День за днем (гет)

Утром просыпаюсь ни свет ни заря — внутри все трясется в ожидании известий и не до сна. Наоборот, хочется уж хоть каких-то действий. Подумал даже сбежать от нервотрепки на улицу — поразмяться, даже успел сменить пижаму на красный спортивный костюм, да вот Анька задерживает. Сижу в спальне, глажу Фиону и призываю Сомову поторопиться:

— Ань, ты в ванной там, заснула, что ли?

— Я, сейчас.

Беру собаченцию за морду:

— Чего-то нам никто не звонит, даже странно.

Мобильник, оставленный в гостиной, начинает надрываться.

— О, проснулись. Ну, все!

Срываюсь с места, бегу туда и хватаю трубу. Хочется перекреститься:

— Ну что, понеслась душа в рай… Гхм… Алло!

— Маргарита Реброва?

Голос Наумыча суров и холоден. Все-таки, будет взбучка. Ладно, переживем, победителей не судят! Стараюсь говорить веселее:

— Доброе утро, Борис Наумыч!

— Госпожа Реброва, с сегодняшнего дня вы уволены.

Словно звук вокруг выключили. Хватаю ртом воздух и ноги словно ватные. Не может быть! Я ничего не понимаю.

— Как, уволена. Это что шутка?

Телефон молчит. Гудки.

— Борис Наумыч, алло! Борис Наумыч!

Захлопываю крышку телефона. А изнутри поднимается волна гигантской обиды и несправедливости:

— Полный капец.

Все неистраченная энергия, весь накопленный психоз лезет из меня наружу. Пятнадцать лет я отдал этому журналу! Пятнадцать лет! Да это же я придумал ему название — «Мужской журнал», хотя еще и не был главным редактором…. Я нарезаю круги по комнате и не устаю поливать этого старого маразматика последними словами:

— Ты хоть понимаешь, кого ты уволил, а?

Сомова, наконец, выходит из ванны с полотенцем на шее и ошарашено смотрит на мою бессмысленную беготню:

— Гош, что случилось?

— Что?

Торможу около нее и наконец-то нахожу новый объект для горьких словоизлияний:

— Что случилось? Она меня еще спрашивает, что случилось. А ты угадай с трех раз!

— Ну, Гоша!

— Что, Гоша. Меня уволили! Ясно тебе? Меня, Игоря Реброва, взяли и уволили!

Сунув руки в карманы штанов, снова начинаю метаться по комнате.

— Гош, подожди. Как?

— Чего ждать!? Меня, как кота помойного вышвырнули! Как уборщицу последнюю…

Развожу руками как конферансье в комплементе:

— Вы уволены он мне заявляет…. Марксист — ленинист недоделанный!

Черт! Чувствую, как по бабски дрожит от обиды голос и замолкаю.

— Ну, Гоша!

— Что, Гоша?!

Рублю ребром ладони по горлу.

— Я уже 35 лет как Гоша!

— А я тебя предупреждала, между прочим.

И что памятник теперь поставить во дворе? В полный рост на лошади? Предупреждала, не предупреждала, какая на хрен теперь разница.

— Что ты меня предупреждала! Вот, что ты меня предупреждала! А?

— Я тебе говорила, что твоя идея с подменой номера мне не нравится с самого начала.

— Ах, вот оно что... То есть эта идея тебе ни фига не нравилась, а все твои идеи были просто фонтан?!

Возмущенно вскидываю руки вверх, и Анька сразу тушуется:

— Что ты имеешь в виду?

— Слушай, Сомова, не прикидывайся овцой безмозглой!

Я снова начинаю нарезать круги возле Аньки, глядящей на меня, словно побитая собака.

— Я изначально не хотел идти в это долбанное издательство. Кто меня уговаривал?

Обвиняюще тыкаю в нее пальцем. Ты!

— Кто напялил на меня все эти юбки, колготки, все это гейское шмотье?!

Опять ты! Руками пытаюсь изобразить, с каким отвращением все это ненавистное бабское шмотье мне приходилось одевать и натягивать на себя каждый день... И я это делал. Делал! Как дурак, каждый день носил, поверив ей!

Чувствую, что несправедлив, но удержаться не могу.

— Но Гош, я…

— Что? Кто мне каждый день зудел: «Иди, борись, иди, борись». Борец хренов, все, до боролся, блин!

Сомова обиженно кричит:

— Ах, так! Значит, если у нас нет крайнего, мы его назначим?

Я торможу прямо перед ее носом:

— Слушай, я пословиц и поговорок тоже знаю много. До хрена! Мы с тобой не на олимпиаде по русскому языку…. Так, короче, все!

Машу ей прощально рукой.

— Что все?

— Все! Собирай свои шмотки, манатки, животное и вали отсюда!

— Как, вали?

Дернув головой, отбрасываю назад растрепавшиеся волосы:

— Вот так, до свидос! Хотя нет, стоп — машина, уходить должен мужик.

Иду в прихожую и сую ноги в кроссовки.

— Гош, подожди, ты куда?

— На Кудыкину гору.

— Гоша, ну не делай глупости, пожалуйста.

Меня бесит ее самоуверенность:

— Чего не делать?

Может у меня плохо со слухом? Наклоняюсь боком в ее сторону и тычу пальцем себе в ухо:

— Чего не делать, ты сейчас сказала?

— Глупостей.

— Слушай, все глупости давным-давно сделаны. Давно! Все! Arrivederci!

