Мех под кожей (джен)

— … поверить не могу, что даже в нашем кругу находятся люди, которые всерьёз хотят, чтобы оборотни... — Люциус Малфой благожелательно и тепло улыбнулся идущей навстречу паре, — …были атрибутированы как люди. Даже не существа — люди! Когда я слышу нечто подобное, я особенно жалею о том, что отец не мне передал своё место в Визенгамоте.

Сегодня на Диагон-элле было довольно людно, и Люциус говорил негромко, вполголоса, то и дело улыбаясь и кивая знакомым.

— Ты слишком серьёзно относишься к этому, — Нарцисса слегка приподняла верхнюю губу, и её ноздри чуть дрогнули, придавая её лицу выражение презрительного отвращения — но лишь на миг, тут же сменившись милой улыбкой, адресованной женщине в голубом платье, ведущей за руку девочку лет семи. — Нам вряд ли…

— Это всё продамблдоровское влияние, — не дослушав, перебил её муж. — Поверить не могу, что эта ирландская выскочка, пусть и в приватной беседе, позволила сделать себе подобное допущение!

— Кого именно из ирландских выскочек ты имеешь в виду? — спросила Нарцисса, приветливо кивая идущей навстречу пожилой паре.

— Морриган Моран, — Люциус тоже раскланялся с ними с самым любезным видом. — Не понимаю, чем думала её прапрабабка, передавая именно ей своё место?

— В её-то почтенном возрасте? — шутливо уточнила Нарцисса. — Возможно, уже ничем.

— Весьма на это похоже, — буркнул он. — А теперь эта идеалистическая соплячка без зазрения совести рассуждает, о том, что оборотни и волшебники не так уж и отличаются друг от друга, как многим хотелось бы продолжать считать, и такое может случится с каждым! И меньшее, что мы можем, по крайне мере перестать считать их зверьми. И ведь — ты не поверишь! — её слушают! — несмотря на то, что он почти что кричал, Люциус снизил голос почти до шёпота. — Мерлин, неужели они даже не хотят понимать, что в таком случае эти, которые вовсе не звери, смогут, рано или поздно, оказаться в одной спальне с их собственными детьми, когда дойдёт до того, что им разрешат учиться в школе!

— Вряд ли нам стоит об этом тревожиться. Не думаю, что подобные дети могут попасть на Слизерин, — чуть заметно пожала плечами Нарцисса. Люциус распахнул перед ней дверь «Твилфитт и Таттинг» и, входя, Нарцисса спиной ощутила чей-то тяжёлый взгляд — который, впрочем, пропал, едва она вошла в магазин.

Лето девяносто третьего года выдалось для Малфоев весьма неприятным. И то, что неприятности эти были во многом спровоцированы самим Люциусом, ничуть не утешало ни самого виновника, ни его супругу — напротив, этот факт стал лишним раздражающим фактором, о котором они оба по молчаливому согласию старались не вспоминать. И всё-таки Нарцисса не могла не думать о том, что большая часть вины во всех этих неприятностях лежит на её супруге. И о том, что благодаря ему по школе, где учился их сын, оказывается, полгода ползал василиск — и это чудо, что они с Драко не встретились! От одной мысли об этом у Нарциссы внутри становилось холодно и неуютно.

Конечно же, муж представить не мог, что во всю эту историю будут втянуты дети. Но почему, Мерлина ради, почему он, когда началось всё это, хотя бы не забрал сына из школы? И не только сына. От одной мысли о том, что было бы… а главное — что может случиться, если правда о событиях этого года однажды станет известна, например, Теодору Нотту, Нарциссе становилось нехорошо. Ей не хватало фантазии представить, что он сделает с тем, кто подверг его единственного сына такой опасности, но она точно не желала однажды это узнать. Да и другие — те же… кого ни возьми. Смиты. Гринграссы. Боунсы, наконец! Мерлин, Стальная Амелия, держащая в железной руке ДМП. И её маленькая племянница, которая чудом не попалась на глаза василиску. Даже думать страшно, что было бы, если бы Сьюзен погибла.

А что было бы, если бы та Авада, что чуть было не сорвалась с палочки её супруга, всё-таки сорвалась? И вместо униженного, но вполне живого Люциуса Малфоя на плиты школьного коридора упал бы мёртвый мальчик-который-выжил? Что потом было бы со всеми ними? Что ждало бы самого Люциуса — пожизненный Азкабан или всё-таки поцелуй дементора? Нарцисса склонялась к последнему… А что было бы с ней самою? И с Драко? Как он жил бы, зная, что его отец, позволив взяв верх эмоциям, без малейшей нужды, просто так убил ребёнка? Его ровесника и сокурсника? Посреди бела дня? В Хогвартсе? Хватит уже и того, что едва не погибла девочка. Впрочем, Дамблдор как всегда мудро не стал выметать сор из-под ковра — и Люциусу пришлось проглотить гордость.

А совет попечителей? Они как всегда сделали вид, что ничего не было, разве что Люциуса из своих рядов попросили?

И это если говорить только об ударе по репутации. А эльф? Потерять домового эльфа! Может быть, Добби был не слишком умён, если не сказать больше, но на нём лежала большая часть поручений за пределами особняка — а не все, далеко не все эльфы хорошо с подобным справляются, и теперь ей придётся кого-то этому учить заново. К тому же именно на этом паршивце Люциус обычно позволял себе иногда срываться, снимая нервное напряжение. Теперь же у него остались только предметы мебели. Пока дело обходилось Репаро и сломанным мизинцем на правой ноге, но ведь и времени прошло всего ничего.

О том, что будет, если однажды выяснится, что хозяин той вещи не так мёртв, как им всем казалось, Нарцисса даже запретила себе думать.

В таких сложных обстоятельствах Люциус, как он выразился, затеял небольшую уборку: давно стоило почистить фамильное серебро и навести порядок в шкафах и сервантах, где скопилось столько всего... ненужного.

— Я отнесу, — Нарцисса взмахом палочки подняла в воздух золотое колье тонкой работы, украшенное рубинами.

— Спасибо, — Люциус посмотрел на неё с благодарностью.

— В женских руках такие вещицы смотрятся куда гармоничней, — Нарцисса осторожно опустила колье в чёрный кожаный мешочек с бархатной подкладкой, тщательно затягивая шнурок и заговаривая особый узел. — И уж куда естественнее будет выглядеть, если эта дама выйдет от «Борджин и Бёрк» с какой-нибудь эксцентричной покупкой.

Ей не просто хотелось помочь супругу — в лавку Борджина она собиралась давно. Драко давно мечтал заполучить Руку славы, но в прошлом году получил скоростную метлу и заодно место в факультетской команде. Нельзя сказать, чтобы он был этим разочарован, однако о мечте своей не забывал, и поскольку царящее этим летом в их доме настроение действовало на Драко не лучшим образом, стоило его чем-то побаловать.

Впрочем, ограничиваться исключительно Борджином Нарцисса отнюдь не планировала.

День был пасмурный, но жаркий и довольно душный — хотя лето ещё даже не подошло к своей середине, жара установилась ещё в конце июня и заканчиваться не думала. Поэтому Нарцисса выбрала для выхода не мантию, а лёгкое платье молочного шёлка, расшитое по подолу и у горловины мелким речным жемчугом. Мешочек с золотым колье она прикрепила к своему поясу, и едва с этим закончила, тот словно растворился в воздухе — как и не было.

Кошелёк, палочку и ещё несколько мелочей, без которых обычно не выходила из дома, Нарцисса сложила в сумочку — и аппарировала на Диагон-элле.

Заглянув по дороге к Фортескью и попросив его пока собрать в нарядную коробку три десерта из мороженого — кофейный для себя, с малиной для сына и мужу клубничный — она прошла по улице, кивая некоторым из прохожих, и свернула в проход, ведущий в Лютный переулок. Нарцисса шла быстро, стараясь внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить в то, что потом останется на её светлых туфлях. Лютный она недолюбливала именно за эту вездесущую грязь — и за то, что вся одежда пропитывалась здешней вонью за считанные минуты. Впрочем, ей никогда не нравилось это платье — может быть, его просто приказать сжечь? И туфли, подумала она с раздражением, всё-таки зацепив край весьма подозрительного вида лужи.

К счастью, дорога до «Борджин и Бёрк» была довольно короткой, и меньше, чем через пять минут прогулки по Лютному Нарцисса уже открывала их дверь. На пороге она, правда, едва не столкнулась с каким-то пижоном в клетчатых штанах, издевательски с ней раскланявшимся — Нарцисса глянула на него из-под лёгкой короткой вуали, прикреплённой к маленькой летней шляпке, и прошла мимо, не удостоив даже кивком.

— Мистер Борджин, — поздоровалась Нарцисса c хозяином.

— Мадам Малфой! — просиял тот, выходя из-за прилавка и галантно целуя воздух в дюйме от её запястья. — Счастлив, счастлив видеть вас! Прошу, — он сделал приветственный жест. — Что вы желаете? Купить? Или, быть может, продать?

— Посмотрим, — сказала она уклончиво, ставя сумочку на прилавок и потянулась к висящему на её поясе невидимому сейчас мешочку с золотым колье.

И замерла, глядя на проявившиеся от её прикосновения обрывки шнурка, на котором тот крепился.

Ах вот как.

Нарцисса прищурилась зло и мстительно. Тот, кто посмел это сделать, поступил весьма опрометчиво, совершив большую ошибку — может быть, самую большую в своей жизни. Она — Нарцисса Блэк, её нельзя ограбить посреди бела дня, словно деревенскую домохозяйку.

Но в то же время не следовало забывать, что она Малфой, и с её стороны привлекать служителей закона к этому делу было бы чересчур опрометчиво. Мадам Малфой посреди дня в таком месте не могла не вызвать у них определенных вопросов, и более того, ей, возможно, пришлось бы им объяснять, что именно у неё там была за вещь. А это объяснение будет, определённо, некстати.

— Мадам? — вопросительно проговорил Борджин, заметив её заминку.

— Я скоро вернусь, — сказала ему Нарцисса, и повернулась к двери.

Однако же как и когда вор сумел сделать свою работу, да ещё так ловко, что она ничего не почувствовала? По дороге сюда она заходила только к Фортескью — но вряд ли это случилось там: в кафе она была одна. И после по дороге ни с кем даже не разговаривала… разве что столкнулась в дверях лавки с этим клетчатым типом с безвкусно выкрашенными разноцветными волосами… но ведь это была буквально одна секунда, от силы две. Если это был он, то как же сумел её обокрасть?

Впрочем, когда они встретятся — а они встретятся непременно, и скоро, — она получит ответы. Мешочек ему всё равно не открыть и заговорённый узел не развязать… никаких опознавательных знаков нет ни на нём, ни на колье… может быть, достанься вору обычный кошелёк, пусть даже и с крупной суммой, или какая-нибудь вещица попроще, Нарцисса посчитала бы за лучшее оставить случившееся как есть. Однако колье было вещью действительно проклятой и уникальной, хранившейся в семье Люциуса много лет, на нём разве что гравировки с именами владельцев не хватало — и попади оно не в те руки и случайно потом окажись на месте какого-нибудь преступления, будет очень сложно доказать, что владельцы эти давно стали прошлыми. Совсем другое дело, если оно будет продано куда-нибудь на континент. К тому же стоила вещица весьма недёшево, и дарить такую сумму Нарцисса не была готова. И наконец, теперь, когда она не раз пеняла мужу на столь неосторожно утраченную им ту вещь, прийти к нему и рассказать, что колье украли практически на пороге… нет, допустить такое Нарцисса определённо не могла.

Выйдя из лавки, Нарцисса огляделась. Здесь было, конечно, не так людно, как на Диагон-элле, однако народу было достаточно. Нарцисса чуть поморщилась, глядя на лица здешних обитателей, и так глянула на сделавшую было шаг в её сторону ведьму с подносом в руках, на котором высилась горстка человеческих ногтей, что та вздрогнула, отвела глаза и попятилась.

Вор украл у Нарциссы очень непростой мешочек, отследить который ей не составит труда. Она достала из сумочки палочку и беззвучно вывела сложный завиток в воздухе, настраивая её на наложенные на мешочек чары. И улыбнулась едва заметно. Он был здесь, где-то совсем недалеко. Нарцисса сосредоточилась — и аппарировала по ходу следящих чар. И оказалась в глухом заплёванном переулке, образованном кривыми стенами двух домов и заставленном грязными мусорными баками, на одном из которых как раз преспокойно лежал украденный вором мешочек.

Вот и всё. Так просто.

Нарцисса даже ощутила некоторое разочарование: она уже приготовилась наказать вора, но тот оказался слишком умён… или опытен.

Вновь идти к Борджину у неё не было ни настроения, ни желания. Да и выглядеть перед ним глупо она не хотела — впрочем, она зайдёт к нему завтра и наконец купит сыну подарок.

С другой стороны, мысль о том, чтобы прийти домой и признаться мужу, что пришла ни с чем, Нарциссе тоже не нравилась. Может быть, всё-таки вернуться?

Она некоторое время стояла, колеблясь с принятием окончательного решения, а потом решила, что в любом случае здесь она не останется, и двинулась к выходу из переулка.

Нарцисса уже почти покинула это отвратительное место, когда дорогу ей заступила компания оборванцев, словно выползших из какой-то крысиной норы. Совсем мальчишек — хотя нет, кажется, среди этих немытых лиц можно было опознать и пару девиц. Подростков было человек восемь, пожалуй, но в узком переулке между двух грязных стен они казались почти толпой. Нет, Нарцисса Малфой, конечно, не испугалась — скорей, удивилась и, демонстративно сжав палочку, указала кончиком на того, кто показался ей в этой шайке главным:

— Дорогу, — велела она, и с её палочки сорвалась искра.

— Смотри, Берт, дамочка-то явно спешит, — без малейшего испуга сказал соседу мальчишка — худой, кривоносый и какой-то рябой. И ужасно, отвратительно грязный. Да ведь он был едва ли на пару лет старше Драко! Что он тут вообще делает?

— Такая нарядная, — сказала девчонка лет, наверное, пятнадцати. Или уже не девчонка: щедрый слой дешёвой косметики на лице явно мешал определить точный возраст, зато род занятий выдавал с головой.

— Не стоит со мной шутить, — Нарцисса сощурилась, сдерживая раздражение. Да что они себе позволяют, эти сопляки!

— А кто шутит? — изумился рябой. — Ты шутишь? — он посмотрел на своего соседа, узколобого мальчишку лет, пожалуй, шестнадцати, на лице которого Нарцисса ясно видела следы вырождения.

— Я? Не, — отмахнулся тот и сплюнул Нарциссе под ноги.

— Вот видите, мэм, никаких шутников, — неожиданно низким и хриплым голосом произнёс рябой, а затем кивнул — и это было последним, что услышала Нарцисса до того, как непонятно как оказавшаяся за её спиной тощая девчушка профессионально, почти без замаха ударила её по голове.

Испугаться Нарцисса не успела: следующим, что она поняла спустя короткий миг темноты, было то, что она лежит на вонючей брусчатке среди отбросов в какой-то скользкой и тёплой луже, и кто-то с силой и злобой бьёт её ногой в живот. Может быть, от этого удара она и очнулась…

— Она живая ещё...

Почему-то Нарцисса не могла даже пошевелиться. Голоса путались, в ушах стоял звон, отчаянно болели голова, плечо, спина и живот, но Нарциссу почему-то больше всего мучило ощущение отвратительной гадкой жижи под ней.

— Цацки с неё снимите, — услышала Нарцисса, и они набросились на неё как стая крыс. Она с отвращением чувствовала, как по ней шарят чужие руки — а затем ухо обожгла боль. Девчонка, ударившая её по голове, жадно прятала в карман своей слишком большой куртки испачканную в крови серёжку.

— Она же нас запомнила…

— Тогда добей и не жалуйся...

— Так, что у вас тут за возня? — раздался вдруг уже определённо взрослый голос, и Нарцисса увидела поношенные ботинки и край клетчатых штанов.

— Эй, это наша добыча! — зазвучали возмущённые голоса.

— «Эй, это наша добыча», — пискляво передразнил голос, и Нарцисса почувствовала, как что-то невидимое перевернуло её. — Мерлина драного, — прозвучал над её головой голос клетчатого, — Мордредовы ублюдочные засранцы…

— Ну чего ты завёлся, подружка, что ли, твоя? — насмешливо спросила девчонка.

— Да вы хоть понимаете, кто это? — он сплюнул в ответ, и плевок шлёпнулся совсем рядом с лицом Нарциссы.

— Кто? — отрывисто уточнил рябой.

— Малфоя грёбаного жена! — рявкнул мужчина. — Наверняка видели же в газете!

— Сука жадная! — раздалось справа. — Я бы ему! — и Нарцисса почувствовала, как кто-то наступил ей на пальцы.

Раздался звук затрещины, неожиданно звонкий и… страшный, от которого Нарцисса вздрогнула всем своим телом и едва удержала стон. Нет, она не будет стонать здесь, при них. Не будет.

— «Я бы ему», — вновь издевательски передразнил мужчина. — А головой своей дурьей подумать, что начнётся, если её найдут?

— А если не найдут? Не найдут же? — в голосе девчонки прозвучал страх.

— Там! — испуганно прозвенел совсем детский голос. — Авроры в начале улицы!

От взволнованных восклицаний и ругани у Нарциссы зазвенело в ушах, но всю эту какофонию уверенно перекрыл мужской голос:

— Не найдут. Некого будет. Так, неучи, взялись за меня и уходим.

Клетчатый ухватил Нарциссу за волосы и вместе с тошнотворным ощущением, как её втягивает в узкое горлышко от бутылки, всё погрузилось во тьму. Потом темнота рассеялась, сменяясь грязно-серыми сумерками, с которыми пришла тошнота. Когда сознание к ней вернулось, Нарцисса почувствовала, что очень неудобно лежит на боку: что-то кололо сквозь ткань и упиралось в рёбра, а её словно налитой свинцом голове не хватало хоть какой-нибудь опоры. В ушах у Нарциссы шумело, её отчаянно мутило, и сквозь звон и пелену она с трудом разбирала обрывки фраз, никак не желающие сложиться во что-то осмысленное, но звучавшие злобно и угрожающе.

Нарцисса смутно осознавала себя — словно она оказалась в каком-то кошмаре и, как это бывает в кошмарных снах, самый громкий из голосов, низко пророкотавший над ней требование заткнуться, показался ей смутно знакомым, однако, как она ни старалась, пульсирующая боль в висках не давала думать, да и кто в её кругу мог выражаться так?

Нарциссе очень хотелось проснуться, но кошмар затягивал её всё глубже и глубже, и самым страшным в нём была мысль о том, что всё это может происходить на самом деле. Но нет, нет, это было решительно невозможно — с Нарциссой Малфой просто не может случиться подобное. Она просто больна — вероятно, это просто жар, порождающий фантасмагорический бред, но он спадёт, и она проснётся в своей спальне с прохладным полотенцем на голове, и Диззи принесёт ей лимонад или чай…

Сквозь муть и боль Нарцисса осознала, что больше не лежит на земле — и её, повинуясь указаниям того рокочущего голоса, куда-то тащат. Она с трудом заставила себя приоткрыть глаза — и тут же зажмурилась от пронзительно-яркого, пробивающегося сквозь ветки деревьев, солнца, сияющего с голубого-голубого неба. И это показалось ей самым жутким — потому что в настоящих кошмарах таких неба и солнца просто не должно быть. А значит, всё, всё происходящее было… могло быть тоже реальностью. Но ведь нет же?

Нарцисса вновь приоткрыла глаза и теперь посмотрела вниз — и уткнулась взглядом сперва в поросшую мхом и припорошенную хвоей и мелкими ветками землю, а затем в подошвы грубых ботинок, на которых налипла сырая грязь, отваливающаяся комками при каждом шаге. Она попыталась приподнять голову, но её, кажется, снова ударили и оглушили — а может, она просто потеряла сознание от этого движения и от боли, она не могла бы сказать…

Нарцисса очнулась от того, что её швырнули на что-то жёсткое, кажется, доски, грязные некрашеные доски, больно оцарапавшие ей лицо — а затем ощутила на своём теле чужие руки. Много — точно не две и даже, кажется, не четыре, и понимание этого почему-то её слегка успокоило, но лишь до тех пор, пока она не поняла, что чувствует эти руки кожей. Остатки одежды исчезли с неё словно по волшебству — хотя почему словно? Это и было волшебство — обычное, бытовое, и от этого жуткое. Потом на неё сверху бросили кусок какой-то грубой, провонявшей чем-то прогорклым ткани, и оставили, наконец, в одиночестве.

Некоторое время Нарцисса лежала, не шевелясь, а затем подтянула колени к груди и попыталась забраться под покрывающую её рогожу вся, целиком. У неё почти получилось — только голова осталась снаружи, и Нарцисса, вновь приоткрыв глаза, увидела тонкий солнечный луч, освещающий крошечное пятно на одной из досок. В глазах всё плыло и двоилось; она опустила веки и замерла, попытавшись то ли заснуть, то ли просто отключиться. Ей это почти удалось, и она впала в странное состояние, напоминающее грань между сном и явью, тяжёлое, изматывающее и всё же спасительное для неё сейчас.

Как долго она пролежала так, Нарцисса не знала. Иногда открывая глаза, она видела, как солнечный луч скользит по доскам, постепенно подползая к её лицу. В какой-то момент Нарцисса даже ощутила его на коже, и от этого тёплого касания почему-то вдруг почувствовала жажду. Она провела языком по своим губам — не разбитым, как ни странно, но совсем сухим. Да и сам язык был таким, и Нарцисса, как ни старалась, так и не смогла даже собрать во рту довольно слюны, чтобы сглотнуть. Но воды не было — здесь вообще не было ничего, кроме куска грубой ткани, под которым пыталась укрыться Нарцисса.

Впрочем, в какой-то момент Нарцисса очнулась от того, что её поили — так настырно и грубо, что вода попала ей в нос, и она практически задохнулась. И всё-таки она была почти счастлива от того, что пила. Возможно, это происходило с ней не один раз: люди приходили и уходили, и Нарцисса не могла понять, приходят ли она на самом деле, или ей это только кажется. И она плавилась в этом мутном ужасе, в котором мешались тошнота, холод, жажда и жар.

Сколько Нарцисса лежала так, она не представляла. Она не ощущала времени — вернее, просто забыла о его существовании. Да и не было его здесь — только боль, унизительную беззащитную наготу и… и… что это такое вокруг? Где она? Это место было… неправильным. Её, Нарциссы, вообще не должно было быть здесь. Не должно! Она это точно знала. Наверняка.

Кажется, её рвало — от этого она в очередной раз очнулась, кое-как отодвинулась назад, подальше от собственной рвоты. Тело болело — всё, целиком, и было покрыто засохшей грязью, а на голове спеклась кровь. Когда же это закончится? Вопросы роились в голове у Нарциссы, мешая думать, и она, пытаясь хоть как-то успокоить их шёпот, снова легла на деревянный пол.

Ей очень хотелось позвать Люциуса, но каждый раз, когда она шептала его имя, приходил не он — Нарцисса видела чью-то обувь, разную, но всегда одинаково грязную, поношенную и незнакомую ей. И продолжала следить за медленно ползущим к её ногам солнечным лучом — и когда он добрался до них, она провалилась в спасительную темноту.

В следующий раз Нарцисса пришла в себя от ощущения прохлады — мучившая её прежде тяжёлая духота ушла, она потянулась за укрывающей её тряпкой… и поняла, что её больше нет. Чувствовала себя Нарцисса намного лучше, однако почему-то пошевелиться она не могла — только лежала ничком с вытянутыми вдоль тела руками и смотрела на влажную утоптанную хвою, в которой кое-где попадались тонкие шершавые веточки. Кажется, начинали сгущаться сумерки — а может быть, это у неё в глазах было темно? Нарцисса не знала. Впрочем, подумать об этом она не успела, потому что увидела сбоку недалеко от себя две пары уже знакомых ботинок. Клетчатый край штанов она сразу узнала. Если бы могла, Нарцисса бы закричала, наверное, но на это у неё не было сил, и захлестнувший её страх ничуть не добавлял их.

Владелец других ботинок — высоких, грубых, но почти чистых — вдруг приблизился, заслоняя ей свет.

— ...весело, говоришь? Да будет так, — поймала она обрывок фразы, произнесённый кошмарным рычащим голосом, а затем ощутила жар от его ладони и то, как по её голому плечу, едва ощутимо царапая, скользят когти. Нарцисса зажмурилась, и паника затопила её с головой, но у неё больше не было даже бесполезного грубого куска ткани, под которым она могла попытаться спрятаться.

А затем ботинки исчезли, и всё вокруг неё стихло. Нарцисса не знала, сколько пролежала в оцепенении, но в какой-то момент осознала, что одна. Что-то больно впилось ей в бок, но она даже не шевельнулась — эта боль была другой, посторонней, и на какой-то момент отвлекла её путавших мысли страхов.

Нарцисса кое-как приподнялась на чудовищно ослабевших и дрожащих руках. Тело болело — всё, целиком, и всё было покрыто грязью. Может ли это происходить с ней взаправду? Почему она осталась одна? Вопросы роились в голове, мешая думать, и Нарцисса, пытаясь хоть как-то успокоить их шёпот и сосредоточиться, закрыла глаза и, посидев так, открыла их снова.

Волосы грязными сосульками падали ей на глаза, закрывая обзор — Нарцисса медленно, с усилием подняла подрагивающую руку, убирая их с лица. Её взгляд задел ногти — неровные, обломанные, словно бы она скребла ими какую-то твёрдую поверхность, и при виде этих обломков Нарциссе от обиды захотелось плакать. Она столько времени потратила этим утром на то, чтобы довести маникюр до совершенства! А ведь она так не любила это занятие. Терпеть не могла — с детства. И вот…

Мерлин, как это было глупо! Она обхватила себя руками, не столько в попытке согреться, сколько пытаясь хоть немного уменьшить ощущение абсолютнейшей беззащитности, от которого спазматически перехватывало дыхание. Постепенно к боли начало примешиваться другое ощущение — холод, и Нарцисса осознала, что совершенно нага. Ей вдруг стало неловко — хотя кого здесь было стесняться? Но она не могла отделаться от этого ощущения, да и сил у неё на это не было, и она подтянула к груди колени. Но ведь когда она встанет, её рук не хватит, чтобы прикрыть всё — потому что их только две.

Но не сидеть же здесь вечно!

Тем более что солнце, кажется, уже село, и сумерки вокруг приобрели насыщенно-синий цвет, хотя было ещё вполне светло. Слишком светло.

Нарцисса огляделась. Она была на поляне, которую окружали мрачные и угрожающие деревья, и в сгущающейся темноте она не могла различить ни тропинки, ни того, что таилось среди толстых стволов.

Пока они не вернулись, нужно было идти, это Нарцисса понимала — не важно, в какую именно сторону. Важно, как учил её Уолден, всегда идти в одном направлении — тогда она в какой-то момент выйдет к воде или тропинке. А дальше пойдёт по ней — и рано или поздно выберется. Пусть даже и к магглам.

Почему-то сейчас мысль о том, что магглы увидят её такой, просто не пришла ей в голову. Да и пришла бы… Ей нужно было выйти из леса. Главное — не начать ходить кругами, но как же ей ориентироваться? Разве что, может быть, по звёздам? Астрономию она помнила не слишком-то хорошо, но созвездия опознает.

Нарцисса запрокинула голову и застыла, увидев на очистившемся от облаков ночном небе над чернеющими верхушками сосен висящую, словно плошка, луну.

Большую и круглую.

Страшное понимание накрыло её с головой, хотя она всё ещё отказывалась в это верить — до тех пор, пока вдалеке не послышался волчий вой.

Вой был многоголосым и звонким, и в сгустившейся темноте звучал пока достаточно далеко. У Нарциссы по спине поползли ледяные мурашки, и ей показалось, словно все волоски на её теле встали дыбом. Теперь боль, холод, неловкость от своей наготы вдруг вовсе потеряли значение — инстинкт, нутряной, глубинный, времён её давно уже позабытых предков, кричал ей только одно: бежать.

Если бы только у неё была палочка! Предложи ей кто сейчас обменять на неё руку, ногу, глаз, уши, нос, что угодно, она согласилась бы не раздумывая. Будь у неё палочка, она просто аппарировала бы отсюда, и весь этот кошмар закончился. Но палочки не было, и Нарцисса чувствовала себя абсолютно беспомощной и совсем маленькой посреди этого незнакомого леса.

Однако позволить себе роскошь стоять тут и думать она не могла: сияющая на небе луна и вой, что мог бы показаться волчьим, если не знать, что волков в Британии не водилось уже много веков, не позволяли ей этого. Если она хочет жить — ей надо бежать, бежать изо всех сил, так быстро, как она ещё никогда не бегала. Бежать, держа эту проклятую луну слева — почему Нарцисса решила идти именно в ту сторону, она не смогла бы сказать, но раз уж решила, надо было двигаться и не сбиваться с курса.

Она двинулась вперёд — сперва осторожно и медленно, а затем быстрее — и побежала. Вернее, пошла вперёд так быстро, как только могла, время от времени останавливаясь на секунду и глядя на сияющую в уже совсем тёмном небе луну. Нарцисса очень надеялась, что правильно выбрала путь: ей казалось, что он уводит её в сторону от жуткого воя.

Её длинные волосы цеплялись за ветки, и несколько раз Нарцисса, запутавшись ими насмерть, глотая рыдания, могла лишь дёргаться, пока не вырвала себе целый клок — и это оказалось куда больней, чем она представляла. Ветки… здесь везде были ветки — они пытались выколоть ей глаза и воткнуться в нос, и проткнуть насквозь кожу и даже, возможно, просто насадить её на себя — Нарцисса сама не понимала, как успевала избежать худшего. Она вдруг вспомнила, как кто-то кому-то говорил, что главное при беге — дышать пусть и быстро, но ровно. Выдох-вдох… Попробовали бы они сами ровно дышать, когда сердце сумасшедше колотится, а в груди словно горит пожар! Уолден, Уолден учил, что в лесу нужно выставлять перед собой предплечья, чтобы ветки били прежде всего по ним, а не по лицу. Правда, обычно руки защищает одежда, но даже без неё лицо куда уязвимей.

Она попыталась сделать это, чтобы защитить глаза и лицо, и её предплечья почти сразу покрылись глубокими кровящими ссадинами, и Нарцисса поймала себя на совсем ненужной сейчас досаде на то, насколько нежная у неё кожа.

Она двигалась в темноте, по корням, по ямам, по какому-то бурелому и, кажется, даже камням, которые впивались ей в ступни. Правую ногу она подвернула минимум пару раз, каждый раз холодея от мысли, что сломала лодыжку и больше не сможет бежать, но каждый раз с облегчением понимая, что на сей раз обошлось, но она упрямо бежала, стараясь просто смотреть то перед собой, то на небо, не останавливаться и не терять направление.

Ах, сколько бы она отдала за пару самых дешёвых туфель!

Иногда Нарцисса буквально заставляла себя переставлять ноги одну за другой, даже если каждый шаг отдавался болью, даже понимая в глубине души, что это все не имеет смысла, что ещё чуть-чуть — и силы у неё кончатся, через пару шагов споткнётся и…

Нет, она не имела права так думать. Подумаешь! Да, у неё нет обуви, но ведь она и не битому стеклу идёт. Как бы сильно ни были изранены её ступни и пальцы, как бы разбиты ни были — но она ведь не маггла! Волшебница. Любые раны можно потом исцелить, так что и следа не останется. Главное, сейчас выжить.

Ветки кололи и били её, кусты кидались наперерез и под ноги, как будто пытались поймать её в ловушку, но Нарцисса не останавливалась, хотя в груди уже не просто горело: от боли слезы текли по щекам, и она никак не могла выдохнуть до конца; горло болело так, словно она глотнула кипящего масла, а в бок будто кто-то вонзил кинжал. Если бы не так неотвратимо-издевательски приближающийся к ней вой, она бы давно уже позволила себе рухнуть — но высокий протяжный звук, знакомый ей прежде разве что по ожившим книжкам, слишком характерный, чтобы у неё оставались хоть какие-то иллюзии, сводил на нет все её усилия. Как, как, как её жизнь, её день, который шёл вполне обыденно, вдруг превратился вот в это? Безо всяких переходов и полутонов? Только что она просто шла по улице, заказывала мороженое и обдумывала, что, всё же, лучше купить сыну в подарок — а теперь она, голая, бежит, не зная куда, по лесу…

И не просто бежит.

Она убегает. Теперь она — жертва, и на неё охотятся. Нарцисса не хотела думать о том, что с ней будет, если её настигнут.

Когда.

Когда настигнут.

Потому что она не сможет бежать до рассвета! Ночь едва началась, а воздух уже жёг ей горло. И вой, вой был всё ближе… Иногда она слышала, как совсем близко трещали ветки, сквозь которые пару раз мелькнул огромный тёмный силуэт… А может быть, ей всё это чудилось, иначе её бы уже догнали? Так ведь?

Она даже не поняла, что произошло, когда зацепилась ногой за корень и со всего размаха полетела на землю. Воздух выбило из груди, и давно сбитые колени и локти пронзила боль. Нарцисса впилась пальцами в свои плечи и закусила губы едва ли не до крови, чтобы сдержать крик отчаяния.

Нельзя, нельзя было кричать, иначе они услышат! Но это она сумеет. Она всегда умела молчать — сможет и теперь. Её дома ждут сын и Люциус, и, в конце концов, она же Блэк, она не может умереть так!

Она не будет кричать. Не будет! И она встанет! Нарциссу трясло — больше от напряжения, чем от холода, и как бы она ни сжимала зубы, они всё равно мелко стучали друг о друга. В её памяти вдруг всплыли слова Уолдена, сказанные им не так давно Драко: «Любое напряжение можно перевести в движение. Иногда хорошая пробежка спасает от большой глупости». Она глубоко вздохнула и, до боли стиснув пальцами плечи, представила, что будет, если она сейчас сдастся — и какой через несколько дней найдут её здесь авроры. Вернее, каким — потому что это будет уже её тело. Останки. Но не она.

Нарцисса наконец поняла, что разозлилась достаточно сильно, чтобы ощутить прилив если не сил, то, по крайней мере, энергии. Тяжело дыша, она поднялась, болезненно опираясь на ногу, и заставила себя побежать вновь.

Лес вдруг начал слегка редеть, между деревьев появился просвет, в ней вспыхнула вдруг надежда на спасение. Нарцисса уже почти что решила, что сейчас выберется куда-то… но это оказалась всего лишь поляна. Скорее просека, на которой высилась гора каких-то то ли вырванных с корнем деревьев, то ли брёвен, сваленных возле неожиданной здесь резко уходящей вверх неровной скалы. Или же это был каменистый холм… Нарцисса затравленно обернулась; свет луны был настолько ярким, что она могла разглядеть буквально каждую веточку — и тех, кто неспешно выходил из густого подлеска.

Они все смотрели на неё, эти твари, и она видела, как лунный свет отражался в их голодных глазах. Она видела их открытые пасти, из которых капала поблёскивающая в лунном свете слюна, и чувствовала их запах — густой, острый, не похожий ни на что знакомое ей прежде.

Задыхаясь от долгого бега, бессилия и ненависти, душившей её, словно удавкой, Нарцисса попятилась, невольно выходя на этот яркий, почти ослепляющий после лесной темноты свет. Значит, всё это время они с ней играли, просто загоняли её сюда, и теперь их оскаленные морды, кажется, ухмылялись ей.

Вот теперь всё.

Что она — одна и без палочки — могла сделать против десятков шедших на неё тварей?

Её жизнь закончится здесь, на этой поляне под светом этой луны, ясно осознала Нарцисса. Не будет больше ни дома, ни сына, ни мужа — ничего. Только тьма — тьма, за которой ничего больше нет. И она ненавидела их за это, ненавидела их со всей силой загнанного в угол избалованного любовью и негой создания, у которого вдруг всё это забрали, ненавидела всем своим существом, как никогда и никого прежде, и когда поджарая серая тварь изготовилась вдруг к прыжку, эта ненависть вырвалась из её груди, сорвалась с кончиков пальцев и вспыхнула жутким огненным кольцом вокруг неё.

Если бы она могла, Нарцисса, возможно, даже рассмеялась бы, так, как смеялась когда-то её сестра. И плевать, даже если сгорит весь лес. Если они сгинут в нём, это будет прекрасно.

Глаза защипало от дыма, но ей было всё равно — медленно отступающая от огня Нарцисса в дыму и чаду вдруг ощутила спиной дровяной завал.

Ненависть придала ей сил и, оставляя жутких тварей бесноваться перед огненною преградой, плохо понимая, что и для чего делает, она начала карабкаться по брёвнам — туда, вверх… ведь волки не должны лазать по горам и деревьям?

Даже такие?

Кора забивалась под сорванные остатки ногтей, сучки больно впивались в ступни, порою соскальзывающие с круглых стволов, и до крови царапали и сдирали кожу, но Нарцисса почти ничего не чувствовала. Вверх, вверх — она выберется, нужно просто подняться туда, куда эти твари не доберутся, и дождаться рассвета. А после… о том, что будет потом, у неё ещё будет время подумать. Нужно просто подняться вверх…

Первое прикосновение пальцев к камню придало ей сил, и Нарцисса полезла вверх быстрее — что-то глубоко расцарапало ей живот и вспороло на груди кожу, и это было больно до слёз, но она не обратила на это внимания. Вверх, вверх — если по брёвнам волки подняться смогут, то вскарабкаться сюда — нет. Главное — не сорваться…

Скала — наверное, скалой это не было, но Нарцисса называла про себя её именно так — не была отвесной, но казалась всё же довольно крутой для того, чтобы зверь вроде волка не смог забраться сюда. Нарцисса твердила это себе как молитву и карабкалась всё выше и выше — до тех пор, пока не добралась до венчавшей скалу каменистой террасы, где места было более чем достаточно, даже для того, чтобы просто лечь. Она и легла — и осторожно, охваченная запоздалым страхом упасть, подползла к самому краю и посмотрела вниз. И шумно выдохнула, победно и широко улыбнувшись: твари хотя и прорвались сквозь уже догорающий огонь, но застряли внизу, на брёвнах. Она спаслась! По крайней мере, от них — а об остальном Нарцисса пока что решила не думать.

Нарцисса замерла, глядя на прыгающих и воющих внизу в бессильной ярости тварей, а потом отползла назад и легла щекою щекой на камень. Некоторое время она так лежала, дрожа от усталости, нервного напряжения и ночной прохлады — а потом за её спиной, чуть сверху и сзади, раздался низкий утробный рык, и Нарцисса, резко перевернувшись, увидела в лунном свете прямо перед собой огромную косматую тварь с горящими жёлтыми глазами и оскаленной пастью.

Этот зверь был крупней остальных. Намного крупней — и, похоже, хитрей, потому что не бесновался внизу с остальными, а ждал здесь.

Бежать теперь было некуда — её спасение вновь оказалось иллюзией. Даже некуда отступить — Нарцисса застыла. Но стоило ей дёрнуться, как он бросился на неё и прижал к земле. Она чувствовала на своём лице пахнущее зверем дыхание и тёплые капли слюны, падающие из открытой пасти прямо ей на лицо. Нарцисса не столько ощутила, сколько услышала, как трещат её рёбра под весом чудовища, почувствовала, как когти вспороли кожу на её плече. Безо всякой надежды, почти повинуясь инстинкту, она попыталась сбросить его с себя, извиваясь всем телом, и следующим, что она осознала, был момент, когда зубы монстра сомкнулись на её выставленной для защиты руке. Сначала крови почти не было, и Нарцисса лишь удивилась, глядя как острые клыки касаются белой кожи и медленно входят в плоть.

А затем потекла кровь. Липкая, тёплая, оставляющая разводы там, где смешивалась со слюной. И тогда Нарцисса наконец закричала, не от боли, в этот момент боль казалась ей почему-то совсем несильной — может быть, потому что её уже было так много за этот вечер — от ужаса. Она билась в его зубах как раненое животное, причиняя себе этим ещё больший вред, но утробное рычание лишало её остатков здравого смысла. Нарцисса хотела вырваться, просто вырваться. В какой-то момент под её свободной правой рукой оказалось что-то твёрдое и тяжёлое, и она, не задумываясь, сжала в ладони один из щедро разбросанных здесь камней и изо всех сил ударила тварь… а затем била снова и снова, целясь куда-то, разумеется, в голову, но, кажется, не попав. Или попав, потому что зверь, зарычав, разжал зубы — возможно, на миг, но Нарциссе хватило этого, чтобы каким-то чудом рвануться в сторону и выползти из-под тяжёлой туши.

И в этот миг она встретилась с ним глазами. И вот тогда окончательно оцепенела от ужаса — во взгляде зверя она, леденея от осознания этого, смогла разглядеть отнюдь не животный разум. Если бы волки могли ухмыляться, то в его оскале Нарцисса прочла бы самый настоящий сарказм: этот монстр не просто играл с ней перед тем, как сожрать, он наслаждался каждым мгновеньем происходящего. Но хуже всего было то, что в его глазах Нарцисса читала не только голод… вернее, голод был уже вовсе не тем...

Истекающая кровью, обессиленная от боли и ужаса, с разодранной до кости рукой, не понимая, в бреду или наяву, Нарцисса услышала, как задравшая морду тварь торжествующе взвыла, и как снизу ему ответили в унисон бессчётные голоса волков.

И это стало последней каплей, той самой соломинкой, что сломала её. Словно на замедленной колдографии она видела, как монстр приближается к ней, отползшей и забившей в щель между камнями, как, опустив морду, слизывает шершавым обжигающим языком кровь с её израненных сбитых лодыжек…

Кажется, слёзы текли по её лицу; перед ней как наяву проносились обрывки мыслей, вспыхивая цветными пятнами: дом, Драко, почему-то Люциус с его глупым домовиком… отец, мама…

Она ощущала себя маленькой, беспомощной и одинокой, как когда-то давно, когда думала, что боггарт живёт у неё в шкафу. И это было так тоскливо и жутко, что она уцепилась за эту единственную последнюю мысль и, как когда-то в детстве, когда ей снился кошмар, сделала то, что делают все чистокровные маленькие принцессы, которые не умеют пока колдовать.

Срывая голос, она закричала:

— Диззи! Диззи! — безнадёжно зовя свою старую преданную домовушку, которая всю жизнь была с ней.

А затем Нарцисса услышала сухой хлопок и даже не поняла, что случилось: что-то с силой отшвырнуло в сторону практически нависшего над ней монстра к краю уступа, но он тут же метнулся назад. Огромное мохнатое тело распласталось в прыжке, когда на плече Нарциссы оказалась тёплая маленькая ладошка, и мир провалился в закручивающуюся водоворотом тьму.

Сначала вернулось осязание. Внизу было мягкое, и что-то укрывало её сверху. Она лежала на спине и чувствовала себя в этой позе отвратительно беззащитной, сама пока что не понимая, почему. Согнув колени, Нарцисса перевернулась на правый бок и, подтянув их к животу, замерла так, прислушиваясь к ощущению прохладной ткани под щекой.

Потом пришло обоняние. Пахло здесь чем-то очень странным… чужим. Отдалённо знакомым, но не опознаваемым до конца. Лечебные травы — бадьян, валериану и водянистый аромат цапня она смогла опознать, другие были ей незнакомы — но они ей не нравились: эти запахи тревожили её, но не потому что обещали что-то опасное, а потому что сообщали о нём, как о чём-то уже случившемся. Нарцисса принюхалась — в носу защипало, и она чихнула, зажмурившись — а затем на неё обрушились остальные чувства.

Здесь было тихо. Неестественно тихо — дома никогда не бывало так. Там всегда было слышно, как кричат павлины или листья шумят в саду; поют птицы, что днём, что, порою, и ночью. Но даже если сад был погружён в безмолвие, когда в Уилтшир приходила зима, тогда в камине потрескивали дрова, да ветер завывал в трубе или же свистел в окнах, а где-то за старинными деревянными панелями на стенах трещал сверчок… Здесь же тишина была не менее тревожащая, чем этот пугающий, странный запах. Нарцисса подумала, что следовало бы открыть глаза, но лишь зажмурила веки крепче. Она не хотела, не желала знать, где находится — потому что как только она увидит, это место станет той частью правды, которая, Нарцисса почему-то была в этом уверена, не просто ей не понравится.

Но лежать так всё время было невозможно и глупо, и она, помедлив ещё сколько-то, всё же приоткрыла глаза. И хотя прежде ей не доводилось никогда бывать здесь в качестве пациента, она мгновенно поняла, где находится.

Мунго. Она в палате госпиталя Святого Мунго — а значит, всё, что всплывало в памяти, ей не приснилось.

Она медленно, очень медленно и с трудом подняла левую руку и посмотрела на аккуратные повязки, плотно покрывающие всю левую сторону груди, плечо и предплечье. Да, это был не сон, не морок, не ночной кошмар — и ей с этим жить. Или, может быть, от удара по голове ей всё привиделось? Да, на неё, вероятно, напали те дети из Лютного… дети. Мерлин. На неё напала стайка детей, немногим лишь старше Драко — а она ничего не смогла им противопоставить, даже с палочкой в руках.

Палочка… У неё больше нет палочки. Почему-то именно эта мысль потрясла её — глаза обожгло изнутри, в горле стало горько и горячо, и Нарцисса разрыдалась, прижав колени к животу и закрывая лицо ладонями. Нет-нет-нет, всё это сон, кошмар, ей это просто приснилось, это просто не может быть правдой!

Она услышала, как открылась дверь, и в комнате стало светло — Нарцисса одним движением натянула на голову простыню и задышала быстро и глубоко, пытаясь справиться с внезапными рыданьями. Она никому не позволит увидеть себя такой. Ни за что.

— Добрый вечер, — услышала она мужской голос и почувствовала, как кто-то прикоснулся к её плечу — и от этого лёгкого и осторожного прикосновения её словно ударило Ступефаем. Нарцисса вздрогнула и резко отшатнулась, а затем, торопливо обтерев лицо краем простыни, отбросила её и посмотрела на склонившегося над ней мужчину. Вид знакомого лица неожиданно её слегка успокоил: Гиппократа Сметвика она знала, хотя и не слишком близко. Тот был представлен ей во время одного из её благотворительных визитов в госпиталь: помнится, он тогда пошутил, что его родители сыграли над всеми его пациентами неплохую шутку, наградив его подобным именем в надежде на то, что он не только станет отличным специалистом, но так же родоначальником новой династии и, возможно, когда-нибудь что-нибудь назовут в его честь. Впрочем, даже этого было вполне достаточно, чтобы его присутствие помогло ей унять совершенно неуместную и бессмысленную сейчас истерику. — Как вы чувствуете себя?

— Не знаю, — призналась Нарцисса, прижимая край простыни к груди и садясь.

— Болит что-нибудь? — спросил Сметвик, придвигая себе стул и присаживаясь рядом с кроватью.

— Нет, наверное, — неуверенно ответила Нарцисса. — Не знаю. Рука, — больше вспомнила, чем действительно ощутила это она. Но если рука забинтована, разве она не должна болеть?

— Сейчас посмотрим, — предложил он, доставая палочку. — Но сперва позвольте задать вам буквально пару вопросов. Вы могли бы назвать ваше имя? — очень мягко попросил он.

— Мы с вами знакомы, целитель Сметвик, — усмехнулась Нарцисса. И добавила, не удержавшись: — Вы запамятовали?

— Я польщён, что вы меня помните, мадам Малфой, — улыбнулся ей Сметвик. — Но, как бы неловко мне ни было, я просто вынужден вас попросить назвать ваше имя.

Нарцисса смутилась. Конечно же, он не пытался сделать вид, что не знает её — он просто проверяет, что с ней. Ошибка была неловкой и глупой, и Нарцисса рассердилась сама на себя. Не стоило так реагировать… она просто больна, поэтому позволяет себе подобное.

— Нарцисса Малфой, — ответила она и добавила: — Моего мужа зовут Люциус, а сына — Драко.

— Очень хорошо, — улыбнулся Сметвик, а затем он зажег на конце палочки огонек Люмоса и посветил ей в глаза: сначала в один, потом в другой. После этого поколдовал над её головой и удовлетворённо хмыкнул: — А теперь позвольте вашу руку, пожалуйста.

Нарцисса послушно протянула забинтованную руку — и смотрела, как, повинуясь лёгкому движению его палочки, разматывались бинты, складываясь аккуратной горкой на прикроватную тумбочку. В тот момент, когда край бинта соскользнул с раны, Нарцисса на миг прикрыла глаза — а потом, заставив себя их открыть, вгляделась в своё предплечье, ожидая увидеть там что-то ужасное. И не сразу поняла, что увидела. Это месиво воспалённых багровых рубцов не было похоже ни на что виденное ей прежде — это вообще с трудом напоминало нормальную человеческую часть тела!

Она сидела и смотрела на этот искалеченный кусок плоти — так долго, что, возможно, прошло куда больше пары минут — и твердила себе, что это — её рука. Её левая рука, на которой она так не любила носить браслеты.

Нарцисса вдруг снова почувствовала себя там, на той узкой каменистой площадке, и увидела отвратительную косматую тварь, и её впивающиеся в руку зубы.

Она зажмурилась и резко отвернулась, тяжело и часто дыша и твердя себе, что всё это закончилось и никогда-никогда не вернётся больше — теперь это её прошлое, прошлое. Однако же легче почему-то стало отнюдь не сразу — кажется, только после того, как целитель наложил на неё какие-то чары. А может, и нет… впрочем, какая разница.

Нарцисса заставила себя встряхнуться, открыть глаза и посмотреть… не на раны, нет — к такому она пока не была готова. На целителя.

— Всё не так плохо, как выглядит, — успокаивающе проговорил тот. — Когда отёк спадёт, ваша рука будет выглядеть намного лучше… я полагаю. Cухожилия и крупные сосуды не пострадали. Остальные ваши травмы мы залечили: срастили три ребра и трещину в голени; устранили ссадины и кровоподтёки и рану на голове. Но с рукой придётся пока потерпеть. К сожалению, повреждения подобного рода заживают медленно. Насколько сильную боль вы испытываете сейчас?

— Не слишком, — отрывисто ответила она. — Терпимо. Замо… перевяжите снова. Пожалуйста.

— Пошевелите, пожалуйста, пальцами, — попросил целитель. Она послушалась — двигать пальцами было больно, и они казались неповоротливыми и непослушными, но Сметвика, вроде бы, всё устроило. Затем он уже сам осторожно проверил, как ведут себя её кисть и локоть, удовлетворённо кивнул, а после достал из кармана большую плоскую банку и, открыв её, начал щедро покрывать её руку мазью. Нарцисса, всё ещё отводившая глаза куда-то в сторону, узнала этот запах — вот чем пахло в палате. Что ж, это лучше, чем кровь. Наверное.

Когда свежие бинты окутали её руку, она заставила себя вновь посмотреть на Сметвика и смогла почти с признательностью произнести:

— Благодарю.

— Ну что вы, — отозвался Сметвик. — Простите, если мои следующие вопросы будут вам неприятны, но я вынужден их задать.

— Да, разумеется, — Нарцисса очень постаралась произнести это спокойно и ровно.

— Вы помните, что с вам произошло? — спросил он мягко, и эта мягкость уничтожила ту надежду, что ещё теплилась у Нарциссы.

Нет, чуда не будет.

— Говорите то, что собираетесь, — сказала она, вздёрнув подбородок. И добавила как можно ровнее: — На меня напали, похитили. И… — она всё же запнулась, — как видите, искусали.

— К сожалению, у меня не лучшие новости для вас, мадам Малфой, — сказал целитель, и Нарциссе захотелось закричать: «Ну же! Не тяните!» — Те существа, что на вас напали, не были обычными волками.

— В Британских лесах за исключеньем Запретного давно уже нет волков, — отрезала Нарцисса. — Это известно каждому.

— К сожалению, вы правы, — расстроенно согласился целитель, и она почему-то поверила в то, что ему действительно жаль — правда, это не имело никакого значения. — Единственные волки, что встречаются вне Запретного леса — это оборотни. И если вам не повезёт встретить их лунной ночью…

— Я заражена? — ровно спросила она.

— К несчастью, — целитель наклонил голову. — Мы несколько раз брали пробы из раны и кровь — ошибки быть не может. Даже то, как выглядят ваши раны…

— Я верю, — оборвала она. Надо было о чём-то спросить… о многом, но в голове у Нарциссы сейчас было пусто. Ах да. — Мой муж знает?

— Разумеется, — заверил её целитель, и Нарцисса даже не поняла, что почувствовала. Наверное, облегчение. — Мы сейчас же ему сообщим, что вы очнулись — он просил сделать это немедленно.

— Давно я здесь? — спросила Нарцисса.

— Сейчас уже вторник, шестое июля, восемь вечера. Вы поступили вчера в половине третьего утра. Вы здесь вторые сутки, — ответил Сметвик. — Ваш супруг…

— Вы скажете ему завтра, — безапелляционно заявила она. — Завтра утром.

— Мэм…

— Завтра, — повторила она, и он уступил:

— Как пожелаете. В свете того, о чём вы мне рассказали, я должен коснуться ещё одной неприятной, но важной темы, — Сметвик вздохнул.

— Говорите, — кивнула Нарцисса.

Ночь.

У неё есть ночь, чтобы свыкнуться со всем этим. И хотя бы попытаться представить, как теперь жить.

— Мадам, помимо того, о чем я сообщил вам ранее, обследование выявило повреждения и несколько иного характера… вы помните что-то до того, как были укушены?

— Помню — что? — она помнила горящие глаза и капающую слюну... он словно все ещё был здесь, невидимый, и смотрел на неё. Что ещё она должна была помнить? Что, кроме этого, вообще имело значение?

— Мадам, — целитель отвёл взгляд, — мой опыт позволяет мне утверждать, что над вами было совершено насилие, но мы постарались устранить нежелательные последствия, — заверил он её.

Постарались? Последствия? Нарциссу захлестнула волна возмущения. А это, что это тогда такое, хотелось воскликнуть ей, когда она посмотрела на свою искалеченную руку — и вдруг начала не то смеяться, не то рыдать. Что, что тут можно устранить? Ликантропия не лечится, эта отрава останется навсегда в её крови, и она теперь сама одна из тех тварей, от которых она спасалась.

И не спаслась.

Кто-то… Сметвик, конечно, Сметвик — сунул ей в руки стакан, и лишь сделав несколько жадных глотков, Нарцисса поняла, что в нём не просто вода, а какое-то зелье с мятным привкусом. Успокоительное. Мерлин, как жалко она, должно быть, выглядит!

Она допила зелье до дна и, поставив стакан на кровать, попыталась сосредоточиться на том, что вызвало у неё столь неуместную и несвоевременную реакцию. О чем Сметвик ей говорил? Насилие. Над ней было совершенно насилие, но они постарались устранить последствия.

Теперь Нарцисса поняла, что имел в виду целитель, но почему-то эта новость оставила её равнодушной. Насилие… После того, что случилось с ней, разве имело значение, что кто-то мог воспользоваться её телом? Она этого даже не помнила. К счастью, наверное, но не помнила — и не желала вспоминать. Лучше бы ей вовсе не говорили об этом — зачем? Всё равно никого и никогда не найдут. Да и нашли бы — разве наказание хоть что-то изменит? Какое бы то ни было?

— Простите, — Сметвик выглядел расстроенным абсолютно искренне. — Не стоило было сообщать вам обо всём сразу… но завтра утром снова придут авроры, и…

— Нет, всё верно, — возразила Нарцисса.

Авроры. Да. Завтра ей придётся говорить об этом с аврорами — и она должна постараться вспомнить как можно больше деталей. Вдруг… вдруг им это поможет. Хотя на деле Нарцисса в это не верила. Да и разве они должны были заниматься таким, мелькнуло в её голове.

— Рана скоро заживёт, — сказал целитель, вновь привлекая её внимание. — Сожалею, но шрамы останутся — нет способа свести след от укуса оборотня. Но есть и хорошая новость, — добавил он чуть бодрее. — Эти шрамы последние в вашей жизни, если не случится что-то из ряда вон.

— В каком смысле? — Нарцисса слегка нахмурилась.

— Регенерация у оборотней повышена, — пояснил он. — Их тела практически не хранят шрамов — разве что те, что оставлены некоторыми видами тёмной магии, или если они вредят сами себе. Да и в целом болеть привычным волшебникам образом вы будете меньше, — он почти улыбнулся: хотя губы его не дрогнули, но во внешних уголках глаз собрались мелкие морщинки — и тут же пропали, когда он добавил: — Хотя несколько дней в месяц вы будете чувствовать себя разбитой.

— Прекрасная новость, — ровно проговорила Нарцисса. — Я бы хотела остаться одна.

— Конечно, — Сметвик, хвала Мерлину, тут же поднялся. — Вот колокольчик, — сказал он, указывая на тумбочку, где стояли ещё стакан и кувшин с водой. — Если вам что-то понадобится — что угодно — позвоните, и медиковедьма немедленно всё принесёт вам. Туалетная комната там, — он указал на небольшую дверь слева от другой, побольше, видимо, ведущей в коридор. — Доброй ночи, мадам Малфой, — сказал он, уничтожая использованные бинты и выходя из палаты.

Оставшись одна, Нарцисса легла и, завернувшись в простыню, закрыла глаза. Она свернулась клубком, но сон все равно не шёл. Уходя, Сметвик погасил свет, оставив лишь крохотный ночник, но даже он раздражал Нарциссу. Она всегда предпочитала спать в темноте, и сейчас искала её — в ней можно было бы спрятаться и подумать. Как странно, пришло вдруг ей в голову: после того, что случилось, она должна бы избегать теперь темноты, бояться её — но нет. Впрочем, откуда ей знать? Может быть, когда она останется в темноте, она испугается? Но как же сейчас её раздражал ночник!

Нарцисса встала — заодно обратив, наконец, внимание на рубашку, в которую она была одета. Чужую и слишком просторную… больничную. Почему так? Почему Люциус не принёс её собственную? Может быть, потому что у неё не было рубашек с широкими длинными рукавами? Может быть… во всяком случае, ей хотелось на это надеяться. Или, может быть, здесь это запрещено?

Погасить ночник она не смогла — вероятно, это легко было сделать простым Ноксом, но без палочки она была абсолютно беспомощна. Звать медиковедьму не хотелось, но терпеть включённый ночник Нарциссе нравилось ещё меньше, так что она всё-таки нехотя потянулась за колокольчиком и позвонила. Звук в тишине палаты показался ей слишком громким и резким; Нарцисса чуть вздрогнула и, может быть, излишне поспешно опустила колокольчик обратно на тумбочку.

Медиковедьма была совсем юной, но либо уже многое повидавшей, либо идеально вышколенной — во всяком случае, в её взгляде не читалось ничего, кроме вежливого вопроса.

— Погасите свет, — потребовала Нарцисса — и девушка, послушно коснувшись ночника палочкой, ушла, неслышно прикрыв за собой дверь.

Темнота Нарциссу и вправду не то чтобы успокоила, но позволила расслабиться. Хоть немного. И попытаться осознать то, что с нею произошло — и подумать о том, что теперь будет.

Она оборотень.

Даже не человек — тварь. Или существо — Нарцисса не помнила, на каком варианте в данный момент сошёлся Визенгамот. Правда, палочками владеть им пока ещё не запретили…

Она не человек.

Она такая же тварь, как те, что гнали её по лесу.

Животное.

Опасное, жестокое и омерзительное.

Она зверь. Зверь.

И с этим ничего не поделать — она может умереть, но не сможет перестать быть чудовищем. Не сможет выпустить из себя грязную заражённую кровь, даже если позволит ей вытечь практически целиком.

Нарцисса поймала себя на том, что раздирает ногтями кожу на тыльной стороне и так пострадавшей руки. Ногтями… ногти ей привели в надлежащий вид, будто и не было ничего. Срастили кости, избавили от ссадин и синяков. Если бы так же просто можно было избавиться от той грязи, что текла теперь по её венам! Но для этого нет ни зелья, ни заклинания.

Как, как она теперь будет жить? Как будет жить её сын? И Люциус? Каково это — когда твоя жена стала одной из тех, кого ты презирал всю жизнь? Жена-оборотень — это даже звучит нелепо, но не так ужасно, как звучит оборотень-мать. Мерлин, Моргана и Основатели, как, как справится её мальчик с тем, что теперь один из его родителей — тварь?

Нарцисса похолодела и, открыв глаза, села. С женой можно развестись — но нельзя развестись с матерью. Драко было бы намного проще, если бы она там погибла — но она выжила, а ему теперь с этим жить. И не просто жить — учиться на Слизерине. Ещё целых пять лет. Мерлин, что же она натворила… а главное, как же ей теперь быть?

Что она может сделать, что?

Нет, она не виновата в случившемся! И она ведь пока даже не изменилась — это же на неё, на неё напали, и именно она жертва… Жертва. Нарцисса вздрогнула от отвращения. Она. Не. Жертва. Да, она проиграла, но Блэки не могут быть жертвами!

Но как её тогда назвать? Она проиграла, проиграла этим тварям свою кровь, свою жизнь — если она не жертва, то кто же?

Но всё это блёкло перед тем, что она позволила своему ребёнку стать сыном оборотня. И ему с этим жить — и никто, даже она, уже не сможет изменить это.

Если только она не оборвёт свою жизнь. Сейчас.

Это стало бы выходом — и для Драко, и для Люциуса, и даже для неё самой. Только как? Палочки у неё нет, нужных зелий ей сейчас не достать тоже, но можно было бы попытаться выброситься из окна. Впрочем, это было бы слишком глупо: насколько Нарцисса помнила, отделение, в котором она лежала, находилось на втором этаже. Вряд ли она погибнет — только покалечится ещё раз. И потом, как ей без волшебной палочки открыть окно?

Нарцисса судорожно вздохнула: вспоминать о том, насколько она беспомощна без волшебной палочки, было больно.

А вот для того, чтобы повеситься на ночной рубашке — палочка не нужна. Да, она могла бы так поступить — и тогда утром найдут её обнажённый труп, и это станет для её семьи ещё одной порцией несмываемого позора.

Нет.

Этого она с ними не сделает.

И потом… А что, если она не сможет уйти за грань? И останется здесь привидением — вот таким нагим жалким призраком с перевязанной рукой и петлёй из собственной рубашки на шее?

Нарциссу передёрнуло.

Нет, ясно осознала она. Может быть, так действительно было бы проще, но она не станет себя убивать. Не для этого она выжила там, в лесу, и не для этого из последних сил дралась с той чудовищной тварью, которая её искалечила.

Но она ведь всегда ненавидела и — хуже — презирала таких, какой стала теперь. Оборотней. Существ. Тварей. Видимо, поделом ей? Мерлин, какая дешёвая дамблдоровская мораль, подумала вдруг Нарцисса. Какая же пошлость…

Но что же ей делать? Что? Нарциссе хотелось плакать, но слёз не было. И не было того, кого ей хотелось бы сейчас видеть — потому что никто из тех, кто был ей достаточно близок, не воспринимал оборотней иначе, нежели она сама.

Может быть, ей просто уехать? Куда-нибудь… но куда? На континент? Туда, где её никто не знает. Но от себя же не убежишь…

Нарцисса встала и, войдя в туалет — свет вспыхнул, едва она переступила порог, — замерла перед зеркалом, ожидая какой-нибудь колкой — или сочувственной: кто знает, как здесь зачарованы зеркала — реплики, но оно молчало. Нарцисса долго вглядывалась в своё отражение, разглядывая бледную и сухую кожу, хранившую на себе следы усталости и болезни. Глубокие тени, что залегли вокруг глаз, и пятнами проступающий лихорадочный, нездоровый румянец на скулах. Без привычных зелий и заклинаний Нарцисса не просто выглядела на свой возраст — ей показалось, что за эти дни она постарела на пару лет. Её волосы были чисто вымыты, но помяты и взлохмачены, и казались тусклыми — а ещё на них, кажется, остались следы каких-то больничных зелий.

И всё-таки это было просто её лицо. Больное, осунувшееся — но в нём не было ничего, чего бы Нарцисса не видела прежде. Что ж… она либо не в силах разглядеть очевидного — или может быть, она просто уже не способна? — либо разницы в самом деле нет. По крайней мере, пока. Может быть, её и не будет до первого обращения?

Обращение. Теперь каждый месяц… нет, даже немного чаще она будет на одну ночь превращаться в мерзкую мохнатую тварь.

Она отшатнулась от зеркала и почти бегом вернулась в постель. Легла, укрывшись с головой, и вцепилась зубами в подушку, чтобы снова не разрыдаться или не закричать. А что, если после первого… или не первого, не важно — обращения она станет другой? Если через месяц — или два, или десять — сама захочет уйти туда, к этим монстрам в лес? Не просто же так оборотней считают тёмными тварями! Не просто же так они все такие! Не просто…

Она всё же расплакалась, на сей раз — от смеси отчаяния и отвращения к самой себе. Если с ней это произойдёт, она попросит Люциуса убить её. А если он не сможет — то Уолдена. В конце концов, это ведь его работа.

Успокоенная этой мыслью, она сама не заметила, как уснула — и проснулась от пронзительно знакомого:

— Мама!

Нарцисса даже толком не успела открыть глаза, как руки сына обвили её шею, и он ткнулся лбом ей в плечо — как когда-то уже давно, когда был маленьким.

— Драко, — прошептала она, кажется, улыбаясь и прижимая его к себе.

— Мама, — повторил тот, и она поняла, что он плачет.

— Прости, — прошептала она, зарываясь пальцами и лицом в его волосы. Чего бы только она не отдала сейчас за возможность сказать ему банальнейшее «всё хорошо»! Но всё не было хорошо — и никогда больше не будет.

— Я так боялся, что ты умрёшь, — прошептал он, совсем по-детски прижимаясь к ней.

— Напрасно, — с горечью произнесла она, продолжая гладить его лёгкие волосы.

— Мама, — повторил Драко, тоже тихонько гладя её по спине и затылку — и замер.

Она прикрыла глаза на секунду, а затем посмотрела поверх головы сына на стоящих в дверях мужчин: взволнованного и бледного мужа, смотревшего на неё с тревогой, виной и такой тоской, что Нарциссе захотелось то ли завыть, то ли закричать, и их общего друга, за широкой спиной которого в коридоре с трудом можно было разглядеть Сметвика, тактично держащегося на вежливом отдалении.

— Здравствуй, — сказала она Люциусу.

— Мы все так испугались, — ответил он, подходя к ней и садясь рядом с сыном на край кровати. Уолден МакНейр остался стоять, но тоже ей улыбнулся:

— Здравствуй.

Она кивнула ему — наверное, ей следовало ценить его появление здесь, но сейчас Нарцисса хотела остаться наедине с семьёй. Почему его вообще пустили сюда, зачем? Хотя, вероятно, его привёл Люциус — должен же кто-то был поддержать его… их обоих с Драко всё это время. Да, скорее всего, так и было.

— Как ты? — спросил Люциус, и Нарцисса неожиданно для себя разозлилась. Как она может быть? Вот что ей ответить? «Всё хорошо»? Что именно он надеется от неё услышать?

— Здесь превосходные целители, ты же знаешь, — помолчав, ответила Нарцисса — и сама внутренне поморщилась от того, насколько фальшиво прозвучали эти слова.

— Мы вам очень признательны, — повернулся Люциус к Сметвику и попросил: — Вы нас не оставите?

Вопрос прозвучал достаточно размыто для того, чтобы оба — и Сметвик, и МакНейр — отнесли его на свой счет и, попрощавшись, ушли, оставив их, наконец, одних.

— Их найдут, — жёстко пообещал Люциус, едва дверь закрылась. — Я не позволю Фаджу спокойно пить чай у себя в кабинете до тех пор, пока их навсегда не запрут в Азкабане или не скормят дементорам.

— Кого «их»? — Нарцисса сама не понимала, что в его словах вызвало у неё раздражение.

— Тех, кто посмел сделать это с тобой, — с некоторым недоумением ответил он.

— Зачем?

Люциус изумлённо сморгнул, а потом в его глазах мелькнули страх и растерянность.

— Тех, кто это сделал, следует наказать, — сказал он осторожно.

— Это что-то изменит?

Нарцисса сама понимала, что он прав — и не просто понимала, она и сама желала этого как мало чего — но не это, не это она хотела сейчас услышать от мужа!

— Это изменит всё! — пылко воскликнул он. — Всю их проклятую жизнь!

— Их — да, — согласилась она. И, не удержавшись всё же, спросила: — А мою?

Его лицо замерло, а затем на миг стало таким растерянным и несчастным, что Нарцисса остро пожалела о своих словах. Зачем она делает ему больно? Разве он виноват в том, что с произошло с ней? Движимая раскаянием, она поглядела на него виновато и протянула руку, чтобы притянуть его к себе и обнять — и он протянул в ответ свою и, стиснув её пальцы, прижал к груди.

Нарциссе стало неловко. За себя, за свой порыв, за мужа — за всю эту ситуацию и за то, как нелепо складывался их разговор.

— Когда ты вернёшься? — вдруг спросил Драко, и это стало спасением: по крайней мере, это был вполне естественный, нормальный вопрос.

— Скоро, я думаю, — сказала она, целуя его в макушку — и в этот момент в дверь постучали.

— Британский Аврорат, — послышался мужской голос. — Старший аврор Гавейн Робардс. Могу я войти?

— Входите! — опережая возможный ответ Люциуса, громко сказала Нарцисса.

Вошедшему мужчине было на вид около сорока, но в его тёмных волосах уже была заметна седина. Аврорская мантия сидела на нём идеально, но Нарциссе почему-то показалось, что та немного стесняет его движения. Впрочем, так было всегда: Гавейн Робардс в любой мантии выглядел слегка неуклюжим — и поэтому носил их нечасто, предпочитая сюртуки, пиджаки и тренчи.

— Мадам Малфой, — вежливо кивнул он сперва ей. Затем Люциусу: — Мистер Малфой. Мистер Малфой, — кивнул он и Драко, который даже не обернулся к нему, продолжая обнимать мать. — Рад, что вы пришли в себя, мэм.

— Теперь, я надеюсь, ваша работа станет несколько эффективнее? — язвительно спросил Люциус.

— Я понимаю ваше волнение, мистер Малфой. Мы делаем всё, что можем, — вежливо, но довольно напряжённо ответил Робардс, и Нарцисса против воли усмехнулась. А ведь её случай не входит в компетенцию Аврората — подобным в лучшем случае занимается Департамент правопорядка, и то для лишь галочки, а всё остальное, насколько она знала, было на совести Магических популяций. Кажется, её должны были теперь как-то зарегистрировать? Любопытно, Уолден здесь по служебной необходимости или пришёл просто так? — Я был бы признателен, мэм, — обратился Робардс к Нарциссе, — если бы вы уделили мне для беседы немного времени.

— Оставь нас одних, пожалуйста, — попросила мужа Нарцисса. Тот упрямо сжал губы, и она добавила, указав глазами на Драко: — Я думаю, мы недолго.

— Идём, Драко, — Люциус взял сына за плечо, но тот вцепился в Нарциссу и отчаянно замотал головой.

— Иди, милый, — ласково проговорила Нарцисса, целуя его. — Подожди с отцом в коридоре, пожалуйста, мне нужно поговорить с мистером Робардсом.

— Идём, — Люциус буквально отцепил сына от неё и увёл, крепко держа за плечо. Идти Драко не хотел, с таким отчаянием глядя на Нарциссу, что та едва не расплакалась. Она и сама бы не отпускала сына — но она даже представить себе не могла, что расскажет при нём некоторые детали. Нет, многие.

— Спасибо, что согласились поговорить сейчас, мадам Малфой, — сказал Робардс. — Как вы себя чувствуете?

— Благодарю, — Нарцисса чуть растянула губы в намёке на вежливую улыбку. — Мне уже значительно лучше.

— Я рад это слышать, — это прозвучало даже искренне. Впрочем, почему бы и нет? Пусть они обычно пересекались с заместителем главы Аврората исключительно на публичных мероприятиях, но общение их всегда носило приятный и ровный характер, да и с Люциусом, насколько ей было известно, конфликтов у него не было. — Вы всех нас очень напугали, когда мы получили запрос из Мунго.

— Нападением оборотней ведь обычно занимается не Аврорат? — спросила Нарцисса.

— Ваш супруг был очень настойчив, — ей показалось, что в глазах Робардса мелькнуло то ли раздражение, то ли ирония, — и министр Фадж настоял на том, чтобы этим занялись именно мы. Но всё, что нам достоверно известно на данный момент, это что вы вышли из дома, по свидетельству вашего мужа, около одиннадцати утра, а без четверти полдень покинули лавку Борджина. И в половине третьего ночи ваша домовушка возникла посреди спальни с вами в бессознательном состоянии, после чего ваш супруг доставил вас в Мунго. Поэтому я обязан спросить: помните ли вы, что с вами случилось?

— На меня напали, — сухо выдавила из себя Нарцисса.

Робардс кивнул и спросил:

— Вы бы хотели заявить о нападении? — Нарцисса кивнула ему в ответ, и он вновь спросил: — Готовы побеседовать под запись, и хорошо ли вы себя для этого чувствуете? Целитель Сметвик просил вас сильно пока не утомлять.

— Я достаточно хорошо себя чувствую, — ответила она твёрдо.

Разумеется, авроры не найдут тех, кто с ней это сделал. Но даже если и найдут — это всё равно не изменит главного. Но разговор этот всё равно рано или поздно обязан был состояться — и лучше покончить с этим поскорее.

Робардс достал чистый пергамент и Прытко Пишущее Перо.

— Шестое июля одна тысяча девятьсот девяносто третьего года, — сказал Робардс. Перо дёрнулось и резво заскользило по пергаменту. — Среда. Допрос начат, — он взглянул на тяжёлые старые часы на своём левом запястье, и Нарцисса при виде уже видимого ей когда-то широкого шрама, почти целиком скрытого их браслетом, впервые задумалась о его происхождении и о том как долго он заживал, — в девять часов шестнадцать минут. Палата двести шестнадцать госпиталя святого Мунго, Лондон, Англия. Допрос потерпевшей Нарциссы Малфой по делу девятнадцать тысяч шестьсот восемьдесят семь дробь девятьсот шестнадцать дробь триста одиннадцать о нападении и умышленном причинении тяжкого вреда здоровью. Допрос проводит старший аврор Гавейн Робардс. — Нарцисса внутренне поёжилась от этих сухих формулировок. На неё словно пахнуло чем-то равнодушно-бюрократическим — но так, может быть, было и лучше. Она прекрасно понимала, что Робардс сегодня здесь лишь из вежливости и потому, что её муж сделал её проблемы проблемами Министерства. Но для него это прежде всего работа — и сейчас это было даже хорошо. — Назовите ваше полное имя, — попросил Робардс.

— Нарцисса Малфой, — ответила она. И, подумав, добавила: — Урождённая Блэк.

— Дата и место вашего рождения?

— Семнадцатое февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, Хартфордшир.

— Мадам Малфой, — продолжал Робардс, — вы будете допрошены в качестве потерпевшей, и ваши показания будут зафиксированы с помощью прытко пишущего пера. Имеются ли у вас возражения?

— Возражений против записи моих показаний у меня нет, — припоминая нужные формулировки, произнесла Нарцисса, чувствуя, как горло слегка перехватывает.

Когда Робардс разъяснял Нарциссе её права и обязанности, у неё снова не нашлось возражений. А затем, когда положенная протоколом преамбула подошла к концу, Нарцисса вернулась в тот самый злосчастный день — четвёртое июля. Эту дату она запомнит навечно.

Робардс вёл допрос спокойно, уверенно и словно бы несколько отстранённо — и это помогало Нарциссе держаться, заново погружаясь в тот кошмар, из которого едва выбралась.

— Вы зашли к Флориану Фортескью, — спокойно уточнял Робардс, не сверяясь ни с какими записями, — заказали там три десерта и около четверти двенадцатого покинули его кафе, пообещав вернуться примерно через полчаса. Всё верно?

— Вероятно, — кивнула Нарцисса. Да, пожалуй, вряд ли она положила больше, чем полчаса, на посещение Борджина.

— Мистер Борджин показал, — снова заговорил Робардс, — что вы пришли к нему примерно в половину двенадцатого, или немного позже, но покинули его лавку до того, как сообщили причину прихода. Это верно?

Нарцисса задумалась, припоминая. Да, кажется, она не успела ничего предложить ему — впрочем, какая разница? Разве это имеет значение? Вряд ли Борджин имеет какое-то отношение к случившемуся. Наверняка нет. Она прикрыла глаза, восстанавливая этот эпизод в своей памяти. Да, точно, они едва успели обменяться приветствиями. Она почти сразу коснулась своего пояса и обнаружила пропажу мешочка с колье. И ушла.

— Да, — сказала она, вновь посмотрев на Робардса.

— Что заставило вас уйти столь поспешно?

Нарцисса снова задумалась. Упоминать пропавшее ожерелье она, конечно же, не могла: если бы всплыло ещё и оно, то это грозило бы её семье куда большими неприятностями, хотя, казалось бы, куда уж дальше. Ах, если бы это могло её исцелить, она, вероятно, рискнула бы — но даже если авроры поймают ту жуткую тварь, что её искалечила, это ничего не изменит.

— Кошелёк, — в целом это даже не было ложью. — Я увидела, что у меня пропал кошелёк.

Робардс кивнул.

— На нём были наложены следящие чары? — уточнил он. — Почему вы не предпочли вызвать служителей правопорядка? В лавке мистера Борджина был камин.

— Я была слишком зла, — с досадой призналась Нарцисса. Не требовалось никакой магии, чтобы она смогла представить, что он о ней сейчас думает! Не реши она поиграть в Грозного Глаза Моуди, возможно, с ней ничего не случилось бы. Наверняка не случилось бы. Вернись она сразу домой…

Мерлин. Она должна была просто вызвать пару бездельников из ДМП! Или дождаться мужа. Какая самонадеянность! Позови она Люциуса тогда… или нет — его она звать как раз не хотела. Но вот позови она того же Уолдена — они вместе нашли бы мордредово ожерелье и вернулись к Борджину. Будь она с ним вдвоём, этим крысёнышам даже в голову не пришло бы на них напасть, а если бы и пришло, тем для них только хуже. И сейчас у неё бы была её жизнь. Выходит, она потеряла всё потому, что оказалась слишком самонадеянной.

