Мех под кожей (джен)

Вой был многоголосым и звонким, и в сгустившейся темноте звучал пока достаточно далеко. У Нарциссы по спине поползли ледяные мурашки, и ей показалось, словно все волоски на её теле встали дыбом. Теперь боль, холод, неловкость от своей наготы вдруг вовсе потеряли значение — инстинкт, нутряной, глубинный, времён её давно уже позабытых предков, кричал ей только одно: бежать.

Если бы только у неё была палочка! Предложи ей кто сейчас обменять на неё руку, ногу, глаз, уши, нос, что угодно, она согласилась бы не раздумывая. Будь у неё палочка, она просто аппарировала бы отсюда, и весь этот кошмар закончился. Но палочки не было, и Нарцисса чувствовала себя абсолютно беспомощной и совсем маленькой посреди этого незнакомого леса.

Однако позволить себе роскошь стоять тут и думать она не могла: сияющая на небе луна и вой, что мог бы показаться волчьим, если не знать, что волков в Британии не водилось уже много веков, не позволяли ей этого. Если она хочет жить — ей надо бежать, бежать изо всех сил, так быстро, как она ещё никогда не бегала. Бежать, держа эту проклятую луну слева — почему Нарцисса решила идти именно в ту сторону, она не смогла бы сказать, но раз уж решила, надо было двигаться и не сбиваться с курса.

Она двинулась вперёд — сперва осторожно и медленно, а затем быстрее — и побежала. Вернее, пошла вперёд так быстро, как только могла, время от времени останавливаясь на секунду и глядя на сияющую в уже совсем тёмном небе луну. Нарцисса очень надеялась, что правильно выбрала путь: ей казалось, что он уводит её в сторону от жуткого воя.

Её длинные волосы цеплялись за ветки, и несколько раз Нарцисса, запутавшись ими насмерть, глотая рыдания, могла лишь дёргаться, пока не вырвала себе целый клок — и это оказалось куда больней, чем она представляла. Ветки… здесь везде были ветки — они пытались выколоть ей глаза и воткнуться в нос, и проткнуть насквозь кожу и даже, возможно, просто насадить её на себя — Нарцисса сама не понимала, как успевала избежать худшего. Она вдруг вспомнила, как кто-то кому-то говорил, что главное при беге — дышать пусть и быстро, но ровно. Выдох-вдох… Попробовали бы они сами ровно дышать, когда сердце сумасшедше колотится, а в груди словно горит пожар! Уолден, Уолден учил, что в лесу нужно выставлять перед собой предплечья, чтобы ветки били прежде всего по ним, а не по лицу. Правда, обычно руки защищает одежда, но даже без неё лицо куда уязвимей.

Она попыталась сделать это, чтобы защитить глаза и лицо, и её предплечья почти сразу покрылись глубокими кровящими ссадинами, и Нарцисса поймала себя на совсем ненужной сейчас досаде на то, насколько нежная у неё кожа.

Она двигалась в темноте, по корням, по ямам, по какому-то бурелому и, кажется, даже камням, которые впивались ей в ступни. Правую ногу она подвернула минимум пару раз, каждый раз холодея от мысли, что сломала лодыжку и больше не сможет бежать, но каждый раз с облегчением понимая, что на сей раз обошлось, но она упрямо бежала, стараясь просто смотреть то перед собой, то на небо, не останавливаться и не терять направление.

Ах, сколько бы она отдала за пару самых дешёвых туфель!

Иногда Нарцисса буквально заставляла себя переставлять ноги одну за другой, даже если каждый шаг отдавался болью, даже понимая в глубине души, что это все не имеет смысла, что ещё чуть-чуть — и силы у неё кончатся, через пару шагов споткнётся и…

Нет, она не имела права так думать. Подумаешь! Да, у неё нет обуви, но ведь она и не битому стеклу идёт. Как бы сильно ни были изранены её ступни и пальцы, как бы разбиты ни были — но она ведь не маггла! Волшебница. Любые раны можно потом исцелить, так что и следа не останется. Главное, сейчас выжить.

