная мысль — щеголять и дальше в одной комбинашке по квартире слишком провокационно. Я же вижу, как мучается Андрей!

Нет, я не спорю, когда — нибудь, наверно, это случится и со мной. Но не сейчас! Может быть через месяц. Или через два. Андрей прав, куда спешить-то? Покопавшись в стенном шкафу, в коридоре, облачаюсь в красный спартаковский спортивный костюм — он удобный, теплый и если пробуждает в ком-нибудь грешные мысли, то совсем чуть-чуть. И это замечательное качество быстро доказывается практикой после легкого перекуса — мы сидим в гостиной, целуемся, обнимаемся, дурачимся и ведем себя как невинные подростки.…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