Злые слёзы буквально вскипели на её глазах. Почему-то Нарцисса никак не могла успокоиться — хотя прежде всегда легко брала себя в руки. Хорошо, если это результат воздействия зелий — а если нет? Оборотни ведь не люди — животные, а животные подобного не умеют. Неужели она уже теряет человеческие черты?

Эта мысль помогла: Нарцисса открыла глаза и посмотрела на молча сидящего Робардса, пытаясь понять, сколько же прошло времени с момента её последней реплики.

— Что было потом, когда вы аппарировали? Не торопитесь, — почти мягко проговорил он. — Детали в таких вопросах иногда крайне важны.

— На меня напали какие-то подростки, — сухо сказала Нарцисса.

Она хотела бы рассказать — но… она просто не могла. Слова застревали в горле, руки и ноги стали ватными — она бы, наверное, упала, если бы не сидела.

— Это всегда тяжело, — негромко сказал Робардс. — Хотите воды?

Нарцисса покачала головой, возможно резче, чем предписывали приличия. Чем ей поможет вода? Но он всё-таки наколдовал стакан и, наполнив его водой, протянул ей — и Нарцисса, сделав несколько глотков, действительно почувствовала себя лучше. По крайней мере, кажется, к ней вернулась способность говорить.

Робардс уточнял какие-то детали, обещал отправить людей обыскать указанный переулок — возможно, там всё ещё сохранились следы крови и не только они — а Нарцисса с отчаянием думала о том, что вся эта возня не имеет ни малейшего смысла. Ей всё равно не помочь. Ничем.

— Вы хорошо их запомнили? — спросил Робардс, а затем мягко и осторожно продолжил: — Проще всего было бы, если бы вы позволили Аврорату изучить ваши воспоминания, однако, учитывая ваше текущее состояние, до тех пор, пока целитель Сметвик не будет готов выдать официального заключения, о том...

— Что я нахожусь в здравом уме? — резко оборвала эти полные жалости к ней словесные кружева Нарцисса. — Понимаю, это крайне важно для следствия. Да и палочки я лишилась, — добавила она горько.

Сомнения Робардса для Нарциссы были ясны как день: испуганная, истеричная дама, пережившая удар по голове. О, с его стороны было вполне разумно сомневаться в том, на что её воспоминания будут похожи в омуте памяти! Да она и сама сомневалась в том, что смогла бы увидеть в нём…

Ненависть и ярость захлестнули её горячей душной волной. Да, Люциус прав: ей самой это ничем не поможет, но она хотела наказать тех, кто сделал с ней это. Вернее, сделал это возможным.

И даже то, что весь Аврорат увидит её лежащей в грязи, в сравнении с этой целью значения не имел. И пусть. Зато они разглядят их лица. О, она их прекрасно запомнила. И, пожалуй, это воспоминание она готова была показать всем — пусть увидят лица этих «детишек». Пусть найдут их, пусть…

Но затем Нарцисса снова ощутила горечь и злость. Когда же у неё вновь появится палочка? Хотя… хотя можно ведь одолжить у Люциуса. Нарциссе доводилось работать с ней, и это у неё вполне получалось — палочка её слушалась.

Но так было прежде. А теперь — что будет теперь? Меняется ли восприятие палочкой волшебника, когда он становится оборотнем? Нет, ей нужно непременно завести новую. Оборотням иметь палочки пока ещё не запретили, и у неё не будет проблем… Мерлин, она не хотела об этом думать! Всё это не про неё, нет-нет, она — Нарцисса Малфой, Блэк, она вообще не должна задумываться о чьём-либо позволении!

— Но даже если мы не сможем их приобщить, — тактично продолжил Робардс, — это весьма поможет в расследовании, а пока попробуйте вспомнить подробности нападения, если вы в состоянии продолжать. Сколько их было?

— Шесть. Или семь. Или восемь, — нет, это было глупо. Глупо! Чего ей стыдиться? Разве что того, что она позволила себе проиграть детям. Подросткам, чуть старше её сына! Сам этот факт был ей до того унизителен, что она почти что была готова отказаться от мести.

Почти.

Робардс, меж тем, продолжал задавать вопросы, короткие и простые, и Нарцисса, так же коротко отвечая на них, к своему удивлению сумела подробно описать не только само нападении, но даже лица напавших.

— Там был кто-то ещё... взрослый, — сказала она. — Мужчина. Я не видела его лица, но голос у него был грубый. Думаю, это он… — она запнулась — в горле вновь вырос колючий комок.

— …перенёс вас в лес, — продолжил за неё Робардс, и Нарцисса с признательностью кивнула, а затем задумалась.

— Нет… Нет… лес был уже потом.

Эти её воспоминания были смутными и обрывистыми, и вызывали в ней чувство отторжения и страха. Но Нарцисса заставила себя пока что забыть о них, и продолжала, как могла, отвечать на вопросы Робардса. Он даже сумел очень тактично коснуться и самой интимной части случившегося, но Нарциссе нечего было ему рассказать, и она и сама не знала, что чувствовала по этому поводу.

— Именно в таких случаях, — сказал Робардс, — когда память подводит, а показания крайне важны, мы обычно привлекаем легилимента.

Одна мысль о том, чтобы пустить кого-нибудь в свою голову, вызывала у Нарциссы панику. Сам этот факт был ей до того отвратителен, что она с лёгкостью была готова отказаться от мести — только чтобы не переживать ничего подобного.

Позволить кому-то вместе с ней оказаться на деревянном полу обнажённой? Почувствовать, как она, спотыкаясь и падая, бежит по лесу? Как терзает её искалеченную левую руку та тварь? Как кто-то насилует её, бесчувственную? Она ведь не помнит этого, значит, значит и в воспоминания придётся погрузиться намного глубже, но хочет ли она вспоминать? Довольно уже и того, что она помнит, как бежала голой по лесу.

Кажется, Робардс заметил её панику и успокаивающе проговорил:

— Но не раньше, чем ментальные вмешательства одобрит целитель Сметвик.

— Вы ведь спешите, — сказала Нарцисса. Она очень устала — но понимала, что заместитель главы Аврората не может тратить на неё весь день. И поэтому предложила: — Давайте продолжим.

Самую жуткую и неприятную части истории она изложила сжато — да и чем могла помочь Аврорату погоня в ночном лесу? К концу разговора Нарцисса чувствовала себя совершенно выжатой — словно снова проделала весь тот жуткий путь.

— Вы настоящий профессионал, — сказала она, наконец. Ибо как ещё она могла выразить Робардсу свою признательность? Не говорить же ему «спасибо».

— Благодарю, — в его тёмно-серых глазах мелькнула усмешка, но не злая и не язвительная, скорее усталая. — Допрос завершён в одиннадцать часов, — он снова посмотрел на часы, — двадцать четыре минуты, — затем поднялся и, спрятав в карман перо и пергамент, попрощался и вышел.

Дверь почти сразу открылась снова, и в палату буквально влетел Драко — почему-то один — и бросился к Нарциссе.

— А где папа? — спросила она, обнимая его — такого по подростковому нескладного и нервно-хрупкого. Хотя, может, ей это только казалось? Нарцисса взяла его лицо в ладони и, вглядевшись в его бледные черты и покрасневшие и опухшие от слёз глаза, непривычно горячо расцеловала сына.

— Говорит с Робардсом, — ответил Драко. — Мама…

— Что, родной? — спросила Нарцисса, внутренне холодея, но улыбаясь.

— Скажи, что с тобой случилось? — напряжённо спросил он, требовательно глядя ей в глаза.

— Папа тебе не сказал? — внутри у неё стало холодно и пусто-пусто. Настолько, что даже рассердиться на мужа она не смогла.

— Он сказал, что скажет потом, — Драко нахмурился. — Но… Мама, он, — Драко облизнул губы. — Он плакал, — шёпотом проговорил он. — Мама, ты… ты же не умрёшь? — его голос задрожал, а в глазах заблестели слёзы.

— Нет, — Нарцисса даже помотала для убедительности головой. — Нет, не умру.

Драко громко и счастливо выдохнул и уткнулся лицом ей в плечо, а Нарцисса зажмурилась, собираясь с духом — и тут в дверь опять постучали.

— Войдите, — сказала Нарцисса. Она надеялась увидеть мужа, но на пороге стоял МакНейр, и она, подавив разочарованный вздох, заставила себя улыбнуться ему. — Ты разве не должен быть на работе?

— Я и на работе, — ответил он.

Нарцисса прикусила губу, сама не зная, от досады, отчаяния или облегчения. Конечно, Департамент регуляции магических популяций должен был кого-то прислать — видимо, Уолден сам вызвался, хотя этим вроде бы должен был заниматься не его отдел, и Нарцисса не понимала пока, рада ли она этому или предпочла бы видеть на его месте кого-то другого: некоторыми вещами проще делиться с чужими.

Надо было что-то сказать, но ничего, кроме невнятного «О» и кивка она не смогла из себя выжать — впрочем, ему этого вполне хватило, и он спросил:

— Тебе нужно что-нибудь?

— Так что с тобой случилось? — настойчиво перебил его Драко, не дав Нарциссе даже задуматься над ответом.

Повисла короткая пауза, а потом Уолден предложил:

— Если позволишь, я расскажу. Прости, мы оба с Люциусом идиоты.

Нарцисса едва было не согласилось — ей так хотелось сбросить на кого-нибудь эту обязанность! — но разве правильно, чтобы подобные вещи сообщал ребёнку… пусть не чужой человек, но не отец и не мать.

— Нет, я сама, — решила она и практически попросила: — Мы не могли бы вернуться к министерским формальностям позже? Меня уже допросил Робардс, и я не думаю, что он откажет тебе в том, чтобы заглянуть в протокол.

— Конечно, — кивнул он, и Нарцисса ощутила настоящее облегчение и подумала, что, наверное, это всё же к лучшему — что Уолден решил представлять свой департамент сам.

— Ты иди сейчас, — почти попросила она и добавила даже: — Пожалуйста. Дай нам поговорить с Драко. Со мной всё хорошо. И — спасибо, что был рядом с ними, — добавила она в последний момент.

— Я позже зайду, — кивнул он и добавил извиняющимся тоном: — Сегодня.

— Я понимаю, — кивнула она и постаралась ему улыбнуться. И вдруг добавила, больше чтобы выразить ему признательность, чем потому что и вправду нуждалась в этом: — Ты не принесёшь мне кофе? С молоком и без сахара.

— Конечно, — кивнул он. Посмотрел на Драко, посмотрел на Нарциссу, ещё раз кивнул им — и ушёл, неслышно закрыв за собой дверь.

— Мама? — настойчиво спросил Драко.

А Нарцисса смотрела в серьёзные серые глаза сына, так похожие на глаза его отца, ловила его ищущий взгляд — и внутренне умирала. Сейчас ей казалось, что легче ещё раз пройти через всё то, что случилось с ней, чем произнести те несколько слов, которые так ждал её сын. За что, ну за что ему всё это? Почему он должен проходить через этот ужас? Допустим, она виновата сама, Люциус тоже имеет вполне понятное отношение к случившемуся — но Драко? Он ребёнок — чем он так провинился перед своей судьбой? Может быть, ей не стоило так сопротивляться — если бы она умерла там, в лесу, Драко бы просто похоронил её и оплакал, а теперь ему жить с ней такой. Он теперь — сын оборотня, и вряд ли найдётся кто-то, кто упустит шанс напомнить ему об этом.

— Это непросто, милый, — сказала, наконец, Нарцисса, беря лицо сына в ладони. Ей очень хотелось поцеловать его, но она не могла — не чувствовала себя вправе. — На меня напали.

— Кто? — Драко нахмурился и сжал губы.

«А ведь они ещё не проходили оборотней, — сообразила Нарцисса. — Он знает о них только из детских сказок и из рассказов Уолдена». Если бы ещё она помнила эти рассказы! Она даже и не знала их толком: МакНейр любил крестника и проводил с ним много времени, и часто — наедине. Нарцисса не вмешивалась — ей было достаточно уверенности в том, что он никогда и ни за что не навредит её сыну.

— Сначала какие-то люди в Лютном, — сказала она, полусознательно оттягивая тяжёлый момент.

— Но ведь их найдут! — уверенно сказал Драко. — Папа сказал, что поставил на уши весь Аврорат, и они будут носом рыть землю!

— Это уже не важно, — откликнулась Нарцисса. Но всё же добавила, не желая разрушать его уверенность во всемогуществе Люциуса: — Найдут, конечно.

— Как это не важно?! — Драко от возмущения даже выпрямился и сжал кулаки. — Их скормят дементорам за то, что они посмели!

— Нет, — возразила Нарцисса. Ах, если бы он был прав, и всё было так просто! Если бы она могла выбрать, она согласилась бы даже на то, чтобы её изнасиловали на глазах у всех посреди не то что Лютного — Диагон-элле. По крайней мере, за это можно было бы отомстить. — Это не всё.

— Не всё? — переспросил Драко, и в его глазах мелькнула растерянность. — Мама?

— Не помню, как именно, — сказала она, — но я оказалась в лесу. Ночью, — она не была готова рассказывать сыну подробности. Да и зачем бы? — И… — она сглотнула горький комок. — Там были оборотни. Меня укусили, — она показала ему свою забинтованную руку и почти прошептала, заканчивая: — Теперь я заражена.

— Но ведь тебя вылечат? — тут же спросил Драко даже не с надеждой — с уверенностью.

— Нет, — сказала Нарцисса, и это короткое слово далось ей тяжелее любого другого в её жизни. — Это невозможно вылечить, милый. Ликантропия — это навсегда.

Драко молчал, не отрывая напряжённого взгляда от лица матери — и она, видя, как меняется выражение его глаз, как в их глубине возникают и протест, и понимание, остро и отчаянно пожалела о том, что отказалась от предложения Уолдена. Он, по крайней мере, мог бы рассказать сейчас Драко то, чего пока не знала она сама: он знал об оборотнях… о ней самой теперь больше неё. Впрочем, зачем она себе лжёт: её сердце разрывалось на куски от того, что сейчас она рушила все надежды сына, и Нарцисса не хотела, не хотела, не хотела делать это сама.

Но она должна была.

— Как навсегда? — спросил наконец Драко. Его голос прозвучал высоко и хрипло, и Нарцисса, не выдержав, зажмурилась на секунду. — Но, мама… Но как же…

— Это тяжело, милый, — сказала она, подрагивающими пальцами проводя по его волосам. — Я знаю. Я теперь оборотень, — наконец, произнесла она. — Навсегда. — И добавила: — Прости.

— Но ведь… — прошептал Драко — и умолк. Несколько секунд — а может, минут, восприятие времени у Нарциссы сейчас совершенно сбилось — они просто сидели молча, и она с обречённым отчаянием ждала, когда он вскочит и убежит, или начнёт кричать, обвиняя её в том, что она разрушила его жизнь, или просто заплачет. Но он удивил её, вдруг молча подавшись вперёд и обхватив руками за шею, и прижавшись к ней всем своим существом и прошептав: — Мамочка…

— Прости, мой хороший, — она тоже обняла его обеими руками и прижала к себе так крепко, как только могла, даже не чувствуя сейчас боли. — Если бы я могла это изменить… прости…

— Не надо, мама, пожалуйста, не надо! — шёпотом прокричал Драко куда-то ей в шею и, забравшись на кровать с ногами, замер, приникнув к матери. — Я тебя очень люблю, — зашептал он сбивчиво и горячо. — Ты моя мама, моя, ты моя мама…

Нарцисса не сумела дольше сдерживать слёзы и тоже заплакала, стараясь только не слишком бурно рыдать, и не только от того, что случилось с её жизнью и с жизнью Драко, но и от одиночества. Больше всего ей хотелось, чтобы её обнимал сейчас не только сын, который, к сожалению, пока не осознавал до конца всех последствий произошедшего, но и муж — но его не было. Она понимала, конечно, что он сейчас делает всё, что может, чтобы… чтобы — что? Ей всё равно не помочь, а месть может и подождать. Почему для него месть важнее того, чтобы просто быть рядом с ней? Сейчас, когда ей хотелось спрятаться от всего мира, когда больше всего на свете ей нужен был тот единственный человек, которому она готова была позволить увидеть себя такой, как была сейчас, растерзанной, уничтоженной и слабой, почему его не было здесь, рядом с ней и сыном?

Драко, кажется, неверно истолковал её слёзы и, подняв голову, начал стирать ладонями её слёзы, торопливо и горячо шепча:

— Мне всё равно, всё равно! Я тебя всё равно люблю, ты моя мама! Мне правда всё равно, правда!

Тихий стук в дверь стал в этот момент для Нарциссы спасением, отрезвив её и заставив взять себя в руки — или, по крайней мере, перестать задыхаться от оглушающей её сейчас смеси чувств: вины, облегчения, благодарности и любви. Конечно, со временем Драко изменится и, видимо, передумает, но его первый порыв она запомнит навсегда.

— Входите! — крикнула она, торопливо утирая слёзы уже сама.

И опять едва не расплакалась от разочарования, увидев на пороге не мужа, а Уолдена с чашкой кофе в руках.

Ему хватило одного взгляда на них, чтобы понять, что главное между сыном и матерью было сказано, и Уолден, войдя в палату, поставил чашку на тумбочку у кровати и сказал:

— Об оборотнях ходит много слухов — и большинство из далеки от реальности.

Нарцисса подняла на него потемневший взгляд. Она не хотела сейчас обсуждать это ни с кем — тем более с ним. Или даже с ним — она пока что не знала.

Зато Драко так живо к нему обернулся, что Нарциссе сдержала готовящееся сорваться с языка колкое замечание. Да, наверное, Уолден найдёт правильные слова для крестника.

— Какие именно? — жадно уточнил Драко.

— Разные, — ответил Уолден, переводя взгляд с Нарциссы на него и обратно. — На деле большинство того, о чем пишет «Пророк», чепуха. Оборотни серьёзно отличаются от людей лишь в полнолуние. Остальное — по большей части, слухи и домыслы.

Драко скептически поднял бровь, копируя отцовское выражение, но в то же время в глубине его глаз светилась такая сумасшедшая, болезненная надежда, что Нарциссе опять захотелось умереть, прямо тут и сейчас.

Уолден вздохнул:

— Это долгий и непростой разговор. Ерунду раздувают до невероятных объёмов, а про другое стараются не слишком-то говорить, но, если посмотреть, можно найти даже плюсы. Ты никогда не слышал, что оборотни почти не болеют?

— Правда? — Драко растерянно вертел головой, глядя то на крёстного, то на мать и, кажется, был сбит с толку.

— Правда, — кивнул МакНейр. — Не мне тебе в очередной раз рассказывать, что слухи, на самом деле, могут не иметь к правде ни малейшего отношения. Но люди живут слухами, а не правдой.

— Значит, надо заставить всех признать другую правду! — воскликнул Драко с той же убеждённостью, с какой в прошлом году твердил о наследнике Слизерина.

— Старые слухи умирают не так легко, — отрезала Нарцисса. — Ты же знаешь, и я не хочу сейчас это всё обсуждать, — не выдержала всё же она и сказала, может быть, резковато: — Я устала. Идите пока, — она обняла сына и заставила себя ему улыбнуться, а потом попросила МакНейра: — Скажи Люцу зайти ко мне, когда он закончит с Робардсом.

— Скажу, — кивнул тот и, положив руку на плечо Драко, позвал: — Идём. Дадим маме от нас отдохнуть — она столько пережила.

Он достал из кармана небольшую брошюрку и аккуратно положил её на тумбочку, рядом с чашкой остывшего уже кофе.

— Когда ты вернёшься? — спросил Драко, обнимая Нарциссу, а затем вставая.

— Не знаю точно, — ответила она. — Через несколько дней, наверное.

Ей так остро хотелось сейчас остаться одной, что она едва дотерпела, пока за ними закрылась дверь — и выдохнула с почти физическим облегчением. Конечно, она понимала, что Уолден пытался помочь, поддержав её и утешив Драко, но она не хотела подобной помощи. Она отдавала должное тому, насколько хорошо он держался — в его взгляде ни разу даже не промелькнули ни жалость, ни отвращение, которые он не мог теперь не испытывать к ней — но сейчас у неё не было сил на то, чтобы поддержать эту игру.

Выйдя из палаты, Драко огляделся — и, не увидев отца, обернулся к Уолдену.

— Подождём, — предложил тот, садясь на стоящую у стены кушетку для посетителей и жестом предлагая Драко сделать то же.

— Куда он делся? — сердито и взволнованно спросил Драко, оставаясь стоять. Сидеть ему не хотелось— он уже насиделся, наверное, на всю жизнь, пока они все ждали этого Робардса. — Мама же его ждёт!

— Ушёл куда-то, — примирительно отозвался Уолден. — Вернётся. Как думаешь, мы её сильно вымотали?

— Не знаю, — как-то озадаченно ответил Драко. — Нет… наверное, нет, — добавил он уже почти уверенно.

— А как ты сам?

Драко сжал кулаки и обернулся на закрытую дверь палаты, а потом опять посмотрел на крёстного и все-таки сел. Некоторое время он молчал, глядя куда-то в район своих коленок и продолжая сжимать кулаки всё сильнее — кожа на костяшках побелела и натянулась. А потом его руки задрожали, и он стиснул их — и выдохнул полушёпотом:

— Я думал… что мама... что она умрёт… поэтому все молчали. Даже домовики… только рыдали в голос.

— Она не умрёт, — уверенно и очень спокойно проговорил Уолден. — Целители всё сделали превосходно. А ликантропия сама по себе отнюдь не смертельна.

Они замолчали. Драко смотрел куда-то себе под ноги и теперь сжимал руками край кушетки, и МакНейр отвернулся, делая вид, что его вниманием завладел больничный фикус, чтобы дать крестнику успокоиться. Это помогло: посидев так, Драко спросил:

— Уолл, — его голос звучал почти нормально. — Там, у мамы, ты сказал, что слухи в основном врут. Расскажи… расскажи мне правду! — он решительно вскинул голову, стараясь выглядеть как можно взрослей, но Уолден заметил, как его губы дрогнули.

— Правду? — переспросил МакНейр, скорей, чтобы что-то сказать.

— Я же должен… я хочу знать, — Драко снова сжал кулаки и посмотрел в глаза крёстному. — Что, что будет с мамой теперь? Насколько все ужасно на самом деле? Мама… мама теперь изменится? — его глаза расширились, и губы дрогнули — чуть-чуть, и он, чувствуя, что сейчас сорвётся, замолчал, прикусив губу.

— Изменится, — согласился Уолден. — Любой меняется, когда попадает в такую страшную ситуацию. Она чудом выжила. Но ты ведь сейчас не об этом? — полувопросительно произнёс он, и когда Драко напряжённо кивнул, продолжил: — Ликантропия не так сильно меняет человека, как принято полагать. Человека меняют лишь обстоятельства. Твоя мама останется всё равно собой, она со всем справится — она Блэк, — уверенно договорил он, сам не зная, кого пытается убедить — крестника или самого себя.

Драко бросил на него недоверчивый и в то же время полный надежды взгляд и облизнул сухие губы.

— Вы же говорили, что они твари! — взбудораженно произнёс он, стараясь, однако, говорить не слишком громко. — Что они животные!

— Кто говорил? — уточнил Уолден.

— Ты! Отец! Даже мама! —взвился Драко, и в тишине больничного коридора его собственный голос резанул его по ушам. — Вы все! — он оглянулся и, снова понизив голос едва ли не до шёпота, повторил: — Вы все говорили.

— Я говорил, что это долгий и непростой разговор, — возразил МакНейр. — Впрочем, на эти темы я обычно предпочитаю не спорить. Кто бы что ни считал, сути дела это никак не меняет. И того, как к ним все относятся. За редким исключением разве что.

— Но почему? — Драко нахмурился и опустил плечи. — Мама же… она такая, как всегда… Это потому что она… она чистокровная, да?

Уолден прикрыл глаза:

— Пока не взойдёт луна, оборотни почти ничем от людей не отличаются, — он заставил себя подавить тяжёлый вздох. — По крайней мере, в человечьем обличии, — добавил он и замолчал, не зная, как лучше продолжить. Вместо этого он притянул Драко к себе, и тот уткнулся ему в плечо лбом и замер так. А потом совсем шёпотом спросил:

— Какой она станет?

— Опасной, — честно сказал Уолден. — Но только на одну ночь. Всё остальное время она будет такой как всегда, — твёрдо произнёс он, надеясь, что его слова прозвучат куда увереннее, чем было на самом деле. — Даже если и есть какие-либо отличия, на личность они не влияют.

Он не лгал — почти. Его собственный опыт и наблюдения говорили ему, что оборотни часто позволяют взять над собой верх если не инстинктам, то тому, что обычно не принято выпускать. Сколько он об этом ни думал, приходил к одному и тому же выводу: ликантропия, пожалуй, каком-то смысле, скорей развязывала заражённым руки — как когда-то давно маска развязывал руки им самим. Кому как не ему было прекрасно знать, что самый опасный и страшный монстр — это прежде всего человек… волшебник, и, будучи заражённым, так легко и соблазнительно было просто сказать себе: «Теперь я оборотень! Поэтому мне положено быть монстром, и я стану им».

Кто знает, как этот вопрос решит для себя Нарцисса, но Уолден готов был поклясться, что она не станет поддаваться таким соблазнам, посчитав это ниже своего достоинства — но, в то же время, он не мог не понимать, что может и ошибаться.

МакНейр не знал, не мог решить даже для самого себя, чего боится в этой ситуации больше: того, что Нарцисса решит изменить самой себе, или того, на что часто шли другие волшебники, заражённые ликантропией, от страха и ненависти к тому, чем стали, и решавшие свести счёты с жизнью.

Впрочем, ничего из терзавших его тревог озвучивать он не стал — и отчаянно надеялся, что делать ему это не придётся.

— Почему тогда все так боятся их? — спросил Драко, отрываясь от его плеча, а затем, прислонившись к стене, посмотрел на крёстного.

— Уйма причин, — отозвался МакНейр, тоже опираясь спиной на стену. — Люди вообще боятся всего неизвестного — особенно опасного и странного. Когда твой сосед одну ночь в месяц превращается в жуткую тварь — это нервирует. А аконитовое изобрели совсем недавно — да и достать его могут не все.

— Аконитовое? — хмурясь, переспросил Драко.

— Аконитовое зелье, — кивнул Уолден. — Оно позволяет оборотню сохранить человеческое сознание во время трансформации.

— И о нем знают все? Но если такое зелье уже существует, так почему они до сих пор... — пылко начал Драко, и МакНейр качнул головой:

— Как я уже говорил, его изобрели совсем недавно. Его даже испытать толком пока не успели, да и добровольцев надо ещё найти. Кто знает, что там с побочными и отложенными эффектами, Снейп вам в прошлом году про Виггенвельд⁽¹⁾ ужасов не рассказывал, прежде чем его до ума довели? И потом, — он мрачновато усмехнулся, — превращения-то оно не отменяет. Только позволяет оборотню сохранить разум. Но соседу вряд ли будет легче от осознания, что эта жуткая тварь решила его растерзать, будучи в здравом уме, а не исключительно по воле инстинктов. Мало ли, как и когда у кого сдадут нервы, и что он в этом состоянии сделает. Так что вряд ли аконитовое изменит отношение к оборотням радикально — разве что лет через двадцать, если не все пятьдесят. Но что-то очень уж сомневаюсь, — он чуть скривился, но заставил себя продолжить: — Оборотни существовали веками, и бояться их стало уже привычкой. Нам вообще свойственно боятся опасного, странного и непредсказуемого для нас самих. Да и сами оборотни не спешат что-то менять.

— Но ведь это мама, — настойчиво сказал Драко, и глаза его блеснули тем хорошо знакомым МакНейру фанатизмом, что в них появлялся, когда Драко овладевала какая-то мысль. — Она не просто какой-то оборотень, она мадам Малфой, они не посмеют считать её каким-то чудовищем. Тем более если есть это зелье. Должен же хоть кто-то его уже принимать?

— Ингредиенты отнюдь не дешёвые, да и не каждый сварит… — после короткой паузы начал было Уолден — и не успел договорить, как Драко резко возразил:

— Да какое это имеет значение! Можно же нанять зельевара!

Несмотря на общую трагичность ситуации, Уолден с некоторым трудом удержался от того, чтобы иронически хмыкнуть.

— Вы — можете, — кивнул он. — Но ваша семья — это, скорей, всё-таки исключение. Обычно оборотнями становятся люди куда менее состоятельные — а потом они теряют работу, и денег им это не прибавляет. Для них это дорого. — Драко скривился с привычной гримасой презрительности на лице, и МакНейр тяжело вздохнул: — Да, именно. На оборотней смотрят так — потому что большинство из них или нищие жалкие побирушки или… обитатели дна иных пород.

— Такие, кто на маму напал? — звенящим шепотом яростно уточнил Драко.

— Возможно, — тяжело уронил МакНейр, и взгляд его тёмно-зелёных глаз стал холодным: — Я не знаю, кто на неё напал. Пока не знаю…

Драко промолчал, опустив голову и снова хмурясь. Он всегда неплохо умел читать между строк и настроение крёстного уловил:

— Нормальные люди нападать на неё бы не стали.

— Пожалуй, — слегка улыбнулся Уолден, и Драко услышал, как хрустнули у того костяшки, и тоже сжал кулаки:

— Мама никогда не станет одной из них! — твёрдо произнёс он. — И мы с отцом сделаем все, чтобы никто не посмел сравнивать её с этим отребьем.

— Звучит как хороший план, — заметил МакНейр. — Но люди редко хотят разбираться в таких деталях. И я боюсь, даже твоему отцу будет сложно что-то вот так изменить. У них уже есть в голове образ оборотня — опасной голодной твари, которую они надеются никогда не встретить где-то за пределами криминальной хроники и бездарных книг.

— Но ведь мама же не такая! — сквозь зубы прошипел Драко, снова сжав кулаки.

— Не такая, — согласился МакНейр. — Но этого никто кроме нас не знает. А главное — это никому не интересно. Это называется репутация, — усмехнулся он. — И традиция. Если ты на Слизерине — ты не можешь дружить с гриффиндорцем, потому что вас обоих просто не так поймут. И не важно, что вы выросли в соседних домах. Понимаешь?

— Но ведь мама, — Драко сейчас уже с трудом давалась вся эта теория, как бывало, когда он слишком долго спорил с отцом, и понимал, что не прав, но не мог выразить это словами. — Она не изменится. Ты сам сказал! Так почему тогда её репутация должна измениться?

— Не так, — покачал головой МакНейр. — Я сказал, что оборотни, по сути, ничем не отличаются от людей. Она останется сама собой, но ей придётся очень непросто, и относиться к ней теперь будут иначе.

— Маме дела нет, кто как к ней относится! — отрезал Драко.

— Конечно же есть, — возразил Уолден очень мягко. — Это важно всем. Даже если к книзлу относиться как к опасному хищнику — велик шанс, что он им однажды станет. Но не мама, нет, — добавил он успокаивающе и уверенно. — Ей будет сложно, но это всё равно будет она.

Драко молчал, обдумывая услышанное. Слова крёстного его не то чтобы успокоили, но в то же время ему нужно было всё хорошенько утрясти в голове. Как же всё в один момент стало сложно! Хуже политики, о которой с ним иногда говорил отец. Мама — это мама, это было вполне очевидно, для него, для отца, для Уолла. Но в то же время Драко уже понимал, что это придётся доказывать остальным окружающим его идиотам. Он практически наяву видел, как кривится физиономия Паркинсон, и как за гриффиндорским столом переглядываются этот остолоп Уизли с Поттером и этой своей лохматой заучкой.

— Тебе будет тяжело, — словно прочитал его мысли МакНейр, отрываясь от стены и оборачиваясь к Драко. — В школе.

Драко тяжко вздохнул и потёр лицо.

— Может быть — подумай, не спеши, — продолжал МакНейр, — тебе перевестись в Дурмштранг?

— Я не собираюсь никуда переводиться! — фыркнул Драко, даже краснея от возмущения. — И маме он никогда не нравился! Она же и тогда была против.

— Тогда была, — согласился Уолден. — Сейчас — другое дело. Не сегодня-завтра все узнают о случившемся…

— Я с этим справлюсь. Я же Малфой, — Драко упрямо нахмурился. — И если кто-то откроет рот…

— У нас есть ещё два месяца, — кивнул МакНейр. — Ты ещё помнишь, что я тебе показывал? Без палочки. Научу кое-чему ещё...

— Зачем это? — удивился Драко. — Я волшебник и…

— …пойдёшь на третий курс, — жёстко оборвал его МакНейр. — Я верю, что ты вполне способен заставить блевать одноклассников слизняками — но что ты станешь делать даже с теми, кто старше тебя на курс, и уж тем более если ты в меньшинстве? Отец разве не учил тебя, что настоящий слизеринец должен всегда иметь в рукаве преимущество? Поверь, кроме тех, кто вырос на улице, мало кто из них ждёт, что ему прилетит кулаком… К тому же, — усмехнулся он, — разве не ты донимал меня, до того, как решил стать ловцом?

— Спасибо, Уолл, — Драко посмотрел на него с благодарностью и опустил глаза.

— У нас есть два месяца, — повторил МакНейр, — для того, чтобы неприятно удивить тех, кто к тебе полезет, хватит вполне.

Да, времени было немного, но достаточно для того, чтобы крестник освоил несколько несложных приёмов, ударов, и что уж там, научился падать не только с метлы. Уолден нахмурился.

— Для школы этого пока хватит, а там поглядим. Хорошо, что ты в квиддич играешь, — добавил он, но не успел сказать почему, когда конце коридора появились, наконец-то, Люциус Малфой и целитель Сметвик.

1) Виггенвельд или Рябиновый отвар — один из самых полезных эликсиров. Является антидотом к Напитку живой смерти, а так же способен залечить тяжелые раны. Изучается на втором курсе. Состоит из восемнадцати ингредиентов, включая кору волшебной рябины, кровь саламандры и аконит. Профессор Северус Снейп мог бы рассказать настоящую хеллоуиновскую страшилку о том, как испытывали Виггенвельд до того, как он попал в руки принцу и пробудил спящую красавицу в лице племянницы коварной ведьмы Летиции Сомноленс.

Вернуться к тексту

— Отец! — Драко бросил на МакНейра извиняющийся взгляд и резко встал им навстречу. — Извини, что перебиваю, но мама сказала тебе зайти, когда ты освободишься! — проговорил он очень настойчиво.

— Сейчас, — кивнул тот, и продолжил прерванный разговор со Сметвиком: — И всё же я бы настаивал.

— Я бы не стал так спешить, — возразил Сметвик — судя по всему, не впервые, потому что прозвучало это весьма устало и безнадёжно. — Я не могу запретить вам поступить так, но как целитель — я категорически против.

Люциус бросил быстрый взгляд на Драко и, взмахнув палочкой, накрыл себя и Сметвика заглушающими чарами. Драко от обиды сжал кулак и, с размаха ударив ими по стене, пробормотал зло:

— Почему он всегда так делает?!

— Некоторые разговоры лучше вести приватно, не кипятись, сам же знаешь, — Уолден тоже поднялся и положил руку ему на плечо. — Ему тоже сейчас тяжело.

— А мне? — Драко угрюмо посмотрел на занятого беседой отца и опустил голову.

— Сколько я его знаю, он всегда предпочитал скрывать сильные переживания, — примирительно проговорил Уолден. — Знаешь, бывают люди, которые в тяжёлой ситуации первым делом замыкаются в себе, скрывая ото всех свои чувства — у них просто нет сил делиться ими хоть с кем-нибудь. Даже с самым близким. Но ещё больше они не желают казаться слабыми.

— Уолл, иногда мне это кажется таким глупым — когда не можешь просто взять и попросить помощи, если трудно, — Драко как-то устало поднял на него глаза.

МакНейр усмехнулся и покачал головой:

— Ты прав. Но, боюсь, не все согласятся с этим. Хотя было бы хорошо, если бы ты всегда так и делал.

— Я и делаю, — Драко вздохнул.

— Я всегда тебе помогу, — сказал Уолден. — Ты знаешь.

Вместо ответа Драко снова раздражённо посмотрел на отца, кажется, начавшего, наконец, прощаться со Сметвиком. И когда целитель, пожав Люциусу руку, ушёл, Драко громко напомнил:

— Отец, мама ждёт!

Люциус глянул на него не менее раздражённо и заметил достаточно холодно:

— Ты уже говорил. Я помню, — а затем, постучав в дверь палаты и сказав: — Цисси, это я, — вошёл, тут же закрыв её за собой. Но МакНейр достаточно хорошо его знал, чтобы не заметить, насколько тот сильно переживает и как ему тяжело дались последние дни.

* * *

Нарцисса приподнялась Люциусу навстречу и села на кровати как раз когда он подошёл — и они, наконец-то, обнялись; она замерла так, закрыв глаза и ожидая… чего? Она сама бы не могла сказать. Даже он не смог бы ей помочь. Никто не сможет. Никогда.

Люциус тоже молчал, и тишина эта, поначалу почти интимная, стала постепенно неудобной и неловкой. Но ни один из них не знал, как оборвать её так, чтобы не сделать хуже — однако рано или поздно сделать бы это всё равно пришлось, и это взял на себя Люциус.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, разжимая объятья. Нарцисса отстранилась и слегка отодвинулась, оперевшись спиной о смятую подушку.

— Вероятно, я должна сказать «хорошо», — ответила она. — Учитывая обстоятельства.

Люциус слегка натянуто улыбнулся. Ему тяжело было видеть её такой — и от этого стыдно за самого себя. Но сколько он ни твердил себе — с того самого момента, когда в первый раз приговором прозвучал вынесенный целителями вердикт — что не должен, просто права не имеет чувствовать нечто подобное, поделать с собой ничего не мог. Он очень надеялся, что это пройдёт со временем, и говорил сам себе, что когда сможет поговорить с ней, услышать её голос и обнять, он увидит, что его Цисси осталась самой собой, и то отвратительное чувство, что терзало его, пройдёт. Но оно не прошло, и он понятия не имел, как это можно исправить. Он хотел этого, он очень хотел видеть в ней её прежнюю — пускай искалеченную, пережившую весь этот ад, о котором ему, отводя глаза, рассказал целитель, всё это не имело значения. Но прежнюю — и не думать о том, что осталось не так много дней до того, как она окончательно превратится в жуткого, грязного и опасного зверя, и так, как раньше, не будет уже никогда.

Когда Люциус в первый раз поймал себя на предательской, малодушной мысли о том, что, может быть, всем, и прежде всего ей самой, лучше было бы, если бы она… не вернулась, исчезла, погибла там, где с ней сотворили весь этот кошмар, его чуть не стошнило от омерзения к самому себе, и он запретил, запретил себе раз и навсегда думать об этом. Но желать выкинуть мысли из головы и изгнать их на самом деле… действительно ли у него получалось, если спросить себя? И теперь, когда Нарцисса была так близко, когда он смотрел на её бледное осунувшееся лицо, эта мысль, наконец, окончательно перестала отравлять его душу. И он дорого бы отдал за то, чтобы вместе с ней окончательно пропало и родившееся вместе с ней ощущение, что его изводило, и которое он даже сам перед собой не желал называть.

— Я пытался убедить Сметвика выписать тебя уже сегодня, — сказал Люциус, осторожно беря её правую руку в свои и глядя на её тонкие пальцы, показавшиеся сейчас ему такими горячими — только ли от понятной вполне лихорадки, или это уже… симптом? Знак — нет, не знак — признак того, кем теперь стала его жена? Женщина, которую он любил с шестнадцати лет, которой восхищался и считал тем идеалом, которого никто из их круга просто не способен достичь, теперь…

Люциус раздражённо прикусил изнутри щёку. Мерлин, как же он устал уже от этого «теперь»! Он любил, любил сидящую сейчас рядом с ним женщину, и что бы он только ни отдал, чтобы между ними по-прежнему не было никакого «теперь»!

— Не стоило, — сказала Нарцисса, вглядываясь в его лицо — и её ждущий, ищущий взгляд жёг Люциуса хуже кислоты или пламени. — Он и сам не станет задерживать меня здесь дольше необходимого.

— Ты не хочешь домой? — спросил он, склоняясь и прижимаясь лицом к её руке — отчасти просто потому, что он всё же отчаянно скучал по жене и мучительно боялся за неё всё это время, отчасти — чтобы спрятаться от её глаз и не позволить ей прочитать в своих то, что не должно было быть прочитано.

— Я не хочу спорить с целителем, — уклончиво ответила она — и почему-то именно этот ответ отогнал, наконец, тот морок, в котором пребывал Люциус последние сутки, и он со счастливым облегчением и раскаянием поднялся и вновь привлёк Нарциссу к себе — и, целуя её пахнущие чем-то незнакомым волосы, прошептал:

— Ты права. Я просто хочу, чтобы ты вернулась домой.

Он ждал, он был уверен, что услышит сейчас «я тоже» — но она промолчала, и это оказалось больно. Он понимал, конечно же, понимал, что ей сложно, и что он, на самом деле, даже представить не может, насколько ей тяжело — но ему всё равно было больно, и он не знал, что с этой болью делать. Прежде ему с этим всегда помогала Нарцисса: она умела успокоить, отвлечь или утешить его, но теперь она сама стала источником боли, и Люциус чувствовал себе невероятно одиноким и очень несчастным.

— Я рассказала Драко, — проговорила Нарцисса. И вдруг, словно решившись, оперлась на мужа и устроилась щекой на его плече — и его будто током пронзило от нежности и доверчивой беззащитности этого жеста. Он осторожно обнял жену, почти взял её на руки и, зарываясь лицом в её волосы, прошептал:

— Я сам должен был. Прости.

— Нет, так лучше, — тихонько возразила она — и замерла, закрыв глаза.

Наверное, ей просто почудились и его неловкость, и неуверенность; и глаза он от неё прятал вовсе не потому, что не знал, как ему теперь смотреть на неё, а потому что не хотел, чтобы она видела его тревогу и усталость. Сколько она его знала, больше всего он страшился потерять лицо — а теперь…

Нарцисса не сумела подавить вздох.

Теперь они все его потеряли, утратили навсегда, от их репутации не осталось и мокрого места. Ей до сих пор было страшно даже думать о том, как с этим справится её сын. Сейчас она жалела как никогда, что два года назад не позволила Люциусу определить его в Дурмштранг. В то время это решение казалось ей лишь его светским капризом, и она не готова была так далеко отпустить Драко. Теперь же эта пугающая её отдалённость стала бы преимуществом — ни близких знакомых, ни сплетен у него за спиной… И потом, в самом Дурмштранге и к тёмным искусствам, и к тёмным тварям относились иначе. Но время было упущено — и, хотя перевестись туда было можно, Нарцисса не представляла, каково будет Драко продолжать учиться по новой программе на совсем другом языке. Да и кандидатура директора её откровенно смущала — хотя он, конечно же, не посмел бы навредить Драко, но всё же…

А что теперь будет с Люциусом? Он, конечно, никогда не метил в министры и не то чтобы стремился к какому-то значительному посту — но ведь политическое влияние не ограничивается постами. Он и так потерял место в попечительском совете Хогвартса — и Мерлин, она даже сейчас не могла спокойно думать о причинах, которые к этому привели! Ей ли было не знать, как тяжело и досадно было ему чувствовать себя оскорблённым и проигравшим, но всё же Люциус до сих пор надеялся на реванш. Но что будет теперь, когда он оказался женат на монстре, чудовище, сама мысль о котором многим в их кругу была омерзительна.

Оборотень, произнесла она про себя, вслушиваясь в стук сердца мужа и чувствуя тепло его губ — он тихо целовал её волосы и очень осторожно, почти невесомо гладил её по виску, иногда проводя по краешку её уха самыми кончиками своих тёплых пальцев. Она — оборотень. Грязная жестокая тварь, способная, если дать ей волю, сожрать в полнолуние любого, кто неосторожно окажется рядом с ней.

Мужа.

Сына.

Она может убить Драко. Убить и… сожрать. Сожрать, повторила она про себя это нарочито чужое и грубое слово. И поймёт это лишь когда утром придёт в себя.

Может быть, ей вообще не возвращаться домой? В конце концов, у неё есть свой дом в Хартфордшире — она никогда не любила его, но она выросла там, так же, как и три поколения Блэков до неё. Дом достался Нарциссе в определённом смысле случайно — просто потому что больше наследников не было: любимая старшая дочь к моменту смерти матери, овдовевшей за пару лет до своей кончины, уже много лет была в Азкабане, а о средней в доме Блэков после её позорного замужества не принято было говорить вслух.

Нарцисса горько усмехнулась про себя.

«Позорный брак». Нет, она бы не хотела узнать, что сказали бы теперь родители и тётка Вальбурга о ней. Если брак с грязнокровкой опозорил Андромеду и вычеркнул её из семьи, то что бы они сделали с оборотнем? «Убили бы», — прозвучал у неё в голове голос, принадлежащий не матери, и даже не тётке. Сестре. Да, пожалуй, Беллатрикс не стала бы колебаться. И уж, во всяком случае, точно не побоялась бы.

И ведь она, Нарцисса, вполне поняла её. Ещё вчера поняла бы. Да и, пожалуй, сегодня…

— Он так ждал тебя, — сказал Люциус. — И так боялся. Спасибо Уоллу — он у нас провёл полдня и ночевать остался.

— А ты? — шёпотом спросила Нарцисса.

Уолден... Он крёстный, конечно, но это было неправильно. Не он, а отец должен был быть рядом с Драко сейчас.

— Меня не было, — ответил Люциус. — Ты даже не представляешь, чего мне стоило заставить их шевелиться. Я сначала провёл полдня у Фаджа. А вторую половину словно домовой эльф носился в Министерстве по этажам. Мерлин, они сперва даже отказывались привлечь Аврорат, — его голос звенел от возмущения. — «Это не в нашей компетенции, обратитесь сперва к мадам Боунс», — изобразил он манеру Скримджера качать головой.

— Не так уж он и не прав, — она усмехнулась. — Это даже я понимаю.

— Мне плевать, что в их компетенции, а что — нет! — жёстко сказал он, рассерженно выпрямляясь — и отстранившись, таким образом, от неё. — Сукин сын.

Она села и поправляя волосы, заметила:

— Всё равно в этом нет смысла. Для нас с тобой это уже ничего не изменит. Как и для Драко.

— Разумеется, есть! — отрезал он, и она не стала с ним спорить, подумав, что, если мужу будет легче справиться со случившимся таким образом, она не станет мешать.

Ей вдруг снова остро захотелось остаться одной, и Нарцисса, подтянув к себе простыню, попросила:

— Я устала. Вы идите сейчас домой. Когда, Сметвик сказал, меня выпишут?

— Завтра, — недовольно ответил Люциус. — И только под наблюдение семейного целителя.

— Это недолго, — примирительно проговорила Нарцисса и повторила: — Я очень устала.

— Прости, — он смутился и, поцеловав её в щёку, встал. — Отдыхай. Тебе нужно что-нибудь?

— Нет, — быстро — может быть, слишком — сказала она.

А когда он ушёл, прижала ладонь к глазам — и обречённо расплакалась.

Остаток дня для Нарциссы прошёл спокойно: она почти всё время спала, только просыпалась, чтобы поесть — не чувствуя при этом ни вкуса, ни даже запаха — и дать перевязать руку. И вымыться, верней позволить вымыть себя — она трижды вставала под душ, стараясь игнорировать присутствие медиковедьмы, но никак не могла смыть с себя ощущение грязи и чужой слюны. Почему-то именно воспоминание о ней мучили Нарциссу сильнее всего — эти вязкие капли на коже… её передёргивало от одного воспоминания о них. Она понимала, что ни единой частички этой мерзости на ней давно не осталось, но от этого ощущения отделаться не могла. Почему, почему с ней всё это случилось?!

И как ей возвращаться домой? Ей до физического отвращения не хотелось никого видеть — даже воспринимать рядом чужих людей было ей тяжело, а, как показал недавний опыт, видеть близких — и вовсе невыносимо. Теперь одна мысль об этом вызывала у Нарциссы желание оттолкнуть их и убежать, забраться в кровать и спрятаться там, накрывшись с головой одеялом, а потом замереть так. И лежать в темноте одной — и ни с кем не разговаривать и не чувствовать ничьих прикосновений. Она понимала, что не может себе такого позволить, она не хотела себе позволять подобное — но боялась, что просто не сможет иначе.

И не понимала, откуда в ней это острое желание одиночества и почему она не может с ним справиться. В сущности, она ведь никогда не бывала сколько-нибудь подолгу одна: в детстве у неё, конечно же, была своя комната, но всё же они с сёстрами почти всё время проводили вместе, затем была школа с общей спальней, а после — замужество. Возможно, то, что с ней происходило сейчас, было симптомом болезни? Хотя насколько ей было известно, волкам положено жить непременно стаями, а волк-одиночка был скорей персонажем мрачных стихов, чем привычным обитателем леса. Или нет?

Нарцисса вдруг поняла, что, по сути, не так много знает что о волках, что об оборотнях. Перед глазами у неё встала картина того, как Уолден оставляет брошюрку на её тумбочке — Нарцисса открыла глаза и, выпростав правую руку из-под простыни, дотянулась до небольшой, в пол-листа, белой книжечки и притянула к её себе. Потом приподнялась, и пока устраивала поудобнее подушку здоровой рукой, брошюрка, лежавшая поверх простыни, открылаcь — и выяснилось, что на самом деле их не одна, а две, и одна вложена посередине в другую. Отложив пока что вложение, Нарцисса открыла брошюру на первой странице, начала читать — и поморщилась. Что бы ни пыталось издать Министерство магии, если только речь не шла о достижениях действующего министра, выходило всегда примерно одно: этот типографский выкидыш был совсем тонким, напечатан на скверной сероватой бумаге и изложен таким жутким канцеляритом, от которого у Нарциссы сводило зубы. Сам же текст — короткий, сухой и при этом на удивление неприятный, вызывал желание забиться в какой-нибудь угол и тихо умереть там, не оскверняя собой этот мир и не портя статистику Министерству, которое, конечно же, заботится о таких как она.

Вот же гадкая писанина! Нарцисса побрезговала бы растапливать этим даже камин.

Она не стала дочитывать и, швырнув эту мерзость на тумбочку, взялась за вторую брошюру. Та уже была куда толще, и бумага выглядела приличнее, даже шрифт был выбран приятный — всем своим видом это скромное издание свидетельствовало, что оно печаталось где-то ещё, куда рука волшебной бюрократии не дотянулась. «Чародей Букс», ну да, конечно, кто же ещё... Нарцисса открыла её — и с неожиданным для самой себя интересом погрузилась в чтение. К её удивлению, в этой на первый взгляд тоненькой и несерьёзной книжечке информации оказалось куда больше, нежели она ожидала. Да и подана та была хотя и весьма сдержанно, но более чем подробно и не столь пугающе. Даже иллюстрации прилагались, деликатно вынесенные в самый конец, на внутреннюю часть разворачивающейся гармошкой задней обложки, где их можно было пока не смотреть — она и не стала. Но прочитать — прочитала полностью. И о том, что наличие психических изменений у заражённых ликантропией достоверно пока не доказано. И что физические изменения носителя в то время, когда он пребывает в человеческом облике, не столь велики, как считают многие, и выражаются в некотором увеличении способности к регенерации, незначительном повышении температуры тела и остроты обоняния в течение всей жизни и «заметном росте сексуального влечения непосредственно перед полнолунием».

Что?

Нарцисса удивлённо моргнула. Потом перечитала короткий и вполне понятный абзац — и почувствовала, что заливается краской. Она захлопнула брошюрку. Нет, разумеется, это было правильно — предупреждать о подобном, но мысль о том, что Уолден это, безусловно, читал — и хорошо если не писал (хотя кому вообще могло прийти в голову поручить ему нечто подобное) — невероятно её смутила.

Посидев так немного и успокоившись, Нарцисса снова открыла брошюру — и вернулась глазами к тем же строкам.

— Я запомнила, — ехидно сказала она кому-то незримому и тихонько хихикнула, как девчонка — и вдруг замерла, оглушённая и раздавленная пониманием того, что значило это для неё.

То, о чём говорил Сметвик, то, о чём она до этого момента даже не думала… вернее, старалась не думать. Она не помнила, Мерлин, она не помнила даже, сколько их могло быть!

И ведь это не было её тайной: об этом знал Сметвик, наверняка знали и другие целители, а главное — её муж! Люциус, конечно же, тоже об этом знал — ему не могли не сказать…

Звери… Животные… Хотя нет, даже в этом она уверена быть не могла… Место… то место, где сделали это с ней… ведь это могли быть и простые волшебники, бросившие её потом умирать в лесу…

Нарцисса несколько раз сглотнула, пытаясь справиться с тошнотой. Нет, она не будет думать об этом сейчас — в этом просто нет смысла. Она всё равно ничего не помнит — и это, может быть, к лучшему. Она будет считать, что это к лучшему.

Нарцисса с отвращением перелистнула страницу и заставила себя продолжать чтение. Издание, судя по всему, было довольно новым: во всяком случае, аконитовое зелье в тексте уже упоминалось. Нарцисса как раз дочитала до этого места, когда дверь её палаты внезапно открылась. Кто возник на пороге, Нарцисса даже не поняла: взгляд выхватил в руках посетителя колдокамеру, и она едва успела натянуть на голову простыню, когда полыхнула вспышка, а затем раздались возмущённые и раздосадованные голоса. Хлопнула дверь, и в палате вновь стало тихо, но Нарцисса ещё довольно долго сидела, не шевелясь и лишь часто и тяжело дыша.

Пресса.

Ну разумеется пресса. Конечно, они не могли пройти мимо такой сенсации — и теперь уже не узнать, откуда им о ней стало известно.

Нарцисса знала, что так будет — верней, должна была знать. Но она просто не думала о таких вещах, и поэтому внезапное появление незнакомца подействовало на неё… так. Она не сразу призналась себе, как именно: оно её напугало. Не тем, что это был именно репортёр — хотя это и было, конечно же, отвратительно, — а внезапностью. На миг, на один крохотный миг Нарциссе показалось, что она видит в дверях кого-то оттуда,из ужасающей чащи леса, из той жуткой ночи, что перевернула всю её жизнь. Страх быстро ушёл, но осталось мерзкое чувство бессилия и беззащитности — но оно ведь пройдёт! Пройдёт, когда у неё вновь появится палочка.

За которой придётся отправиться лично. Олливандер не торгует ими вразнос на дому, а даже если бы он вдруг и согласился — как это было осуществить на практике? Не может же он принести всю лавку с собой.

Значит, ей придётся посетить его магазин самой. И это будет… непросто.

Можно было, наверное, написать Олливандеру и попросить его принять её, скажем, вечером или рано утром, и он бы не отказал, но Нарцисса не желала столь явно демонстрировать всем своё малодушие. Нет — она сама нанесёт визит Олливандеру, и сделает это, как только целители позволят ей покидать дом.

Она ещё долго изучала брошюру от «Чародей Букс» — читала и перечитывала, словно пытаясь спрятаться за её строчками. А потом, позвонив в колокольчик, попросила медиковедьму погасить свет — и, как ни странно, почти сразу заснула.

Рано утром её разбудил Сметвик — правда, очень вежливо, и извинялся за это он самым любезным образом. Осматривал он её на сей раз долго, и на её взгляд чересчур придирчиво, и вопросов задавал немало — Нарцисса понимала всё и отвечала терпеливо и спокойно, хотя у неё в определённый момент и возникла мысль сказать что-то, что заставит Сметвика оставить её здесь ещё хотя бы на один день. Можно было просто попросить, конечно, но ей не хотелось демонстрировать ему собственную слабость и неуверенность. И поэтому она покорно приняла известие о том, что сегодня же, сейчас возвращается домой под обязательный и строгий присмотр семейного целителя — да и сам Сметвик обещал регулярно навещать её. И что супруг мадам Малфой, конечно же, ожидает её за дверью. И сейчас ей принесут мантию и всё остальное.

Сметвик вышел, оставив ей пергамент с подробнейшими рекомендациями, который следовало передать семейному целителю. За ним в палату вошла медиковедьма и аккуратно разложила на кровати хорошо знакомые Нарциссе вещи, один взгляд на которые растрогал её. Люциус постарался, подбирая их — и где он откопал это платье с широкими длинными рукавами? Купил, может быть? Нарцисса его совсем не помнила, но признала, что для нынешнего повода оно подходило практически идеально. В том, что касалось вещей, её муж всегда умел сделать верный выбор, жаль, то же самое нельзя было сказать и про остальное …

— Позвольте помочь вам, мэм, — любезно и вежливо проговорила медиковедьма, и Нарцисса не стала спорить, понимая, что сейчас вряд ли способна одеться сама — это унижение она проглотила молча.

Платье село свободно — видимо, вся эта история стоила Нарциссе нескольких фунтов. Собрать волосы в хоть сколько-то приличную на её взгляд причёску, сама она тоже, увы, не смогла, но хотя бы расчесать их сумела без посторонней помощи — впрочем, для выписки из госпиталя этого, вероятно, хватит.

Но как же не хотелось переступать порог палаты! Едва она выйдет отсюда — начнётся её новая жизнь, та, в которой она для всех уже перестанет быть человеком и станет тварью, которую многие не пустили бы на порог. А прежняя Нарцисса Малфой окончательно умрёт и исчезнет, оставив после себя только воспоминания.

В дверь постучали, голос мужа позвал её — и Нарцисса, в последней раз проведя чуть подрагивающей рукою по волосам, медленно подошла к двери и, постояв у неё несколько секунд, распахнула её, внутренне готовясь к толпе фотографов и журналистов. И замерла от неожиданности, не обнаружив там никого, кроме мужа и Сметвика.

— Спасибо, что не взял Драко, — шепнула она Люциусу, привычно беря его под руку.

Они попрощались со Сметвиком и, выслушав показавшееся Нарциссе чересчур длинным напутствие, пошли по почему-то совершенно пустому больничному коридору. Каким образом её супругу удалось это устроить, Нарцисса не представляла, но была искренне благодарна ему за это. Она, конечно же, выйдет к людям, и привыкнет к тому, как все они будут пялиться на неё — но не сейчас. Не сегодня.

— У меня портал, — сказал Люциус, когда они подошли к лифтам. А потом мир схлопнулся — и вернул себе прежние очертания уже в Малфой-мэноре.

И Нарцисса едва не потеряла от боли сознание: не просто так что аппарацию, что порталы запрещают использовать раненым, больным и беременным. Кто-то подхватил её на руки, и сквозь окутывающий её туман она услышала встревоженные голоса. Её куда-то понесли, потом опустили на мягкое — и в себя она пришла уже в спальне.

В своей спальне. Она всегда ночевала здесь, когда чувствовала недомогание, или в тех случаях, когда гости у Люциуса засиживались далеко за полночь, а ей хотелось выспаться и отдохнуть. Или просто уснуть в прохладе, которую она, в отличии от мужа, предпочитала теплу. И сейчас она была рада оказаться именно здесь, а не в их общей супружеской спальне, потому что пока даже не могла представить себе, как однажды ляжет с мужем в одну постель.

Да и захочет ли он теперь этого?

Эта мысль показалась ей совсем неуместной, но Нарцисса тут же отвлеклась от неё, с недоумением обнаружив рядом с собой незнакомую женщину, темноволосую и темноглазую, аккуратно и тщательно покрывающую её освобождённые от повязок плечо и руку уже знакомой Нарциссе мазью.

— Люциус? — вопросительно проговорила Нарцисса, переводя на сидящего возле её постели супруга удивлённый взгляд. Он понял — и, вдруг смутившись, сказал преувеличенно бодро:

— Познакомься, дорогая, — это мадам Инглби. Донна прекрасный целитель и грамотный специалист по… — он запнулся и слишком резко оборвал фразу.

Ах вот как.

— Добрый день, — ровно и вежливо произнесла Нарцисса, кивнув женщине — в конце концов, та совершенно ни в чём перед нею не провинилась.

— Как вы себя чувствуете? — дружелюбно спросила та. — Насколько вам больно сейчас?

— Не слишком, — ответила Нарцисса, для которой боль в руке внезапно отошла на второй план. Вот и прозвенел первый тревожный звоночек, думала она, глядя на смущённого мужа. Значит, их семейный целитель, человек, которого она знала лет пятнадцать, который помог появиться на свет её сыну и лечил эти годы их всех, и которого она считала, конечно, не то чтобы другом семьи, но, по крайней мере, далеко не чужим человеком, решил исчезнуть, едва узнав о случившемся. Просто опасаясь за свою репутацию, не захотел больше иметь дела с подобной тварью, которой она теперь стала, и никакие деньги — а Нарцисса была уверена, что её муж предложил ему достойную плату — не смогли удержать его.

А ведь это только начало.

Дальше станет лишь хуже — намного хуже. Даже любопытно, сколько приглашений вернётся нераспечатанными, скажем, на ближайшее Рождество — если они, конечно, вообще станут устраивать в этом году приём.

— Я бы настоятельно рекомендовала вам не пользоваться порталами, пока раны не заживут, — сказала эта мадам Инглби. — Это большая нагрузка — и само приземление может оказаться для вас травматичным, и я бы не стала забывать о портальной болезни. Конечно, обычно она чаще всего проявляется у детей — но вы сейчас слишком ослаблены.

— Что насчёт аппарации? — спросила Нарцисса.

— Я бы советовала вам использовать её с большой осторожностью, — ответила мадам Инглби. — Понимаю, это неудобно, — добавила она сочувственно, — однако раны — это лишь видимая часть повреждений. Ваш организм сейчас борется с ликантропией, и до первой трансформации ваше самочувствие может быть весьма нестабильным. К тому же, из записей доктора Сметвика следует, что у вас случился серьёзный магический выброс, что для взрослого мага чревато упадком сил. Поэтому при аппарации велик шанс расщепится или лишиться сознания, что намного опасней.

— Как долго? — спросила Нарцисса.

— Я полагаю, на это уйдёт как минимум пара недель, — сказала целительница. — Может быть, немного меньше, а может быть и наоборот. Это зависит от того, насколько аккуратно вы будете соблюдать режим. Но я возьмусь утверждать, что после следующего полнолуния ваши раны совершенно затянутся, и с магией никаких проблем не возникнет. Но следует понаблюдать в динамике.

Две недели? Пусть даже полторы — Нарцисса не собиралась так долго жить без волшебной палочки.

— А камин? — спросила она. Люциус посмотрел на неё удивлённо, непонимающе, и этот его взгляд почему-то рассердил её. Он разве не понимает, каково ей остаться ещё и без палочки?

— Я бы рекомендовала и в этом случае соблюдать осторожность, — проговорила целительница, — но, в целом, я не вижу препятствий к его использованию.

— Мне придётся это сделать, — твёрдо сказала Нарцисса. — Я не собираюсь ждать две недели. Моя палочка осталась в лесу, — пояснила она с досадой больше для Люциуса, нежели для мадам Инглби. — Или вы предложите мне воспользоваться метлой?

— Это было бы безопасней всего, — без малейшего смущения ответила целительница. — Разумеется, если бы не вы ей управляли. Хотя я бы на вашем месте подождала — две недели не такой большой срок. Или, по крайней мере, не совершала никаких путешествий в одиночку — тем более что у вас ведь есть домашние эльфы, которые могут всегда составить компанию.

— С компанией я как-нибудь определюсь сама, а вас я бы просила подумать, как и чем вы могли бы обезболить меня и обеспечить мне возможность посещения Диагон-элле завтра, — отрезала Нарцисса.

— Дорогая, — вмешался Люциус, — нет никакой необходимости так спешить. Если это так важно, ты можешь пока взять палочку Драко — ему всё равно нельзя пока ею пользоваться.

Это было разумно — настолько, что Нарцисса не нашлась, что ответить, хотя всё её существо буквально кричало о желании обрести палочку. Свою, настоящую, а не одолженную у сына.

Но она ещё подумает об этом — что-что, а время у неё теперь есть.

Когда Люциус вернулся, проводив мадам Инглби, Нарцисса встретила его твёрдым:

— Я не хочу пользоваться чужой палочкой. Мне нужна своя.

— Я понимаю, — с неподдельным сочувствием произнёс он, и ей захотелось стереть с его лица это заботливо-понимающее выражение. Что он мог понимать, что? Раз предложил такое?

— Что именно? — резко спросила она, сощурившись и сжав губы.

— Я понимаю, как для тебя важно снова иметь свою палочку, — немного растерянно проговорил Люциус, останавливаясь буквально в шаге от её кровати. — Любому волшебнику важно.

— Мерлина ради, тогда как ты можешь мне предлагать забрать волшебную палочку у нашего сына? — голос Нарциссы прозвучал зло.

— Временно! — сказал он, стараясь успокоить её мягким жестом, но Нарциссу это вывело из себя ещё больше. — Всего на пару недель — пока ты не…

— Ты не понимаешь, — резюмировала она. — Я пойду туда завтра — и ты проводишь меня и, если это потребуется, приведёшь в чувство. Или мне лучше взять с собой для такого Диззи? — язвительно поинтересовалась Нарцисса. И тут же с беспокойством спросила: — Кстати, как она? Мне показалось, — теперь голос звучал совсем не так жёстко, — что та тварь могла её зацепить…

— Я велел похоронить её под яблонями в саду — мягко ответил Люциус, всё ещё стоя рядом, но теперь аккуратно придвигая себе стул.

— Что? — переспросила Нарцисса растерянно. У неё было ощущение, что она с разгона налетела на какое-то непреодолимое препятствие. Похоронил? Но ведь Диззи всю жизнь была с ней! Как же… — Похоронил? — тихо переспросила она.

— Мне жаль, — искренне сказал он, присаживаясь не на стул, а рядом с Нарциссой, на край кровати. — Она сильно пострадала и была уже слишком не молода… я не хотел, чтобы она страдала.

— Пострадала? — эхом отозвалась Нарцисса. — Диззи… расскажи мне, — попросила она.

— У неё был перебит хребет, — Люциус качнул головой. — Она даже стоять не могла… это была бы не жизнь, а мучение. Она не заслужила такого.

— И целители были совершенно уверены в том, что ничего нельзя сделать? — убито уточнила Нарцисса.

— Целители? — удивлённо и растерянно переспросил Люциус.

От ярости, боли и гнева у Нарциссы потемнело в глазах.

— Ты ведь хоть кого-нибудь вызвал? — тихо-тихо спросила она — потому что боялась, что если позволит себе, то закричит и сделает с мужем что-то, о чём пожалеет после.

— Я… мне… мне было не до того! — воскликнул Люциус, защищаясь, и даже вскочил. — Я не знал, что с тобой; ты не представляешь, что я передумал, пока ждал вердикта Сметвика! Когда она принесла тебя — я не мог думать ещё и о ней! Цисси, я же…

— Уходи, — глухо потребовала она, закрывая глаза.

— Цисси, — в его голосе прозвучали испуг и тревога, но сейчас ей меньше всего хотелось его жалеть.

— Уйди, — повторила Нарцисса. — Сейчас же. Немедленно!

Её голос сорвался и взлетел вверх тонкой и громкой нотой, и Нарцисса сжала здоровую руку в кулак и закусила губу. И сидела так, не шевелясь, покуда не услышала тихий звук закрывшейся двери.

И только тогда позволила себе расплакаться. Никогда в жизни Нарцисса даже не смогла бы вообразить, что когда-то будет рыдать по эльфийке — но сейчас она плакала, плакала взахлёб, не столько по ней, сколько по ушедшей вместе с ней своей жизни. Она помнила Диззи столько же, сколько саму себя; та была единственной, кого Нарцисса забрала когда-то, вступая во взрослую жизнь из дома родителей. И вот теперь её прошлое, её детство, её счастье — всё умерло вместе с той, кто служила ей и любила её, и умерла так, как, наверное, и должен мечтать умереть домовик Блэков… Вот только Нарцисса совсем не хотела, чтобы такие мечты хоть когда-нибудь воплощались в жизнь. Какая-то часть её понимала, почему Люциус сделал то, что сделал, но другая понимать этого не желала, а желала, даже требовала отомстить и заставить его испытать ту же боль, которую чувствовала сейчас Нарцисса.

Но она не стала ничего делать, конечно. Просто плакала — а когда слёзы кончились, легла и укрылась с головой одеялом, оставив свободным только лицо. Кажется, что-то умирало в ней сейчас, но Нарцисса не хотела мешать этому. Она вообще ничего не хотела — просто лежала, закрыв глаза, и то проваливалась в подобие дрёмы, то возвращалась в реальность, от которой так хотела сбежать.

В конце концов она, наконец, заснула, в глубине души надеясь, что, когда проснётся, почувствует себя лучше — но этого не случилось. Проснулась Нарцисса совершенно измученной и разбитой. Всё, чего ей хотелось — постоять под струями тёплой воды, выпить горячего чая и снова лечь. И не просыпаться. Почему она должна просыпаться, когда ей так плохо? И почему ей так плохо? Её выписали — значит, никакой серьёзной угрозы нет, почему же она чувствует себя так ужасно?

Нарцисса медленно приподнялась и села — сердце заколотилось так быстро и часто, словно она сделала над собой какое-то немыслимое усилие. Она больна, она просто больна, твердила себе Нарцисса, это всё реакция на серьёзные раны, которые никак не могли зажить — и ещё на тот магический выброс, вдруг вспомнила она разожжённый её ненавистью огонь. У взрослых такие вспышки случаются крайне редко — конечно же, она должна ощущать упадок сил.

И это если не позволять себе размышлять о сути случившегося. И истина крылась в том, что она умерла — потому что нынешняя она, даже с физической точки зрения, больше не была Нарциссой Малфой.

Но зачем же, зачем Люциус не спас Диззи? Нет, вещи следовало называть их именами — просто оборвал её жизнь, убил. И ответ она, конечно же, знала: Нарцисса помнила его растерянные интонации и такое же растерянное выражение лица, когда она спросила о вердикте целителей для эльфийки; она понимала, что Люциусу даже не пришло в голову подумать о подобной возможности. В самом деле — кому нужен безнадёжно искалеченный эльф? Что с ним потом делать? Нарцисса понимала это, но принять не могла, и это «зачем» то и дело всплывало у неё в голове.

Нет, нужно было отвлечься. И вымыться — постоять… хотя нет — наверное, лучше всё-таки посидеть под душем. А потом выпить чай и… и, может быть, поговорить с сыном. Просто хотя бы увидеть его— он ведь переживает о ней, куда сильней, чем хочет показывать, и…

Нет.

Она определённо не была в состоянии сейчас его видеть. И вообще кого бы то ни было. Не могла и всё! Потому что ей пришлось бы держать лицо, а Драко так и вовсе утешать и подбадривать — сейчас это было просто за чертой её сил. Потом. Завтра.

Ей отчаянно хотелось прислониться к кому-нибудь, кто действительно понимал бы её, и кто мог бы просто помолчать с ней, не страдая и не горя желанием срочно что-нибудь сделать. Но такого человека не было: её мужу самому сейчас требовалась поддержка, сын был ещё слишком юн… к кому ещё она могла обратиться? Во многих других случаях она могла бы прийти к Уолдену — но не сейчас, только не сейчас. Он лучше всех них понимал, в какое чудовище она превратилась — и уж кто-кто, а он никогда не сможет смотреть на неё так, как прежде, хотя, вероятно, и не покажет этого. Но сейчас ей нужен был тот, кто искренне мог бы просто погоревать вместе с ней, и кого бы, вместе с тем, не смущало случившееся.

Но не всё можно получить. Особенно если желать того, чего быть не может.

Ей придётся справляться самой — и она сделает это. И начнёт прямо сейчас: встанет и выйдет из комнаты, дойдёт до ванной комнаты и…

Мерлин, а ведь она даже эльфа позвать может лишь по имени. Самый обычный хлопок в ладоши был за пределами её возможностей. Что ж…

— Тинки, — позвала она того единственного из эльфов, что достался ей вместе с наследством родителей. Он был ещё совсем молод — по крайней мере, для эльфа — и Нарцисса, говоря откровенно, считала его весьма бестолковым, даже на фоне Добби, но сейчас она не хотела ни видеть домовиков Люциуса, ни вспоминать о них. — Принеси мой халат, — велела она, — и приготовь всё для душа.

Нарцисса встала, стараясь тревожить левую руку как можно меньше. Целительница… как же её там? Мадам Инглби или «если вам будет удобнее, просто Донна» — вчера подробно ей объяснила, почему повязка будет скорее мешать, и что такие раны лучше вести открытым способом. В домашних условиях было достаточно исключительно мази и простого бытового заклятия, которое не позволило бы ей смазаться или оказаться где-то ещё. Для водных же процедур, Нарциссе хватило бы и банальнейшего Импревиуса или любого водоотталкивающего на её вкус. Таким вещам Нарциссу не нужно было учить — но разве она могла колдовать без палочки! Оставалось каждый раз вызывать кого-то из эльфов или просить об одолжении Люциуса — но его как раз она сейчас просто не могла и не желала видеть. Значит, ей придётся заняться Тинки — но прежде следовало не забыть нанести мазь ещё на бедро и рёбра, где тоже остались глубокие царапины от когтей: воспалённые и припухшие.

Уже прощаясь, мадам Инглби любезно подчёркивала, что её следует беспокоить в любое время — камин для её пациентов всегда открыт и днём и ночью, и стесняться не нужно ни в коем случае. Если у мадам Малфой возникнет проблема с тем, чтобы обработать рану, мадам Инглби охотно сделает всё сама — и уж тем более если мадам Малфой почувствует себя хуже. Нарцисса, конечно же, поблагодарила её тогда — но Мерлин, как же это было всё-таки унизительно — видеть эту незнакомку в доме! Не потому, что Нарцисса имела что-то лично против неё — вовсе нет. Возможно, та и правда прекрасный специалист как раз по… таким, как она.

По оборотням, почти по слогам произнесла про себя Нарцисса. Она — оборотень. И она не будет прятаться за какими бы то ни было эвфемизмами. О-бо-ро-тень. Зверь. В ней живёт зверь — он теперь её часть, и если она не собирается от него избавляться ценой своей жизни, ей нужно его принять. Она не могла пока что представить себе подобное — но она должна была и…

Стоп. О чём она сейчас думала? Нарцисса оборвала вновь начинающиеся страдания. Что толку страдать по тому, чего нельзя изменить? Ах, да, она размышляла о том, что их семейный целитель трусливо сбежал — и не важно, покинул ли он их насовсем или просто решил взять на какое-то время паузу, она всё равно больше не пустит этого предателя за ворота и без колебаний вычеркнет его адрес из списка поздравлений на Рождество.

Хотя… Если она будет изгонять из жизни и дома каждого, кто сейчас от них отшатнётся, дом опустеет уже навсегда. Так тоже нельзя… хотя, может быть, так и будет теперь вне зависимости от её желаний и действий. Кто захочет нанести им теперь визит? Разве, чтобы поглядеть на неё — но такой аттракцион быстро всем надоест, и тогда…

— Тинки всё приготовил, — услышала Нарцисса и заставила себя встряхнуться. Надо как-то выбраться из того круга, по которому она, кажется, начала ходить, думала она, направляясь в ванную комнату. Ей и так тяжело, а подобными мыслями она совсем себя изведёт. Ну не захотят её видеть — и не надо, пускай Люциус теперь развлекается на приёмах один. Она не собирается играть роль ярмарочного уродца — она Блэк, а Блэки никому не позволяют над собой насмехаться.

Раны Тинки и вправду заколдовал отлично, и Нарцисса, сев на небольшую скамеечку, которую оставил ей эльф, долго-долго сидела под горячими струями, то подставляя им своё лицо, то опуская голову вниз и позволяя им массировать свой затылок. Это успокаивало, и Нарциссе теперь было просто грустно и одиноко. Она понимала мужа, но простить его у неё не получалось. Если бы не Диззи, она бы сейчас… её бы сейчас здесь просто не было. Да, она просто эльф, конечно… была просто эльфом, и это её предназначение — служить и спасать хозяйку, но… но…

…Потом она пила чай и крошила на тарелку и хлеб, и печенье. Ей не просто не хотелось есть — еда буквально застревала в горле, и Нарцисса, попробовавшая было откусить кусочек сэндвича с огурцом, просто выплюнула разжёванную массу на край тарелки. Так что она просто пила чай и думала, что нужно всё-таки поговорить с сыном — но не представляла, что может ему сказать.

Нарцисса так и не поговорила с сыном в тот день и увиделась с ним лишь утром, за завтраком, к которому буквально вынудила себя выйти: сомневаясь в способности Тинки справиться с хоть сколько-то правдоподобной иллюзией, она велела ему скрыть её раны под наколдованными повязками, и те причиняли ей дискомфорт. Впрочем, когда Нарцисса оказалась уже за столом, ей стало немного легче — то ли от спокойной, привычной ей обстановки, то ли от чего-то ещё… Увы, аппетит изменил ей в очередной раз, и даже вынудить себя через силу хоть что-то съесть она не смогла, ограничившись лишь чёрным чаем с молоком. Со вздохом посмотрев на едва заметное пятнышко на белоснежном фарфоре, Нарцисса решила, что обязательно заставит себя перекусить после, потом, когда вернётся от Олливандера.

Нарцисса твёрдо решила отправиться к нему сегодня же: отчасти опасаясь, что, если спрячется сейчас дома, то потом просто не сможет вынудить себя выйти, отчасти потому, что без палочки ощущала себя совершенно беспомощной и ещё более неполноценной, чем на деле была. И потом, зачем оттягивать неизбежное?