— Гоша!

Не хочу ничего слышать. Тороплюсь выскочить за дверь. На улицу! На воздух!

* * *

Полчаса спустя, подтянув рукава куртки до локтей и закатав штанины до колен, вяло бреду по Бауманскому саду. Наше с Анькой любимое место. Звонок на мобильник отвлекает от грустных размышлений. Достаю телефон из кармана и щелчком пальца ловко открываю крышку:

— Да.

Ну, конечно, это Зимовский. Празднует победу, гнида.

— Ну как настроение? Хандришь?

— Чего тебе надо?

— Поздравить тебя. Ты у нас теперь знаменитость, в каждом киоске твоя рожа.

— Это все?

— Нет, не все. Ты знаешь, что такое «обложаться»? В твоем случае — это засветить свой face на обложке «Мужского журнала». Как тебе каламбур? Ха-ха.

Изгаляйся, изгаляйся. Наплевать мне на вас на всех с высокой колокольни.

— В чью светлую голову пришла эта гениальная идея? Я бы этому человеку памятник поставил…. Алле, чего молчишь? И ты знаешь, я понял, как бороться с женщиной. Надо дать ей гранату, да побольше — она сама себя в клочья разорвет. Ха-ха.

Сам ты… женщина. Мне надоедает слушать эту самодовольную крысу:

— Пошел в задницу!

Захлопываю крышку мобильника и с силой поддаю ногой пустую банку из под пива.

— Эй, девушка, а это не вы тут?

Оборачиваюсь. Неподалеку сидят два пацана с последним номером «МЖ».

— Допустим. Ну, что дальше?

Юнец хмыкает:

— Хе, а чего без метлы?

Юморист значит. Ну, держись, юморист, надеюсь, уши не завянут. Сунув руки в карманы, начинаю:

— Ха-а-а.. Слышите, вы, читатели, а ваши мамки знают, что вы тут пиво цедите?

— Чего сказала?

— Чего слышал! У тебя еще голос ломается, и прыщи не прошли…

И тут я выплескиваю на них все, что у меня за сегодня накопилось… трехэтажным матом. Под рокот работающей газонокосилки. И завершаю:

— Всосали оба?

Ошарашенная пацанва сидит молча. Отворачиваюсь… Отвел душу….Что ж, в другой раз подумают, прежде, чем вякать. Тряхнув гривой, иду дальше.

Снова трезвон. Что ж вам всем неймется-то. Это Сомова:

— Алле Гош, ну я тебя поздравляю.

— С чем ты меня поздравляешь?

— Ну, как c чем? Я вот держу в руках последний номер «МЖ»…

— Сходи с ним, знаешь куда?

Сунув руку в карман штанов, неторопливо иду по аллее.

— Но, Гош, это реально так — отличная обложка, фотографии прекрасные, ну а статья вообще обалденная.

— Статья моя родная — это в уголовном кодексе.

— Гош, ну перестань цепляться за слова.

Начинаю заводиться. Меня этот старый маразматик уволил, а она про какую-то статью талдычит.

— Это я цепляюсь? Это ты ко мне цепляешься. Вообще, какого черта ты мне звонишь?

— Как, какого черта? Я хочу тебе помочь.

— Спасибо, помогла уже…. Блин, ну почему я тебя не послушал! На хрена я полез в эту типографию!?

— Гош, ну я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, но....

Меня вдруг начинает раздирать совесть:

— Это подстава Ань, понимаешь. Я никогда, никого в жизни своей не подставил. Как мне теперь прикажешь Наумычу в глаза смотреть? Он мне поверил, а я его подставил.

Чего несу… Чему он поверил… Но остановить свое самобичевание не могу:

— Развел как пионера... Блин, еще этот Калуга, мне прокапал весь мозг.

— Подожди, а причем здесь Калугин?

Еще как причем. Ему Зима, вон, памятник ставить собирается. А рядом — женщину с гранатой.

— А что, ты скажешь, это моя идея?

У меня на мобильнике вдруг высвечивается параллельный вызов.

— О, вспомнил энтузиаст… Ань, повиси секунду.

— Ладно.

— Алло!

— Марго, это я.

— Чего тебе надо?

— А… Я хотел с тобой поговорить.

— Удали этот номер телефона!

— Марго!

— Что, Марго? Это ты мне весь мозг свернул с этими дурацкими снимками!

— Я их не считаю дурацкими.

— А мне плевать, что ты считаешь.

— Марго.

— Все, отбой!

Отключаю Калугу и со вздохом снова присоединяюсь к Аньке.

— Гош, а с кем ты сейчас разговаривал?

— Ань, какая тебе разница, с кем я разговаривал.

— Гош, ну вообще-то с друзьями так не общаются.

Достала уже.

— Фу-у… А мы больше не друзья!

— Да-а-а… Игорь, подожди, ты что серьезно?

— А нет, мне сейчас самое время прикалываться…. Ань, ты дружила с Игорем Ребровым, с мужиком, понимаешь. А теперь я баба, а бабы дружить не умеют, по определению. Ясно?

— Игорь, ну подожди, ты не прав.

Останавливаюсь и стою посреди аллеи подбоченясь. В памяти всплывают вчерашние ее слова, прямо здесь " Слушай, ну какая ты к чертям мне подружка?"...

— Игорь может и не прав, а я права.

