Мех под кожей (джен)

Пыль и рухлядь были во всех этих старых комнатах, где никто не жил, сколько Нарцисса себя вообще помнила. Здесь наверняка тоже повсюду пауки, пыль и следы пребывания докси, думала она, пытаясь открыть, кажется, заевшую дверь в соседнюю комнату.

— Да что тут такое? — раздражённо пробормотала Нарцисса. — Финита Инкантатем. Алохомора. Хм… нет? — она действительно удивилась. А потом просто превратила дверную ручку вместе с замком в воду и испарила их. В её доме перед ней не будет закрытых дверей.

Это был небольшой кабинет, однако, стола здесь не было — только кресло, сиротливо стоящее посередине, и столик со старыми, выцветшими газетами и пара книг. Но что больше всего удивило Нарциссу, это что окно в комнате было удивительно чистым, а шторы на нём не задёрнуты.

Она обернулась, оглядываясь — и вдруг замерла, глядя на стену аккурат напротив окна. Заключённый в тяжёлую позолоченную пыльную раму, на стене висел ростовой портрет: статный черноволосый мужчина средних лет уютно устроился с книгой в венецианском кресле и молча смотрел на неё.

Нарцисса даже сморгнула, в первый момент не поверив сама себе, и снова недоверчиво оглядев комнату, словно бы ожидая, что там сейчас обнаружится нечто ещё более странное. И ей станет тогда понятно, что это всего лишь чары, наложенные неизвестно когда каким-то загадочным шутником, морочащие посетителя, показывая ему… то, чего просто не может быть. Но нет — пыльное кресло по-прежнему спокойно стояло посреди комнаты, дверь зияла дырой на месте замка, а пожелтевшая на свету обивка стен настойчиво намекала, что и здесь всё не мешало бы переделать. Такое впечатление, что и остальную мебель здесь не подбирали специально, а обставили тем, что не вписывалось никуда больше: давно остановившиеся старые часы в углу, старая шахматная доска на одном из стульев, нелепый резной комод, на котором стоял патефон и высилась башня пластинок и пустая бутылка с засохшей гортензией. И здесь они! В остальном же, комната была совершенно обычной… всё как везде. И такие же клубы пыли! Пыль здесь была везде, даже холст был покрыт тонким светло-серым налётом, но Нарцисса не спутала бы изображённого на нем человека ни с кем.

— Дядя Фарди? — Нарцисса не верила своим глазам. — Что ты тут вообще делаешь?

Да, это был тот самый Альфард Блэк, которого тётя Вальбурга немилосердно выжгла с семейного гобелена после скандала, что разразился в семье. Его имя старались не упоминать лишний раз, а все связи с ним были разорваны. Но вот он здесь, собственной раздражающей многих персоной, висит н стене, и абсолютно беззастенчиво её разглядывает.

— Здравствуй, племянница, — сказал дядя Фарди, подкручивая абсолютно пижонские, загнутые колечком усы, придававшие его виду забавный и эксцентричный вид, ни капли его не смущавший. Нарцисса не знала, когда именно он успел ими обзавестись: последний раз она его видела вызывающе, но вполне элегантно небритым. — Какой же красивой женщиной ты смогла стать.

— Красивой? — переспросила она, испытав какую-то раздражающую досаду. Ещё сказал бы, что она прекрасно выглядит! Человек, который её иначе как «бледной малышкой Цисси» не называл! Нарцисса не знала, что хуже: окажись это банальной и заезженной фразой, которую говорят любой женщине, или он хотел этим выразить что-то ещё, за что отец как-то едва не швырнул в него книгой. — Что ты этим хочешь сказать?

— Лишь то, что моя племянница стала прекрасна, — сказал он, оглядывая её с головы до ног, и Нарциссе очень захотелось перевернуть его лицом к стене. И уйти — и пусть висит так. Всегда.

— Просто прекрасна? — попыталась она его уколоть, насмешливо приподняв брови. — И всё? И это единственное, кем я стала?

— Я могу судить только о том, что знаю и в чем разбираюсь, — ответил он, насмешливо посмотрев ей в глаза. — Мы не виделись много лет — видишь ли, собеседников тут у меня практически не бывает.