Но покидать одной даже дом ей было слишком страшно. Признаваться в своём бессилии и просить о подобном унизительном одолжении кого угодно Нарциссе отчаянно не хотелось, но ведь Люциус всё же её супруг. Они — вместе, они — семья, и искать поддержки у родных и близких людей не зазорным считалось во все времена даже у Блэков. И пускай призрак мёртвой Диззи всё ещё стоял между ними, но ведь жизнь продолжалась, и было бы безумием позволить ему разделить их.

Ничего этого Нарцисса, разумеется, никому не сказала — она вообще не проронила ни слова кроме пресловутого «доброго утра». За столом было тихо: Люциус поглядывал на неё встревоженно, смущённо и виновато, а Драко… Драко то смотрел в тарелку, то отводил взгляд в окно, то глядел на мать с такой надеждой и ожиданием, что Нарцисса едва сдерживалась, чтобы не отвернуться. Что, что она могла ответить ему, кроме того, что его жизнь больше никогда не будет не то что прежней — нормальной? Потому что его мама выбрала жизнь, а не смерть — пускай даже и в виде твари.

— Иди к себе, — велел сыну Люциус, когда завтрак уже подходил к концу.

Нарцисса кивнула, и тот, неохотно выйдя из-за стола, вдруг шагнул к ней и обнял — и Нарцисса, зажмурившись, на пару мгновений позволила себе ответить ему и прильнула к сыну. В ней вдруг взметнулась надежда — а что, если удастся сохранить тайну? В конце концов, в больнице их никто ведь не видел, а Люциус, вероятно, сможет пресечь слухи… вдруг вся эта история ударит только по ней? А Драко затронет лишь тем, что все станут шептаться, что у них в семье не всё ладно, ибо мадам Малфой стала затворницей? Так ведь может быть?

Эта надежда воодушевила Нарциссу и придала ей сил. И когда Драко ушёл, она посмотрела на явно собиравшегося начать какой-то разговор Люциуса и сказала:

— Мне нужно нанести визит Олливандеру, если ты помнишь. Проводишь меня?

К её удивлению, он неожиданно обрадовался и даже улыбнулся, кивнув:

— Разумеется. Когда ты хочешь пойти?

— Сегодня. Сейчас, — она сложила салфетку и положила её на нетронутую тарелку. — Я не хочу ждать и не вижу смысла откладывать.

— Если ты достаточно хорошо себя чувствуешь, — Люциус встал и, подойдя к ней, хотел было придержать стул, но она поднялась раньше, и он просто остановился рядом.

— Гридди, подай хозяину ту тёмно-зелёную мантию из мокрого шёлка с вышивкой на манжетах, — распорядилась Нарцисса. — Я буду готова через пятнадцать минут.

Впрочем, в четверть часа она, конечно, не уложилась. Нарцисса долго-долго стояла в своей гардеробной, разглядывая наряды. Добрую половину платьев, если не больше, оставалось лишь выбросить — она никогда не решится теперь на глубокие декольте, открытые плечи и даже запястья. Хорошо, что хотя бы мантии никогда не выйдут из моды, и у некоторых из них рукава достаточно широки, чтобы сейчас она могла их надеть.

Сперва она выбрала самую простую на вид: чёрную, классического строгого кроя, которую можно было бы застегнуть достаточно глухо для того, чтобы разглядеть, что под ней надето, не представлялось возможным; а в прежние времена под неё и не принято было ничего надевать. Хотя зловещая чёрная мантия в июльский зной… Разумеется, чары могли бы сделать её куда комфортней, но сейчас Нарцисса меньше всего хотела привлекать внимание к своему наряду.

В конце концов она остановилась на мантии дымчато-серого шелка — несколько старомодной (и Нарцисса даже припомнить могла с трудом, откуда она взялась в её гардеробной, но что-то подсказывало ей, что не обошлось без кого-то из тётушек), но зато со свободными широкими рукавами, присобранными у запястий и переходящими в кружевные манжеты. В конце концов, лучше выглядеть несколько старомодной, но одетой по погоде, нежели наряженной в июле в чёрную шерсть.

Помучившись с поиском того, что бы подошло к этому архаизму, Нарцисса остановилась на тёмно-синих перчатках и шляпке, туфли же она выбрала самые простые — чёрные. И сумочку в тон.

Последний раз оглядев себя и оставшись, в целом, довольной Нарцисса спустилась вниз. Люциуса ещё не было, и она, отойдя к окну, остановилась там в ожидании. Эта часть дома выходила окнами в парк, и Нарцисса всегда любила здешний вид — но сейчас он вызывал у неё смутную тревогу. Она знала здесь каждое дерево, и знала что в поместье не было и не могло быть никаких посторонних, но никак не могла отделаться от ощущения мелькающих меж стволами теней. Их здесь нет, убеждала она себя, это просто игра света и тени, не более. Его нет. И всё же сердце её каждый раз замирало, когда её глаза на секунду выхватывали фигуру, очертаниям напоминавшую какую-то четвероногую тварь.

Нет, нет, не может быть!

Нарцисса попятилась — и столкнулась с вернувшимся мужем. От неожиданности её сердце ухнуло куда-то вниз и остановилось — а затем забилось и подпрыгнуло к горлу.

— Прости, что напугал тебя, — расстроенно сказал Люциус, осторожно приобнимая её за плечи, и Нарцисса, тяжело и часто дыша, растянула губы в улыбке и покачала головой:

— Ничего. Я просто не услышала, как ты подошёл.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он и тут же спросил: — Уверена, что хочешь пойти непременно сегодня?

— Уверена, — ответила она и, повинуясь внезапному порыву, приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его щеке, сама не понимая, почему вдруг.

Он порывисто обнял её и тоже поцеловал — губы, горячие, шершавые, скользнули от щеки к виску и там замерли. А потом он прошептал:

— Никто не посмеет ничего сказать. Тебе. Никогда.

Как же она хотела ему поверить! Нарцисса понимала, что «никогда» — это слишком долго, что рано или поздно правда всплывёт, но сейчас, в эту секунду она отчаянно хотела верить своему мужу. Верить в то, что он сможет совершить для неё это чудо, что каким-нибудь невозможным способом сумеет её защитить.

— Идём, — позвала она, с трудом заставляя себя оторваться от Люциуса и первой направляясь к камину, который должен был привести их в «Дырявый котёл», откуда они уже вышли бы на Диагон-элле.

Ей казалось, что она готова — но едва она вышла из камина в «Дырявом котле» и оказалась в полупустом сейчас зале; Нарциссу охватила паника, и она шарахнулась назад, но стоящий рядом с ней Люциус остановил её и едва слышно прошептал:

— Они даже не смотрят. Цисси, они не знают. Никто не знает.

Не знают… сейчас не знают. Пока не знают. Впрочем, эти слова приободрили Нарциссу, и она, крепко взяв мужа под руку, двинулась вместе с ним к выходу, машинально кивая в ответ на приветствия.

К тому, что на улицах и в лавках на неё всегда и все смотрят, Нарцисса привыкла с детства, но сейчас эти взгляды причиняли ей почти ощутимую боль. Они все смотрели на неё вроде бы как обычно, но Нарцисса не могла удержаться от того, чтобы искать в их глазах понимание — и, конечно же, находила его. Но она продолжала идти вперёд, сама не замечая того, что вцепилась в руку Люциуса с такой силой, что на его коже к вечеру останутся синяки.

В тот момент она не думала, и вряд ли могла бы знать, что ощущение этой боли от впившихся в его предплечье пальцев, то чувство, как она крепко держится за него, и то, что его жена всё ещё верит в то, что он может её защитить, нет, не могли, конечно же, до конца приглушить, но все же делали хоть чуть-чуть терпимее терзавшие Люциуса липкий страх от потери и уродливую вину. Вину за то, что позволил ей тогда отправиться в Лютный одной с этим драккловым ожерельем — да лучше бы он просто выбросил его в прямо в море! За то, что не смог найти способа отыскать её до того, как случилось непоправимое. Да что там, ему и в голову не пришло тогда её даже искать — пока она проходила через весь этот кошмар, он просто пил у камина чай! Вину за свою небрежность, за то, что позволил себе по беспечности оборвать жизнь старой Диззи — да, в тот момент он полагал это разумным и милосердным, но с того мига, как Нарцисса выставила его из комнаты, а затем расплакалась там в одиночестве, Люциуса грызли вина и досада на собственную поспешность. В самом деле, отчего, отчего он пошёл на поводу у эмоций просто не вызвал целителя? Это не потребовало бы от него никаких усилий — он ведь был в Мунго, разве сложно было попросить отыскать какого-нибудь специалиста и отправить его в мэнор? Но ему просто не пришло в голову такое простое решение, а когда он вернулся домой… даже вспоминать было муторно и тяжело. Но Мерлин, он должен, обязан был об этом подумать и избавить Нарциссу хотя бы от этой боли.

Но думать об этом теперь было поздно, и Люциусу оставалось лишь идти с женой под руку по Диагон-элле и раздавать улыбки встречным знакомым, которых оказалось сегодня здесь до неприятного много, за них обоих. Откуда они все здесь сейчас? В будний день, посреди утра? Оставалось только наткнуться кого-то из приятельниц Нарциссы, которым захочется с ней поболтать— и этот выход смело можно будет признать самым неудачным в его жизни.

В их, поправился он себя. В их. И если ему хочется выплюнуть в лицо очередному знакомцу какую-нибудь скабрёзность, то что же должна ощущать она? Циссе же ведь хуже, чем ему самому, напомнил Люциус сам себе. Несравнимо, намного, хуже. Это ведь она пережила преисподнюю — а он просто… болван, не способный защитить собственную жену, вот он кто — и именно так теперь о нём и будут говорить.

Лица в толпе казались Нарциссе смазанными, вывески и мантии мелькали перед глазами, и, хотя вроде бы быстро они не шли, но ей казалось, что дыхание вот-вот собьётся, и когда они почти подошли к двери Олливандера, в толпе мелькнули клетчатые штаны. Сперва она замерла, будто налетев на стену, но затем, резко потянув за собой ничего не понимающего супруга, метнулась, ведомая скорее инстинктом, вслед.

Они в несколько шагов настигли обладателя штанов — верней… обладательницу, как поняла, сгорая со стыда, Нарцисса — а обернувшаяся на звук их шагов девчушка лет четырнадцати, грязнокровка, если судить по одежде и по бесформенной вытертой синей сумке, озадаченно уставилась прямо на них и только хлопала своими большими карими глазами.

— Извините, мисс, мы обознались, — выдавил из себя Люциус, пока Нарцисса пыталась выровнять дыхание.

Они вернулись назад, к двери Олливандера, и Нарцисса, резко остановившись перед ней, вцепилась в руку мужа с такой силой, что даже несколько слоёв ткани не помешали ему ощутить её ногти. Люциус накрыл её правую руку своей и сказал:

— Я всё объясню сам — тебе останется только выбрать палочку.

— Нет, — быстро и резко возразила она, облизнув сухие губы сухим же языком. И решительно потянулась раненой, левой рукой к двери — потому что отпустить мужа так и не смогла.

Люциус, конечно же, опередил её — шагнул вперёд и распахнул дверь, для чего ему, правда, пришлось отчасти высвободиться из рук супруги, однако он тут же сжал её ладонь в своей.

В пыльную и крошечную лавку Олливандера они вошли вместе. Хозяин встретил их вполне приветливо и без малейшего удивления: волшебники заходили в его лавку далеко не только для того, чтобы приобрести волшебную палочку — при желании хозяин мог предложить воски, полироль, и даже чехлы и ножны, хотя чаще всего это было таким же испытанием, как и сам выбор палочки, но упорные обязательно находились.

— Мистер Малфой — кивнул Олливандер. — Вяз и сердечная жила дракона, если не ошибаюсь, восемнадцать дюймов, помню её ещё в руках вашего дедушки. Мадам Малфой, сердечная жила дракона и чёрное дерево. Помню, как вы её выбирали, — и эти слова причинили Нарциссе боль и заставили испытать удушливый приступ стыда — казалось что старик смотрит ей прямо в душу. — Чем могу вам помочь? Что-то для юного Драко?

— Добрый день, — ровно проговорила Нарцисса. — Увы, ваши услуги требуются сегодня мне. Мне нужна волшебная палочка. Новая, — твёрдо добавила она, отметая любые вопросы.

— Могу я полюбопытствовать, что произошло с прежней? — Олливандер нахмурился.

Как любой мастер, он трепетно относился к своим творениям, и гибель каждой из палочек воспринимал очень лично.

Люциус открыл было рот, чтобы ответить и избавить Нарциссу от тягостных объяснений, но не успел:

— Увы, я не знаю, — сдержано проговорила она — Несколько дней назад на меня напали — и мне неизвестна её судьба. Иначе этот визит просто бы не потребовался.

Она хотела было продолжить и рассказать ему, что с ней произошло, но внезапно поняла, что не может произнести это вслух. Просто не может: слова не шли с языка, и Нарцисса впервые в жизни поняла, как это — онеметь безо всяких заклятий. Она в панике обернулась к Люциусу, и тот, к счастью, понял всё сам и в двух словах озвучил уместную для посторонних версию.

Лицо Олливандера изменилось, и проявившееся на нём выражение изумления, сочувствия и чего-то ещё, что она не смогла опознать, немного привело её в чувство. Она не желала жалости, и понимания не желала тоже — она просто хотела получить свою палочку и уйти отсюда. И, может быть, больше не возвращаться.

Какое-то время Олливандер пристально смотрел на неё — ей стало неуютно и неприятно от его взгляда, но она твердила себе, что дело вовсе не в том, кем она теперь стала, а в известных всем странностях старика. Разве он не всегда был таким, раздумывая, что бы ей предложить? И, похоже, она оказалась права, потому что Олливандер, наконец, развернулся, подошёл к полкам и одним точным движением вынул из самой середины длинную узкую коробочку. А затем, поставив на видавший виды прилавок и с приглашающим жестом открыл:

— Прошу вас, мадам. Полагаю, вот эта должна подойти.

Нарцисса вдруг вспомнила, как попала сюда впервые в день своего одиннадцатилетия. Тогда было очень холодно, и пока они с мамой шли по Диагон-элле, у Нарциссы замёрз нос, и первым, что она ощутила здесь, был восхитительно тёплый воздух. Палочку в тот раз удалось подобрать далеко не сразу: она уронила полки и чуть не подожгла стул, а палочка все никак не могла найтись, и Нарцисса уже начала было волноваться, когда Олливандер открыл, наконец, очередную коробочку, и первым, что завладело её вниманием, была усыпанная крохотными металлическими шариками рукоять, в которую Нарцисса тут же влюбилась. И когда палочка ей ответила, Нарцисса была на седьмом небе от счастья.

Но теперь так, конечно, не будет.

Предложенная ей палочка тоже была изящна, но выглядела далеко не так восхитительно оригинально, как та, прежняя, за которую Нарциссе сейчас стало очень обидно. Причём она даже не знала, что хуже — если палочка просто сломана и валяется где-то в лесу или, может быть, в том проулке… хотя нет — тогда бы её там нашли авроры — или если её теперь использует та соплячка. Нет… нет! Пусть её лучше сломают. Представлять её в грязных руках с обгрызенными ногтями было больно и омерзительно.

Впрочем, она не о том, совсем не о том думает. Нарцисса заставила себя собраться, встряхнуться и вынула палочку из коробки. Ничего не случилось: не было никаких искр, палочка просто торчала в её руке бесполезным куском дерева.

— С первого раза редко у кого-то выходит, — утешил её Олливандер, и Нарцисса кивнула. Действительно, это было, пожалуй, редкостью — и она это знала. — Попробуйте эту, — он положил на прилавок ещё одну открытую коробочку.

А затем ещё одну.

И ещё.

На шестой палочке Нарциссу начало потряхивать. Сперва слабо, чуть-чуть — просто едва ощутимо дрожали колени и пальцы, — но с каждой новой палочкой ей становилось всё хуже: даже если они и отвечали ей, то словно бы через силу, будто бы она была им отвратительна и чужда, и когда то ли десятая, то ли одиннадцатая нехотя ответила ей едким дымом и снопом ленивых искр, Нарцисса попятилась от прилавка и, наткнувшись спиной на Люциуса, прошептала:

— Я… мы лучше пойдём.

— Мадам, разве можно быть настолько нетерпеливой? — недовольно нахмурился Олливандер. — Порой, знаете ли, приходится перебрать половину лавки, прежде чем найдётся именно та, которая выберет вас, — он пристально поглядел на Нарциссу и вежливо указал на одинокий стул: — Может быть, вам присесть?

— Выберет? — лихорадочно усмехнулась Нарцисса, тряхнув головой. — Даже они… Не теперь, когда я… я меняюсь. Возможно, теперь мне просто не подойдёт ничего.

— Все мы меняемся, — покачал головой Олливандер.

— Вы просто не понимаете, — взорвалась Нарцисса и дёрнула вверх рукав, — Не просто же так, таким как я, тварям, оборотням, просто не удосужились их запретить! Может быть, в этом просто нет смысла, и…

— Чушь! — отрезал Олливандер очень сердито, не обратив на её повязки никакого внимания. — Если бы у некоторых из этих мерзавцев не было палочек, нам всем бы жилось намного спокойней!

— Я попросил бы! — попробовал возмутиться Люциус, но Нарцисса развернулась и, заглянув ему прямо в лицо, беззвучно приказала: «Хватит!» — и Люциус от неожиданности умолк, растерянно на неё глядя. Она никогда не вела себя так. Ни разу! Могла просто сжать его руку или мягко перебить какой-то уместной фразой — но чтобы вот так? Мерлин, это что же… симптом? Уже?

— Хорошо, — тем временем, сказала Нарцисса, снова повернувшись к хозяину лавки. — Давайте тогда продолжим, если вы видите в этом смысл.

Она сумела взять себя в руки — во всяком случае, в достаточной степени для того, чтобы они почти не дрожали. Но это была лишь маска — внутри Нарциссы жил страх, почти незнакомый ей панический ужас: а что, если ни одна палочка больше ей не ответит? Так ведь могло случиться, могло — вряд ли кто-то ведёт статистику, какой процент оборотней способен по-прежнему колдовать. А если таких немного? Жалкое меньшинство? Или, наоборот, большинство, но не все, далеко не все? А что, если её отвращение к самой себе сейчас оттолкнёт от неё палочку? Что, если с ней что-то не так даже для такой твари, которой она стала теперь?

Ещё одна палочка и ещё одна неудача.

А затем ещё и ещё.

И все же она не будет отчаиваться. Если придётся, она перепробует все — и только в этом случае признает собственное поражение. Впрочем, она всё равно не сдастся: в конце концов, Олливандер ведь не единственный мастер на свете — существуют другие. Решительно невозможно, чтобы она не нашла палочку!

А если нет?

— Хм-м, — протянул после очередной неудачи Олливандер, обхватив пальцами подбородок. — Возможно, я избрал неправильный путь. Дайте-ка мне подумать… — Он склонил голову на бок и стал вдруг похож на крупную болотную птицу, что-то высматривающую в тёмной воде. — Да, пожалуй, — решительно произнёс он. — В конце концов, вам уже не одиннадцать лет, и вы не та покрасневшая от мороза юная леди. Да и сейчас отнюдь не зима, а значит следует поискать что-то совсем иное. Почему нет? — спросил он, словно убеждая самого себя.

Нарцисса не удержалась от глубокого неровного вздоха — ей вдруг стало не хватать воздуха, как будто что-то внутри не давало ей расправить лёгкие полностью. Она устала, она хотела домой, она не могла больше терпеть всё это — у неё просто не было сил. Да, может быть она и урождённая Блэк, но она ведь живая женщина! Возможно, во всем виноват упадок сил, и она поспешила — нужно было отдохнуть пару дней, прежде чем являться сюда. Пожалуй… стоит попробовать ещё несколько палочек — а потом сослаться на усталость или головную боль и уйти.

— Прошу вас, — Олливандер положил на прилавок очередную коробку, внутри которой лежала красновато-золотистая палочка с ярко выраженными разводами годовых колец. Нарцисса с деланым — больше для себя, чем для кого-то ещё — равнодушием взяла её в руку и взмахнула ей формально и, можно сказать, небрежно.

А затем всхлипнула, когда из кончика палочки вырвался сноп ало-золотых искр, осыпавших её с головы до ног.

— Вот и достойная вас компания, — довольно потёр руки Олливандер. — Я был прав, разумеется. Лиственница и перо феникса — нечастое сочетание. Одиннадцать дюймов, упругая. Прекрасная палочка, и будет вам верно служить.

— Феникс, — Нарцисса очень боялась расплакаться от облегчения и радости, и поэтому заговорила о первом, что пришло в голову. А потом, не удержавшись, взмахнула палочкой ещё раз — и ей пришлось сдерживать улыбку, чтобы она не стала совсем уж неприлично широкой, когда сверху вновь посыпались разноцветные искры. — У меня был дракон…

— Вы изменились, — назидательно проговорил Олливандер. — Стали взрослей и старше, и выбор с возрастом нам открывается совсем иной. Кто знает, что ждёт вас дальше? Могу лишь заметить, что палочки с пером феникса выбирают волшебников с непростой судьбой. Непростой, но особенной, и даже великой… — Он посмотрел Нарциссе прямо в глаза, и она вздрогнула.

— Прекрасно! — заметил Люциус, спугнув момент и Нарцисса была ему благодарна. — Вы действительно в своём деле лучший, — он подошёл к прилавку и достал кошелёк. — Окажите любезность, подберите к столь особенной палочке достойные её ножны, и всё что ещё потребуется.

— Какие предпочитает мадам? — Олливандер пристально посмотрел на Нарциссу, но ей не хотелось сейчас ничего выбирать.

— Те, в которых ей будет комфортно, — ответила она, хорошо зная его причуды, со всей доступной любезностью. — И, если можно, не слишком вычурные.

— Мы можем зайти потом, — тут же предложил Люциус. — Или, возможно, вы посоветуете нам нужного мастера, — попросил он Олливандера, но Нарцисса оборвала его:

— Не нужно. Эти вполне подойдут, — она указала на те единственные, ненавязчивые и простые, лишённые любых украшений, чёрные ножны, которые Олливандер выложил перед ней.

— Прекрасный выбор, — похвалил Олливандер, протягивая руку, чтобы забрать у Нарциссы палочку и уложить её в коробку.

Но Нарцисса не сумела расстаться с ней и просто спрятала её в кружевной рукав. Свёрток с пустой коробкой и завёрнутыми в упаковочную бумагу ножнами забрал Люциус и, уменьшив его, спрятал в карман, а затем, расплатившись, чинно распахнул перед Нарциссой дверь.

Идти обратно Нарциссе было намного легче, и даже ощущение чужих недобрых взглядов практически её не преследовало. У неё была палочка, рукоять которой она сжимала в ладони, и ощущение тёплого дерева ежесекундно напоминало ей о том, что она всё-таки в первую очередь волшебница. И больше никогда не позволит застать себя врасплох. Никому.

Эта мысль придала ей сил — которые, правда, иссякли, стоило ей выйти из зеленого каминного пламени в своей гостиной. Когда они с мужем вернулись домой, груз тревог и сомнений навалился на неё с новой силой. Палочка — это замечательно, но она ведь не отменит того, что, стоит взойти луне, и Нарцисса обратится отвратительной тварью. А главное, палочка не отменит тех взглядов, что теперь всю жизнь будут сопровождать их семью, так же как и назойливых шепотков портретов.

Впрочем, пострадать Нарцисса ещё успеет — а сейчас ей следовало заставить себя поесть и отдохнуть. А потом, потом найти в себе достаточно сил, чтобы добыть воспоминания для Аврората, как бы это неприятно и страшно не было.

Есть ей не совсем хотелось, и нет, это было не просто отсутствием аппетита: она просто физически не могла! При одной мысли о том, что ей придётся проглотить хоть кусочек, её начинало мутить — но Нарцисса не привыкла отступать и потакать собственным слабостям. В её положении ей понадобятся все возможные силы — так что она приказала Тинки приготовить бульон, и пока он возился на кухне с курицей и овощами, закрылась в спальне и медленно начала раздеваться. Сама! Наконец-то она могла справиться самостоятельно с одеждой и даже с повязками — столь тянущими и неудобными, что Нарциссе уже казалось, что её руку сводит и дёргает лишь от них, а не от никак не заживающих ран. Но теперь она могла избавиться от них сама, не обращаясь за помощью к старательному, но на диво бестолковому эльфу. Или к Люциусу — его она точно не была готова попросить о подобном. Нет, нет — она не желала, чтобы он её видел такой слабой, почти беспомощной и… изуродованной, что бы не говорили целители о том, что со временем воспаления и отёк спадут.

Но теперь все неудобства остались в прошлом: Нарцисса снова сжимала в руке волшебную палочку, и от этого ощущения ей было легче. На сей раз она сама нанесла на раны мазь, и сама же её зачаровала, а затем позволила себе надеть самое простое и свободное из своих домашних платьев. Да — она отныне справится со всем сама.

Эта мысль придала ей силы — не слишком много, но достаточно, чтобы Нарцисса смогла заставить себя выпить целую чашку бульона, а затем прилечь. И даже закрыть глаза — а затем лежать, слушая за окном шелест листьев.

Она сама не заметила, как задремала — и проснулась в куда лучшем настроении. Даже рука, кажется, болела не так сильно — то ли мазь всё-таки делала своё дело и раны потихоньку затягивались, то ли Нарцисса попросту уже привыкла к этому ощущению. Она встала и, умывшись, сразу же отправилась за Омутом Памяти. Нарцисса отлевитировала его в свою спальню — и какой же радостью оказалось для неё сотворить это простые чары! — а затем заперла дверь.

Она знала, что просто ей не будет, но, похоже, недооценила сложность стоящей перед ней задачи.

Вспоминать было страшно и больно, но с этим она могла справиться и сохранить ясность ума — однако Нарцисса даже не представляла что ей делать с самой хрупкой и отказывающейся служить памятью. Она начинала с простого — смогла в подробностях вспомнить как очутилась на залитой солнцем Диагон-элле, восстановить в памяти непринуждённую беседу у Фортескью, и смрад Лютного. Всё, что было в переулке, она тоже помнила превосходно до зубовного скрежета, так же как и ужас, пережитый в ночном лесу — как она под леденящий вой спасалась бегством, и ту омерзительно-чудовищную тварь на скале. Но вот всё, что должно было происходить между двумя этими отвратительными эпизодами… её память зияла дырами, как изъеденные докси портьеры на чердаке.

Впрочем, Нарцисса обязана была попытаться. Она принялась вытягивать из виска тонкие серебряные ниточки — и это удалось ей не сразу. Отец, конечно же, учил её подобным вещам, но Нарциссе отчаянно недоставало практики — последний раз это умение действительно пригождалось ей, когда Люциуса судили. С тех пор она утруждала себя лишь приятным и лёгкими воспоминаниями для многочисленных родственников по обе стороны от пролива, но куда чаще эту обязанность брал на себя её супруг. И сейчас это умение давалось ей нелегко. А может, поймала Нарцисса себя на внезапной мысли, дело было в том, кем она теперь стала? Способны ли вообще оборотни к тонкому искусству ментальной магии? Или, может быть, ей так сложно потому, что она уже начала меняться, и после первого же обращения вовсе эти способности будут ей и вовсе уже недоступны, пускай даже с таким трудом, как сейчас?

Начало работы, впрочем, Нарциссу несколько успокоило: воспоминания из переулка получились вполне чёткими — по крайней мере, до того момента, покуда та девчонка не ударила её по голове. А вот после всё начинало плыть и покрываться рябью, и воспоминание, по сути, представляло собой смесь смазанных образов и звуков, среди которых чёткой была лишь беспомощно лежащая на грязной брусчатке Нарцисса. Даже стены домов лишились формы и, изгибаясь под самыми причудливыми углами, растворялись в белёсом тумане.

Некоторое время Нарцисса сидела, раздражённо и устало глядя то на Омут памяти, то на свою новую палочку. От попыток извлечь хоть что-то внятное из того, что происходило с ней потом, у неё опасно начал ныть висок, и она остановилась на некоторое время, не желая вместо добытых воспоминаний получить тяжёлый приступ головной боли до следующего утра. Она даже прилегла и попыталась подремать немного, но не смогла — впрочем, головная боль утихла, толком не начавшись, и Нарцисса, полежав какое-то время, встала и вновь принялась за работу, первым делом посмотрев всё то, что уже сумела сделать. Нет, ту часть, что начиналась после того, как она очнулась… где-то — где бы это тошнотворное место ни было — показывать не было ни малейшего смысла. Даже месивом бесполезных обрывков называть это можно было с трудом, так, какие-то неясные образы и мельтешащие тени — вот и всё, что осталось в памяти спустя несколько дней. Это, и ещё ощущение потрескавшиеся и пересохших губ, и то, как её выворачивает на грязные доски пола.

Что она ещё достаточно хорошо помнила или хотя бы могла рассмотреть? Ботинки, решила она, ботинки она вспоминала отчётливо. Но и с ними вышло не слишком удачно. Стоило ей погрузиться в Омут, как от раздражения она прикусила губу: сколько бы она не оглядывалась вокруг, отчётливо была видна лишь она сама, лежащая на утоптанной хвое, и смутный лес по краям. Всё вокруг этой, беспомощной, обнажённой Нарциссы было смазано и размыто, а потом окружающая реальность и вовсе сменялась одной мутной тьмой — так бывает, когда плохо помнишь, и воспоминания слишком болезненны.

Впрочем, голоса было слышно отчётливо, и Нарцисса решила, что это тоже стоящий результат. Голоса и ботинки — это, конечно же, практически ничего, но вдруг авроры и из этого смогут извлечь для себя пользу? Но как же странно это всё-таки выглядит в Омуте: чёткая, до мельчайших потёртостей, обувь — и такие размытые и бесформенные её владельцы, растворяющиеся во тьме.

Зато бегство по лесу вышло хорошо, пусть и дёргано — но вынудить себя увидеть сцену, развернувшуюся на скале, Нарцисса не смогла. Просто не сумела заставить себя вновь взглянуть в глаза той чудовищной твари — даже просто пытаясь сосредоточиться на этом воспоминании Нарцисса сжималась от ужаса, чувствуя, как начинает пульсировать от боли рука. Нет, только не сейчас. Потом. Да и для чего это видеть аврорам? Что им даст облик этого чудовища?

Впрочем, может быть, позже она решится и сможет… но когда наступит это самое «позже», Нарцисса не бралась даже предполагать. Не сейчас. Даже образов той перечеркнувшей её судьбу ночи Нарциссе сейчас было достаточно для того, чтобы вновь испытать весь тот ужас и неожиданно для самой себя пережить приступ паники. Но ей всё-таки хватило сил, чтобы взять себя наконец в руки и переключиться на то первое, о чём она смогла подумать в тот миг: как и тогда на помощь ей пришла Диззи. Её Диззи, которой больше нет, просто потому что Люциусу не пришло в голову позвать целителя. Как она нашла её, как вообще услышала так далеко? Нарцисса сморгнула слёзы и стёрла их со щёк тыльной стороной руки. Но что толку теперь плакать… и потом, нужно отправить в Аврорат воспоминания.

Серебряная субстанция наполнила несколько хрустальных флаконов, а остальное Нарцисса развеяла взмахом палочки — и только тогда заметила, что за окнами уже было темно.

Поднимаясь в совятню, располагавшуюся под крышей в одной из самых старых частей их дома, она встретила Люциуса.

— Как ты? Получилось извлечь что-нибудь? — спросил он, разглядывая запечатанную коробочку в её руках.

— Кое-что, — ответила она. — Немного.

— Позволишь взглянуть? — вопрос прозвучал мягко, но по протянутой руке Нарцисса поняла, что для её мужа он почти формален.

Но она придерживалась иного мнения — и, отступив на шаг, отрезала, возможно излишне резко:

— Не стоит.

— Ты не хочешь, чтобы я это видел? — изумился он.

— Незачем, — ответила Нарцисса.

— Но, Цисси, — в его голосе теперь зазвучали откровенное непонимание и обида. — Ты покажешь это Робардсу, покажешь всему Аврорату — но не мне? Ради Мерлина, почему?

— Я не хочу, — она вздёрнула подбородок. — Этого достаточно, не так ли?

Как она могла объяснить ему, что не может допустить, чтобы он увидел её там, такой? Не важно, что это увидит Робардс — кто он ей? И скольких женщин он видел куда в худшем состоянии при своей-то профессии? И скольких еще увидит? Ей не было до него дела, а ему до неё. Но сама Нарцисса не сможет, она просто не сумеет жить с мужчиной, который видел её там, в грязи, растоптанной, униженной, и… Не сможет и все. Да сам бы Люциус разве смог?

— Бесспорно, — обиженно и холодно ответил он — и, развернувшись, ушёл, даже не оглянувшись. Это причинило ей боль, и Нарцисса едва было его не окликнула — но смолчала. Это всё же её жизнь — и даже муж не смеет забирать у неё право решать, какой её частью и с кем делиться.

В этот вечер Нарцисса больше не покидала своей спальни — просто лежала в постели и даже не пыталась уснуть, а просто смотрела сначала в стену, силясь в вечерних сумерках разглядеть детали, затем в окно, а, когда её утомило и это, то Нарцисса просто закрыла глаза и слушала. Звуков было удивительно много и все они были разные: вот за окном ветер шелестел в кронах деревьев, пели сверчки, и ухал одинокой филин, вот скрипели половицы в доме или невидимым ходил по комнате глупый эльф, тихо заставляя её вещи оказаться в шкафу на своих местах, а поднос опуститься на столике у кровати. Что на нём было, Нарцисса не желала смотреть — может быть, ужин? Хотя едой, вроде бы, и не пахло…

Вскоре её навестила мадам Инглби — хотя для визита было, пожалуй, уже поздновато. И несмотря на всю горечь того, что вместо целителя, пятнадцать лет пользовавшего её семью, здесь и сейчас присутствовала именно эта женщина, которой Нарцисса так до конца и не смогла начать полностью доверять, она всё же не могла не обратить внимания на то, с каким пониманием и терпением та к ней относится. Впрочем, это не делало ситуацию легче.

Когда мадам Инглби завершила вечерний осмотр и ушла, за окном было уже совсем темно, и Нарцисса незаметно для себя уснула. Когда она снова открыла глаза, было уже позднее утро, и Нарцисса с удивлением поняла, что ни разу за ночь даже не просыпалась. Вероятно, дело было в зельях, которые она сейчас пила, потому что если к ней даже днём порой приходили кошмары, когда ей в какой-нибудь случайной тени чудились звериные очертания, то во сне она непременно должна была бы увидеть что-то куда более реалистичное и зловещее. Однако ночь прошла спокойно, и к завтраку Нарцисса спустилась пусть со слабым, но всё же вполне отчётливым желанием что-нибудь съесть.

Если ночь Нарциссы прошла спокойно и безмятежно, то её муж спал скверно и мало. Размолвка с супругой совершенно подорвала его душевное равновесие — настолько, что он даже не сумел вовремя толком объяснить ей, что в ту ночь… вернее, уже в то утро произошло в мэноре, а теперь делать это было уже поздно и неуместно. Но как, как, ради Мордреда и Морганы, он мог тогда ещё поступить?

Сможет ли он когда-нибудь вспоминать ту ночь без нервной дрожи, бессильной ярости и чудовищной пустоты? Если бы кто-то спросил, он бы даже с трудом нашёлся с ответом, чем занят был накануне вечером, чем вообще он мог тогда заниматься? Как мог позволить быть себе настолько беспечным? Как мог не почувствовать… как мог успокаивать себя тем, что Нарцисса вроде бы говорила, что собирается к кому-то там заглянуть… Признаться, он тогда был на неё даже немного зол: вот так засидеться до позднего вечера — но всё равно волновался и точно не хотел ложиться до её возвращения, так что задремал, как и был, одетым, и, открыв глаза, не сразу смог даже понять, что не спит. Он сидел на кровати и тупо смотрел на грязное тело посреди спальни, словно искупавшееся под кровавым дождём; а затем не только вселенная, но и время сошло с ума, когда Люциуса настигло страшное понимание.

Он смутно помнил, как вскочил, путаясь в мантии, и упал на колени рядом с женой, просто пытаясь понять, есть ли ещё надежда. Наверное, если бы она не дышала, он бы умер тогда вместе с ней. Но он был жив, и у него не было времени даже на осознание. Не думай, делай, твердил голос в его голове, думать будешь потом. Руки двигались сами: вот он вливает ей в рот что-то из их аптечки — и шепчет, шепчет горячо и отчаянно:

— Держись, только держись! Не бросай меня… я же так люблю тебя, Цисси…

Вот он возится с ранами, но кровь и не думает униматься, и он уже сам по локоть в крови… в её крови.

А рядом пытается отползти жалкое и окровавленное создание, подвывая на истошно высокой ноте:

— Во всём виновата Диззи-и-и-и! — и бьётся головой о паркет с отвратительно громким звуком.

— Мерлин, уберите её куда-нибудь! — кричит Люциус, пытаясь остановить кровь хлещущую из ран едва дышащей — но живой, живой! — Нарциссы тугими повязками. Но куда там! Но так он надеется хотя бы выиграть немного времени. Как же, как же он не хотел вспоминать эту науку, которой его учили в восьмидесятые!

К камину он не бежал — аппарировал, а оттуда отправился прямиком в Мунго. Из пламени с женой на руках он практически вывалился, бездумно крича:

— Помогите же! Моя жена ранена! Где там все, помогите!

Кажется, его окружили лимонные мантии, а затем время замедлилось и минуты растянулись в часы.

Он сидел раздавленный, окровавленный и оглушённый на кушетке у закрытых дверей, за которые его не пустили. Он помнил этот безмолвный коридор госпиталя, освещённый в ночи слабым светом, помнил грубую ткань кушетки, помнил посапывание дремавших портретов, и то, как медленно двигалась по кругу стрелка больших часов на стене…

Двери наконец распахнулись, и Люциус, наверное, навсегда запомнил время: четыре семнадцать. Сметвик вышел с уставшим и печальным лицом, и сердце Люциуса пропустило удар. Понадобилась пара мгновений, чтобы он осознал, что самого страшного вслух не прозвучало. Сметвик одним взмахом палочки очистил его лицо, руки, одежду и повёл за собой в ординаторскую, где усадил на стул, поставил на стол стакан и щедро, почти до краёв, налил туда бренди, в который, правда, влил какое-то зелье, но вкуса Люциус даже не ощутил — почувствовал лишь, как обожгло желудок — и только после этого у него в голове слегка прояснилось.

Потом Сметвик присел на край стала, и с профессиональным спокойствием и сочувствием объяснил, что случилось с Нарциссой. Он говорил, что теперь она заражена, и что это уже навсегда: ликантропия не лечится. А затем прозвучало ещё более тошнотворное откровение, грудь сдавило, и Люциус от бессилия зарыдал.

Кажется, он снова пил бренди… да, точно пил — и Сметвик попытался настоять на том, чтобы оставить его здесь до утра, но при этом отказавшись пока что пустить Люциуса к жене. Он тогда отказался, кажется, даже особо не сдерживаясь в выражениях — что ему делать здесь, если не сидеть с ней? — но все же позволил влить в себя что-то ещё, от чего стало немного легче и он даже смог дышать, а затем вернулся домой. Он точно помнил, что у него там есть дело. Какое-то дело…

Всё вокруг казалось ему тогда нереальным. Мир вокруг словно сошёл с ума, или был искажен, извращён и сломан фантазией какого-то безумного колдуна — потому что в привычном, нормальном мире подобного просто не могло бы произойти. Люциус помнил, как вернулся домой и уставился на часы в холле. Десять минут шестого. До начала рабочего дня в министерстве оставалось около четырёх часов. И Люциус не представлял, что ему сейчас делать. Кто-то должен был за это ответить, кто-то должен был сделать хоть что-нибудь… Ему нужно… к кому? — спросил он себя с отчаянием. Кому вообще теперь всё это нужно? Случилось непоправимое, и всё, что он может сделать — найти и со всей жестокостью избавиться от виновных. И он найдёт — и тогда они пожалеют о том, что вообще родились на свет! Но, как, как это сделать… ни Фаджа, ни Скримджера с постели не смог бы поднять даже Малфой. Особенно Скримджера. Нет, даже если он спалит в камине весь порошок, это ему не поможет… он… Стоп. По крайней мере, он мог написать и Фаджу, и Скримджеру… и кому-то ещё… Да, с этого стоило начинать, размышлял он по пути к кабинету, главное, чтобы не тряслись руки, но хотя бы с этим он должен справиться.

Он сел писать — и когда понял, что никак не может собраться, потребовал кофе.

Вместе с которым получил рыдающего — едва ли не в чашку — эльфа. Люциусу было тогда не до этого нелепого и убогого зрелища, но не задаться вопросом о причинах разводимой сырости он, конечно, не мог.

И, кажется, совершил роковую ошибку, потому что вместо хоть сколько-то внятного и содержательного ответа стал свидетелем настоящей истерики, из которой между всхлипами смог разобрать только что-то там о несчастной Диззи, страданиях и вине.

Диззи… старая домовушка Циссы… о которой, он откровенно говоря, до настоящего момента просто забыл, вся в крови, встала перед ним как живая, и его руки дрогнули. Это и заставило его в попытке разобраться сперва позвать кого-то из своих эльфов, а затем и самому пойти в каморку, где они обитали. Там, лежащую в окровавленных тряпках, он и увидел её, сморщенную и совершенно нагую. При его появлении она попыталась подняться, но не смогла, и зарыдала, почти завыла, твердя, что она — недостойный домовик хозяйки Нарциссы, и теперь её голову никогда не повесят на стену среди остальных, потому она, бесполезная и никчёмная, всех подвела. Она старая, ни на что не годная, плохая, плохая, твердила Диззи, беспомощно барахтающаяся в своём тряпье, дёргая себя за уши распухшими пальцами.

— Хозяин, хозяин Люциус, Диззи не достойна жить! — вновь зарыдала она, и с трудом потянулась к нему руками, покрытыми спёкшейся кровью своей хозяйки… Люциус застыл, глядя, как она пытается подползти — что-то не так было с её ногами: она явно не могла ими даже пошевелить, и те за ней практически волочились, и только когда она уже почти коснулась его ботинок, он заметил как изуродована её спина.

Диззи рыдала и обвиняла себя в бесполезности и каких-то одной ей ведомых эльфийских грехах, собравшиеся вокруг эльфы выли, но даже не пытались хоть что-то сделать, с мукой в своих выпученных глазах смотря на своего хозяина, — и Люциус просто не выдержал.

— Вы можете что-то с ней сделать? — в отчаянном раздражении спросил он у старшего из эльфов, служивших его семье.

— Диззи — не просто эльф, господин, — почтительно и тихо проговорил пожилой Гридди. — Диззи — эльф древнейшего и Благороднейшего дома Блэков… У них очень, очень строгие правила… Были, были хорошие времена, когда даже самые ничтожные из нас хорошо знали своё место, — вздохнул он, но, к счастью, не застрял на этой любимой из своих вечных тем. — Диззи не сумела спасти хозяйку… Диззи теперь искалечена. Очень и очень сильно — она не может ходить… она очень-очень стара и теперь бесполезна… — он потянул себя за ухо и горестно покачал головой.

— И что мне, по-твоему, делать с ней? — с усталым отчаянием спросил Люциус, которому меньше всего в тот момент хотелось решать ещё и эту проблему. Но он ведь был обязан этой эльфийке: если бы не она, он бы никогда больше не увидел свою жену. Однако уверять Диззи в том, что она как раз свой долг перед ними выполнила, он сейчас просто не имел сил; и, честно говоря, не был уверен, что убедить это рыдающее существо в этом хоть у кого-то, кроме Нарциссы, получится. Но думать о ней сейчас было невыносимо больно.

— Хозяин может дать Диззи свою одежду и изгнать за негодностью из поместья, — трагично проговорил эльф — и даже в том состоянии, в котором Люциус находился, его от такой перспективы передёрнуло. Не потому что ему было её настолько жаль, а потому что она принадлежала Нарциссе. Как же он мог выкинуть её словно мусор?

— Даже не обсуждается, — отрезал он. — Что ещё можно для неё сделать? — у него отвратительно болела голова, а в глаза, казалось, песка насыпали. Но всё это не имело значения на фоне случившейся с ними трагедии. Всё, чего он хотел сейчас — чтобы его Цисса выжила. Думать о чём-то ещё он пока что был просто не в состоянии.

— Хозяин может проявить милость, — тихо проговорил Гридди. — И оборвать мучения бесполезной Диззи…

— И это всё? — пробормотал с тоской Люциус, — А если… — начал он, но Гридди, тихонько ударившись головой о печную заслонку, его перебил:

— Хозяин не должен отвлекаться на недостойных эльфов в такой момент, — он снова слегка ударился и помотал головой. — Хозяин должен заботиться о хозяйке Нарциссе и о мастере Драко...

Драко! Люциуса будто кипятком обдало. Что он скажет Драко?! И как?

Эта мысль перечеркнула всё — Люциусу мгновенно стало не до Гридди, Диззи и всех остальных эльфов на свете. Но ведь всё это нужно было как-то решить… и, пожалуй, эльфам лучше было знать, как именно.

— Спасибо тебе, Диззи, — сказал Люциус, надеясь, что это хоть сколько-то искренне прозвучит, — ты хорошо и верно служила нам.

Диззи перестала, наконец, плакать, смогла поднять голову и слабо улыбнулась ему — и Люциус услышал едва слышный шёпот Гридди:

— Благодарю, господин.

А затем Люциус одним взмахом палочки просто оборвал её жизнь — ибо что ещё он мог для неё сделать? — и потерянно произнёс:

— Похороните её в красивом месте… В саду, под яблонями, — а затем развернулся и, не замечая ничего вокруг, побрёл обратно в свой кабинет.

Какое-то время он сидел там, сам удивляясь тому, насколько подействовала на него эта сцена, а затем выпил остывший кофе и, брызнув себе в лицо водой из палочки, сел за письмо Фаджу.

Потом он, кажется, переоделся зачем-то, затем пошёл в душ и переоделся ещё раз, а ближе к утру камином разбудил Уолдена и, просто позвав его к себе, коротко и как мог спокойно — хотя, кажется, у него это не вышло — рассказал ему, что случилось… а потом начался день, и вместе с ним пришло время действовать.

Это помогало. Любые действия были лучше тоскливого ожидания — он говорил с Фаджем, и наседал на Скримджера, и поднял на уши, кажется, весь Аврорат и всё руководство Мунго — ах, если бы это в самом деле могло помочь! Но мысль о том, что он не смог, не сумел защитить собственную жену, всё равно мучила его, билась в голове, как только Люциус останавливался, и как он ни глушил её, ничего не выходило. Потому что это было правдой, и им всем теперь было жить с ней.

Но что из событий той ночи мог бы рассказать Люциус своей жене? И что это бы изменило? Сейчас, спустя пару дней, когда он мог вновь мыслить ясно, он прекрасно понимал, как глупо тогда поступил — и недоумевал, с чего ему вообще пришло в голову спрашивать мнения домовых эльфов. Он, конечно, пребывал тогда в шоке и ужасе— но в качестве оправдания это звучало жалко. Он и вправду должен был позвать целителя — просто позвать целителя. И все. Пусть бы тот уже разбирался и с ранами, и с истериками, и злилась Нарцисса исключительно на него. Но теперь об этом поздно уже говорить…

Все эти мысли — а ещё вина, безбрежная, терзающая его рассудок вина, что отпустил её в то злосчастное утро, что позволил ей оправиться в Лютный одной, буквально сводили Люциуса с ума, не позволяя уснуть почти до рассвета, когда усталость, наконец, взяла своё, и он сумел забыться неглубоким и тревожным сном. Однако встал Люциус даже раньше обычного: слишком тяжелы были его сны, и слишком много дел его ожидало.

К завтраку он спустился первым: Драко, наслаждаясь свободой в каникулы, всё ещё спал, а Нарцисса… Нарцисса, насколько он мог судить, всё ещё чувствовала себя нездоровой. И это тревожило его и не давало собраться с мыслями.

Однако это утро преподнесло ему сюрприз, которого Люциус не то чтобы не ожидал совсем — скорее, просто оказался к нему не готов, как к удару в спину собственным же кинжалом.

Ему хватило одного взгляда на передовицу «Пророка», чтобы выругаться, и он с плохо сдерживаемым негодованием распахнул его на нужной странице. На то, чтобы пробежать статью глазами у него ушла всего пара секунд, но и этого было вполне достаточно. Рита была, как всегда, верна себе, и он бы даже мог ей поаплодировать, если бы эта грязь не касалась его семьи.

— Да как они только… — прошипел он сквозь зубы, когда услышал привычные и знакомые шаги на лестнице. И в этот момент, в его голове осталась лишь одна мысль, его захватило одно судорожное стремление: нельзя, нельзя позволить это увидеть Циссе. После всего кошмара, который она пережила в последние дни, это стало бы для неё ещё одним потрясением, и он боялся даже предположить, что будет с ней, если его самого потряхивало от омерзения. К такой постановке вопроса он никак не готовился.

Когда шаги прозвучали уже в коридоре, он одним движением превратил смятый «Пророк» в накрахмаленную салфетку, которая почти скрылась под глубокой фарфоровой тарелкой, в которую он не глядя что-то себе положил. Кажется, это была овсянка, или фасоль — чем бы оно ни было, это было нужно черпать ложкой, что он и сделал практически машинально, и только потом подумал, что уже одно это странно, что он сел завтракать до жены, но времени на размышления не осталось.

— Доброе утро, Цисси, — поднялся он ей навстречу и улыбнулся как можно теплее, надеясь, что эта улыбка не покажется Нарциссе натянутой.

— Здравствуй, — ответила она, кивнув и даже, кажется, чуть улыбнулась в ответ.

Ободрённый этим, Люциус улыбнулся шире, и отодвинул ей стул, приглашая сесть.

— Позволь за тобой поухаживать, — галантно произнёс он, поднимая начищенные до блеска клоши и выпуская на волю ароматы еды. — Чего бы тебе хотелось?

— Всё равно, — помедлив, ответила она, но затем, подумав, добавила: — Может быть, яичницу и бекон.

— Все что пожелаешь, родная, — он взял её тарелку, и, аккуратно положив яичницу и несколько хорошо прожаренных полосок бекона, занял свое привычное место во главе стола.

Странно, подумал он, глядя с каким удовольствием она отправляет в рот очередной кусочек бекона. Нет, конечно и раньше Нарцисса вполне могла предпочесть на завтрак яичницу, но в целом была к ней всегда, в общем-то, равнодушна. Может ли быть… может ли оказаться правдой, то, что он прочитал… что-то всплывало в памяти, про то, что что у… у них меняются вкусовые пристрастия. Нет, решительно сказал он себе, это все пока не более чем обычное совпадение, но не думать о возможных изменениях, которые уже происходили с его женой он не мог, и от этого ему становилось лишь хуже.

Нет, бекон определённо был пережарен, решила Нарцисса, съедобен, но всё же он… да, конечно же, куда предпочтительнее овсянки, хотя она бы предпочла сейчас кусочек ростбифа. Все было не так, и даже и несмотря на то, что Люциус был трогательно-галантен, за привычно накрытым столом всё равно ощущались какие-то неловкость и напряжение.

Да, конечно же основной причиной служило то, что они с Люциусом были сейчас здесь вдвоём: в каникулы Драко по негласному уговору дозволялось или вовсе просыпать завтрак, или же спускаться к нему позже обычного. И, возможно, вчера она была слишком расстроена… Нет, дело было не в этом. Что-то казалось ей неестественным, словно какая-то на первый взгляд незаметная деталь выпадала из привычной картины, но Нарцисса никак не могла понять какая именно, и её почему-то это нервировало. Но нет, сервировка была, как всегда, идеальна, Люциус — одет, пожалуй, может быть, несколько и небрежно, но, учитывая обстоятельства, это тоже можно было счесть вполне естественными… хотя в целом он держался скованно и сидел с такой идеально ровной и натянутой спиной, словно проглотил свою трость. Да и улыбался он настолько вымученно… что, впрочем, не удивительно, учитывая то, как они вчера расстались. И хотя Нарцисса до конца его так и не простила, она не хотела ссориться, и пришла с намерением помириться — но… но что, всё-таки, было не так? Они каждый день завтракали, беседовали, и Люциус с выражением зачитывал ей статьи из «Пророка»… «Пророк» — поняла она. Его не было. Ни в руках её супруга, ни на столе, рядом с тарелкой, ни на каминной полке, и это значило лишь одно...

— Утреннюю корреспонденцию уже доставили? — спросила Нарцисса.

И по выражению даже не лица — глаз Люциуса поняла, что попала в точку.

— Корреспонденцию? — невинно переспросил он.

Нарцисса кивнула.

— Я бы не отказалась взглянуть на утренний номер «Пророка».

— Кажется, я оставил его в кабинете, — губы Люциуса дрогнули и сложились в вымученную улыбку, но она слишком хорошо его знала, чтобы не уловить его паники.

— Тинки его принесёт, если не возражаешь, — Нарцисса почти безмятежно улыбнулась и смело посмотрела ему в глаза. — Разве можем мы пренебречь светской хроникой.

— Ты знаешь, — он, надо отдать ему должное, сумел изобразить на лице почти достоверную скуку, — сегодня на редкость бессмысленный и пустой номер.

— Это даже и к лучшему, — что ж, Нарцисса тоже неплохо умела играть в эти игры. Хотя ей сейчас было больно и обидно. Значит, её муж считал её настолько слабой, что полагал, будто бы она не справится с какой-то статьёй! Кто она вообще в его глазах? Изнеженная хрупкая истеричка? В конце концов, это уже оскорбительно: сперва палочка, теперь вот это. — Тинки! — решительно позвала она. И вновь посмотрела на смешавшегося cупруга. — Милый, где, ты говоришь, его оставил? — спросила она, когда появился эльф, и склонился в ожидании приказаний.

— Цисси, ну зачем? — в голосе её мужа прозвучали печаль и бессилие — и его интонация почти тронула Нарциссу. Но она обязана была взглянуть правде в глаза, той правде, в которую, прочитав за завтраком, поверит половина британских волшебников.

— Одного моего желания недостаточно? — спросила она, вопросительно приподнимая бровь. — Что там, Люциус? Что ты от меня так прячешь?

— Очередная глупость, — горячо и отчаянно ответил он, и Нарцисса, понимая, что уже победила, жестом отослала эльфа с глаз. Удовольствия от этой маленькой победы она, впрочем, не испытала — в конце концов, она никогда не получала удовольствия, расстраивая близкого и любимого человека. Но сейчас ей в самом деле была нужна эта газета — Нарцисса имела право знать.

— Прошу тебя, — произнесла она уже мягче — и Люциус, сдавшись, неохотно указал палочкой на салфетку, обращая в бумагу ткань. «Ежедневный Пророк» плавно поднялся в воздух, и опустился на стол рядом с Нарциссой, стыдливо свёрнутый пополам. Она взяла его в руки — и её взгляд сразу же выхватил на первой странице броский до пошлости заголовок: «Хищники и их жертвы» — прочла она, а затем посмотрела на крупную фотографию, снятую явно вчера на Диагон-элле. Саму Нарциссу, как-то потерянно и робко жмущуюся за спиной Люциуса, можно было едва разглядеть за спиной её мужа, идущего прямо на камеру с весьма зловещим выражением на холёном лица. Мерлин, неужели она и вправду так выглядела?

Нарциссе показалось, что вокруг вдруг стало очень тихо, и остался только едва слышный звон в ушах — как бывает, когда их закладывает. Удивляясь собственному спокойствию, она открыла указанный разворот и заскользила глазами по этой мерзости.

«Шокирующая трагедия в очередной раз потрясла наше общество... — прочитала Нарцисса, с омерзением представляя, как ядовитое перо Риты Скитер один за другим пройдётся по её шрамам… — …Аврорат снова отказывается от комментариев, как отказывался он и в прошлом году, когда жертвами не менее опасной твари или существа стали наши с вами, дорогие читатели, дети, находившиеся в тот момент в школе Чародейства и Волшебства Хогвартс, что едва не стоило кресла директору. Но, как мы видим, ситуация становится только хуже: в отличии от нас с вами, наши недобросовестные мохнатые соседи, за права которых в Визенгамоте ведётся сомнительная борьба, и так чувствуют себя вполне вольготно, и никто, никто не может больше ощущать себя в безопасности. Мы все крайне сочувствуем миссис Малфой, но, в то же время, не можем не задаться вопросом: не таилось ли за фасадом успешного в своё время и выгодного по всем статьям брака что-то ещё? И что же на самом деле могло послужить причиной трагедии? Конечно, и речи не может идти о каком-либо зловещем умысле со стороны столь уважаемого члена общества, как мистер Малфой, и мы должны скептически отнестись к подобным слухам, но увы, статистика Департамента Правопорядка неумолима...» — здесь текст переходил на следующую страницу, и Нарцисса на мгновение замерла.

— О да. Скитер никогда не может воздержаться от того, чтобы задаться очередным вопросом, — не удержался от едкого комментария незаметно вставший за её спиной Люциус, но Нарцисса не среагировала — просто перевернула страницу, и они оба увидели ещё одну крупную колдографию, на которой Нарцисса, жалкая и растерянная, растрёпанная, бледная, в одной больничной рубашке, пряталась, словно пойманная за чем-то постыдным, под простыню, натягивая её одной рукой себе на голову.

— Мерзавцы, — прошипел Люциус, стискивая кулаки. — Когда только они подобное посмели снять?

— Не далее, как два дня назад, — холодно ответила Нарцисса. — Поздно вечером, когда вы ушли.

— И ты молчала! — не сдержался Люциус. — Что ещё ты не хочешь, чтобы я знал? Я изо всех сил стараюсь защитить нас, а…

В его памяти ещё свеж был её отказ поделиться воспоминаниями, которые она отправила Робардсу — и эта рана болезненно ныла. Ему было донельзя обидно, что она была готова показать пережитые ужасы чужим и равнодушным людям — которым до неё, по большому счету, и дела нет, но не готова разделить их с ним, с тем, кто мир был готов перевернуть, чтобы найти мерзавцев, заставивших её пережить все это. И обида эта вырвалась сейчас — прежде, чем он успел прикусить язык.

— С тем, чтобы защитить, ты уже опоздал, — отрезала неожиданно резко Нарцисса, сворачивая ненавистный «Пророк». Это его обвинение показалось ей столь чудовищно несправедливым и задело куда больней, чем сама статья, и желание защититься, причинив боль в ответ, оказалось быстрее разума. Люциус вдруг побелел и, с размаха ударив кулаком по столу так близко от смятой газеты, что её края зашевелились, потревоженные потоком воздуха.

Люциус развернулся и почти выбежал из столовой, едва замечая, что попадается ему на пути. Потому что Нарцисса была права, права! Он не защитил её — не смог! Это он, он позволил всему этому случиться — он отправил её в Лютный, и он не пошёл с ней! А теперь, теперь уже было поздно…

Нарцисса же на это почти никак не среагировала — даже взглядом его не проводила. Та надежда, что, как оказалась, жила в ней эти дни, и поддерживавшая её лучше всяких зелий, умерла, рассыпавшись мелкими чёрными буквами на газетном листе. А когда он ушёл, тихо опустилась на его место и там замерла, глядя на газету, но не видя её перед собой.

И никто из них за этой своей новой и нежданной для обоих ссорой не заметил тихо вошедшего в столовую и замершего у камина Драко, испуганно смотрящего на родителей.

— Мама, что там?

Голос Драко вернул её к реальности, и Нарцисса, вздрогнув, посмотрела на него и одним взмахом палочки заставила смятый «Пророк» стыдливо сложиться посередине, скрывая в недрах своих листов и хищников, и их жертв.

— Ничего.

— Они про тебя написали, да? — Драко посмотрел исподлобья, подходя к ней.

— Написали, — поднялась Нарцисса ему навстречу.

— Покажи! — потребовал Драко, с привычной бесцеремонностью потянувшись за газетой к столу — и буквально окаменел, когда мать с поразительно звонким звуком резко шлёпнула его по руке.

Драко оглушённо замер, глядя на свою руку. Никакого следа от удара там, конечно, не осталось: шлепок хотя и вышел звонким, но был сам по себе почти невесом. Но это не имело значения: сам этот факт потряс Драко едва ли не сильнее, чем то, что произошло с их семьёй несколько дней назад.

Она. Ударила. Его.

Драко вообще не мог себе даже представить, чтобы мама в принципе кого-то ударила — но его? Как такое вообще могло быть?

— Тебе незачем читать это, — сказала она, заставляя газету воспарить над столом и осыпаться пеплом.

Драко растерянно посмотрел на мать, но она лишь отвернулась и невозмутимо ушла, оставив его в полном одиночестве рядом с накрытым столом с практически нетронутым завтраком.

Нарцисса поднялась сперва к себе, но не смогла усидеть в комнате, которая казалось ей сейчас душной и тесной. Она с тоской посмотрела на сад, но заставить себя одной переступить порог дома ей что-то мешало, и она нашла убежище от преследовавшей её духоты в тенистой оранжерее.

Однако если от духоты Нарцисса и смогла спрятаться, то не смогла сбежать от изводивших её сейчас мыслей. Она сама не знала, что тревожило её сильнее: то, что она впервые в жизни подняла руку на сына — пусть даже и столь мягкой форме, и Мерлин благослови, что ему никогда не пришлось узнать воспитательных методов тёти Вальбурги. Но она ударила его, когда в этом вовсе не было нужды! — или то, что никакого стыда за это она не испытывала. Хотя, пожалуй, была бы должна — но она не чувствовала ничего. Словно не произошло ничего стоящего внимания. Но ведь это было не так!

Она вдруг ощутила раздражение. Ну что же произошло? Да, она шлёпнула по руке своего сына, потому что не желала, чтобы он прочёл в «Пророке» ту грязь. Эти отвратительные намёки не для его глаз. Хотя кого она сейчас обманывает? Это явно не последняя публикация — но даже если Люциус и сможет надавить на редакцию, и «Пророк» свернёт эту тему, рты это никому не заткнёт; слухи уже поползли, обрастая фантастическими подробностями. И когда Драко вернётся в школу, он наверняка там такое услышит, что статейка эта покажется забавной светской нелепицей.

И она не сможет его защитить.

Драко сам не знал, сколько простоял у стола, глядя на остывающую овсянку, как не знал и что ему теперь делать. Конкретно сейчас — и вообще, не говоря уже о каком-либо смутном будущем. Больше всего он хотел бы знать, будет ли теперь так всегда, или мама просто слишком переживает… нет, не то. Переживал он когда шёл к Шляпе на распределении, а мама сейчас не переживает — она… она что? Драко даже слова подобрать не мог, кроме того, что ей сейчас было очень и очень плохо. Ужасно. Невыносимо. Но ведь он не был ни в чём не виноват! Почему же она с ним так? Она же не может не понимать, что он все равно узнает. Да и что там могло быть такого, к чему бы он не был готов? Он давно не ребёнок — ему разрешали читать «Пророк» едва ли не с той поры, как он читать научился! Он должен, обязан был знать, что было сегодня там, это же и его касается, иначе как он сможет защитить маму, если не знает от чего её защищать!

Он вдруг понял, что ему даже обсудить это совершенно не с кем. Отцу не пожалуешься — это будет выглядеть слишком глупо. Что он скажет? Мама шлёпнула меня по руке? Отец даже не поймёт, в чём, собственно, проблема, а когда разберётся, что же произошло, просто его отчитает. Она всего лишь оттолкнула его руку своей — что в этом было такого? А и правда, спросил он себя, что же такого? Она всего лишь не хотела, чтобы он это читал, видимо, в этот раз они особенно отличились, и вывели и маму, и отца из себя. Но если от отца он мог бы подобного ожидать, то мама…

Он стукнул по столу кулаком, чувствуя, как на глазах выступают слезы, и стремглав направился в комнату, стараясь не обращать внимания, на то, о чем перешёптывались портреты. Как же он их всех сейчас ненавидел! Стоило им узнать, что произошло с мамой, они не злились, нет, и не сочувствовали, разумеется — они… им было интересно. Они обсуждали это словно очередную сплетню — и Драко, не выдержав, сбежал, когда услышал их первый раз: сперва в библиотеку, а потом и к себе в комнату, где, по счастью, никаких картин не висело.

Брошюрку, которую ему вручил Уолл, Драко помнил практически наизусть, вернее не всю, а ту её половину, которая была предназначена для таких как он, друзей и родственников — остальное, как сказал Уолл, ему пока знать не стоит, и буквы исчезли с листов. Но все равно, плюхнувшись на кровать, достал её из прикроватной тумбочки, и сразу же открыв на нужном месте, прочёл — наверное, уже в сотый раз: «Первый месяц после заражения ликантропией — самый сложный для пострадавшего, во время которого ему свойственны сильные перепады настроения и общая эмоциональная неустойчивость. Не принимайте это на свой счёт: как правило, эти симптомы стихают после первого же обращения. Их причиной является не только потрясение от случившегося, но и, прежде всего, общая перестройка организма, серьёзно влияющая на душевное состояние близкого вам человека. Сейчас лучшим, что вы можете для него сделать — это не обращать внимания на непривычную резкость или замкнутость и вести себя как обычно. Любому оборотню требуется время, чтобы внутренне принять собственные изменения, и, если вы хотите ему в этом помочь, постарайтесь показать своими действиями и подтвердить словами, что его место в вашей семье не изменилось.»

— Место оборотня в вашей семье! — с отвращением фыркнул Драко, в который раз дойдя до этого места. — Любому оборотню!

Как мог он спокойно воспринимать эту чушь, ведь речь шла о его маме! Она не была каким-то оборотнем, и уж, тем более, не любым!

Впрочем, даже это было лучше того, что за прошедшие пару дней ему удалось отыскать в семейной библиотеке. Злобные старики! Зачем он вообще спрашивал у портретов совета! От того, что он прочёл там, и того, что ему насоветовали, Драко по полночи уснуть не мог, и отключался лишь на рассвете, когда в комнате становилось не так темно. Можно было зажечь свет, конечно, но ведь ему же уже давно не три года! Про то, что оборотни — жуткие и омерзительные твари, жестокие животные, безжалостные и опасные, заслуживающие только одного — истребления, он слышал и так не раз, стоило, например, засидевшемуся у них мистеру Крэббу налечь на виски. Не то чтобы это обычно предназначалось для его ушей, но… Но то, что он прочитал… даже думать о том, что кто-то мог подобное сотворить с мамой… Охотиться на неё… Ценные ингредиенты… чего он только там не нашёл, а один старый том и вовсе не стал открывать, впервые поверив прабабушкам, что это ему пока рано видеть.

На фоне книжных кошмаров брошюрка от крёстного звучала почти гуманно, даже та её часть, строго-настрого предупреждавшая крепко запирать оборотня в полнолуние в подвале или ином укреплённом месте, двери и окна — при наличии — следовало забрать решётками, причём не наколдованными, а самыми что ни на есть настоящими, и уже их укрепить доступными чарами.

«Не тешьте себя опасными иллюзиями: близкий вам человек в зверином облике не узнает вас, — писал неизвестный автор. — Самая нежная мать, не помня себя-женщину, растерзает собственное любимое горячо дитя, и самый преданный и заботливый отец и супруг, ведомый инстинктом, разорвёт жену, дочь, сына — всех людей, кого он встретит, пока пребывает в животном облике. Исключений не бывает — и, если вы действительно хотите прожить рядом с вашим близким много долгих и счастливых лет, одну ночь в месяц вам следует поставить между ним и остальными прочную преграду.»

Драко тяжело вздохнул и продолжил чтение:

«Преградой не являются дверь спальни и вообще любой комнаты, простой забор, окно и ставни и тому подобные вещи, которые взрослый волшебник при определённом упорстве способен сокрушить без помощи магии.

Если ваш близкий человек в ночь полнолуния зверем вырвался из того убежища, где вы его заперли, не пытайтесь к нему приблизиться! И тем более не пытайтесь его погладить (даже сквозь прутья клетки)! С большой вероятностью это будет последнее, что вы совершите в вашей жизни, а близкий вам человек, придя утром в себя, будет крайне огорчён, обнаружив вокруг окровавленные останки собственной семьи. И даже если вам повезёт, то ровно через один лунный месяц запирать придётся уже вас самих.»

Драко со стоном положил брошюрку себе на лицо. Он уже выучил это место практически наизусть, и сейчас перечитывать точно его не хотел. Так что он вернулся к тем советам, что касались оборотня не в зверином, а человеческом облике. Что там было? «Если хотите помочь, покажите действиями…». Он ведь и пытался! Разве не за этим он и хотел прочитать газету — он ведь должен знать, что говорят! И пишут. Чтобы понимать, чего ожидать — и ему, и маме, и им всем. А его одёрнули, словно… Он же так старался делать все правильно: он говорил, всё время говорил маме, что ему не важно, что с ней случилось, что это всё равно она, и это главное — но она как будто его не слышала. Да, он понимал, конечно, что ей плохо, и готов был потерпеть — но… вот оно! Вот что в происходившем сейчас было самым неприятным: его просто не слышали. Но ведь так будет не всегда? И он все равно найдёт способ защитить маму.

Поговорить сейчас он мог только с Уоллом. Тот всегда мог успокоить его и помочь привести мысли в порядок — наверняка он сумеет ему помочь решить, как быть. И тогда Драко перестанет быть так паршиво — и потом, возможно, Уолл поможет маме и сам, он же обещал найти тех уродов и… Но даже если нет, по крайней мере, крёстный ему честно ответит на все вопросы — и сейчас это было, наверное, самым важным, что Драко мог бы получить от кого бы то ни было. К тому же он наверняка выписывает «Пророк», нужно было только дождаться вечера — он же обещал зайти. Уолл всегда держал обещания и никогда не смотрел на него как на неразумного ребёнка — и сейчас не смотрит. Крёстный сейчас вообще единственный, кто с ним нормально разговаривает, потому что даже отец про него словно забыл.

…Запершись в своём кабинете, Люциус некоторое время возбуждённо мерил его шагами, успокаиваясь и в красках представляя, как он аппарирует к зданию «Пророка», стремительно входит в двери издательства, и ни с кем не здороваясь, под взволнованными и удивлённым взглядами копошащихся журналистов, фотографов, и кто там у них ещё есть, взлетает по лестнице, туда, наверх, где расположился главный редактор. Грозно шагает по коридору и, приводя в ужас секретаря, стремительно врывается в кабинет. Как Варнава Кафф, что-то пишущий за столом, начинает было приподниматься на встречу, но потом, увидев его, Люциуса лицо, падает и будто, становясь меньше, вжимается в своё кресло.

— Мой дорогой друг, — негромко тогда бы произнёс он, накладывая на дверь, как его учил Долохов, единой связкой сперва запирающие, а затем заглушающие. — Я смотрю, вам никогда раньше не доводилось думать, что прежде, чем принять какое-либо решение, стоит хорошо взвесить последствия… — и в этот момент приблизился бы к столу и навис над своей испуганной жертвой. — Ну так я сейчас вам объясню, насколько может быть полезен подобный навык.

Картина эта была, конечно же, невероятно абсурдной и даже нелепой, но Люциус позволил себе ещё пару минут понаслаждаться ей — это его успокаивало. А ему следовало наконец успокоиться и взять себя в руки — потому что Каффу требовалось преподать урок; такой, чтобы ничего даже близко похожего на эту мерзость в «Пророке» больше никогда решились бы напечатать. Но для этого на крыльях мщения Люциус, конечно, никуда не полетит — это было просто ниже его достоинства. Тем более, если бы Каффа не оказалось на месте, он бы выглядел невероятно глупо.

Нет, это Кафф к нему побежит… хотя, зная старого лиса, скорее всего, их встреча произойдёт в каком-то, третьем, нейтральном месте. На это Люциус, пожалуй, позволит себя уговорить — до тех пор, пока Нарцисса не почувствует себя лучше, посторонним в доме не место — но это будет единственной уступкой с его стороны. Если Кафф не желает или не может держать Скитер в наморднике — значит, у «Пророка» появится новый редактор, который с этим прекрасно справится. Но старина Кафф, конечно, при нужной мотивации, и захочет, и сможет, он все-таки не дурак. Да, сейчас он безобразно зарвался — но у всех случаются промахи.

А крылья… крыльями он воспользуется чужими. Люциус, наконец, сел за письменный стол и, придвинув к себе чистый лист, глубоко задумался. Строки легли на бумагу, а когда он закончил писать и подписал конверт, в ход пошли особые семейные чары, которым его научил отец.

Отправив сову, ни азарта, ни мрачного удовлетворения Люциус не испытал — лишь усталость и пустоту; оставалось лишь вернуться к себе в кабинет и, откинувшись в кресле, подождать. А затем подождать ещё, заставив Варнаву вариться в томительной неизвестности, хотя… возможно, стоило пока написать ещё пару писем. Несомненно, перо — самое страшное из орудий, и кому, как не Каффу, об этом знать.

…Чёрный филин Малфоев мрачным вестником впорхнул в распахнутое в угоду июльской жаре окно кабинета на третьем этаже редакции и, смахивая могучими крыльями бумаги со стола, презрительно тряхнул когтистой лапой, сбрасывая конверт, который тут же начал наливаться хорошо знакомым хозяину кабинета багрянцем.

Вопиллеров Варнава Кафф повидал немало — но такого всё-таки не ожидал. Хотя бы потому что вопиллер должен вопить — и, как правило, они все именно так и делают. Но от холода в тоне этого корреспондента кофе в чашке начал покрываться тонкой корочкой льда, а герань на подоконнике — вянуть, прихваченная морозом.

«…И хочу вас предупредить, что если ваш типографский пресс посмеет напечатать ещё хоть одну строчку, которая напомнит моей супруге о случившейся с ней трагедии, то я сделаю всё, что в моих силах, а вы о них хорошо осведомлены, чтобы у газеты появился более сговорчивый и тактичный редактор, который устроит не только меня, но и нашего общего друга, а мисс Скитер пойдёт по миру, прося милостыню на улицах, потому что никто и никогда не напечатает за её авторством даже её собственный некролог…»

Едва голос Люциуса Малфоя стих, вопиллер вспыхнул — вместе с другими оставшимися на столе документами, среди которых было несколько весьма важных.

Пламя Кафф, конечно же, потушил — а потом задумался. Не то чтобы его можно было пронять подобными дешёвыми и пафосными угрозами, в конце концов, он провёл «Пророк» через мрачный ужас семидесятых, однако если Малфой втянет в это дело ещё и Фаджа… Старина Корнелиус очень не любит оказываться между двух огней, и обычно в таких случаях старается погасить оба, а затем замести оставшееся под ковёр… Нет, определённо, настолько серьёзно ссориться с Малфоем издательство вовсе не собиралось. Тем более, когда Кафф подписывал эту статью в печать, за его решением стояли интересы вполне определённых лиц. К тому же, сегодняшний номер всё равно уже разошёлся по рукам, и сенсация в любом случае состоялась — так что дальше этот скандал и не требовалось раздувать, разве что кто-то вдруг решит прокомментировать саму ситуацию. Но для этого Риту можно было не утомлять — а без её пера даже Малфою придраться было бы сложно.

Значит, следовало это недоразумение разрешить мирным образом. Что ж — не в первый раз… Кафф придвинул к себе пергамент и каллиграфическим почерком вывел на нём: «Уважаемый мистер Малфой! Я глубоко сочувствую той трагедии, что постигла вашу семью»… А затем, подумав, отложил бумагу и, предупредив секретаря, что его не будет до вечера, швырнул горсть дымолётного порошка в камин.

Люциус мерил свой кабинет шагами, иногда ненадолго замирая рядом с окном или камином. Немного остыв и успокоившись, он в деталях обдумывал свой поступок, и чем дальше — тем отчётливее понимал, что, возможно, снова поддался эмоциям и был излишне поспешен. Качество, с которым он так до конца и не смог справиться, хотя боролся с ним с самого детства; но пока в моменты сильных душевных волнений эмоции в нём всегда перевешивали разум — и ведь никогда, ни разу ничем хорошим это не кончилось!

Впрочем, сделанного было уже не повернуть вспять. Отыграть обратно уже не получится — и нужно достойно завершить эту партию. Досадно, конечно. Нет, определенно не стоило начинать с угроз: каким бы эффектным не казался ему тогда вопиллер, стоило ограничиться простым письмом, и написать иначе, и, пожалуй, даже адресата выбрать иного. В конце концов, Кафф столько лет занимал своё кресло не просто так, и даже с помощью Фаджа выкинуть его оттуда будет более чем непросто — чисто гипотетически проще его убить, тем более, Люциус и так уже злоупотребил своим влиянием на министра. Но главное — всё это просто незачем: хотя Варнава Кафф и не идеален, лучшую кандидатуру на его место будет сложно сейчас отыскать, и наивно даже предполагать, что его политические противники будут в этот момент сидеть сложа руки. К тому же, желаниями самого Люциуса в данном вопросе, увы, всё не ограничивалось — как бы ему ни было неприятно это признавать… И более того, если взглянуть на произошедшее трезво, статья вышла пусть и откровенно для него неприятной, но ничего действительно вопиющего не содержала. Некогда о нем писали и не такое, но его это обычно не трогало; и если Люциуса что и вывело из себя сейчас — так это то, что их семейное дело было бесстыдно выставлено на всеобщее обозрение. Ну и конечно же Кафф, решил, поразмыслив Люциус, не пошёл бы на подобное исключительно по своей инициативе, не имея негласного одобрения за спиной… и глупо прикидываться, что Люциус этих людей не знает.

Вздохнув глубоко и прерывисто, Люциус подошёл к небольшому шкафчику, и в задумчивости достал оттуда початую бутылку «Огденского» и стакан; плеснув себе немного — на полпальца, может, меньше — чуть пригубил. Ему нужно было успокоиться и расслабиться — хотя бы немного, и он, прихватив бутылку, вернулся за стол.

Малфои не приносят извинений за свою поспешность и первыми не предлагают мир — они только принимают капитуляцию. Поэтому Люциус подождёт — и будет действовать уже по обстоятельствам.