— Игорь, подожди, выслушай меня. Только не бросай трубку. В общем, с тех пор как ты стал женщиной, ты стал глубоко чувствовать, ты стал, что ли, тоньше, гибче. Нет, я в смысле, не хочу сказать, что ты был плохим мужчиной, просто ты стал, что ли, по-другому мыслить, интереснее, если хочешь. Ну а статья, и журнал, и обложка, лишь тому подтверждение. Алле Игорь, алле, ты почему молчишь?

Весь этот монолог переминаюсь с ноги на ногу. Ни к чему все это:

— Ань, я всегда знал, что ты настоящий друг. А теперь извини, я отключаюсь.

— Игорь, Игорь, подожди!

Я захлопываю мобильник и шагаю дальше. Хватит соплей и сантиментов.

* * *

Спустя полчаса, я уже в редакции. Уперевшись руками в створки дверного проема лифтовой кабины, жду, пока вознесусь на четвертый этаж. Когда двери открываются, выхожу в холл и, засунув руки в карманы штанов, тороплюсь проскочить сквозь шум, гам и рабочую суету к своему бывшему кабинету… Все вокруг такое родное и в то же время уже чужое. Я отстранился от них…, вернее меня отстранили…, вышвырнули. Настроение мерзопакостное — обида гложет и разъедает изнутри. Откуда-то сбоку подбегает Калугин, ну как же без него:

— Марго!

— Отойди от меня.

Он хватает мою руку, стараясь притормозить:

— Подожди, ты можешь объяснить?

Ускоряю шаг, пытаясь освободиться:

— Меня уволили, вот и все объяснения.

— Марго, это я знаю.

Блин. Разворачиваюсь на 180 градусов, лицом к нему, и ору:

— А если знаешь, какого черта лезешь?

Захожу в свой бывший кабинет, Калуга за мной. Я не выдерживаю, мне нужно выплеснуть на кого-нибудь свою обиду и боль:

— А уволили меня, между прочим, по твоей милости!

— Что значит, по моей милости?

Беру пустую коробку, кладу ее к себе на кресло и откидываю крышку. Вот сюда и буду складывать пожитки.

— А ты не врубаешься?

— Я действительно не понимаю, Марго.

Как же он меня достал!

— Слушай, Калуга, у тебя там что, ключик заводной в спине — Марго, Марго, Марго, Марго. Кто меня уговорил сняться на эту долбанную обложку?

Мои причитания срываются на слезливый вопль:

— Блин, ты мне всю карьеру обосрал!

— Я обосрал?

— А нет, я!

— Так, я никому ничего не обсирал!

Бросаю в коробку свои записные книжки, заметки, ручки, всякую прочую дребедень.

— Я, всего лишь — навсего, поддержал твою идею. В которую до сих пор верю, в отличие от тебя.

Ну и верь, сколько влезет. Хоть до морковкиного заговенья. Переставляю коробку с кресла на стол. Он с укоризной смотрит на мои сборы:

— Что ты делаешь?

— Пакую чемоданы, сматываю удочки, собираю манатки — нужное подчеркнуть.

— Не делай этого!

Он пытается мешать мне и тянет к себе коробку.... Ха! Как это не делать? Курс четко указан — пинком под зад.

— Отпусти ящик.

— Марго, послушай.

— Я тебя уже один раз послушала. Блин, говорил мне Гоша — не связывайся с Калугой.

— Причем тут Гоша?

— А притом… Гоша бы никогда не поддержал твою бредовую идею. Потому что никогда тебе не доверял!

Срываюсь на крик:

— И правильно делал!

— Слушай, не сравнивай себя с Гошей!

— У тебя забыла спросить, с кем мне себя сравнивать.

— Марго, ты сейчас не можешь так уйти.

— Хорошо, я уйду вприсядку. Цыганочка с выходом в дверь тебя устроит?

— Послушай, я прошу тебя, успокойcя. И послушай меня — здесь, не все против тебя. Не все, понимаешь? Ты нужна редакции, ты мне нужна. Если ты сейчас так уйдешь, у Зимовского сегодня будет праздник, ты понимаешь это или нет?

— Да они и так там уже пируют!

Меня снова замыкает, и я начинаю причитать:

— Вот, говорил мне Гоша — не связывайся с Калугой, ну что я за коза такая…

Калугин пытается до меня докричаться:

— Марго, Гоши нет, понимаешь, нет его!

Внутри меня словно все обрывается. Пустота.

— Вот, именно... Гоши нет и меня нет.

Беру коробку двумя руками, протискиваюсь мимо Калугина и иду на выход:

— Марго.

Тащусь через холл к лифту. Перекладываю коробку на бедро, под мышку, придерживая другой рукой. И уносить то, в общем то, нечего… Как же стыдно и неуютно вот так уходить… Побитой собакой… Драной курицей… Слышу в кухне приглушенный голос Мокрицкой и сразу понимаю, что она говорит обо мне. Останавливаюсь из любопытства.

— Слушай, тут у нас такой цирк. Ты наш номер видела? Да, на обложку посмотри. Знаешь, кто это? Помнишь эту мартышку, про которую я тебе рассказывала…Да, да, эта выскочка…

Хочется заткнуть уши, да руки заняты. Поджав губы, качаю головой и иду дальше, мимо Люсиной стойки к лифту. На экране настенного телевизора кто-то чего-то вещает, собрав толпу сотрудников. Люся окликает меня:

— Марго, подожди. Там по телеку говорят!

