Мех под кожей (джен)

Нарцисса так и не поговорила с сыном в тот день и увиделась с ним лишь утром, за завтраком, к которому буквально вынудила себя выйти: сомневаясь в способности Тинки справиться с хоть сколько-то правдоподобной иллюзией, она велела ему скрыть её раны под наколдованными повязками, и те причиняли ей дискомфорт. Впрочем, когда Нарцисса оказалась уже за столом, ей стало немного легче — то ли от спокойной, привычной ей обстановки, то ли от чего-то ещё… Увы, аппетит изменил ей в очередной раз, и даже вынудить себя через силу хоть что-то съесть она не смогла, ограничившись лишь чёрным чаем с молоком. Со вздохом посмотрев на едва заметное пятнышко на белоснежном фарфоре, Нарцисса решила, что обязательно заставит себя перекусить после, потом, когда вернётся от Олливандера.

Нарцисса твёрдо решила отправиться к нему сегодня же: отчасти опасаясь, что, если спрячется сейчас дома, то потом просто не сможет вынудить себя выйти, отчасти потому, что без палочки ощущала себя совершенно беспомощной и ещё более неполноценной, чем на деле была. И потом, зачем оттягивать неизбежное?

Но покидать одной даже дом ей было слишком страшно. Признаваться в своём бессилии и просить о подобном унизительном одолжении кого угодно Нарциссе отчаянно не хотелось, но ведь Люциус всё же её супруг. Они — вместе, они — семья, и искать поддержки у родных и близких людей не зазорным считалось во все времена даже у Блэков. И пускай призрак мёртвой Диззи всё ещё стоял между ними, но ведь жизнь продолжалась, и было бы безумием позволить ему разделить их.

Ничего этого Нарцисса, разумеется, никому не сказала — она вообще не проронила ни слова кроме пресловутого «доброго утра». За столом было тихо: Люциус поглядывал на неё встревоженно, смущённо и виновато, а Драко… Драко то смотрел в тарелку, то отводил взгляд в окно, то глядел на мать с такой надеждой и ожиданием, что Нарцисса едва сдерживалась, чтобы не отвернуться. Что, что она могла ответить ему, кроме того, что его жизнь больше никогда не будет не то что прежней — нормальной? Потому что его мама выбрала жизнь, а не смерть — пускай даже и в виде твари.

— Иди к себе, — велел сыну Люциус, когда завтрак уже подходил к концу.

Нарцисса кивнула, и тот, неохотно выйдя из-за стола, вдруг шагнул к ней и обнял — и Нарцисса, зажмурившись, на пару мгновений позволила себе ответить ему и прильнула к сыну. В ней вдруг взметнулась надежда — а что, если удастся сохранить тайну? В конце концов, в больнице их никто ведь не видел, а Люциус, вероятно, сможет пресечь слухи… вдруг вся эта история ударит только по ней? А Драко затронет лишь тем, что все станут шептаться, что у них в семье не всё ладно, ибо мадам Малфой стала затворницей? Так ведь может быть?

Эта надежда воодушевила Нарциссу и придала ей сил. И когда Драко ушёл, она посмотрела на явно собиравшегося начать какой-то разговор Люциуса и сказала:

— Мне нужно нанести визит Олливандеру, если ты помнишь. Проводишь меня?

К её удивлению, он неожиданно обрадовался и даже улыбнулся, кивнув:

— Разумеется. Когда ты хочешь пойти?

— Сегодня. Сейчас, — она сложила салфетку и положила её на нетронутую тарелку. — Я не хочу ждать и не вижу смысла откладывать.

— Если ты достаточно хорошо себя чувствуешь, — Люциус встал и, подойдя к ней, хотел было придержать стул, но она поднялась раньше, и он просто остановился рядом.

— Гридди, подай хозяину ту тёмно-зелёную мантию из мокрого шёлка с вышивкой на манжетах, — распорядилась Нарцисса. — Я буду готова через пятнадцать минут.

Впрочем, в четверть часа она, конечно, не уложилась. Нарцисса долго-долго стояла в своей гардеробной, разглядывая наряды. Добрую половину платьев, если не больше, оставалось лишь выбросить — она никогда не решится теперь на глубокие декольте, открытые плечи и даже запястья. Хорошо, что хотя бы мантии никогда не выйдут из моды, и у некоторых из них рукава достаточно широки, чтобы сейчас она могла их надеть.