Что ж, ожидание его оправдалось даже быстрее, чем он предполагал — вот только вместо Каффа в зелёном каминном пламени появилось совсем другое лицо. Личность этого человека вынуждала Люциуса поступиться желанием не видеть сейчас в своём доме чужих людей — потому что называть его совсем посторонним было просто неправильно, а игнорировать — неразумно.

Понаблюдав за игрой света в бокале, Люциус с раздражением поставил его на стол и вызвал эльфа — в конце концов, стоило соблюсти приличия.

Люциус сам не знал, хочет ли, чтобы Нарцисса спустилась, как и положено, поприветствовать гостя, или бы предпочёл, чтобы она, сославшись на нездоровье, оставила всё на него. Но он и так совершил изрядно промахов, чтобы полагаться в этом вопросе сейчас исключительно на своё сужденье. И, пожалуй, все же испытал определенное облегчение, когда в просторном холле рядом с большим камином она привычно была рядом с ним. Это было почти как раньше… почти нормально.

Почти…

Пламя вспыхнуло ярче, и гость шагнул в дом.

— Теодор! — с несколько фальшивой улыбкой, но вполне искренним удивлением воскликнул Люциус, протягивая ему руку. — Какой приятный сюрприз… доброго тебе дня.

— И тебе, — Нотт-старший обхватил обеими ладонями протянутую ему руку хозяина в тёплом рукопожатии, и этот вроде бы и дружеский, но очень уж покровительственный жест заставил Люциуса внутренне поморщиться. — Я надеюсь, я не помешал?

— Конечно, нет, — солгал Малфой. — Мы с Циссой всегда тебя рады видеть.

— Теодор, — кивнула ему Нарцисса. На ней было платье с длинными свободными рукавами, и когда Нотт слегка церемонно склонился над её правой рукой, Люциус от внезапно нахлынувших на него жалости и стыда едва не зажмурился. Эта сцена была столь… обычной! Словно не случилось ничего, и Нотт просто заглянул к ним по-дружески, как это бывало до этого сотни раз — и как больше никогда не будет.

Принимая его слегка старомодные знаки внимания, Нарцисса вежливо улыбалась. Она, конечно же, не была сейчас готова к гостям — но какая же она хозяйка, если бы осталась сидеть, запершись в комнате? Она восприняла этот визит и эту встречу как своего рода испытание — это был первый раз, когда она встречалась с человеком своего круга после… того происшествия; и ей хотелось разобраться, прежде всего, в себе, в собственных страхах и тяготивших её сомнениях.

— Как вы чувствуете себя, дорогая? — как всегда галантный, пожилой Нотт задал этот вопрос без унизительного сочувствия и пристальных неуместных взглядов, с тревогой ожидаемых от него Нарциссой — как будто бы она не была заражена ликантропией, а, скажем, переболела обсыпным лишаём. Нарцисса не знала, что он думал на самом деле, но, была благодарна ему за его светскую безупречность.

— Вполне неплохо, учитывая все обстоятельства, — снова улыбнулась она, позволив проводить себя к чайному столику.

— Искренне рад, — Нотт отодвинул для неё стул. — Какая чудесная новость! И как приятно видеть вас в добром расположении духа, — продолжал он, ласково посмотрев ей в глаза.

— Почему бы мне в нём и не быть? — Нарцисса грациозно взмахнула палочкой, заставляя чайник наполнить тонкий белый фарфор чаем. — Я жива и выздоравливаю — это ли не повод радоваться?

— Безусловно, дорогая, — кивнул Нотт, взяв молочник. — Ужасно, что наш бесстрашный и доблестный Аврорат совсем в последние несколько лет разленился и напоминает теперь толстого старого книззла. Толстого старого книззла, лениво наблюдающего со своей лежанки за тем, как мыши, потеряв всякий стыд, воруют из его миски еду, — на последних словах его интонации стали немного жёстче, и Нарцисса не могла до конца быть уверенной, что же он в них вложил.

— Да, — кивнула она, не найдясь с ответом, что редко с ней прежде случалось. Ей вдруг опостылели все эти словесные кружева, захотелось просто поскорее вернуться к розам — но об этом, конечно же, не шло и речи. И она, не подавая вид, поднесла чашку к губам.

Они побеседовали ещё какое-то время, обсудив Аврорат и выходки прессы («Дорогая, им следует лучше подбирать материал!»), приближение нового учебного года и тому подобные приличествующие случаю вещи — но, наконец, Нотт, который всегда прекрасно чувствовал собеседников, с сожаленьем проговорил:

— Ах, я отнял столько вашего времени, и это непростительно с моей стороны так утомлять вас, — а затем бросил вопросительный взгляд на Люциуса, и тот поддержал его:

— Теодор прав, мы слишком тебя утомили, не лучше ль тебе отдохнуть от нашего общества? А мы пока перекинемся парой слов о наших безумно скучных делах в кабинете.

Нарцисса, кивнув, пожелала им обоим доброго дня и вернулась в оранжерею. Всё было как обычно: Нотт нередко заглядывал к Люциусу по делам, и нынешний диалог повторялся почти слово в слово — она это понимала, но ей всё равно почему-то казалось сейчас, что ей очень мягко и почти ласково указали на дверь. И сколько она себя ни уговаривала, что это не так, что жизнь за пределами особняка и не думала останавливаться; и дела у Нотта с её супругом как были, так и будут в дальнейшем, но убедить себя в этом до конца она так и не смогла. А может быть, дело было ещё и в том, что Люциус после утренней их размолвки упорно делал вид, будто ничего не было.

Даже прежде чем они достигли двери в его кабинет, ещё только идя по коридору, Люциус ощутил, как вновь начинает злиться. Он уже понимал, что все идёт не так, как он запланировал, и чувствовал себя не то чтобы совсем дураком, но почему-то ему казалось, что вовсе не он ведёт в этой партии. Словно бы не он был игроком, а сам угодил в чьи-то планы.

Едва в двери щёлкнул ключ, Люциус повернулся к своему собеседнику, не утруждая себя благожелательной светской маской:

— Ты ведь заглянул не только лишь для того, чтобы справиться о здоровье моей супруги?

— Не злись, — добродушно рассмеялся Нотт, прижимая руки к груди. — И не руби голову вестнику. Я здесь, прежде всего, потому, что считаю себя другом семьи.

— И поэтому… — Люциус нетерпеливо кивнул на кресло.

— Поэтому я заглянул узнать, как вы, — ответил Нотт, поудобней располагаясь, — и, по праву старшего, дать совет…

— От имени всей, так сказать, заинтересованной группы лиц? — язвительно поинтересовался Люциус, скрещивая на груди руки.

— И от себя лично, — кивнул Нотт. — Все всё понимают, Люциус, — успокаивающе заговорил он. — Конечно, ты сейчас на нервах — вот, перепугал старину Варнаву, а он ведь уже не молод, и болеет за честную и открытую журналистику всей душой.

— Кому открытую? — Люциус невольно скопировал не только выраженье лица, но ядовитые интонации общего их знакомого.

Нотт лишь укоризненно покачал головой и сдержанно улыбнулся:

— Общественности. Впрочем, Варнаве полезно быть в постоянном тонусе… Но, согласись, он все же сделал тебе определенное одолжение, ведь куда лучше быть негласным злодеем, чем беспомощным дураком. Ты и сам понимаешь, что сделал эту историю достояньем общественности вовсе не Кафф. Он всего лишь напечатал материал, о котором уже пару дней судачит все Министерство, — Нот посмотрел на него абсолютно спокойно, без прежней мягкости, и Люциусу тяжело было выдержать этот взгляд.

Ему ли было не знать, что слухи разносятся по Министерству, словно лесной пожар, ведь у больших начальников имеются болтливые секретари, а простые уборщики всегда слышат не то, что надо. Каффа можно было, при желании, вполне понять: у него появился горячий материал без грифа секретности, и он напечатал его в том виде, в каком посчитал уместным, проконсультировавшись с правильными людьми. И на самом деле ведь вышло вполне нейтрально: никто Люциуса ни в чём прямо не обвинял, а его взгляды и тем более членство в закрытом клубе, о котором громко никто не говорил, уж точно секретом не было. И того, что действительно могло бы жестоко нанести удар по репутации их семьи, в Ритином ядовитом опусе просто не оказалось, и Люциус мог лишь гадать почему.

Слушая неторопливую речь Нотта, Малфой размышлял о том, что и сам умело владел подобным оружием. Разве не вытащил он в прошлом году едва ли не на первую полосу историю про лесника-убийцу и таинственные атаки на магглорожденных, с которыми легендарный Альбус Дамблдор не в состоянии справиться? Не с его ли подачи неоднократно выходили статьи о том, что Департамент Правопорядка не способен защитить добропорядочных граждан? Не он ли с удовольствием требовал через печать отставки этого докучливого нищеброда Уизли, после того как его сынок рассекал в небе над Англией на этой их летающей развалюхе? Но сейчас в центре внимания был он, и его семья оказалась в центре внимания, словно животные на арене — и это ужасно злило и выбивало привычную почву у него из-под ног.

И, сейчас, глядя на удобно расположившегося в его кресле Нотта, Люциус прекрасно понимал, к чему всё идёт — и знал, что сам бы на его месте действовал точно так же, но сейчас он чувствовал себя просто использованным.

— Люциус, ты же умный человек, — перешёл, наконец, Нотт непосредственно к тому, зачем пришёл, — и сам понимаешь, это наш шанс. Если эту возможность не используем мы, ей воспользуются наши противники — ты же не хочешь, чтобы на этом фоне они добились каких-то новых прав для ничтожеств, посмевших так омерзительно поступить с твоей женой?

— О, ты уже знаешь и это? — не удержался от вопроса Люциус.

— Знать — моё ремесло, — сдержанно отозвался Нотт.

— И ты…

— Люциус, я здесь сейчас, потому что мы давно друг друга знаем. Не думаю, что ты бы смог сейчас спокойно смотреть на кислую физиономию Паркинсона или выслушивать что-то подобное со стороны Селвина, — дружелюбно покачал головой Нотт. — Люциус поморщился и кивнул, и Нотт продолжил: — И, как бы неприятно это все ни было, но ты уже не можешь остаться от этой истории в стороне. Если политикой не займёшься ты — она займётся тобой. Конечно, вы всегда можете перебраться во Францию или просто подальше отсюда, — голос Нотта вдруг зазвучал куда искренней и теплей. — Признаюсь, что сам бы я так и сделал, а в данных обстоятельствах и полностью поддержал бы это твоё решение… Но ты — не я, и так никогда не поступишь. Поэтому просто не можешь позволить своей семье сейчас лишиться поддержки.

На какое-то время они оба замолчали, а затем Люциус с видимой неохотой, почти через силу, заговорил:

— То есть вариант, что я могу пересмотреть свою позицию по… — Люциус запнулся, не в силах подобрать нужных слов — ведь если он, как прежде, назовёт их «тварями» или «этими мохнатыми выродками», он, по сути, оскорбит и свою жену! — по этому видовому вопросу, — подобрал он, наконец, какой-никакой, но эвфемизм, — и примкнуть к той же Моран, ты даже не допускаешь?

— Ты не можешь, — спокойно констатировал Нотт. — Мы это оба хорошо знаем. И даже в этом случае тебе бы стоило предпочесть Дамблдора, он любит такие трагические истории, перевернувшие жизнь. Ты никогда не задумывался, почему в нашем кругу, — Нотт ненавязчиво коснулся скрытого рукавом предплечья, — не было ни одного ирландца? Впрочем, оставим уроки истории на потом. Ну подумай, — ещё мягче проговорил он, — кем ты будешь выглядеть, если станешь вдруг радеть за расширение прав тех, кто сотворил с твоей женой эти зверства? Сможешь ли ты, глядя Нарциссе в глаза, сказать, что во всем виновата их социальная неустроенность? Ты бы сам подал руку подобному человеку? — Люциус сжал кулак, впиваясь ногтями в ладонь, и Нотт продолжил — в его голосе звучали неподдельные сочувствие и забота, и Люциус с трудом удерживался от того, чтобы не сказать или не сделать сейчас что-то резкое, за что ему потом придётся перед ним извиняться. — Не говоря уже о том, что, смени ты сейчас сторону, ты наживёшь влиятельных и сильно озлобленных на тебя врагов — разве это то, что сейчас нужно твоей жене и сыну? Сейчас, — Нотт вновь стал серьёзен, и из его голоса пропал любой намёк на сочувствие, — все ждут, как ты поведёшь себя — ты слишком заметен, чтобы оставаться в тени. В конце концов, ты многое сделал, чтобы стать публичной фигурой…

— Да, — чуть севшим от напряжения голосом проговорил Люциус. Он прекрасно понимал, что в том положении, в котором находился, молчание было для него непозволительной роскошью. Если он промолчит, найдутся те, кто решит высказаться за него — и всё станет только хуже.

— Никто не будет на тебя давить сейчас, — с прежней теплотой проговорил Нотт. — Я как никто понимаю, через что ты проходишь, но времени на размышления у тебя не так чтобы слишком много. Тем более, скоро новый учебный год, и Драко нужно будет на что-нибудь опираться: прости меня за этот непрошеный каламбур, но все-таки наш факультет — это яма со змеями...

Люциус кривовато усмехнулся в ответ и Нотт позволил закончить себе с мягким нажимом:

— Подумай, как бы в этой ситуации поступил твой отец.

— Он уже прочитал мне родительское наставление, — Люциус съязвил скорее уже от усталости, так как этот разговор его измотал. — Мы это обсуждали не далее как вчера.

Сам разговор Люциус предпочёл опустить, а лучше и позабыть вовсе. В который раз их беседа с портретом отца стала ожидаемо неприятной. Не то чтобы тот его не поддержал — но и за его поддержкой, и за одобрением, Люциус отчётливо ощущал как отец проходится по его просчётам, и от этого Люциусу не становилось легче. Скорее, наоборот.

— Никто не ждёт, что ты ответишь прямо сейчас, — мирно воздел руки Нотт. — Все понимают, что тебе требуется время.

— Нет смысла откладывать, — неохотно возразил Люциус, смиряясь в очередной раз с неизбежным. — Рано или поздно нам всё равно придётся действовать — почему бы и не сейчас.

— Не торопись, — с какой-то неожиданно искренней и отчётливо родительской интонацией проговорил Нотт. — Я передам Каффу, что ты известишь его, когда будешь готов уделить ему время. Отдохни, подумай… может быть, вам все же стоит куда-то поехать? Всей семьёй? Передохнуть в каком-нибудь красивом и тихом месте, прийти в себя…

Проводив Нотта, Люциус вернулся к себе в кабинет крайне раздосадованным и раздражённым. Его не то чтобы отчитали, словно мальчишку, но это неподдельное понимание во взгляде и голосе Нотта было ему отвратительно. Люциусу будто говорили, что он, конечно, облажался, но этот промах может быть ему прощён, учитывая его нынешнее состояние.

Но куда неприятней было осознавать другое. Он снова повёл себя как конченый идиот! Как тогда, когда он хотел изощренно отомстить Уизли за обыски, или с мальчишкой Поттером, посмевшим забрать у него слугу… Разумеется, Люциус понимал, что даже заткнув сплетников, он не сможет полностью оградить семью. Если только им действительно всем не перебраться на континент… Было бы это идеальным решением? Возможно, они даже смогли бы начать всё заново. Но мог ли он предложить жене сбежать? И как она это воспримет? Как ещё один удар по своей гордости, с которым ей придётся смириться? И… стоит ли врать себе — готов ли он сам всё бросить и начать сначала? Без громкого имени, без друзей — без всего?

«Ежедневный пророк» настиг Уолдена МакНейра за завтраком. До того момента всё шло вполне обычно, разве что утро его началось не на рассвете, как он привык. Уолден проснулся в восемь от звука будильника, который каждый вечер предусмотрительно заводил — хотя почти всегда и просыпался раньше. Но сегодня была, пожалуй, первая ночь с того злополучного дня, когда случился тот ужас. С той ночи, когда он нормально спал, прошло уже несколько суток — и накопившаяся усталость дала, наконец, о себе знать.

Распихивая крутящихся рядом книззлов — которые, как обычно, вились вокруг его ног, разом требуя ласки, еды и внимания — МакНейр, накинув свой любимый видавший виды халат, дошёл сначала до туалета, а затем завернул на кухню: просто чтобы они от него отстали, он бросил кизилам по кусочку крольчатины и вернулся к себе. Сбросив халат на спинку стула, он приступил к разминке. На что-то серьёзное времени сейчас, конечно, не было, но присесть-отжаться-потянуться за десять минут он вполне успел.

Затем, заправив кровать, умылся, и, посмотрев на своё отраженье в зеркале, поскрёб ногтями щетину. Бриться времени не было, поэтому он расправился с ней по-простому — чарами, хотя обычно их не любил: обрастал потом как-то неравномерно. Возможно, думал в такие моменты Уолден, однажды он сдастся, и будет ходить как дед.

Как был, в халате, он босиком вернулся в кухню, и уже там занялся завтраком. Завтракал он обычно плотно — и пока варился на плите кофе и жарились бекон с сосисками, Уолден накормил книззлов второй раз, на сей раз уже раздав им по приличному куску со спины — и на этом кролик, в общем-то, и закончился, а значит нужно вечером поставить силки. И только после этого Уолден разбил на сковороду яйца, а тосты поджарил прямо на весу, простеньким заклинанием и как раз в этот момент сова и принесла «Пророк».

Так что статья «Хищники и их жертвы» оставила его голодным, напрочь лишив аппетита. Уолден прочёл её дважды. Сперва не веря, что подобное просто ушло в печать и с напряжённым ожиданием опасаясь найти в ней и более омерзительные детали. Не то чтобы Робардс так запросто выдал ему протокол в той части, что никак не касалась его отдела, но, видимо, Люциус был тогда слишком поглощён обрушившимся на семью кошмаром, чтобы ещё в Мунго сказать, что МакНейр — член семьи. Но вряд ли он в тот момент хотел, чтобы Уолден узнал такие подробности… И, не найдя их в статье, Уолден испытал глубочайше облегчение.

Второй раз он не столько читал, сколько просто скользил глазами по тексту и вглядывался в лицо Нарциссы на колдографиях. Мерлин, какой же хрупкой и беззащитной она была… Впервые ему довелось видеть её настолько испуганной, и от того, что какая-то мразь посмела этим воспользоваться, у Уолдена закипала кровь.

Боль, шок, ярость, отчаяние — всё это он уже пережил, когда два дня назад узнал о случившемся. Первую ночь он не спал — он просто не сумел бы заснуть. Тогда он ночевал у Малфоев, разрываясь между другом и крестником, и о сне даже не думал.

На другую ночь, уже дома, он не смог заснуть до утра, изводя себя бесполезными «Если бы!». Задремал уже на рассвете, и едва ли не впервые в своей карьере опоздал на работу. Чего никак нельзя было допустить сейчас: Диггори и так пошёл ему навстречу, позволив взять на себя должностные обязанности совсем других людей — впрочем, без приказа сверху, конечно, тоже не обошлось. Все всё понимали, и от этого понимания становилось муторно на душе.

Но Уолден никогда не был человеком сильных страстей — и когда первая волна эмоций схлынула, просто приказал себе отнестись к этому делу, как к десятку других. Найти и уничтожить тех тварей — это его работа, но о том, что в процессе её исполнения он был обязан проявить хоть немного гуманности, ни в одном из уложений, регламентов или же директив за последние триста лет просто не содержалось. Что толку в душащей его ярости, если она мешает думать? Кто-то же должен в этой ситуации сохранить ясность ума, а требовать сейчас от Люциуса рассудочного спокойствия было сложно.

А теперь вот эта пошлая писанина. Уолден вздохнул — без десяти девять и вряд ли Малфои будут рады ему сейчас. Люциус бы сказал, что подобные утренние визиты в такой момент не слишком уместны; Уолден же выразил эту мысль проще — дружеское плечо и жилетка ни на драккла им сейчас не сдались. Как бы это его ни ранило — но сейчас они переживали своё горе внутри семьи. И чужие попытки помочь были для них неуместным бременем, да и чем он мог бы помочь сейчас? Вся эта публичная суета всегда ложилась на плечи Люциуса. Оставалось ждать и быть просто рядом, особенно рядом с крестником.

Вечером, решил Уолден, вечером он зайдёт к ним. После работы. От которой его никто не освобождал. Уже уходя, он подумал, а затем вернулся на кухню и, сложив газету, спрятал её во внутренний карман пиджака.

К настырным любопытным взглядам МакНейр привык — что-что, а остужать их он умел. Да и профессия его тому способствовала — и всё-таки к обеду он ловил себя на чётком желании кого-нибудь убить сильней, чем в последние несколько дней, когда слышал сплетни и шепотки по углам. Ну, или хотя бы проклясть как-нибудь особо неприятно.

Впрочем, никаких вопросов ему всё-таки не задавали, и за комментариями о том, что же на самом деле произошло в том лесу, обращаться самоубийц не нашлось. Разве что Амос Диггори, возглавлявший их Департамент, сказал ему:

— Уолден, я не хочу на тебя давить, но, пожалуйста, не тяни с бумагами. Сессил и так не слишком-то счастлив, что дело у него забрал Аврорат; но теперь, когда это всё появилось в газетах… ты ведь знаешь, какой он в этом вопросе педант.

Уолден предпочёл бы назвать его другим словом, но сдержался. С начальником Подразделения Учёта Оборотней Сессилом Ли у них были сложные отношения. И дело было не столько в том, что многое между ними легло ещё в начале восьмидесятых, сколько в том, что МакНейра раздражал его подчёркнутый формализм по всем возможным вопросам. Вот и сейчас ему нужно было прикрыться бумажками.

Наверное, он скрипнул зубами чересчур громко.

— Ты ведь разумный человек, Уолден, — Диггори снял и протер очки. — И сам понимаешь, как всё это работает.

— Безусловно, — не удержался от усмешки МакНейр, но тему развивать не стал. В конце концов, брать штурмом офис «Пророка» не требовалось — этих Люциус окоротит и сам. А вот написать бездушно-бюрократическую характеристику оборотня тысяча пятьдесят три дробь шестнадцать, Нарциссы Малфой, кроме него было некому. Да, да, о том, что она является достойным членом волшебного общества, имеет к существованию средства и не лишилась поддержки семьи, а потому социальной опасности не представляет. Ещё ему требовалось подпись Нарциссы в бумагах о том, что с Кодексом Поведения Оборотней, как и с актами, накопившимися к нему за триста пятьдесят лет, она ознакомлена и обязуется их с аккуратностью соблюдать… Но об этом беседовать с ней Уолдену совсем не хотелось, и он продолжал оттягивать этот момент.

С работы он ушёл в этот день довольно рано — тем более, что никаких вызовов не было, и заняться Уолдену было нечем. Вернее, работа бы непременно нашлась, но её можно было отложить в дальний ящик — так он и поступил.

К Малфой-мэнору он аппарировал в начале шестого, и по тому, что у ворот никто не спешил появляться, убедился, что его не слишком ждали. Впрочем, для него они были открыты всегда. Уолден привычно прошёлся по центральной аллее и эльф распахнул перед ним парадную дверь. Хозяин обнаружился в холле и — и по одному выражению его лица можно было понять, что к гостям он не слишком-то расположен.

Выглядел он не то чтобы скверно, скорее был немного помят и, кажется, чуть-чуть пьян — нет, скорее просто немного выпил и, пожалуй, устал.

— Цисса сейчас отдыхает, — вместо приветствия сообщил он — и таким же усталым жестом пригласил Уолдена в кабинет. Уолден оглядел привычную обстановку и заметил на столе опустошенную на две трети бутылку «Огденского» и стакан.

Люциус, ничуть не церемонясь, достал второй из небольшого шкафчика — но, когда на его молчаливое предложение Уолден отрицательно покачал головой, невесело усмехнулся и появившемуся по щелчку пальцев эльфу велел подать себе кофе, а гостю чего-нибудь перекусить.

— Я хотел узнать, как вы, — Уолден уселся в кресло, в то время как Люциус небрежно присел на край стола, что обычно позволял себе крайне редко.

— Как видишь, — ответил Люциус, неопределённо взмахнул рукой, а затем немного картинно плеснул себе на два пальца виски. — Не одобряешь? — спросил он, перехватив взгляд МакНейра.

— Ну почему? — Уолден пожал плечами. Хотя он действительно не одобрял — потому что знал, что ни к чему хорошему подобное не приводит. Пить нужно для радости — или уж когда совсем край и надо срочно привести в себя в чувства, или наоборот их лишиться. А вот так... Но он не стал говорить ничего подобного вслух, и Люциус, как ему показалось, был за это признателен.

На кофейном столике возникли чашки, кофейник для Люциуса, крепкий черный чай для гостя и сэндвичи с салатом и ветчиной — эльфы в этом доме хорошо знали Уолдена и его привычки.

— Стоит ли оно сейчас того? — всё-таки спросил он, так как к кофе Люциус проявил полное равнодушие.

— О, — тот дёрнул уголком рта. — Тогда, думаю, спрашивать видел ли ты сегодняшние газеты, не стоит. Давай пропустим всю эту часть. Скажи лучше, есть ли какие новости по нашему делу?

Надежда, прозвучавшая в его голосе, задела Уолдена за живое, так как порадовать, если в этом деле вообще может найтись хоть что-то радостное, было особо нечем. Да, работая в Министерстве, он обычно узнавал новости куда быстрей прочих, а отсутствием новостей авроры вообще предпочитали ни с кем не делиться, но Уолден со многими был в приятельских отношениях, и что дело было практически висяком, понимал сам. Была, конечно, надежда на воспоминания, которые с утра получил Робардс, но подробностей Уолден пока не знал. Так что он просто мрачновато покачал головой:

— Нет.

— И почему я не удивлён… — саркастично протянул Люциус, и улыбка его стала не слишком приятной.

Да, разговор явно не клеился.

— И всё же, — предпринял попытку Уолден, нет, вопрос «Как эту дрянь восприняла Нарцисса?» ради которого, он, собственно, и навестил их, прежде всего, этим вечером, он не задал: можно было догадаться и так. — Позволь мне спросить, что ты намерен теперь со всем этим делать?

— А что, — голос Люциуса буквально сочился ядом, — у тебя тоже есть мнение насчёт того, как именно мне следует поступать? — он резко сощурился и предложил: — Ну, давай, поделись, я весь во внимании!

Глядя на Уолдена, расположившегося с чаем в кресле, в том самом кресле, где ещё пару часов назад сидел Нотт, Люциус пришёл просто в бешенство. Да какого вообще Мордреда?! Нравоучения от Нотта он ещё как-то терпел — в конце концов, тот был намного старше и опытнее, и играл во все эти игры куда дольше него. Но чтобы его поучал в том же духе ещё и МакНейр, который ни драккла не разбирался ни в текущей политической ситуации, ни — чего уж — в семейной жизни?!

— Не кипятись, — примирительно проговорил тот, отставляя чашку, и Люциус отвернулся: они дружили с Уолденом слишком давно и прочно, чтобы тот не знал, что, когда Люциус выходил из себя, он поступал не всегда разумно, и сейчас явно спешил подставить дружеское плечо. — Ты же знаешь, что можешь рассчитывать на меня и я всегда готов помочь… Я понимаю, что ты так просто это все не оставишь, и думал предложить…

— Спасибо, — Люциус вложил в ответ всю доступную ему сейчас вежливость. — Я ценю. Правда, ценю. Но полагаю, что справлюсь. Или ты считаешь, что сам я свою семью защитить не способен? И уж тем более оградить от этих писак, — льда в его голосе вполне хватило бы, что бы в кабинете похолодало, словно в горах зимой. — Разговор со стариком Варнавой мне ещё предстоит…

— Только не говори, что ты заставишь его печатать опровержения, — это прозвучало холоднее и тяжелее, чем хотел бы МакНейр; но ведь он тоже тяжело переживал всё это, у него был не слишком приятный рабочий день, и даже его терпение не было бесконечным.

— Это было бы слишком недальновидно, — ответил Люциус, глядя куда-то поверх его головы — и это выражение, застывшее на его лице, было Уолдену хорошо знакомо.

Слово «политика» не прозвучало вслух, но этого не требовалось, чтобы её тяжёлый призрак вдруг повис между ними, а в комнате словно бы ещё сильнее похолодало. Уолден был, конечно же, не ребёнком, чтобы не понимать: как бы расстроен сейчас ни был Люциус, он не станет устраивать из-за одной статьи крестовый поход. Разумеется, ему придётся действовать как-то иначе — слишком многое связывало его руки…

Слишком многое…

В этот момент у Уолдена от нахлынувшего разочарования загорчило на языке. Нет, это было не столько даже разочарование в том человеке, которого он привык считать не просто другом — братом, сколько усталость от всех этих условностей и какая-то бессильная злость — не на самого Люциуса, а на ситуацию в целом. Пока Малфой будет поворачивать шестерни того адского механизма, что назывался «политикой», десятки глаз увидят эти колдографии, и десятки рук их коснутся … но Люциус наверняка сочтёт это неизбежным злом, на которое он сейчас сознательно готов закрыть глаза.

Для дела, разумеется, исключительно лишь для дела.

Вероятно, всё это отразилось на обычно невозмутимом лице МакНейра, или его вновь подвели зубы… Люциус опять отвернулся к окну и устало выдохнул:

— Прости. Я сегодня не в духе и, похоже, выпил немного лишнего — а мне ещё предстоит написать пару писем. Я и правда очень тебе признателен за поддержку. И мне даже не нужно этого тебе говорить; я же знаю, как ты не любишь всех эти пустых слов. Уолден, не сочти за одолжение, Драко тоже с самого завтрака сегодня не в духе... может быть, тебе удастся его немного расшевелить, — добавил он уже куда теплее.

Сказать яснее было невозможно, да и они уже сказали друг другу всё, что было нужно — и Уолден, попрощавшись, отправился на поиски крестника.

«Не в духе», да? Он бы поставил свои лучшие сапоги против эльфийской дырявой наволочки, если Драко попался на глаза сегодняшний выпуск «Пророка», это должно было его раздавить. Если ему самому увидеть Нарциссу такой было просто невыносимо, каково было крестнику? Не только её, но и отца, которым Драко всегда так восхищался… Что должно быть после этих всех грязных намёков о его причастности у парня сейчас в его голове? Что бы было в его собственной голове в тринадцать лет, Уолден вполне представлял. Как, пожалуй, и должны были бы представлять и родители.

Нарциссе, разумеется, сейчас было совсем не до сына — Мерлин, да ей бы на себя хватило сил — но Люциус! Но тому и самому сейчас требовалась поддержка. Вот только принимать её он не умел и не хотел — всё, на что его сегодня хватило, это позаботиться, чтобы за Драко было кому присмотреть — что ещё оставалось Уолдену? Разве именно не для этого нужны друзья?

Драко обнаружился у себя. Сидел на полу и равнял прутья своего «Нимбуса», и кажется, действительно его ждал — вскочил, как был, в тренировочной старой форме ему навстречу, с метлой в руках, и хотя, конечно же, на шею не бросился, но обрадовался — это было видно. Но затем напустил на себя деловой вид, как всегда делал, когда хотел о чем-нибудь попросить.

— Раз ты уже полетал, — заметил Уолден, опираясь рукой о косяк, — значит, уже размялся. Ну что, готов к тренировкам?

— Уолл, — посмотрел на него Драко, и губы его чуть заметно дрогнули, — А может, лучше к тебе?

— А пожалуй, — кивнул МакНейр. — Захвати с собой переодеться, я подожду внизу.

Не прошло и пяти минут, как с сумкой через плечо Драко практически сбежал с лестницы, и они шагнули в камин.

Дом крёстного Драко всегда слегка завораживал. То ли потому, что бывал он здесь редко, то ли потому, что тот был совершенно непохож ни на Малфой-мэнор, ни на любые другие дома, в которых Драко доводилось бывать. Это был старый дом грубой каменной кладки с толстыми, едва ли не в половину самого Драко, дубовыми балками под потолком, и дубовой же лестницей, уютно поскрипывающей при каждом шаге. Полы здесь тоже были дубовыми: ничем не покрытые широкие, отполированные за многие годы и потемневшие от времени доски — здесь не было ни одного ковра! Вообще. Даже рядом с кроватями, чтобы с утра не спускать ноги на холодный пол! По крайней мере, в спальне самого Уолдена и в гостевой, где Драко довелось ночевать, точно не было.

Уолл оставил его внизу и ушёл к себе переодеться во что-то попроще, и Драко внимательно огляделся по сторонам: удивительно громко тикали огромные старинные часы в углу, над камином, как и прежде, висела хорошо заточенная секира и два полутороручных меча — и Драко не сдержал вздох восхищения. А вот сегодняшнего выпуска «Пророка» не было. Ни на столе, ни на каминной полке, ни на широком подоконнике, со стопкой старых журналов.

Огромный чёрный книзлл, откликавшийся на говорящую кличку Кот, тёрся об его ноги; два других — Серый и Бестолочь — увязались за хозяином следом, а чёрный, словно прилипнув, вился у ног Драко, громко урча и время от времени бодая его своей крупной головой. Драко любил книззлов — но своего у него никогда не было. Не то чтобы он вообще планировал кого-нибудь заводить — тем более почту ему исправно носил семейный филин — но каждый раз, оказываясь в гостях у крёстного, Драко мечтательно представлял, как здорово было бы завести вот такого вот здоровенного зверя. Кота… а еще лучше книззла. Такого же мурчащего, представительного, чёрного с серебристым подшёрстком, которого можно было бы посадить на колени и гладить долгими вечерами в факультетской гостиной.

Присев на корточки, Драко погладил Кота, а потом позволил ему легко вскочить себе на плечи, морщась от уколов его длинных когтей. За спиной раздались шаги, и Драко, порывисто встав, едва не пошатнувшись от лишних двадцати фунтов кота на своих плечах, чувствуя, как пытающийся удержать равновесие Кот цепляется когтями за его спину, а затем спрыгивая.

— Здравствуйте, мистер МакНейр, — обернувшись Драко вежливо склонил голову.

В присутствии старого Кирана МакНейра, деда своего крёстного, Драко почему-то всегда робел. Тот всегда казался ему суровым, хотя никогда не позволял себе ни взглядом, ни жестом ни осадить Драко, ни сделать ему замечание, как это бывало с дедушкой Сигнусом, когда тот был жив. Другого своего дедушку, Абраксаса Малфоя, Драко видел лишь на портрете, и тот всегда казался ему невероятно холодным и строгим. Настолько, что хотелось начать сознаваться в том, что Драко успел натворить, или пока только задумал. Дедушка Уолла был не похож на них, но именно его Драко бы послушался беспрекословно. Может быть, потому что он казался другим, а может быть, потому что казался старше.

— Здравствуй, Драко, — кивнул старик. Насколько старым он был Драко даже не пытался задумываться, наверное, такой же старый как Дамблдор… Обычные волшебники вообще живут столько? Драко попытался представить себя в сто с лишним лет, и не смог. — Рад, что твоя мать жива.

— Спасибо, — почему-то хрипло прозвучал голос Драко в ответ — и, услышав спасительный скрип на лестнице, увидел спускающегося по ступенькам крёстного и трущихся у его ног книззлов.

— Балуешь слишком их, — проворчал старый МакНейр и покачал головой. — Я силки поутру поставил, голодными не останутся — попалось двое кролей.

— Извини — вчера закрутился, забыл, — откликнулся с досадой Уолл. — Я вечером освежую.

Старик кивнул — и направился наверх, и ступеньки под его шагами совсем не скрипели. Когда он скрылся, Драко выдохнул и сказал:

— Уолл, я хотел поговорить.

— Сейчас? — МакНейр, уже направившийся к двери, остановился и вопросительно на него посмотрел.

— Ну… можно позже, — неохотно ответил Драко, посмотрев наверх, куда ушёл дед Уолдена. — Я спросить тебя кое о чём хотел. Но… не важно.

— Идём, до озера прогуляемся, —предложил МакНейр. — Заодно раздобудем к ужину что-нибудь. Кролики, как ты понимаешь, уже ангажированы, — усмехнулся он, отпихивая от себя Бестолочь. Драко повернулся было к кладовке, где хранились снасти и сапоги, но Уолл только рукой махнул, выходя из дома, и Драко поспешил вслед за ним, оставив свою сумку на стуле.

Идти было недолго — по узкой лесной тропинке минут через десять они вышли на поросший камышом берег узкой бухты, служившей началом вытянутого и длинного озера, из которого протокой можно было попасть в соседнее, а потом — ещё в одно, и ещё…

Лодка была спрятана в зарослях на берегу. МакНейр взмахнул палочкой, ветки сами собой расплелись, лодка поднялась в воздух, перевернулась, и опустилась на воду, а вслед за ней в воздух взмыли старые деревянные вёсла и встали в уключины.

— Садись по центру, — сказал крестнику Уолл, придержав покачивающуюся на воде лодку чарами, а когда Драко уселся наконец на скамье, забрался сам, устроившись на корме. — Гребля, мой друг, развивает три важнейших для волшебника качества: упорство, выносливость и умение хорошо работать руками. Так что берись поудобней за вёсла, и начнём.

Драко, конечно, мог бы с этим поспорить, но вопреки обыкновенью не стал, послушно взявшись за вёсла и, опустив их на воду, для пробы сделал первый гребок — не сложнее же это, чем летать на метле!

Они отчалили, и какое-то время под спокойные и размеренные советы Драко молча и, как он надеялся, вдумчиво грёб, однако долго не выдержал:

— Уолл, ты сегодняшний «Пророк» читал?

— Читал, читал — кивнул МакНейр. — Вёсла так глубоко не погружай. Ты об этом хотел поговорить?

— И об этом тоже, — Драко поджал губы, наклоняясь вперёд, а затем выдохнул: — Расскажи!

— Ничего хорошего, — ответил Уолден, пожевав сорванную на берегу травинку. — Скитер раздобыла парочку колдографий и решила, что лучше всех остальных знает, что произошло с твоей мамой.

— Сука крашеная, — гневно скрипнул Драко уключинами.

— За языком следи, — спокойно заметил Уолден, придерживаясь за борт.

— Можно подумать, вы с отцом не ругаетесь, — фыркнул Драко. — Ну вот скажи, ещё, что я про неё не прав!

— По сути ты, конечно, прав, — согласился Уолден. — Вот по форме… Твой отец предпочёл бы другие слова. А с меня вообще никакого спроса — сравнил… Ты же Малфой. Что о тебе в школе подумают.

— Что я сын оборотня, а им можно и не такое, — буркнул Драко в ответ. — К тому же слышал бы ты Флинта на тренировках…

Уолден покачал головой — воспитательный момент явно не вышел.

— Дашь прочитать? — спросил Драко — от разговоров дыхание у него сбивалось, и дышал он теперь торопливо и жадно, и фразы у него выходили только короткие.

— После ужина, — кивнул МакНейр. — Такие вещи лучше читать с холодной головой, — он сплюнул травинку в воду. — Это позволяет лучше оценить эффект, который редакция предполагала произвести на читателя.

— Мама даже не позволила мне взглянуть, — глухо произнёс Драко, перестав грести, а затем поднял вёсла и положил их на борта. Рассказывать, как он к тому же получил по руке, он не стал — жаловаться на подобное крёстному было бы просто стыдно. Да и не в самом ударе же дело!

— Думаю, ей неприятна мысль о том, что ты это увидишь, — отозвался МакНейр после паузы. — Ей сейчас очень тяжело. Что отец?

— Он сегодня не в духе, — Драко упрямо смотрел куда-то в сторону, и Уолден в очередной раз подумал, как же он похож на отца.

— Я так зол, крёстный, так зол! — Драко вскинулся, ударяя кулаком по борту. — Я же тоже хочу помочь! И просто не знаю, чем. Яйца Мерлина, ну я ещё могу сделать? — спросил он с таким отчаянием, что Уолдену стало больно дышать. — Вот сегодня, сейчас? Мама меня даже в расчёт не принимает! Да и отец тоже, — добавил он с горечью.

— Конечно, принимают, — возразил Уолден. — Им непросто сейчас.

— А мне? — горько спросил Драко.

Вот что ему нужно ответить? Что родителям нужно время? Что всё наладится? Будь Уолден на месте Драко, он бы решил что это гиппогрифье дерьмо, и его просто пытаются успокоить.

— Может быть, стоит для начала им показать, что ты справляешься? — Уолден посмотрел ему прямо в глаза. — Со всем, что на тебя навалилось — и со случившимся, и со своими собственными делами.

— Какими ещё делами? — хмуро уточнил Драко.

— Разными, — Уолден коснулся рукой воды. — Как насчёт твоих заданий на лето?

— Они-то ещё причём? — Драко даже бровь приподнял от удивления.

— При том, что сами себя они вряд ли сделают, — невесело усмехнулся Уолден. — Стоит ли по осени родителей заставлять страдать о том, что из-за них ты оказался по уши в отработках. Ты же не хочешь, чтобы им написал твой декан? Тем более, что осень начинается с полнолуния.

— Я помню, — Драко нахмурился. — Я уже наизусть этот календарь выучил. Я знаю, что мама не сможет меня проводить.

— Отцу придётся, скорее всего, побыть с ней. Если у него не получится, то тебя провожу я, — пообещал МакНейр.

Драко только вздохнул в ответ. Он всё понимал, но услышать это спокойное «если у отца не получится» было тревожно и жутко. Каждый раз, когда он вспоминал старинные книги, и думал о том, что будет, когда взойдёт луна, его обдавало холодом. Вот и сейчас испарина выступила у него на висках. Но он все же заставил себя спросить:

— Уолл, насколько это опасно? Превращение? Я боюсь, так боюсь, что мама… что она… не сможет этого пережить, — совсем тихо продолжил Драко. — Или… или что останется… не сможет превратиться обратно, — так и не сумел он произнести слово «зверь».

— Худшее уже случилось, — помолчав, сказал Уолден. — Сама по себе ликантропия никогда не была смертельной, как я уже говорил — даже наоборот, это проклятье отчасти делает своего носителя здоровей. Такой парадокс. Ты читал же об этом?

— Я читал, — ответил Драко настолько безрадостно, что Уолден задумался о том, что именно тот читал.

— Единственное, что может представлять опасность — какой-нибудь идиот, который вдруг решит на это всё посмотреть. Причём для самого себя, — жёстко ответил Уолден, злясь на самого себя.

Мог ли он пообещать крестнику что всё непременно закончится хорошо? Первое обращение — это всегда непросто: вот так потерять себя, обратившись зверем, и в беспамятстве провести ночь. Или наоборот, если повезёт достать акконитовое, запомнить каждое мгновение пережитой боли? Да кто мог бы дать гарантию, что само это зелье не несёт опасности? Нет, обычно восемь волшебников из десяти переживали эту ночь в целом сносно — но кто мог поручиться за то, что Нарцисса не окажется одной из оставшихся двух…

— Уолл, ты же мне не соврёшь? — Драко, с надеждой, застывшей в глубине глаз, смотрел ему прямо в лицо, и Уолдену невыносимо захотелось сейчас отвернуться.

— Бояться нужно не этого, — МакНейр устало перекрестил руки у себя на груди.

— Тогда чего? — хмыкнул Драко. — Людей? Ты обычно так говоришь. Я же знаю, что нам всем будет теперь тяжело. Уже тяжело — ты бы слышал этих всех стариканов… Но я не боюсь… И не собираюсь просто стоять и…

— А вот это очень мудрая мысль, — сказал МакНейр, кивая на вёсла. — Будем стоять, нас снесёт к той коряге, — и Драко, против воли чуть слышно хмыкнув, снова взялся за вёсла и послушно начал грести, а Уолден, убедившись, что они миновали препятствие продолжил: — Да, именно так я и говорю. Люди — самые страшные из всех тварей, и куда лучше всех остальных чуют чужую слабость. Ты же знаешь, что тогда начинается? — Драко кивнул. — А твоей маме сейчас нужен кусочек нормальной жизни, — Уолден покрутил в пальцах пуговицу. — Как и твоему отцу. И, пожалуй, только ты и можешь его им сейчас дать. Просто не забывай почаще говорить им, как они тебе дороги.

— Они знают, — возразил Драко на выдохе, и весла вновь погрузились в воду. — Но сейчас просто меня не слышат.

— Бывают случаи, — Уолден вздохнул, — когда стоит повторять очевиднейшие из истин. А потом, — ухмыльнулся он, — отправляться в библиотеку и садиться за домашнее задание по Гербологии или Чарам.

— Это скучно, — Драко, явно уже успокоившись, невесело ухмыльнулся в ответ.

— Ну вот ты днём поскучай, — кивнул Уолден. — А веселье вечерами я тебе обеспечу. Хватит болтать, — решил он, выпрямляясь. — Берись за вёсла, — и наколдовал в воздухе большой призрачный циферблат, а затем указал на один из множества маленьких островков. — Поглядим, сколько тебе времени потребуется, чтобы вон туда добраться. И работай, работай корпусом!

И все-таки это была не метла — Драко смог догрести до острова, но руки были словно чужие, а также плечи, спина и прочие части тела, которые, казалось бы, он даже не напрягал. И какое же это было счастье, когда днище лодки заскребло по песчаной отмели!

Пока крёстный возился с лодкой, Драко с наслаждением упал на траву и, глядя на разгорающийся в небесах закат, потянулся. А потом они купались, и, снова вытянувшись на траве уже вдвоём, смотрели в небо. На обратном пути Уолден уже сам сел на вёсла, а Драко расслабленно устроился на корме. Шевелиться совсем не хотелось, и он молча смотрел, как крёстный размеренно и спокойно гребёт.

А затем произошло это: сперва Драко ударил себя по щеке, затем по шее, а затем, признавая это сражение заранее безнадёжным, взмолился о помощи.

— Прости — рассмеялся Уолл, которого комары никогда почему-то не беспокоили. — Запамятовал, насколько они у нас жадные до свежей крови.

Он взмахнул палочкой, и Драко с облегченьем почувствовал, что его как будто бы накрывает хорошо знакомый с детства невидимый никому покров.

Они причалили в той же бухте, и лишь тогда Драко вспомнил о том, что они хотели добыть что-то к ужину, но в сумерках это уже было непросто.

МакНейр подошел к камышам, и присев рядом с ними на корточки, опустил в воду руку, а затем пошевелил в воде пальцами. Этот трюк, неизменно, с самого детства приводил Драко в состояние изумления и восторга: не прошло и пары минут, как крёстный, подманив крупную рыбину, которую Драко, к своему стыду, не мог опознать, просто выхватил её из воды!

— Уолл, ну как ты это делаешь?! — вместо этого спросил он, — и вновь услышал в ответ про примитивный маггловский способ, недостойный чистокровных волшебников из видных семей.

Вернулись они когда почти стемнело, и сумерки сгустились настолько плотно, что звёзды в тёмно-синем небе можно было уже разглядеть. Крёстный с уловом отправился прямиком на кухню, а Драко, прихватив свою сумку, в ванную. Когда он избавился от песка в голове и переоделся в чистую рубашку и брюки, Уолл успел уже повесить котелок над камином и даже нарезать овощи. Это была своего рода какая-то удивительная и невероятная магия, и Драко со стыдом вспомнил о том, как запихал в сумку вещи, в очередной раз возмущаясь тому, как эльфам так легко удаётся складывать всё так аккуратно.

После ужина они пили крепкий чай с кусочками неровно поломанного, но не ставшего от этого менее вкусным шотбреда, и Драко, молчавший всё это время, сказал:

— Уолл, ты обещал показать мне сегодняшний выпуск «Пророка».

Крёстный молча встал и поднялся к себе в спальню, — а, вернувшись, протянул Драко сложенную газету, которую Драко прочёл тоже в молчании, вернее молчал он, пока не открыв следующую страницу, не увидел фотографию своей мамы. Кажется, он саданул рукой по подлокотнику кресла, но в этот момент ярость настолько его ослепила, что боли он не почувствовал:

— Это мерзко, — прошипел он. — Так просто нельзя, — добавил он c горечью.

— Что именно? — уточнил МакНейр.

— Печатать такое в газетах, — голос Драко дрогнул от возмущения. — И снимать! Как они вообще посмели! Мама же там была совсем одна!

— Да, — просто согласился с ним Уолден, чувствуя, как снова начинает закипать кровь. Каким же нужно быть сукиным сыном, чтобы вот пролезть в Мунго с камерой!

— Нет, я понимаю, зачем они это сделали, — сбивчиво произнёс Драко, намереваясь скомкать газету в руках и зашвырнуть её в огонь, но Уолден протянул руку, заметив:

— Спортивный разворот пощади. Я ещё не видел, кто вышел в полуфинал.

— Паддлмир Юнайтед обыграли Татсхилл Торнадос: сто семьдесят — сто пятьдесят. — насупился Драко, но смятые страницы всё же вернул. Они помолчали, но Драко был слишком взвинчен: — Я… не знаю. Как же я всех их хочу проклясть! Так, чтобы они пожалели!

— Считается, что колдовать на каникулах тебе вроде бы как нельзя, — ответил ему МакНейр. — К тому же тебе явно придётся встать в очередь.

— Думаю, отец это так не оставит, — мрачно произнёс Драко. — Ведь правда, Уолл?

И Уолдену уже в третий раз за сегодняшний вечер захотелось скрипнуть зубами.

Драко тяжело вздохнул и вдруг сказал:

— Ты обещал, что покажешь мне пару приёмов.

— Сейчас? — МакНейр даже улыбнулся невольно.

— А что? — Драко выпрямился. — Я ещё не хочу спать.

— И часто вас Флинт гоняет после еды? — МакНейр качнул головой, и Драко отвёл глаза. — Ты уже сегодня выложился порядком, да и мне завтра рано вставать. Если завтра сможешь встать с постели без зелий, тогда и начнём, — пообещал он. — А нет — возьмёшься тогда за задания. Много там?

— Так, — отмахнулся Драко уныло, но Уолден продолжал смотреть на него вопросительно, и тот признал: — Не помню. Если честно, даже не открывал. Знаешь, честно говоря, меня совсем сейчас не тянет учиться. Я даже сосредоточиться не могу.

— Понимаю, — серьёзно кивнул МакНейр. — Но это лучшее, что ты пока можешь сделать для обоих родителей.

— Ну да, — согласился Драко, положив локти на стол, и устраивая на них голову. — Они всегда твердят, что я должен быть одним из первых на курсе.

— Хотя бы по основным предметам, — подтвердил Уолден. И добавил шутливо: — А то кончишь как я.

— Я бы не возражал, — не поддержал шутку Драко, так и не поднимая глаз.

— Тогда, когда выползешь из постели, начни c разминки, — хлопнул его по плечу МакНейр. — И метлу не забрасывай, — ты ловец, не теряй формы.

— Уолл, — сказал, помолчав, Драко. — А мы можем заниматься здесь, у тебя? Нет, я не отказываюсь от разминки с утра и всего такого, — добавил он торопливо, — но вот можем по вечерам?

— У вас там даже плавать негде, кроме фонтана и пары декоративных прудов — отозвался c усмешкой МакНейр. — А от гребли с тобой теперь надолго, — он улыбнулся — вышло тепло, возможно, даже куда теплее, чем нужно, когда пугаешь кого-нибудь тренировками, но Драко это, к счастью, ничуть не смутило. — А теперь давай-ка я сниму котелок, — МакНейр подошел к камину — а то родители тебя наверняка уже потеряли.

Когда крестник исчез в камине, Уолден устало выдохнул: может быть, подростка он и смог успокоить, но кто бы теперь успокоил его самого. Драко был прав: это было действительно мерзко, и самым отвратительным было то, что, как бы он сегодня не разозлился на Люциуса, на себя он был зол не меньше. Что, ну что он сделал за эти дни? А ведь Малфои на него рассчитывают.

МакНейр разгладил газету руками и вновь посмотрел на колдографию: повязки, рассыпавшиеся по плечам спутанные светлые волосы, и глаза, глаза как у загнанного оленя. Нет, ну какой же мразью всё-таки нужно быть, а?

Люциус, конечно, позаботится о том, чтоб в «Пророке» больше ничего подобного не появлялось — но беда заключалась в том, что «Пророк» был отнюдь не единственным изданием в волшебной Британии. Конечно, сейчас они непременно задумаются, если даже Нотт, по словам Драко, всплыл сегодня, словно карась с глубины, — и даже Скитер, мордредова ядовитая падальщица, направит своё перо на другую жертву. А все остальные? Они для таких как Малфой, просто не существуют — нет, даже не дешёвые газетёнки, охочие до таких же дешёвых сенсаций, в которые разве что сэндвичи заворачивать… Всматриваясь в измученные черты Нарциссы, Уолден не мог не думать о том, у кого ещё пользуются спросом подобные фотографии; и это осознание приводило его в состояние холодной, рассудочной злости, и чем дольше он смотрел, тем сильней сомневался в том, что урод снял всего один кадр.

Нет, сегодня он все равно не уснёт, решил Уолден, и, поднявшись к себе, неспешно переоделся, выбрав вещи неброские и тёмные — штаны, рубашку, куртку… нет, пожалуй, куртка будет лишней. Пока. В такой жаркий вечер хватит и рубашки — там, куда он идёт, выделяться не стоило.

Он вышел на улицу, тихо прикрыв за собой дверь, и посмотрел в небеса — определенно, этой ночью стоило ожидать бури. Он вернулся в дом, и захватив с вешалки дождевик с капюшоном, уменьшил и сунул его в карман, а затем снова вышел на крыльцо и аппарировал.

Сохо сиял неоном, и на улице было слишком много людей… магглов, но Уолден легко среди них затерялся. В переулке у какого-то пошлого бутика он, вспоминая уроки МакГоннагалл, изменил причёску, поправил черты лица и наколдовал себе бороду — борода всегда бросается людям в глаза прежде, чем всё остальное — и, посмотрев на своё отражение в витрине, остался доволен.

Паб на Карнаби-стрит, где собиралась все эти труженики пера и печатного пресса и бездельники, примкнувшие к ним, Уолден знал довольно неплохо. Нет, не то чтобы он имел привычку там ужинать, хотя огневиски там был неплохой — по крайней мере, три первых шота, да стейки в этом баре хотя и уступали выпивке, но были вполне пристойными, — но такие места тогда, в начале восьмидесятых, они знали наперечёт, обязаны были знать, и ему ли не помнить, как крошилось под подошвой ботинок стекло, когда в «Сорочий приют» они заглянули в плащах и в масках. С тех пор даже вывеска не изменилась — волшебники не большие сторонники перемен.

Будь он зелёный курсант Аврората, бездарно сдающий скрытое наблюдение, он бы, конечно, вошёл, сделал заказ, возможно, даже сразу за него расплатившись, а затем уселся бы между камином и входом, демонстративно открыл «Вестник рыболова и охотника» и уткнулся в него в иррациональной надежде на то, что люди, которых кормят горячие новости, внимания на него просто не обратят. А затем слушал бы и смотрел — и искал того, кто мог бы ему помочь узнать имя того подонка, который протащил в госпиталь свою колдокамеру, а вот под колдографиями подписываться не стал. Так бы он и сидел, полагая, что рано или поздно кто-то заведёт здесь разговор о грязной статейке Скитер — как будто после работы людям больше не о чем говорить.

Но его натаскивали и учили другие люди, а зачёт у него принимала жизнь, поэтому он, набросив на себя дезилюминационное, устроился в тени переулка и принялся ждать подходящих лиц. Наверное, это можно было разузнать иначе — тот же Люциус, пожалуй, мог бы сделать это проще — но каждый добывает информацию как умеет. Как всегда говорил Долохов: если у человека всё ещё есть язык — ответы непременно найдутся.

Видимо, ему сегодня везло: вышедшего из паба нетвёрдой походкой типа он знал. Этому охотнику за дешёвыми и откровенно жареными сенсациями Уолден как-то даже давал комментарии, да и крутился тот обычно там, где витал криминальный душок. Статейки свои он гордо подписывал «Р. Аморен», хотя даже тараканы в Аврорате знали, что он Аморицки. Расти был человеком не слишком в себе уверенным, но амбициозным, вот только иногда терял берега, и Уолден полагал, что однажды для него это кончится куда хуже, чем те несколько раз, когда его спускали с лестницы. Кандидатуры лучше для вдумчивой и результативной беседы было нельзя и пожелать.

Уолден неспешно пошёл за ним, а затем, оглядевшись по сторонам, от души приложил его невербальным Конфундусом. И вот они уже вдвоём в каком-то маггловском заведении словно приятели беседуют о последней статье Аморена. С подвыпившими болтунами говорить легко, главное — кивать в нужном месте и хмыкать в нужных местах. Уолден ему даже выпивки заказал, ожидая, когда тот, наконец, свернёт в нужное ему русло. А это непременно должно было произойти, потому что чем больше старина Расти пьянел — тем охотнее делился самым для него наболевшим.

— З-знаешь, что необход-димо, чтобы статья в-выстрелила? — слегка заплетающимся языком спросил в какой-то момент Аморен.

— Выстрелила? — уточнил Уолден, словно вёл допрос под Веритасерумом, и сделал заинтересованное лицо — главное задать нужный вопрос, и человечек тебе сам всё расскажет.

— Фото! — важно сказал Аморен, поднимая вверх вытянутый указательный палец. — Кар-тин-ка! Вот, что важно. И вот я подумал: вот я журналист, но я же ещё — колд-дограф. Я же м-могу сам… кол-до-ра.. кол-до-га.. в общем, снимать! Как ты д-думаешь? — спросил он, заглядывая МакНейру в глаза. — Это же гениально! — тут же добавил он. — Ге-ни-аль-но! Пос-смтри — сплошные плюсы, — начал он перечислять. — Никаких трат! С-снимай, что хочешь! Что хочу! И как хочу! Б-блестяще!

— Гениально, — согласился с ним Уолден. — Только тут одной камерой-то не обойдёшься, если не котят собрался снимать. Тут же ещё чутьё нужно, и, конечно, удача.

— Удачи не существует! — наставительно сообщил ему Аморен. — Не-ту её! Ясно? Всё это п-пустая б-болтовня! Раб-ботать надо — вот как я раб-ботаю! П-понятно?

— Не скажи, — запротестовал Уолден. — Вон в сегодняшнем «Пророке» — этот, как его… который подловил жену Малфоя в палате… знатный же кадр. Это, по-твоему, не удача?

— Свя-зи! — захихикал в ответ Аморен. — Свои люд-ди — это важно! — подчеркнул он, снова поднимая палец вверх.

— Да брось, Расти, — протянул Уолден недоверчиво. — Быть не может. Кто ж так станет работой-то рисковать или даже головой?

— Д-девки! — энергично закивал Аморен. А потом задумался вдруг и пробормотал: — Ну, или д-деньги… но у него там точно кто-то есть! — сказал он уверенно.

— У кого, у него? — с сомнением протянул Уолден. — Будто бы это снимала не Скитер, это же она без масла может в любую щель...

— Щель?! — похабно заржал Аморен, едва не опрокинув бутылку — Уолден даже подхватил её заботливо. — Это ве-е-ер-рно. Да Р-рита не знает, как в своих намн-намна-на-ма-ни-кю-ренных руках камеру-то держать!

— Да ладно, — отмахнулся Уолден. — А то будто никто не видел, как она этого своего коротышку гоняет за нужными ракурсами… Как там его… А не он часом снял?

— Бозо? — горячо перебил его Аморен, даже почти перестав запинаться. — Дум-маешь, она раб-ботает только с н-ним? Ха! — воскликнул он. — Да у неё полн-но внешра…внеш-тат-ников!

— И сейчас ты, конечно, скажешь, что знаешь, кто из них тот снимок сделал, прямо в госпитале, — недоверчиво фыркнул МакНейр.

— Знаю! — азартно возразил ему Аморен. — Знаю, но никому не скажу. Как-там её… у меня эта… эт-тика!

— Расти, да хватит скромничать, — Уолден хлопнул его по плечу, снова угощая Конфундусом. — Признайся, это же ты — герой. Вот скажи, скажи, что я ошибаюсь…

— Не-е-ет! — расхохотался, краснея то ли от выпивки, то ли от удовольствия Аморен. — Ну ты шутн-ник, — радостно сообщил он МакНейру и помотал головой.

— А то я твои работы не видел, — МакНейр придвигая к нему новую порцию выпивки. — Кто ж ещё так экспозицию выставляет?

— Да Лим-мус же! — воскликнул Аморен, опрокидывая в себя стакан.

— Она же вроде как колонку с происшествиями ведёт, — Уолден искренне удивился.

— Да не дурища эта! — ещё пуще развеселился Аморен. — Брат её! И тоже на «Э»! — он даже начал икать от хохота. — Эдвард, Эд. Эн-н-н-н и Эд-д-д. Какая фантазия у родителей, а?— сарказмом Расти можно было докси морить. Видимо, в чём-то они не сошлись…

— Ты ещё скажи, что они с сестрою живут вместе, — подначил его МакНейр. И поиграл наколдованными бровями: — Ну же, Расти, сами понимаешь.

— Это н-не-е-е, — помотал головой Аморен, озадаченно глядя на МакНейра. — Да нет, — повторил он, почесав в затылке. — Они и живут отдельно… Она с родителями… — как-то даже вздохнул он. — А у Эда… берлога в Совятне…

— В Совятне? — недоверчиво переспросил МакНейр. — В этой дешёвой дыре? А такой человек талантливый, наверное, известный в ваших кругах…

— Какой он известный? — возразил Аморен. — Нашёл знам-менитость… да его ни в одну редакцию не берут! Так, пром-мышляет от раза раз … известный, пф-ф, — фыркнул он. — Снимает три ком-мн-натушки — мол, отовсюду близко, — хотя все знают, что он просто жм-мот! — Расти откинулся на спинку стула, и Уолден понял, что толку от уже не предвидится.

— А кстати, — ухватился за возможность свернуть разговор МакНейр и озадаченно начал похлопывать себя по карманам, — куда же я кошелёк-то дел…

— Не-не-не, — Аморен с трудом замотал головой, с трудом выпрямляясь.

— Погоди, — озабоченно попросил его МакНейр. — Я, похоже… — Тут он упёр свою палочку Расти в бок и прошептал: — Сомниум.

А затем, уложив Расти лицом на стол, достал из кармана деньги и, оставив на столе несколько смятых маггловских бумажек, покинул бар.

В небесах глухо заворчал гром, и Уолден, запрокинув голову к небу, почувствовал на лице первые капли. Эдвард Лимус. Совятня, значит… Это место он хорошо знал — старый фасад из красного кирпича, покрытый неистребимым совиным помётом; пять этажей, чердак и подвалы, битком набитые ведьмами и волшебниками. Единственный целиком волшебный многоквартирный дом, в котором мутный владелец сдавал недорогие квартиры внаём. И каждый, каждый, Мордред его дери, квартал Уолден писал очередной отчёт о том, как какая-нибудь опасная тварь сожрала или покусала хозяина, а затем решила прогуляться по коридорам, вылететь через окно, или выползти к магглам на улицу. Впрочем, ДМП и Аврорат наведывались по вызовам туда ещё чаще. А обливиаторы, которые там снимали жильё, Уолдена уже и на чай звали.

Не самое идеальное место, чтобы нагрянуть в гости без приглашения, да и тот, кто промышляет продажей колдографий такого пошиба, вряд ли вешает табличку у себя на двери. Впрочем, даже без неё отыскать его будет не слишком сложно. Вопрос оставался в том, повезёт ли Уолдену сегодня снова, или нет.

Сверкнула молния, и дождь припустил сильнее. Уолден зашёл в подворотню, расколдовал дождевик, и накинув капюшон на голову, аппарировал.

Нет, не к самой Совятне, а в проулок у северной стороны: светиться лишний раз ему не хотелось, но на то и дезилюминационные чары есть.

Парадная дверь приоткрылась, а затем так же тихо закрылась, будто ничего не произошло. Уолден, сливаясь со стенами, словно хамелеон, огляделся: теоретически, здесь был консьерж, и каждый, кто входил и выходил из дома, строго заносился в журнал; на практике же, старик либо дремал, либо каморка его пустовала — вот, как сейчас, и это было, пожалуй, кстати.

Журнал лежал на столе, и Уолден водил по страницам пальцем до тех пор, пока наконец не наткнулся на нужное: Э. Лимус, пятый этаж, апартаменты пятьсот тринадцать, и судя по отметке консьержа, квартиры он сегодня не покидал, и гостей к нему тоже не поднималось. Всё-таки ему повезло, подумал Уолден, а вот Эду, пожалуй, не очень.

Нужная дверь нашлась почти в конце коридора. И конечно же была заперта — да не просто заперта, а вполне прилично так зачарована: тут тебе и запирающие, и сигнальные и даже какой-то сглаз. Хитрый и осторожный ублюдок — решил МакНейр, и вот тут-то ему пригодились уроки Долохова. Провозился он едва ли не с четверть часа — отчасти потому, что прежде, чем вскрывать дверь, стоило убедиться, что Лимус сейчас один, и Уолден не ворвётся посреди дружеских посиделок, а то и оргии. Но тут консьерж всё-таки не ошибся — посторонних чары не обнаружили, а хозяин, если это всё-таки он, был один, и внутри квартиры не перемещался.

Защиту Уолден вскрыл предельно тихо и аккуратно; настороженно замирая, когда в соседних квартирах, как ему казалось, раздавались шорохи. Наконец, дверь поддалась, и он очень медленно и тихо её приоткрыл — внутри было темно, и гостей тут не ждали.

МакНейр вошёл в квартиру бесшумно — и первым делом закрыл за собой дверь и заколдовал замок уже сам. А затем, осматриваясь, и не заметив ничего подозрительного, прошёл по коридору, миновал крохотную гостиную и остановился перед наполовину распахнутой дверью в спальню. В темноте он разглядел силуэт спокойно спящего человека: тот лежал на боку, натянув на себя одеяло, и негромко сопел.

В тишине эти звуки казались особо громкими, и Уолден сперва наложил на комнату старый добрый Квиетус, а потом подумал и добавил ещё парочку заглушающих — стенам в Совятне он как-то не доверял — и уже только потом вошёл в спальню.

— Акцио палочка этого идиота, — прошептал он. — Инкарцеро, Брахиабиндо, — и спящего, словно гусеницу, спеленало два слоя верёвок.

Затем Уолден поправил свой капюшон — это, разумеется, не плащ и маска, но МакНейр знал, как действует на людей невозможность увидеть лицо собеседника — и снова стал видимым.

— Здравствуй, Эд, — посветив тому в лицо Люмосом, произнёс он, убеждаясь, что выбрал верного человека: с сестрой они были практически на одно лицо, разве что челюсть у него была потяжелее, и нос мясистее.

Лимус проснулся, с трудом разлепив было глаза и снова немедленно зажмурившись от яркого света и ужаса. Судорожно дёрнулся в верёвках раз, два, даже задышал чаще — Уолден молчал, позволяя тому осознать своё положение: проверил шторы, зажёг ночник и подвинул себе стул поудобнее.

— Вы кто? — наконец нашёл в себе силы хрипло прошептать Лимус, снова дёрнувшись, но верёвки держали крепко.

— А ты как думаешь? — негромко проговорил МакНейр и, покрутив в руках чужую палочку, слегка согнул её, проверяя прочность, а затем отложил на тумбочку к ночнику — палочка-то чем виновата?

— Это не я! — Лимус снова задёргался, и Уолден с удовлетворением увидел откровенную панику в широко распахнутых от страха глазах. — Я не сделал никому ничего! Честно!

— Ну как же, — протянул МакНейр. — А по мне так снимки вышли удачные. Ты же понимаешь, о каких снимках я говорю? Ну же, Эд, ты такой умный парень. Только не вздумай врать. Солжёшь — я отрежу тебе руку. Сперва правую, — скучно сообщил он. — Солжёшь опять — лишишься левой. Солжёшь снова — и приговоришь правый глаз. Ты не представляешь, сколько у человека лишних частей, без которых он может прожить до старости. Но тебе не стоит переживать — ты не доживёшь даже до рассвета. Тебя просто никто не найдёт, а самое главное, и искать не будет. Ты же понимаешь, что расстроил не тех людей? — произносить вслух имена Уолден, конечно, не стал, иначе ему бы пришлось действительно избавиться от мерзавца, или память ему стереть, но вот тут у Уолдена были иные планы. Если Лимус таинственно исчезнет, то вряд ли этим кого-нибудь удивит; пусть уж лучше он и такие как он боятся что за ними придут.

По лицу Лимуса было видно, что тот отлично всё понимал — и про людей, и про фотосессию в Мунго.

— Мне нужны негативы и плёнка, — спокойно сказал МакНейр, и верёвки на Лимусе затянулись туже.

— Они там, — Лимус коротко застонал, кивая в сторону коридора и Уолден ослабил верёвки. Совсем чуть-чуть. — Развяжите, развяжите — я всё принесу.

— Не спеши, — посоветовал ему Уолден. — Тише шевелишься — дольше проживёшь, — и простым рывком — без всякой магии — вздёрнул его на ноги. Лимус пошатнулся и едва не упал. — Невежливо было бы тебя утруждать. Так куда нам? — Уолден взмахнул палочкой, и Лимус завис в дюйме от пола.

— Гостиная, — Лимус уже откровенно шмыгнул носом.

Они неспешно выбрались в коридор, и Уолден не отказал себе в удовольствии почти случайно приложить Лимуса об косяк.

При свете гостиная выглядела пустой и жалкой: пара продавленных кресел, покосившийся шкаф, на дверке которого небрежно висела мантия, и стол. Большой письменный стол рядом с комодом, на который Лимус в панике посмотрел — ящиков было много, и, насколько мог судить Уолден, содержимым их тот весьма дорожил.

— Там зачаровано, — Лимус дёрнулся. — Можно я сам? Но мне руки нужны, хоть одна!

— Я твои руки, — возразил МакНейр и наколдовал аккурат рядом со шкафом толстый крюк в стене, куда и подвесил спелёнутого верёвками Лимуса. — Где они?

— Четвёртый ящик в третьем ряду, — мрачно ответил Лимус, наблюдая за тем, как Уолден, не потратив и пары минут, его открыл. — Негативы там — вторая папка от стенки.

Уолден ни на мгновение не выпускал Лимуса из поля зрения, даже пока доставал папку из ящика — хотя казалось бы, что тот мог сделать, подвешенный на крюк и связанный так крепко, что едва мог вздохнуть? Но Уолден сюрпризы никогда не любил — открыв папку, он достал оттуда один-единственный негатив и, узнав колдографию из «Пророка», сунул её назад, уменьшил папку и спрятал её в карман.

— Плёнка где?

— Там всего один кадр, — вздохнул Лимус. — Остальное не о том.

— Где плёнка? — повторил МакНейр, и снова стянул верёвки. Магии совсем чуть, а действует превосходно: Долохов шутил, мол, кровь приливает к мозгам, и ответы находить становится проще.

— В шкафу, в коробке, — крайне неохотно выдавил из себя Лимус. — Коробочка с нужной датой. Зелёная.

На сей раз искать пришлось дольше — кроме коробки в шкафу обнаружился Лимусов гардероб, и даже ботинки с носками не первой свежести. Впрочем, уже совсем скоро Уолден разматывал проявленную плёнку и, глядя на свет, искал нужный кадр. Тот обнаружился ближе уже к середине — остальные же не представляли интереса — больничный буфет, коридор… хотя стоп. А это что?

Спящую Нарциссу Уолден не мог не узнать, даже если цвета были вывернуты, но от того, как она тревожно вздрагивает во сне, было практически больно. И это был ещё далеко не конец плёнки — выписки на ней не оказалось, зато кадры с Диагон-элле он узнал.

— Другие негативы за этот день, и следующий, — практически зарычал МакНейр, и Лимус забился в решивших его задушить верёвках.

— Не печатал, — прохрипел он.

Спорить с ним МакНейр не стал — ни в том самом ящике, где лежала папка с колдографией Нарциссы, ни в соседних негативов и в самом деле не было.

— Печатаешь где? — спросил МакНейр — и с мрачным удовлетворением понял, что угадал: уголок рта Лимуса чуть дёрнулся.

— Там, — скосил он глаза влево, и Уолден позволил ему дышать, а затем отлевитировал и подвесил точно так же на стенку в самой крохотной из трёх комнат: тёмной и больше напоминавшей кладовку или чулан. Оттуда Уолден забрал свежую партию высохших колдографий и негативы со спящей Нарциссой — мерзавца хотелось прикончить здесь и сейчас, но он сумел сдержаться. Почти.

— Ты забудешь о существовании этих людей, — очень холодно и тихо произнёс Уолден, — и моли Мерлина, чтобы они о тебе тоже не вспомнили. Вот тебе мой совет — снимай пейзажи. Иначе я приду даже не за тобой, Эд. Ты, может, и сумеешь спрятаться, а вот твои родители уже нет. Но сперва я встречу твою сестрицу, и тогда фотосессию в Мунго ты сможешь устроить ей. И поверь, эти снимки ты будешь помнить до конца жизни.

Оставив Лимуса висеть на стене, он закрыл за собой дверь в мастерскую — верёвки растают часа через два — и, погасив везде свет, аппарировал. Домой он добирался в несколько приёмов, путая следы, как если бы уходил от авроров: сперва на побережье в Норфолке, затем прогулялся по Глазго пешком, после на знакомое плато в Грампианских горах, и только потом домой. Нет, конечно же, МакНейр не предполагал, что его можно будет отследить. Но… мало ли.

А, оказавшись уже на своём дворе, превратил первое попавшееся полено в таз, поставил на землю, сложил в него негативы, плёнки и колдографии— и поджёг. Вдыхая отвратительно пахнущий дым горящей плёнки, Уолден с каким-то смутным тревожным чувством смотрел, как корчатся в пламени лица его друзей, и, дождавшись, пока всё прогорит, развеял пепел, и одним Эванеско стёр из реальности любые улики.

Серый свет заливал спальню. Сегодня Люциус вновь спал один — была уже половина двенадцатого, когда он наконец сумел разорвать замкнутый круг неприятных, но важный мыслей и заставил себя выйти из кабинета. Он поднялся по лестнице, но свернул не к себе — ноги сами привели его к спальне Нарциссы. Он негромко постучал в закрытую дверь, но оттуда не раздалось ни звука, и он не рискнул входить, боясь потревожить неспокойный сон жены. Мерлин, он скучал, он так отчаянно скучал по ней — но понимал, что сегодняшний день дался ей нелегко. Она вымотана и хочет побыть одна. И всё равно ему в глубине души ему было обидно и горько, что она отталкивает его — потому что… потому что он действительно хотел ей помочь. И не просто хотел, он буквально нуждался в этом — но ничего, ничего не мог сделать.

Как ничего не мог сделать для Драко. Нужно, нужно было поговорить с сыном, но эта мысль вызывала у Люциуса смесь паники и тоски. Нет, он понимал, разумеется, что разговор рано или поздно обязан был состояться — но Мерлин, как же ему не хотелось его начинать! Он всё откладывал — видеть в глазах сына надежду, которую придётся разрушить было стыдно и тяжело. Но почти принятое решение не оставляло времени, и если… когда он сделает то, что должен, с Драко придётся поговорить — он уже достаточно взрослый, чтобы если и не принять, то понять ситуацию, и морально подготовиться к школе. Пусть ему сейчас всего тринадцать, но он Малфой, и это накладывает на него обязательства.

Нет, конечно, тянуть до сентября он не будет, но, пожалуй, пара дней ничего не решит, потому что Люциус просто не представлял, какие именно слова не будут ложью сейчас. Он не мог пообещать сыну, как делал это всегда прежде, что решит проблему — потому что она была нерешаема. Люциус жалел сейчас, что не настоял тогда, два года назад, на том, чтоб отправить его в Дурмштранг — хотя нет, даже не два года, а семь лет назад, когда они с супругой впервые подняли этот вопрос всерьёз. Драко тогда было шесть, и если они действительно выбрали бы Европу, Драко следовало начинать учить немецкий.

Нарцисса была категорически против, да и Люциус, искренне говоря, не был в восторге от того, кто сел в кресло директора Дурмштранга. Да, Игорь, конечно же, был из «своих» — но вот это «был» Люциуса и смущало, и если уж речь зашла про «своих», всегда оставался Северус… Да и потом, все предки Нарциссы и самого Люциуса, разве что за исключеньем Арманда, постигали волшебство в стенах Хогвартса — и кем бы он стал, нарушив традицию? Конечно, Дамблдор во главе школы был — на взгляд Люциуса — бельмом на глазу, но в академическом плане, сравнивая его с Каркаровым… Может быть Люциус и терпеть не мог старика, но отрицать его достижений образованному волшебнику было глупо, хотя эта его магглолюбская пропаганда!

Мерлин, какая глупость! Дойдя в своих размышлениях до этого места, Люциус скривился, словно надкусил лимон. Если б они знали тогда, что случится, этого бы никогда не произошло: он бы просто уничтожил это мордредово ожерелье, и к дракклам любые потери. А дневник, проклятый дневник он бы зашвырнул в самый дальний угол своего сейфа! Но такие вещи происходят всегда неожиданно — и отравляют жизнь.

Сейчас же… сама идея отправить сына в Дурмштранг казалась ему бессмысленной и жестокой. Нет, конечно, если бы перед Люциусом встала такая необходимость, это вполне можно было бы устроить — хотя даже для него, Люциуса Малфоя это стало бы весьма нетривиальной задачей — но как к этому отнесётся Драко? Сможет ли он нормально учиться на плохо знакомом ему языке? Были, конечно, заклинания — но это ведь скверный выход. И потом, забрать сына из Хогвартса означало бы расписаться в пораженье и трусости — и его личном, и всей их семьи. Нет, разумеется, если бы Драко сам попросил… Люциус этот вопрос бы серьёзно обдумал — как бы он ни дорожил фамильной честью, но ломать ради неё своего единственного ребёнка — на это он бы никогда не пошёл… хотя, возможно, был бы разочарован.

Или нет.

Люциус представил, каково было бы ему самому, случись нечто подобное с его матерью, когда он был на третьем курсе, если бы та была в тот момент жива... От одной этой мысли его передёрнуло — нет, как бы Драко ни повёл себя в сложившейся ситуации, он не будет разочарован в нём. Ни за что.