— Да мне по барабану, что говорят по телеку.

— Марго, подожди, но это же важно!

— Фу-у-у…

Кому важно? Мне уже нет. С коробкой в руках изгибаюсь и ногой нажимаю кнопку лифта, двери сразу открываются, и я захочу внутрь. Слышится приближающийся голос Калугина:

— Марго, подожди! Марго, подожди!

Нажимаю кнопку. Двери лифта захлопываются. Все Андрюха, доктор Егоров сказал в морг, значит в морг.

* * *

Совершенно не помню, как доехал до дома. Все время в башке крутились разные мысли — очень хотелось, чтобы им, там в издательстве, было без меня также плохо, как мне без них. Дома сажусь в гостиной на диван и включаю телевизор, все-таки любопытно, чего же так народ массово напрягло.... Надо же «МЖ» хвалят… Последний номер!

— Ни хрена себе.

Кладу ноги на стол. Слышу, как скрежещет ключ в замке и голос Сомовой:

— Гоша, ну чего ты на звонки не отвечаешь, а?

Бурчу под нос:

— Не хочу и не отвечаю. Анька буквально бежит ко мне и садится рядом. С восторгом листает притащенный с собой "МЖ":

— Слушай, ну ты это видел?

— Не видел, а видал. Причем в гробу и соответственных тапках!

— Слушай, ну это же успех! Ну, мне сегодня человек сто пятьдесят позвонило, такого вообще не бывало. Ты хоть в курсе, что тираж скупили весь?

Откуда это она знает? А, в общем-то, по фигу...

— Я же сказал, мне по барабану.

— Гош, ну как по барабану?! Я тебя не понимаю. Ты добился своего, ну чего ты еще хочешь?!

Уже не сдерживаясь, взвиваюсь:

— Я хочу стать Игорем Ребровым, обратно! Это единственное, чего я хочу, но я чувствую, что этого не будет никогда!

Анька начинает злиться:

— Вот, я сейчас не понимаю. Вот, сейчас, перед кем ты здесь выеживаешься, а? Вот, я уверена, что минут через пять тебе позвонит Егоров и предложит снова работу!

Сижу, забравшись с ногами на диван, и пытаюсь успокоиться. Я что пешка туда — сюда меня пинать? Утром уволил, вечером принял?

— Пусть звонит, я же сказал мне по барабану.

— Как, по барабану?

Опять срываюсь:

— Слушай Ань, оставь меня в покое, ясно? Мне по фигу на всех этих твоих Зимовских, Егоровых, Лазаревых.

— Во-первых, они не мои.

— Да мне плевать, чьи они! Я не хочу никого ни видеть, ни слышать. Меня от них тошнит, понятно тебе? Они мне все противны! Все, меня нет, я умер, испарился, растворился.

Вырубаю свой мобильник, бросив его на стол, встаю и ухожу в спальню.

— Гоша!

— Не кантовать!

* * *

Валяюсь на кровати. Минут через десять слышу Анькин бубнеж с Фионой и звук захлопывающейся входной двери — свалила куда-то… Сажусь на кровати и обвожу взглядом стены… делать совершенно нечего…. Не привык я так…. Вдруг звонок в дверь.

— Ну, Сомова, забыла, что ли чего?

Еще один звонок и глухой голос Зимовского откуда-то издалека, из-за двери:

— Марго!

Шаркая тапками по полу, иду открывать. Ему то, чего здесь надо? Распахиваю дверь:

— Это что за явление?

Антон сама любезность:

— Я войду?

Перегораживаю рукой проход.

— Стоп — машина.

Зимовский делает удивленные глаза:

— Ты что ж меня, даже на порог не пустишь?

— Знаешь… Гоша, когда купил эту квартиру, он ее освятил.

— И что?

— Боюсь, если ты войдешь, сгоришь.

— Хе-хе-хе…. Мне всегда импонировало твое чувство юмора.

Ладно, хватит зубы сушить. Тем более, с этим уродом:

— Чего приперся?

— Наумыч просит вернуться.

— Серьезно? А больше, он ничего не просит?

Антоша на редкость терпелив, даже странно:

— Он просит передать, что извиняется. Чтобы ты не держала на него зла. Что он погорячился.

Широко раскрыв удивленные глаза, киваю на каждую просьбу:

— А-а-а... Просил передать... А ты у нас теперь, курьер, да?

Зимовский обиженно сопит, но опять сдерживается:

— Марго, Наумыч ждет.

Он уже показал, что ни в грош меня не ставит — шлея под хвост попала и все, пинком под зад, на улицу.

— Чего? У моря погоды?

— Тебя! Он сказал, что если ты вернешься, то в конце твоего гонорара появится еще один ноль.

— Не появится.

— Почему?

Да хоть три нуля. Пририсовал нолик и можно унижать сколько хочешь? Я сказал нет, значит, нет!

— Потому, что я никуда не вернусь.

— Марго, Наумыч очень сильно расстроится.

Тянусь к ручке двери — аудиенция окончена:

— А ты его настрой! Ты же у нас настройщик знатный.

Пытаюсь закрыть дверь, но Антон ловко выставляет ногу.

— Ногу убери.

— Маргарита, я бы на твоем месте…

— Ты никогда не будешь на моем месте. Усек, лузер?

Лицо Зимовского перекашивается. Как же приятно такое ему говорить… Хотя, очевидно, что Антоха своего теперь не упустит… Обидно.