Сперва она выбрала самую простую на вид: чёрную, классического строгого кроя, которую можно было бы застегнуть достаточно глухо для того, чтобы разглядеть, что под ней надето, не представлялось возможным; а в прежние времена под неё и не принято было ничего надевать. Хотя зловещая чёрная мантия в июльский зной… Разумеется, чары могли бы сделать её куда комфортней, но сейчас Нарцисса меньше всего хотела привлекать внимание к своему наряду.

В конце концов она остановилась на мантии дымчато-серого шелка — несколько старомодной (и Нарцисса даже припомнить могла с трудом, откуда она взялась в её гардеробной, но что-то подсказывало ей, что не обошлось без кого-то из тётушек), но зато со свободными широкими рукавами, присобранными у запястий и переходящими в кружевные манжеты. В конце концов, лучше выглядеть несколько старомодной, но одетой по погоде, нежели наряженной в июле в чёрную шерсть.

Помучившись с поиском того, что бы подошло к этому архаизму, Нарцисса остановилась на тёмно-синих перчатках и шляпке, туфли же она выбрала самые простые — чёрные. И сумочку в тон.

Последний раз оглядев себя и оставшись, в целом, довольной Нарцисса спустилась вниз. Люциуса ещё не было, и она, отойдя к окну, остановилась там в ожидании. Эта часть дома выходила окнами в парк, и Нарцисса всегда любила здешний вид — но сейчас он вызывал у неё смутную тревогу. Она знала здесь каждое дерево, и знала что в поместье не было и не могло быть никаких посторонних, но никак не могла отделаться от ощущения мелькающих меж стволами теней. Их здесь нет, убеждала она себя, это просто игра света и тени, не более. Его нет. И всё же сердце её каждый раз замирало, когда её глаза на секунду выхватывали фигуру, очертаниям напоминавшую какую-то четвероногую тварь.

Нет, нет, не может быть!

Нарцисса попятилась — и столкнулась с вернувшимся мужем. От неожиданности её сердце ухнуло куда-то вниз и остановилось — а затем забилось и подпрыгнуло к горлу.

— Прости, что напугал тебя, — расстроенно сказал Люциус, осторожно приобнимая её за плечи, и Нарцисса, тяжело и часто дыша, растянула губы в улыбке и покачала головой:

— Ничего. Я просто не услышала, как ты подошёл.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он и тут же спросил: — Уверена, что хочешь пойти непременно сегодня?

— Уверена, — ответила она и, повинуясь внезапному порыву, приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его щеке, сама не понимая, почему вдруг.

Он порывисто обнял её и тоже поцеловал — губы, горячие, шершавые, скользнули от щеки к виску и там замерли. А потом он прошептал:

— Никто не посмеет ничего сказать. Тебе. Никогда.

Как же она хотела ему поверить! Нарцисса понимала, что «никогда» — это слишком долго, что рано или поздно правда всплывёт, но сейчас, в эту секунду она отчаянно хотела верить своему мужу. Верить в то, что он сможет совершить для неё это чудо, что каким-нибудь невозможным способом сумеет её защитить.

— Идём, — позвала она, с трудом заставляя себя оторваться от Люциуса и первой направляясь к камину, который должен был привести их в «Дырявый котёл», откуда они уже вышли бы на Диагон-элле.

Ей казалось, что она готова — но едва она вышла из камина в «Дырявом котле» и оказалась в полупустом сейчас зале; Нарциссу охватила паника, и она шарахнулась назад, но стоящий рядом с ней Люциус остановил её и едва слышно прошептал:

— Они даже не смотрят. Цисси, они не знают. Никто не знает.

Не знают… сейчас не знают. Пока не знают. Впрочем, эти слова приободрили Нарциссу, и она, крепко взяв мужа под руку, двинулась вместе с ним к выходу, машинально кивая в ответ на приветствия.

К тому, что на улицах и в лавках на неё всегда и все смотрят, Нарцисса привыкла с детства, но сейчас эти взгляды причиняли ей почти ощутимую боль. Они все смотрели на неё вроде бы как обычно, но Нарцисса не могла удержаться от того, чтобы искать в их глазах понимание — и, конечно же, находила его. Но она продолжала идти вперёд, сама не замечая того, что вцепилась в руку Люциуса с такой силой, что на его коже к вечеру останутся синяки.