— Только не говори, что ты ничего не знаешь, — с сомнением проговорила она, не веря в это, конечно же, ни на секунду. Тем более, он сказал «практически». Эти старые сплетники не могли ему не рассказать, в кого она превратилась! — Совсем никаких новостей? — кажется, в её голосе прозвучал сарказм.

— Пророк я давно не выписываю, — Альфард развёл руками и устроился в кресле нога на ногу. — Милая, отсюда, из этой комнаты, я не могу выйти, но некоторые могут сюда прийти, если я этого пожелаю. Я-то открыт для всех, но не то чтобы они меня выносили, — то ли согласился, то ли возразил он, и Нарцисса почему-то вспомнила, что отец называл его «несносным Фарди». — Мама заглядывает иногда — почитать мне нотации. Ей сложно в этом себе отказать.

— Так значит, ты все-таки знаешь? — Нарцисса неосознанно коснулась пострадавшей руки.

— Шрамы украшают мужчин, — произнёс он, внимательно глядя ей прямо в глаза, — но это вовсе не значит, что они уродуют женщин.

Что-то такое повисло в воздухе, от чего Нарциссе вдруг стало неловко и немного смешно — дяде было пятьдесят с небольшим, когда он скончался, и сейчас он, с ней… бессовестно флиртовал. И нельзя сказать, чтобы ей это было неприятно.

Но что он вообще делает здесь, в одиночестве? И откуда взялся портрет? Кто повесил его в эту комнату — и почему именно сюда?

Отец. Ну, конечно, отец — вряд ли это было матушкиной идеей. От дяди Фарди у неё обычно начиналась мигрень — его для неё было слишком много. Неужели отец после того чудовищного скандала и всех этих лет просто спрятал портрет от тёти Вальбурги, своей старшей сестры… и никому не сказал? А потом приходил сюда, сидел в этом кресле… и читал, как он это любил делать, газеты вслух? Как жаль, что отца уже не спросить… лично, но и портреты родителей Нарцисса все ещё не готова была заказать. Может, кто-то и скажет, что портрет помогает пережить потери, но обычно все эти люди не задумываются о том, как это — вернуться домой к тому, кого ты ещё утром похоронил. Нет, портреты нужно заказывать, когда эти шрамы уже зарастут, и когда они не будут болезненным напоминанием об утрате.

— Наверняка, матушка была не в восторге? — спросила она, подходя ближе.

Не только отец, мама, конечно же, не могла не знать. Но тоже ничего не сказала, и ничем не дала понять, даже в последние дни. Значит, все те разговоры, что велись в этих стенах, были… чем? Нет, не столько ложью, однако, слово «лицемерие» Нарцисса никак не могла примерить к отцу. В какой момент его собственные взгляды, которые он им всем прививал, стал ему не важны? Сколько ему потребовалось на то, чтобы любовь к брату оказалась сильней? Или это было чем-то ещё, о чем она не догадывается? Это было так странно и так на него непохоже… она знала, что он страдал от того, что случилось с Андромедой, и какую дядя сыграл в этом роль — но и помыслить не могла, что однажды он сможет его простить и пойдёт на такое.

Портрет! Повесить в доме портрет того, кого они все называли предателем, позорившим их семью!

Никто не заказывает портреты предателей и не вешает их у себя дома, размышляла Нарцисса. Дома вешают портреты родных…

— Мы оба хорошо знали Друэллу, — ответил он, и Нарцисса качнула головой, меняя тему.

— Мы не виделись с… того скандала, — сказала она. — А потом ты и вовсе уехал из Англии и больше папа о тебе не говорил. Дядя Фарди, что с тобою случилось? Столько слухов ходило… Как ты погиб?

— О, — его глаза блеснули. — Я немного не рассчитал силы. Атлантика… я всегда хотел пересечь её. По воздуху. На метле. Но, знаешь, оказывается, это и вправду непросто, не вышло из меня милашки Сайкс, наверное, не стоил выбирать ей назло Нимбус, — он негромко рассмеялся и добавил: — Ты не представляешь, до чего здесь скучно, — он поднялся с кресла — и Нарцисса могла бы поклясться, что услышала хруст суставов.