— Ногу убери, еще раз говорю, я сейчас собаку спущу, она у меня незнакомых кобелей на дух не переваривает. Порвет, как Тузик грелку.

Я киваю на Фиону, которая уныло смотрит на непонятливого гостя, а потом заваливается на бок. Зимовский убирает ногу:

— Стало быть, не вернешься?

— Cтало быть, нет.

Закрываю входную дверь и иду в гостиную. Просит он меня! Старый маразматик… Сунув руки в карманы, мотаюсь туда-сюда по комнате. Как же они все меня достали! Замечаю на экране ноута, на столе в гостиной, значок вызова. Подхожу поближе:

— Ух, ты, Егоров вспомнил про Гошу. Весело!

Присаживаюсь на диван, убираю за ухо выбившиеся на лицо волосы, и, запустив почту, читаю:

От кого: borisegorov@mail.ru

Кому: margorebrova@mail.ru

Дата: 16 сен. 2008 12:18:59

«Привет Гоша. Как отец? Как ты сам?

У нас тут большие проблемы в редакции.

Ты очень нужен здесь. Срочно выходи на связь!!!»

Странно. Если письмо Гоше, то почему на мой адрес? Типа перепутал? И что за дата непонятная? Год, что ли, на компе забыл переставить? Перечитываю еще раз вслух:

— Привет Гоша… Как отец… проблемы в редакции… срочно выходи на связь…

Ага! Сейчас. Игорь Семенович прямо бежит и спотыкается. Захлопываю крышку ноута… Не фиг, если письмо Гоше, то и посылай Гоше, а у меня связи с Сиднеем на сегодня нет! Тут же начинает трезвонить мобильник.

— Слушайте, братцы, вы меня, что, доконать решили, что ли?

На дисплее высвечивает надпись «Егоров».

— До свидос!

Захлопываю крышку телефона и бросаю его на стол. Тереблю собаченцию за голову и иду на кухню:

— Пойдем Фиона.

Телефон продолжает наяривать. Останавливаюсь на полпути и, уперев руки в бока, говорю Егорову, вернее мобильнику:

— Ну, не хочу я с тобой разговаривать, неужели неясно?

Лезу в холодильник и достаю оттуда бутылку пива. Телефон опять звенит.

— Больные люди, а?

Возвращаюсь в гостиную, ставлю бутылку на стол и, все-таки, беру трезвонящую мобилу:

— Гкхм…Алло.

— Марго!

— Да, господин Егоров.

— Марго, подожди, прошу тебя, не бросай трубку, выслушай.

Уперев руку в бок, пеняю ему:

— А чего это вдруг? Вы, насколько я помню, сегодня не захотели меня выслушать.

— Марго, каюсь, неправ, сто раз был неправ.

Да хоть тысячу. Чего воздух сотрясать, не слова важны, а поступки. Пошла вон — это я, понимаю, поступок!

— Боже мой, Борис Наумович, какая учтивость, прямо не узнать. Только вы напрасно так прогибаетесь, порожняк все это. Порожняк!

Сунув руку в карман куртки, начинаю бродить по гостиной.

— Почему?

— Да потому что в редакцию я не вернусь.

— Нет…

— Нет, послушайте, что я скажу. Про-щай-те!

Захлопываю крышку телефона. Вы еще узнаете, как это без Игоря Реброва, еще оцените!

* * *

Но распрощаться не удается. Где-то, через час, курьер из срочной доставки приносит пакет, в котором я обнаруживаю диск DVD. Что за хрень? Включаю телек и сажусь перед экраном. Анюта уже вернулась из магазина и теперь хлопочет на кухне. Но видимо ей тоже любопытно и она не может удержаться — присаживается рядом со мной:

— Чего это у тебя тут такое?

Кручу в руках пакетик с диском:

— Да я не знаю, из офиса прислали. Сейчас глянем.

Сомова тянет руку:

— Ну-ка.

Отдаю ей диск.

— На!

— Давай.

Сомова вставляет диск в проигрыватель, и я нажимаю на пульте кнопку «enter» . На экране пустой кабинет Калугина, потом он появляется и сам. Фиона, навострив уши, сидит рядом с нами — тоже видно хочет посмотреть и послушать.

— Марго, привет.

Усмехаюсь. Ну, привет.

— Нам, к сожалению, так и не удалось поговорить, и я тебе сейчас звоню на мобильный телефон, а ты, к сожалению, не берешь трубку. Ну, надеюсь, хоть так ты меня дослушаешь.

Переглядываемся с Анькой. Я от него такого креатива не ожидал.

— Во-первых, я хочу тебя поздравить. Потому что ты огромный молодец, такого оглушительного успеха, поверь мне, я на своем веку не помню. Ты рискнула и у тебя получилось. Это самое главное и я очень рад и говорю тебе честно, что нисколько не жалею, что рискнул вместе с тобой. Мне кажется, что если ты сейчас уйдешь, то просто все было зазря.

Не могу удержаться.

— Никуда я не вернусь!

Сомова цыкает:

— Да, помолчи ты!

Калугин на экране продолжает:

— Поверь мне, ты не должна бежать от тех людей, которые тебе поверили. Ты очень талантливый человек, ты очень красивая женщина, Марго.

Я беззвучно чертыхаюсь. Ну, на фига напоминать об этом?!

— Поверь мне это не дежурный комплемент, это факты. Извини, конечно, но Гоша никогда не справился бы с этим.