Ветки кололи и били её, кусты кидались наперерез и под ноги, как будто пытались поймать её в ловушку, но Нарцисса не останавливалась, хотя в груди уже не просто горело: от боли слезы текли по щекам, и она никак не могла выдохнуть до конца; горло болело так, словно она глотнула кипящего масла, а в бок будто кто-то вонзил кинжал. Если бы не так неотвратимо-издевательски приближающийся к ней вой, она бы давно уже позволила себе рухнуть — но высокий протяжный звук, знакомый ей прежде разве что по ожившим книжкам, слишком характерный, чтобы у неё оставались хоть какие-то иллюзии, сводил на нет все её усилия. Как, как, как её жизнь, её день, который шёл вполне обыденно, вдруг превратился вот в это? Безо всяких переходов и полутонов? Только что она просто шла по улице, заказывала мороженое и обдумывала, что, всё же, лучше купить сыну в подарок — а теперь она, голая, бежит, не зная куда, по лесу…

И не просто бежит.

Она убегает. Теперь она — жертва, и на неё охотятся. Нарцисса не хотела думать о том, что с ней будет, если её настигнут.

Когда.

Когда настигнут.

Потому что она не сможет бежать до рассвета! Ночь едва началась, а воздух уже жёг ей горло. И вой, вой был всё ближе… Иногда она слышала, как совсем близко трещали ветки, сквозь которые пару раз мелькнул огромный тёмный силуэт… А может быть, ей всё это чудилось, иначе её бы уже догнали? Так ведь?

Она даже не поняла, что произошло, когда зацепилась ногой за корень и со всего размаха полетела на землю. Воздух выбило из груди, и давно сбитые колени и локти пронзила боль. Нарцисса впилась пальцами в свои плечи и закусила губы едва ли не до крови, чтобы сдержать крик отчаяния.

Нельзя, нельзя было кричать, иначе они услышат! Но это она сумеет. Она всегда умела молчать — сможет и теперь. Её дома ждут сын и Люциус, и, в конце концов, она же Блэк, она не может умереть так!

Она не будет кричать. Не будет! И она встанет! Нарциссу трясло — больше от напряжения, чем от холода, и как бы она ни сжимала зубы, они всё равно мелко стучали друг о друга. В её памяти вдруг всплыли слова Уолдена, сказанные им не так давно Драко: «Любое напряжение можно перевести в движение. Иногда хорошая пробежка спасает от большой глупости». Она глубоко вздохнула и, до боли стиснув пальцами плечи, представила, что будет, если она сейчас сдастся — и какой через несколько дней найдут её здесь авроры. Вернее, каким — потому что это будет уже её тело. Останки. Но не она.

Нарцисса наконец поняла, что разозлилась достаточно сильно, чтобы ощутить прилив если не сил, то, по крайней мере, энергии. Тяжело дыша, она поднялась, болезненно опираясь на ногу, и заставила себя побежать вновь.

Лес вдруг начал слегка редеть, между деревьев появился просвет, в ней вспыхнула вдруг надежда на спасение. Нарцисса уже почти что решила, что сейчас выберется куда-то… но это оказалась всего лишь поляна. Скорее просека, на которой высилась гора каких-то то ли вырванных с корнем деревьев, то ли брёвен, сваленных возле неожиданной здесь резко уходящей вверх неровной скалы. Или же это был каменистый холм… Нарцисса затравленно обернулась; свет луны был настолько ярким, что она могла разглядеть буквально каждую веточку — и тех, кто неспешно выходил из густого подлеска.

Они все смотрели на неё, эти твари, и она видела, как лунный свет отражался в их голодных глазах. Она видела их открытые пасти, из которых капала поблёскивающая в лунном свете слюна, и чувствовала их запах — густой, острый, не похожий ни на что знакомое ей прежде.

