Мех под кожей (джен)

Было уже далеко за полдень, когда Люциус, наконец, решился навестить собственную супругу. Старый Гридди доложил, что хозяйка уже проснулась и даже не только позавтракала, но и выбралась на прогулку в сад — а после снова закрылась. Дойдя до её спальни, Люциус остановился у двери и постояв там немного, набрался смелости постучать:

— Цисси! -негромко позвал он, но в ответ услышал лишь тишину, нарушаемую лишь шумом крови в ушах — он стоял и не знал, хочет ли Нарцисса вообще его видеть. — Позволь мне войти, прошу, — произнёс он, но снова не услышал ни звука.

Люциус положил ладонь на дверь, а затем прислонился к ней лбом. Он знал, что Нарцисса слышит его, и знал, что она знает, что он будет ждать. И он был готов ждать столько, сколько понадобится. Конечно, в Малфой-мэноре для хозяина не было закрытых дверей, если только он сам не пожелал оставить их запертыми, но он никогда бы не позволил себе отпереть то, что Нарцисса сочла нужным замкнуть.

Сколько он так стоял, он не знал, но, наконец, замок щёлкнул, и Люциус принял это за приглашение. Он осторожно взялся за ручку и открыл дверь — и остановился у порога, замерев от обрушившихся на него пронзительной боли и нежности. Нарцисса сидела у окна в кресле и разбирала корреспонденцию, часть конвертов словно опавшие листья лежала у её ног на ковре. Она казалась такой беззащитной, нежной, хрупкой — и сколько бы ни Люциус не всматривался, сейчас, в солнечном свете, он никак не мог отыскать в её чертах облик той отвратительной безобразной твари, воспоминания о которой словно стояли перед его глазами. И хотя поделать с этим мороком Люциус ничего не мог, он просто запретил себе об этом думать, и постарался сосредоточить внимание на её лице — знакомом ему до последней черты, таком родном любимом — и таком усталом сейчас. На котором так просто было прочесть все страдания, что выпали на долю Нарциссы той ночью.

Он медленно и тихо подошёл к жене и опустился на колени рядом с её креслом,

— Ты так долго спала, — тихо произнёс он, собирая лежащие на ковре письма в аккуратную стопку и кладя её у самой ножки кресла. — Как ты? — негромко спросил он.

Нарцисса некоторое время молча наблюдала за ним, опустив голову и следя за Люциусом одними глазами, а потом её веки едва заметно дрогнули — и он, ободрённый этим, осторожно взял жену за руку, молясь, чтобы она не заметила, как дрогнули его пальцы, когда её лицо скрыла тень.

— Я не знаю, — так же тихо ответила ему она. — Хорошо. Нормально.

— Мне так жаль, — с трудом произнёс он, прижимаясь губами к её ладони, а затем пряча лицо в складках платья. — Я даже не знаю, заслуживаю ли прощения... — теперь его голос зазвучал глухо. — Прости, — он поднял на неё глаза.

Нарцисса молча покачала головой, и он поднёс её руку к своему лицу и осторожно прикоснулся губами к ладони — радуясь, что она не видит сейчас выражения его лица и отчаянно надеясь, что всё это пройдёт, и он окончательно смирится с тем, кем стала его жена — не абстрактной идей, а тем существом, в которое она теперь приговорена обращаться до конца их дней. Он ощутил лёгкое прикосновение к своим волосам, а затем почувствовал в них её руку, и от этой неуверенной нежности ему вновь стало стыдно — до боли. Потому что он не заслуживал ничего подобного.