Анька не может удержаться:

— Вот, слушай, слушай!

— Несмотря на то, что вы с ним похожи, вы с ним полная противоположность. Вообще с твоим приходом в редакцию очень многое изменилось — и атмосфера, и желание. Пойми, ты нужна нам. В общем, с тобой, мы горы свернем. Приходи к нам, мы тебя ждем. Помнишь, как у классика — «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Я хмыкаю, тоже мне Маленький Принц. А я, может, не собирался и не собираюсь никого приручать.

— Ты нужна нам, мы тебя ждем, я тебя жду. И еще — какое бы ты решение не приняла, знай только одно, что я буду его уважать. Вот.

Запись заканчивается, я беру пульт со стола, нажимаю «стоп» и экран гаснет. Сомова выжидающе на меня смотрит:

— Ну, что скажешь?

А почему я должен чего-то говорить? Только потому, что Калугин кого-то там ждет? Кладу пульт обратно на стол:

— Ты фильм «Любовь и голуби» смотрела?

— Смотрела, конечно.

— Помнишь как там: «Не пойду!»

— Ну и дурак, ты, Ребров.

Не знаю. Копошатся, конечно, внутри сомнения… Анька продолжает давить:

— Ты хотя бы поговори с Егоровым. Никто ж тебя не заставляет прямо сразу решать. Съезди, поговори.

Пытаюсь сопротивляться… наверно, для видимости:

— Опять одеваться, краситься…

— А как ты хотел? Подожди, я сейчас…

Сомова выскакивает в прихожую, а я иду в спальню к шкафу. Господи, одни бабские шмотки. Снимаю вешалку с брюками, но сзади слышится Анькин голос:

— Не вздумай! Смотри, какое я тебе платье купила, вот в нем и пойдешь…. Ты сегодня победительница, а не рабочая лошадка.

Сую брюки назад. Мне просто сегодня неохота с Сомовой спорить. Пусть и у нее будет праздник — ведь старалась, покупала… Cо вздохом начинаю разоблачаться — присев на кровать стягиваю с себя спортивные штаны, куртку. Поднявшись, беру из рук Сомовой платье и прикидываю его на себя — блин, не одежка, а кусок тонкой тряпки с завязками на шее! Спрашиваю:

— Ну, как?

Сомова вдруг тянет:

— У-у-у, как все запущено.

Удивленно на нее таращусь:

— Плохо, да?

А на фига, спрашивается, тогда покупала?

— Корнет, вы когда, в последний раз, подмышки брили?

Ошарашенно таращусь на нее:

— В смысле? Кому?

— Гош, ну ты прямо как маленький, ей-богу. Ты у своих мамзелей, что-нибудь подобное видел? Или вы в тулупах тусовались?

Я растерянно молчу и отрицательно качаю головой. Кажется, Анька права.

— То-то. К приличному платью, нужна приличная девушка. Марш в ванную! Надеюсь, уж в этом то процессе помощь не нужна?

Потом уже, наштукатуренный, с куцыми бровями (Сомова зараза хотела выщипать, да я не дался — согласился только обесцветить и подкрасить), с расчесанными распущенными волосами, неприлично нарядный, смотрю в зеркало и понимаю, что она меня подловила — так я еще никогда не одевался и не красился. Праздник тела, блин! Ходи теперь, тряси перед мужиками ляжками, сверкай бритыми подмышками. Если бы не Анькин зудеж — «так надо, так надо, так надо», ни за чтобы не согласился.

— И чего? В таком виде по улицам ходить?

— Не ходить, а ехать…. Ну, если хочешь, я тебя сама отвезти могу.

Ну, если так.

* * *

Поздно вечером приезжаем в редакцию. Хотя весь офис уже в полутьме, знаю, что Наумыч еще здесь. Выхожу из лифта и нос к носу сталкиваюсь с уходящей домой Люсей. Прикладываю палец к губам, призывая ее к молчанию, и иду к темнеющей в конце холла, спине Егорова.

— Борис Наумыч.

— Люсь, ну я ж тебе русским языком объяснил, что…

Поворачивается ко мне и тут же светлеет лицом:

— Марго.

— Мне кажется, нам надо поговорить.

Мы проходим в его кабинет. Горит лишь настольная лампа. Снимаю сумку с плеча и стою, нервно вцепившись в нее пальцами. Егоров тянет за узел галстука, ослабляя, потом снимает пиджак и вешает на спинку кресла:

— Марго, спасибо, что ты пришла.

— Прийти то я пришла, но это не значит, что я вернулась.

— Ты знаешь, я хотел бы…

— Борис Наумыч, вы извините, что я вас перебиваю. Мне Зимовский все рассказал, я приблизительно знаю, чего вы хотите, но не все так просто.

Он подходит совсем близко, проникновенно смотрит на меня, а потом берет за плечи:

— Я больше всего на свете хочу, чтобы вернулся Гоша. А пока его нет — ты лучший вариант.

Смотри, как заговорил… Все равно, не могу удержаться и ворчу:

— А точнее единственный.

Высвобождаюсь и иду к окну. Егоров соглашается:

— Ну, можно и так сказать. Да…

Потом меняет тему:

— Тебе сколько в кофе сахара?

Смотрю, как он суетится возле чашек на столе.

— Я пью без сахара.

— Надо же и Гоша, тоже, пил без сахара.