В тот момент она не думала, и вряд ли могла бы знать, что ощущение этой боли от впившихся в его предплечье пальцев, то чувство, как она крепко держится за него, и то, что его жена всё ещё верит в то, что он может её защитить, нет, не могли, конечно же, до конца приглушить, но все же делали хоть чуть-чуть терпимее терзавшие Люциуса липкий страх от потери и уродливую вину. Вину за то, что позволил ей тогда отправиться в Лютный одной с этим драккловым ожерельем — да лучше бы он просто выбросил его в прямо в море! За то, что не смог найти способа отыскать её до того, как случилось непоправимое. Да что там, ему и в голову не пришло тогда её даже искать — пока она проходила через весь этот кошмар, он просто пил у камина чай! Вину за свою небрежность, за то, что позволил себе по беспечности оборвать жизнь старой Диззи — да, в тот момент он полагал это разумным и милосердным, но с того мига, как Нарцисса выставила его из комнаты, а затем расплакалась там в одиночестве, Люциуса грызли вина и досада на собственную поспешность. В самом деле, отчего, отчего он пошёл на поводу у эмоций просто не вызвал целителя? Это не потребовало бы от него никаких усилий — он ведь был в Мунго, разве сложно было попросить отыскать какого-нибудь специалиста и отправить его в мэнор? Но ему просто не пришло в голову такое простое решение, а когда он вернулся домой… даже вспоминать было муторно и тяжело. Но Мерлин, он должен, обязан был об этом подумать и избавить Нарциссу хотя бы от этой боли.

Но думать об этом теперь было поздно, и Люциусу оставалось лишь идти с женой под руку по Диагон-элле и раздавать улыбки встречным знакомым, которых оказалось сегодня здесь до неприятного много, за них обоих. Откуда они все здесь сейчас? В будний день, посреди утра? Оставалось только наткнуться кого-то из приятельниц Нарциссы, которым захочется с ней поболтать— и этот выход смело можно будет признать самым неудачным в его жизни.

В их, поправился он себя. В их. И если ему хочется выплюнуть в лицо очередному знакомцу какую-нибудь скабрёзность, то что же должна ощущать она? Циссе же ведь хуже, чем ему самому, напомнил Люциус сам себе. Несравнимо, намного, хуже. Это ведь она пережила преисподнюю — а он просто… болван, не способный защитить собственную жену, вот он кто — и именно так теперь о нём и будут говорить.

Лица в толпе казались Нарциссе смазанными, вывески и мантии мелькали перед глазами, и, хотя вроде бы быстро они не шли, но ей казалось, что дыхание вот-вот собьётся, и когда они почти подошли к двери Олливандера, в толпе мелькнули клетчатые штаны. Сперва она замерла, будто налетев на стену, но затем, резко потянув за собой ничего не понимающего супруга, метнулась, ведомая скорее инстинктом, вслед.

Они в несколько шагов настигли обладателя штанов — верней… обладательницу, как поняла, сгорая со стыда, Нарцисса — а обернувшаяся на звук их шагов девчушка лет четырнадцати, грязнокровка, если судить по одежде и по бесформенной вытертой синей сумке, озадаченно уставилась прямо на них и только хлопала своими большими карими глазами.

— Извините, мисс, мы обознались, — выдавил из себя Люциус, пока Нарцисса пыталась выровнять дыхание.

Они вернулись назад, к двери Олливандера, и Нарцисса, резко остановившись перед ней, вцепилась в руку мужа с такой силой, что даже несколько слоёв ткани не помешали ему ощутить её ногти. Люциус накрыл её правую руку своей и сказал:

— Я всё объясню сам — тебе останется только выбрать палочку.

— Нет, — быстро и резко возразила она, облизнув сухие губы сухим же языком. И решительно потянулась раненой, левой рукой к двери — потому что отпустить мужа так и не смогла.

Люциус, конечно же, опередил её — шагнул вперёд и распахнул дверь, для чего ему, правда, пришлось отчасти высвободиться из рук супруги, однако он тут же сжал её ладонь в своей.

В пыльную и крошечную лавку Олливандера они вошли вместе. Хозяин встретил их вполне приветливо и без малейшего удивления: волшебники заходили в его лавку далеко не только для того, чтобы приобрести волшебную палочку — при желании хозяин мог предложить воски, полироль, и даже чехлы и ножны, хотя чаще всего это было таким же испытанием, как и сам выбор палочки, но упорные обязательно находились.