Да и смог ли бы уже он сам, отпустить его от себя так далеко, не вздрагивая каждый день от беспричинного страха? И что оставалось? Домашнее обучение? Да о чём, о чём он думает?!

Люциус прикрыл ладонью глаза, и это холодное прикосновение к горячей коже показалось ему неприятным. О чём он думает? О чём угодно — лишь бы снова не возвращаться мыслями к тому, что именно произошло. Лишь бы перестать каждый миг пытаться представить себе мерзость, которую с трудом смогла пережить его жена, и что она сейчас должна чувствовать.

Нужно было вставать, но Люциус не находил в себе сил подняться и выйти из спальни. Открыть дверь для него означало снова встретиться с постигшими их бедами лицом к лицу. Снова ощутить предательскую беспомощность перед тем, какие шаги ему следовало предпринять.

Но он, как глава семьи обязан был думать о будущем. Не о своём, нет, о будущем всей семьи. И в первую очередь будущем своего сына, пусть тот ещё слишком юн, чтобы оценить всю картину. Но так же на кону стояло и безопасность Циссы — если его, их положение в обществе пошатнётся, сможет ли он её защитить? И пока он твёрдо стоит на ногах, никто не посмеет посмотреть на неё косо… или даже сказать что-нибудь. Но тогда ему остаётся лишь признать правоту Нотта и самому говорить от своего лица.

Да.

Но такие решения они могут принять только вместе, и ему следует все обсудить с женой. Ведь речь пойдёт не о какой-то мнимой причастности к их политической жизни… Нет, речь шла о её будущем, и всё это касалось её как никого другого.

Однако за завтраком поговорить им практически не удалось — ели они молча, и, глядя на Драко, сосредоточенного и задумчивого, но уже не такого потухшего и потерянного, Люциус сожалел, что сорвался вчера на Уолдена. Во всем виноват неудачный момент… Но сколько их теперь ещё будет, когда они развернут кампанию…

Затем он написал Нотту, и в ответ был приглашён на ланч — где они, наконец, и смогли встретиться с Каффом и поговорить если не по душам, то как деловые люди. Интервью Люциус согласился дать через день в офисе самого «Пророка»

Вернувшись домой, Люциус некоторое время ходил по своему кабинету, собираясь с душевными силами перед разговором с Нарциссой. Нет, он нисколько не сомневался в необходимости того, что собирался сделать — но почему-то всё равно чувствовал себя неловко, когда обдумывал их разговор. Как и не сомневался в том, что она поддержит его и поймёт. А если нет… что ж — если нет, он отступит. В конце концов, ничего не поправимого пока не случилось. Более непоправимого, чем в ту ночь…

Супругу он нашёл в оранжерее — она сидела у открытого сейчас окна и смотрела на скрытый в тумане сад. На шум его шагов она даже не обернулась, и Люциус, потоптавшись немного, всё же окликнул её:

— Сегодня свежо и жара наконец спала. Ты не хотела бы прогуляться?

— Нет, — ответила она, повернув к нему голову. Как же она была бледна! Конечно же, она была нездорова, но эта бледность была для него хуже Круцио, словно крича: «Это ты виноват! Ты оставил её одну — и теперь посмотри, что случилось!»

— Там хорошо, — попытался он убедить её — сам не зная, зачем. — Такой дивный день…

— Люциус, что именно ты хотел? — спросила Нарцисса. — Не думаю, что дело в прогулке.

Она и сама не знала, почему так груба с ним. Она давно перестала сердиться на тот инцидент с «Пророком» — в конце концов, муж просто хотел её защитить. Да, не слишком умело — но это и не было никогда одной из его сильных сторон. Нарцисса вовсе не собиралась снова его задевать — до тех пор, пока не увидела. Наверное, с ней что-то не так, подумала она горько. В той брошюре было что-то про переменчивую бурю эмоций — может быть, дело в этом? Неизвестный автор обещал, что после первого обращения это пройдёт — и Нарцисса очень на это надеялась.

— Цисса, нам нужно поговорить, — мягко ответил Люциус. — Можем здесь, если хочешь… и вообще если хочешь, — исправился он.

Нарцисса долго-долго смотрела на него, а затем ответила:

— Давай поговорим. Присаживайся, — ажурные стулья и стол возникли сами собой, хотя ещё пару мгновений назад были в другой части оранжереи.

— Та статья, — начал он, присев на край стула, сперва помолчав, собираясь с мыслями. — Которую мы имели неудовольствие видеть в пророке...

— И чем ты собираешься ответить на подобное заявление? — спросила Нарцисса, слегка оживившись. Это был привычный, нормальный разговор — если в такой ситуации вообще может быть что-то нормальное. Они и должны были бы обсудить всё — правда, не сейчас, не сутки спустя, а сразу… может быть, вечером.

— Об этом я и хотел с тобой посоветоваться, — несмело улыбнулся он, ободрённый её живостью.

— Ты ведь уже что-то придумал? И что по этому поводу думает Теодор Нотт? Расскажи, — почти тепло улыбнулась она — и подумала вдруг, что здесь слишком душно. И что ей хочется, очень хочется, наконец, выйти на улицу. Но… потом. Позже. Может быть, завтра, когда исчезнет туман.

— Мы не можем отменить случившееся с тобой, — Люциус хотел сказать это твёрдо и уверенно, но не вышло — его слова прозвучали тихо и очень расстроенно. Нарцисса кивнула ему — то ли ободряюще, то ли просто с ним соглашаясь, и он продолжил: — И ты понимаешь, кто и как этим воспользуются. Если не мы — то другие. Я бы не хотел этого.

— Нет, — качнула она головой. — Нет, конечно. В конце концов, — неожиданно попыталась она пошутить, — это случилось со мной — и нам решать, как это использовать это в своих интересах. Не так ли?

— Я рад что ты меня понимаешь, — Люциус приободрился. — Я тоже так думаю… именно так. Цисси, — он протянул руку, и она кивнула в ответ — просто кивнула, но уже этого было немало. — Мы сделаем заявление. Сегодня я имел неудовольствие видеться с Каффом — Варнава просил передать тебе глубочайшие извинения, — Люциус фыркнул. — Но кроме пустой болтовни, он предложил мне трибуну. Послезавтра я мог бы дать ему эксклюзивное интервью. Ты же помнишь, что в сентябре голосование Визенгамота? Мы можем начать менять мнение людей прямо сейчас. Думаю, что стоит сделать акцент на то, сколько законопослушных волшебников страдает от разумных волшебных тварей — к завтрашнему утру мне обещали статистику — и о том, сколько из этих нападений приходится на оборотней. И насколько большой процент преступлений они совершают на фоне в рамках волшебного законодательства в принципе. С этим нужно что-то делать — и дальше откладывать уже некуда. Уж если на тебя напали при свете дня…

— Да, пожалуй, — медленно кивнула Нарцисса.

Это в самом деле был неплохой выход. Возможно, даже единственный. Если свести случившееся к социальному аспекту проблемы… и взглянуть ещё шире — может быть… Так, по крайней мере, об этом возможно станет говорить. Не ей — она… Её голос теперь вряд ли кому-то важен. О — она уже получила сегодня пару сов от своих светских приятельниц с почти одинаковыми письмами, в которых те выражали ей «глубочайшее сочувствие» и «надежду», что «всё случившееся» пройдёт для неё «с минимальным ущербом» и просили её «не тревожиться», потому что они понимают, что «в связи со слабым здоровьем» Нарцисса не может больше исполнять обязанности председателя или члена их общества или клуба… и они, разумеется, желают ей «всего самого-самого наилучшего». Первое такое письмо Нарцисса сожгла в камине, второе — просто уничтожила, взорвав в воздухе, но легче от этого ей не стало. Не то чтобы она когда-то всерьёз ценила членство во всех этих клубах — но это был статус. А теперь…

А, впрочем, зачем он ей? В самом деле — для чего ей теперь тратить на это время? Но почему, почему же эта бессмыслица так её задевает?

Впрочем, на этот вопрос она как раз знала ответ. А вот чего Нарцисса в самом деле не понимала — это почему ей с каждым словом Люциуса, с каждым его разумным доводом ей становилось всё невыносимее. Ведь он говорил верные и разумные вещи, и она как прежде включилась в дискуссию, обращая внимание на детали. И они вдвоём обсудили, что и как именно ему стоит сказать, и даже какую мантию ему лучше выбрать для колдографии на первую полосу. Всё было как всегда — но почему, почему же ей к концу разговора хотелось накричать на него или сглазить? А потом развернуться — и хлопнуть дверью оранжереи, чтобы в ней зазелени стёкла. Да что с ней такое? Ведь всё так, как и должно быть — ну почему же…

Ничего подобного Нарцисса, конечно же, не позволила себе показать. Они мирно закончили разговор, и Нарцисса даже спросила, чего бы Люциусу хотелось на ужин, а, прощаясь — ссылаясь на то, что устала и хочет ненадолго прилечь — коснулась губами его щеки. И лишь оказавшись, наконец, в одиночестве, поняла, что вот-вот расплачется. Потому что ей хотелось, чтобы вместо всей этой очередной политической мишуры Люциус просто нашёл тех, кто сделал с ней всё это — нашёл и разорвал на миллион клочков. А потом… а потом просто сказал всем, что ему — всё равно. И что если кого-то не устраивает такой подход — ему в этом доме не рады.

Но это были, конечно, фантазии — и она понимала это. Да и нельзя, просто невозможно позволять себе такие демарши — не им и не в их положении. И потом, ведь есть Драко который в сентябре окажемся в школе, и учиться ему там ещё целых пять лет. Они просто не могут себе позволить подобной небрежности.

Но ведь мог, мог же Люциус хотя сказать об этом хотя бы наедине, негодовать, злиться, и порываться мстить, шептал ей незнакомый настойчивый голос. Даже если он просто упомянул такую возможность — и она бы непременно отвергла её, и сама вернулась бы к их обсуждению. Хотя зачем бы Люциусу предлагать ей заведомо неприемлемый вариант, она и сама бы не смогла себе объяснить.

Так же, как и то, почему ей так этого хочется.

Половину следующего дня Люциус провёл, изучая бумаги и размышляя над тем, как и что скажет в редакции «Пророка». Интервью, тряхнув стариной, у него брал лично Кафф и доказал что не просто занимает пост редактора главной волшебной газеты. Беседа получилась весьма содержательной.

Колдографии к выпуску делал Бозо — коротышка нервозного типа, излишне, на взгляд Люциуса, суетливый, но, в целом, державшийся вполне корректно. Рита не просто так на серьёзных мероприятиях работала исключительно с ним, а половину стен в его мастерской занимали награды. Снимали в кабинете самого Каффа у пустующего окна, в дневном свете. Люциус встал, садился, и даже задумчиво смотрел в окно, пытаясь вспомнить, не было ли раньше здесь герани на подоконнике.

Снимки получились отличные: на них он выглядел уставшим, в меру трагичным, но несломленным, и даже тёмные тени под глазами и горькая складка у рта играли на этот образ.

Сама же статья, вышедшая на следующий день, была очень сдержанной, и комментарий Малфоя смотрелся в ней солидно и звучал очень проникновенно. На вопросы Каффа Люциус отвечал, что, как бы ни тяжело ему было об этом говорить, на его жену напали при свете дня в двух шагах от Диагон-элле, и он глубоко и тяжело это переживает. И верит, что Аврорат делает всё возможное — но, как ни больно было бы ему сейчас выносить своё личное горе на публику, но на проблему преступности нельзя закрывать глаза.

Говорил Люциус и о том, что в недавнем номере «Пророка» мисс Скитер сделала им всем любезность, ознакомив их со статистикой Департамента правопорядка касательно преступлений волшебников — и он хотел бы совершить ответную любезность и тоже ответить цифрами: практически треть всей смертей волшебников приходится на различных тварей, а в шести из десяти преступлений, совершаемых в Лютном и подобном ему местах, так или иначе фигурируют оборотни.

Это была только первая из запланированных до сентября статей — и Люциус очень надеялся, что задал правильный тон для обсуждения случившегося в его семье несчастья.

Интервью вышло в среду, и вызвало в обществе широкий резонанс. Круги разошлись по воде, вот только, глядя на их узор, Люциус понимал, что внимание к проблеме он, конечно, привлёк, но вовсе не то внимание, на которое рассчитывал — вернее, не только то. Сразу после выхода статьи воцарилась потрясённая тишина, а затем Малфой-мэнор атаковали стаи почтовых сов, и опубликованное на другой день официальное заявление министра Фаджа, к которому совам было не привыкать, лишь только подлило масла в котёл всеобщего интереса. Фадж обещал «взять на контроль» озвученные Люциусом проблемы, вот только самого Люциуса в тот момент занимала мысли совсем иного характера. Читая вместе с Нарциссой корреспонденцию, он размышлял о том, что Аваду почтой отправить, конечно, нельзя, тем более это было бы незаконно, но вот гной бубонтюбера или чесоточный порошок… что-то в этой идее было.

Быть в центре внимания Люциусу было не привыкать, но такого внимания он бы мог пожелать разве что Дамблдору. Вскрывая очередной проверенный на проклятья конверт, он, в общем-то, уже мог делать ставки. Корреспондентов он делил на Мордредовых мерзавцев, Мерлиновых сумасшедших и Моргана их забери сочувствующих.

Смысл того, что писали первые, был примерно един — а вот тон колебался от «Мало на них охотились!» до «Бесчеловечным эгоизмом является заставлять её жить…» Этому отправителю Люциус от души пожелал всего, что смогла подсказать ему фантазия, на бедность которой он никогда не жаловался, и проклял письмо симпатическим семейным проклятьем.

Вторые были настолько непредсказуемы, что Люциус мог бы забронировать разворот в «Придире» на несколько лет вперёд. Последнее послание этого типа Нарциссу развеселило особенно — и она зачитала письмо за ужином: «У меня есть доказательства, мэм, что это был ваш муж», писал неизвестный. Люциус очень развеселился, но, отсмеявшись, он всё же порадовался, что за столом с ним не было Драко — тот последние несколько дней взял привычку задерживаться у МакНейра до позднего вечера. Люциус, конечно же, понимал, что Драко тяжело даётся вся эта ситуация, но предпочёл бы, чтобы он, как и прежде, проводил вечера с семьёй, вместо того чтобы сбегать от себя и собственных переживаний. Впрочем, он не мешал, надеясь, что сын в ближайшее время сумеет взять себя в руки, и они всё же поговорят. Ведь то, чему его сейчас учит Уолден, мало поможет ему в гостиной Слизерина.

Но больше всего было писем от третей категории неравнодушных, которые, во всех видах и формах насилуя эпистолярный жанр, выражали Люциусу «глубочайшие соболезнования» по поводу «случившейся (произошедшей и даже стрясшейся) ужасной трагедии, постигшей его семью». Письме на двадцатом Нарцисса не удержалась и довольно ехидно заметила:

— Вообще-то, я всё ещё жива. Может быть, им стоит напомнить об этом, пока они не начали присылать цветы?

Люциус тогда как-то беспомощно отшутился — но неловкость ситуации это не могло изменить, и он сам это понял, и в который раз задумался о том, не стоит ли сделать так, чтобы подобное больше не попадало на глаза супруге. Но даже если бы он отдал приказ эльфам, приносящим корреспонденцию к завтраку, это бы все равно не решило проблемы: прорвавшиеся в поместье совы не выбирали момент, когда он был в одиночестве, а лгать Нарциссе он отчаянно не хотел. Но, может быть, пришло время начинать это делать, чтобы не видеть, как на дне её глаз с каждым письмо немое отчаяния становится ещё горше?

Люциус никогда в жизни ещё не ощущал себя настолько беспомощным. Потому что всего, что он делал, что он мог сделать, всегда будет катастрофически недостаточно для того, чтобы его Цисса могла просто спокойно жить, жить так, как она привыкла. Он видел, насколько ей плохо и тяжело — но не понимал, что может сделать не когда-нибудь в будущем, а сегодня, сейчас, чтобы облегчить её боль. И свою — Мерлин знает, как ему было непросто. А если оставить красивые эвфемизмы — он был раздавлен, пусть и не мог этого показать, а ещё чудовищно одинок. Как никогда прежде.

С кем, кроме себя самого, он мог хотя бы поговорить о том, что сейчас переживал? Его родители давно покинули этот мир — но даже будь они живы, Люциусу бы даже в голову не пришло идти к ним с подобными разговорами. Друзья? У него был, действительно был друг, надёжный и верный — но обсуждать с Уолденом их с Нарциссой проблемы и одинокую супружескую постель, после ужасов, пережитых его супругой? У Люциуса пока ещё сохранились не только фамильная гордость, но и остатки чести — это было дело его и Нарциссы. И если бы в нём однажды возобладал бесчувственный и циничный прагматик, то и тогда бы куда разумнее было просить совета у тех, кто знал, что такое брак. В памяти снова всплыло понимающее лицо Теодора Нотт, и в этим моменты ничего, кроме отвращения к самому себе Люциус не испытывал.

И больше не оставалось фактически никого. Ему не с кем было поговорить, кроме своего отражения.

Впрочем…

Как-то Люциусу довелось слышать нелепицу о том, что магглам хватает ума доверять подобное другим специально обученным магглам, которые выслушивают людей за деньги. Весьма приличные — кем бы Люциус не был, а курс галлеона к фунту он всё же отслеживал. Может быть, именно потому эта мысль и всплыла из глубин его памяти в нынешнюю субботу.

Люциус тогда даже, кажется, шёл к себе в кабинет, когда столкнулся с выходящей из спальни Нарциссы Донной Инглби. Он не говорил толком с женой пару дней — они лишь обменивались дежурными репликами за столом или иронизировали, порою натянуто, при прочтении очередных писем. А потом Нарцисса уходила к себе или отправлялась в оранжерею, и его с собой не звала — и Люциус так и не мог понять, как вести себя: пойти за ней следом? Или дать ей побыть одной? Когда он шёл, она не выражала от этого никакой радости — да что он, она даже с Драко почти не общалась, и это сводило его с ума.

Мадам Инглби, Донну — как та просила себя называть, и Люциус не видел в этом ничего странного, в конце концов, эльфов он тоже по имени называл, и это далось ему как-то сразу — он пригласил в кабинет. В самом деле, не беседовать же среди коридора — а заодно можно было обсудить и финансовые вопросы.

— Как она? — спросил он — просто потому, что сама Нарцисса на этот вопрос отвечала неизменно: «Мне намного лучше, спасибо».

Вот так они и разговорились, и где-то между новыми рецептами, которые улетят в аптеку, Люциус сам не понял, как выложил ей почти всё: свои мучения и свои страхи, и задал самый главный вопрос:

— Я готов сделать для неё что угодно. Но что?

— Для начала, — ответила Донна, которая вместо кресла для посетителей, предпочла стул, — я бы предложила курс седативных и укрепляющих зелий вам. Мистер Малфой, — мягко продолжала она, — вам сейчас очень тяжело. В таких тяжёлых и травмирующих ситуациях принято жалеть жертв — и вполне справедливо — но куда меньше число людей понимает, что их родным ничуть не менее тяжело. Хотя бы потому, что они даже не дают себе право страдать: ведь с ними, вроде бы, ничего не случилось.

— А разве это не так? — с горечью спросил Люциус.

— Как вам кажется самому? — ответила она вопросом на вопрос, открывая свой саквояж и доставая оттуда флакон синего стекла. — Позже я выпишу вам рецепт, но позвольте вам предложить сейчас это, — почти попросила она. — Вам нужно поддержать силы. И успокоиться.

— Полагаю, со мной всё в порядке, разве нет? — с отчаянием проговорил он, из последних сил пытаясь удержать лицо, впрочем, не протестуя, когда она одним взмахом палочки избавилась от остатков виски в его стакане, который уже и забыл когда в его последний раз наполняла вода.

— Акваменти, — произнесла Донна, а затем уронила в стакан несколько капель тёмной слегка маслянистой жидкости с ярким, но, пожалуй, приятным мятно-травяным запахом. На вкус это тоже оказалось неплохо: вода отдавала мятой, свежестью и лёгкой, едва ощутимой горечью. И совсем чуть-чуть цитрусом. И ещё чем-то таким… аптечным.

Возможно, это была иллюзия, или Люциус слишком желал облегчения в тот момент, но зелье подействовало почти мгновенно, и он физически ощутил, как расслабляются его напряжённые плечи, и как внутри потихоньку развязывается и истаивает тот узел, что буквально не давал ему жить последние дни.

— Вы тоже пострадали, — сказала Донна. — Конечно, не так, как ваша супруга. Но вам тоже сложно и тяжело — и, конечно же, вы можете рассчитывать на мою помощь. И, как я уже говорила, курс зелий вам точно не повредит — она улыбнулась своей успокаивающей белозубой улыбкой, и Люциус принимая всю неизбежность происходящего просто кивнул:

— Возможно, я хотя бы высплюсь

— Вы плохо спите? — с профессиональным вниманием к подобным деталям уточнила у него Донна. — Уснуть не можете, или всё время просыпаетесь?

— И не могу, и просыпаюсь, — сказал Люциус. И вдруг признался тихо, как мог бы признаться только целителю: — Я не привык засыпать один… Как вы думаете… по вашему опыту, — поправился он, — моя супруга… — он запнулся, подбирая слова: «Окончательно успокоится»? «Придёт в себя»? Всё, всё было не то — но нужных слов у него не было.

Но Донна всё равно его поняла — по крайней мере, ответила она именно на незаданный Люциусом вопрос:

— Ей нужно больше времени. Если вы будете достаточно терпеливы, она к вам вернётся. Все заражённые ликантропией очень тяжело переживают этот печальный факт — и первый месяц, до первого обращения всегда самый сложный. И для семьи, и для них — для всех.

— Я просто не понимаю, что с ней происходит, — Люциус прикрыл глаза — зелье делало своё дело, ему и даже дышать стало легче, как и выражать мысли вслух. Не то чтобы целительница вызывала у него особенное доверие — но, по крайней мере, она имела отличные рекомендации, была специалистом по оборотням, и что самое главное — женщиной, а значит что-то в подобных вещах обязана была понимать. И потом, была связана целительской клятвой хранить секреты, и платил он ей более чем достаточно. Да и покажись она ему хоть на миг сплетницей, он бы её никогда не нанял. Нет, такие женщины, как она, обычно немногословны. Они посвящают себя профессии — Люциус неплохо знал подобный типаж — и мало интересуются чужими тайнами.

Да и к тому же, вряд ли они были ей интересны — насколько Люциус знал, она перебралась в Британию из Канады — это он понял ещё до того, как навёл справки о ней по едва сохранившемуся акценту. Блестяще закончила обе школы, обычную и медицинскую, с мужем давно развелась и растила сына — тот вот-вот закончит Хогвартс, и ей наверняка не до их маленьких семейных секретов. Да и какие секреты? Следовало предположить, так происходит у многих. У тех, с кем тоже случилось подобное.

Тоже…

Да, Люциус с горечью признавал, они всего лишь одни из многих. Из тех, с кем, как он всегда был уверен, его семью никогда и ничто не сможет связать. И вот…

— Вашей жене станет лучше, — тепло улыбнулась Донна. — Раны заживут и не будут больше её беспокоить — хотя шрамы останутся, и их не свести. Рекомендую даже не пробовать — во избежание проблем.

— Мы и…

Он с трудом удержался от того, чтобы махнуть рукой, вместо этого просто покачал головой. Какое ему было дело до шрамов? Хотя он прекрасно понимал, насколько тяжело будет видеть Нарциссе это постоянное напоминание — да и ему тоже, пожалуй. Но сейчас он всё равно не был готов даже думать о них. Что шрамы? Они просто знак того, что за ними скрывается. Просто знак.

— Я понимаю, — сказал он, помолчав. — Но сейчас я имею в виду совсем не это. Я просто… я не понимаю, чем ей помочь. Мы отдалились, и я больше не берусь предсказать, что рассердит или обидит её. И я… — он запнулся, но всё же произнёс вслух: — Я не могу понять, почему она так отталкивает меня. Я хотел бы быть с ней… помочь. Но она просто не позволяет мне.

— Ваша супруга — сильная женщина, — ответила Донна, приложив пальцы к его запястью, посчитать пульс, и удовлетворённо кивнула. — Таким людям часто бывает проще переживать серьёзные трагедии в одиночестве. Просто дайте ей время.

— О да, — откликнулся он. — Цисса действительно сильная…

Не заметив, как от неплотно прикрытой двери его кабинета по коридору удалялись шаги.

Нарцисса вовсе не намеревалась подслушивать! Это вышло случайно: посидев немного после визита целительницы, она решила, что стоит, наконец, по-человечески поговорить с мужем. Она сама понимала, что, отталкивая его, причиняет боль, и понимала, что ему особенно непросто сейчас, и он чувствует себя беспомощным и ненужным. Но ничего не могла с собой поделать. Но насколько бы ей не хотелось сейчас его видеть, она должна хотя бы попытаться поговорить с ним и убедить, что дело совсем не в нём. И что ей просто нужно время. И что она очень ценит то, что он рядом. И…

А вместо этого она обнаружила его мило беседующем о ней с этой… — она закусила губы, чтобы не расплакаться — Инглби! Её муж обсуждал с совершенно чужим человеком такие личные вещи, о которых почему-то даже не пытался поговорить с ней самой! Значит, с посторонними он прекрасно мог это всё обсуждать — а с ней нет?

И похоже, не в первый раз.

Нарцисса сморгнула жгучие злые слёзы — не боли, а, скорее, острой обиды. И хотя она понимала, что переживает совершенно на ровном месте, потому что если не с целителем, то с кем же ещё Люциусу обсуждать всё это — она ничего не могла поделать с собой. Может быть, будь Инглби не миссис, а мистером, Нарцисса бы восприняла это легче — но она была тем, кем была. И рука на запястье мужа не делала всё это приятнее.

В тот вечер Нарцисса не смогла заставить себя выйти к ужину. Потому что ссориться с мужем она совсем не желала — но боялась, что не удержится, и скажет что-нибудь слишком резкое и совсем неуместное.

Потому что ей-то уж точно было совсем не с кем поговорить — он, пускай и не преднамеренно, лишил её даже этой возможности.

Не вышла она и к завтраку — просто не появилась, ничего не объясняя, и попросив передать, что хочет побыть одна, и оставив этой просьбой Люциуса в тягостном недоумении. Он снова не понимал, в чём виноват перед ней — он и так делал всё, что мог. Что, ну что ещё ему оставалось сделать? Стоять у её двери на коленях? Он бы встал. Обрить голову в знак своего покаяния? Он бы согласился на это. Повеситься? Что он мог сделать, если даже не знал, чего же она от него ждёт?

Завтракали они вдвоём с сыном — Нарцисса этим утром не вышла, и может быть именно это сделало обстановку чуть менее напряженной и лишённой неловкости. А может быть дело было и в том, что Люциус всё-таки сумел с сыном, наконец-то, поговорить.

В среду, когда в «Пророке» вышло его интервью, они с Драко расположились в библиотеке, и смогли, наконец, обсудить вслух то, что давно уже следовало.

Люциус сделал бы это и раньше, если б мог, но ему непозволительно долго не удавалось в достаточной мере собраться и успокоиться, чтобы принимать взвешенные решения — а Драко явно не нужен был в тот момент взбудораженный, растерянный и нервный отец. Что ж, теперь он сам вынужден подстраиваться под сложившуюся вокруг его семьи ситуацию, и подготовить к ней сына.

Ему стоило немалого труда держаться со спокойным достоинством, а не просто притянуть к себе сына, крепко обнять и… но нет — Драко давно было уже не пять лет, он уже практически вырос, и не дело отцу обниматься с практически взрослым наследником. Нежность юношам нужна от матерей, а от отца — сила и твёрдое понимание, что является благом для их семьи; и Люциус сделал всё, чтобы дать сыну и то и другое.

Тем утром он говорил, а Драко, непривычно для себя молчаливый, серьёзно слушал. Впитывая слова о том, что сейчас — важное и непростое время, определяющее их общее будущее. О том, что нужно держаться и держать лицо; быть готовым к тому, что лучшее, что ты услышишь от тех, кто ещё вчера был твоим другом — это сочувствие и сожаление, но чаще оно будет просто удобной обёрткой, под которой может оказаться всё, что угодно, учитывая, какое внимание приковано к ним сейчас. И, конечно, о том, что с корреспонденцией нужно соблюдать предельную осторожность, и не только потому что письмо могут быть заколдованы. В конце концов, едва ли не четверть жизни волшебников их круга проходит за перепиской.

А затем полетели совы…

К гордости Люциуса, письма от школьных знакомых Драко воспринимал стоически — правда, когда отец завёл о них разговор, он вежливо дал понять, что предпочитает это не обсуждать. И Люциус не стал настаивать: он и сам не любил лишних разговоров на столь личные темы.

Но сейчас они просто завтракали, и Люциус размышлял о том, что сын нашёл неплохой выход, уйдя с головой в учёбу — никогда прежде Драко так вдумчиво не выполнял летних заданий. А ещё эти регулярные тренировки с метлой и ежевечерние занятия с крёстным… да, это было, пожалуй, неплохо, что Драко был сейчас очень занят. Люциус был очень благодарен Уолдену за то, что тот, по сути, взял заботы о Драко сейчас на себя — и хотя его самого слегка уязвляло то, что рядом с его сыном сейчас не он сам, а крёстный, Люциус признавал, что так лучше для всех. Потому что, искренне говоря, на сына у него сейчас просто не было сил и времени.

Но сегодня Люциус хотя бы, наконец, выспался, и они даже поговорили с Драко о его тренировках и запланированной на сегодня прогулке в горах — и когда Драко сразу же после завтрака отправился к крёстному, предупредив, что вернётся домой только вечером, Люциус ощутил облегчение, провожая его через камин. Потому что для Драко, определённо, куда благоприятнее было сейчас проводить время где угодно, но подальше от писем и висящего в воздухе Мэнора напряжения. И дом Уолдена сейчас представлялся ему спокойным убежищем, в котором в другой ситуации Люциус искал бы спасения и сам — так что иногда Люциус даже досадовал, что МакНейр вынужден по будням ходить на работу и не может просто забрать Драко на пару недель к себе. Или, может быть, стоит отправить его к французской родне?

Нет, определённо, нет — Люциус просто не мог отпустить его от себя, ведь даже если тот задерживался в доме МакНейров, смутная тревога монотонно начинала его изводить, словно тот жуткий день снова мог повториться, и успокаивался он лишь тогда когда эльф докладывал, что мастер Драко вернулся. Так что сложившаяся ситуация была единственно для него приемлемой, хотя больше всего он бы просто хотел, чтобы ни ему, ни сыну не пришлось проходить через это.

Люциус немного постоял у камина, а затем отправился в кабинет — всё-таки пора было написать родне по другую сторону пролива, чьи совы уже не помещались в их семейной совятне, что именно происходит сейчас, чтобы никто из них не забивал голову абсурдными и нелепыми сплетнями.

Однако среди пёстрого оперения сов, продолжающих атаковать Малфой-мэнор, ближе ланчу их дом посетила птица совсем иного полёта.

Голос склонившегося в почтительном поклоне эльфа заставил Люциуса нервно вздрогнуть, сжимая палочку. Как бесшумно появляются эти твари!

— Хозяина внизу спрашивают.

— Кто? — Люциус уже смирился с неизбежными внезапными визитами, хотя предпочёл бы, чтобы в этот воскресный день все визитёры дружно отправились в преисподнюю — но увы, эти пожеланиями он мог лишь сотрясать воздух своего кабинета, поскольку положение обязывало его даже не пытаться воплотить их в жизнь, вместо этого уделяя незваным гостям положенное внимание.

— Господин Снейп, — Гридди так и замер в поклоне.

— Я спущусь, — Люциус махнул рукой и задумчиво потёр подбородок.

Хотел бы он знать, зачем тот явился. Если его послал Дамблдор… это могло объяснить внезапность визита. Что ж, это был не худший вариант развития событий, и к чему-то такому Люциус морально готовился: у старика всегда было неплохое чутьё на события, а до осенней сессии Визенгамота оставалась каких-то полтора месяца. Но, по крайней мере, от Снейпа Люциус всегда мог ожидать определённой честности в подобных делах, к тому же, когда дело касалось поручений господина директора, его ненавистью ко всему живому можно было убивать мух. Но мог он бы сперва написать! За последние несколько дней подобные разговоры Малфоя уже весьма утомили, и он подустал в каждом повороте беседы искать двойное, и даже тройное дно, а за публичным выражением сочувствия слышать завуалированный вопрос «к чему всё идёт?». В какой-то момент он даже смог оценить грубую прямоту, с которой этот старый мешок с костями Огден без обиняков уточнил, не пропустил ли он похороны.

— Если только свои, — с мстительным удовольствием ответил ему тогда Люциус. — И все мы с удовольствием поприсутствовал бы на них повторно. — Старик тогда только хмыкнул, и они разошлись министерскими коридорами.

И вряд ли от Снейпа сейчас стоило ожидать большего проявления деликатности.

— И когда ты думал меня позвать? — едва завидев фигуру на лестнице, вместо приветствия процедил Снейп, осмотрев Люциуса придирчивым и недовольным взглядом, словно студента-прогульщика. — За шесть дней до полной луны?

— Здравствуй, Северус, — Люциус искривил губы в улыбке. — Я бы, может быть, и сказал, что рад тебя видеть, но мы сегодня не ждали гостей, — он неспешно спускался в холл, где у камина мрачной горгульей стоял Снейп, заложив руки за спину. — Так что же тебя сподвигло на столь… внезапный визит, ты же вроде бы сейчас в отпуске? — конец фразы Люциус выделил интонацией, намекая в уже в привычной для них обоих манере на то, что ему очень хотелось бы знать, пришёл ли сюда Снейп по собственному почину или, так сказать, выполняя приказ… нет, конечно же, нет — просьбу Альбуса Дамблдора.

— К твоему сведению, аконитовое зелье начинают принимать за неделю до полнолуния, — в своей уничижающей любые умственные достоинства собеседника манере сообщил Снейп, следуя за хозяином дома в одну из малых гостиных. — Но должен тебе сообщить, что варить его трое суток. И пьют его только свежим. Или ты думал, что стоит дождаться созревания мандрагор?

— Прости, Северус… или лучше говорить «господин декан»? — Люциус дёрнул уголком рта, но не показал виду — фиаско с дневником и василиском в школе было той темой, которую им так и не удалось вдумчиво обсудить, отчасти потому, что обсуждать было нечего, а упрёков ещё и от Снейпа он выслушивать не желал.— В каком, изволь уточнить, ты сейчас качестве?

— В качестве зельевара, — Снейп мрачно нахохлился в кресле. — И как зельевар заявляю: у тебя нет времени, чтобы его тянуть. Или ты уже с кем-то договорился? Хотя о чём я… будто бы у тебя есть выбор.

— Прости, что? — изумление от слов Снейпа перевесило даже возмущение от той фамильярности, с которой они прозвучали.

Снейп закатил глаза:

— Я говорю, вряд ли за прошедшие две недели ты мог найти кого-то… достаточно компетентного, — эти слова он практически выплюнул. — Я не прав?

— Нет, — честно ответил Люциус. — И, честно говоря, я… мы с Нарциссой в сомнениях.

Хотя Люциус с пристальнейшим вниманием изучил те скудные пару страниц в выданной МакНейром брошюре, посвящённых аконитовому зелью, и даже успел пролистать несколько специальных журналов на ту же тему, но те не развеяли его сомнений, который он, как и любой разумный волшебник, испытывал, когда речь заходила о редких и новых зельях. И хотя он гнал от себя мысли о возможных неприятных последствиях, вид бескровных губ жены и её практически бездыханного тела в своих руках буквально преследовал его. Может быть, именно поэтому он так до сих пор и не успел обсудить этот вопрос с самой Нарциссой — а ведь это следовало сделать уже давно. Снейп был прав: времени у них уже почти не осталось.

— В сомнениях, запереть ли её в подвале, когда она обратится, — Снейп раздражённо потёр переносицу, — или выпустить на ночь в сад? Ты же уже укрепил стены подвала? — как-то бесцветно уточнил он, и лицо его словно омрачилось каким-то тяжёлым воспоминанием.

Люциус ответил не сразу. Потому что до сих пор он просто гнал от себя мысли о темницах под мэнором; прекрасно осознавая необходимость умом, но продолжая откладывать и откладывать решение этой проблемы. Нет, в крепости решёток и стен он даже не сомневался — предки его строили на века — но как, как он сможет там запереть любимую женщину? И, определённо, он никак не мог, глядя в глаза тому же Уолдену, спокойно и деловито спросить, что следует постелить на холодный каменный пол, дабы его жене было комфортней, плед, или же достаточно будет простой соломы. Всё это граничило с каким-то чудовищным помешательством.

— В том, насколько это всё для неё безопасно, — твёрдо ответил Люциус, глядя Снейпу в глаза и позволяя ему прочитать всю доступную глубину сомнений. — Судя по тому, что я успел изучить, если бы всё было столь очевидно, доброхоты уже завалили бы меня предложениями, — он выразительно покосился на стопку писем рядом с камином, куда в этот миг невидимый глазу эльф подбросил в огонь очередную порцию вместе с дровами. — И я не готов рисковать Нарциссой.

Снейп одарил его взглядом, предназначавшимся для умственно отсталых детей и других несведущих в его тонком, точном и прекрасном искусстве ничтожествах:

— Побойся Мерлина, Люциус! Рецепт в том или ином виде известен с середины семидесятых, — фыркнул он, — и опубликован во всех научных изданиях, хоть сколько-то достойных внимания разумного человека. При большом желании его может сварить, в том числе, старшекурсница, которой не наплевать на мой предмет. Да, зелье сложное, и требует аккуратного приёма, но в восьми из десяти случаев результат стоит риска. Об этом говорю не только я, но и те из моих зарубежных коллег, чьё мнение хоть чего-то стоит, если тебе недостаточно моих слов. И поверь, это куда лучше того, что происходит с несчастными, расшибающими себя об стены. И если бы данных было гораздо больше, очевидно, — Снейп досадливо сморщился, — можно было бы довести до ума рецепт, в котором несколько мест... вызывают вопросы… — неохотно признал он. И перешёл, наконец, к главному: — И, возможно, я бы за это взялся…

— Так в чем же подвох? — спросил Люциус. Он всегда старался быть в курсе научных интересов Снейпа, и прекрасно знал, что тот тратил время на работы в несколько иной области, отдавая предпочтения зельям, способным нивелировать эффекты проклятий, и кое-что из ранних его наработок даже опробовал на себе… Но…

— А ты сам как думаешь? Конечно, в патенте, — зло прошипел Снейп. — Эта жабья морда, Дамокл Белби, держится за него двумя руками, и, если какой-то дурак решит варить аконитовое на заказ или оптом сбывать в аптеках, он похоронит его под кучей исков и уничтожит его репутацию. Так что приобщиться к этой «вершине мысли» можно исключительно в научных и личных целях, и блаженных альтруистов-исследователей что-то не слишком много. А с учётом стоимости ингредиентов… Я вот себе, например, позволить подобного не могу. И уж тем более я сомневаюсь, что кто-нибудь возьмёт и решит варить зелье промышленными котлами и раздавать за так. А пойти к Белби на поклон… уволь, — лицо Снейпа выражало теперь чистое отвращение. — Проще дождаться, пока его отравят наследники. Его племянник как раз учится на Райвенкло и, судя по его успеваемости, у него есть все шансы, если не отравить дядюшку, так растворить в проедающей пол кислоте…

— Ты что, предлагаешь поставить эксперимент на моей жене? — тихо и холодно уточнил Люциус.

— Я предлагаю шанс, — с досадой ответил Снейп. И сменил неприятную тему: — Кстати, вспоминая моих студентов — как Драко со всем этим справляется?

— Достойно, — отрезал Люциус. А что он мог бы ещё сказать? Да, им всем было сейчас тяжело. Но Драко был его сыном, и Люциус не сомневался в том, что тот сможет справиться. К тому же дети адаптируются намного легче — это известно всем. И даже когда Драко сядет в Хогвартс-экспресс, Люциус не сомневался, что тот вспомнит его уроки и сможет ответить на все выражения лицемерного сочувствия — и если его сыну хватит выдержки не поддаваться на провокационные вопросы, очень скоро от него отстанут. Люциус с ним непременно всё это ещё раз обсудит — попозже. Ближе к школе. Когда они переживут первое полнолуние Циссы.

— Надеюсь это «достойно» включает в себя повышенное усердие относительно своих заданий на лето? — ничуть не смутился Снейп. — Личные драмы никогда не были в Хогвартсе оправданием для скверной учёбы, и это явно не тот случай, когда стоило бы начинать. Было бы не слишком уместно, если бы он выглядел в этом году так же жалко, как… — Снейп не стал договаривать, вместо этого отхлебнув принесённый эльфом кофе.

— Непременно, — Люциус уже не скрывал раздражения. Не Снейпу было давать ему советы о том, что было бы уместно на Слизерине: Люциус прекрасно помнил, каким тот был талантливым, но жалким и не слишком приятным подростком, который превратился в ещё более неприятного взрослого… впрочем, по крайней мере в своей мизантропии Снейп всегда был верен себе, и за эту постоянность Люциус и его ценил. Эта мысль Люциуса слегка развеселила — и, по крайней мере, злиться на Снейпа он перестал. — И всё же, не уходи от темы, — сказал он. — Я правильно тебя понял: ты предлагаешь мне поставить эксперимент на моей жене?

— Я предлагаю помощь и здравый смысл, — Снейп посмотрел на него совершенно уничижающе, но это, конечно же, не сработало. — Но полагаю, это стоит сперва обсудить с самой Нарциссой. Я должен её осмотреть, изучить назначения, и…

— Не знаю, захочет ли она сейчас тебя видеть, — с сомнением перебил Люциус, но Снейпа это ничуть не смутило:

— Предлагаю спросить об этом её.

— Да, давайте спросим меня, — сказала неслышно вошедшая в гостиную Нарцисса, и Люциус еле заметно вздрогнул. — Северус?

— Я думал, что ты отдыхаешь, — Люциус с трудом сдержал острую досаду от столь идиотского развития ситуации, в которой он неожиданно оказался, но лицо его даже не дрогнуло.

— Уже нет, — ответила Нарцисса. И, любезно кивнув Снейпу, спросила: — Я думаю, нам будет удобнее у меня. О чём ты хотел поговорить?

— О будущем, — не удержался тот от обычного своего сарказма — но неожиданно сразу же сдал назад: — То есть, той его части с которой могу помочь, и прежде всего об аконитовом зелье.

— Буду признательна, — Нарцисса неожиданно тепло ему улыбнулась и, подчёркнуто не глядя на мужа, добавила. — Я как раз раздумывала о том, с кем можно было бы обсудить этот, честно признаться, тревожный вопрос. Я рада, что нашла того, с кем можно поговорить.

Она понимала, конечно, что это мелкая и, что уж, глупая месть — но не смогла от неё удержаться: та сцена с Донной Инглби до сих пор стояла перед её глазами.

— Буду счастлив помочь, — ответил Снейп, слегка склонив голову и позволив нескольким сальным прядям упасть на своё лицо.

Нарцисса незаметно вздохнула, но оживлённо продолжила:

— Я слышала часть вашей беседы, — она опустилась в свободное кресло. — И я, определённо, не прочь попробовать. Терять же мне уже нечего, — она улыбнулась снова — и вдруг пристально поглядела на мужа.

И Люциус, хотевший было возразить, промолчал, просто кивнув — и незаметно для окружающих прикусив изнутри губу. Она словно мстила ему за что-то — но за что, он не мог понять. В чём же он опять перед ней провинился?

— Как тебе будет угодно, — проговорил он, глядя на жену, а затем переводя взгляд на Снейпа, — Северус, скажи, сколько потребуется на первое время. Прошу, не думай о тратах.

— Люциус, я что, похож на коммивояжёра? — вскинул правую бровь Снейп. — Может, мне ещё тебе счета присылать совой?

— Ну зачем же совой? — почти весело спросила Нарцисса. — Ведь зелье нужно принимать свежим — и будет гораздо удобнее, если ты окажешь нам честь и станешь работать здесь, прямо у нас, а не у себя дома. Ты всё-таки в отпуске, позволь позаботиться о тебе, — она очаровательно улыбнулась Снейпу.

Тот вскинул вторую бровь — а Люциус немного растеряно поспешил поддержать жену:

— Прекрасная мысль. Эльфы к вечеру подготовят нужное помещение.

— Тем более, что Северус ведь тоже сертифицированный колдомедик и прекрасный специалист, — сказала Нарцисса и, бескомпромиссно протянув ему руку, предложила: — Поднимемся ко мне — ты говорил об осмотре, а затем мы обсудим, что из ингредиентов и где именно следует заказать.

С этими словами Нарцисса вместе, со слегка настороженным и потрясённым Снейпом, чинно оставили Люциуса в одиночестве с наполовину пустой чашкой кофе в руках. Да, конечно, он прекрасно понимал, что не нужен им при осмотре — но от этого понимания легче ему не было.

Нарцисса смотрела на методично изучающего её искалеченную руку Снейпа — вернее, на его сальную макушку — и размышляла над царапающей её изнутри неправильностью ситуации, в которую она сама себя загнала. Её шрамы, шрамы, которые останутся с ней навсегда, видели сперва Сметвик, затем эта Инглби и теперь вот Снейп — получается трое. Но она так и не смогла позволить увидеть их своему супругу. И если Инглби и Сметвика можно было в расчёт не принимать — в конце концов, она женщина, а он… он просто целитель — то Северус Снейп под это безликое определение не подходил. Какой-никакой, а он, всё же, мужчина — пускай формально он мог бы назваться целителем, но она-то знала его вовсе не в этом качестве. Знала ещё до того, как он стал тем самым профессором Снейпом, наводящим ужас на собственных учеников.

Его неожиданная деликатность, сперва отвернувшегося, и лишь затем попросившего приспустить мантию, её позабавила. Оставшись в одной сорочке, которую она зачаровала так, чтобы та ни при каких обстоятельствах не сползла с груди даже на четверть дюйма, Нарцисса решительно отмела даже мысль о том, чтобы продемонстрировать Снейпу, как, наверное, следовало, все шрамы. В конце концов, царапины на её боку уже давным-давно затянулись и даже уже посветлели, и она не собиралась демонстрировать ему своё тело. Теперь ей было даже немного неловко: да, она собиралась лишь подразнить мужа, уколов его за ту сцену с Инглби — а теперь её будет осматривать чужой… недостаточно чужой для такого осмотра мужчина. Нет, конечно же, воспринимать так Снейпа было практически невозможно — и всё же…

И у Люциуса было такое лицо, когда она увела Снейпа к себе … а ему ведь тоже сейчас не менее тяжело чем ей, размышляла Нарцисса, отстранённо наблюдая, как худые длинные пальцы с коротко остриженными ногтями точно и аккуратно сгибают её руку в суставах и пробегаются по багряным уродливым полосам затянувшихся, но словно тлеющих изнутри шрамов. Как бы она сама себя чувствовала, если бы такое случилось с Люциусом? Конечно, её до сих пор переполняла обида при одном воспоминании о той сцене с ним и с этой Инглби — но, с другой стороны, она сама ведь отталкивала его который день. А он… тоже нуждался сейчас в поддержке и помощи, которые прежде всегда находил у неё… хотя он всё же мог, непременно мог бы сам наконец постучать в сё дверь, вместо того чтобы сидеть в кабинете. И всё-таки…

— И чем, позволь узнать, они предложили снимать симптомы? — наконец, спросил Снейп, отпустив её кисть и выпрямляясь — и Нарцисса поймала себя на мысли о том, насколько невежливо будет предложить ему просто мыть каждое утро голову. Должно же это помочь. Ей стало смешно, и поэтому, наверное, её ответ прозвучал слишком уж легкомысленно:

— Там есть назначения. Я в этом не разбираюсь, — она приманила чарами папку со всеми рецептами и выписками и любезно раскрыла её перед Снейпом, положив на столик.

— Так, — он печально вздохнул, едва пробежав глазами по строчкам. — Банка где?

— Там, — Нарциссу почему-то очень забавлял его вид. Да, это не трагически вежливый Сметвик и не приторно-обходительная Инглби — но он так старался держаться! Нет, вежливый Снейп — это вправду было смешно. Или, может быть, это просто нервы…

Снейп бесцеремонно влез в указанный ящик, вытащил его содержимое и, вопросительно поглядев на Нарциссу, открыл указанную ей банку. Принюхался, извлёк откуда-то стеклянную палочку, подцепил ей немного мази, растёр её в пальцах, подцепил ещё — и вдруг… лизнул. Пожевал немного, распробовал и скривился:

— Знакомый до боли состав... И что? Помогает? — он окинул её скептическим взглядом. — Хотя, о чём я?

Нарцисса с затаённым удовольствием опустила ресницы. Нет, мазь помогала ей — снимала боль и воспаление, но… но, может быть, у Снейпа есть что-то ещё? Возможно, даже более эффективное?

— Виноградные листья, тысячелистник, ромашка — не самое скверное, что существует, — кисло сообщил Снейп. — Хотя очевидно, что конский щавель и аир с сиренью снимут воспаление эффективнее — впрочем, такие составы они в Мунго просто не умеют достойно варить... И кто же тебя сейчас пользует? — спросил он, снова сунув свой длинный нос в папку. И добавил, шурша бумажками и не дожидаясь ответа: — О! Донна Инглби.

— Ты её знаешь? — спросила Нарцисса, тщательно скрывая любопытство за напускным равнодушием.

— Имею весьма сомнительное удовольствие уже шесть лет учить её отпрыска, — уклончиво ответил Снейп, — Пожалуй, мне тогда повезло, что шляпа с его-то сомнительным взглядом на традиционные методы обучения отправила этого молодого человека от греха подальше под крыло к Флитвику, а не ко мне в подземелья. Впрочем… если бы он поменьше думал о квиддиче, из него бы даже мог выйти какой-то толк, но ты знаешь — я сослагательных наклонений не терплю.

— Ну, не всем же быть зельеварами, — подначила его Нарцисса. — А что его мать?

— Лично мы не встречались, но круг профессионалов в Волшебной Британии не так уж широк, — отрезал Снейп.

— И? — всё-таки не выдержала Нарцисса. Ну до чего отвратительная манера — делать паузы на самом интересном месте! Интересно, он на уроках так же делает?

— Я же сказал: лично мы незнакомы, — ответил он — и Нарцисса, сдержав улыбку, оставила Снейпа в покое. Вкупе с предыдущим его ответом об «узком круге профессионалов» — к которому Снейп, безусловно, относил, прежде всего, себя — это его «мы незнакомы» было исчерпывающей характеристикой. — Хотя я, кажется, слышал что-то о ней — несмотря на то, что училась она не здесь, это все же не помещало ей выходить чью-то прабабку, — добавил он, и Нарцисса на сей раз всё-таки улыбнулась. «Не помешало выходить чью-то прабабку». Да. Инглби, определённо, подходит. — Заживление, в целом, идёт неплохо, остальное, как тебе, наверное, уже не раз сообщили, пройдёт с луной, но вот очаги воспаления на предплечье... они мне не нравятся, — сказал, между тем, Снейп, возвращаясь к руке Нарциссы. — Насколько это сейчас болезненно? — он аккуратно надавил на рубец.

— Мне не больно, — возразила она. — По крайней мере, эта мазь всё снимает.

— Ну да, — скептически проговорил он. — Я сварю что-нибудь поприличней. Но пока продолжай пользоваться тем, что есть.

— Скажи, — помолчав, спросила Нарцисса, тщательно скрывая волнение, — ты уже варил это зелье? Аконитовое, — уточнила она, не желая услышать в ответ очередную порцию фирменного сарказма про обещанное заживляющее.

— Я хоть раз давал повод сомневаться в себе? — ответил он вопросом на вопрос.

Они долго смотрели друг другу в глаза, и Нарцисса не стала настаивать. Какая разница? Он был прав — и даже если он ошибётся, кто сказал, что этого не случится с кем-то другим? Начиная с того же Белби.

— Скажи, что нам заказать, — сказала она, наконец. — Я немедленно пошлю сов.

Снейп кивнул, и Нарцисса сама придвинула ему стопку чистых листов пергамента, перо и чернильницу. А затем, убрав бумаги и мази на место, оставила его в комнате, отправившись проверить, как продвигается обустройство нового рабочего места в мэноре.

На самом деле, сделать это было несложно: в подвале северного крыла у них была небольшая домашняя лаборатория, оставшаяся, кажется, ещё от прадеда Абраксаса и используемая до сей поры для подготовки каникулярных домашних заданий очередным юным Малфоем, или когда самой Нарциссе нужно было сварить что-то не слишком сложное. Вот и Драко там занимался… Ничего особо опасного, особенно в свете обысков в прошлом году, там, конечно же, не хранилось, но оборудование было приличное и поддерживалось в хорошем состоянии. Теперь оставалось лишь кое-что докупить — и можно было работать.

Осмотром она осталась удовлетворена и вернулась за Снейпом, чтобы вместе спуститься в лабораторию: в конце концов, кому, как не ему, оценивать собственное рабочее место? Снейп, хотя и ворчал всё время, в целом остался доволен, насколько он вообще мог быть доволен хоть чем-то. Правда, он раз пять отправлялся к себе домой и приносил то одно, то другое, ругаясь, что вот приличная же лаборатория, а простейшего трехступенчатого перегонного куба или спирали Голпалотта нет! — но к вечеру всё было готово. Так же, как и его спальня — но неожиданно для всех Снейп поставил Малфоев перед фактом, что ночевать он будет исключительно у себя. Впрочем, спорить с ним никто не стал — тем более что кому и зачем он бы мог тут понадобиться ночью?

Зато в понедельник он явился с самого утра — как раз к завтраку. И надо было видеть глаза запоздавшего к столу Драко, кажется, даже споткнувшегося о порог при виде мирно поедающего яичницу декана, сидящего напротив его отца!

— О, юный Малфой. Не стойте будто увидели боггарта — проходите, — ухмыльнулся Снейп ошарашенно глядевшему на него Драко.

— Доброе утро, — подбадривающе улыбнулась сыну Нарцисса. — Что ты будешь?

— Доброе утро, — выдавил из себя Драко, садясь за стол и косясь на невесть откуда взявшегося здесь декана. — Кофе… пожалуйста.

— В школе вы кофе не ограничиваетесь, — тут же заметил Снейп. — И это разумно… как правило.

— Я не голоден, — буркнул Драко.

— Ты не выспался? — заботливо спросила Нарцисса, и он, не став лгать, мотнул головой.

— В школе я не замечал подобных проблем, — не преминул отметить Снейп. — Обычно по утрам вы выглядите вполне бодрым.

— Сейчас каникулы, — сказала Нарцисса, и в её голосе, несмотря на любезную улыбку, зазвенел металл. — Драко вовсе не обязан рано ложиться или же выходить к завтраку. Какие планы на утро, милый? — спросила она у сына. — Сегодня замечательная погода — пойдёшь полетаешь?

— Да, хочу попрактиковать один новый финт, — Драко задумчиво посмотрел на кашу, но аппетит явно о себе так и не заявил. — Флинт ещё в июне прислал четыре страницы инструкций.

— Я не ошибусь, предположив, что, если у вас достаточно времени на полёты, вероятно, вы уже закончили задание на лето? — осведомился Снейп.

— Ещё только середина июля! — возмутился Драко. — А я сделал уже большую часть.

— Только, — язвительно повторил Снейп, вызывая краску на лице Драко. — Что ж, тогда у вас есть уникальная возможность воспользоваться моим присутствием, и задать вопросы по особо сложным местам, хотя я таких не припомню, — заметил он. — Можете не спешить — она вам ещё представится. И я надеюсь увидеть осенью этот ваш новый финт.

Драко мрачно на него зыркнул, но ничего не сказал. Что здесь делает его декан, он не знал, но предположить мог: тот был искусным зельеваром, а про аконитовое Драко читал уже не один раз. Но что тот обоснуется, по сути, в их доме, для него было, мягко говоря, сюрпризом — и отнюдь не самым приятным. Хотя ещё недавно он бы, пожалуй, только порадовался такому и потом бы непременно похвастался в школе, мимолётом упоминая, мол, а когда мы с деканом завтракали…

Но теперь ему совсем не хотелось видеть его здесь. Потому что он всё-таки был чужим — и потому что уж перед ним-то точно приходилось держать лицо, и ждать, когда можно будет улизнуть к крёстному.

Впрочем, его никто не спросил — и Драко пришлось привыкать к тому, что профессор Снейп в их доме почти поселился, и ему будет дело не только до своих зелий, но и до его, Драко, учёбы. Впрочем, всё оказалось не так плохо, как могло бы — в сущности, от такого соседства даже была некоторая польза, потому что теперь Драко было, кому задавать вопросы в случае каких-то проблем с подготовкой задания по зельеварению… если бы они только у него действительно были. Но о том единственном зелье, которое его действительно волновало, словно из какого-то суеверного опасения ему было слишком тревожно спрашивать.

Драко не знал и даже не слишком задумывался, что присутствие профессора Снейпа угнетало не его одного — его отцу было от этого нисколько не легче. Люциус признавал, конечно, что поселить в доме зельевара — разумное и правильное решение, но то, сколько времени Снейпу уделала Нарцисса, его больно ранило. Она предпочитала проводить время с кем угодно, только не с ним — почему? Её ведь никогда не интересовали эти Мордредовы зелья за пределом необходимости. Да и Драко — выходило, что и с ним Снейп проводит больше времени, чем он сам. Правда, Драко это, похоже, не слишком нравилось — но самого факта-то это не отменяло.

Ему вдруг остро захотелось поговорить с сыном — однако не обнаружил его ни в его комнатах, ни в библиотеке. Эльфы сообщили, что «молодой господин, как обычно, отправился к господину МакНейру и ещё не вернулся», и это оказалось той последней каплей, что переполнила чашу.

Усталость навалилась на Люциуса и погребла его под собой, и он, отмерив себе в стакан три капли из синей склянки, откинулся в кресле, поглощённый бессилием, в котором практически растворился. Казалось, что он ни делает — выходит лишь хуже, а его жена и сын прекрасно обходятся без него. А в самом деле, вдруг мелькнула у него предательская апатичная мысль, вот не будь его — возможно, им сейчас бы было проще. Они просто уехали бы — Нарцисса перевела бы Драко куда-нибудь в Дурмштранг, а то и в Шармбатон, и жила бы себе тихо где-нибудь во Франции, у своей родни… А то и путешествовала бы… а главное — их жизнь не была бы выставлена на всеобщее обозрение.

А может быть… возможно, думал Люциус, устало растворяясь в темноте казавшейся ему безликой гостиной, дело было именно в нём самом? Может быть, те грязные недоноски выбрали не случайную жертву, но нацелили на Нарциссу именно как на его жену? Ведь кто, кто сказал, что это была простая случайность, и она всего лишь оказалась не в том месте и не в то время? Кто сказал, что за ней не следили? Мерлин, если бы он пошёл с Циссой сам, ничего подобного ни за что не произошло, в сотый, в тысячный раз грыз он себя. Они просто могли пойти вместе. Почему, ну почему он отпустил её одну? И кому он насолил до такой степени?

Впрочем, задавать этот вопрос было глупо и смешно. Мало было у него врагов? Мало тех, кто попросту ему завидовал? Не говоря уже о пострадавших в той войне.

И если это действительно его вина — не должен ли он в этом случае пожертвовать статусом, влиянием, всем тем, чего Малфои добивались не один век, и просто, как и предлагал Нотт, уехать вместе со своей семьёй из Англии? Найти страну, где к оборотням, относятся мягче — и переехать. И жить там, искупая перед Циссой то, на что он её обрёк. Разве нет? Не так?

Но разве Нарциссе понравится подобная жизнь и такая трусость? А Драко? Но если они уедут — разве сама Цисса не будет мучиться от мысли, что сделала его несчастным? И от того, что из одной из первых дам Волшебной Британии вынуждена влачить жизнь в безвестности?

Хотя какая уж теперь «одна из первых дам». А ведь ей придётся стать затворницей, вдруг осознал он. Не потому, что, Мерлин упаси, ему так будет проще — а просто потому, что её присутствие где угодно вряд ли сочтут уместным. Или их всех. И все её многочисленные приятельницы … ведь ни одна из них не написала что-то сверх предписанного сухим этикетом или политической необходимостью. Ни одна. Хотя его интервью вышло в среду. Да, это не было неожиданным, но сейчас вызвало у Люциуса горечь и обиду за жену.

И самым скверным во всём это было то, что он не представлял, что может сделать и чем ей помочь. Да, публикации в прессе сменили тон — но что он может сделать, чтобы Нарцисса окончательно не превратилась в изгоя? Что? Никакими деньгами и никаким влиянием не изменить отношения, складывающегося веками. Да даже стань он сам министром — что теперь, кстати, было для него решительно невозможно — это всё равно не помогло бы, и…

— Люциус?

Он не услышал, как она вошла — и вздрогнул, обнаружив стоящую совсем рядом с ним Нарциссу. В неверном ночном свете она показалась ему почти призрачной и настолько прекрасной, что он, не выдержав, соскользнул с кресла и, опустившись на колени, обнял её ноги и прижался лицом к груди. Нарцисса молча обняла его, и они надолго замерли так, обнимая друг друга и, кажется, наконец, переступив через всё то, что разделило их в последние дни.

МакНейр как мог откладывал тот момент, когда Нарциссе придётся ставить свою подпись под бумагами о том, что она ознакомлена и обязуется. Но дальше тянуть было невозможно: Диггори этим утром уже второй раз поинтересовался, почему этих бумаг до сих пор нет в деле миссис Малфой, а уж Сесил Ли и вовсе вчера отчитал его, как мальчишку — мол, если вы так заняты, то, возможно, не следовало выбивать себе дело, которое вообще находится вне вашей компетенции? Уолден понимал их обоих, но идти к Нарциссе с этим несложным, в общем-то, но муторным делом категорически не хотел. Всё его существо протестовало против этих насквозь пропахших канцелярской пылью формальностей — может быть, потому что он и так видел и чувствовал, что перестал быть Малфой-мэноре желанным гостем. Нарциссу он и вовсе не видел после той встречи в Мунго, а их последний разговор с Люциусом был вполне однозначен: сделай одолжение, возьми на себя пока Драко, мы будем за это признательны, но нам с Циссой хотелось бы побыть вдвоём.

Он это понимал и ещё и поэтому не хотел лишний раз появляться там — и известие о практически поселившемся в Малфой-мэноре Снейпе, о чём ему возмущённо рассказал Драко, стало для Уолдена ударом, тяжёлым и крайне болезненным. Нет, он, разумеется, никак это не продемонстрировал, но зато эта новость помогла ему собраться с силами и всё-таки нанести Нарциссе визит. В конце концов, он ведь должен был сделать дело.

Она приняла его в четверг днём… она именно что его приняла, а не встретила — любезной улыбкой, но в её глазах было столько холодного отчуждения, что он, несмотря на всю свою подготовку, смешался и, кажется, сказал слишком прямо, сразу же после её любезного безукоризненно-светского ответа на его взволнованный вопрос о её самочувствии:

— Прости, что тревожу тебя сейчас, но мне нужна твоя подпись.

— О, — сказала она, и в этим коротким звуком выразила всё, и даже немного больше, чем Уолдену бы хотелось: она ненавязчиво подчеркнула дистанцию, всегда незримо существовавшую между ними, своё разочарование в нём, и даже определённое нетерпение — не то чтобы она его прогоняла, но давала понять, что его визит не слишком её обрадовал, и даже что-то ещё, чего он не смог, а может быть и не был готов уловить. Впрочем, довольно было и того, что ему даже чаю не то что не подали — не предложили. — Я подпишу, конечно, — Нарцисса подошла к небольшому столику, удобно стоящему между парой кресел в малой гостиной, и, щёлкнув пальцами, позвала: — Тинки, перо и чернила, — и как только те возникли на столике, сделала нетерпеливый жест. Уолден протянул ей бумаги — и она занесла было над ними перо, и вдруг начала читать их. И чем дальше она читала, тем сильней её губы кривила презрительно-понимающая улыбка. Наконец дочитав, она одним росчерком поставила подпись, потом вторую и третью, и, собрав бумаги, вернула их Уолдену, который не мог оторвать взгляда от неловких движений её левой руки. — Я тебе очень признательна за Драко, — сказала она, складывая на груди руки.

— Он мой крестник, — МакНейр просто не придумал, что тут ещё ответить.

— Ты ему очень важен, — сказала она. — Ему сейчас сложно. Спасибо, что тратишь на него столько времени.

— Мне не в тягость, — ответил он.

Всё было не то и не так — это был светский разговор двух знакомых, а не двух старых друзей.

— Позвать его? — спросила она после короткой паузы. — Он сейчас занимается.

— Нет, мы увидимся вечером, — ответил Уолден. И добавил, озвучивая очевидное: — Прости, что помешал.

— Я и вправду слегка занята, — согласилась она. И улыбнулась: — Я провожу. Заходи к нам.

— Конечно, — ответил он — но они оба знали, что и приглашение, и ответ были просто формальностью. Его здесь не ждали — возможно, со временем это изменится, но сейчас он был лишним, и Нарцисса вполне ясно дала ему это понять.

А на свою сообразительность Уолден, в общем-то, никогда не жаловался. Может быть он и был далёк от материй, которыми все эти годы жил Люциус, но в Министерстве работал не первый год. Одно интервью — и внимание с мрачных семейных тайн семьи Малфоев переключилось на проблемы самого общества, которые были многим близки — и это было заметно, в том числе и по тому, что обсуждали теперь по углам и в курилках. Некоторые споры велись негромко, другие спорщики срывались в крик, а что-то ложилось на столы сотрудников в качестве директивы. И к началу осенней сессии Визенгамота наверняка в повестку попадёт много неудобных вопросов. Что ж, всегда лучше, когда копья начинают ломать о политике, чем когда обыватели упиваются горем одной-единственной жертвы. Пусть лучше читают о статистике нераскрытых дел. О чём угодно — только бы не о ней.

Даже Снейп, с которым сам МакНейр практически не общался, был сейчас куда полезней его самого. Может быть, он и был не слишком приятным в общении человеком, настолько, что Уолден вряд ли сел бы рядом с ним даже в пабе, но зельеваром он был весьма неплохим… вернее нет, неплохим он был лет тринадцать назад, сейчас в его мастерстве никто и не сомневался. А во-вторых, он был ещё и деканом Драко, а тому, безусловно, в школе потребуется поддержка, когда возможности вот так сбегать к своему крёстному по вечерам просто не будет.

Но что, вот что сделал сам Уолден? Ни-че-го. Он даже свою непосредственную работу не выполнил. Никого он не нашёл — только побывал в том переулке, где на неё напали. Он помнил, как стоял там, в грязном тупике, смотрел на вонючие жидкие лужи, и его кровь вскипала, когда он представлял, как Нарцисса лежала здесь. И как какие-то мелкие подонки избивали её ногами, смеясь. Он уничтожил бы их, разорвал голыми руками, безо всякой магии — если бы отыскал.

Но нет — прошло уже больше двух недель, а у него не было ни-че-го! И не только у него — Робардс тоже лишь разводил руками. Впрочем, ему кое-что всё-таки удалось узнать про ту размалёванную девчонку, что тоже участвовала в нападении. Местные шлюхи смогли её опознать, вот только выяснилось, что она вовсе и не думала промышлять их ремеслом. Она цепляла клиентов, из тех, что падки на слишком юное тело, и у которых в кошельке наверняка что-то есть, но слишком жадных, чтобы решить сэкономить, а то и вовсе не заплатить. Вот только в подворотне вместо грязного тайного удовольствия ждали её ватага её дружков, которые, несмотря на юный возраст, отлично знали, как пустить в ход свои волшебные палочки. Но толку от этих известий не было никакого. Потому что после того случая девчонка исчезла, и Уолден сам понимал, что ей даже оборотку пить не потребуется: если она просто как следует умоется, или станет накрасится по-другому, её вряд ли хоть кто-то узнает, даже если она вытащит у него кошелёк.

А она просто заляжет на дно — не совсем же она идиотка.

У него были кое-какие связи в Лютном, но весьма далёкие от этой сферы — не то чтобы он никогда не бывал в борделях, по юности случалось и это, но дела Уолден вёл, по большей части, с торговцами разных мастей, у которых хотя и случался живой товар, но обычно он был пушист, рогат или чешуйчат, или, в крайнем случае, скрывался под скорлупой. Люди же в этом качестве МакНейра никогда не интересовали — о чём он теперь даже жалел. Но смысла в его сожалениях не было: девчонка пропала, и теперь её было не найти.

Так же, как и тех, кто с ней был: хотя, конечно, Аврорат и донимали на этот счёт, но МакНейр не строил иллюзий, понимая, что они вряд ли отыщут ублюдков. Мало ли швали в Лютном — тем более если это были оборотни, которые теперь долго сюда не сунутся. Но даже в том, были ли преступники оборотнями, или просто решили избавиться от слишком заметной жертвы таким поганым способом, никто так сказать и не мог.

И что он мог ещё сделать? Где ему искать их? Впрочем, одна мысль у него всё же была, и он очень надеялся на то, что она принесёт плоды, пусть пока у него ничего и не получалось. Когда-то он знал Грейбека — неблизко, но тот тоже мелькал возле Лорда, и Уолден от отчаяния уже готов был, пожалуй, его отыскать и попросить помочь. Правда, он понимал, что ему придётся что-нибудь предложить взамен — и это было единственным, что пока что его останавливало. Не потому что его смущала подобная сделка — просто он пока понятия не имел, что действительно настолько заинтересует Грейбека, что он будет готов выдать кого-то из их породы. Но кого, если уж не его эта вся ситуация должна больше всего задеть. Нет, от встречи он не откажется, и тогда, может быть, Уолден сумеет хоть что-то узнать. Он должен, должен найти эту тварь… тварей. Тех, кто сделал это с Нарциссой. Эта мысль мучила, выжигала его изнутри — потому что именно теперь, когда он должен был бы сделать что-то действительно важное, Уолден оказался бессилен и бесполезен.

А сегодня он даже не сумел найти слов поддержки — он вообще был не мастером говорить красиво, но ведь можно было бы… Он не знал, что. Понимал только, что всё делает неправильно.

И не понимал, что самой Нарциссе всё это видится совершенно не так. Она и вправду не хотела сейчас никого видеть — но, с другой стороны, то, что для самого МакНейра было выражением деликатности, когда он старался лишний раз не тревожить, для самой Нарциссы было свидетельством его переменившегося к ней отношения. И она понимала это: кто, как ни ликвидатор, знал, какими становятся оборотни? Кто, как ни он, должен был теперь видеть в ней, прежде всего, отвратительную тёмную тварь, скрытую под знакомой оболочкой? Конечно, ему должно было теперь неприятно видеть её, думала она с горечью. Но всё же, когда Уолден, наконец, появился, она ждала совсем не того, о чём он заговорил — и это стало для Нарциссы окончательным подтверждением её мыслей. И потом, он так на неё смотрел! Сколько жалости было в его глазах!

Но Нарцисса не желала, чтобы её жалели. Никто — особенно близкие. Что ж, теперь у неё просто стало одним близким человеком меньше — но она переживёт это. В конце концов, у неё есть муж и сын — зачем ей кто-то ещё?

После того вечера их отношения с Люциусом, наконец-то, переменились — Нарцисса словно сумела переступить через ту границу, что сама же и провела между ними, и той ночью в первый раз то ли решилась, то ли заставила себя прийти в их общую спальню. Он был там — спал, привычно завернувшись в одеяло практически с головой на своей половине кровати, и её собственная, свободная половина показалась Нарциссе такой сиротливой! Она бесшумно откинула одеяло и, поколебавшись немного, всё же легла — и замерла, сама не зная, хочет ли, чтобы муж проснулся, или нет. Однако Люциус всегда спал крепко, и Нарцисса, полежав какое-то время и убедившись, что хотя бы в этом случае что-то осталось всё-таки неизменным, очень осторожно придвинулась к нему ближе и положила ладонь на его плечо — вернее, на покрывающее его одеяло. Полежала немного, вслушиваясь в дыхание Люциуса, и придвинулась ещё ближе. А потом ещё… и, наконец, прижалась к его спине и замерла так, закрыв глаза. Как же ей, оказывается, не хватало этого тихого состояния близости! И как же она по мужу соскучилась…

Нарцисса приподнялась и, потянувшись, уткнулась носом в шею Люциуса, путаясь в его тонких длинных волосах. И это такое знакомое ощущение вдруг захлестнуло её с головой, как волна, и от переполняющих её эмоций она вдруг расплакалась — и разбудила его.

А он, проснувшись, сперва не поверил тому, что слышал и чувствовал, сочтя это новым сном, желанным и сладким, и какое-то время лежал, замерев, чтобы не спугнуть это неожиданное долгожданное сновидение и постепенно осознавая, что никакой это не сон, а самая что ни на есть реальность. И когда понял это, развернулся и обнял плачущую впервые с момента нападения не от боли и горечи, а счастья и облегченья жену, и привлёк к себе, целуя её лоб, волосы, шею…

— Что ты плачешь, родная? — прошептал он, приподнимаясь и беря её на руки. Одеяло мешало, и он несколько раз резко дёрнул ногами, стягивая его пониже, и движения эти, тоже такие знакомые, рассмешили и ещё больше растрогали Нарциссу. Она рассмеялась и, обвив его шею рукой, прошептала:

— Просто так.

И опять засмеялась тому, как глупо и мило прозвучал этот ответ.

— Я люблю тебя, — прошептал он, счастливо улыбаясь и вдыхая её родной тёплый запах.

— Я так устала, — шепнула она в ответ, закрывая глаза. — Одна… но я не могу… я не знаю…

— Спи, — тихо-тихо проговорил он, устраивая её поудобнее на своих руках. — Ты пришла… Теперь всё будет хорошо. Вот увидишь. Спи, родная…

Ничего. Они справятся, думал он, держа её на руках и слушая, как успокаивается и выравнивается её дыхание. Они точно со всем этим справятся. Как-нибудь, но всё образуется. Это же они, и их двое.

Утром Нарцисса проснулась позже обычного — солнце уже давно встало, и прямоугольник окна за плотными шторами призывно светлел. Люциус крепко спал рядом, и Нарцисса некоторое время лежала, смотря то на него, то оглядывая знакомую и родную спальню, то глядя на свет за шторами. Впервые с момента трагедии ей было хорошо и спокойно, и она боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть это прежде привычное, но теперь такое драгоценное состояние.

Но лежать ей быстро надоело: она давно уже разлюбила нежиться по утрам в постели. Её левая рука снова неприятно затекла и ныла, но она почти что привыкла к этому и, просто перевернувшись на спину, некоторое время лежала так, осторожно её массируя и сжимая и разжимая пальцы. Следовало бы встать и сперва смыть с кожи остатки мази, тонкой корочкой застывшей за ночь под чарами, а потом нанести новую порцию, но сегодня начинать свое утро опять в одиночестве она не хотела. Она приподнялась на локте, и поддавшись какому-то импульсу, придвинулась к мужу; будоражащее ощущения неправильности заставило её на краткий мучительный миг замереть, а затем она отодвинула край одеяла, в которое Люциусу укутался, словно в огромный кокон, и легонько подула ему в висок. Потом взяла прядь своих длинных волос и кончиком легко начала щекотать его слегка колючую от ночной щетины щёку. Сперва не происходило ничего, затем Люциус издал короткий и недовольный звук, но Нарциссу это, кажется, лишь раззадорило, и она увлечённо продолжила своё занятие. Люциус снова возмущённо промычал что-то и попытался натянуть на лицо одеяло, но Нарцисса не дала ему это сделать и, наклонившись так низко к его уху, что её губы касались его, прошептала:

— Доброе утро!

— М-м-м, — отозвался он сонно, но она даже не думала оставить его в покое.

— Мне бы хотелось с тобой позавтракать. Вместе.

Он пошевелился и, повернув голову, приоткрыл глаза. И улыбнулся.

— Доброе утро.

Его голос был хриплым со сна, и Нарцисса, улыбнувшись в ответ, прикоснулась губами к его щеке. И спросила:

— Я сдвину шторы?

Он вздохнул, но всё-таки согласился — и она, вытащив из-под подушки палочку, указала ей на окно. Шторы разъехались в стороны, и в комнату хлынул яркий солнечный свет. Люциус часто-часто заморгал, а затем, развернувшись к Нарциссе, открыл глаза и повторил с улыбкой:

— Доброе утро. Как ты?

— Прости, что разбудила тебя, — сказала она. — Но мне так захотелось сейчас вместе позавтракать — и… может быть… Там такое солнце и так хорошо, — она посмотрела в окно.

— Ты хотела бы выйти? — обрадовался он. Действительно обрадовался: неужели самое тяжёлое время действительно позади, и ей становится лучше?! И они пережили его, и теперь их жизнь наладится — не сразу, конечно, и прежней она не станет, но всё-таки они будут снова вместе. Просто жить: Нарцисса вновь станет проводить время не только в оранжерее, но и в своём саду, а потом, потом всё как-то устроится окончательно.

— Пожалуй, — ответила Нарцисса, задумчиво разглядывая окно. — Сколько же можно здесь прятаться… ты выйдешь со мной?

— Конечно! — он даже приподнялся на локте, а затем привлёк её к себе и поцеловал в затылок. — Конечно, мы пойдём вместе.

Одеваться и приводить себя в порядок Нарцисса вернулась к себе — и, умывшись и тщательно смывая с руки остатки мази, а затем нанося новый слой, она с удовольствием думала о том, что делает это предпоследний или, возможно, даже последний раз. Потому что Снейп обещал ей новый, более эффективный состав — и она очень ждала его. И не только потому, что рассчитывала на то, что он окажется эффективнее.