— Я знаю….

Наумыч уныло садится на край стола. А я обнимаю себя за плечи — зябко мне и грустно.

Опять он про Гошу. Прямо как о сыне.

— Борис Наумыч.

— Чего?

— А вам действительно не хватает Игоря?

— Да, очень.

— Никогда бы не подумала, что мой брат такой выдающийся.

— Да не в этом дело, господи!

— А в чем?

— Как бы мне это тебе объяснить. Ты понимаешь, что мы понимали другу друга с полуслова, с полу взгляда….

Я присоседеваюсь на столе рядом с Наумычем, спиной к нему и слушаю его признания.

— А Гоша вырос в этом издательстве в прямом и переносном, и буквальном смысле этого слова. Он создан для этой работы, он умен, талантлив, креативен. И когда я это понял, я просто доверился ему, и он меня не подвел ни разу. Представляешь, ни разу!

Отложив сумку в сторону, сижу, безвольно уронив руки между коленями и склонив голову набок. Волосы волной спадают мне на лицо, и я их неторопливо отвожу назад. Автоматически… Похоже, этот жест становится для меня привычным… Так странно… Он говорит о Гоше, а я думаю, черт те о чем… Как будто разговор не обо мне… И от этого становится еще горше…

— Есть в вас что-то такое импульсивное, что ли. Оголенный нерв… Хе… Ну, надо же, я эту фишку не просек. Напечатать обложку, которую я запретил.

Наумыч слезает со стола и, обойдя вокруг, останавливается возле меня:

— Это же…, вот молодец…, такое мог вытворить только Ребров или Реброва.

Ну, наверно, дело не в одной обложке, народ и содержанием зачитался, но я не спорю. Вся эта обстановка, слова Наумыча…. Я хоть и улыбаюсь, но кажется в глазах у меня бочонки с соленой водой, готовые хлынуть и затопить все вокруг. Тру нос, слезаю со стола и делаю шаг к темному окну. Не хватает еще разреветься.

— Чего с тобой? Случилось, что-нибудь?

— Да, все хорошо.

Справляясь с бабской слабостью, стискиваю себя крепче руками и разворачиваюсь к Егорову. Слова с трудом складываются во фразы:

— Борис Наумыч, вы когда-нибудь думали о том, что Гоша может вообще не вернуться?

— Думал.

— И что тогда?

Егоров приобнимает меня:

— Тогда, ты! Ты единственный и окончательный вариант.

Мы склоняемся друг к другу головами. Все-таки, хороший он дядька. Хлюпаю носом и улыбаюсь. Я его прощаю.

* * *

Возвращаюсь домой к одиннадцати. Настроение классное. Наливаем с Анютой по бокалу вина и устраиваем в гостиной показательные танцы под музыку. С хиханьками и хаханьками. Праздничные танцы в африканском племени, после удачной охоты.

— Слушай Ань!

— Чего?

— По большому счету, сейчас нам с тобой надо куда-нибудь в клуб забуриться, и там куролесить до самого утра.

— Ну, а в чем дело, поехали.

Не прерывая танцевальных телодвижений, делаем по глотку вина.

— Да не дадут ведь. Опять какие-нибудь козлы начнут приставать.

— Типа Гоши. Ха-ха-ха!

Анька ржет, а я ставлю свой бокал на кухонный стол:

— Все, иду тебя убивать!

Делаю вид, что хватаю ее за горло и тащу в гостиную.

— А-а-а.

В конце концов, она заваливается с бокалом на диван и хохочет в голос. Сажусь рядом, поджав под себя одну ногу. Приложив руку к груди, пытаюсь отдышаться:

— Фух… Ой, слушай, бедный Наумыч …, если бы ты его видела вблизь, когда он все это говорил. У него слезы на глазах стояли!

Трясу перед носом у Аньки скрюченными пальцами, изображая слезы с яблоко величиной, не меньше.

— Чего, серьезно?

Сомова все никак не может отдышаться и утирает лоб кухонным полотенцем. Поворачиваюсь к ней:

— Фух… А смысл мне врать? Он говорил обо мне, как о своем сыне, понимаешь.

Приложив руку к груди, проникновенно добавляю:

— Я сам чуть соплю не пустил, ей-богу! Мне его так жалко стало, мне даже захотелось его обнять.

— Гоша, я, тебя, сколько знаю, впервые вижу таким сентиментальным.

Сомова опять ржет, а я лишь пожимаю плечами:

— Да, я, сам себе, иногда удивляюсь.

— А чего? Ты, просто меняешься, наверно. Тоньше становишься.

Хохочем обе… оба… в общем не важно. Я лишь развожу руками:

— Не обманывай себя, я просто становлюсь бабой!

— Слушай, ну чего ты заладил — бабой, да бабой. Скажи, что просто становишься женщиной.

— Вот, хрен тебе!

Показываю Аньке фигу, а потом в победном крике воздеваю обе руки к потолку:

— Я был и остаюсь мужиком!... Гоша хитрый, он замаскировался. Ясно?

— Ага. Только Калуге это не скажи.

— А чего Калуга?

— А он в тебя, по-моему, втрескался по уши.

— Как втрескался, так и растрескается!

Наше шумное веселье прерывает звонок в дверь.

— Вон, звонок…. А чего ты ему скажешь то?

Встаю и иду открывать.

— Да-а-а…

— Чего скажешь то?