Той ночью, когда Снейп презрительно оставил его тонуть в жалости к самому себе, долго стоял посреди собственного кабинета. Джин на его столе вызвал у него отвращение, и Люциус ещё долго стоял посреди кабинета, но затем всё же принял решение. Он убрал бутылку в буфет, а затем достал из верхнего ящика своего стола зелье Донны. Щедро плеснул в стакан даже больше, чем двойную дозу, разбавил водой и выпил залпом. Он не знал, можно ли пить его в таких количествах, но ему было всё равно — и даже на какой-то момент Люциусом завладела предательская мысль о том, что он может попросту не проснуться — нельзя было бы отрицать, что она не заставила его ощутить нечто, весьма похожее на облегчение. Впрочем, он тут же отбросил подобные мысли в сторону — нет. Ему так не повезёт. Да и позволить себе подобное… особенно в это сложное время, когда на свободе Блэк, и его Цисса… и как мог бы он переложить на плечи своего тринадцатилетнего сына всю ответственность за семью и оставить наедине с всеми проблемами и делами… Он помнил, насколько тяжёлой эта ноша отказалась для него, когда его собственного отца не стало. И ведь тогда он не был один — они были вместе с Циссой. Да и лет ему было далеко не тринадцать…

Люциус решительно спускался по ступенькам в подвал — но чем ближе он был к подземелью, где сейчас страдала его жена, тем сильней его лоб покрывался испариной, а тело немело. Где-то посредине коридора он остановился и, обессиленно прислонившись спиной к стене, кажется, почувствовал, как в глазах защипало. Он не мог заставить себя вновь её увидеть — просто не мог. Слабак! Слабак и трус — и лицемер, да, но кем же он тогда будет в её глазах, если он сейчас туда вернётся и опять сбежит? Но и просто вернуться к себе было для него сейчас немыслимо.

Возможно, ему показалось — акустика в подвале всегда была странной — что он слышит какой-то шум наверху. Не желая быть застигнутым в своей нерешительности, Люциус вошёл в ближайшую камеру и, закрыв дверь, прислонился к ней спиной. А затем, поняв, что никто в коридоре так и не появился, и шаги ему, вероятно, почудились, просто сполз по ней на пол и сидел так — сколько? Он не знал — но, видимо, долго, потому что в какой-то момент он устал и просто лёг на пол, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Щекой он чувствовал холод камня — и думал, что хотя бы от этого смог избавить этой ночью жену. Да… Его, Люциуса Малфоя, хватило только на то, чтобы сотворить для неё одеяло. А теперь он лежал здесь, а она была там, одна — и это всё, на что он сгодился. Каким же жалким он был!

Он не столько заснул, сколько погрузился в безмолвную и почти осязаемую темноту, но когда это произошло, Люциус не мог вспомнить. Разбудили его шаги на лестнице. Какая же этой в камере слышимость, подумал тогда он, болезненно сморщившись — наверное, если бы кого-то пытали в гостиной здесь бы все равно было слышно. Он был совершенно разбит: тело ныло, словно бы его избили, а голова болела и, казалось, весила стоуна⁽¹⁾ четыре.

Люциус кое-как сел и огляделся, пытаясь сообразить, где он и как здесь оказался. Как ни странно, полной, абсолютной темноты в камере не было: свет лился из маленькой отдушины под самым потолком, и его вполне хватало, чтобы видеть тесное помещение с неровными стенами, сложенными из довольно грубых камней и абсолютно пустое. Воздух здесь был холодный и спёртый — несмотря на стоящую на улице жару.

Шаги раздались уже в коридоре, затем прозвучали у камеры и начали отдаляться. Стремительную и уверенную походку Люциус опознал — Снейп. А значит, уже почти рассвело… и он, кажется, всё проспал самым банальным образом. Проспал — и не оставил себе ни единого шанса хоть как-то исправить свой личный позор. Ему было стыдно и донельзя мерзко от самого себя, и он аппарировал в спальню. Их спальню — но не в силах был оставаться среди этих стен слишком долго. Сперва он отправился в душ, а затем, переодевшись, к себе в кабинет. Там, вылив в стакан остатки зелья, он небрежно разбавил его водой, и допил, практически не ощущая вкуса, а потом, чувствуя, что засыпает практически на ходу, уселся в кресле перед камином, прекрасно понимая, что после у него будет весь день ныть спина, но сейчас это не имело никакого значения.