За завтраком Нарцисса открыла в столовой окна, чего не делала все эти дни — и когда тёплый ветерок касался её кожи, ей даже удавалось не вздрагивать. Она ведь всегда любила гулять, думала она, отправляя в рот кусочек бекона — овсянки по утрам ей больше не хотелось ни в каком виде. Всегда любила проводить время на свежем воздухе — и поэтому всегда так ждала лета! Сколько она уже не была в саду? Больше двух недель! Конечно, эльфы следили за ним — но, во-первых, после смерти… теперь, жёстко поправила она себя. Просто «теперь». Она не будет вспоминать рядом с мужем о смерти Диззи. Теперь каждому из них приходилось работать больше, чем прежде, и вряд ли они слишком усердствуют, заботясь о том, чего им непосредственно сейчас не поручали. А она совсем забыла и про сад, дом, и вообще про эльфов. Может, ещё и поэтому ей так муторно на душе? Любому человеку будет не по себе просто сидеть в четырёх стенах и ничего не делать.

Было ещё очень рано — часов, может быть, семь — и Люциус безбожно зевал, хотя и очень старался держаться: даже улыбался и говорил что-то вполне подходящее к ситуации. Нарцисса смотрела на него — и думала, что, наверное, ей бы должно быть стыдно за то, что она просто так выдернула его их постели, однако стыдно ей вовсе не было. Ей было приятно, что он пускай даже в такой мелочи, но безропотно переступил через себя ради неё — и не потому, что это было необходимо, а просто чтобы её порадовать.

Они были сейчас вдвоём: Драко ещё спал, а Снейп, даже если давно проснулся, то понятия не имел о том, что стол накрыт. А значит…

— Бедный Драко, — заметил Люциус, складывая салфетку. — Сегодня его ждёт сложное утро тет-а-тет с любимым деканом.

— Им полезно пообщаться наедине в такой неформальной обстановке, как завтрак, — улыбнулась Нарцисса.

Закончив пить чай — запах кофе теперь казался ей слишком резким — Нарцисса подошла к открытому окну и остановилась буквально в полушаге от него. Её словно обдало холодом, а сердце забилось так, будто она быстро и долго бежала. Но она не собиралась поддаваться и подчиняться вновь предающего её телу. Нарцисса шагнула вперёд и некоторое время стояла у окна, положив руки на подоконник и вдыхая прохладный ещё летний воздух, напоенный ароматами трав, цветов и деревьев. Июль… Самый пик лета и такое любимое ею время. Нарцисса недолюбливала жару, но при этом любила яркое солнце и ощущение его горячих лучей на коже — конечно же, защищённой кремами и даже чарами. А ведь сегодня она забыла и о первом, и о втором, подумала она и, протянув вперёд правую руку, приподняла лёгкий рукав, постояла немного, прислушиваясь к своим ощущениям. Ей почти физически хотелось сбежать, и она вцепилась в подоконник. Нет. Она решила выйти сегодня — и выйдет.

— Пойдём? — спросил Люциус, подходя к ней и обнимая за плечи.

— Да, — ответила она, чувствуя, как её только что почти успокоившееся сердце вновь начинает колотиться сильней и быстрей. — Я только переоденусь, — сказала Нарцисса, стиснула руку мужа и ушла, очень стараясь не сорваться на бег, поддавшись охватившему её возбуждению.

В гардеробной она долго перебирала платья — ей хотелось чего-то лёгкого, летнего, но они все оставили бы её руки и плечи практически обнаженными, а она не была готова открыто позволить кому-то увидеть то, что до сих пор прятала. Хотя почему? Ведь Люциус должен был вчера практически всё разглядеть. Да, на ней была ночная сорочка, но с таким широким и лёгким рукавом, что он постоянно задирался и вполне позволял видеть… многое. И потом, раз уж она всё это продемонстрировала Снейпу, странно прятать шрамы от мужа.

Но надеть платье с коротким — или вовсе без — рукавом ей оказалось непросто. Она несколько раз переодевалась: лёгкие открытые платья, открывающие шрамы, смущали её, а более закрытые раздражали, наглядно демонстрируя её трусость. Наконец, она назло самой себе решительно выбрала самое открытое, держащееся на тонких бретельках, заставив себя посмотреть на своё отражение в зеркале, и сжала губы: сейчас, при свете дня это было уродливо, по-настоящему отвратительно и оскорбляло глаз. Белое с жёлтым платье и багровые вздувшиеся рубцы на бледной коже. Нет, это уже не смелость, это непозволительно дурной вкус. Она набросила палантин на плечи в качестве компромисса и, обувшись, почти побежала вниз.

В холл, где её уже ждал уже побрившийся и переодевшийся для прогулки Люциус.

— Ты прекрасна! — сказал он — и, к его чести, это прозвучало действительно искренне.

— Да, — ответила она. — Спасибо, — Нарцисса подошла к нему и, взяв под руку, сама повела к дверям. И сама же решительно свела его со ступеней и повела по дорожке, хотя так жутко, как сейчас, ей не было… нет, было. И даже ещё страшней — там, в лесу, когда её загоняли всей стаей. Но до того момента, как её жизнь разлетелась вдребезги, прежде Нарциссе никогда не было так страшно, как сейчас, когда она просто, шурша гравием, шла по садовой дорожке, разве что, может быть, когда начались схватки. В первые секунды ей казалось, что она сейчас просто умрёт, или хотя бы упадёт в обморок — но нет, шли минуты, а она делала шаг за шагом и двигалась вперёд.

Постепенно она начала даже ощущать что-то ещё, кроме скручивающего её внутренности ужаса и даже почувствовала, как солнце и ветер касаются её кожи — правда, чары и мазь под скрывавшим её плечо палантином, может быть, и защищали покрытую шрамами руку, но крали возможность насладиться подобной малостью, и Нарциссу это раздосадовало. Ничего. Ей все твердили, что после первого же обращения раны вполне заживут — осталось недолго. А буквально через пару дней она уже начнёт пить то зелье.

Аконитовое, сказала она себе. Оно называется аконитовое. По главной своей составляющей, вероятно. Нужно будет непременно утонить у Снейпа состав — она, конечно, не слишком глубоко разбиралась в зельеварении, но имела полное право знать, что глотает.

В саду пели птицы. Нарцисса прежде каждое утро приходила сюда в этот час, но никогда прежде не замечала, что они гомонят так громко. Или это её восприятие изменилось? Сейчас их голоса вовсе не радовали её, а заставляли напряжённо вслушиваться, чтобы уловить в них что-то другое — любой посторонний звук, который мог бы стать первым знаком опасности. Нет, так нельзя… нельзя, твердила она себе, сжимая руку мужа. Она должна на что-то отвлечься.

— Эльфы, кажется, сюда вовсе не заходили, — заметила Нарцисса, сама удивляясь тому, насколько нормально звучит её голос. Или ей так казалось?

— Они тоже переживают, — неожиданно заступился за них Люциус.

— С их стороны было бы логично постараться порадовать меня в этом случае, — возразила она — и сама же и улыбнулась. И удивилась этому. Окутывающий её ужас стал не то чтобы меньше, но она, кажется, начинала к нему привыкать. — Хотя вряд ли они способны так рассуждать. Меня не было всего две недели, а здесь уже заросли! — с отчасти напускным недовольством сказала она, глядя на клумбы.

Порыв ветра шевельнул ветви, и от их шороха Нарцисса едва не подпрыгнула и не бросилась бежать к спасительной тверди особняка; с огромным трудом она заставила себя остаться на месте. Похолодев и, кажется, даже дрожа, она замерла и до боли вцепилась в руку Люциуса. Он шагнул к ней и, обняв, крепко прижал к себе и прошептал:

— Это просто ветер. Здесь нет никого и не может быть, Цисси.

— Я знаю, — его прикосновение неожиданно почти её успокоило, и вместе с облегчением она ощутила злость. Она не будет бояться ветра! Теней, призраков, морока — она вообще не будет бояться. Она Блэк, а теперь и оборотень — что вообще может её напугать теперь? — Идём, — она высвободилась из его объятий и, по-прежнему крепко держа его под руку, повела вперёд — к парку.

Их парк вовсе не был похож на лес, но как же ей стало жутко, когда они сошли с гравийной дорожки на обычную утоптанную тропинку! Но Нарцисса не собиралась поддаваться своему страху — и, чтобы отвлечься, заговорила с мужем о том, о чём он всегда мог говорить бесконечно — о политике. Один верный вопрос, другой — и вот он уже увлечённо рассказывает ей о грядущих перестановках в Визенгамоте, а Нарцисса… Её это успокаивало. Это было обычно и правильно — и в какой-то момент она вдруг поняла, что идёт, больше не вздрагивая постоянно и почти не оглядываясь, и даже с интересом его слушает.

С фракции Фаджа Люциус ожидаемо переключился на Дамблдора, а с него разговор как-то сам собой перешёл к Снейпу.

— Удобно, что сейчас каникулы, — сказала Нарцисса, неторопливо ступая по тропинке рядом с идущим по обочине Люциусом. Пока что ей не хватало мужества смотреть себе под ноги, а не напряжённо оглядываться по сторонам, но, по крайней мере, она могла вести вдумчивый разговор. — Хорошо, что в доме весь день находится зельевар и целитель. Мне спокойнее.

— Я рад, — как можно искренней согласился Люциус.

Честно говоря, его вовсе не так уж и радовало постоянное присутствие Снейпа в доме — правда, то, что тот практически не вылезая торчал в лаборатории, это неудобство отчасти нивелировало, и всё-таки Люциус определённо предпочёл бы видеть его немного реже. Но если Нарциссу мысль о близости специалиста успокаивала — что ж, Люциус был готов потерпеть.

— И я думаю, — продолжала Нарцисса, даже не стараясь скрыть на своих губах улыбку и, — что раз у нас с тобой есть Северус, второй целитель нам больше не нужен. Расплатись, пожалуйста, с мадам Инглби — я думаю, она заслужила хорошую премию — и напиши ей, что мы очень признательны, и она нам весьма помогла — и, конечно, она может рассчитывать на самые лучшие рекомендации с нашей стороны. Сейчас лето — я думаю, ей приятно будет несколько дней просто отдохнуть и провести с сыном.

Она улыбнулась снова и ощутила, что ей неожиданно стало легче — нельзя было сказать что она полностью успокоилась, нет, но предвкушение этого «расставания» слегка отодвинуло холодный и липкий ужас, не отпускавший её ни на миг с того момента, как она переступила порог дома, и даже позволило ощутить нечто не ясное ей до конца.

— Ты хочешь её уволить? — надо отдать ему должное, в голосе Люциуса прозвучал лишь умеренный интерес — хотя на деле предложение жены его немного расстроило. Он едва нашёл человека, с которым можно было просто поговорить — попросить компетентный совет, поделиться тем, что мучило его сейчас и в чём он запутался — и который… которая сумела ему помочь. И не только зельями — хотя, он признавал, они были действительно хороши.

— А зачем нам её утруждать? — удивлённо ответила Нарцисса — и вдруг, остановившись, обернулась и поглядела на него. — Или ты хотел бы её оставить?

Он не понял причины её вопроса, однако свою супругу Люциус хорошо знал, и потому выражение лица истолковал верно. Что ж, бывает и так, расстроенно подумал он — иногда люди просто друг другу не нравятся. Может быть, дело было в том, что Донна так внезапно заменила того предателя, который столько лет их лечил, и она самим фактом своего присутствия напоминала Нарциссе о том, как теперь переменится вся их жизнь. Да, наверное, дело было именно в этом.

— Полагаю, будет невежливо прощаться с ней таким образом, — мягко проговорил он. — Она придёт вечером — и…

— Будет намного невежливей, — возразила Нарцисса, и её взгляд вдруг стал холодным и острым, — когда она обнаружит, что ей так быстро нашли замену, куда более профессиональную, чем она. Не стоит так её обижать, дорогой, не так ли?

— Разумеется, — отступил он. В конце концов, если Нарциссе это так важно, он напишет это письмо. Она так раздражена сейчас — пожалуй, их встреча с Донной может выйти неловкой. — Я сегодня же напишу ей.

— И, пожалуйста, прояви щедрость, достойную нашей семьи, — весело сказала Нарцисса — и, впервые с выхода из дома отпустив его руку, двинулась вперёд по тропинке.

Прогулка так вымотала Нарциссу, что, вернувшись, она поднялась к себе и уснула почти на два часа, хотя и собиралась всего лишь прилечь ненадолго. Она даже не потрудилась раздеться или же разобрать постель, даже покрывало не сняла полностью: натянула на себя край и скинув обувь, прикрыла на миг глаза.

Проснулась она отдохнувшей и в хорошем настроении. Встала, оглядела в себя зеркало — и, заметив отпечатавшиеся на лице красные полоски от ткани, скептически фыркнула. Пожалуй, прежде бы её это раздосадовало, и она бы постаралась быстрее от них избавиться, но сейчас она просто отправилась в душ и довольно долго стояла под тёплой водой, вспоминая прогулку. Она смогла заставить себя переступить порог, она выдержала — и следующим шагом она должна сделать это уже наедине с собой. Как она делала это сотни раз прежде, до всего… Но не сейчас… завтра. Пожалуй, она сделает это завтра — а сегодня вечером можно ещё раз выйти в сад с Люциусом.

Переодевшись — и на сей раз всё-таки отдав предпочтения платью с длинными рукавами, чтобы не пугать этим отвратительными рубцами сына — Нарцисса спустилась вниз и, не найдя никого в столовой и гостиной, решила пройтись по особняку. Не то чтобы она кого-то искала — скорее, просто обходила свой дом, словно играя сама с собой в «отыщи хоть кого-нибудь»: этой детской игре её научила когда-то давно Андромеда. Они играли в неё обычно длинными осенними или зимними вечерами, скучными, как погода за окном, когда все задания были уже переделаны, гулять было противно, и заняться было уже решительно нечем. Беллатрикс, как всегда, на правах старшей сестры воображая себя слишком взрослой, играть с ними отказывалась, а Цисса с Медой бродили по дому, соревнуясь, кто быстрее наткнётся на кого-нибудь из родителей.

Драко искать не пришлось: он предсказуемо обнаружился в библиотеке за каким-то фолиантом, и Нарцисса тихо прикрыла дверь и вышла, решив не отвлекать сына от летних заданий. Ей нравилось, что он так увлёкся ими… а добровольно или под влиянием декана, было не так уж и важно. Зато у него не оставалось времени на страдания.

Люциуса она нашла в его любимой малой гостиной, где он, устроившись в кресле, пил кофе и читал свежий выпуск журнала «Какой Колдун». Нарцисса остановилась в дверях, разглядывая его, и он, почувствовав её взгляд, опустил журнал и улыбнулся:

— Дорогая, ты поспала? Как себя чувствуешь?

— Чудесно, — она лёгким движеньем заставив журнал воспарить, а затем опуститься на столик, присела на подлокотник и прижалась щекой к щеке Люциуса. Он привлёк Нарциссу к себе, и она соскользнула ему на колени и замерла в его объятьях.

Этот день стал, кажется, самым счастливым за всё последнее время — и вечером Нарцисса, вновь лёжа рядом с мужем и слушая, как постепенно выравнивается его дыхание во сне, думала, о том, как давно у них не было таких тихих солнечных дней. И как давно они не были так близки и не проводили столько времени вместе, не обсуждая при этом политику или фальшивую светскую мишуру. И как, оказывается, она скучала по этому…

Как ей хотелось сохранить это ощущение близости! И когда на следующее утро Люциус никуда не пошёл, она, боясь разочарования, сказала себе, что всё дело в том, что сегодня суббота, и покидать дом нет ни малейшего смысла: в Министерстве всё равно сегодня нет никого, кроме тех несчастных, которым не повезло дежурить или разгребать какой-нибудь такой же бессмысленный, как они, бумажный завал и едва ли они могли быть Люциусу полезны. И всё же… Они снова гуляли — и вновь Нарцисса крепко держала его под руку и вздрагивала от любой тени, и холодела от шелеста листьев, но упрямо продолжала идти вперёд. И снова они вместе читали накопившуюся корреспонденцию — и смеялись в голос над рекламой «наикрепчайших чародейских решёток», «которые сделают вашу жизнь намного счастливей» и отправляли в огонь очередные образчики лицемерного и пустого сочувствия в эпистолярном жанре.

Воскресенье оказалось таким же домашним и тёплым — возможно, отчасти потому, что Драко почти весь день пропадал у МакНейра, который так к ним больше и не зашёл — а значит, для себя решила Нарцисса, она не ошиблась, верно интерпретировав то, что смогла прочесть на его лице. Снейп отлучился куда-то «по срочным делам», строго-настрого запретив им «не то что приближаться — даже думать о его лаборатории!» Они и не думали — весь день теперь принадлежал им одним, как было когда-то давно, так давно, что оба этого, кажется, уже и не помнили…

И хотя в понедельник Люциус сразу же после завтрака отправился по делам, вернулся он рано, и весь вечер они провели вдвоём — хотя Снейп за ужином и попытался испортить им настроение своим ворчанием по поводу того, что Драко, кажется, не слишком старается озаботиться тем, чтобы заглянуть в дополнительные источники.

— Ещё даже июль не кончился! — огрызнулся тот. — А я уже неделю убил на эссе об использовании крапивы для зелий, увеличивающих объём!

— Какое невероятное для вас достижение, — отозвался Снейп. — Мистер Малфой, вы же не думаете, что я буду здесь всё оставшееся до конца ваших каникул время, и, тем более, потрачу его, указывая вам на очевиднейшие ошибки?

— Надеюсь, — буркнул Драко себе под нос.

— Драко! — одёрнул его Люциус — впрочем, сделав это с такой улыбкой, что эффект от его слов оказался, скорей, обратным.

— Да разберусь я с этой крапивой! — с досадой воскликнул тот.

— Конечно же, разберётся, — оборвала начинающийся конфликт Нарцисса, которой совершенно не хотелось сейчас никаких ссор за столом.

Утро вторника выдалось очень жарким — наверное, самым жарким за всё нынешнее лето. Нарцисса дольше обычного стояла сегодня под прохладным душем, а затем ещё потратила некоторое время на то, чтобы наложить на себя, помимо обычных, ещё и охлаждающие чары — тем более что привычно выбрала для завтрака платье хотя и лёгкое, но закрытое и с длинными рукавами. И когда она спустилась в столовую, то, к своему удивлению, обнаружила там только увлечённо читавшего газету супруга.

— Доброе утро, — сказала она. — Ты один?

— Снейп позавтракал у себя и велел даже не приближаться к его лаборатории под страхом ужасных кар, — сказал тот со смешком. — Мол, ему надо работать, и у него нет времени чтобы тратить его на застольную болтовню, ему этого вполне хватает на школьных завтраках. Как ты?

— Хорошо, — она приблизилась к мужу и, взяв газету за краешек, с удивлением посмотрела передовицу. И, увидев крупную колдографию, притянула её к себе и, пробежав текст под ней глазами, заметила: — Похоже, этим летом случается невозможное. А ведь ещё даже не август. Что же нас ждёт ещё?

— Можно ли назвать невозможным то, — поморщился Люциус, — что главный приз «Пророка» выигрывает многодетный министерский начальник? Пусть даже его отдел тесней, чем каморка у наших домовых эльфов, — он щёлкнул пальцами по лицу довольно улыбающегося на колдографии Артура Уизли. — Вот будь это какой-нибудь мелкий фермер из Девоншира — это было бы удивительно.

— Мне кажется, — сказала Нарцисса, — они заслужили немного удачи, не так ли? После всех выпавших на их долю невзгод.

Она улыбнулась и легко провела пальцами по волосам изменившегося в лице супруга. Ей вовсе не хотелось портить ему настроение или дразнить — наверное, она выбрала не лучший момент пошутить, но его резкая и удивлённая реакция на этот смешной по её меркам выигрыш Нарциссу не то чтобы удивила, нет, скорей, позабавила. А затем, глядя на веснушчатое лицо рыжей девочки, которую обнимала мать, она ощутила укол сочувствия: ведь сколько тебе не посчастливилось бы иметь детей, даже мысль о том, что одного из них ты можешь лишиться… она никому не пожелала бы подобное пережить. Да, пожалуй, она действительно должна была им сочувствовать… но, рассматривая улыбающихся детей в нелепых фесках и куфиях, Нарцисса, возможно, глубоко внутри ещё и немного завидовала. Совсем чуть-чуть.

— Возможно выполняя министерские квоты, Кафф рассуждал именно так, — суховато отозвался Люциус, не испытывая к семейству Уизли ничего кроме снисходительного презрения, или, может, просто не желая испытывать. Ну зачем Нарцисса вспомнила сейчас об этой истории? Со всем накрывшим их с головой ужасом он сам совершенно забыл о Мордредовом дневнике, наглом мальчишке и даже проклятом лопоухом предателе Добби — и вообще обо всём, что случилось в стенах Хогвартса. Ну, или, по крайней мере, не вспоминал всё это уже давно. Ну зачем Нарциссе понадобилось напоминать ему об этой неудаче сейчас, когда всё наконец-то стало налаживаться? Неужели, она всё еще винила его, даже если ничего не случилось? Наверное, он просто не заслужил права на хорошее настроение.

— Ты когда-нибудь был в Египте? — спросила Нарцисса.

Она неожиданно поймала себя на мысли, что сама не выезжала за пределы Европы. Да, она бывала во Франции — да и то далеко не везде. Швейцария, Бельгия, и несколько вилл на побережье Италии... Но что она, вообще, видела? Даже здесь, в Британии, её повседневная жизнь ограничивалась десятком волшебных домов, Косым переулком, и еще парой мест в Лондоне. Нет, конечно же они выбирались на пикники, гуляли по побережью… Но мир вокруг неё был куда огромнее… Зато теперь, когда у неё больше нет и не может быть никаких «светских обязанностей», она сможет его посмотреть. С приходом осени никому уже не понадобится, чтобы она была постоянно здесь — и тому же Люциусу будет, пожалуй, проще, если он сможет появляться на светских мероприятиях в одиночку, объясняя это не невнятным «нездоровьем» супруги, а её путешествиями. Для людей их круга это куда приличнее, и никого не поставит в неловкое положение. Правда, она бы предпочла путешествовать вместе с мужем — но ведь это тоже вполне возможно. Хотя бы иногда. Но только в том случае, если там, где ей захочется побывать, будут рады английским оборотням.

— Милая, ты что, им завидуешь? Где мы, и где эти люди! — Люциус удивился с присущей ему высокомерной язвительностью, кажется, что-то прочитав по её глазам.

— Ну, мне ведь есть чему, верно? — её неприятно задел не столько сам вопрос, сколько тон, которым он был задан. — Они, по крайней мере, могут называться людьми.

— Цисси! — в голосе её мужа прозвучала неприкрытая боль, но она уже поднялась и, сухо сказав:

— Извини, я неважно себя чувствую и поем у себя, — развернулась и вышла.

Пока Нарцисса поднималась к себе, она смогла успокоиться, и теперь недоумевала, почему так странно отреагировала на такой, казалось бы, глупый пустяк. Она ведь вовсе не собиралась c ним ссориться! Напротив, она надеялась провести с мужем приятный день, и пришла к нему ведомая именно этим желанием — что и в какой момент пошло не так? Нарцисса долго прокручивала их короткий разговор в голове, но так и не нашла ответ — и, в конце концов, она разозлилась и на себя, и на него, и вообще на весь свет. Как, ну как она, интересно, собралась путешествовать, если не может одна переступить порог дома? И едва не визжит от страха, стоит ветру прошелестеть в кустах?

Нет, она не позволит себя сломать. Ни за что.

И прятаться она тоже больше не будет. И шрамы скрывать. От того, что она закрывает их рукавами, они не исчезнут до полнолуния — нет, она не станет выставлять их намеренно напоказ, но по крайней мере дома она будет одеваться исключительно по погоде.

Нарцисса буквально сорвала с себя ни в чём не повинное платье и, отшвырнув его, надела прежнее, жёлто-белое, когда-то… нет, до сих пор в летнюю жару любимое ей больше всех остальных — и набросив подобранный вчера палантин, решительно направилась через весь особняк к выходу, ведущему в сад. Она распахнула дверь и, до боли закусив губу, чтобы справиться с нахлынувшим на неё ужасом, переступила порог. Ей нестерпимо хотелось вбежать обратно и захлопнуть за собою спасительную дверь — и она, может быть, так и сделала бы, если бы вдруг не услышала:

— Мама! — и не увидела стремительно летящего к ней на метле сына.

Показать свою слабость перед ним Нарцисса попросту не могла и, заставив себя улыбнуться, она подняла правую руку и помахала ему.

Драко приземлился рядом с матерью и, подойдя к ней, сказал радостно:

— Ты уже гуляешь одна?

— Да, — ей невероятно хотелось хотя бы взять его под руку, но Нарцисса боялась, что не удержится и вцепится в Драко так же сильно, как утром Люциуса, и напугает его. А главное — покажет, насколько она слаба и беспомощна. Тринадцатилетнему сыну.

Нет. Ни за что.

— А можно с тобой? — спросил он, аккуратно прислонив метлу рядом с дверью, и Нарцисса сама не зная, рада ли этому, или его компания только всё усложнит, кивнула:

— Ну конечно. Расскажи, что чем ты был занят там, наверху?

Он заговорил быстро и радостно — сначала о финтах, которые отрабатывает уже неделю, а она слушала и кивала, наблюдая за тем, как ветер играет в его волосах. Затем они разговорились о его «крапивном» эссе, и она, улыбаясь, порекомендовала ему пару справочников, чтобы утереть Снейпу нос. Потом он воодушевлённо рассказывал ей о вечерних занятиях с крёстным, о его книззлах, и о том, что, возможно, хотел бы себе такого, но ведь в школу можно взять лишь одного питомца, а как он будет без филина?

Они неспешно прогуливались по мощёным старым камнем дорожкам — на сей раз Нарцисса, вместо того, чтобы свернуть в парк, предпочла залитый ярким горячим солнцем розарий, где, по крайней мере, знала каждый цветок и куст, и где точно не пряталось сейчас ни одной лишней тени — и разговаривали. Впервые с тех пор, как с ней это случилось, они просто разговаривали — и впервые она не ощущала мучительную вину перед сыном. Так что она в какой-то момент даже не то чтобы сумела забыть о своём страхе, нет — у неё по-прежнему от каждого шага леденели ступни и ладони, но, по крайней мере, Нарцисса сумела почувствовать что-то ещё, кроме отвратительного стыдного ужаса.

Тем же вечером они вчетвером обедали, и это был почти прежний, привычный ей семейный обед в полусветской манере, когда за столом велась лёгкая, приятная, и никого ни к чему не обязывающая беседа, если не придавать значения едким, хотя, пожалуй, достаточно остроумным репликам вечно недовольного Снейпа. И когда ночью Нарцисса снова устроилась рядом с мужем, она практически смогла себя убедить и даже поверить, что теперь всё начнёт налаживаться.

И следующий день подтвердил её правоту — он прошёл почти так же, как проходили сотни других летних дней до трагедии: тихо и немного лениво. Позволив себе насладиться праздностью, Нарцисса снова заставила себя выйти в сад — там, в розарии, ей было комфортней и легче, чем где бы то ни было ещё за порогом особняка. Вот только запах роз теперь казался ей слишком сильным, и цветочная сладость практически оседала на языке — но она сказала себе, что не более чем один из симптомов её «болезни», недостойный внимания. Тем более, что она ведь всегда любила аромат роз.

Тем вечером, изменив обыкновению последних уютных дней, Нарцисса вернулась в свою одинокую спальню. Не потому что была раздражена или обижена — просто она не была готова разделить с мужем то, что могло её ожидать. И когда Снейп принёс ей исходящий бледно-голубым паром кубок, наполненный зельем, тем самым, она вдруг остро пожалела о том, что сейчас одна. Но не бежать же ей теперь к Люциусу!

— Предупреждаю, вкус, если так можно выразиться, очень своеобразный, — в привычной своей манере заметил Снейп. — И нет, его нельзя посластить.

— Не важно, — Нарцисса поставила кубок на прикроватную тумбочку. Зелье было тёмно-сиреневым и густым, как кисель — залпом не выпьешь. Пахло оно какими-то травами, которые Нарциссе никак не удавалось узнать — не неприятно, нет, но почему-то этот аромат вызывал у неё смутную тревогу, зарождающуюся глубоко внутри.

— Как я уже говорил, — продолжил Снейп тем тоном, которым, вероятно, читал лекции старшим курсам, — у большинства испытуемых, это зелье не вызывает никаких побочных эффектов. Но пока мы не убедимся, что ты входишь в это самое большинство, тебе нужно тщательно следить за своим состоянием и сообщать мне обо всех его изменениях немедленно.

— Тебе прислать ночью сову, или ты оставишь камин открытым? — осведомилась Нарцисса.

— Разумеется, нет, — Снейп глянул на неё как на слабоумную, но, в целом, симпатичную ему форму жизни. — Сегодня и ближайшие дни я останусь здесь ночевать. И если что-то пойдёт не так, разбуди меня немедленно. И пусть эльф дежурит сегодня у тебя в спальне.

— Полагаешь, — посерьёзнела она, пытаясь отыскать в его чертах скрытую неуверенность, — мне может быть так плохо, что я не смогу дойти до тебя сама? — но маска раздражённой усталости, которую он носил, приросла к лицу слишком крепко, чтобы она смогла понять насколько он действительно не уверен в благоприятном исходе.

— Не хочу повторяться, — он подавил вздох, — но зелье это изучено недостаточно. Поэтому при применении требует особенной осторожности.

Оставшись в спальне одна и заперев дверь, Нарцисса долго сидела на краю постели, глядя на полный кубок остающегося горячим зелья. Здесь было, пожалуй, полпинты — и всё это она должна была выпить. Не обязательно залпом, но сразу, не разбивая на несколько порций. Ей было то ли страшно, то ли просто тревожно, но всё это не было, конечно же, оправданием — Нарцисса решительно поднесла кубок к губам и сделала первый глоток.

Вкус был совсем не таким противным, как она себе напридумывала — он напомнил ей тот травяной сбор, которым её в детстве поили при расстройстве желудка. Горьковато, нет, даже очень горько, но Нарциссу горечь никогда не смущала. Так что выпить весь кубок ей оказалось не слишком сложно, и она сочла это добрым знаком.

Однако ночью она проснулась от жара и тошноты. Тело ломило, как при сильной простуде, и было так жарко, что Нарцисса откинула мокрую почти насквозь простыню и стянула с себя рубашку — стало легче, но ненамного. Встать сил не было, и Нарцисса, велев эльфу принести ей сухую рубашку, кое-как переоделась — шрамы дёргало, и они ныли почти так же сильно, как в самом начале — и отправила эльфа за Снейпом.

Тот пришёл сразу же — будто и не ложился. Да и одет он был словно собирался куда-то вот-вот уйти — и, внимательно её осмотрев, констатировал:

— Из всех описанных побочных эффектов это одни из самых распространённых. Подобные проявления к противопоказаниям не относят. Я надеюсь, это поможет, — он поставил на столик тёмный флакон и присел рядом с ней на край кровати. Снейп растворил зелье в стакане прохладной воды, поданном услужливым Тинки, и заставив выпить при нём, затем молча посчитал пульс, и поднялся на ноги: — Если станет хуже — зови… или, если желаешь, я могу подождать здесь, — он скептически откинул взглядом одно из кресел.

— Нет, что ты, — Нарциссе меньше всего хотелось видеть его сейчас здесь. — Иди отдыхай. Я позову, если что-то случится.

— Не должно. — Снейп задумчиво потер подбородок, а затем вновь оставил её одну.

И оказался прав: хуже так и не стало. Напротив, состав, которым он её напоил, помог, и через пару часов она даже сумела заснуть — но проснулась всё равно совершенно разбитой когда небо окрасилось в светло-серый. Снейп появился практически сразу, неслышно будто бы мрачный дух, и осмотр его отнюдь не обрадовал.

— Возможно, всё дело в какой-то реакции с основными компонентами зелий, которые ты принимаешь. Увы, приличных данных об их сочетаемости в научных публикациях просто нет, — Снейп дёрнул уголком рта. — Пожалуй, не стоит сейчас рисковать, и лучше пока отменить все остальное: успокоительные, укрепляющие, что там было еще… Я надеюсь, ты справишься без снотворного? В конце концов, это всего на несколько дней.

— Да — Нарцисса кивнула, надеясь, что вышло уверенно, хотя уверена она не была.

— В бальзаме, который я сварил для ран, в отличие от варева из котлов Мунго, я уверен. Отдыхай. Меня, возможно, не будет до вечера. — устало произнёс он.

Когда за его спиной закрылась дверь, Нарцисса провалилась в сон, едва коснувшись подушки, с единственной мыслью о том, что к рекомендациям Снейпа отнесётся со всей серьёзностью и утром ни за что не прикоснётся ни к одному из ставших привычными за эти недели флаконов.

И, конечно, пожалела об этом, когда всех их буквально ошеломила чудовищная и невероятная новость, что из мрачного Азкабана сбежал её сумасшедший кузен.

Проснувшись утром, Нарцисса уже не чувствовала себя такой разбитой, как накануне, но слабость никуда не ушла, к тому же утро было отравлено смесью нервозности и тревоги, и даже прикосновение простыней к коже доставляло ей дискомфорт. Она не хотела знать, был ли это подсознательный страх перед надвигающимся полнолунием, или же это было то самое нервное возбуждение, о котором писали в той методичке — ей просто нужны были сейчас её зелья, но усилием воли она смогла заставить себя не думать о содержимом ящика, вместо этого заставив себя наконец встать. Нарциссе не хотелось видеть ни мужа, ни сына, ни, разумеется, Снейпа — никого; но гордость не позволила ей снова проявить слабость, она и так слишком много провела времени, прячась ото всех в спальне. Она лишь могла разрешить себе не спешить, приводя себя в надлежащий вид, и собиралась сейчас так медленно, что к завтраку опоздала решительно и безнадёжно. Впрочем, голода Нарцисса не ощущала и была уверена, что никто не станет её винить за эту небольшую вольность.

Она спустилась вниз, однако в столовой уже никого не было, да и приборы со стола уже были убраны. Есть ей не хотелось — её до сих пор мутило — но вот от чашки чая она бы, пожалуй, не отказалась, так что, вызвав эльфа, Нарцисса приказала подать ей чай и осведомилась, где сейчас Люциус. И, получив ответ, что хозяин сейчас находится в кабинете, она поднялась туда — и услышала из-за голоса двери.

— …да, я в этом совершенно уверен! — раздражённо и настойчиво говорил Люциус. Нарцисса тихо постучала и, приоткрыв дверь, увидела мужа сидящим перед камином. Он обернулся на её стук и, простившись с собеседником, поднялся навстречу жене. Он подошёл к Нарциссе, и с плохо скрываемым беспокойством заботливо взял её за руку.

Он был очень бледен и напряжён. За последние дни она видела его раздражённым, подавленным, беспомощным и уставшим, но сейчас выражение его лица воскрешало в её памяти что-то давно забытое, что-то из той части жизни, о которой вспоминать не хотелось. Она замерла от нахлынувшего на неё неясного ужаса, а затем пересилив наполнившую её мысли звенящую пустоту еле-еле смогла заставить себя озвучить единственно важный вопрос:

— Драко. Где он сейчас? — кажется её голос дрогнул.

— Драко? Причём… нет, — Люциус даже слегка растерялся. — Наш сын у себя. Я надеюсь. Ты права, возможно следует запретить ему покидать дом. По крайней мере, пока.

— Почему? — Нарцисса прислонилась плечом к косяку, ослабев от испытанного ей облегчения, столь неожиданного и резкого что голова слегка закружилась. — Что случилось?

— Дорогая, прошу тебя, сначала присядь, — он осторожно придерживая её за плечи усадил её на диван и сам сел рядом с Нарциссой. — Я даже не знаю, как лучше начать. У меня скверные… я бы даже сказал дикие и невозможные новости. Твой кузен на свободе.

— Кузен? — непонимающе переспросила Нарцисса. — На свободе? Какой кузен?

— Явно не один из тех французских бездельников, что шлют нам открытки на Рождество, — в голосе Люциуса прорвалось раздражение, показавшееся Нарциссе больше похожим на панику. — Блэк. Сириус Блэк сбежал позапрошлой ночью назад из Азкабана.

С губ Нарциссы сорвался какой-то невнятный звук, призванный выразить всё её потрясение, просто потому что ни на что другое она сейчас не была способна. Все мысли в её голове были смазаны и нечётки, словно их затянуло в какой-то невнятный вихрь; она лишь осознавала, что случилось нечто очень серьёзное, и оно несёт угрозу её семье. И в то же время было в этих мысля что-то неправильное, словно противоречащее само себе. Семья — поняла Нарцисса. Сириус… Её безумный кузен. Он всегда был таким же бешеным, как и её сестра, Белла. Именно поэтому они терпеть не могли друг друга. Но оба оказались там… в той жуткой тюрьме. А теперь он сбежал… почему теперь? И зачем? Почему-то она была совершенно уверена, что у него должна быть причина — и не абстрактное желание, свойственное любому узнику, вырваться на свободу, а реальная, осязаемая причина, доводящая до исступления и гнавшая куда-то вперёд.

Она почувствовала прикосновение чего-то холодного к своим губам, а затем заботливый голос мужа:

— Цисси, посмотри на меня. Пока ничего не случилось. Вот так, выпей воды. Легче? — она сделала глоток, а потом почувствовала, как Люциус положил её собственную ладонь на бокал и, ощутив под пальцами прохладу стекла, снова смогла сосредоточиться. — Послушай, — мягко произнёс он. — Это, конечно, чудовищно и слишком странно, но, в конце концов, он пока он ещё где-то там, и пусть только попробует сюда заявиться.

— Пока? — переспросила она, сжимая бокал в ладонях и сделав ещё глоток, а затем ещё и ещё. Это помогло, и Нарцисса, опустив бокал на колени, спросила: — Ты думаешь, он может прийти сюда?

— Я не знаю, что сделает этот безумец! — Люциус нервно потёр переносицу. — Но такое вполне возможно. Если подумать, то куда бы ему ещё идти? Ты — единственная семья, которая у него осталась.

— Есть ещё Андромеда, — возразила Нарцисса. — Они всегда хорошо ладили, и он единственный, кто не перестал с ней общаться…

— Цисси, причём тут твоя сестра? — мрачно откликнулся Люциус. — Теперь, когда всем и так известно, кому он на самом деле служил, кто твоя сестра для него на самом деле? Ты знаешь что такие как… он делают с предателями волшебной крови? Но вряд ли он пока способен на подвиги. Если ему нужна помощь, он пойдёт к тем, кто всё ещё верен… нашей организации — и, прежде всего, именно к нам!

— Служил, — машинально повторила она. — Верен… До сих пор не могу поверить в это всё...

Она пыталась как-то успокоить роящиеся в голове мысли, но пока что ей это плохо удавалось. Когда произошла та перевернувшая всё жуткая и немыслимая история то ли со смертью, то ли с исчезновением Тёмного Лорда, Нарциссе было не до того, чтобы печалиться о судьбе кузена — все её мысли занимал сперва муж, которому грозил Азкабан, а затем отправившаяся туда же сестра c мужем и деверем. На их фоне Сириус, с которым она не общалась, с того момента, как он был выжжен с фамильного гобелена, как-то просто забылся. Но теперь всё, что о чём она отказывалась думать той осенью и зимой, вернулось; вернулось, как возвращаются в дом фамильные привидения, неся с собой леденящие дуновения из-за приоткрытой двери на тот свет. И Нарцисса пыталась упорядочить эти мысли. Почему он сбежал сейчас? Ни год, ни два назад, а именно позапрошлой ночью? Что же случилось? Что заставило его так поступить? Она знала всего один ответ, но это было настолько дико… да нет. Нет, это было слишком безумно. Такого просто не могло быть.

— И никто не мог, — Люциус настолько изумился, что даже успокоился немного. — Пока он, окончательно обезумев, не прикончил тех магглов и своего дружка. Или правильнее говорить, двух дружков? И открыто в этом сознался, когда понял, что терять ему уже нечего.

— Но ведь никто из вас ничего не знал про него, — сказала Нарцисса. — О том, что он тоже с вами.

— Вот это как раз меня нисколько не удивляет, — Люциуса мрачно посмотрел в пламя камина. — Лорд всегда был очень скрытен, и чем ближе к концу… Цисси, ты ведь его почти не знала… Не важно, — он мотнул головой. — Сейчас это уже не важно. Вернее, важно в этот момент, — поправился он. — Другое. И прежде всего, как он смог оттуда сбежать.

— До сих пор это считалось невозможным. — прохладно уронила Нарцисса.

— Но он смог, — сердито и раздражённо ответил Люциус. — Понятия не имею, как. И, что намного хуже, у Нотта об этом тоже ни малейшего представления, или по крайней мере говорит так, и попытался хорошо скрыть насколько растерян. Я, конечно, постараюсь сам выяснить, что известно аврорам, но пока ничего больше сказать не могу. Но это потом. Прямо сейчас перед нами стоит две проблемы, — продолжал он, поднявшись и начав нервно расхаживать по кабинету.

В этот момент Тинки, наконец, принёс чай, и Нарцисса буквально вцепилась в чайную чашку. Пока она нарочито медленно пила его, делая глоток за глотком, Люциус то ли терпеливо ждал, то ли обдумывал что-то — а она пыталась понять, чем им грозит случившееся. И допив чай, сказала:

— Я не хочу иметь с Сириусом ничего общего, и не хочу, чтобы он нас куда-то втянул.

— Разумеется, — немедленно согласился с ней Люциус. — Но, если он явится к нашим воротом, я не уверен, что можно его просто выставить. Или уж, тем более, сдать в Аврорат. Особенно если он решит перестраховаться… Слишком многое происходит последние несколько лет и если… вернее когда придёт тот самый момент… мне будет нелегко оправдаться перед Тёмным Лордом после того как я…

— Тот самый момент, когда он вернётся? — тихо спросила Нарцисса.

— Давай не будем об этом сейчас, — Люциусу явно не хотелось обсуждать это. — У нас есть другая проблема, более приземлённая, — с мягким нажимом добавил он.

— Какая? — Нарцисса подняла голову.

— Во-первых, Блэк — твой кузен, — начал Люциус. — А во-вторых, никто, конечно же, и не думал забывать о том, кем я был.

— Но ведь тебя оправдали, — сказала Нарцисса, сама понимая, насколько нелепо прозвучали эти слова. Разве кто-нибудь действительно поверил в то, что маги из лучших семей Волшебной Британии практически поголовно были вынуждены творить зло под Империо? Одно дело — решение Визенгамота, и совсем другое — то, что осталось в умах людей.

— Как будто это что-то вообще значит, — сказал Люциус. — Ты же помнишь прошлогодние обыски. А теперь они просто обязаны рассматривать вариант, что мы укрываем беглого родственника. Это только вопрос времени, когда к нам нагрянут гости. Таки вещи полается проводить внезапно, не то чтобы правда это у них получится.

— Тебя предупредил Нотт — спросила она. — Ты ведь с ним говорил?

— C Роули — они уже были у него утром — ничего не нашли, разумеется, но… Значит нам их стоит ждать в середине дня. Я бы хотел кое-что пока на всякий случай проверить… ты поможешь, родная? — попросил он. — Впрочем, если ты себя неважно со всеми этими новостями чувствуешь…

— Я помогу, — возразила она как во сне.

Ей и вправду казалось, что она просто спит. Потому что из Азкабана сбежать невозможно — как невозможно стать оборотнем, отправившись за покупками летним днём. То, что случилось с нею самой, до сих пор иногда казалось Нарциссе мороком. Но всё вместе… Это было для неё слишком. Может быть, она правда спит? Там, в переулке, её просто ударили по голове — и лежит без сознания в палате Мунго. Совсем скоро она очнётся от этого кошмарного сна и…

Хотя она не проснётся, конечно. Потому что это происходит в реальности. И Сириус Блэк в самом деле совершил невозможное. И сегодня, сейчас, был где-то там, среди теней, что её так пугали. И она даже отдалённо не могла понять, что творится в его голове. Да и как ей было понять, если она в действительности его и не знала? Она не могла понять, что им двигало ни тогда, ни сейчас. Был ли он просто безумен, как многие в их семье, или он действительно мог скрывать настолько порочный и извращённый ум?

Кем, кем же нужно быть чтобы так притворяться? Воевать плечом к плечу с грязнокровками — и оставаться таким же преданным слугой Лорда, как Беллатрикс? А потом просто сойти с ума от потери своего повелителя. Сколько же на его совести должно быть смертей… И ведь у него ничего не дрогнуло, когда он обрёк на смерть тех, кто его приютил, когда он сбежал из дома… Он же был столько лет с ними рядом, что им вообще двигало? Ему ведь было наплевать на мать, на отца, на семью… На всех. Как же они похожи и непохожи с Беллой!

Она помнила, каким он был ребёнком, и каким был кошмарным подростком… да, он всегда был жесток, но ей почему-то тогда казалось, что он просто бунтует против всего, что им всем навязывали с рождения. Где-то он даже казался забавным в этой своей самовлюблённости. Он никогда и никем не восторгался, как Регулус, устроивший в комнате целый алтарь… Он мог, он должен был быть таким же, как Андромеда… И что в итоге, когда Лорда не в ту ночь стало, Сириус в бешенстве уничтожил пол улицы. Действительно ли он обезумел тогда, и те магглы стали всего лишь случайным жертвами, которых Сириус не заметил в азарте погони, или он просто хотел убить как можно больше? А потом, как писали об этом во всех газетах, стоял и просто смеялся, так же как Беллатрикс… Нарцисса не знала, что обо всём этом думать и какой ответ её больше пугал.

Сириус просидел за решёткой тринадцать лет, а теперь оказался неожиданно на свободе. И Нарцисса не могла понять, даже не как, а почему подобное могло вдруг произойти. Это мучило её всё сильнее, вертелось навязчиво в мыслях, не давая больше ни о чём думать.

А если он всё узнал, задавалась она вопросом, узнал о ней. Что он вообще собирается тогда делать? Нарцисса прекрасно представляла, как бы на его месте повела себя Беллатрикс. Но Сириус? Нарцисса твердила себе, что он никаким образом не мог узнать о том, что с ней случилось — а даже если бы и узнал, какое ему до неё дело? Сириус ведь не Беллатрикс — он бы и пальцем не пошевелил ради того, чтобы «очистить род Блэков от пятнающей его скверны», ведь так? С другой стороны, они не близки, и он точно не стал бы за неё мстить. Значит, дело не в ней. Ведь не в ней же? Верно?

Но почему тогда он совершил свой побег сейчас? Ему просто представился случай? Или же что-то его сподвигло? И самое главное, кто мог стоять за этим? Каким бы сильным волшебником ни был её кузен, но за всю историю Азкабана ещё никому не удавалось бежать оттуда. И насколько нелепо было предполагать, что он спустя столько времени сделал это вдруг сам.

И почему-то когда Нарцисса задумывалась о том, кто же мог помочь Сириусу сбежать, то словно бы наяву видела как за его плечами вставала мрачная тень, от одной мысли о которой ей было жутко.

И, похоже, не только ей…

То, что Люциус попросил её помочь с внезапным визитом авроров, сейчас было даже кстати. Что толку сидеть в комнате? Чем больше дрожишь — тем сильней страх, это Нарцисса знала. Оказывая приём аврорам, она отвлечётся, и хотя бы на время перестанет думать о причинах происходящих событий.

И авроры не заставили себя ждать — в Малфой-мэноре они появились даже раньше, чем их ждали хозяева — и, пока Люциус отвечал на бесконечный список вопросов под протокол, Нарцисса ловила на себе их взгляды. Они смотрели на неё с плохо скрытой враждебностью — и на неё, и на Люциуса, и в глазах тех, кто постарше, ясно читалось, что они не забыли войну. Она с трудом могла представить, как это все выдержала, если б не муж — картина выходила безрадостная, однако он неотлучно был рядом с ней, каждое из этих тягостных и неприятных мгновений, и Нарцисса чувствовала сквозь ткань, как его рука время от времени успокаивающе сжимает её плечо, и это стало для неё буквально спасением.

Потому что следующей на вопросы совершенно незнакомых людей пришлось отвечать уже ей, и нельзя сказать, что они проявили тактичность. Она до бесконечности отбивалась от, кажется, сотни повторений одного и того же, расписываясь в полном незнании мотивов и целей её кузена. В очередной раз перечисляла места, куда он, по её мнению, мог отправиться, хотя даже для неё это звучало бессмыслицей. Но все попытки Нарциссы объяснить, что она никогда близко не общалась с Сириусом и понятия не имеет о его планах, вызывали у авроров раздражающее её недоверие. Как будто она намеренно пыталась сбить их со следа и вовсе не хотела помочь!

Впрочем, может быть, действительно не хотела. Нарцисса поймала себя на этой мысли на третьем часу пребывания авроров в их доме. Её по-прежнему ощутимо мутило — чему, как она полагала, способствовало не только зелье, но и отсутствие завтрака — а тянущая боль в затылке буквально требовала от неё прикрыть глаза и откинуть голову. Это могло бы помочь — пускай ненадолго, но даже этой малости в чужом присутствии Нарцисса был лишена, и лишь когда они говорили немного тише, ей всё-таки становилось легче. Но ведь она не могла одергивать их всё время! Приходилось терпеть, и настроения ей это не улучшало.

Когда они наконец закончили, убедившись, что Сириус Блэк не прячется в старинном буфете и не забился в щели в стене, и шагнули в пламя камина, Нарцисса устала так, что всё, чего ей хотелось — просто подняться к себе и, заколдовав шторы, полежать в тёмной комнате рядом с мужем. Но и это осталось бесплотным мечтанием, которым она даже не поделилась вслух: Люциуса постоянно кто-нибудь спрашивал по каминной связи, а на столе росла принесённая эльфами и совами стопка писем, и всё, на что ей приходилось рассчитывать — это возможность устроиться на диване и сквозь дрёму слушать бесконечные переговоры супруга. Впрочем, как ни странно, Нарцисса вдруг осознала, что её это всё успокаивает — по крайней мере, к вечеру она чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выйти к ужину.

Снейп сегодня отсутствовал, и за столом они снова были втроём, и это было, пожалуй, к лучшему. Нарцисса подозревала, что он сейчас потрясён этими невозможными новостями не меньше, но не думала, что у него найдётся желание это все обсудить; по крайней мере сегодня.

Впрочем, Нарцисса и сама была не расположена к разговорам — больше всего в данный момент ей хотелось запереть двери дома и не отпускать ни на миг от себя своего сына. Потому что, хотя они c Люциусом и постарались наложить на поместье почти все известные им защитные чары, Нарцисса отнюдь не была уверена, что они помогут. Что стоит тому, кто сумел сбежать из самой неприступной тюрьмы, продолжить совершать невозможное? В конце концов, Сириус все-таки был настоящим Блэком, и всегда был сильным волшебником… и, возможно, они даже не представляли, насколько.

— Ты решил поужинать с нами, милый? — ласково спросила она, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей.

— Уолл написал, что сегодня будет до ночи в министерстве, — хмуро ответил Драко, ковыряясь вилкой среди овощей. — Наверное, у них там снова вырвалась на свободу какая-нибудь жуткая тварь.

Пожалуй, это даже не было странно, решила Нарцисса. Наверное, сейчас подняли по тревоге всех, кто может хоть чем-то помочь аврорам — а ликвидаторы, по крайней мере, умели выслеживать и искать, а ещё знали, с какого конца нужно браться за палочку.

— К слову о тварях, — Люциус поднял голову и посмотрел на сына. — Тебе следует к этому внимательно отнестись. Кое-что случилось сегодня, и тебе некоторое время придётся быть… осторожным. И пока что отложить визиты к крёстному и полёты дальше лужайки. Лучше займись чем-нибудь в доме, сюда посторонним практически не попасть.

— Папа, но почему? — подозрительно нахмурился Драко.

— Видишь ли, — Люциус даже отложил приборы. — Возможно, ты замечал, что мы обычно не вспоминаем о твоём двоюродном дяде со стороны матери, и уже должен понимать, почему.

Драко кивнул. О находящихся в Азкабане родственниках вспоминать лишний раз было не принято ни здесь, ни в факультетской гостиной, хотя каждому второму явно нашлось бы, что рассказать.

— Боюсь, теперь этой темы избежать не удастся... —Люциус вздохнул, а затем вкратце рассказал о том, что случилось, и Драко был озадачен и потрясён.

Ужин продолжился в тревожной и давящей атмосфере и ни Нарцисса, ни Люциус почти не прикоснулись к еде. И когда момент, когда ей следовало пожелать всем приятной ночи, и подняться к себе, был уже совсем близок, Нарцисса неожиданно твёрдо решила, что сегодня ляжет спать непременно с мужем. Ей было слишком тяжело и неуютно одной, чтобы до последнего демонстрировать свою гордость, тем более с побочными эффектами зелья она уже познакомилась, и они были не настолько чудовищны, чтобы переживать потрясения этого дня в одиночестве. Спал Люциус крепко — но всегда просыпался, словно ощущая её самочувствие, и если ей станет хуже, он явно не растеряется, а если её снова настигнет обычная лихорадка, то она вполне сможет переодеться даже не разбудив своего супруга. А она, может быть, сумеет рядом с ним спокойно уснуть…

Однако в половине двенадцатого её всерьёз обеспокоило отсутствие Снейпа — но он появился с боем часов и показался ей в тот момент похожим на мертвеца. В самом деле, мелькнуло у неё в голове, он ведь тоже знал её кузенов. Да и его трагическая история с той маглорожденной девочкой с Гриффиндора для Нарциссы секретом отнюдь не была. Она никогда не собирала пустые сплетни, но вот руку на пульсе любовных порывов знакомых придерживала всегда.

— Вижу, вы уже в курсе, — как-то безжизненно сказал Снейп, передавая Нарциссе кубок с зельем, и она вздрогнула от того, насколько холодными были его руки. Люциус хотел было спросить у него что-то, но передумал в последний момент, и почему-то именно эта его деликатность помогла Нарциссе, наконец, утвердиться в решении, что она обдумывала весь вечер.

Снейп ушёл, а Нарцисса, и подойдя к мужу, обняла его и шепнула:

— Мне не хочется сегодня быть в одиночестве. Ты ведь не слишком испугаешься, если я вдруг во что-нибудь превращусь или начну биться в конвульсиях?

— Нет, — ответил он, тоже обнимая её. — Конечно же, нет.

И всё же спать Нарцисса ложилась с тяжёлым сердцем и с готовностью увидеть во сне что-то неясное и пугающее. И она действительно проснулась посреди ночи, как и ожидала — но совсем не так, как в предыдущие ночи, когда имела милосердную возможность не видеть снов. Она даже не сразу осознала, что больше не спит — просто поняла в какой-то момент, что не может пошевелиться. А рядом с ней на кровати вместо мужа лежит огромная звериная туша и жарко дышит ей в шею. Превозмогая наполнивший её ужас, Нарцисса собрала все свои силы, чтобы хоть немного пошевелиться и хотя бы повернуть голову — но когда ей это удалось, она увидела перед собой во тьме те самые глаза, чей взгляд она не смогла забыть — слишком человеческий взгляд на звериной морде.

А потом этот монстр придвинулся к ней, обнажив клыки в звериной ухмылке, и Нарцисса, наконец, закричала.

Охваченная паникой, Нарцисса проснулась, и поняла, что лежит на руках у Люциуса, и он зовёт её, отчаянно кричащую, по имени, и баюкает её, как дитя.

Как ни странно, снова уснула она на удивление легко, и остаток ночи проспала крепко и без кошмаров — но проснулась всё равно разбитой. Люциуса рядом с ней больше не было, да и солнце встало давным-давно — и Нарцисса без всякой охоты встала и буквально поплелась в ванную приводить себя в порядок. Она утешала себя — правда, без особенного успеха — мыслью о том, что в её нынешнем состоянии виновато исключительно грядущее полнолуние, на фоне которого её недомогание просто стало сильней, и что потом такого больше не будет. Под эти монотонные мысли она неспешно и аккуратно нанесла на всё ещё воспалённые рубцы целебный бальзам, а затем наложила чары… всё как всегда. Определённо, трансформация принесёт ей хотя бы одно облегчение: её шрамы окончательно заживут, и ей не нужно будет больше о них заботиться.

Спустившись в гостиную, Нарцисса обнаружила там всех обитателей дома: Люциус меланхолично читал «Ежедневный пророк», Драко сидел рядом с ним, уткнувшимся взглядом в газету, а мрачный и бледный, словно смерть, Снейп стоял у камина и удостоил её всего лишь кивком, а затем снова вернулся к созерцанию пламени.

Одного взгляда на передовицу было достаточно, чтобы понять, что, в Министерстве решили не замалчивать больше побег — интересно, почему бы вдруг, подумала Нарцисса с неожиданной для себя мрачноватой иронией.

— Доброе утро, — Люциус опустил газету и, сложив её, приподнялся жене навстречу.

— Доброе утро. Позволишь взглянуть? — спросила она, подходя ближе.

Нарцисса не выспалась, у неё ныли виски, и её немного мутило — и всё вместе отнюдь не улучшало ей настроения, так что она просто заставила шелестящую краешками страниц газету зависнуть перед собой в воздухе, и прочла: «Убийца Блэк на свободе! Сегодня Министерство магии сообщило, что Сириус Блэк — самый опасный преступник за всю историю тюрьмы Азкабан — бежал и до сих пор не пойман.»

Нарцисса усмехнулась. Вчерашние паника, страх и растерянность уступили сегодня место апатии и какому-то полному безразличья сарказму — всё равно она не могла ни на что повлиять. Сириус уже сбежал. И уже куда-то, в место, ведомое только ему, направляется. Может быть, к ним, а может быть на край света, но они всё равно сделают всё, что могут, чтобы защитить Драко и защититься самим, а Нарцисса уже смертельно устала бояться. И даже… как там было? «Cамый опасный преступник» её уже почти не пугал.

О да, она снова попробовала это определение на язык. Самый-самый опасный, вероятно, потому что он Блэк? Она попыталась вспомнить тех, кто иногда бывал здесь, в её доме, и перед глазами вставал жилистый худой человек с глазами убийцы. Антонин Долохов. Но вот он всё еще сидел в своей одиночной камере, а сумел сбежать именно Блэк.

«— Мы делаем всё возможное, чтобы найти беглеца, — заверил утром министр магии Корнелиус Фадж. — И призываем волшебное сообщество сохранять спокойствие.»

Ох, Корнелиус, не льстите себе, подумала вдруг Нарцисса с совершенно неуместным сейчас мрачным торжеством, вам его никогда не поймать, сколько ни надувай под своим котелком щёки. Где ты — и где Блэки. И весь ваш бесполезный обленившийся Аврорат... Они не смогли отыскать даже детишек, напавших на неё посреди бела дня — где же им отыскать её кузена?

«Некоторые члены Визенгамота недовольны тем, что Фадж намеревается сообщить о происшедшем премьер-министру магглов, но для того, чтобы заблокировать это решение не набралось достаточного количества голосов. Из пятидесяти членов лишь десять открыто выступили против этого предложения, и шестеро воздержались. Соответствующий документы уже были направлены в Международную Конфедерацию Магов, и мы надеемся на международную помощь в поимке преступника.

— А как бы вы поступили на моём месте? — заявил нашему корреспонденту министр Фадж. — Блэк сумасшедший. Он опасен, как для волшебников, так и для магглов. Маггловский премьер-министр поклялся, что о волшебном происхождении Блэка не узнает ни один маггл. А если и кто и узнает, сочтёт очередной газетной уткой, а для самых любопытных всегда наготове наши обливиаторы»

Зато вы, господин министр, отличаетесь на удивление крепким разумом и неунывающей верой в себя, фыркнула раздраженно Нарцисса, разглядывая фотографии Фаджа и Скримджера. И авроры наши... Ох, господа, вам никогда не понять логику того, кого вы окрестили безумцем, если даже Блэки сами не способны себя иногда понимать.

«Как заявил нашему корреспонденту Главный Аврор Руфус Скримджер, магглам сообщат, что у Блэка есть пистолет (железная дудка, которой простецы убивают друг друга) и настоятельно рекомендуют держаться от него как можно дальше. И волшебное и маггловское сообщества опасаются повторения бойни, устроенной Блэком двенадцать лет назад. Напомним, тогда преступник одним проклятием умертвил двенадцать магглов и одного волшебника.»

— Как ты думаешь, — задумчиво спросила она у мужа, — зачем он это сделал?

— Что сделал? Кто? — с непонятным ей раздражением отозвался Люциус.

— Сириус, — терпеливо пояснила она. — Зачем он убил тех магглов?

Она прежде никогда не задумывалась об этом — но последние дни не могла об этом не думать. Что двигало им, когда исчез Тёмный Лорд? Отчаяние? Ненависть? Действительно ли он окончательно обезумел от того, что ему нечего больше терять, как обезумела, Беллатрикс — Нарцисса помнила, в каком та была состоянии, и чем это закончилось для неё. А может быть это вообще вышло случайно — да, там был взрыв, но взрывные проклятья ведь такие же… неаккуратные, как и её кузен.

— Откуда мне знать? — поморщился Люциус, словно прочитав её мысли. — Взрывом разнесло половину улицы, погибла какая-то жалкая кучка магглов…

— Этому выродку всегда было наплевать на тех, кто вокруг него. — глухо проговорил Снейп, и в его голосе прозвучала такая ненависть, что Нарцисса невольно поёжилась. — Двенадцать человек — такая мелочь.

— Тринадцать, — поправила его Нарцисса.

— Тринадцатый — Петтигрю, — выплюнул Снейп. — И я отказываюсь считать его за полноценного человека.

— Он всё же волшебник, — Нарцисса вскинула бровь.

— Умение махать палочкой еще не признак умственного развития, — прошипел Снейп в ответ.

— Да какое нам дело, до кто там тогда погиб? — Люциус помассировал переносицу. — Теперь вся Британия знает об этом побеге, и знаете, о чём думает больная часть наших недалёких умом соотечественников?

— О том, — медленно произнесла Нарцисса, — что оттуда можно сбежать.

У неё стучало в висках. Если сумел сбежать Сириус — значит, это возможно. Даже если ему помогли. И не может быть, чтобы её сестра не попыталась повторить вслед за ним, едва ей представится такая возможность. Беллатрикс… Нарциссе вдруг стало жутко. Что она сделает, когда узнает, кем стала её сестра? Или она уже знает, так же как, возможно, знает кузен. Нарцисса не питала никаких иллюзий на этот счёт: Беллатрикс не смирится с тем, что случилось. И поскольку исправить это уже нельзя, она попытается уничтожить саму проблему — свою бесполезную и оскорбляющую род Блэков одним только фактом своего существования сестру. Нарциссу.

— Какая очевидная мысль, — Снейп вложил эту реплику все запасы отпущенного ему ядовитого сарказма — вот только Нарцисса сейчас вовсе не была расположена спокойно воспринимать подобные вещи.

— Извини, — сказала она, холодно на него глядя. — Я совсем забыла о том, что в своем доме я больше никто. И мне теперь следует спрашивать дозволения говорить то, что хочется, у своих гостей, — она встала и, швырнув газету на стол, вышла, не оборачиваясь и оставив Снейпа онемевшим и, кажется, даже растерянным.

— Мы все очень ценим твою помощь, — проговорил Люциус, тоже вставая. — Но я был бы весьма признателен, если бы ты придерживался общепринятых норм вежливости хотя бы в присутствии хозяйки дома.

Впрочем, этого Нарцисса уже не увидела — смахивая застилающие глаза слёзы ярости, она почти что вбежала в свою спальню и закрыла дверь, запечатав её семейным заклятьем Блэков. Потому что если она сейчас услышит ещё что-то подобное, она вряд ли сдержится и может совершить то, о чём пожалеет позже. В конце концов, это же Снейп, твердила она себе, буквально мечась по комнате. Чего она от него ждала? Уважения? Такта? Смешно! Какое она может вызывать уважение теперь? И у кого? У того, кто вызвался в качестве эксперимента спасти её от безумия, в котором она способна будет разорвать собственного ребёнка? Да кто вообще теперь сможет её уважать? Она не человек — она, тварь! Оборотень. Она хуже любого животного: те никогда не вредят своим детям, а она, она сделает это с хищным безжалостным удовольствием. Её место — в клетке, в цепях. Она тварь, тварь, тварь!

Она разрыдалась, колотя по столу сжатыми кулаками. Как ни странно, это помогло успокоиться, и ей стало легче. Вслед за унёсшими отчаяние и сумбур слезами к ней вернулась привычная ясность ума. Теперь Нарциссе самой было неловко: она повела себя, как самая настоящая истеричка, да ещё и при сыне! И ведь был бы достойный повод, но нет! Она сама не понимала, почему вдруг накинулась на Снейпа. Конечно, у неё было скверное, но всё-таки оправдание: близилось её первое полнолуние, она сильно нервничала, а Снейп ещё и отменил назначенные ей зелья… и всё-таки это было некрасиво и стыдно. Что ж — следовало извиниться, или, по крайней мере, дать всем понять, что она сожалеет.

Зачем-то переодевшись — кажется, эта процедура её успокаивала, отметила она вскользь — Нарцисса спустилась вниз, однако в гостиной уже было пусто. Впрочем, она знала, где искать Снейпа, и направилась прямиком в лабораторию — где и вправду обнаружила его, что-то очень медленно мешающего в котле.

— Прости, — сказала она, останавливаясь на пороге. — Я была неправа. Сама не понимаю, что на меня нашло.

— Полнолуние, — буркнул даже не соизволивший обернуться к ней Снейп, но ей показалось, что его напряжённая спина немного расслабилась.

— Всё равно. Извини, это было несправедливо и грубо.

— Не хочу показаться невежливым, но ты могла бы меня не отвлекать сейчас? — его голос звучал напряжённо — словно ему стоило определённых усилий произнести эту простую фразу. — У меня сейчас очень важная стадия, и мне бы не хотелось начинать варить заново это зелье.

— Конечно, — Нарцисса улыбнулась едва заметно, и вышла, притворив за собой дверь.

Она отправилась искать мужа, размышляя об удивительной способности Снейпа зацикливаться на своих прошлых обидах. Прошло столько лет, а ему, вероятно, все ещё до зубовного скрежета тяжело вспоминать школьных недругов. Но, с другой стороны, именно постоянство в его антипатиях и делало Северуса Снейпа тем, кто он есть.

На следующее утро Люциус поднялся почти затемно. За окном едва начало сереть, Нарцисса крепко спала, и он сам бы с радостью присоединился к ней, однако у него было дело, которое необходимо было сделать сейчас, не откладывая на более удачное время — события развивались уж слишком непредсказуемо, и пустое бездеятельное ожидание могло принести ещё более неприятные для них всех плоды. Тем более, что полнолуние было уже на носу, и ближайшие дни ему уж точно будет ни до чего постороннего: пусть даже это испытание ждало не его, но он намерен был посвятить всё время Нарциссе.

Тихо одевшись, он с нежностью посмотрел, как она крепко спит. Ему хотелось прикоснуться губами к горячей от тлеющей лихорадки щеке Нарциссы, но, подумав, он всё-таки не рискнул, побоявшись её разбудить. Он неслышно прикрыл за собой дверь, и, спустившись вниз, отдал Гридди распоряжения, в том числе дождаться его возвращения, и, открыв задвижку камина, швырнул в пламя горсть дымолётного порошка и чётко назвал адрес МакНейра.

Они должны были встретиться ещё накануне вечером, но незадолго до встречи того срочно вызвали по работе, и он перенёс встречу на этот ранний утренний час, а Люциус не стал спорить. В конце концов, он-то сам потом выспится, если станет совсем тяжело, а у Уолдена, вероятно, сейчас совсем туго со временем.

МакНейр встретил его в гостиной — в халате на голое тело, зевающий, небритый и сонный; он явно едва проснулся, причём и уснул, кажется, совсем до этого незадолго.

— Кофе? — спросил он вместо приветствия, стряхивая с колен уместившихся там Кота и Серого. Третий, рыжий, книззл с привычной радостью сам подбежал к Люциусу и начал, громко мурлыча, виться вокруг его ног.

— Давай, — Люциус с деланно обречённым видом вздохнул, а затем бросил выразительный взгляд наверх.

— Дед сейчас на озёрах, — ответил на этот невысказанный вопрос Уолден, подходя к двери. — Мы ему не помешаем.

Малфой кивнул в ответ и уселся в своё любимое кресло между окном и камином, пожалуй, чересчур мягкое, но при этом невероятно удобное. Бестолочь мгновенно запрыгнул к нему на колени и начал топтаться там, привычно повернувшись к Люциусу торчащим строго вверх хвостом.

— Да сядь ты, — Люциус с усилием нажал ему на крестец, и книззл послушно опустился, наконец, на колени, продолжая оглушительно громко мурлыкать. — Опять всё будет в шерсти, — проворчал он. Держать книззла на коленях было уютно, но его всегда слегка раздражало то, что из них троих его так любил именно этот, самый, как говорил Уолден, бестолковый из всех.

Книззл урчал, старые часы в углу громко тикали, и всё вместе это усыпляло и так не слишком бодрого Люциуса — так что, когда МакНейр вернулся, левитируя перед собой кофейник и пару чашек, Люциус уже почти клевал носом. И, чтобы проснуться, взял ближайшую к себе чашку и осушил её залпом, а затем поморщился от горечи и проворчал шутливо:

— C каждым годом твой кофе становится все более и более смертоносным, и однажды это убойное зелье запретит специально собранная комиссия.

— Угу, — согласился Уолден, садясь в соседнее кресло. — Тебе в следующий раз разбавить?

— Я подумаю, — привычно ответил Люциус. Старая шутка — и старый ответ… и сейчас от этого привычного почти рутинного ритуала ему стало немного легче, словно какая-то важная деталь его жизни встала на своё место. Как он устал всё-таки… но, в отличие от МакНейра, отдохнёт потом, а стрелки часов безмолвно говорили, что время не стоило терять просто так. — Что слышно про Блэка? — поглаживая книззла почти механически, спросил он. — И я не имею ввиду того, что он возрождённый Мерлин или превратился в дементора — об этом мне уже написали, нам теперь много пишут — куда важнее следственные подробности, а мои источники в министерстве пока отмалчиваются.

— Чему удивляться, — мрачно ответил МакНейр. — Потому что на самом деле в дементора превратился Скримджер, а мадам Амелия Боунс — в банши. На втором уровне зачарованные окна, говорят, инеем покрывались. У них сейчас введён режим особой секретности. Говорят, непонятно даже, как именно Блэк сбежал. Утром камеру обнаружили пустой — и никаких следов. Одна газета в углу лежит, рядом с практически полной миской тюремной еды. А если бы он доел, то хватились бы ещё позже. У них там порядки заведены простые: если заключённый не ест — значит скоро отмучается. И вот тогда комендант начинает неспешно заполнять положенные бумаги. А там остаётся вместе с тюремным целителем смерть засвидетельствовать и включить в очередной отчёт. С родственниками уже ДМП свяжется. В общем, не пыльная работа у коменданта.

— Неплохо бы его из кабинета вытащить и в камере запереть, — Люциус поморщился с неприязнью. — Неплохо иногда изнутри изучить особенности содержания подопечных. Разделить, так сказать хлеб, полистать газету… Постой, — оборвал себя Люциус. — Какая ещё газета?

— «Ежедневный Пророк», — пояснил Уолден. — И нет, предваряя твой вопрос, не портал, самый обыкновенная и изученная уже вдоль и поперёк газета. Наш достопочтенный министр Фадж её там то ли забыл, то ли просто поделился ей с Блэком.

— Зачем? — с каким-то нехорошим предчувствием, спросил Люциус, зарываясь пальцами глубже в шесть книззла.

— Вот ты его и спроси, — предложил МакНейр. — Это ты с ним обедаешь, а нам, как ты понимаешь, он не часто отчитывается — обычно строго наоборот.

— Какой именно это был выпуск «Пророка»? — быстро спросил Люциус. — За какой день?

— Опять же — лучше спроси его, — повторил Уолден. — Какой-то. Я бы тоже хотел знать, что в нём было, но он сейчас в хранилище улик и опечатан лично главой ДМП в присутствии председателя Визенгамота, и детали следствия разглашать строго запрещено.

Они тяжело переглянулись и замолчали, думая об одном и том же. Но поскольку проверить это сейчас всё равно было невозможно, Люциус, встряхнувшись, хотел было уже сменить тему, когда МакНейр спросил:

— Как всё это восприняла Цисса?

— Сложно, — Люциус не сдержал вздох. — Если мы могли быть уверены, что это все не имеет к ней отношения… но это в нашей ситуации просто роскошь… В любом случае, Блэку к нам не попасть, — Люциус стиснул пальцы, и книззл издал недовольный звук. — А если и попадёт — пожалеет, — добавил он жёстко, и уже спокойней почесал Бестолочь за ушами.

— Я не сомневаюсь в защите мэнора, — Уолден посмотрел на него, — но на всякий случай могу прогуляться по окрестным лесами и поставить там у вас что-нибудь… особенное? Если хочешь.

— А ты знаешь — хочу, — решительно согласился Малфой. — И буду тебе признателен, только уже когда луна… на убыль пойдёт: в полнолуния тебя и так дёргают… — добавил он тихо. Возникла неловкая пауза, и Люциус, стремясь заполнить её, поспешил вернуться к предыдущей теме их разговора: — К слову о председателе Визенгамота. Снейп говорит, Дамблдор считает, что Блэк идёт за мальчишкой.

— Каким? — переспросил МакНейр.

— Поттером, — удивлённо ответил Малфой и не удержался от ехидства: — Ты так много знаешь мальчишек, которые имеют к Блэку хоть какое-нибудь отношение?

— Драко? — уточнил Уолден в ответ. — Он ему, насколько я помню, племянник.

— Да какое дело до моего сына Дамблдору? — Люциус немедленно ощетинился. — Его интересует только его чудо-мальчик! И сейчас он полагает, что Блэк идёт за своим невероятно живучим крестником — мол, он в Хогвартсе, он до него доберётся! А что по этому поводу говорят у вас?

— Про Поттера у нас пока выразительно и громко молчат, — ответил Уолден. — А значит, эта версия считается приоритетной. Он же его не добил тогда, видимо, думал, что успеет вернуться. Авроры шерстят города, мы облавы устраиваем по лесам и даже городским паркам. Без толку, разумеется. Сейчас снова пойдём. Бытует даже мнение, что он утонул. Но это ведь никак не проверишь, не считая методов, за которые можно изучить его камеру изнутри. Да и я подобных специалистов не то чтобы знаю.

— Уолден, — Люциус пристально на него посмотрел. — Мы оба знаем такого специалиста, а ещё его знает Блэк… и мы оба понимаем, что просидев там двенадцать лет, он вряд ли вышел сквозь стену и пошёл по воде. Ты же и сам сказал…

— Да, — кивнул МакНейр. — Учитывая, насколько они сейчас подозрительны, в Аврорате тоже склоняются к тому, что ему помогли. А что говорит Нотт?

— Он сам в растерянности, — поморщился Люциус. — И это беспокоит меня отдельно. Он либо действительно ничего не знает, либо знает слишком много, чтобы об этом просто так говорить. Если Блэку действительно помогли, то вот вопрос — кто? И каким образом. И — главное — что это для нас значит. Для всех нас, — он выразительно коснулся своего левого предплечья. И кто еще в курсе.

— Ты полагаешь, это действительно он? — спросил, помолчав, Уолден. Он поднял левый рукав и вгляделся в бледную метку, затем провёл по ней пальцами и даже зачем-то нажал ногтями.

— Ты знаешь кого-то ещё, кому под силу подобное? — ответил вопросом Люциус.

— Но почему он начал именно с Блэка? — после паузы спросил МакНейр.

— Потому что верит ему, вероятно, — мрачно ответил Люциус. — Ему — верит. А нам… вот скажи, — он сплёл пальцы на спине книззла и подался вперёд. — Что, по-твоему, он должен о нас теперь думать? О тех, кто сумел сохранить свободу и, как он полагает, но не предпринял практически ничего, чтобы отыскать его и помочь?

— Тогда почему же не с Беллатрикс? — разумно возразил Уолден.

— А ты знаешь, в каком она состоянии? — отмахнулся от его возражений Люциус. — Все они? Если она и на суде уже была почти невменяема. Вдруг Блэк вообще единственный, кто ещё что-то из себя представляет? Мерлин, если он всё же вернётся… вернее, когда… — он помотал головой.

— Люциус, что-то не так? — переспросил Уолден. — Почему у меня ощущение, будто бы боишься?

— А ты нет? — Малфой снова крепче чем нужно стиснул шерсть книззла, и тот впился когтями в дорогую ткань его мантии.

— Дело в Нарциссе?

— Не только. — Люциус тяжело покачал головой. — Об этом я просто пока не могу даже думать. И не успею задуматься. Я… — он замолчал на мгновение, но потом всё же продолжил. — Пару месяцев назад произошло кое-что не слишком приятное...

Нет, в подробности прошлогодней истории Люциус посвящать Уолдена не хотел. Да и как, в самом деле, он мог бы ему признаться, что в безумном порыве поквитаться за унизительный обыск подкинул маленькой дочери Уизли проклятый артефакт? Да пусть даже она сто раз Уизли — это было не просто жестоко, с этим он бы мог потом как-то жить, это был самый верх глупости, ведь он тогда даже не представлял последствий, которые это все повлекло и ещё повлечёт.

Как мог он сознаться в подобном Уолдену, и не только потому что он стал бы его осуждать — что ему те Уизли? Но вот василиск в школе — не то, над чем МакНейр бы мог дружески посмеяться и хлопнуть его по плечу: за все годы, что они знали друг друга, ничто не приводило Уолдена в холодное бешенство так, как беспомощное и убогое оправдание «Я же не знал!».

Но Люциус не был бы сам собой, если б не принимал во внимание и более прагматичных соображений — ведь в историю с младшей Уизли и так уже было посвящена слишком много людей. Знал Дамблдор, который сам же и посвятил его в подробности, знает мальчишка Поттер, знают, наконец, все Уизли… даже, Мордред его побери, домовый эльф!