— Если хочешь, могу перевесить тебя в холл, — кажется, её улыбка вышла немного хищной. В конце концов, он ведь тоже не чужой в этом доме. Наверняка бабушка Ирма с дедушкой Поллуксом оценят её желание воссоединить семью.

В конце концов, это теперь её дом, а это её дядя — и что бы там ни решила покойная тётя Вальбурга, это уже не имело решительно никакого значения. Её собственное изображение на гобелене вполне могла бы ждать такая же незавидная участь, что портреты сестры, кузена и дяди, и что?

Может быть, они с отцом никогда и не обсуждали этого, но теперь Нарциссе казалось странным, что она тогда даже мысли не допускала, что отец мог и, скорее всего, скучал по брату. Как хотела она, и запрещала себе скучать по Меде. Просто убедила себя, что она больше не член их семьи, как дядя Фарди и Сириус…

Пока дядя Фарди был вхож в дом, Меда общалась с ним ближе всех. Она часами могла слушать его истории, разглядывать открытки из невозможных мест и расставлять сувениры. Нарциссе они всегда казались немного странными, все эти фигурки богинь плодородия и тотемные маски. Меда же говорила, что нужно смотреть не на форму, важно, что вкладывали в них руки, создавшие их, на что Белла лишь раздражённо фыркала. Меда никогда не казалась яркой и эксцентричной, но, наверное, именно влияние Альфарда Блэка сделало её такой независимой и дало сил выбрать свой собственный путь, с которого она не свернула.

Наверное, Нарциссе нужно было оказаться здесь и сейчас, чтобы осознать то, что это было практически неизбежно.

А вот Белла, определённо, пошла в тётю Вальбургу: такая же несгибаемая и резкая. И такая же далёкая… хотя пока и живая.

От этой мысли Нарциссе стало больно, как всегда становилось, когда она позволяла себе вспоминать сестру, навсегда запертую в Азкабане. Тётушка её всегда ставила всем в пример, когда дело доходило до «крови настоящих Блэков»

Мерлин… что стало с ними о всеми. Сперва с сёстрами — а теперь вот и с ней…

Сама же Нарцисса в общем, ни с кем из старших и не была никогда близка. Ни с отцом, ни, как ни странно, с матушкой, на которую так внешне была похожа. Отец был неярким, спокойным и даже замкнутым человеком, так непохожим на своих старших темпераментных брата с сестрой. Зато расцветал в спокойствии у себя дома. У Нарциссы что-то защемило в груди, и она иронично хмыкнула. Какие-то вещи становятся очевидны лишь с возрастом. Так долго чувствовать себя непохожей, другой, и не заметить столь очевидной вещи.

Когда-нибудь, когда она будет готова увидеть портреты родителей на стене, она непременно поговорит с ним об этом. Она обязательно найдёт хорошего французского мастера, как маме всегда хотелось. Но не сейчас. После. Пока на неё слишком много всего навалилось, чтобы она взваливала на себя ещё и это. Позволить им увидеть себя такой, если она не позволяет этого теперь даже мужу…

Нет. Она была не в состоянии их сейчас видеть. Да что видеть — она даже на могиле у них не была со дня маминых похорон! А ведь скоро… уже вот-вот будет годовщина…

Совсем скоро. Буквально на днях.

— Нет-нет, милая, не надо, не снимай меня, — из раздумий её вернул голос дяди. — мне хорошо и тут. Я думаю, ты тоже уже смогла оценить прелесть затворничества. Но я буду признателен, если ты во-он тот пейзажик из коридора поставишь в дверной проем и оставишь потом дверь открытой. Никогда не знаешь, когда может захотеться устроить ночную оргию или что-то такое.

— Я могла бы просто снять чары с комнаты, если тебе нравиться здесь, — предложила Нарцисса, убирая с портрета пыль.

— Это было бы слишком скучно. Лучше принеси мне цветов, — неожиданно попросил он. — Мы с твоей матушкой разошлись по датам всего на неделю. Но она бы не пережила, если бы и с того света я умудрился испортить ей похороны.