Проснулся он затемно, и в первый момент даже не понял, ещё или уже — так же, как и не сразу сообразил, что его разбудило. И только потом осознал, что что-то позвал его из камина, а затем разглядел в вишнёвых углях лицо МакНейра. Люциус заставил себя немного встряхнуться , откинув с лица прядь волос, даже придвинул кресло немного ближе — потому что встать сейчас было явно выше его скромных сил.

— Плохо выглядишь, —констатировал очевидное Уолден, внимательно его оглядев. В его глазах что-то такое мелькнуло, и он, нахмурившись, обеспокоенно выдохнул: — Как вы?

Малфой издал неопределённый звук и зачем-то сдёрнул с колен плед, который, вероятно, принёс ему Гридди.

— Цисса до сих пор спит, — вот и всё, что он мог ответить, припоминая что слышал сквозь сон, как Гридди несколько раз являлся с докладом.

Что он мог ещё сказать? Рассказать Уолдену о случившемся было абсолютно немыслимо. Хотя бы потому, что — и Люциус знал это абсолютно точно — тот бы на его месте не сбежал. Хотя бы уже потому, что это вряд ли могло его само по себе шокировать. Сколько он работает экзекутором? Более двадцати лет, и регулярно видит на службе и не такое. И что самое скверное, Люциус прекрасно знал, что друг его бы непременно понял — сколько было рассказов о том, как его стажёры регулярно блюют, увидев содержимое желудка какой-нибудь полюбившей человечину мантикоры, или когда натыкаются на кладовую кельпи в заводях тихих рек. Но сравнивать себя со желторотыми сосунками … нет. Люциус был не готов.

— Я, собственно, что хотел, — сказал МакНейр. — Драко заснул у меня — ему это всё тяжело даётся. Пусть выспится до утра, да и Блэк ко мне вряд ли сунется. Да и в лесу я чары поставил…

— Да, — медленно кивнул Люциус. — Да. Пусть спит.

Он мялся, сам не зная, хочет ли, чтобы Драко сейчас был дома, или же предпочёл бы, чтобы тот оставался в Шотландии, или чтобы вместе с крёстным вернулся в мэнор. Разговаривать с Уолденом даже через камин Люциусу было мучительно, но и оставаться наедине с собой он уже просто не мог.

Он был омерзителен сам себе. Что бы он в последние сутки ни делал, перед глазами у него всё равно стояло искажённое страданием медленно вытягивающееся в звериную морду лицо Нарциссы, а в ушах стоял тихий, едва слышимый звук — то ли хруст, то ли ещё что, он не знал, но поручился бы, что не слышал за свою жизнь ничего более жуткого и отвратительного. Зачем, зачем он пошёл туда? И ведь сам же ей предложил быть рядом! Конечно, как же он тогда мог подумать, чтобы оставить её одну. Он ведь мог, мог прислушаться к Снейпу. Сколько дней тот ворчал о том, что посторонние ему обычно мешают, особенно если пользы от них никакой — почему-то это тогда задело Люциуса. Он бы просто проводил её и остался бы до начала — а потом, пожелав удачи, ушёл, и не видел бы… этого. Он бы не показал бы себя таким трусом. Его не стошнило бы унизительно в коридоре, и не трясло от одной мысли о том, чтобы вернуться назад.

И он не вернулся.

Попытался, и всё равно не смог.

Но всё это меркло перед осознаньем того, что стоило ему просто подумать о жене, как он вновь видел ту мерзкую тварь с расползшейся кожей и капающую на белое одеяло слизь, густую и жёлто-розовую. Впрочем, Люциус всем сердцем надеялся, что это наваждение исчезнет, когда он увидит Нарциссу просто живой.

И вряд ли стоило делиться с Уолденом неприглядным рассказом, как его, запивающего потрясение джином, искупал в своём презрении Снейп, и что, выпив двойную дозу Люциус ещё раз доказал себе, что не годен вообще ни на что, а потом проспал у камина практически сутки, забыв обо всех? И пока его не разбудил Уолден, напомнив о том, что у него вообще-то был сын.