Ну и конечно, Снейп тоже в курсе. И именно эта мысль не давала Люциусу покоя — потому что вернись Лорд не сегодня-завтра, и начни любопытствовать, как именно и где оказалась оставленная им на хранение вещь… вряд ли он обратится с этим вопросом к Уизли и уж тем более к Дамблдору — а вот Снейпа он не преминет спросить, а тот в свою очередь должен будет ответить. А затем Лорд адресует вопросы кому-то ещё. Нет, определённо, не стоило добавлять к этой компании ещё и Уолдена.

Чего не знаешь, тем не поделишься. Ни под веритасерумом, ни во время легиллимеции, которая в исполнении Лорда бывала иногда хуже пытки. И уж тем более не полезешь под Круциатус, пытаясь кого-то прикрыть от гнева их повелителя.

Нет, свои ошибки перекладывать на него Люциус не хотел и не мог, как и делать ситуацию ещё неприятней, учитывая, что нервы у всех были и так на взводе, поэтому он просто проговорил медленно:

— Что, если я скажу, что Лорд кое-что доверил мне на хранение, а я этого лишился...

— Потерял? — спросил МакНейр, когда пауза слишком уж затянулась.

— Скажем так, — осторожно ответил Люциус, — оно уничтожено. И я полагаю… я не уверен, но такое вполне возможно — что это могло спровоцировать… Его возвращение. Я не уверен, — повторил он. — Но могло быть и так. Наивно полагать, что он не вернётся. — Люциус сумел это произнести почти ровно, но Уолден всегда хорошо понимал его настроения, просто кивнул и позволил ему закончить. — Дамблдор говорит об этом открыто, но мы делаем вид, что он впал в маразм. Да, метка пока не меняется, но мы оба знаем, что она не мертва. Полтора года назад…

— Да, я помню, что, по словам Снейпа, он тогда якобы тогда проник в школу, — с некоторым сомнением произнёс МакНейр — И да, про убийства единорогов в Хогсмиде знали все. Но можем ли мы быть уверены, что это был именно Лорд, ведь мы даже ничего не почувствовали?

— Дамблдор в этом уверен, — Люциус. — Как и в том, что за прошлогодними нападениями на грязнокровок стоял тоже он.

— М-да, — протянул Уолден. — Вряд ли Лорд оценит историю, что ты всё это время хватался за любую возможность его вернуть. И вот — отыскал способ связаться.

— Да, да, — саркастично протянул Люциус. — Сделал, что смог. Только не сразу додумался — но ведь сообразил! — он уже жалел, что вообще поднял эту тему. С другой стороны, МакНейру следовало об этом знать, ведь действительно положиться они могли прежде всего друг на друга — пускай даже разговор и вышел не слишком приятным.

— И я не представляю, что скажу Ему. — признался Люциус. — Он ведь непременно об этом спросит… — тоскливо добавил он.

— У тебя ведь были причины? — спросил Уолден.

— Обыски в том году. Сперва Уизли с этим их магглолюбским законом, а затем Аврорату сказали «Фас», и они как с цепи сорвались. Попадись им на глаза подобная вещь…

— Штрафом бы ты не отделался, — кивнул МакНейр. — Значит и сейф, возможно, не был бы вариантом.

Если бы МакНейр вместо того, чтобы принять это утверждение как данность, прямо спросил, отчего Люциус не похоронил проклятый дневник в недрах Гринготтса, Люциус пожалуй, вспыхнул бы от стыда. Но комбинация с Уизли казалась ему на тот момент столь изящной, что подобное решение он даже не рассмотрел.

— Но Лорду это не объяснишь… — оборвал он свои неуместные сейчас мысли и, спихнув книззла с колен, поднялся. — Прости, что разбудил — ещё рано, не буду отнимать у тебя оставшиеся пару часов сна. Я сообщу, когда состоится встреча в более широком кругу. И Уолден… не рискуй просто так. — попрощался он.

А, вернувшись домой, сам даже не стал пытаться ложиться, отправившись в кабинет — всё равно ему было сейчас не до сна.

Утро нового дня началось для Нарциссы позже обычного. Зато впервые за последние дни она не чувствовала себя разбитой — напротив, Нарцисса пробудилась ото сна отдохнувшей, ощущая, как под кожей растекаются едва ощутимые ручейки незнакомой ей и какой-то нервной энергии. Прислушиваясь к своим ощущениям, она сперва удивилась, а затем очень скоро начала понимать, что это и есть тот самый обещанный «прилив сил», который она не так давно ожидала — но эта наполнявшая её тело энергия была непривычна ей и скорее изматывала напряжением, чем действительно придавала сил. Хуже того — едва Нарцисса, обрадованная ощущением этой фальшивой бодрости, буквально вскочила с постели, её резко замутило, голова закружилась, потемнело в глазах — а потом её вырвало прямо на шёлковый ковёр у кровати, куда она с трудом опустилась, чтобы буквально не рухнуть на пол. Впрочем, после этого ей стало заметно лучше — по крайней мере, тошнота совершенно прошла, и Нарцисса почувствовала острый голод.

Ничего странного, твердила себе Нарцисса, спускаясь вниз, к завтраку, на который она опять опоздала. Это всё грядущая трансформация — она ведь читала, что все оборотни накануне чувствуют себя странно. Осталось потерпеть совсем немного — и всё это закончится, и она снова станет самой собой, насколько это вообще возможно.

Поскольку на сей раз она действительно была голодна, она дождалась, пока для неё вновь накроют стол к завтраку, а затем принялась за еду, велев Тинки принести утренний выпуск «Пророка». Пока она завтракала, дом снова атаковали совы — как нарочно. Нарцисса, терпеливо взмахивала палочкой над конвертами, радуясь, что кормить и отпускать птиц — это забота домовых эльфов, а послания сами появляются рядом с ней аккуратной стопкой. Открывать их она была совершенно не в настроении — но, возможно, потом, после того, как она переживёт эту ночь, ей предстоит провести день в постели, и она позабавит себя их чтением. Впрочем, Нарцисса и так знала, что там — привычная уже лицемерная ерунда о том, как ей, видимо, тяжело, и пожелания здоровья, счастья и благополучия, а также лёгкой смерти и необременительного посмертия. Интересны, пожалуй, были лишь имена на конвертах — но это потом. Сейчас Нарцисса была не расположена к подобным пустым развлечениям. На какой-то момент ей даже захотелось швырнуть их в огонь и увидеть, как они рассыпаются пеплом; но она отогнала это длившееся всего пару секунд затмение и решила, что всё же сперва прочтёт их. Прочтёт, когда всё уже станет если не хорошо, то, по крайней мере, нормально, и можно будет вместе с Люциусом посмеяться над очередной чушью. Посмеяться. Ей сейчас так не хватало той лёгкости, что рождает искренний смех!

Последний день. Это был последний день перед тем, как она изменится — и уже этой ночью… Нарциссу охватила нервная дрожь, настолько сильная, что её зубы мелко застучали о край тонкой фарфоровой чашки. Сегодня ночью она впервые обратится… чудовищем. Зверем. И она всё будет понимать и всё помнить.

Ей вдруг остро захотелось отказаться от этой памяти — в конце концов, стены подвала крепки, и решётками предки Люциуса могут по праву гордиться: заперевшись там, пожалуй, можно было бы выдержать штурм небольшой армии или же наоборот, удержать не слишком большого дракона, что уж говорить о волках. Возможно, незнание действительно будет благом, и она сможет жить, как обычно — нет, это ей вряд ли бы удалось — но по крайней мере она не терзалась бы тем, что запомнит себя животным. Не просто же это зелье практически не востребовано. Может быть, оно и не нужно вообще никому? Зачем, зачем она согласилась, зачем выбрала этот путь? Пускай бы она даже начала биться о стены, как писали об этом в брошюре Уолдена, — зато наутро ничего бы не вспомнила. Ведь так обращается большинство… и вообще, можно было бы отгородить часть парка. Или придумать что-то ещё… она бы просто побегала там до рассвета…

О, Мерлин. Она рассуждает о себе словно об обычной собаке. Как она вообще может думать о том, чтобы потерять над собой контроль, если здесь, в доме будут её муж и сын? О каком парке она вообще говорит, если для них может возникнуть хоть тень опасности? Ей было отвратительно и мерзко от таких мыслей — но ведь это была истина, на которую нельзя закрывать глаза! Она была зверем. Была. Опасным зверем. И ей нужно привыкнуть к этому.

Весь день Нарцисса буквально металась по дому, в который раз спускаясь в темницу, чтобы снова и снова осмотреть решётки и тяжёлую, обитую железом дверь, уделяя особенное внимание запорам и петлям; то обходила уже сам дом и проверяла защитные чары на лестницах и в коридорах, стараясь не замечать, как перешёптываются портреты. Нарцисса буквально не находила себе места до самого вечера — и, когда начало темнеть, смогла ощутить смутное облегчение.

Потому что её ожидание, наконец, подошло к концу. Осталось лишь подготовиться… и, наконец, поговорить с мужем. Этот разговор она оттягивала с самого начала — но теперь откладывать дальше уже было некуда. На самом деле, она немного сердилась на Люциуса за то, что он сам не заговорил с ней о подобных вещах, но сейчас обижаться было бессмысленно, и Нарцисса отправилась к нему в кабинет сама.

Он был глубоко погружен в очередной клубок своих политических замыслов — она знала это его выражение лица и быструю, энергичную походку. Туда-сюда по кабинету… Обычно она старалась не отвлекать его в такие моменты, но сейчас её дело представлялось ей более важным, так что Нарцисса, постояв у двери незамеченной, громко постучала и позвала:

— Люциус!

— Цисси! — он, кажется, вздрогнул и подошёл к ней. — Как ты?

— Шерсть под кожей мне пока не мешает, — нервно произнесла она; вышло, пожалуй, слегка грубовато, но Нарцисса так устала от неизвестности, что решила что этим вечером может позволить себе что-то такое. В конце концов, это она обратится, и сейчас тяжело. И страшно. Да, ей было страшно, и она искала у мужа поддержки — как обычно он искал у неё. Она примиряюще улыбнулась, но улыбка вышла тревожная. — Прости. Люциус, ты так и не поделился со мной своими планами на ночь.

— Я буду с тобой, — он произнёс это как нечто само собой разумеющееся; и этот ответ и, особенно, тон, которым он был произнесён, тронули Нарциссу почти до слёз. Хотя, вероятно, всё дело было в той излишней эмоциональности, которая предшествует обращению — Нарцисса о ней читала.

— Спасибо, —она протянула руку и стиснула его пальцы в своих.

— Где же мне ещё быть? — спросил Люциус, привлекая её к себе заключая в объятья.

— Ты не боишься? — шепнула Нарцисса, прижимаясь к нему.

— Чего? — ответил он так же тихо.

— Вдруг что-то пойдёт не так? — напряжённо спросила Нарцисса.

— На этот случай у меня есть моя палочка, — она слышала, что он улыбается и чувствовала, как его тёплая ладонь гладит её по плечам. — Полагаю, я справлюсь с оборотнем. Не бойся. Тем более что нас будет двое — ты же не думаешь, что Северус это пропустит.

— О нет, — откликнулась она едва слышно куда-то в воротник мантии своего супруга.

Да, это было ещё одной причиной, по которой ей так хотелось видеть Люциуса рядом с собой этой ночью. Было бы неправильно и, пожалуй, дико, чтобы единственным свидетелем того унизительного процесса, что с ней будет происходить, окажется исключительно Снейп. А ведь он должен быть там непременно — чтобы, если что-то пойдёт не так, увидеть это собственными глазами и потом, как он выражался, внести изменения в рецептуру следующего образца зелья, ведь кто-то должен довести до ума то, на что у Белби не хватило терпения.

— Я пойду переоденусь, — сказала Нарцисса. — А после спущусь в подвал. За тобой зайти? — она подавила нервный смешок. Словно они собрались в гости.

— Как тебе хочется, — ответил он.

— Тогда приходи в подвал, — решила она, неохотно от него отрываясь, и повторила: — Я только переоденусь.

Нарцисса сжала руки Люциуса и ушла — почти убежала к себе. Ей было мучительно нервно и страшно, очень страшно, но она гнала от себя этот страх — если бы она поддалась ему, то… она не знала, во что это могло бы вылиться, и не желала знать. Она Блэк — и её не будет страшить неизбежность. Она просто примет это. Как там было, в той брошюрке? «Вам станет легче, когда вы сможете принять нового себя». Она сможет. У неё просто нет выхода!

Однако о чём в брошюре не удосужились написать, так это о том, что следовало надевать если вечером собираешься обратиться. Вернее, там было сказано, что «неудобная одежда может вам помешать и будет безнадёжно испорчена, поэтому лучше выбрать что-то максимально простое» , но это этого было явно недостаточно, в качестве рекомендации к выбору вечернего туалета.

— Простое, — произнесла она вслух. — И, наверно, просторное?

Нарцисса обнажённой стояла посреди своей гардеробной и нервно передвигала вешалки. Не то, не то… нет, в этом ей будет неудобно… нужно что-то свободное. Рубашка. Вероятно, ей подойдёт рубашка… свободная и простая… вот эта? Нарцисса приложила к себе одну из тех ночных рубашек, которыми пользовалась последнее время, и осмотрела своё отражение. Нет… нет, манжеты здесь слишком плотные. Будет неудобно, наверное… тогда эту, возможно? Она приложила другую — и тут же отправила её обратно. Нет, эта слишком тонкая — да почти что прозрачная, а ведь там будет Снейп, и она точно не была готова ходить перед ним практически нагишом.

Мерлин, какая глупость. Нарцисса остановилась и отбросила очередную рубашку. Снейп всё равно увидит её голой! С утра. Он ведь будет там и при обратной трансформации — а ведь на звере одежды не будет. Наверное. Хотя… может быть, это получится как-то… Да нет. Нет — это полная чушь. Нет, он увидит её как есть — это нужно принять как данность. В конце концов, это ведь Снейп, а не… не важно. Это Снейп — какая разница, что он видит?

И вообще, что она делает? Она словно собирается на какой-то приём. Нужно просто взять простыню — она скроет всё и не будет мешать, когда придёт время. Мерлин, так просто…

Нарцисса помотала головой, зажмурилась, а потом подошла к зеркалу и пристально вгляделась в своё отражение, стараясь не обращать внимание на уродливые воспалённые шрамы. Через несколько часов… совсем скоро вместо этой кожи будет пахнущий псиной жёсткий мех, а на месте лица окажется отвратительная звериная морда. Зверь. Она станет зверем.

Нарцисса на секунду словно увидела за собой в зеркале образ, который всё это время гнала, и вздрогнула.

И каково будет Люциусу видеть её такой, вдруг мелькнула у неё мысль. Как он будет смотреть на неё потом — сможет ли он снова видеть в ней ту, кого сейчас в зеркале видит она сама? Может быть, напрасно она не запретила ему присутствовать?

— Всё будет хорошо, — прошептала Нарцисса, снова зажмурившись.

А затем, развернувшись, накинула халат и, приказала Тинки принести ей какую-нибудь старую простыню. Она расправила тонкий хлопок, расшитый по краю розами, а затем обернула вокруг себя, закрепив это подобие тоги узлом на плече, накинув поверх халат. Потом Нарцисса зачем-то аккуратно пригладила волосы и отправилась вниз — в подвал.

Нарцисса шла по пустым коридорам мэнора, разрываясь между желанием зайти к сыну и повидать его, прежде, чем… да нет — просто пожелать ему доброй ночи, и нежеланием расстраивать его ещё больше. К ужину он даже не вышел, запершись у себя. С самого утра он пребывал сегодня не в духе — Уолден, насколько Нарцисса могла судить, который день пропадал на службе, прочёсывая леса в поисках её подавшегося в бега кузена, да и самому Драко Люциус запретил пока покидать особняк и просил быть на глазах у домовых эльфов. Ничего удивительного, что в атмосфере томительного ожидания, опустившегося на их дом, Драко с полудня не желал никого видеть. И, пожалуй, и ей, и Люциусу обоим было легче от того, что этим вечером не приходилось его утешать. Нарцисса приблизилась к спальне сына и коснулась двери — но постояла и, так и не набравшись решимости постучать, тихо развернулась и ушла. Нет, не стоит его тревожить, говорила она себе. Завтра… нет — послезавтра они увидятся и смогут поговорить. Обязательно… ему ведь тоже трудно сейчас. Возможно, даже труднее, чем ей — потому ему всего лишь тринадцать, и его мир рассыпался на куски.

Она спускалась в подземелье, осторожно ступая по крутой лестнице с высокими ступеньками, касаясь рукой стены. Если подвалы под северным крылом мэнора были отведены под лабораторию и пару заклинательных залов, то под южным крылом, надёжно отгороженным от них толстыми стенами винного погреба, находились темницы.

Нарцисса миновала несколько тяжёлых дверей, находившихся так близко к лестнице, что, возможно, в них было слышно, что могло происходить наверху, и отправилась по скудно освещённому коридору дальше — туда, где, почти рядом со стеной винного погреба находилось просторное помещение, перегороженное массивной решёткой с прутьями толщиной в два пальца. Нарцисса даже не представляла, кого предки Люциуса могли здесь держать, но, с другой стороны, подвалы под домом тёти Вальбурги, куда они однажды в детстве забрались вместе с сёстрами и кузенами, производили более зловещее впечатление, а ведь они даже не зашли далеко.

На свободной половине зала у одной из стен стоял стол, заваленный бумагами и заставленный флаконами с зельями, включая и уже ставший почти привычным Нарциссе кубок, исходивший бледно-голубым паром, от вида которого Нарцисса испытала лёгкую тошноту. В углу напротив стояли какие-то ящики, содержимым которых ей сегодня даже не пришло в голову озаботится, и пара стульев. А на стене висели даже на вид кажущиеся тяжёлыми и прочными цепи и какие-то старые пыточные приспособления, которых не касались уже много лет.

За решёткой же Нарциссу ждало наколдованное кресло, которое легко можно будет развеять, когда оно ей уже не понадобится, и словно выросший из истёртого каменного пола толстый мягкий ковёр. Кресло, вероятно, наколдовал Люциус, подумала она, и, похоже, он очень старался — потому что это был, в своём роде, шедевр в барочном стиле, обтянутый шёлком с прихотливой набивкой, и украшенный тонкой резьбой.

Сам Люциус вместе со Снейпом были уже на месте, и пока Снейп возился с бумагами на столе её муж подошёл к ней, и обняв за плечи, прижал к себе и с трогательной заботой спросил:

— Тебе здесь не холодно?

— Нет, — ответила она тихо, надеясь, что Снейп позволит им так ещё пару ударов сердца постоять в тишине, но это не могло продолжаться вечно.

Зелье казалось Нарциссе ещё более горьким, чем прежде, и, сделав последний глоток, она посмотрела на старинные астрономические часы, с неумолимой точностью отсчитывающее мгновения до того, как окончательно сменится на вычурном циферблате фаза луны. У них всех был в запасе практически час — ни она, ни Люциус не чувствовали себя уверено, и даже Снейп не до конца был уверен в том, насколько точно трансформация должна совпасть с моментом, когда луна окажется в высшей точке, тем более что одно дело читать про трансформации, а другое — видеть вживую. Никто из них не хотел рисковать, да и вместе ждать неизбежного было проще.

Люциус выглядел взволнованным, но находил в себе силы, чтобы утешающе ей улыбаться, пока Снейп снова обследовал Нарциссу диагностическими заклятьями и заносил результаты в уже частично заполненную какими-то пометками большую таблицу на широком листе пергамента. Он трогательно пожал плечами и покачал головой, когда Снейп срезал с её головы прядь её волос и запечатал несколько капель её крови в пробирке. В отличие от него, сам Снейп казался собранным и спокойным, даже отстранённым скорей; но Нарцисса видела, что за этим своим методичным исследовательским подходом он тщательно прятал нервозность, однако его выдавало то, как он, сам не замечая, одёргивал безукоризненно чистые благодаря стараньям эльфов манжеты.

Решётку Нарцисса закрыла за собою сама, словно отрезая себя от прежней жизни. Её сотрясала нервная дрожь, и она даже не пыталась скрывать её, и когда Люциус, подойдя к толстым прутьям вплотную, протянул свою руку ей; Нарцисса вцепилась в неё похолодевшими от страха пальцами, а потом обняла мужа — и они замерли, прижавшись друг к другу и ощущая телами зачарованные стальные прутья, что сейчас их разделяли.

— Я боюсь, — еле слышно прошептала Нарцисса.

— Я знаю, — ответил Люциус, крепко прижимая её к себе. — Я понимаю, родная. Любой был бы в ужасе. Я всё время буду рядом с тобой.

Нарцисса молча кивнула. Она уже и сама не знала, успокаивает ли её эта мысль, или ещё больше пугает, но теперь уже поздно было что-то менять.

Снейп стоял поодаль, и его бледное как полотно, лицо в свете пылающих на стенах факелов, казалось, будто приобрело неестественного красно-оранжевый цвет, напоминая Нарциссе детские книжки о средневековых волшебниках и демонах ада, которых они призывали в магический круг. Она с трудом припоминала подробности тех историй, но зато сейчас перед её глазами всплывали яркие развороты с картинками, на которых тех самых «демонов» изображали почему-то всегда с красными лицами. «Ему, пожалуй, подходит», — подумала она, отпуская, наконец, мужа и опускаясь на созданное им кресло, словно на королевский трон.

Следующие полчаса они все беседовали, зачем-то делая вид, что всё в порядке, и они просто собрались в этой то ли допросной, то ли пыточной камере дружески поболтать. Нарцисса не успевала за сменами собственного настроения: эта общая старательность её то смешила, то вызывала раздражение, то вызывала острое желание закричать — но она сдерживалась и бросала очередную реплику… и думала о том, что, наверное, вот так должны ощущать себя приговорённые к Поцелую. Но пока она может, спину она будет держать прямой.

В какой-то момент она поняла, что у неё немилосердно ноют плечи — и что дело вовсе не в неудобной позе. Она соскользнула с кресла на мягкий ковёр и умоляюще посмотрела на Люциуса — он взмахнул палочкой, убирая кресло, чтобы она не поранилась о него, и Нарцисса благодарно ему улыбнулась, чувствуя, как немеет её лицо… и вдруг поняла, что всё ещё не сняла халата. А ведь он понадобится ей утром… Почему-то эта мысль показалась ей невероятно важной — и она, пытаясь лихорадочно развязать непослушными, словно чужими пальцами шёлковый пояс, смогла, кажется, довольно невнятно, произнести:

— Прошу, убери его…

Люциус — напряженный и бледный — беззвучно заставил его воспарить, пока Нарцисса выпутывалась из рукавов, а затем приманил к себе, и буквально в него вцепился, однако заставил себя ободряюще улыбнуться:

— Всё будет хорошо. Я с тобой, — но улыбка казалась вымученной.

В этот миг Люциус ощущал себя невероятно беспомощным, и ему не на кого было сейчас опереться. Пожалуй, будь здесь Уолден сейчас… нет, так было бы ещё хуже. Было бы хуже для Циссы — а значит, и для него. Это его очередь её поддержать, а значит, что ему придётся справиться со всем самому этой ночью. Хотя, конечно, он был благодарен Снейпу как целителю и как зельевару, но сейчас Люциусу он казался неотъемлемой частью окружавших их декораций, словно живой портрет, пребывающий в своей отдельной реальности. Пожалуй, стоит считать, что они тут с Нарциссой вдвоём, твердил себе Люциус — но сейчас его это вовсе не успокаивало. Лучше бы здесь всё-таки был кто-то… кто мог бы просто это остановить, но на это были не способны даже самые прославленные волшебники.

Заметив тень, набежавшую на его лицо, Нарцисса постаралась из последних сил улыбнуться — и в этот момент её тело скрутило судорогой. Пронзившая её боль была такой, что она сорвалась на крик, а затем, согнулась и сжалась в комок, понимая, что задыхается.

— Началось, — почему-то прошептал Люциус, панически обернувшись к Снейпу.

— Да, — глуховато ответил Снейп, чувствуя, как воротник впивается ему прямо в шею, и потянулся ослабить его. Казалось, что затхлость подвала проникла ему прямо в лёгкие. И он всё глубже увязает в мрачном кошмаре, в котором жил. На покрытом ковром полу камеры билась в агонии женщина, но он видел сейчас вовсе не её искажённое мукой лицо, а то, застывшее и безжизненное, что преследовало его неотступно много лет, и снова ощущал ту отчаянную беспомощность. Но в то же время, словно и не прошло больше десятка лет, видел узкий неудобный лаз и пустую старую комнату; видел неяркий блеск жёлтых глаз с вертикальными зрачками и слышал в темноте негромкое угрожающее рычание и вновь чувствовал, как волосы прилипают к шее. Ему снова было шестнадцать, но теперь он не мог сбежать, он сам лишил себя подобного права.

Северуса Снейпа давно уже не пугали чудовища, тем более что он прекрасно знал, что зачарованная решётка способна удержать не только оборотня: тогда, давно, он уже видел в этом подвале… разное. И сейчас ему просто хотелось проснуться, не знать, что где-то там наслаждается незаслуженной свободой ублюдок, которому стоило бы гореть в аду, и не страшиться того, что здесь, сейчас он снова окажется бесполезен. Он невольно отступил на пару шагов и, ощущая затылком страх Люциуса, испытал раздражение. Там, на Мерлином драном ковре сжалась от боли женщина и он должен был ей помочь — иначе зачем он вообще здесь?

Нарцисса тяжело и часто дышала, и, насколько он видел под сползшей с неё простынёй, по груди и плечам расползались алые эритемы, — но такого просто не должно было быть. Он прекрасно помнил все стадии трансформации, и мог бы на ком угодно воспроизвести их с не меньшей точностью, чем Минерва превращает табакерку в мышь. Но ни в одной из книг, в которые он зарылся последние две недели, не описывали ничего подобного. Все эти напыщенные болваны как один, начинали описанье с изменений зрачков — но зрачки у Нарциссы оставались вполне человеческими, если не считать того, что радужки за ними уже практически не было видно.

Всё шло неверно, не так, и самое главное, слишком медленно, в норме обращение не длится больше пяти минут, но сейчас время для Нарциссы чудовищно растянулось — и, возможно, в этом была и его вина. А это могло означать лишь одно — что-то было не так с зельем. Она жаловалась на тошноту — лихорадочно размышлял Снейп, могла ли реакция уже тогда быть нетипичной, и вызвать подобные отклонения?

Он приблизился к решётке на пару шагов и вгляделся в глаза Нарциссы, а затем усилием воли закрылся от её боли и паники — всё ещё человеческой боли.

Мерлин, дай им всем сил пережить эту ночь. Потом, он уже потом разберётся, допустил ли ошибку в рецепте, или сам рецепт изначально её содержал, выяснит, что вызвало такую неподдающуюся объясненью реакцию, а пока нужно было как-то не позволить ситуации стать ещё хуже. Нужно было понять, что происходит с Нарциссой прямо сейчас, чтобы в следующий раз всё было нормально, и чтобы этот следующий раз действительно наступил.

Нарцисса мучительно и глухо кричала, и чем дальше — тем меньше было в этом крике человеческого и больше звериного. Она то приподнималась на руках, то снова обессилено падала.

— Нарцисса, слушай меня, слушай мой голос, — Снейп сумел, наконец, совладать с собой и заставил свой голос звучать уверенно и очень спокойно. Если бы мог, он бы вложил в свои слова магию: когда Нарцисса в очередной раз попыталась приподняться на руках — и снова упала, закричав при этом от боли, он с трудом не отвёл глаза. — Не пытайся подняться, — произнёс он. — Так будет только больней. Лежи. Просто лежи и позволь своим мышцам и костям измениться.

Она, кажется, его поняла — по крайней мере, она теперь просто лежала, в самом деле не пытаясь встать, и лишь вскрикивала иногда, пронзительно и отчаянно. Он знал, что её мутило; верней, начало мутить в тот момент, когда она приняла зелье. Он списал это на побочный эффект, не раз встреченный во многих источниках, но мог ли он доверять им сейчас? Нарцисса то и дело сглатывала, и всё равно из уголков её рта текла густая и вязкая, словно у зверя, слюна.

— Мерлин… — прошептал Люциус, за его спиной. — Северус, так ведь не должно быть!

— Не должно, — согласился Снейп, пытаясь сообразить, что из известных ему диагностических чар сейчас подойдёт, чтобы понять, что именно происходит.

С места, где он стоял, он не мог видеть лица Нарциссы, скрытого за растрепавшимися волосами, но даже отсюда заметил, как кисти её рук опухли и покраснели — это, должно быть, перестраивались хрящи; а затем он заметил, как что-то шевелится под её бледной кожей — словно оно искало себе путь вовне и пыталось высвободить себе побольше места. Шерсть — понял Снейп. Шерсть уже должна прорасти кожу насквозь, а волосы на голове измениться, но этого все еще не произошло.

Снейп не знал, сколько уже прошло с начала этой агонии, но все шло явно не по учебнику. Впрочем, к выкладкам теоретиков он доверия не питал никогда. И сейчас он мог испытывать к себе лишь презрение за то, что в восьмидесятые пренебрёг возможностью узнать обо всём этом из первых рук. А сейчас он даже с трудом мог понять, что именно принимать за норму — никто так и не удосужился изобрести диагностических и лечебных чар для оборотней. К тому же понять, что сейчас происходит с телом Нарциссы, ему мешала сбившаяся простыня.

— Люциус, мне нужно убрать простыню, — сухо произнес Снейп, а затем снова обратился к Нарциссе. — Нарцисса, мне необходимо видеть, что с тобой происходит, прости меня.

Её голова дёрнулась, и Снейп, избавляясь от простыни, не позволил себе задумываться, было ли это согласием, или же её скрутил новый спазм. Люциус за его спиной судорожно втянул воздух, комкая в руках халат жены.

Нарцисса вновь то ли закричала, то ли завыла, и сквозь её крик послышался хруст позвонков. Словно её позвоночник готов был сломаться, и под кожей было заметно, как меняясь, пришли в движение позвонки — и это, как раз, было правильным.

Люциус снова шумно вздохнул — а потом ещё раз, когда кожа на губах, ладонях и стопах Нарциссы треснула. Крови почти не было, но, но как же это должно было быть болезненно, потому что Нарцисса жалобно всхлипнула и то ли захныкала, то ли заскулила. То же происходило и со шрамами, уродующими её плечо и руки: там уже смогла клочками прорасти шесть и сочилась отвратительная сукровица.

— Мерлин! — уже в голос застонал Люциус, вздрагивая и наблюдая за тем, как Снейп невербально убирает с кожи его жены эту дрянь. — Да помоги же ей!

— Может быть, ты и еще и метод расскажешь? — процедил Снейп едва слышно — но Люциус то ли не расслышал, то ли решил сделать вид. Но это было сейчас не важно, важно было то, что трансформация каждой из частей её тела всё больше выбивалась из графика, и Снейп опасался, что дальше будет лишь хуже.

И оказался прав — потому что кожа Нарциссы не успевала за вытягивающимися костями и лопалась, похоже, причиняя ей этим мучительную острую боль. Крови на местах разрывов было на удивление мало — но лучше б она была, потому что вместо неё на коже выступала отвратительная розоватая слизь, густая и вязкая, медленно стекавшая на каменный пол и оставлявшая на нём отвратительные грязные потёки. Нарцисса стонала и вскрикивала, а потом медленно поползла назад, пытаясь забиться в угол.

— Нарцисса! — снова позвал её Снейп. — Не шевелись. Будет хуже. Лежи. Просто лежи.

Но она, похоже, то ли не слышала его, то ли не понимала, то ли сама чуяла что-то, чего не понимал он.

— Мерлин, сделай что-нибудь! — воскликнул Люциус, в отчаянии переводя взгляд с Нарциссы на Снейпа, застыв от вида происходящего. Его трясло, словно в лихорадке, и он никак не мог сообразить, чем именно занят Снейп, пока тот в ответ не рявкнул:

— Не стой! Или помогай, или убирайся. Ей больно лежать, и ворс впивается в кожу — преврати ковёр во что-то более мягкое.

Люциус послушно, кажется, едва ли не механически, достал палочку и трансфигурировал ковёр в огромное пуховое, почему-то белое, одеяло, которое тут же покрылось мерзкими желтоватыми пятнами от сукровицы и быстро темнеющими потеками от сочившейся из ран крови.

Они оба смотрели на сжавшуюся в углу Нарциссу. Крови теперь было довольно много, и, хотя Снейп постоянно убирал её, ярко-алый след страшно тянулся по белой ткани, а в воздухе отчетливо слышался отдающий металлом на языке тяжёлый запах. Шерсть на Нарциссе всё так же практически и не появлялась, не считая тех безобразных пучков на руке, плече, ключице и каких-то клочков на боку, словно бы те места, где в неё проникла зараза, вопреки всему стремились успеть за луной. Между тем, тело Нарциссы постепенно менялось, всё больше приобретая звериные очертания — теперь от её человеческого лица почти ничего не осталось, и к ним с Люциусом была обращена испачканная потёками крови вытянутая и страдальчески оскаленная морда. Совершенно лысая и от этого намного более жуткая, чем та, что порой до сих пор являлась Снейпу в выматывающих кошмарах вместе с молчаливыми мертвецами, в глазах которых он видел всё, о чем бы хотел, но не мог забыть. И, похоже, его сны после этой ночи станут немного разнообразнее.

Тело и ноги Нарциссы тоже, наконец, изменились, и изменение это сопровождалось чудовищным хрустом выворачивающихся суставов и треском ломающихся костей, от которого Люциус вздрагивал и порой начинал шептать что-то беззвучное. Её тело и ноги точь-в-точь напоминали звериные, а вот руки почему-то остались практически прежними, не считая ногтей — так же почему-то, как и левый глаз, в то время как правый стал уже целиком звериным.

А потом Нарцисса вдруг зачем-то попыталась было подняться и сделать шаг, но не удержалась и снова упала — и опять поползла вперёд, к ним. Она попыталась что-то сказать, но из волчьей пасти вырвался только надсадный и полный отчаянья вой, перешедший в жалобный скулёж — и Люциус, не выдержав, шагнул к решётке и вцепился в прутья с такой силой, словно пытался сломать.

— Отойди от решётки, — твёрдо велел ему Снейп. — Ты же видишь — ей плохо, не делай всё ещё хуже.

— Что? — непослушными губами переспросил тот.

Снейп, наконец, бросил на него взгляд. Даже в оранжевом свете пламени лицо Люциуса казалось серым — словно он вот-вот упадёт в обморок, и Снейп нетерпеливо подумал, что, возможно, это стало бы лучшим выходом.

— Люциус, отойди, — чётко, едва ли не по слогам повторил Снейп.

От диагностических заклинаний толку было немного: все, что он мог сказать, это что даже её внутренние органы трансформировались запаздывая или, наоборот, быстрее, чем следовало. И магия давала ответа ни на вопрос, как ей помочь, ни как предотвратить это в дальнейшем.

Она плакала — крупные слёзы катились по звериным щекам — и скулила от страха и боли, и тяжело и жадно дышала, так, словно бы ей что-то мешало вдыхать, и спазматически хрипела, словно что-то застряло в горле, а затем её вырвало остатками зелья и почему-то шерстью, но она всё еще продолжала хрипеть.

— Я читал — так точно не должно быть! — Люциус мотнул головой и попятился.

Но Снейп его просто проигнорировал, он немедленно убрал рвоту, а затем практически прохрипел:

— Анапнео, — помогая ей нормально вздохнуть. — Нарцисса, просто лежи. Лежи и позволь этому закончиться, — произнес он, с облегчением замечая, что её левый глаз приобрёл нормальный янтарный оттенок, а затем повернулся и посмотрел Люциусу в глаза, и пожелал тут же закрыться, сметённый потоком захлестнувших того противоречивых чувств.

Люциусу было не то что страшно — жутко, как никогда в жизни, несравнимо страшней той ночи, когда его жена лежала посреди спальни в крови. Но даже тогда она оставалась прекрасной. Она была прекрасна даже со шрамами, но то, что он видел сейчас, было сильнее его. Что-то глубоко внутри заставляло его практически содрогаться от омерзения. И сколько бы он ни пытался твердить себе, что это всё ужасно неправильно, что так не должно быть, что всё это закончится, и его Нарцисса снова будет собой, от одного осознания, что эта противоестественная жуткая тварь — это его жена и мать его сына, Люциуса остро мутило. Так… так просто не могло быть, это неправда! Ему физически хотелось уйти отсюда, сбежать, но ведь он обещал, обещал Циссе быть с ней; но было ли оно Циссой? Он всматривался в глаза этого существа и не видел там ничего, кроме исступлённого звериного отчаяния. Осталось ли там хоть что-нибудь от неё? Разве не должно было это Мордредом проклятое зелье сохранить её разум? Осознаёт ли оно вообще себя, ведь оно даже не было волком! Оно вообще не поддавалась внятному описанию — даже оборотнем это вряд ли могло считаться. Окровавленная голая тварь…

То, что десять минут назад было его изысканной, нежной, любимой Циссой, вновь заскулило и поползло к решётке. Ползти давалось этому тяжело: конечности всё ещё изменялись — удлинялись, вытягивались… пальцы сжимались в подобие кулака, из которого торчали длинные и, кажется, острые когти, которые, задевая тонкую ткань одеяла, легко вспарывали её, выпуская наружу нежный и лёгкий пух, тут же облепляющий перепачканные сукровицей и слизью лапы этого существа, словно снег. Тонкий длинный хвост — голый и покрытый пергаментно-тонкой кожей, под которой можно было различить любой позвонок — с отчаянием бился о бока существа, которое совсем недавно называлось Нарциссой Малфой. Вид этого существа был Люциусу до какой-то болезненной жалости, до выступивших на глазах слёз, столь омерзителен, что он едва сдерживал подступившую к горлу тошноту и старался заставить себя не смотреть, но у него это получалось плохо.

А оно скулило и продолжало ползти вперёд — и, добравшись до решётки, просунуло сквозь прутья сперва свою жуткую лапу, а затем морду, практически застряв головой. Так близко, что едва не коснулось ботинок Люциуса — и тот, вздрогнув, попятился и, едва не сбив Снейпа с ног и вжался в стену.

«Надо было еще час назад влить в него успокоительного посильней», — как-то отстранённо подумал Снейп. Впрочем, он не мог позволить себе отвлекаться на Люциуса — чтобы найти причину этих непонятны ему аномалий, нужна была кровь; та кровь, что именно в этот момент текла в жилах Нарциссы и так удачно капала на каменный пол. Снейп взмахнул палочкой, и красные капли повисли в воздухе, а затем собрались в шар и медленно поплыли к нему. Он поместил багровую каплю в пробирку, запечатал её и отправил на стол, возле которого теперь стоял Люциус.

По телу Нарциссы прошла судорога, и она вдруг чихнула, а потом остервенело начала чесать морду, разбрызгивая вокруг слюну, слизь и кровавые капли. Затем завалилась на бок и заизвивалась на рвущемся под её когтями одеяле, заставляя фонтанчики лёгкого белоснежного пуха взмывать над ней. Тонкий хвост беспорядочно метался туда-сюда, и Люциус вдруг не выдержал и резко отшатнулся назад.

Снейп не видел, что именно произошло, но услышал оглушительный стук и звон. Он резко обернулся и успел буквально в последний момент заставить катящиеся по почти опрокинутому столу флаконы и пробирки замереть в воздухе. Те, конечно же, были зачарованы — Снейп слишком давно преподавал зельеварение имбецилам, чтобы хоть на миг отбросить возможность какой-нибудь катастрофы — и всё же они вполне могли не пережить встречи с каменным полом. Однако сказать что-либо Люциусу Снейп не успел: тот кажется, побледнев еще больше, зажмурился, судорожно прижимая ладонь к губам. Он даже не заметил, как халат Нарциссы, который до этого момента Люциус, не осознавая, сжимал в руке, выскользнул и лежал сейчас на каменному полу у его ботинок. Нарцисса начала снова поскуливать, а затем раздался вполне характерный звук, и в воздухе запахло кишечными газами. В этот миг в Люциусе словно что-то сломалось, он стремглав бросился прочь, и через несколько секунд Снейп услышал, как его рвёт где-то в конце коридора.

Его уход позволил Снейпу вздохнуть с облегчением — честно говоря, присутствие Люциуса ему уже начало откровенно мешать, его эмоции давили на самого Снейпа, не давая сосредоточиться и хотя бы попытаться оттеснить подальше все мучительные воспоминания, поднявшиеся со дна, и явно нервировали его супругу. Проблем от него сейчас было значительно больше, чем ощутимой пользы, да и сам Снейп обычно не терпел в лаборатории посторонних.

Снейп стоял, крепко сжимая палочку, и тёплое ощущение знакомых изгибов дерева в ладони его успокаивало — выжидающе наблюдал, как катающаяся по одеялу Нарцисса начинает, наконец, обрастать шерстью. Судя по всему, этот процесс тоже был довольно мучительным — потому что она терлась спиной и боками, скулила, чихала, кашляла и стонала слишком по-человечески — но сил на жалость у Северуса уже не осталось. Да и на что Нарциссе сгодилась бы его жалость сейчас? Скорее бы просто унизила.

Между тем, трансформация, наконец, закончилась, и в клетке теперь лежала довольно крупная — хотя оборотни ведь, как правило, больше обычных волков, отстранённо напомнил себе Снейп — волчица со спутанным тусклым мехом, слипшимся в колтуны. Лежала и смотрела куда-то за его спину — туда, где не так давно стоял Люциус, и где теперь была пустота.

Волчица медленно и неуверенно поднялась на лапы и сделала пару шагов к решётке. Она смотрела туда, где совсем недавно стоял её муж, и где теперь было пусто. Выглядела она скверно: красные воспалённые глаза слезились, а из пасти длинными вязкими нитями стекала слюна.

— Нарцисса, ты понимаешь меня? — спросил Снейп, подходя поближе к толстым прутьям со своей стороны. Она посмотрела на него и, открыв пасть, издала странный и тихий звук, а потом медленно и неуверенно кивнула лобастой головой. — Хорошо, — сказал он и перешел к следующему вопросу: — Насколько хорошо ты можешь себя контролировать?

На сей раз она среагировала не сразу: постояла какое-то время, потом приподняла левую лапу, поставила, подняла правую и, наконец, неуверенно махнула хвостом. И лишь после этого посмотрела Снейпа и кивнула уже вполне осознанно.

— Хорошо, — повторил он. — Ты чувствуешь боль? — Нарцисса почти сразу кивнула, потом помотала головой — и чихнула. И помотала головой снова. — Ты ощущаешь сильный дискомфорт или боль?— продолжал он её расспрашивать — и поймал, наконец, взгляд Нарциссы.

Он не собирался глубоко погружаться в её разум легилименцией, но те поверхностные образы, что он успел увидеть, были вполне человеческие… вернее, почти. Потому что в них было что-то ещё, недоступное и чуждое его восприятию. Но, насколько он мог судить, это было вполне естественно, ведь существо, которому он сейчас смотрел в глаза, не было человеком и иначе воспринимало мир. Но главную свою функцию — сохранить человеческое сознание — зелье выполнило. И это была единственная хорошая новость за эту ночь.

— Будь добра, подойди ближе, — попросил он. — Что-то пошло не так и нам нужно найти причину. Для этого мне потребуется взять у тебя образцы на анализ. Ничего нового, — уголок его рта дёрнулся в усталой усмешке. — Всё то же, что час назад, разве что за неименьем волос, придётся настричь с тебя шерсти. Ты знала, что шерсть оборотня отлично помогает от ревматизма?

Нарцисса фыркнула, а затем послушно подошла и легла возле самой решётки. Снейп захватил со стола несколько пробирок, а затем присел совсем рядом с прутьям, но всё же недостаточно близко, чтобы она, если захочет, смогла бы до него дотянуться.

— Диффиндо, — он взмахнул палочкой, а затем приманил срезанный с её холки клок. Слюну же он собрал в прозрачный шарик и, запечатав в пробирки, поморщился, глядя на заваленный опрокинутыми флаконами и пробирками стол. Еще один взмах, и на столе сам собой воцарился порядок; только после этого он отлевитировал туда образцы, и вновь повернулся к Нарциссе.

— Осталась кровь, — спокойно произнёс он, и когда убедился, что она его слушает, продолжил: — Всё то же самое. Больно не будет — у животных иной болевой порог. Просто лежи, и позволь мне закончить.

Она чуть заметно кивнула и даже слегка вытянула лапу вперёд, позволяя Снейпу сделать прокол, собрать кровь и прежде, чем он успел залечить рану, лизнула её, а затем вздохнула и вновь опустила голову на лапы.

Глядя на лежащую так близко и так смирно Нарциссу, Снейп подумал, что, возможно, у кого-то на его месте могло бы появиться иррациональное желание просунуть руку и погладить её; но он давно растерял иллюзии, да и общение с Хагридовыми питомцами многому его научило.

— Пятьдесят балов Слизерину, — проговорил он устало, просто не найдя лучших слов. По части утешения и сочувствия мастером он никогда не был, да и не видел в этом особого смысла. — Ты молодец. Отлично справилась. А вот с себя и с Люциуса я бы по сорок снял, — заявил он безжалостно — потому что сам он провалил всё, что мог — как зельевар и целитель. Провалился так же, как Люциус, впрочем, от него он много не ожидал. Однако для личных переживаний место было неподходящим, как и время. Снейп снова поймал полный растерянности и боли взгляд Нарциссы: — Позже я схожу, проверю, что с ним. Но уверен, что он в порядке, насколько это вообще применимо к… сложившейся ситуации.

Она вымученно и тяжко вздохнула и снова посмотрела туда, где недавно стоял Люциус, а потом придвинулась к решётке, просунула сквозь толстые прутья нос и тихо-тихо заскулила.

— Толку от него всё равно было не много, это же не министерские коридоры, — Снейп понимал, что Нарциссе требовалось сейчас утешение, но кормить её успокоительной ложью не видел смысла. Он никогда не умел подобных вещей, и учиться не собирался. — Полагаю, если бы он свалился в обморок прямо здесь, это бы и меня, и тебя отвлекало. Впрочем, на что я надеялся! Ты не видела, как он патетично страдал, когда ты рожала.

Она вздохнула и опять заскулила, с тоской вглядываясь в пустоту у стола. Снейп же заставил рядом с Нарциссой вырасти из пухового одеяла широкую железную миску и наполнил её водой.

— Ты потеряла много жидкости, когда обращалась, — объяснил он. — Нужно её восполнить. Попей, когда будешь готова. И это не просьба, это рекомендация твоего целителя.

Она поглядела на него, перевела взгляд на миску и неуверенно потянулась к ней, обнюхала, коснулась влажным носом воды — и вновь посмотрела на Снейпа. И выражение на её морде читалось так ясно, что он понял его безо всякой легиллименции и сказал, усмехнувшись:

— После всего стесняться подобного просто глупо.

Однако же отвернулся и принялся наводить на столе порядок уже вручную, прислушиваясь к раздающимся за спиной характерным лакающим звукам. А когда они затихли, он обернулся и вновь приступил к диагностике. Сейчас, когда обращение завершилось, и чарам снова стоило доверять, он сперва убедился, что все внутренние органы Нарциссы завершили свою трансформацию, и что её жизни теперь ничто больше не угрожает. Затем проверил дыхание — впрочем, он и так видел, что дышит она свободно, хотя, пожалуй, чаще, чем следует. Сердцебиение тоже было в пределах нормы, впрочем, понятие «нормы» для оборотней было весьма размыто: слишком мало уделяли внимания тем сторонам, которые не касались того, как от них защититься, выследить и уничтожить, прежде чем стать одним из них.

Закончив, он придвинул стул, сел и прикрыл глаза, привычно очищая свой разум. Несколько простых ментальных упражнений помогли ему привести мысли в порядок, и он сумел заполнить протокол исследования и закончить другие записи, всё это время слушая за своей спиной чужое дыхание. Он убрал на место все собранные образцы, проверив ещё раз, точно ли они все подписаны верно. Посмотрел на часы — было около половины второго — и щелкнул пальцами.

— С тобой пока останется эльф, — сказал он Нарциссе — Не мне тебя учить ими пользоваться. Почувствуешь себя хуже или просто захочешь позвать меня — подай голос, и он меня тотчас же приведёт.

Затем он выдал инструкции трясущемуся от его сурового тона эльфу, и, велев следить за хозяйкой, побрёл наверх. Уже в коридоре он позволил себе ненадолго прислониться затылком к стене и так постоять немного. Ему нужно было передохнуть. Он был совершенно вымотан и полностью опустошён, словно до дна вычерпал отпущенные ему запасы эмоций. Настолько опустошен, что с трудом удержался от желания просто взять и отправиться в ту дыру, которую называл домом. Посидеть там в пыльной и привычной ему тишине, выпить крепкого до горечи чая, и бездумно постоять под душем, пока горячая вода в котле не закончится. Впрочем, последнее он мог позволить себе и здесь, решил он, поднимаясь по крутым ступенькам. Каких бы сплетен среди учеников про него не ходило о том, что он может растаять от мыла, за душ он бы сейчас убил.

Но сначала Снейпу предстояло ещё одно неприятное дело, которым он бы сейчас предпочел вовсе не заниматься, оставив это удовольствие кому-то еще, но, как всегда, кроме него самого проблемы решать было некому — и он, поднявшись наверх, настойчиво постучал в дверь кабинета Люциуса. Но, не услышав ответа, молча подёргал ручку — и, когда она поддалась, открыл.

Снейп втянул воздух ноздрями и поморщился: Люциус сидел за столом, подперев голову кулаком, а перед ним стояла наполовину пустая бутылка джина и почти пустой стакан безо льда. Звук открывшейся двери он просто проигнорировал, и лишь когда Снейп прочистил выразительно горло, поднял на него абсолютно пустые глаза:

— А. Ты пришёл, — просто констатировал он, убирая с лица спутанные белёсые пряди.

— Хотел убедиться, что ты не наделаешь глупостей, — сказал Снейп. — Вижу, не зря.

— Убедился? — Люциус перевёл взгляд на стакан, а затем обратно на Снейпа.

— Вполне, — у Снейпа не было ни сил, ни желания продолжать этот бессмысленный диалог, но Малфой явно придерживался иного мнения.

— Настоящий лицемер, да? — он иронически поклонился, а затем надломлено прошипел: — Ну, давай, давай, скажи, насколько я отвратителен!

— Мне? Не меньше чем все остальные, — равнодушно пожал плечами Снейп.

— Я сбежал! — разозлившись, Люциус ударил по столу ладонью — бутылка со стаканом подпрыгнули, и их содержимое внутри заштормило.

— Что ты хочешь сейчас услышать? — скривился Снейп. — Что ты не повёл себя так, как все? Добро пожаловать в серое большинство, которое на твоём месте отреагировало бы примерно так же. Но ты даже сумел убрать за собой, хвалю.

— Я — трус! Лицемер. Трус. Но, — Люциус поднял вверх ладонь, словно призывая чужое внимание — я не смог. Я просто не смог, Северус, — он почти простонал. — Ты был там, ты же это всё видел! Ты же видел, она… и ты… ты...

— Да Люциус, я смог, — согласился с ним Снейп устало. — Ни один зельевар не может позволить себе быть брезгливым, иначе на что ему жить? Впрочем, помнится ты и сам…

— Это другое! — рот Малфоя горько скривился. — Ты просто не понимаешь. Видеть её такой. Её. Я даже не знаю что хуже, — он мотнул головой. — Думать — это же не она… Не она. Не Цисса… Или снова и снова видеть как она превращается в эту тварь, — его передёрнуло, и он, нервно вцепившись в стакан, рывком поднёс его к губам и допил залпом. Затем поставил его на стол с громким стуком и посмотрел Снейпу в глаза: — Ты помнишь моего отца, Северус?

— Официально представить ты нас друг другу так и не удосужился.

— Но ты, кажется, был на его похоронах. Он умирал здесь, в этом доме. Ты видел драконью оспу в финальной стадии? Я помню всё — тот же запах. И я не мог, не имел возможности даже близко к нему подойти, чтобы проститься, — Люциус, кажется, даже не заметил, как смахнул злую слезу. — Но запах, этот запах буквально въелся в ближайшие комнаты, и я… мы даже мебели не оставили — отправили всё в огонь. Я потерял его, — практически прошептал он, — так же как сегодня потерял Циссу, — едва слышно договорил он, а затем наполнил стакан.

— Я бы тоже хотел сейчас напиться, — немного помолчав, сказал Снейп. — Но, в отличие от тебя, позволить себе этого не могу. Если тебе будет легче, допей эту бутылку до дна и принимайся за следующую. Если не хочешь пить — у тебя на весь кабинет пахнет вполне подходящим зельем. Увеличь дозу вдвое — и проснешься завтра в обед. Делай что хочешь, это твоя жизнь, твоя семья, а я чужие душевные раны исцелять не нанимался. Не хочу портить свою скользкую репутацию.

С этими словами он развернулся — и вышел, очень постаравшись не хлопнуть за собой дверью. Потому что если он что-то и презирал по-настоящему в этом мире — это то, с каким удовольствием люди пытаются утопить себя в бессмысленных сожалениях, вместо того чтобы встать и хоть что-то сделать. Или заведомо делают то, с чем потом просто не смогут жить, но продолжат существовать, упиваясь своими пустыми страданиями. Как же он ненавидел это, и больше всего, когда видел в зеркале по утрам.

Он сам не заметил, как достиг парадной лестницы и поднялся ещё на один этаж, туда, где была его гостевая спальня. Он запер за собой дверь, бессильно опустился в кресло и замер, закрыв глаза. Мир, похоже, его ненавидел, и делал всё, чтобы ему досадить. Он снова вернулся в мыслях к тому моменту, как несколько дней назад его вдруг срочно вызвал к себе Дамблдор. Сначала отправлял к нему домой сов, затем отправил Патронуса, и когда Снейп, наконец, вышел из камина в его кабинете, с каким-то усталым облегчением выдохнул.

— Я был занят, у меня пациент, — неприветливо и нелюбезно пояснил Снейп задержку.

— Понимаю, — покладисто кивнул Дамблдор, а затем, подумав, добавил. — Это тяжело для любой семьи. Будь любезен, присядь, — почти велел он.

— Директор, — ядовито усмехнулся Снейп, усаживаясь в жёсткое деревянное кресло с высокой спинкой. — Вы так настойчиво хотели видеть меня в мой отпуск, что же у нас стряслось? Снова.

— Вчера стало известно, что из Азкабана бежал Сириус Блэк, — очень серьёзно сказал Дамблдор, и вроде бы давно устоявшийся мир Северуса Снейпа взорвался и осыпался острыми обломками к его ногам. Как позже взорвались в его кабинете банки с заспиртованными уродцами всех мастей.

Тогда ему казалось, что, покуда этого подонка не поймают и не скормят дементорам, для него не будет иметь значение практически ничего. Однако сегодня, после всего случившегося, ему хотелось, чтобы Блэк просто отправился в пекло или обратно в тюрьму — не важно. Что-то пошло не так, в зелье была ошибка. И как же унизительно было предполагать, что он её допустил, просто потому, что все его мысли были заняты этим грязным ничтожеством, которое рушило всё, к чему бы ни прикасалось.

Он сидел так, не шевелясь и даже вдыхая и выдыхая по счёту, покуда в его голове не осталась лишь пустота. Мир вокруг стал восхитительно живым и, одновременно, далёким: где-то шуршали листья, скрипел сверчок и переговаривались ночные птицы.

Посидев так примерно с час, он поднялся и, с некоторым сожалением вспомнив о вожделенном душе, посмотрел на часы. Три. До рассвета ещё было время, и он, оставив мантию на ручке кресла, отправился в ванную. Он стоял, поднял лицо к струям горячей воды и ни о чем не думал. Спать ему не хотелось — не то чтобы ему не терпелось приступить к работе и проанализировать полученные образцы, но это откладывать было просто нельзя.

К четырём утра Снейп снова спустился в подвал. Нарцисса лежала на вычищенном эльфийской магией одеяле, свернувшись в клубок, и, как ему показалось в первый момент, дремала, однако, услышав его, подняла голову и печально на него посмотрела.

— Скоро всё закончится, — пообещал он. — И ты сможешь отдохнуть с большим комфортом.

Она тихо заскулила и, опустив морду на сложенные лапы, прикрыла красные слезящиеся глаза. И всё-таки, что именно с ней случилось? Нигде, ни в одном источнике Снейп подобного не встречал.

Время тянулось медленно. До захода луны оставалось ещё почти полтора часа, и он пока принялся проверять собственные расчёты в надежде найти ошибку, лишь после этого имело смысл переходить к изучению остатков зелья. Но он то и дело непростительно отвлекался, поглядывая на тихо лежащую у решетки Нарциссу. В какой-то момент она вытянулась и снова замерла так, положив голову поверх лап и закрыв глаза. А за несколько минут до захода луны подняла голову и, нервно облизываясь, издала короткий звук, похожий на тявканье.

— Да, пора, — сказал Снейп, убирая свои записи и беря в руки палочку. — Соберись — осталось немного.

Продолжая облизываться, Нарцисса встала на лапы. Беспокойно обивая бока хвостом, она затопталась на месте — а потом Снейп одновременно услышал хруст ломающихся костей и громкий протяжный вой, полный боли и чего-то ещё. Он не мог сказать, что именно в нём звучало, но не страх…

На сей раз всё происходило куда быстрей и куда нормальнее: хотя Нарцисса всё равно выла, а затем кричала от боли, и снова на какое-то время застряла между человеком и зверем, превратившись в ту же самую жуткую голую тварь, правда, на сей раз кое-где поросшую редкими клочьями шерсти, закончилось всё это довольно быстро. Да, обращение снова заняло больше времени: вместо максимально положенных пяти минут, теперь на него ушла не мучительная четверть часа, как это было с восходом луны, а всего лишь семь минут с небольшим.

Лишь когда на вновь испачканном свежей кровью, да и не только ей, одеяле замерла, наконец, самая обыкновенная нагая женщина, Снейп, спохватившись, кинулся было искать халат — но его не было. Проклиная чересчур аккуратного эльфа, утащившего стирать этот так необходимый сейчас предмет, Снейп трансфигурировал свой носовой платок — халат из него вышел привычным ему махровым, тёмно-коричневым и, конечно же, тёплым, иначе в своих подземельях Северус бы просто замёрз. Он укрыл им Нарциссу, и только после этого отпер решетку. Она неприятно лязгнула, и Нарцисса, вздрогнув от этого звука, подняла голову и, почти инстинктивно притягивая к горлу ворот халата, с отчаянной надеждой посмотрела сначала на Снейпа, а затем и вокруг — и, не увидев здесь больше никого, закрыла глаза.

— Мне нужно взять анализы и осмотреть тебя, — сказал Снейп, подходя к ней и осторожно помогая Нарциссе надеть халат. — В последний раз этим утром — а затем я провожу тебя в спальню.

Она молча кивнула и смирно лежала, покуда он прикасался к её истончившимся и побелевшим шрамам. Он ощущал её полнейшую растерянность и навалившуюся на неё апатичную слабость, но с этим она должна была разобраться сама и помочь он не мог. Затем она послушно протянула ему свои побелевшие пальцы, а затем и сплюнула в подставленную пробирку. На срезанную прядь Нарцисса и вовсе никак не отреагировала — а вот встать попросту не смогла, хотя воду из приставленного к губам бокала безропотно выпила. Впрочем, для таких случаев и придумали Мобиликорпус.

— Позволишь? — спросил он, делая характерный жест — и когда Нарцисса слабо кивнула, очень аккуратно заставил её воспарить в воздух.

Он не был уверен, в какую именно спальню следует её левитировать, но решил выбрать ту, где она сможет побыть одна — хотя бы потому, что не имел сейчас ни малейшего желания сталкиваться с её супругом.

А у самых дверей уже обнаружил, что Нарцисса забылась глубоким сном. Он осторожно, опустив её на постель, укрыл и неслышно вышел.

Последние для Уолдена выдались непростыми: побег этого безумного фанатика Блэка — как, уже не стесняясь, говорили авроры, приняв за основную гипотезу в первую очередь всё же месть — поставил на уши всё министерство. Если бы Уолден мечтал ловить опасных преступников, он бы в своё время пошёл в Аврорат, или в ДМП на крайний случай, однако к поискам привлекли всех мало-мальски пригодных для этого служащих, и в первую очередь тех, кто мог за себя постоять. И, поскольку Уолден, бесспорно, попадал в число подобных людей, спал он за последние четверо суток часов от силы пятнадцать. Всё остальное время Уолден пытался понять, с чего бы Блэка вообще могло занести в сердце какого-нибудь заповедного леса, который МакНейру приходилось прочесывать и ставить в нём сигнальные чары, но он не жаловался: если бы Блэк был хоть наполовину безумен так же, как его кузина, сидевшая с ним через камеру, то надеяться, что он сделает всем одолжение и просто сбежит из страны, даже не приходилось.

Отоспаться Уолден намеревался сегодня: пораньше лечь и проспать сколько сможет — то, что вторник оказался у него выходным, еще не значило, что его не выдернут прямо из дома. Зато вчера ему было совсем не до сна, и дело было не только в Блэке. После того потрясения, которое волшебное общество пережило в связи с Нарциссой, Министерству пришлось усилить контроль за оборотнями, поэтому пока Сессил Ли и его ребята под полной луной привычно инспектировали подозрительные места, Уолдену и еще нескольким его невезучим коллегам пришлось провести ночь в боевой готовности, чтобы выдвинуться по первому же сигналу, если кому-то померещатся за окном оборотень, или, опять же, Блэк. Таких оказалось трое: одна старая ведьма в Уэльсе и два мнительных дурака, живших аккурат по соседству в Суррее, принявшие за стаю кровожадных волков какую-то бродячую псину, если верить следам у мусорных баков. И, пожалуй, в чем-то Уолден был им благодарен, так как это смогло отвлечь его от тревожных мыслей.

Да, он мог, не кривя душою, сказать, что многие оборотни могли лишь завидовать тем условиям, которые были созданы для Нарциссы. У неё было всё лучшее, включая зельевара и зелье: Снейп был не слишком приятным как человек, но профессионалом достойным. А подземелье, в котором ей придётся провести эту ночь, Уолден превосходно знал ещё с тех пор, как вообще начал бывать у Люциуса в гостях. Но он всё равно волновался всю ночь, а когда рассвело, с трудом сдерживался, чтобы связаться с друзьями камином, но понимал, что после подобной ночи и Люциус и Нарцисса, скорее всего, отдыхают. Поэтому крестника, которого Уолден не видел уже несколько дней, он ждал с особенным нетерпеньем. Они условились на четыре — Уолден ещё в обед знал, что вернётся раньше, и они смогут подольше побыть вдвоём.

Драко вышел из пламени, когда стрелки напольных часов показали почти четверть пятого, и первое, что бросилось в глаза Уолдену — его бледность. Он был непривычно тих и подавлен — и Уолден не мог не понять, насколько, должно быть, трудной выдалась для крестника эта ночь.

Когда они поприветствовали друг друга, Уолден задал вопрос, который не давал и ему самому покоя:

— Как мама? — произнёс он, сняв и повесив на спинку стула мантию. На Драко он не смотрел, позволяя собраться с мыслями. Мальчишкам в тринадцать лет от взрослых нужно отнюдь не сочувствие — сам был таким — если только они сами о нем не попросят. А если и попросят, то не словами, нет; такие вещи как с книззлами — просто чувствуешь. И книззлы, топтавшиеся рядом с хозяином с момента его возвращения домой, немедленно окружили Драко. Рыжий — Бестолочь — неожиданно подпрыгнул с места и, едва не уронив крестника, заскочил ему на руки и тут же перебрался на плечи, а затем громко заурчал, топчась там.

— Мама спит, — сказал Драко, сняв книззла с плеч, но не отпуская его, а, напротив, прижимая к себе. — Отца я сегодня тоже не видел. А Снейп, как всегда, торчит у себя в подземелье, — буркнул он зло. — Уолл, я не знаю как мама… на самом деле. Ты же знаешь, что они мне все ничего не говорят. Даже Снейп.

Уолден повернулся и спокойно кивнул:

— Знаю. Они волнуются за тебя.

— Будто мне от этого легче, — Драко покрепче обнял громко мурлычущий комок меха, обхвативший своими мощными рыжими лапами его за шею. — И маме. Я… не думаю, что ей хорошо.

Он выглядел таким несчастным, усталым и… маленьким, не вытянувшимся за лето подростком — совсем мальчишкой. Мальчишкой, которому не с кем поговорить. Уолден вздохнул про себя, и просто положив ему на плечо руку, признался:

— Вымотался за эти дни, сил нет. На нормальную тренировку меня сегодня не хватит. Как насчёт просто прогуляться до озера, поваляться на берегу, и чем Мордред, не шутит, поплавать — тем более вода тёплая. Как тебе вариант?

— Угу, —отозвался Драко, утыкаясь носом в шерсть Бестолочи.

— Хочешь — бери с собой, — добавил Уолден, кивая на довольную рыжую морду. — Они воду любят.

Насильно тянуть слова из Драко не имело смысла, да и не привык Уолден сам в душу кому-то лезть. Было бы крестнику пять — он бы, конечно, усадил его рядом с собой и расспросил, что же его так расстроило, но чем старше тот становился, тем сложней становились вещи вокруг него. А когда всё становится слишком сложно… движение лучше слов, да и ничто не облегчает лучше душевного истощения, чем вода.

Кот и Серый бежали впереди по тропинке, то и дело оборачиваясь и дожидаясь отстающих людей. Далеко отойти они еще не успели, когда Драко неожиданно спохватился:

— Уолл, я идиот, сумку зачем-то с собой на озеро потащил. Я быстро!

Уолден только сейчас обратил внимание, что на плече крестника болтается школьная сумка — наверное он за эти дни слишком устал, чтобы придавать значение таким мелочам.

— Давай подержу, — предложил он, забирая у Драко недовольного Бестолочь. Крестник кивнул и, неохотно расставшись с книззлом, бросился бегом к дому.

Провожая взглядом его фигуру, Уолден снова вздохнул и почесал Бестолочь за ушами.

Драко захлопнул за собой дверь и привалился к стене спиной, чувствуя, как колотится в груди его сердце. Он резко вздохнул, практически всхлипывая, а затем расстегнул сумку и, покопавшись в сменной одежде, вытащил сложенный кое-как кусок серебристой ткани и сжал её в руках.

Мантия-невидимка. Всё было из-за неё. Вернее, нет, началось всё не с этого, хотя правильней было сказать, продолжилось.

Драко был сердит и обижен — на себя, на родителей, и, прежде всего, на отца. Как бы он усердно ни занимался, как бы ни старался им показать, что всё, всё понимает, его словно не принимали в расчёт. С ним никто и ничего не обсуждал, ему ничего не рассказывали — но они же были его семьёй! Его, а вовсе не Снейпа! А Драко тоже хотел быть рядом с мамой, чтобы помочь! Чтобы, когда зелье подействует, показать ей, что ему всё равно, какая она — с хвостом или без, и что он любит её любую. Драко даже спросил отца, можно ли ему будет навестить маму ночью, ненадолго — и получил резкий и категоричный отказ.

Но если маму Драко понимал и прощал — он знал, как она волновалась, и вообще чувствовала себя скверно, то отец-то ведь мог бы нормально поговорить с ним и выслушать! Когда родители обустроили для маминого превращения подвал, Драко незаметно спустился туда и долго стоял в том большом помещении у решётки, глядя сквозь прутья, и с тревогой и тоской пытаясь представить себе, как же его мама там будет заперта на всю ночь. И он не сможет её увидеть.

А потом, потом он наткнулся на мантию.

В тот день, неделю назад, они рано утром собрались на рыбалку — была суббота, и у Уолла был выходной. Рассвет был смурной, день обещал быть дождливым, и крёстный отправил Драко в кладовку захватить пару дождевиков. И когда Драко снимал их с крючка, целая куча одежды свалилась с вешалки, и он увидел её. И сразу узнал.

Мантия-невидимка. Самая настоящая!

О том, что у крёстного есть подобная вещь, Драко знал довольно давно. Ему было лет семь, когда Драко впервые узнал о существовании такой замечательного и полезного артефакта, и заявил, что хотел бы получить на день рождения самую лучшую. Уолл тогда посмеялся и сказал, что вещь это, пожалуй, забавная, и действительно могла бы когда-нибудь пригодиться ему для школьных розыгрышей, но в настоящем деле достаточно бесполезная.

— Почему это? — спросил Драко.

— Неудобно, — пояснил Уолл. — Душно, когда она закрывает тебя с головы до ног, да и путаешься, колдовать неловко — руку нормально не вытащишь. А еще она всё время норовит распахнуться и, что самое страшное, — заговорщически добавил он, — задевает за ветки. Даже не представляю, как в ней можно в лесу ходить.

— Но ведь здорово быть невидимым! — возразил тогда Драко.

— На то дезилюминационные чары есть, — крёстный пожал плечами. — А мантия — разве что поиграться.

— Ха, — фыркнул Драко надувшись и обидевшись за свою мечту. — Ты так говоришь просто потому, что у тебя её нет! И купить ты не можешь, потому что она ужасно дорогая и редкая.

— Ну почему же, — усмехнулся Уолл — и принёс из кладовки самую что ни на есть настоящую мантию-невидимку. — По большей части они нежны и недолговечны. Чары выветриваются, — сказал он, протянув крестнику серебристую ткань. — И рвётся она легко — а залатать так, чтобы этого не было видно, не всегда получается. Впрочем, есть образцы и получше — но, как ты верно заметил, они дороги, и так тратиться просто глупо. Чары намного удобнее.

Его мантия действительно была аккуратно зашита в нескольких местах — и если ею укрыться, нитки буквально висели в воздухе. В самой же мантии и вправду оказалось не слишком удобно: действительно душно, и конечно, Драко в ней утонул. Тогда он целиком отказался от идеи заполучить мантию-невидимку, переключившись на гоночную метлу, и даже не вспомнил бы, если бы случайно на неё не наткнулся.

В тот раз Драко повесил вещи обратно, но уже дома никак не мог выкинуть из головы зародившуюся там мысль, что если отец не хочет его понять и позволить побыть хоть немного с мамой, то он может навестить её сам. Совсем ненадолго! Опыт хождения по коридорам, в которых его не должно было быть, у Драко уже имелся. Он просто увидит и скажет ей всё — и уйдёт. Главное было попасть в подвал незамеченным, и пусть даже отец его после накажет!

И ничего ведь страшного не случится, если он одолжит мантию крёстного на пару дней — Уолл и сам говорил, что ею не пользуется. Драко изводил себя этими мыслями пару дней — а потом, как-то вечером, решился и тихонько забрал её, сунув в сумку, покуда крёстный готовил ужин.

Это было стыдно, ужасно стыдно — Драко ощущал себя почти вором. Промучившись так до пятницы, он уже совсем собрался её вернуть — но тут его сумасшедший дядюшка Сириус сделал ноги из Азкабана, и Драко чисто физически подобной возможности оказался лишён. Он воспринял это стоически, и принял как знак судьбы. Он обязательно навестит маму — и вернёт мантию сразу же, на другой день. Ну, или при первой возможности. И никто ничего не узнает.

Была суббота, у Драко была мантия-невидимка, но плана не было — то, что казалось ему таким простым, воплотить в жизнь оказалось не так-то просто. Трудности поджидали его на каждом шагу. Сперва мама попросила его не выходить завтра ночью из комнаты, затем отец практически приказал, а Снейп вообще, будто бы Драко тут не было, заявил отцу, что однократный приём «Сна без сновидений» только пойдёт на пользу подростковому организму. Драко, конечно же, разозлился и убежал к себе, понимая, что даже если он спрячется под мантией-невидимкой, его непременно заметят на лестнице. Шаги на ней прозвучат протяжно и гулко, а слух у декана был, как у нетопыря.

Впрочем, с этим бы он как-нибудь разобрался, но его понятное и простое желание просто навестить маму упёрлось в закрытую дверь. В буквальном смысле — Драко сам видел, как отец накладывает чары на толстую дубовую дверь, ведущую в тюремные подземелья, и слышал, что она останется заперта всю ночь.

Это было ужасно несправедливо, но Драко был настроен решительно, да и побег его безумного дядюшки подсказал неожиданное решение. Он вспомнил о старом подземном ходе, ведущем из винного погреба в казематы, о котором ему ещё в детстве рассказывал со своего портрета один из прадедушек. Тогда же Драко и отыскал его прямо у бочек с хересом — нужно было только нажать на кран с головой орла.

Убедившись, что ближайшее время всем будет не до него, Драко спустился, нашёл нужный кран, и часть стены перед ним отъехала. Он прошёл по узкому ходу и вышел в тупике чуть дальше по коридору, сразу за тем помещением, где должны были запереть маму.

Лучше и не придумаешь — так думал Драко, старательно убирая всю паутину. Было бы невероятно глупо, если бы она налипла на мантию-невидимку завтра ночью. Хорош бы он был, вот так попасться, думал он, даже не зная, что грядущая ночь станет для него самой… нет, он не смог бы подобрать нужных слов. Ужасной? Чудовищной? Жуткой? Ни один из этих эпитетов не казался Драко достаточным — и ни один не описывал даже половины всего, что довелось ему почувствовать и пережить.

В воскресенье всем было не до него — а Драко ещё с утра проснулся с тошнотворным тревожным чувством, которое тоже вряд ли бы смог описать. Не встретив мамы за завтраком, он вдруг снова так испугался её потерять, что его начало потряхивать, но отец со Снейпом были так заняты своей беседой, что не заметили его трясущихся рук. Практически ничего не съев, он вернулся к себе и вытянулся на заправленной эльфом постели.

Мысли в голове сменялись одна за одной, и он вдруг подумал, что не нервничал так даже накануне экзаменов. Что-то холодное и бесформенно словно беспокойно сжималось внутри него, и он ничего не мог с этим поделать. Он резко поднялся с постели и достал из тумбочки свой конспект. За прошедший месяц Драко так много прочёл про оборотней — от сказок до целительских справочников декана, в которых подробно было описано обращение — что мог бы уже написать курсовой проект, если бы речь не шла о его маме. Он мог бы по минутам расписать всё, что видел на иллюстрациях, и даже сам вычислил время восхожденья луны! Вот только он всё равно не чувствовал, что готов, и донельзя боялся, что в самый ответственный момент просто не справится и что-то забудет. И уже ближе к вечеру осознал, что он — последний осёл. Отец и Снейп не оставят маму одну, и если они останутся там, то прокрасться мимо них он просто не сможет!

Значит… значит следовало оказаться в темнице заранее. Тогда он просто сможет там немного побыть, даже если с мамой поговорить не удастся. Но он сможет поговорить с ней потом и сказать, что всё равно её любит. Любую.

Обедать Драко решил у себя, а когда эльф снова явился, чтобы убрать посуду, строго-настрого приказал никому его до утра не беспокоить и всем говорить, что молодой хозяин устал и спит. Что из комнаты он никуда не выходил и не выйдет. С крёстным они уже несколько дней не виделись, тот был крепко занят поисками беглеца, и Драко надеялся, что он его непременно поймает. Может, Сириус Блэк и был их роднёй, но и маме и отцу явно было от всей этой истории не по себе.

Затем Драко соорудил на постели из подушек и покрывал подобие своей спящей фигуры, и критически оглядев результат, переоделся в вещи, в которых тренировался с крёстным. А затем подумал о том, как холодно в подземельях, и полез в шкаф за тёплыми носками и свитером. Одевшись, Драко посмотрел на часы и накинул мантию-невидимку. Он тихо-тихо приоткрыл дверь и, убедившись, что в коридоре пусто, отправился к винному погребу. Вот так красться по своему же дому ему до этого ни разу не приходилось, и он то и дело застывал, слыша как переговариваются портреты и скрипит старый пол.

В погребе он почувствовал себя куда спокойней — и, уже не от кого не прячась, нажал на кран, проскользнул подземным ходом к темницам, а затем, замирая от осознания того, что у него всё получилось, спрятался под большим столом и лишь затем выдохнул.

Ждать ему пришлось долго — сперва он сидел в одиночестве, а затем появился Снейп, и что-то разложив на столе, ушёл. Потом в подвал спустился отец, и Драко с восхищением наблюдал, как он заставил вырасти из каменного пола ковёр, а затем наколдовал кресло — да ещё какое! Видела бы его МакКошка! Это был настоящий шедевр трансфигурации, именно такой, которого и заслуживала их мама!

Потом вернулся декан, чьё присутствие и здесь и в доме Драко, честно сказать, раздражало. Нет, он понимал, конечно, что тот просто обязан тут быть сегодня, но будь его воля, он бы предпочёл его поскорей выставить — в конце концов, в книгах писали, что трансформация занимает не больше пяти минут.

А потом в подземелье спустилась мама. Она была такая бледная, но держалась словно настоящая королева. Снейп над ней немного поколдовал, а затем они все разговаривали совсем обычно, и Драко отчётливо слышал, как тикают на столе астрономические часы.

С едва слышным «дзинь» перещелкнулась фаза луны и тут с мамой началось это.

До этого дня он ни разу не слышал, чтобы она так страшно кричала. Он с трудом понимал, что происходило с ней прямо сейчас, но ничем из прочитанного это просто не могло быть. Что-то было не так, и Драко не понимал, почему отец и декан ничего не делают!

Драко сжался под столом от страха и паники, его словно парализовало от ужаса. Всё что он мог — смотреть, чувствуя, как холод расползается изнутри, будто это его кости ломаются и он кричит вместе с мамой и бессильно сжимать кулаки. Драко не задумываясь сейчас готов был на всё, чтобы это просто остановилось — он бы отдал всего себя, голову, руку, даже способность к магии, что угодно, только бы маме не пришлось страдать!

От беспомощности он вцепился зубами в руку, но даже не почувствовал боль, потому что в этот момент Снейп сказал, что оставит маму ещё и голой — и в этот момент Драко его практически возненавидел. Он поскорей отвернулся и зажмурил глаза, а затем зажал себе уши, но даже так продолжал слышать, как мамины крики перешли в волчий вой.