Задыхаясь от долгого бега, бессилия и ненависти, душившей её, словно удавкой, Нарцисса попятилась, невольно выходя на этот яркий, почти ослепляющий после лесной темноты свет. Значит, всё это время они с ней играли, просто загоняли её сюда, и теперь их оскаленные морды, кажется, ухмылялись ей.

Вот теперь всё.

Что она — одна и без палочки — могла сделать против десятков шедших на неё тварей?

Её жизнь закончится здесь, на этой поляне под светом этой луны, ясно осознала Нарцисса. Не будет больше ни дома, ни сына, ни мужа — ничего. Только тьма — тьма, за которой ничего больше нет. И она ненавидела их за это, ненавидела их со всей силой загнанного в угол избалованного любовью и негой создания, у которого вдруг всё это забрали, ненавидела всем своим существом, как никогда и никого прежде, и когда поджарая серая тварь изготовилась вдруг к прыжку, эта ненависть вырвалась из её груди, сорвалась с кончиков пальцев и вспыхнула жутким огненным кольцом вокруг неё.

Если бы она могла, Нарцисса, возможно, даже рассмеялась бы, так, как смеялась когда-то её сестра. И плевать, даже если сгорит весь лес. Если они сгинут в нём, это будет прекрасно.

Глаза защипало от дыма, но ей было всё равно — медленно отступающая от огня Нарцисса в дыму и чаду вдруг ощутила спиной дровяной завал.

Ненависть придала ей сил и, оставляя жутких тварей бесноваться перед огненною преградой, плохо понимая, что и для чего делает, она начала карабкаться по брёвнам — туда, вверх… ведь волки не должны лазать по горам и деревьям?

Даже такие?

Кора забивалась под сорванные остатки ногтей, сучки больно впивались в ступни, порою соскальзывающие с круглых стволов, и до крови царапали и сдирали кожу, но Нарцисса почти ничего не чувствовала. Вверх, вверх — она выберется, нужно просто подняться туда, куда эти твари не доберутся, и дождаться рассвета. А после… о том, что будет потом, у неё ещё будет время подумать. Нужно просто подняться вверх…

Первое прикосновение пальцев к камню придало ей сил, и Нарцисса полезла вверх быстрее — что-то глубоко расцарапало ей живот и вспороло на груди кожу, и это было больно до слёз, но она не обратила на это внимания. Вверх, вверх — если по брёвнам волки подняться смогут, то вскарабкаться сюда — нет. Главное — не сорваться…

Скала — наверное, скалой это не было, но Нарцисса называла про себя её именно так — не была отвесной, но казалась всё же довольно крутой для того, чтобы зверь вроде волка не смог забраться сюда. Нарцисса твердила это себе как молитву и карабкалась всё выше и выше — до тех пор, пока не добралась до венчавшей скалу каменистой террасы, где места было более чем достаточно, даже для того, чтобы просто лечь. Она и легла — и осторожно, охваченная запоздалым страхом упасть, подползла к самому краю и посмотрела вниз. И шумно выдохнула, победно и широко улыбнувшись: твари хотя и прорвались сквозь уже догорающий огонь, но застряли внизу, на брёвнах. Она спаслась! По крайней мере, от них — а об остальном Нарцисса пока что решила не думать.

Нарцисса замерла, глядя на прыгающих и воющих внизу в бессильной ярости тварей, а потом отползла назад и легла щекою щекой на камень. Некоторое время она так лежала, дрожа от усталости, нервного напряжения и ночной прохлады — а потом за её спиной, чуть сверху и сзади, раздался низкий утробный рык, и Нарцисса, резко перевернувшись, увидела в лунном свете прямо перед собой огромную косматую тварь с горящими жёлтыми глазами и оскаленной пастью.

Этот зверь был крупней остальных. Намного крупней — и, похоже, хитрей, потому что не бесновался внизу с остальными, а ждал здесь.