— Ты будешь завтра? — спросил МакНейр, явно не заметив его метаний. — Не уверен, что хотел бы там быть один.

— Где? — Люциус нахмурился, пытаясь сообразить, о чём тот вообще говорит.

И чихнул. Нет, всё-таки он, видимо, простудился. И поделом.

— У Нотта, — с некоторым удивлением ответил Уолден. — Завтра вечером. Мы хотели собраться и обсудить беглого Блэка. Сам знаешь, я давно не слишком жалую такие мероприятия, но выбора у нас особого нет.

Нотт. Встреча. Кажется, впервые в жизни Люциус забыл о подобном — но почему-то даже сейчас, когда ему об этом напомнили, его почти не задел этот факт.

— Нет, — сказал он. — Я буду. Разумеется, буду, — добавил он, и заметил вдруг как странно пошевелились угли, когда Уолден как-то неестественно дёрнул плечом, словно отгоняя от себя что-то неведомое, и в голове Люциуса тут же всплыло видение того, как выворачивались суставы у Циссы. — Извини что не приглашаю, — хрипло закончил Люциус.

— Да ночь уже, — понимающе усмехнулся Уолден. —Драко там спит один, да и сам я после дежурства. Я ж просто предупредить заглянул. Передавай мои лучшие пожелания Циссе.

— Передам, — кивнул Люциус, думая о том, что обязательно должен проведать Циссу. Сейчас, когда она спит, он должен зайти и просто посмотреть на неё и убедиться, что с ней всё сейчас хорошо. — Спасибо.

— До завтра, — сказал Уолден, и, помолчав, добавил: — Я надеюсь, что смогу быть. Если нас опять не отправят куда-нибудь на болота. Или к очередному ублюдку, который не способен отличить волчью тень от соседского пекинеса.

— До завтра, — повторил Люциус. — И… выспись, — он кривовато улыбнулся, а затем угли вспыхнули немного ярче, и Уолден исчез.

Люциус готов был над собой горько сейчас посмеяться. Даже с тем, кто был рядом с ним столько лет, он просто не мог нормально поговорить. А больше поговорить ему было просто не с кем. Но другого человека, которому он мог бы рассказать обо всём, просто не наблюдалось — да его и не могло быть. Откуда? Кому он мог бы признаться в подобном? Разве что целителю — крохотное сожаление кольнуло его. Ну не с портретами же родни ему разговаривать, чтобы завтра они сплетничали об этом весь день! В этот момент Люциус осознал, насколько сейчас в доме тихо. Мэнор будто бы вымер: портреты молчали, и Люциусу казалось, что в тот миг, когда он возвращался по коридорам, они все смотрели на него с разочарованием и укором. Или с издёвкой — и он не знал, что хуже.

Какое-то время Люциус просто сидел, глядя на тлеющие угли, а затем позвал Гридди и велел подать ужин ему в кабинет и захватить и бодроперцовое — и, хотя он так и не смог проглотить ни куска, зелье он выпил, а потом, дождавшись, когда пар перестанет валить из ушей, заставил себя выпить чай. Это помогло ему слегка успокоиться — что ж… он струсил. Он не смог. И этого не изменить — придётся как-то с этим жить. И знать бы, помнит ли она… хотя о чём тут думать. Разумеется, помнит.

Но даже если зелье на неё не подействовало как надо — что это меняло для него самого? Он-то сам знает, что произошло этой ночью. И всегда будет знать.

Поднявшись, он вышел из кабинета и, дойдя до спальни Нарциссы, тихо отворил дверь — и остановился, ощущая знакомый липкий страх. Хотя Люциус и понимал, что бояться ему совершенно нечего, не мог с собой ничего поделать. А затем с обречённым отчаяньем понял вдруг, что, даже если она сейчас на него бросится, будет ли это важно? Нет, ответил он сам себе. Ему было всё равно.