— Мистер Малфой — кивнул Олливандер. — Вяз и сердечная жила дракона, если не ошибаюсь, восемнадцать дюймов, помню её ещё в руках вашего дедушки. Мадам Малфой, сердечная жила дракона и чёрное дерево. Помню, как вы её выбирали, — и эти слова причинили Нарциссе боль и заставили испытать удушливый приступ стыда — казалось что старик смотрит ей прямо в душу. — Чем могу вам помочь? Что-то для юного Драко?

— Добрый день, — ровно проговорила Нарцисса. — Увы, ваши услуги требуются сегодня мне. Мне нужна волшебная палочка. Новая, — твёрдо добавила она, отметая любые вопросы.

— Могу я полюбопытствовать, что произошло с прежней? — Олливандер нахмурился.

Как любой мастер, он трепетно относился к своим творениям, и гибель каждой из палочек воспринимал очень лично.

Люциус открыл было рот, чтобы ответить и избавить Нарциссу от тягостных объяснений, но не успел:

— Увы, я не знаю, — сдержано проговорила она — Несколько дней назад на меня напали — и мне неизвестна её судьба. Иначе этот визит просто бы не потребовался.

Она хотела было продолжить и рассказать ему, что с ней произошло, но внезапно поняла, что не может произнести это вслух. Просто не может: слова не шли с языка, и Нарцисса впервые в жизни поняла, как это — онеметь безо всяких заклятий. Она в панике обернулась к Люциусу, и тот, к счастью, понял всё сам и в двух словах озвучил уместную для посторонних версию.

Лицо Олливандера изменилось, и проявившееся на нём выражение изумления, сочувствия и чего-то ещё, что она не смогла опознать, немного привело её в чувство. Она не желала жалости, и понимания не желала тоже — она просто хотела получить свою палочку и уйти отсюда. И, может быть, больше не возвращаться.

Какое-то время Олливандер пристально смотрел на неё — ей стало неуютно и неприятно от его взгляда, но она твердила себе, что дело вовсе не в том, кем она теперь стала, а в известных всем странностях старика. Разве он не всегда был таким, раздумывая, что бы ей предложить? И, похоже, она оказалась права, потому что Олливандер, наконец, развернулся, подошёл к полкам и одним точным движением вынул из самой середины длинную узкую коробочку. А затем, поставив на видавший виды прилавок и с приглашающим жестом открыл:

— Прошу вас, мадам. Полагаю, вот эта должна подойти.

Нарцисса вдруг вспомнила, как попала сюда впервые в день своего одиннадцатилетия. Тогда было очень холодно, и пока они с мамой шли по Диагон-элле, у Нарциссы замёрз нос, и первым, что она ощутила здесь, был восхитительно тёплый воздух. Палочку в тот раз удалось подобрать далеко не сразу: она уронила полки и чуть не подожгла стул, а палочка все никак не могла найтись, и Нарцисса уже начала было волноваться, когда Олливандер открыл, наконец, очередную коробочку, и первым, что завладело её вниманием, была усыпанная крохотными металлическими шариками рукоять, в которую Нарцисса тут же влюбилась. И когда палочка ей ответила, Нарцисса была на седьмом небе от счастья.

Но теперь так, конечно, не будет.

Предложенная ей палочка тоже была изящна, но выглядела далеко не так восхитительно оригинально, как та, прежняя, за которую Нарциссе сейчас стало очень обидно. Причём она даже не знала, что хуже — если палочка просто сломана и валяется где-то в лесу или, может быть, в том проулке… хотя нет — тогда бы её там нашли авроры — или если её теперь использует та соплячка. Нет… нет! Пусть её лучше сломают. Представлять её в грязных руках с обгрызенными ногтями было больно и омерзительно.

Впрочем, она не о том, совсем не о том думает. Нарцисса заставила себя собраться, встряхнуться и вынула палочку из коробки. Ничего не случилось: не было никаких искр, палочка просто торчала в её руке бесполезным куском дерева.

— С первого раза редко у кого-то выходит, — утешил её Олливандер, и Нарцисса кивнула. Действительно, это было, пожалуй, редкостью — и она это знала. — Попробуйте эту, — он положил на прилавок ещё одну открытую коробочку.

А затем ещё одну.

И ещё.