Бежать теперь было некуда — её спасение вновь оказалось иллюзией. Даже некуда отступить — Нарцисса застыла. Но стоило ей дёрнуться, как он бросился на неё и прижал к земле. Она чувствовала на своём лице пахнущее зверем дыхание и тёплые капли слюны, падающие из открытой пасти прямо ей на лицо. Нарцисса не столько ощутила, сколько услышала, как трещат её рёбра под весом чудовища, почувствовала, как когти вспороли кожу на её плече. Безо всякой надежды, почти повинуясь инстинкту, она попыталась сбросить его с себя, извиваясь всем телом, и следующим, что она осознала, был момент, когда зубы монстра сомкнулись на её выставленной для защиты руке. Сначала крови почти не было, и Нарцисса лишь удивилась, глядя как острые клыки касаются белой кожи и медленно входят в плоть.

А затем потекла кровь. Липкая, тёплая, оставляющая разводы там, где смешивалась со слюной. И тогда Нарцисса наконец закричала, не от боли, в этот момент боль казалась ей почему-то совсем несильной — может быть, потому что её уже было так много за этот вечер — от ужаса. Она билась в его зубах как раненое животное, причиняя себе этим ещё больший вред, но утробное рычание лишало её остатков здравого смысла. Нарцисса хотела вырваться, просто вырваться. В какой-то момент под её свободной правой рукой оказалось что-то твёрдое и тяжёлое, и она, не задумываясь, сжала в ладони один из щедро разбросанных здесь камней и изо всех сил ударила тварь… а затем била снова и снова, целясь куда-то, разумеется, в голову, но, кажется, не попав. Или попав, потому что зверь, зарычав, разжал зубы — возможно, на миг, но Нарциссе хватило этого, чтобы каким-то чудом рвануться в сторону и выползти из-под тяжёлой туши.

И в этот миг она встретилась с ним глазами. И вот тогда окончательно оцепенела от ужаса — во взгляде зверя она, леденея от осознания этого, смогла разглядеть отнюдь не животный разум. Если бы волки могли ухмыляться, то в его оскале Нарцисса прочла бы самый настоящий сарказм: этот монстр не просто играл с ней перед тем, как сожрать, он наслаждался каждым мгновеньем происходящего. Но хуже всего было то, что в его глазах Нарцисса читала не только голод… вернее, голод был уже вовсе не тем...

Истекающая кровью, обессиленная от боли и ужаса, с разодранной до кости рукой, не понимая, в бреду или наяву, Нарцисса услышала, как задравшая морду тварь торжествующе взвыла, и как снизу ему ответили в унисон бессчётные голоса волков.

И это стало последней каплей, той самой соломинкой, что сломала её. Словно на замедленной колдографии она видела, как монстр приближается к ней, отползшей и забившей в щель между камнями, как, опустив морду, слизывает шершавым обжигающим языком кровь с её израненных сбитых лодыжек…

Кажется, слёзы текли по её лицу; перед ней как наяву проносились обрывки мыслей, вспыхивая цветными пятнами: дом, Драко, почему-то Люциус с его глупым домовиком… отец, мама…

Она ощущала себя маленькой, беспомощной и одинокой, как когда-то давно, когда думала, что боггарт живёт у неё в шкафу. И это было так тоскливо и жутко, что она уцепилась за эту единственную последнюю мысль и, как когда-то в детстве, когда ей снился кошмар, сделала то, что делают все чистокровные маленькие принцессы, которые не умеют пока колдовать.

Срывая голос, она закричала:

— Диззи! Диззи! — безнадёжно зовя свою старую преданную домовушку, которая всю жизнь была с ней.

А затем Нарцисса услышала сухой хлопок и даже не поняла, что случилось: что-то с силой отшвырнуло в сторону практически нависшего над ней монстра к краю уступа, но он тут же метнулся назад. Огромное мохнатое тело распласталось в прыжке, когда на плече Нарциссы оказалась тёплая маленькая ладошка, и мир провалился в закручивающуюся водоворотом тьму.