Он вошёл — и увидел, что она просто спит. Так крепко, что даже не чувствовала, как он прикоснулся к её руке самыми кончиками пальцев, ощущая, как отвратительно они холодеют.

Трус. Он трус.

Он долго стоял, глядя на спящую Циссу — на её бледное, измученное, но такое спокойное сейчас лицо, на спутанные длинные пряди, тонкие и светлые, как у него самого… смотрел — и искал в этом прекрасном лице следы того, что видел предыдущей ночью. Но их не было — ничего не было, совсем ничего.

Наклонившись, он поправил подушку, подоткнул одеяло — и ушёл так же тихо, как приходил. Спать ему не то чтобы не хотелось, но уснуть сейчас он бы точно не смог — и потом, он ведь спал едва ли не сутки, сколько можно? Но и делать он ничего не мог — и так маялся, бродил по дому, однажды даже столкнувшись со Снейпом, но ограничившись лишь кивком. Ещё трижды он заходил к Нарциссе — стоял и смотрел на неё, вглядывался в знакомые черты и пытался увидеть в них хоть что-то, что напомнило бы ему того жуткого монстра — но так ничего и не обнаружил.

Наконец, окончательно измучив себя, он вновь решил выпить зелье — но, поскольку выданное ему Донной уже закончилось, и новую порцию до утра было не заказать, ему пришлось довольствоваться «Cном без сновидений», которое он не слишком любил, зато действовало оно безотказно. На сей раз он заснул уже в спальне, даже не раздеваясь — только. Словно бы наказывал себя — хотя, конечно, это было неимоверно глупо.

Проснулся он довольно поздно — уже за полдень. И сразу же, едва продрав глаза, спросил у старого Гридди, как самочувствие его жены и вернулся ли уже Драко.

Мастер Драко, как выяснилось, вернулся в половине двенадцатого, и теперь был у себя — так же, как и хозяйка Нарцисса, которая, правда, уже выходила в сад, и даже поднялась в совятню, но затем велела всем сказать, что чувствует себя неважно и хотела бы побыть одна.

И это было настолько… неправильно. Она не должна по-прежнему переживать это всё одна. И хотя при мысли о том, что ему сейчас придётся смотреть ей в глаза, Люциуса бросило в холод, но он решительно поднялся и пошёл к супруге — в конце концов, хоть это-то он может для неё сделать. Он должен! Хотя бы для того, чтобы снова нормально смотреть на себя в зеркало и не слышать как выразительно оно молчит.

И вот теперь он был здесь, у её ног. Сидел на ковре и чувствовал в волосах её пальцы. За окном был серый летний день, тёплый и душный, и всё вокруг казалось будничным и до удивления обычным. Если б только он ещё мог забыть, всё, что произошло накануне — с ней… с ним… c ними обоими…

Они долго так сидели — молча, а потом она спросила что-то о том, что она пропустила из светской хроники, он ответил ей, что отправил «Пророк» в камин, где ему и место. Они разговорились, наконец, и это было намного легче — разговаривать с ней, сидя на полу, так, что она, по большей части, видела его макушку, пока он держал её руки в своих и сам смотрел в пол. И твердил себе, что просто вымотался, и нужно выпить ещё успокоительного и немного подождать — и это наваждение закончится. В конце концов, разве он не видел в жизни чего похуже? Видел ведь. И даже делал.

А потом, постучав, в спальню ворвался бледный и переживающий Драко, и Люциус с постыдным облегчением оставил их одних — тем более, что сын явно хотел побыть со своей мамой наедине, а Нарцисса… Люциус больше не знал, понимает ли он её и чувствует ли её так, как они чувствовали друг друга столько лет. Но он знал её достаточно хорошо, и знал, насколько она любит сына — и знал, что им нужно побыть вдвоём, а ему самому сперва следует заслужить прощенье.

1) Стоун (aнгл. stone, букв. «камень») — британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35029318 килограммам.

Вернуться к тексту