Останавливаюсь на пол дороге и, глядя на Аньку, развожу руками:

— Скажу, извини Андрюха, но я не по этим делам!

Ржем вместе, и потом я бегу дальше, в прихожую. Открываю дверь и там, конечно, Калугин. А время то уже далеко не детское, людям спать пора.

— Марго!

Он входит и прикрывает за собой дверь:

— Марго, я только что разговаривал с Наумычем, и я рад, очень рад, что ты вернулась.

Сомова в гостиной уписывается кипятком. Я тоже отворачиваюсь и не могу удержаться, чтобы не захихикать…. Мнусь на месте, не зная, что и сказать и потихоньку продвигаюсь к гостиной:

— Андрей…э-э-э…. Ну…Может, хотя бы, поздороваемся?

Аня встает с дивана:

— Добрый вечер.

Калугин не обращая внимания на ее приветствие, бормочет мне:

— Мы вообще-то виделись сегодня.

Это он со мной виделся, а с Аней? С ней что, здороваться не надо?

Калугин идет к Сомовой и вид у него совершенно неадекватный:

— Я поэтому… ради бога, пожалуйста, извините, у меня такая радость. У меня такое ощущение, будто наши чемпионат мира выиграли. Ей-богу!

Аня вновь усаживается на диван грызть виноград со стола, а я судорожно думаю, о чем же с Калугиным поговорить. Но, по крайней мере, нужно извиниться:

— Андрей. Я хотела тебе сказать, чтоб ты знал, я, когда утром собирала вещи, я, может быть, наговорила чего-нибудь лишнего….

Прикладываю признательно руку к груди:

— Ну… Спасибо тебе большое за твое видеописьмо.

Калуга отмахивается:

— Марго, да я тебя умоляю, господи, какое видеописьмо, главное, что уже никто никуда не уходит!

Андрей подсаживается к Сомовой на диван, видно, что эмоции его переполняют… Надо же, как человек за меня радуется, руками машет. Пытаюсь объясниться:

— Просто мне в какой-то момент очень стало жалко Наумыча, он так просил…

— Конечно, Наумыч просил. Наумыч понял, что он промахнулся. Он не то, что просил, понимаете, он готов был ноги целовать Марго…. Хотя, знаешь, честно говоря, в тот момент я тоже поверил, что ты все с концами….. Девчонки, родина нам не простит, если мы это не отметим. А?

Он вопросительно на меня смотрит. Интересный переход.

— По чуть-чуть?

Я мнусь — поздно уже, но Андрюха так радуется…. Он так помогал…

— Ну, я даже не знаю. Ну, в принципе, можно, было бы там… м-м-м… по бутылочке пивка.

Сомова стучит пальцем по виску и делает мне непонятные гримасы. Я неуверенно тяну:

— Или вискарика. Ань, ты как?

— Ну, я…

Калугин вдруг встает:

— Аня, подождите, пожалуйста. А… Марго, я хотел тебе кое-что сказать.

Он стоит передо мной, и смотрят прямо в глаза… Что? Что он мне скажет? Сердце вдруг убыстряет свой стук. Вижу, как Анька хватается за мобильник и начинает в него говорить:

— Алло, алло, привет… ага… нет, Марго подойти не может, у нее гости, м-м-м… А что, вы уже на месте? А, ну все, мы летим.

Выключает мобильник и сообщает нам с Калугиным:

— Девочки уже в кабаке. Все заказали и ждут нас.

Он оглядывается на меня, и я делаю разочарованную гримасу. Сказать мне нечего, не знаю я никаких девочек, это все Анькин креатив. Андрей интересуется:

— Вы куда-то спешили?

— У нас просто девичник там, а девчонки все переиграли и уже ждут нас.

Я молчу, меня разъедает любопытство. Что же Андрей мне хотел сказать?

— Я понял, ну что ж извините еще раз, что я вклинился в ваши планы. Поэтому…

Продолжая извиниться, он обходит меня и начинает продвигаться к двери. Я вдруг словно просыпаюсь, и у меня неожиданно вырывается:

— Может быть хотя бы чаю...

Делаю какой-то немыслимый пируэт руками и смотрю на Аньку:

— У нас же есть минут десять?

Сомова таращит на меня удивленные глаза. Андрей отнекивается:

— Ни-ни-ни. Ничего не нужно, я еще раз поздравляю.

Он вдруг наклоняется ко мне и звонко чмокает в щеку. Первая мысль — у него такие мягкие губы и теплая щека. Вторая ошарашивающая — меня поцеловал мужчина! Сомова улыбается, глядя на нас, а я стою в полной прострации, опустив руки.

Андрей идет к выходу и от дверей прощается:

— Поздравляю… Вам удачно все отметить.

Анька тоже не молчит:

— Да, мы постараемся.

— Третий тост за мной!

Сомова поднимает кулак вверх:

— Договорились.

— Пока.

Смотрю, как за Калугиным закрывается дверь, и все никак не приду в себя. Чувствую, как Сомова сзади берет меня за локоть и тянет к себе:

— Ты что, обалдел?! Ну, что ты творишь, какое пиво? Какой виски?

Наконец, ко мне возвращается речь, и я формулирую мысль, которая стучит в моем мозгу последние две минуты:

— Ань, ты, кажется, была права.

— Что?

— Он в меня втрескался!

И смеюсь. И Анька смеется. Смеюсь и никак не пойму, почему у меня это известие вызывает такой щенячий восторг.