— Мамочка… мама… — билось в его голове и этот кошмар длился вечность.

Ему даже в голову тогда не пришло, что можно уйти, что он увидел уже достаточно для того, чтобы не спать больше ночью. Он даже не задумывался о том, что выберись он сейчас из-под стола, его бы даже никто не заметил — всем было не до него.

Но Драко просто оцепенел и был слишком раздавлен ужасом возможности открыть глаза и понять что мамы не стало. Но она продолжала скулить, и он подвывал ей беззвучно. В какой-то момент ему даже казалось — он плакал, но лицо оставалась сухим, однако Драко его просто не чувствовал. Как не ощущал и холодный пол под собой и руки были словно чужие.

Когда в висках болезненно застучало, Драко открыл глаза, и практически вскрикнул. За что, за что, за что с его мамой случилось подобное?! Ему было так больно внутри, что не заметил, как наполовину выполз из-под стола на четвереньках. Но в этот момент отец отшатнулся назад и едва не наступил Драко на руку. Он рефлекторно дёрнулся, привставая, и со всей силы ударился макушкой и спиной о столешницу. Всё, что стояло сейчас на столе, зазвенело и, кажется, даже посыпалось. Драко в панике едва не вскочил, а затем, напротив, чуть было не распластался по полу, растерянно наблюдая, как его отец стремительно скрывается в коридоре. Он сперва даже не понял, что с ним произошло — наверное, маме стало значительно хуже, и он поспешил за помощью, но затем, услышав, что маме говорит Снейп, Драко с ужасом осознал, что отец их сейчас просто бросил.

От разочарования он практически обессилел и свернулся в клубок у самой стены, и только сейчас заметил, что мама неотрывно на него смотрит. И в этот момент Драко было не важно, могла ли она его действительно видеть — он будет с ней, и пусть никто об этом не знает, он всё равно будет здесь, потому что семья в такие моменты должна находиться рядом.

Когда всё закончилось, Драко бесконечно долго смотрел на свернувшуюся в самом углу волчицу и больше всего на свете ему сейчас хотелось вылезти из-под стола и зарыться в её слипшуюся грязную шерсть. Покрепче обнять и, лёжа с ней рядом, гладить — чтобы она знала, что она не одна. Но у него не было сил даже пошевелиться, слезы текли по его лицу, и он с трудом заглушая звуки, зажимал рот рукой, чтобы начищенные ботинки Снейпа не сменились его лицом, когда он его услышит. Если он вытащит его за шиворот из-под стола и устроит сцену… Если маму это сейчас испугает, как он сможет потом смотреть ей в глаза?

Он сам не помнил, как вцепился в мамин халат, который его отец почему-то уронил на пол. Тонкий шёлк всё ещё хранил мамин запах — тонкий аромат духов и ещё чего-то… неизмеримо родного. И к этому запаху сейчас примешивался аромат больного зверя. Драко замёрз, просто заледенел, кажется, до костей, и даже глубже, насквозь, и ему ужасно хотелось забиться куда-нибудь, где его никто и ни за что не найдёт. Никогда.

Когда Снейп уже наконец ушёл, Драко вылез с трудом и даже хотел было снять мантию поговорить с мамой, ведь зелье точно подействовало и она понимала, что говорит ей Снейп, но всё-таки удержался, в последний момент онемев от внезапной мысли, насколько больно ей будет знать, что он видел её такой.

К тому же, у прутьев топтался Тинки. Эльфу, конечно, можно было бы приказать ненадолго убраться — и он, возможно, послушался бы… но Драко всё равно понимал, что этого ни в коем случае нельзя делать. Так что он тихо сделал шаг — затёкшие ноги слушались плохо и адски болели, но это было даже хорошо, потому что эта боль отвлекала его от той, которую он уже не мог выносить.

Очень тихо и медленно Драко добрался до потайного хода, и, опираясь на стену, c трудом нашёл нужный кирпич. Спотыкаясь, он доплёлся до погреба и, когда за его спиной закрылся проход в стене, он стянул с себя мантию-невидимку и обессиленно облокотился спиною о бочку. Кажется его начинало знобить. Ему ужасно хотелось просто лечь на пол и забиться как мама в угол, но, постояв немного, Драко заставил себя подняться наверх.

Первым его побуждением было просто сбежать. Шагнуть в камин и оказаться подальше отсюда, в Шотландии. Пусть даже Уолла не было сейчас дома, но это, пожалуй, и хорошо. Полы там дубовые, и книззлы есть… и, если он ляжет с ними прямо перед камином, как-нибудь сможет это всё пережить. Вот только камин наверняка был закрыт, да и найди его Уолл в таком состоянии утром — заставит рассказать об увиденном, и Драко тогда, наверное, умрёт прямо там. Он даже не представлял, как можно говорить о подобном — и точно знал, что не хочет делиться этим ни с кем. Даже с крёстным — как бы он его ни любил. Вот если бы можно было просто прийти к нему и помолчать — но ведь так наверняка не получится.

Что будет потом, он решил пока просто не думать — он слабо помнил, как возвращался в комнату. Его всё сильней трясло, и по-прежнему было холодно, настолько, что он почти не чувствовал рук и ног. Зато слышал возбуждённые перешёптывания на стенах, и бессильно злился на них, на себя, но прежде всего на отца и Снейпа. Наверное, только дойдя, наконец, до спальни и заперев дверь он всхлипнул, комкая мамин халат в руках.

Как он мог! Сбежал! Его самый сильный и лучший в мире отец просто не выдержал и сбежал, бросив маму одну. Да нет, не одну, даже хуже — со Снейпом! С ублюдком, которому всегда было на всех наплевать. Как… да как он так мог? Почему? Почему, почему всё пошло так? Это Снейп ошибся, или дело в чём-то другом? И почему, почему он их бросил, ведь отец же знал, как должна проходить трансформация!

Драко даже зажмурился — этот вопрос жёг его изнутри, раздирал его сердце на истекающие кровью ошметки и застилал глаза горячими злыми слезами. Отец бросил их! А Драко… Драко даже не сможет ему ничего сказать. И никому не сможет — потому что его ведь не должно было быть там.

Почему, почему он тогда не настоял? Почему не потребовал разрешить ему тоже быть рядом с мамой? Это ведь безопасно — даже если бы зелье и не сработало, там такие решётки! А ведь если бы мама знала, что он будет с ней, то знала бы что он её ни за что не бросит. Что хотя бы кому-то в этой семье она всё ещё нужна, как бы она не выглядела и во что бы не превратилась.

Драко стянул себя в гневе мантию и швырнул её на кровать, а затем принялся за свитер. Он не помнил куда тот полетел; охваченный негодованием, он чувствовал, как в нём поднимается горячей волной гнев и обида.

Да, будь на месте мамы кто-то другой, Драко назвал бы ту голую лысую тварь отвратительной — но это была его, его мать, и когда он вновь смог смотреть и увидел то уродливое подобие волка, он испытывал только смесь острой боли и жалости. Мерлин, как же ей было больно! И страшно. И ему было стыдно видеть её такой — он помнил её взгляд, помнил, как она на отца смотрела … а тот ничего не сделала, и даже не подошёл! Да, да, может быть подходить было совсем нельзя — но он даже не произнёс не слова, словно она просто животное! А потом просто ушёл… и она осталась одна. Одна в этой камере… да ещё и со Снейпом. Лучше б там была эта… как её… зачем её так рано уволили? Из-за Снейпа?

Он бессильно завыл в халат, и теперь разрыдался по-настоящему. Разрыдался от своего бессилия, от жалости к маме и самому себе. Всё, что он пережил за эту ночь, нашло наконец свой выход, и эмоции захлестнули его с головой. Кажется, он опрокинул стул, и скинул со стола книги. А затем упал на кровать даже не раздеваясь, забрался с головой под одеяло, и снова зарылся в мамин халат лицом и так замер, наконец свернувшись клубком. Как был — в шерстяных носках и тренировочной форме. Ему всё равно было холодно, однако постепенно тишина и темнота если и не успокоили его, то позволили милосердно провалиться в глубокий сон.

Он проснулся уже поздним утром, и его подушка всё ещё была мокрой от слёз. Голова была тяжёлой, словно после болезни, а во рту омерзительно сухо. Завтрак он, конечно, проспал, но его это даже не задевало. Он будто наблюдал за кем-то другим со стороны.

Даже то, что произошло ночью он вспоминал словно глядя через стекло, только чувство боли никуда не девалось, и он не знал как с ним быть. Никогда и никому он не сможет этого рассказать. Ни сейчас, ни завтра, ни через сотню лет; не сможет ни с кем разделить тот кошмар, на который пошёл добровольно. Никогда…

Впервые в жизни Драко чувствовал себя до такой степени одиноким. Даже с мамой он не сможет поговорить об этом — потому что его вообще не должно было быть там. Он вдруг вспомнил слова крёстного, сказанные им… нет, Драко даже мог вспомнить сейчас по какому поводу:

— Не все тайны следует раскрывать, парень. О некоторых вещах можно только молчать.

Наверное, только сейчас он его понял — но, поняв и признав правоту этих слов, Драко понимал, что всё равно сделал бы то же самое ещё раз. Тем более теперь, когда знал, что его отец... Нет, Драко сейчас не готов был об этом думать и пытаться понять его поступки. Важно было то, что, пускай даже мама и не знала, что он был там, он всё равно был рядом — и, раз больше некому её поддержать, у неё всегда будет Драко. Просто потому что должен быть. Потому что она — его мама, и он не позволит ей быть одной, чтобы с ней не случилось.

Но поделиться этим решением даже с Уоллом он, конечно, не мог. Он вообще ничего не мог рассказать ему — потому что это никого, кроме самого Драко и его мамы, не касалось. Но как в одиночку выдержать этот груз, он не знал, и даже не представлял, как он выбрался бы из этого противоречия, если бы ему сейчас пришлось хоть что-нибудь объяснять Уоллу. Да что объяснять — ему и снова видеть ту мантию было просто невыносимо, и она его словно жгла.

Его руки тряслись, когда он распахнул дверь кладовки и торопливо стащил с одного из крючков висящие на нём дождевики, тёплые куртки и мантии. Несколько он уронил, нагнулся за ними, потом передумал и бросил к ним остальные, снятые с того же крючка. Он расправил серебристую ткань и повесил туда мантию-невидимку. Затем вернул куртки на место, вновь уронив одну, а затем нервно захлопнул дверь.

Как он вернулся к терпеливо ожидающему его крёстному, Драко толком не помнил. Помнил только, как Бестолочь вновь оказался в его руках, а затем они пошли к озеру.

Плавать ему не хотелось — ему вообще не хотелось сейчас шевелиться. Только зарыться лицом в рыжую шерсть, прижать его к себе… а лучше их всех, и сидеть так, слушая шум деревьев. Но Уолл бы точно подобного не оценил, так что Драко пришлось заставить себя встать, раздеться, а затем и влезть в воду.

Они с Уоллом плавали, а Кот, Серый и Бестолочь сидели на берегу и терпеливо их ждали — правда, к их возвращению кто-то из них умудрился где-то раздобыть пару довольно крупных карпов. Ну, это было вполне понятно — ждать им пришлось довольно долго: люди уплыли так далеко, что их совсем не было видно, и вернулись уже когда солнце скрылось за деревьями практически целиком — уставшие, но, кажется, успокоившиеся. Хотя, может быть, у них просто не осталось сил… впрочем, до дома они дошли.

Они поднялись на крыльцо уже в сумерках, а потом, переодевшись в чистое и сухое, ужинали перед камином, поджаривая на углях истекающие соком колбаски. Они почти что не разговаривали — вернее, Уолл что-то рассказывал, но этот рассказ не требовал от Драко ответов, и Драко был благодарен за это крёстному. Ему хотелось с кем-нибудь помолчать — так, чтобы быть вроде бы и не одному, но и не тратить силы на общение, потому что их не осталось. Он и молчал — и в своём молчании не заметил, как постепенно успокоился и крепко заснул прямо в кресле. И не почувствовал, как взмывает, а затем невесомо плывёт по воздуху вслед за Уоллом в гостевую спальню на втором этаже. Как его укладывают в постель, снимая с него ботинки, и как устраиваются вокруг него книззлы, чтобы нести свой дозор.

Нарцисса проснулась под утро. Свет в комнате был уже серым, но пока что не золотым: то ли солнце ещё не взошло, то ли за окном было пасмурно. Некоторое время Нарцисса лежала, прислушиваясь к себе. Её тело было как будто пустым и слегка невесомым… и абсолютно чужим. Нет, она чувствовала его, и оно её слушалось — Нарцисса пошевелилась, проверяя. Да, голова, руки, ноги — всё двигалось, как и прежде.

Но это больше была не она. Это тело теперь просто бессмысленной оболочкой, под которой до времени скрывалась, маскировалась та тварь. Нет. Которая теперь была ей.

Как странно было не ощущать больше боли… Нарцисса помнила всё, что происходило с ней этой ночью — как медленно и отвратительно выворачивались её суставы, как менялись зубы, как вытягивалось лицо, как, прорастая, шевелился мех под её воспалённой отвратительно розовой кожей, лопавшейся, словно на перезрелом плоде, и как из разрывов сочилась мерзкая розово-жёлтая то ли слизь, то ли жидкость… Помнила ту боль, от которой, как ей казалось, она вот-вот сойдёт с ума — даже роды не могли бы с этим сравниться! Да когда тот монстр, что пытался её сожрать, вцепился ей в руку, так больно не было! На мгновенье она с острой надеждой подумала, что, может быть, ей просто приснился кошмар? Но увы, она понимала прекрасно, что всё это было реальным — и что теперь подобное с ней будет происходить каждый месяц. До конца её дней ей предстоит превращаться в омерзительную кровожадную тварь, и до конца дней пить то зелье, при одной мысли о котором Нарцисса испытывала тошноту.

Её и сейчас затошнило — от отвращения к самой себе. Впрочем, продолжалось это недолго, и прошло так же внезапно и быстро, как появилось — она просто свернулась под одеялом клубком и лежала так какое-то время, зажмурившись. Она бы и дальше лежала так — весь день, и ночь, и всегда, но ей ужасно хотелось пить, а её рот… Ей казалось, будто он забит той грязью из Лютного, в которой она месяц назад лежала. Язык был сухим и шершавым, и Нарциссе казалось, что она чувствует, до чего мерзко он пахнет.

Ей очень хотелось пить, и она, стянув с головы одеяло, придвинулась к краю кровати. Но стоило ей протянуть руку к стакану, стоящему на столике у кровати, она тут же вспомнила голос Снейпа, настойчиво советовавшего ей «непременно попить», и железную миску. Нарцисса схватила стакан, и, с трудом справившись с желаньем разбить его об стену, какое-то время держала его в руке, а затем наполнила водой и жадно её выпила. Потом отдышалась — и, вернув на место, подняла левый рукав и вгляделась в свою левую руку. Шрамы никуда не исчезли — как она, оказывается, всё же надеялась вопреки словам всех целителей — но побелели и стали незаметней и тоньше. И ничуть не болели — теперь это был просто побледневший рваный узор, почти не казавшийся безобразным. Только почти. Вот и всё… теперь это навсегда, думала Нарцисса, водя кончиками пальцев по шрамам. Просто белые шрамы, которыми её наградил тот монстр… печать того, кем она сама стала.

Тварь.

Она — тварь.

Животное, временами лишь притворяющееся человеком, но на самом деле — отвратительная жестокая тварь, которую можно держать в узде, но от которой невозможно избавиться. И она навсегда останется этой тварью, сколько бы ни прожила.

Навсегда…

Она полежала ещё какое-то время, прислушиваясь к себе и понимая, что чувствует себя совершенно… обычно. И это само по себе было отвратительно и нечестно — потому что она не должна была так себя чувствовать. В её жизни никогда больше не будет ничего нормального. Потому что теперь она будет жить от кошмара до кошмара — и даже между ними она будет другой.

Нарцисса налила себе ещё воды, но на сей раз после первого же глотка скривилась и выплюнула её прямо в стакан. Её вкус был ужасен — нет, она должна смыть с себя всё это. Хотя бы снаружи, если уж она не может вычистить из себя эту тварь.

Нарцисса заставила себя встать и, не найдя халат, горько и болезненно сморщилась. Значит, тот халат ей почудился, и Снейп левитировал её сюда хорошо если завёрнутой в простыню. Впрочем, разве на тварей надевают халат?

Впрочем, их у неё достаточно. Дойдя до гардеробной, Нарцисса взяла первый попавшийся и, завернувшись в него, пошла в ванную. И долго стояла под горячими струями, растирая кожу кажущейся сейчас слишком мягкой мочалкой. И так же долго чистила зубы, нёбо, язык, покуда во рту у неё не осталось даже тени того мерзкого вкуса.

В зеркало она даже не взглянула — не сумела себя заставить. Просто высушила кожу и волосы заклинанием и, снова надев халат, вернулась в спальню и села на край кровати.

Странно, но она вдруг поняла, что голодна. Голодна! Как она вообще могла думать о еде, Нарцисса не понимала, но и ошибиться в том, что ощущала голод, она не могла. Тварь, повторила она себе. Твари не о чем переживать — и она голодна. Ей категорически не хотелось никого видеть, однако голод оказался силён, и Нарцисса, вызвав эльфа, потребовала принести завтрак и передать мужу, что пока чувствует себя слишком слабой и желает побыть одна. Ей было страшно встречаться с ним — и увидеть в его глазах то, что в них отразится. Ведь она помнила, в сколь уродливое существо обращалась, она видела свои голые лапы, видела слизь и кровь, и чудовищная трансформация была мучительной не только и не столько из-за пережитой ей боли, сколь из-за стыда и отвращения к самой себе… И одна только мысль о том, как Люциусу приходилось себя ломать, чтобы переступить через своё омерзение, была ей отвратительна. Да, он не выдержал и ушёл — и она ощущала себя преданной и брошенной… но кто бы смог? Она понимала его. Потому что она была чудовищем, и была отвратительна самой себе.

Всё, на что Нарцисса до этой ночи надеялось, оказалось ложью. Ничего не закончилось, и ничего хорошо не стало — и теперь Нарцисса точно знала, что и не станет. Никогда. Она тварь, тварь, тварь, рядящаяся в человеческое обличье — и тварь эта была голодна, и хотелось ей отнюдь не овсянки. Настолько, что Нарцисса даже велела принести себе ещё одну порцию яичницы и сосисок, решив, что не станет себя ограничивать. Зачем? Тварь есть тварь — для чего морить её голодом?

Себя, с каким-то отчаянием сказала себе Нарцисса. Се-бя. Тварь или нет, это именно она — зачем она только лишний раз себя мучает? Но как же она была сама себе отвратительна…

Она едва успела допить чай, когда в дверь уверенно постучали, а потом оттуда раздался голос, который она сейчас хотела слышать меньше всего:

— Я войду? — не столько спросил, сколько поставил её перед фактом Снейп.

Нарцисса, сидевшая у столика в ночной рубашке — ей даже халат надевать не хотелось — потянулась было накинуть что-нибудь, а затем махнула на это рукой. Зачем? Прошлой ночью он выдел её обнажённой. И не просто без одежды — он видел её без её человечьего облика. Какая разница, в чём она его встретит?

Говорить с ним ей не хотелось, но и спорить сил не было. И она, почему-то накинув всё же халат, в котором вернулась из ванной, молча открыла дверь и вопросительно посмотрела на Снейпа.

— Как ты себя чувствуешь? Вижу, ты завтракала, — сказал он, входя.

— Прекрасно, — тускло проговорила Нарцисса.

Кажется, он понял, что она не настроена говорить — но ему этого и не требовалось. Нарцисса покорно разрешила ему себя осмотреть, взять кровь и слюну и срезать со своей головы очередную прядь — и, закончив, он сказал:

— Мне жаль, что тебе пришлось пережить всё это, — произнёс он, глядя куда-то в окно, когда заканчивал. — Зелье подействовало, но таких побочных эффектов я просто не ожидал. Это моя ошибка. Но я разберусь, что именно Белби не учёл в своём вареве. Обещаю.

— Спасибо, — отстранённо откликнулась Нарцисса. Ей просто хотелось, чтобы он ушёл — было похоже, что она переоценила себя, и сейчас не была в состоянии выносить чьё-то общество.

Наверное, ей следовало осведомиться о муже, подумала она вдруг, но, наверное, лучше было задать этот вопрос эльфам. Потом. Она непременно спросит… потом. Так же, как и о сыне — но о Драко думать сейчас ей было слишком страшно.

Когда Снейп ушёл, Нарцисса некоторое время просто сидела, обессиленно глядя прямо перед собой и позволив пустоте внутри заполнить её целиком. А потом вдруг, резко поднявшись, наложила на дверь семейное запирающее заклятье, скинула с себя одежду и, подойдя к зеркалу, долго разглядывала отразившуюся в нём стройную светловолосую женщину. Как странно, думала она, вглядываясь в собственные черты, что человеческое обличье оборотня не несёт на себе никакого видимого отпечатка своей ущербности, кроме шрамов! С которыми хотя и не повезло именно ей, но ведь у других они вполне могут быть вполне незаметными. Почему ликантропия не накладывает никакого отпечатка ни на лицо, ни на тело? Не меняет, к примеру, цвет глаз, или не делает зрачки вертикальными… не делает зверя в человеческом облике узнаваемым. Вероятно, ей следовало бы этому радоваться, но Нарциссе это казалось неправильным и несправедливым. Таких, как она, сразу должно быть видно! Почему так, ну почему, почему?!

Она сжала кулаки и вдруг с размаха ударила ими по зеркалу — оно треснуло, а Нарциссу ослепила острая боль, от которой ей почему-то вдруг стало легче. Нарцисса даже не сразу остановила кровь: несколько минут она стояла и смотрела, как та течёт по её белой коже и капает на пол, и вдыхала её острый железистый запах. Это зрелище её отрезвило — и Нарцисса, наложив на ни в чём не повинное зеркало Репаро, занялась своими порезами, благо, они оказались не слишком глубокими.

Теперь она чувствовала себя немного лучше — и, хотя ей по-прежнему не хотелось выходить из комнаты, она решила хоть чем-то заняться. Пожалуй, можно разобрать почту, решила он — не зря же она почти целую неделю собирала письма.

И надо одеться. Она не больна — она совершенно здорова, и ей не следует позволять себе изображать из себя страдалицу даже наедине с собой. Особенно наедине с собой.

— Ты можешь лгать мужу, матери, даже мне, — сказала как-то ей, любимой правнучке, Армель Розье незадолго до своей смерти. — Но ты никогда не должна лгать себе. Никогда. Иначе твоя жизнь растает, как болотный туман под солнцем, а ты этого даже и не заметишь.

— Почему не замечу? — недоверчиво спросила десятилетняя тогда Нарцисса.

— Потому что некому замечать будет, — отрезала Армель — и засмеялась своим всегда пугавшим Нарциссу частым высоким смехом. Словно камушки мелкие по полу сыпались…

Она была права, старейшая из Розье, сказала себе Нарцисса. Права. Нет, себе она лгать не станет даже в мелочах — и начнёт с того, что оденется, наконец, и уложит волосы. Видит её кто-нибудь или нет, не имеет значения. Она — тоже «кто-нибудь».

Впрочем, кажется, она немного переоценила свои силы, потому что, когда Нарцисса закончила, их осталось совсем немного. Настолько, что она, устроившись в кресле, откинулась на спинку и едва ли не задремала — впрочем, ненадолго. Нет, она не хотела спать — ей хотелось сбежать от самой себя и от этой реальности, забыться, пускай даже сном… но Нарцисса и это запретила себе. Она собиралась прочитать письма? Она это сделает. И ответит на них — возможно.

Впрочем, выбираться из кресла ей отчаянно не хотелось, так что Нарцисса трансфигурировала журнальный столик, сделав его меньше, и заставив ножки втянуться так, чтобы удобно расположить его на коленях. Затем приманила к себе письма, чистый пергамент, перо и чернильницу и вскрыла первое послание.

Как ни странно, чтение писем и написание ответов увлекло Нарциссу. Послания были чрезвычайно похожи: одни авторы желали ей сил и здоровья, и выражали сожаление, что из-за слабого здоровья она не сможет посетить очередной приём или праздник. Другие рекламировали свою продукцию — решётки, цепи и даже намордники, а ещё почему-то мебель. Последнее Нарциссу вдруг крайне развеселило — они что, полагали, что она будет носиться ночью по дому и всё крушить, а на утро им придётся обновлять обстановку? Кажется, она даже истерически рассмеялась — а потом долго сидела, глядя перед собой в пустоту.

Открыв очередное письмо, Нарцисса замерла. В небольшом конверте лежал сплетённый из зелёных и чёрных шерстяных нитей хорошо знакомый ей узел. Древо жизни. Символ, который больше других ценили в их семье и считали лучшим из амулетов.

Лишь один человек на свете мог сплести его и прислать ей.

Сестра.

Нарцисса долго сидела, не решаясь взять его в руки. Не потому что опасалась чего-то — нет, у неё даже не возникло подобных мыслей. Казалось, если она коснётся его, в её жизни снова что-то изменится безвозвратно — она не смогла бы сказать, что именно, и не знала, хотела бы она этого и имела ли право на это. Она долго сидела, глядя на амулет с длинными завязками — носи хоть на руке, хоть на шее… а можно подвесить его, например, на цепочку.

Андромеда… Она ещё в детстве была мастерицей, умела и плести, и вязать — в отличие от сестёр, которым всё это было скучно. Нарцисса буквально видела её руки, неспешно и ловко сплетающие разноцветные нити — такие вещи всегда плетут лично, без участия волшебной палочки. Только руки, наполняющие амулет жизнью…

Нарцисса посмотрела на конверт. Даты не было, но письмо лежало в конце стопки — значит, сестра прислала его накануне. И кто знает, открой Нарцисса письмо тогда… Если бы она взяла амулет с собой прошлой ночью…

Взяв узел в руки, Нарцисса медленно поднесла его к своему лицу, а затем прижалась к нему щекой — и отчётливо поняла, что прекрасно узнаёт запах сестры, хотя до сих пор даже не думала, что знает его. Узел в её руках пах шерстью, немного свежими цветочными духами из прошлого, и едва ощутимо дёгтем. Нарцисса вспомнила, что впервые почувствовала этот запах, когда её сестра училась на шестом курсе. Она тогда ощутила это специфический аромат и, слегка поморщившись, спросила, чем это так пахнет, а Андромеда пожала плечами и сказала, что сменила мыло, и возможно, на этом не остановится. Стоило бы тогда догадаться, что же она имела в виду... Но за всеми этими запахами было что-то ещё — родное, что Нарциссе прежде так ясно до сих пор не довелось ощущать. Что-то присущее только Меде.

Она долго сидела так, прикрыв глаза — а затем, словно очнувшись, посмотрела в окно. Она так и не нашла слова, которые смогла бы написать — но она знала, каким будет её ответ.

Где росли сосны, она знала — но вот с цветущей акацией могла возникнуть некоторая проблема. Впрочем, разве Нарцисса не волшебница?

Осторожно повязав амулет на левую руку, Нарцисса взяла свою палочку и направилась в сад. Она была настолько сосредоточена на своей задаче, что изводившие её прежде страхи, словно затаившись до времени, не проявили себя никак. Нарцисса, даже не задумавшись о том ужасе, что испытывала не так давно, ступив вместе с мужем на тропинку сада, направилась туда, где росли акации — символ сожаления, признания своих ошибок… и предложение начать всё сначала.. Заставить цвести ветку заново оказалось не так уж сложно — а сорвать нежную кисть цветков и того легче.

Вернувшись, Нарцисса взяла конверт — и неуверенно замерла. Некоторое время она сидела, раздумывая и не в силах заставить себя сделать шаг, на который она не решалась так долго, а затем всё же вложила в него нежную цветочную гроздь. И, привязывая конверт к лапке совы, сказала, заглядывая в её круглые глаза.

— Андромеде Тонкс, лично в руки.

Волшебное общество было не слишком большим, чтобы за прошедшие годы, не узнать адрес сестры — но никогда прежде Нарцисса не думала, что когда-то воспользуется им.

Сова ухнула, взмахнула крыльями и улетела, а Нарцисса, постояв немного, тихо спустилась и вернулась в свою комнату, то и дело прикасаясь подушечками пальцев к шерстяному узлу на запястье.

Было уже далеко за полдень, когда Люциус, наконец, решился навестить собственную супругу. Старый Гридди доложил, что хозяйка уже проснулась и даже не только позавтракала, но и выбралась на прогулку в сад — а после снова закрылась. Дойдя до её спальни, Люциус остановился у двери и постояв там немного, набрался смелости постучать:

— Цисси! -негромко позвал он, но в ответ услышал лишь тишину, нарушаемую лишь шумом крови в ушах — он стоял и не знал, хочет ли Нарцисса вообще его видеть. — Позволь мне войти, прошу, — произнёс он, но снова не услышал ни звука.

Люциус положил ладонь на дверь, а затем прислонился к ней лбом. Он знал, что Нарцисса слышит его, и знал, что она знает, что он будет ждать. И он был готов ждать столько, сколько понадобится. Конечно, в Малфой-мэноре для хозяина не было закрытых дверей, если только он сам не пожелал оставить их запертыми, но он никогда бы не позволил себе отпереть то, что Нарцисса сочла нужным замкнуть.

Сколько он так стоял, он не знал, но, наконец, замок щёлкнул, и Люциус принял это за приглашение. Он осторожно взялся за ручку и открыл дверь — и остановился у порога, замерев от обрушившихся на него пронзительной боли и нежности. Нарцисса сидела у окна в кресле и разбирала корреспонденцию, часть конвертов словно опавшие листья лежала у её ног на ковре. Она казалась такой беззащитной, нежной, хрупкой — и сколько бы ни Люциус не всматривался, сейчас, в солнечном свете, он никак не мог отыскать в её чертах облик той отвратительной безобразной твари, воспоминания о которой словно стояли перед его глазами. И хотя поделать с этим мороком Люциус ничего не мог, он просто запретил себе об этом думать, и постарался сосредоточить внимание на её лице — знакомом ему до последней черты, таком родном любимом — и таком усталом сейчас. На котором так просто было прочесть все страдания, что выпали на долю Нарциссы той ночью.

Он медленно и тихо подошёл к жене и опустился на колени рядом с её креслом,

— Ты так долго спала, — тихо произнёс он, собирая лежащие на ковре письма в аккуратную стопку и кладя её у самой ножки кресла. — Как ты? — негромко спросил он.

Нарцисса некоторое время молча наблюдала за ним, опустив голову и следя за Люциусом одними глазами, а потом её веки едва заметно дрогнули — и он, ободрённый этим, осторожно взял жену за руку, молясь, чтобы она не заметила, как дрогнули его пальцы, когда её лицо скрыла тень.

— Я не знаю, — так же тихо ответила ему она. — Хорошо. Нормально.

— Мне так жаль, — с трудом произнёс он, прижимаясь губами к её ладони, а затем пряча лицо в складках платья. — Я даже не знаю, заслуживаю ли прощения... — теперь его голос зазвучал глухо. — Прости, — он поднял на неё глаза.

Нарцисса молча покачала головой, и он поднёс её руку к своему лицу и осторожно прикоснулся губами к ладони — радуясь, что она не видит сейчас выражения его лица и отчаянно надеясь, что всё это пройдёт, и он окончательно смирится с тем, кем стала его жена — не абстрактной идей, а тем существом, в которое она теперь приговорена обращаться до конца их дней. Он ощутил лёгкое прикосновение к своим волосам, а затем почувствовал в них её руку, и от этой неуверенной нежности ему вновь стало стыдно — до боли. Потому что он не заслуживал ничего подобного.

Той ночью, когда Снейп презрительно оставил его тонуть в жалости к самому себе, долго стоял посреди собственного кабинета. Джин на его столе вызвал у него отвращение, и Люциус ещё долго стоял посреди кабинета, но затем всё же принял решение. Он убрал бутылку в буфет, а затем достал из верхнего ящика своего стола зелье Донны. Щедро плеснул в стакан даже больше, чем двойную дозу, разбавил водой и выпил залпом. Он не знал, можно ли пить его в таких количествах, но ему было всё равно — и даже на какой-то момент Люциусом завладела предательская мысль о том, что он может попросту не проснуться — нельзя было бы отрицать, что она не заставила его ощутить нечто, весьма похожее на облегчение. Впрочем, он тут же отбросил подобные мысли в сторону — нет. Ему так не повезёт. Да и позволить себе подобное… особенно в это сложное время, когда на свободе Блэк, и его Цисса… и как мог бы он переложить на плечи своего тринадцатилетнего сына всю ответственность за семью и оставить наедине с всеми проблемами и делами… Он помнил, насколько тяжёлой эта ноша отказалась для него, когда его собственного отца не стало. И ведь тогда он не был один — они были вместе с Циссой. Да и лет ему было далеко не тринадцать…

Люциус решительно спускался по ступенькам в подвал — но чем ближе он был к подземелью, где сейчас страдала его жена, тем сильней его лоб покрывался испариной, а тело немело. Где-то посредине коридора он остановился и, обессиленно прислонившись спиной к стене, кажется, почувствовал, как в глазах защипало. Он не мог заставить себя вновь её увидеть — просто не мог. Слабак! Слабак и трус — и лицемер, да, но кем же он тогда будет в её глазах, если он сейчас туда вернётся и опять сбежит? Но и просто вернуться к себе было для него сейчас немыслимо.

Возможно, ему показалось — акустика в подвале всегда была странной — что он слышит какой-то шум наверху. Не желая быть застигнутым в своей нерешительности, Люциус вошёл в ближайшую камеру и, закрыв дверь, прислонился к ней спиной. А затем, поняв, что никто в коридоре так и не появился, и шаги ему, вероятно, почудились, просто сполз по ней на пол и сидел так — сколько? Он не знал — но, видимо, долго, потому что в какой-то момент он устал и просто лёг на пол, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Щекой он чувствовал холод камня — и думал, что хотя бы от этого смог избавить этой ночью жену. Да… Его, Люциуса Малфоя, хватило только на то, чтобы сотворить для неё одеяло. А теперь он лежал здесь, а она была там, одна — и это всё, на что он сгодился. Каким же жалким он был!

Он не столько заснул, сколько погрузился в безмолвную и почти осязаемую темноту, но когда это произошло, Люциус не мог вспомнить. Разбудили его шаги на лестнице. Какая же этой в камере слышимость, подумал тогда он, болезненно сморщившись — наверное, если бы кого-то пытали в гостиной здесь бы все равно было слышно. Он был совершенно разбит: тело ныло, словно бы его избили, а голова болела и, казалось, весила стоуна⁽¹⁾ четыре.

Люциус кое-как сел и огляделся, пытаясь сообразить, где он и как здесь оказался. Как ни странно, полной, абсолютной темноты в камере не было: свет лился из маленькой отдушины под самым потолком, и его вполне хватало, чтобы видеть тесное помещение с неровными стенами, сложенными из довольно грубых камней и абсолютно пустое. Воздух здесь был холодный и спёртый — несмотря на стоящую на улице жару.

Шаги раздались уже в коридоре, затем прозвучали у камеры и начали отдаляться. Стремительную и уверенную походку Люциус опознал — Снейп. А значит, уже почти рассвело… и он, кажется, всё проспал самым банальным образом. Проспал — и не оставил себе ни единого шанса хоть как-то исправить свой личный позор. Ему было стыдно и донельзя мерзко от самого себя, и он аппарировал в спальню. Их спальню — но не в силах был оставаться среди этих стен слишком долго. Сперва он отправился в душ, а затем, переодевшись, к себе в кабинет. Там, вылив в стакан остатки зелья, он небрежно разбавил его водой, и допил, практически не ощущая вкуса, а потом, чувствуя, что засыпает практически на ходу, уселся в кресле перед камином, прекрасно понимая, что после у него будет весь день ныть спина, но сейчас это не имело никакого значения.

Проснулся он затемно, и в первый момент даже не понял, ещё или уже — так же, как и не сразу сообразил, что его разбудило. И только потом осознал, что что-то позвал его из камина, а затем разглядел в вишнёвых углях лицо МакНейра. Люциус заставил себя немного встряхнуться , откинув с лица прядь волос, даже придвинул кресло немного ближе — потому что встать сейчас было явно выше его скромных сил.

— Плохо выглядишь, —констатировал очевидное Уолден, внимательно его оглядев. В его глазах что-то такое мелькнуло, и он, нахмурившись, обеспокоенно выдохнул: — Как вы?

Малфой издал неопределённый звук и зачем-то сдёрнул с колен плед, который, вероятно, принёс ему Гридди.

— Цисса до сих пор спит, — вот и всё, что он мог ответить, припоминая что слышал сквозь сон, как Гридди несколько раз являлся с докладом.

Что он мог ещё сказать? Рассказать Уолдену о случившемся было абсолютно немыслимо. Хотя бы потому, что — и Люциус знал это абсолютно точно — тот бы на его месте не сбежал. Хотя бы уже потому, что это вряд ли могло его само по себе шокировать. Сколько он работает экзекутором? Более двадцати лет, и регулярно видит на службе и не такое. И что самое скверное, Люциус прекрасно знал, что друг его бы непременно понял — сколько было рассказов о том, как его стажёры регулярно блюют, увидев содержимое желудка какой-нибудь полюбившей человечину мантикоры, или когда натыкаются на кладовую кельпи в заводях тихих рек. Но сравнивать себя со желторотыми сосунками … нет. Люциус был не готов.

— Я, собственно, что хотел, — сказал МакНейр. — Драко заснул у меня — ему это всё тяжело даётся. Пусть выспится до утра, да и Блэк ко мне вряд ли сунется. Да и в лесу я чары поставил…

— Да, — медленно кивнул Люциус. — Да. Пусть спит.

Он мялся, сам не зная, хочет ли, чтобы Драко сейчас был дома, или же предпочёл бы, чтобы тот оставался в Шотландии, или чтобы вместе с крёстным вернулся в мэнор. Разговаривать с Уолденом даже через камин Люциусу было мучительно, но и оставаться наедине с собой он уже просто не мог.

Он был омерзителен сам себе. Что бы он в последние сутки ни делал, перед глазами у него всё равно стояло искажённое страданием медленно вытягивающееся в звериную морду лицо Нарциссы, а в ушах стоял тихий, едва слышимый звук — то ли хруст, то ли ещё что, он не знал, но поручился бы, что не слышал за свою жизнь ничего более жуткого и отвратительного. Зачем, зачем он пошёл туда? И ведь сам же ей предложил быть рядом! Конечно, как же он тогда мог подумать, чтобы оставить её одну. Он ведь мог, мог прислушаться к Снейпу. Сколько дней тот ворчал о том, что посторонние ему обычно мешают, особенно если пользы от них никакой — почему-то это тогда задело Люциуса. Он бы просто проводил её и остался бы до начала — а потом, пожелав удачи, ушёл, и не видел бы… этого. Он бы не показал бы себя таким трусом. Его не стошнило бы унизительно в коридоре, и не трясло от одной мысли о том, чтобы вернуться назад.

И он не вернулся.

Попытался, и всё равно не смог.

Но всё это меркло перед осознаньем того, что стоило ему просто подумать о жене, как он вновь видел ту мерзкую тварь с расползшейся кожей и капающую на белое одеяло слизь, густую и жёлто-розовую. Впрочем, Люциус всем сердцем надеялся, что это наваждение исчезнет, когда он увидит Нарциссу просто живой.

И вряд ли стоило делиться с Уолденом неприглядным рассказом, как его, запивающего потрясение джином, искупал в своём презрении Снейп, и что, выпив двойную дозу Люциус ещё раз доказал себе, что не годен вообще ни на что, а потом проспал у камина практически сутки, забыв обо всех? И пока его не разбудил Уолден, напомнив о том, что у него вообще-то был сын.

— Ты будешь завтра? — спросил МакНейр, явно не заметив его метаний. — Не уверен, что хотел бы там быть один.

— Где? — Люциус нахмурился, пытаясь сообразить, о чём тот вообще говорит.

И чихнул. Нет, всё-таки он, видимо, простудился. И поделом.

— У Нотта, — с некоторым удивлением ответил Уолден. — Завтра вечером. Мы хотели собраться и обсудить беглого Блэка. Сам знаешь, я давно не слишком жалую такие мероприятия, но выбора у нас особого нет.

Нотт. Встреча. Кажется, впервые в жизни Люциус забыл о подобном — но почему-то даже сейчас, когда ему об этом напомнили, его почти не задел этот факт.

— Нет, — сказал он. — Я буду. Разумеется, буду, — добавил он, и заметил вдруг как странно пошевелились угли, когда Уолден как-то неестественно дёрнул плечом, словно отгоняя от себя что-то неведомое, и в голове Люциуса тут же всплыло видение того, как выворачивались суставы у Циссы. — Извини что не приглашаю, — хрипло закончил Люциус.

— Да ночь уже, — понимающе усмехнулся Уолден. —Драко там спит один, да и сам я после дежурства. Я ж просто предупредить заглянул. Передавай мои лучшие пожелания Циссе.

— Передам, — кивнул Люциус, думая о том, что обязательно должен проведать Циссу. Сейчас, когда она спит, он должен зайти и просто посмотреть на неё и убедиться, что с ней всё сейчас хорошо. — Спасибо.

— До завтра, — сказал Уолден, и, помолчав, добавил: — Я надеюсь, что смогу быть. Если нас опять не отправят куда-нибудь на болота. Или к очередному ублюдку, который не способен отличить волчью тень от соседского пекинеса.

— До завтра, — повторил Люциус. — И… выспись, — он кривовато улыбнулся, а затем угли вспыхнули немного ярче, и Уолден исчез.

Люциус готов был над собой горько сейчас посмеяться. Даже с тем, кто был рядом с ним столько лет, он просто не мог нормально поговорить. А больше поговорить ему было просто не с кем. Но другого человека, которому он мог бы рассказать обо всём, просто не наблюдалось — да его и не могло быть. Откуда? Кому он мог бы признаться в подобном? Разве что целителю — крохотное сожаление кольнуло его. Ну не с портретами же родни ему разговаривать, чтобы завтра они сплетничали об этом весь день! В этот момент Люциус осознал, насколько сейчас в доме тихо. Мэнор будто бы вымер: портреты молчали, и Люциусу казалось, что в тот миг, когда он возвращался по коридорам, они все смотрели на него с разочарованием и укором. Или с издёвкой — и он не знал, что хуже.

Какое-то время Люциус просто сидел, глядя на тлеющие угли, а затем позвал Гридди и велел подать ужин ему в кабинет и захватить и бодроперцовое — и, хотя он так и не смог проглотить ни куска, зелье он выпил, а потом, дождавшись, когда пар перестанет валить из ушей, заставил себя выпить чай. Это помогло ему слегка успокоиться — что ж… он струсил. Он не смог. И этого не изменить — придётся как-то с этим жить. И знать бы, помнит ли она… хотя о чём тут думать. Разумеется, помнит.

Но даже если зелье на неё не подействовало как надо — что это меняло для него самого? Он-то сам знает, что произошло этой ночью. И всегда будет знать.

Поднявшись, он вышел из кабинета и, дойдя до спальни Нарциссы, тихо отворил дверь — и остановился, ощущая знакомый липкий страх. Хотя Люциус и понимал, что бояться ему совершенно нечего, не мог с собой ничего поделать. А затем с обречённым отчаяньем понял вдруг, что, даже если она сейчас на него бросится, будет ли это важно? Нет, ответил он сам себе. Ему было всё равно.

Он вошёл — и увидел, что она просто спит. Так крепко, что даже не чувствовала, как он прикоснулся к её руке самыми кончиками пальцев, ощущая, как отвратительно они холодеют.

Трус. Он трус.

Он долго стоял, глядя на спящую Циссу — на её бледное, измученное, но такое спокойное сейчас лицо, на спутанные длинные пряди, тонкие и светлые, как у него самого… смотрел — и искал в этом прекрасном лице следы того, что видел предыдущей ночью. Но их не было — ничего не было, совсем ничего.

Наклонившись, он поправил подушку, подоткнул одеяло — и ушёл так же тихо, как приходил. Спать ему не то чтобы не хотелось, но уснуть сейчас он бы точно не смог — и потом, он ведь спал едва ли не сутки, сколько можно? Но и делать он ничего не мог — и так маялся, бродил по дому, однажды даже столкнувшись со Снейпом, но ограничившись лишь кивком. Ещё трижды он заходил к Нарциссе — стоял и смотрел на неё, вглядывался в знакомые черты и пытался увидеть в них хоть что-то, что напомнило бы ему того жуткого монстра — но так ничего и не обнаружил.

Наконец, окончательно измучив себя, он вновь решил выпить зелье — но, поскольку выданное ему Донной уже закончилось, и новую порцию до утра было не заказать, ему пришлось довольствоваться «Cном без сновидений», которое он не слишком любил, зато действовало оно безотказно. На сей раз он заснул уже в спальне, даже не раздеваясь — только. Словно бы наказывал себя — хотя, конечно, это было неимоверно глупо.

Проснулся он довольно поздно — уже за полдень. И сразу же, едва продрав глаза, спросил у старого Гридди, как самочувствие его жены и вернулся ли уже Драко.

Мастер Драко, как выяснилось, вернулся в половине двенадцатого, и теперь был у себя — так же, как и хозяйка Нарцисса, которая, правда, уже выходила в сад, и даже поднялась в совятню, но затем велела всем сказать, что чувствует себя неважно и хотела бы побыть одна.

И это было настолько… неправильно. Она не должна по-прежнему переживать это всё одна. И хотя при мысли о том, что ему сейчас придётся смотреть ей в глаза, Люциуса бросило в холод, но он решительно поднялся и пошёл к супруге — в конце концов, хоть это-то он может для неё сделать. Он должен! Хотя бы для того, чтобы снова нормально смотреть на себя в зеркало и не слышать как выразительно оно молчит.

И вот теперь он был здесь, у её ног. Сидел на ковре и чувствовал в волосах её пальцы. За окном был серый летний день, тёплый и душный, и всё вокруг казалось будничным и до удивления обычным. Если б только он ещё мог забыть, всё, что произошло накануне — с ней… с ним… c ними обоими…

Они долго так сидели — молча, а потом она спросила что-то о том, что она пропустила из светской хроники, он ответил ей, что отправил «Пророк» в камин, где ему и место. Они разговорились, наконец, и это было намного легче — разговаривать с ней, сидя на полу, так, что она, по большей части, видела его макушку, пока он держал её руки в своих и сам смотрел в пол. И твердил себе, что просто вымотался, и нужно выпить ещё успокоительного и немного подождать — и это наваждение закончится. В конце концов, разве он не видел в жизни чего похуже? Видел ведь. И даже делал.

А потом, постучав, в спальню ворвался бледный и переживающий Драко, и Люциус с постыдным облегчением оставил их одних — тем более, что сын явно хотел побыть со своей мамой наедине, а Нарцисса… Люциус больше не знал, понимает ли он её и чувствует ли её так, как они чувствовали друг друга столько лет. Но он знал её достаточно хорошо, и знал, насколько она любит сына — и знал, что им нужно побыть вдвоём, а ему самому сперва следует заслужить прощенье.

1) Стоун (aнгл. stone, букв. «камень») — британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35029318 килограммам.

Вернуться к тексту

Драко бесконечно долго стоял на коленях возле кресла, обнимая мать. Он и вовсе бы её не отпускал, но она сама отстранилась и погладила его по волосам:

— Ну что ты, родной, посмотри, со мной ничего случилось.

— Ничего, — со всей доступной ему пылкостью кивнул Драко, и Нарциссе стало больно от того, насколько чистыми были его глаза: ни сомнений, ни вины, которых она насмотрелась пока говорила с Люциусом — только волнение за неё и упрямство. И она надеялась, что, глядя сейчас на неё, он не заметит ни бледности, ни теней под глазами, и особенно того незнакомого выражения, что она увидела в зеркале утром. — Я у Уолла был, — тем временем быстро говорил он, просто чтобы сказать что-нибудь нормальное, а затем спохватился: — Он же так просил тебе передать… мам, я сейчас! — он вскочил — и, с трудом оторвавшись от неё, выскочил из комнаты и побежал к себе.

И, конечно, уже не смог увидеть, как Нарцисса, едва его спина скрылась из вида, прижала ладонь к лицу, пытаясь взять себя в руки. Да, она чудовище, кровожадный зверь — но всё же у неё есть сын, и хотя бы для него она должна жить дальше. Но как же это было сложно теперь! Она поймала себя на том, что почти ждёт, когда Драко уедет в школу — тогда можно будет не пытаться делать вид, что она осталась такой, как была. Но, наверное, сейчас она должна стараться — хотя бы для него. И, пожалуй, сейчас она как никогда жалела, что когда-то не позволила ему поступить в Дурмштранг — но теперь деваться было уже некуда.

Драко вернулся очень быстро и принёс букет лесных нарциссов — небольших, удивительно нежных, белых, с золотыми сердцевинками… и Нарцисса едва смогла сдержать слёзы. Где Уолден взял их нынче, в начале августа? Она помнила, как впервые он подарил ей букет лесных нарциссов в конце её третьего курса — в мае. Она тогда всерьёз поссорилась с сёстрами, отказавшимися взять её с собой на ночной пикник в честь Вальпургиевой ночи — мол, там будут только старшеклассники, а она ещё слишком мала, чтобы нарушать правила. Хотя Андромеда тогда училась всего лишь на пятом курсе! Нарциссе было обидно и очень грустно — она прорыдала весь вечер, опустив полог кровати, а утром на завтрак отправилась молчаливой и тихой. Это было воскресенье, и уроков не было, как и половины её факультета, отсыпавшейся после бурного пикника. Она вернулась в гостиную, где не было почти никого, а спустя полчаса Уолден вдруг принёс ей большой букет мелких лесных нарциссов. И когда она, растерявшись, спросила, где он взял их, он ответил как о чём-то само собой разумеющемся, что отправился за ними ещё рассвете и нарвал их в Запретном лесу.

Люциус тогда посмеялся и заметил, что выбор не слишком удачный, ведь на языке цветов нарциссы означают обманутые надежды — и Нарцисса, слушая его, надеялась, что на самом деле он хоть чуть-чуть, но ревнует, и досадует, что не нарвал их сам, хотя, конечно, в то время между ними ещё всё было совершенно невинно, если не считать того, что она засматривалась, как его волосы касаются книг, когда он читал у камина. Уолден же в своей непосредственности пожал плечами и спокойно ответил, что этим глупостям у них в горах значения обычно не придают, а цветы нарциссы просто красивы, особенно когда на них на рассвете выпадает роса. А позже они, так и не поругавшись толком, устроили свой пикник — конечно же, не на той поляне глубоко в лесу, где он их нарвал, а на берегу Чёрного Озера, и это было удивительно хорошо.

А ещё через год он снова нарвал для неё букет. Так всегда и дарил с тех пор, когда наступала весна, и в лесу расцветали нарциссы — но зачем, зачем он сделал это теперь? Зачем напомнил ей о том, что теперь навсегда было для них потеряно — о её прошлой жизни, о её чистоте? Впрочем, это было весьма символично: жизнь действительно её обманула. Её саму, и её надежды. Как же это было жестоко с его стороны! Пусть она это и заслужила: вероятно, ей стоило помнить о том, кем она была — и кем стала.

У Нарциссы Малфой нет права это теперь забыть, и она никогда спутает эти роли.

Вызвав Тинки, она распорядилась поставить букет в музыкальной гостиной — точно зная, что не зайдёт туда в ближайшие дни, а может даже неделю, а значит, и не увидит цветы. И не будет вспоминать о том, что потеряла. Но зачем же он… она никак не ожидала такого от Уолдена. Впрочем, разве он давал когда-то повод подозревать себя в лишней сентиментальности? Но за честность она была ему благодарна.

— Ты расстроилась? — спросил Драко, проводив эльфа глазами.

Он и сам расстроился, почувствовав её грусть. Когда они с Уолденом с утра ушли глубоко в лес, чтобы накопать луковиц, а потом крестный его научил, как можно их аккуратно прорастить чарами, а затем показал заклинанья старения, и Драко предвкушал, как мама улыбнётся и как удивится весенним цветам в начале августа. Но вместо этого…

— Нет, совсем нет, — Нарцисса коснулась его руки. — Почему ты так вдруг решил?

— Ты выглядишь очень печальной, — признался он, и Нарцисса с досадой подумала, что её сыну было, от кого унаследовать проницательность.

К сожалению.

— Мне грустно, от того, что я вспомнила нечто хорошее, случившееся давно, — она не желала сейчас лгать ему, и потом, это было бы просто глупо, раз он всё равно всё видит.

— Я скучал, — сказал Драко, снова опускаясь на колени рядом с ней и обнимая её. — И так за тебя боялся.

— Напрасно, — проговорила она тихо, тоже обнимая его и снова гладя лёгкие светлые волосы — такие же, как у неё. Или у мужа. Они вообще все так похожи, подумала она. Они все. Все трое.

— Я тебя люблю, — тихо-тихо прошептал он, и она чуть не расплакалась: будучи маленьким, Драко часто повторял ей это при каждом удобном случае; но с тех пор, как в одиннадцать лет уехал в школу, он стал считать себя взрослым и практически перестал об этом говорить вслух. И вообще подчёркнуто разлюбил «все эти нежности». Она не настаивала, хотя и грустила, и скучала — и теперь невольно радовалась его ласке и не желала пока размышлять о причинах таких перемен. Впрочем, всё ведь было достаточно просто: он снова и снова вынужден был переживать за неё — как будто она не видела, какие книги он читает в библиотеке, оставляя их на столе. И, конечно же, насмотрелся гравюр с трансформацией. И слава Мерлину и всем богам на свете, что картинки эти оказались далеки от реальности, и он знает это всё лишь в теории: Нарцисса бы просто не пережила, если бы вчера… нет — прошлой ночью Драко её увидел. Смотрел бы через решетку на эту тварь… нет. Тогда, наверное, она бы наложила на себя руки, потому что лучше иметь мёртвую мать, чем такую.

— Я тоже, — шепнула она и, чтобы и отвлечь его, и успокоить просто сменила тему: — Итак, чем вы с Уолденом занимались вчера весь вечер? И как там поживает его банда пушистых подхалимов?

— Хорошо, — заулыбался Драко, сел прямо на пол и, глядя на Нарциссу снизу вверх, принялся рассказывать о книззлах, озере, о гребле, тренировках — обо всём. Они давно не говорили c ним так — честно признаться, Нарцисса с сыном толком и не разговаривала с тех пор, как это случилось с ней.

Этот разговор придал ей сил — настолько, что, когда пришло время обеда, она позволила ему уговорить себя спуститься и поесть всем вместе — о чём пожалела, стоило ей опуститься за стол, но деваться ей было некуда. Ей было неловко занимать своё место и просто спокойно есть, делая вид, что всё снова нормально, или же, по крайней мере, всё как всегда — потому что ничего «как всегда» не было, начиная с того, что она понятия не имела, что им подадут и в какой посуде.

Такого прежде с ней не случалось: даже когда она бывала больна, она всё равно отдавала эльфам распоряжения — а тут же об обеде позаботился кто-то другой, и Нарцисса чувствовала себя в какой-то мере… ненужной. Лишней. Даже в этом без неё прекрасно смогли обойтись — и это было, пожалуй, правильно, думала она, пытаясь проглотить кусок баранины. Теперь на неё нельзя надеяться, и она сама виновата в этом: она ведь не озаботилась даже тем, что им подадут к столу.

Люциус казался грустным, и виноватое выражение на лице оставляло на языке кислый привкус. Он словно бы пах виной — настолько, что, похоже, даже Драко что-то уже заподозрил и глядел на него непривычно мрачно. И хотя Нарцисса понимала, что она должна бы прекратить их возможную ссору в зародыше, у неё просто не было на это сил — а главное, она не понимала, как. Сказать при сыне Люциусу, что она не сердится? Бессмысленно — и даже, может, хуже, потому что этим бы она признала, что между ними произошло нечто, требующее объяснения. А Драко мог бы задаться логичным вопросом — за что?

Насколько она могла судить, и Люциус сам понимал это прекрасно, и даже пытался как-то сгладить повисшее напряжение, несколько раз начиная обычный для них застольный разговор ни о чем, который Нарцисса искренне пыталась поддерживать — но безуспешно: тот обрывался, едва начавшись, оставляя после себя лишь ощущение неловкости. Так что закончили они довольно рано — и, похоже, все обрадовались, когда Драко заявил, что ему, кажется, уже пора на тренировку к крёстному.

Впрочем, когда он сбежал из-за стола, в доме стало совсем тихо — и Нарцисса всё медлила отложить приборы, вежливо извиниться и подняться и пойти к себе, вместо этого беззвучно мешая серебряной ложечкой пустой чай, заставляя его закрутиться в чашке миниатюрным водоворотом. Она и сама не знала, чего хочет — то ли вновь побыть одной, то ли, наконец, поговорить с супругом… но о чём? О чём им сейчас говорить, раньше было уже всё сказано, и им обоим нужно было лишь время?

— Я скоро уйду, — сказал, наконец, он, и она вздрогнула, в первый момент совсем не так его поняв. Уйдёт — что ж, это было правильно. Она сама бы ушла от такой, как она — но это, к сожалению, было для неё невозможно. — К десяти соберёмся у Нотта, — добавил он, и Нарцисса, едва удержав нервный смешок, подумала, что ей непременно нужно делать что-то с нервами — и срочно. Потому что она явно потеряла способность трезво мыслить. Это плохо. Очень плохо! — Будем обсуждать твоего кузена, — он неловко улыбнулся, и она старательно улыбку поддержала:

— Есть новости?

— Надеюсь, — Люциус вздохнул и признался: — Я… немного выпал из реальности в последние дни. Надеюсь, что-нибудь удалось найти.

— Но не его самого? — пошутила Нарцисса, подумав об Андромеде. Они всегда с Сириусом были дружны. Как же, она, должно быть, была шокирована, когда узнала, кем оказался на самом деле кузен…

— Увы, нет, — покачал головой Люциус. — Или слава Мерлину, нет. Даже не знаю, какой ответ стоило бы считать верным. Но в любом случае, если бы на его след напал Аврорат, мне бы уже сообщили. Немедленно. Но вдруг есть новости о которых не стоит писать.

— Конечно, — Нарцисса кивнула. — Кто там будет?

— Яксли… я надеюсь, — сказал он без уверенности. — Уолден зайдёт за мной вечером. Бесспорно, Теодор, если мы собираемся у него, — Люциус даже улыбнулся, продолжая перечислять, и она подхватила эту улыбку, думая о том, что, определённо, не хочет сейчас видеть Уолдена. — Я думаю, Крэбб с Гойлом… и, вероятно, Торфинн. По крайней мере, его пригласили. И Северус наверняка будет, по своей, так сказать, шпионской линии. Он может знать то, чего не знаем мы.

— Уважаемый господин директор? — полуутвердительно спросила Нарцисса. И добавила: — Передай, пожалуйста, Уоллу мои извинения, но я, вероятно, не дождусь его — я устала и хочу прилечь.

Люциус расстроенно кивнул:

— Конечно…

— Ты говорил о Дамблдоре, — напомнила она, не желая акцентировать его внимание на этом.

— Да, — встряхнулся он. — У хитрого старика свои источники — отличные от министерских. — Люциус замолчал, а затем продолжил: — Не представляю, что нам вообще делать, — негромко признался он. — Если Блэк придёт к кому-то из нас, к тому… или уже пришел… не знаю. Не знаю чего он хочет, и кому будет мстить. Нам? Им? Даже с кого начнёт. С мальчишки Поттера? Всё это очень странно.

«Или, например, с Андромеды», — подумала вдруг Нарцисса. Он может ведь пойти к ней. И начать мстить с неё — наказать за то, за что Лорд приговорил к смерти Поттеров. Всех Поттеров. Разве всё не началось с того, что юный Джеймс женился на грязнокровке… Впрочем, Андромеда наверняка должна быть готова к такому: у неё же, кажется, дочь — аврор. Нарцисса как-то видела свою племянницу — давно, когда той было лет семь или восемь. На Диагон-элле… но она почти не помнила её. Только ощущение узнаваемой блэковой породы.

— Никто из нас не знает, — успокаивающе проговорил Люциус, неверно истолковав её молчание. — И мы как раз хотим это всё обсудить. Я, вероятно, задержусь и буду поздно.

— Конечно, — отозвалась Нарцисса. И всё-таки, немного помедлив, она спросила: — Ты мне расскажешь что было там?

— Безусловно, — его, похоже, обрадовал и успокоил её вопрос. — Я… если хочешь, — его голос слегка дрогнул — неуверенно и вопросительно, — я могу зайти к тебе, когда вернусь… если ты ещё не ляжешь.

— Приходи, — на сей раз Нарцисса улыбнулась искренне.

— Приду, — он улыбнулся и, поднявшись, подошёл к ней и, слегка склонившись, коснулся губами её волос.

Она даже позволила ему проводить себя до спальни — а потом задержаться там, просто поговорить о том, что происходит в поместье. Время пролетело практически незаметно, и Люциус оказался совсем не готов к приходу МакНейра и был застигнут этим в момент, когда выбирал запонки — Нарцисса уже отдыхала, и он вынужден был решать эту проблему сам.

Уолден вышел из камина вслед за крестником, и когда Драко сбежал к себе, приходить в себя после выматывающей тренировки, тот остался один, прогуливаться у камина и дожидаться хозяина, за которым отбыл пожилой эльф.

И конечно столкнулся с тем, кого не слишком-то хотел видеть — тем более, здесь.

— Ты рано, — сообщил ему очевидное Северус Снейп, спустившись в холл по лестнице с таким видом, словно был у себя дома.

— О, прости, что помешал, — съязвил МакНейр. — Не стесняйся — приведи себя, наконец, в порядок. Я подожду. Это парадная же мантия, да?

— На все случаи жизни, включая похороны, — желчно усмехнулся Снейп — и Мерлин знает, до чего они бы договорились, если бы в этот момент не появился, наконец, хозяин дома. — Моё почтение, господа. Я прогуляюсь, — тряхнул волосами Снейп. — Аппарирую от ворот. Странно будет, если мы прибудем вместе.

— Да, конечно, — покивал Люциус. — Так, пожалуй, будет лучше — не появляться единым фронтом, учитывая чей ты пока человек.

Снейп ушел, а Люциус спокойно пожал другу руку, а затем любезно пододвинул чашу дымолётного пороха.

— Как всегда в авангарде, — усмехнулся МакНейр. — Прикроешь мне спину? — Люциус кивнул, пропуская его вперёд и зелёное пламя вспыхнуло.

Домой МакНейр вернулся за полночь. Встреча у Нотта затянулась, однако ни к какому толковому результату не привела. Во-первых, потому, что не пришёл Яксли, и не то чтобы Уолдена это удивило. Вместо этого он прислал Нотту письмо с копией отчёта осмотра тюремной камеры, в которой не так давно обитал Блэк. Толку от этого было немного, хотя колдографии исцарапанных десятками бессмысленных надписей стен наводили на вполне очевидные мысли. Приложил он и крупные колдографии обнаруженного на полу «Пророка», изучение которых, впрочем, тоже ответов никаких не дало: хотя они все разглядывали их вдоль и поперёк, ничего, что хоть как-нибудь могло сподвигнуть Блэка на побег, они не обнаружили. Скорей уж, триггером мог стать сам визит министра.

Уолден видел колдографии в Аврорате, да и тот номер читал не раз — и, к своему облегчению, никакого упоминания случившегося с Нарциссой там не обнаружил. Но и в то, что Блэка возмутил чей-то отдых в Египте, как уже начинали шутить, сомневался.

Атмосфера, царившая в гостиной у Нотта, была тягостной, даже несмотря на попытки хозяина это ощущение сгладить: все глядели друг на друга с подозрением и тревогой, и при этом старательно изображали… кто что. Маску каждый для себя выбрал сам, но куда уместней, на взгляд МакНейра, здесь были бы настоящие лица — вот бы Аврорат оценил.

Сами они с Люциусом явились отнюдь не первыми, и внимание, обращённое к ним, кажется, можно было потрогать: оно казалось настолько плотным, что Уолден с трудом не коснулся палочки, инстинктивно идя на пол шага впереди. Пусть Люциус держал лицо и вполне успешно, Уолден видел и чувствовал, что тот вовсе не так уверен в себе, как хотел показаться. Ещё в мэноре Уолден заметил в глубине его глаз усталость и что-то ещё, чего прежде не в них не было, и поэтому, наверное, он никак не мог до конца понять, что же это такое, но надеялся что это сумел заметить лишь он.

Разговор выходил сумбурный: Cелвин подчёркивал, что уж он-то точно здесь не при чём, и к Блэку не имеет ни малейшего отношения, и вообще не понимает, чего все так напряглись. Нотт привычно изображая радушного хозяина, наливал ему скотч, и, пожалуй, как все остальные, ждал, когда он заткнётся.

Гойл был непривычно не уверен в себе — и источник этой неуверенности Уолдена весьма занимал, потому что для неё не было абсолютно никаких причин… если только Гойл не знал чего-то, чем не желал делиться с остальными, но что имело прямое отношение к причине этой вот самой встречи. Но представить, что именно его Тёмный Лорд из всех своих соратников избрал в помощники, Уолдену было сложно. К тому же, чего скрывать, у Гойла и его приятеля Крэбба, с которым они, как говорится, были «не разлей вода», мозг имелся скорей один на двоих и вряд ли они бы не поделились друг с другом секретом. Но Крэбб был верен себе — снова пил и раздражённо смотрел то в сторону, то на хозяина дома, то бросал тяжёлые взгляды на Люциуса. Впрочем, на Люциуса украдкой смотрел и Гойл, а затем отводил глаза, возвращаясь к приятелю.

Нет, пожалуй, это были бы последние из людей, с кем бы связался Блэк. Может быть, они и могли помочь деньгами, если бы те были ему нужны, но что ему действительно было необходимо — тихое место и информация, а конспираторов из этих двух бы просто не вышло. Куда надёжней было бы спрятать Блэка где-нибудь на Оркнеях, да и до самого Азкабана там было рукой подать. Но Роули сидел с непроницаемым лицом и скучающе глядел в пламя камина: больше слушал, чем говорил, и, как и все, ощутимо нервничал.

Снейп явился последним и тут же завладел всеобщим вниманием, но всё, что он мог рассказать, Уолден и так знал от Люциуса, и куда интересней было просто наблюдать за реакцией остальных. Никто не верил сейчас никому и не готов был доверить свою спину никому, с кем ни был бы действительно близок. Не боевое братство, а какая-то горстка взволнованных обывателей.

Уолден с каким-то отстранённым недоумением вновь размышлял о том, как они все вообще могли быть когда-то соратниками и твёрдо стояли плечом к плечу. Или нет? Людей, которых он всё ещё хоть сколько-то уважал, в комнате было всего ничего. Остальные же… Что ж, по крайней мере, о возможном возвращении Тёмного Лорда у всех них были пока лишь туманные подозрения — или же кто-то врал.

Впрочем, метку на своей руке каждый из них ежедневно видел, и прекрасно понимал, что это означало, хотя и гнал от себя эти мысли как можно дальше.

В целом, бессмысленное вышло сборище, не принёсшее ничего, кроме взаимных упрёков и подозрений. И когда на очередном круге Люциус с раздраженьем заметил, что они не прячут Блэка на чердаке лишь потому, что он родственник его жены, Крэбб был уже достаточно пьян и взвинчен, и похоже, не выдержав нервного напряжения, прорычал:

— Ну, если твоей жены, то это многое объясняет…

Люциус, нехорошо улыбнувшись в ответ крепче сжал рукоять трости. Но Нотт поспешил погасить конфликт, и они снова вернулись к Лорду.

Эта встреча всколыхнула в МакНейре память о тех событиях, которые он не слишком любил вспоминать, и заставила его вновь увидеть людей, с которыми он фактически не общался больше десятка лет и предпочёл бы, чтобы оно так бы и оставалось. Вот, например Кэрроу… да и с Селвином они и в прежние времена плохо ладили.

Рассматривая собравшихся в гостиной у Нотта, Уолден не мог не вспоминать и о тех, кого здесь не было по вполне очевидным причинам, и, как и каждый, вероятно, этим вечером, не в первый раз задумывался о том, не станет ли Сириус Блэк первой ласточкой, предвещающей скорые встречи.

В этом мрачном настроении все и разошлись, предпочитая пройтись вместо того, чтобы вернуться камином — и Уолден, прощаясь с Люциусом у самых ворот, злился уже на себя за то, что толком не смог выразить другу поддержку. Никогда он не был хорош в словах, да и придерживался мнения, что те не всегда уместны. Ну что вообще можно было бы тут сказать? Держись, всё скоро наладится? Это было бы просто идиотизмом — Люциус бы не оценил.

А вот делом помочь не то чтобы вообще выходило. Уолден ощущал себя отвратительно бесполезным, и считал, что толку от него не больше, чем келпи от маггловского зонта. Не пытайся — делай, говорил ему в детстве дед, но всё, чего Уолден добился — один запуганный идиот, подвешенный на крюк в собственной же квартире. Вот она, знаменитая горская месть МакНейров. Смешно. Он даже собственных прямых служебных обязанностей не исполнил, не говоря уж о чём-то большем. А ведь это он, а не авроры, которых исключительно силой своего влияния и кошелька Люциус заставил взять дело, обязан отыскать тех, кто оставил Нарциссе шрамы. Найти и, как это пишут у них в документах, ликвидировать источник опасности. Тварей в лесу он мог бы выследить, но что делать с ублюдками, которых даже из Лютного след простыл… И ведь никто даже не знал, как те были связаны с оборотнями, и были ли связаны вообще…

А время шло. Минуло первое полнолуние, и с каждым днём и каждым часом Уолден всё острей осознавал — вряд ли он кого-то отыщет, разве что однажды ему вдруг повезёт. Пока же своими силами и исключительно своей волей он не справился… и, честно говоря, даже не начинал справляться, вместо этого разыскивая по лесам и оврагам того, кого не мог найти Аврорат.

Но, видимо, судьбе было угодно, чтобы лица из прошлого продолжали напоминать ему о себе. Нет, об этом конкретном и страшном для многих лице Уолден, конечно, не забывал, но многочисленные события последних дней заставили его отложить любые поиски и дела, не включавшие «Преступника номер один», на неизвестный срок. Да и не только его: он мог даже не спрашивать, зная, что дело о нападении на Нарциссу Малфой в Аврорате было отложено сейчас в самый дальний и пыльный угол, где, скорее всего, ему и предстояло остаться. А сам Уолден мог заняться им лишь когда аврал закончится — а это произойдёт не раньше, чем будет пойман Блэк, которого Уолден, кажется, уже начинал потихонечку ненавидеть.

Но Блэк как сквозь землю провалился, а Фадж продолжал брызгать на всех слюной — но тот, о ком Уолден уже успел почти забыть, напомнил о себе сам, и вполне откровенно мог бы предложить Фаджу подавиться своим котелком, вместо того чтобы бесполезно продолжать коптить это небо.

Это произошло в субботу с утра — настолько рано, что Уолден ещё зевал.

Неприметная болотная сова, каких полно во всех лесах Соединённого Королевства, нашла Уолдена в начале седьмого утра, доставив записку с адресом небольшого паба в Глазго, где на имя МакНейра была снята комната, — «сегодня, восемь утра, не опаздывай — ждать не буду».

До встречи оставалось около двух часов, и Уолден, неторопливо занимаясь завтраком для себя и книззлов, обдумывал предстоящий разговор, отдавая должное осторожности своего визави: за два часа, да ещё «мёртвым» субботним утром, невозможно было собрать людей и подготовить сколько-нибудь толковую операцию по задержанию.

Без четверти восемь Уолден уже был в указанном пабе — хозяин, судя по выражению его помятого лица, ещё спал, но раннему посетителю дверь открыл и даже проводил в снятую для него комнату: тёмную и откровенно дешёвую маленькую каморку. Ровно в восемь в окно постучалась всё так же сова, к чьей лапе была привязана очередная записка: «Жду тебя через два квартала в сквере».

Что ж, разумно. МакНейр и ожидал чего-то подобного: глупо было бы со стороны кого угодно просто так объявиться в закрытом тесном помещении на втором этаже, да ещё при свидетеле.

Летний утренний Глазго был грязен — магглы-уборщики, правда, уже принялись за дело, но следы вчерашнего веселья были ещё повсеместно видны — и при этом на удивление свеж. Солнце ещё не разогрело асфальт, пыль не поднялась в воздух, небо было ясным, а улицы — почти пустыми, не считая уборщиков. Остальные же магглы, видимо, отсыпались…

Пройдя два квартала, Уолден подошёл к скверу, и, когда неторопливо проходил мимо укрытой кустами скамейки, из-за них неслышно вышел тот, кто назначил встречу МакНейру. И кто его сейчас ждал.

Палочки в руках у Грейбека не было, её заменял кулёк, свёрнутый из газеты — кажется, это был «Пророк», но Уолден не мог быть в этом уверен. На бумаге расплывались влажные красноватые пятна от наполнявшей его крупной свежей малины, и, хотя пахли они волшебно, казалось, что это не ягоды, а кусочки плоти. Вместо приветствия Грейбек протянул кулёк МакНейру, и тот увидел алый сок на его пальцах и губах. Как символично…

Уолден кивнул на лавочку, а затем выбрал крупную ягоду и отправил в рот — обвинений в деле Грейбека хватило бы не только на поцелуй, но попытка кого-нибудь отравить смотрелась бы среди строк, в которых не единожды фигурировал каннибализм, нелепо.

— Если ты решил меня разыскать, значит, вам что-то понадобилось, — сказал Грейбек своим хрипловатым басом, и устроился, вальяжно заняв полскамейки, как сытый хищник, у которого выдались неплохие дни.

— Даже не знаю, с чего начать, — вполне искренне признался МакНейр, опускаясь рядом и незаметно разглядывая Грейбека.

За то время, что они не виделись, у того прибавилось и седины, и растительности на лице, которая теперь уже совсем не напоминала человеческие волосы, и казалась Уолдену неотличимой от шерсти.

— Наверное, с предложения, — с едва ощутимой усмешкой сказал Грейбек, снова пачкая губы малиной.

— Многого, сам знаешь, не предложу, — Уолден покачал головой и Грейбек насмешливо фыркнул:

— Шотландцы!

МакНейр демонстративно зачерпнул целую горсть малины и отправил целиком в рот. Он некоторое время методично и с заметным удовольствием пережёвывал сладкие ягоды, щурясь от яркости утреннего шотландского солнца. Хотя скамейку вполне скрывала падающая от кусов тень, свет вокруг был ярким, как в полдень. А может, дело просто было в том, что Уолден не выспался.

— Предложи свою цену, — прожевав, наконец, предложил он.

— Информацию за информацию, — сказал Грейбек. — Я догадываюсь, что вам могло понадобиться от таких, как мы.

— Думаю, ты слышал, что случилось с Нар... мадам Малфой, — проигнорировав это «таких, как мы», проговорил МакНейр.

— Я иногда читаю газеты, — кивнул Грейбек и повернул к нему кулёк колдографией, на которой бесновался сбежавший Блэк.

— Так что говорят у вас?

— Разное, — ухмыльнулся Грейбек и тоже бросил в рот ягоду. А затем ещё одну. И ещё.

— И что ты думаешь по этому поводу? — наконец, спросил МакНейр, отмахиваясь от крутящейся перед лицом навязчивой мошки.

— Что мадам Малфой обладает редкой удачей, — невозмутимо сообщил ему Грейбек. — Немногие смогли бы пережить такое… одним куском.

— Тот, кто бросил её в лесу, явно желал ей смерти, — медленно проговорил Уолден, пристально глядя в глаза Грейбеку.

— Не смотри на меня, — отозвался тот. — Я не похищаю на улицах изнеженных и замужних ведьм: ими наши ряды не пополнить. Сам знаешь, я предпочитаю детишек. Но так и быть, могу поспрашивать, — милостиво пообещал он. — Не потому, что мне жаль мадам Малфой — кому нужна эта жалость? Если она выжила — значит, стала сильней.

— Полагаешь, ей стоит поблагодарить того, кто это сделал? — поинтересовался МакНейр.

— Может и поблагодарить, — пожал Грейбек плечами. — Мне не слишком нравится то, о чём сейчас пишут в газетах. Партия её мужа хочет загнать нас ещё дальше в лес. К слову… я конечно не спрашиваю, как мадам Малфой повстречалась с луной впервые — это всегда меняет тебя целиком, даже если не хочешь верить... Но как с этим справился сиятельный Люциус, — испачканные ярким соком губы Грейбека исказила насмешливая, напоминающая оскал ухмылка, — это и вправду интересно.

МакНейр надеялся, что его лицо не выразит ничего, хотя бы потому что ответить ему было практически нечего:

— Он справляется, — уверенно и равнодушно проговорил он, но, похоже, Грейбек услышал всё, что хотел услышать. Он поскрёб когтём шесть на груди и хмыкнул:

— Ничто не меняется. Про такие вещи, мол, не говорят, да. Не то чтобы я силён в прорицаниях, но всё-таки предскажу, что вряд ли он теперь сумеет удержать её в клетке, — и Грейбек рассмеялся низким рычащим смехом.

Начал подниматься ветер с залива — пока ещё совсем слабый, еле ощутимый, он пах дождём и приносил с собой обещание, что солнечное и жаркое утро сменит уже не такой погожий день.

— С чего ты это решил? — поспешно… может, слишком поспешно спросил МакНейр.

— Ну, её кузена азкабанские решётки не удержали, — пожал плечами Грейбек, и МакНейр не нашёлся с ответом.

— Что же — твоя очередь, — произнёс он после затянувшей паузы.

— Моя? — склонив голову на бок, переспросил Грейбек, отправляя в рот очередную ягоду и явно никуда не спеша.

— Что именно тебя интересует? — кивнул МакНейр.

— Мы, конечно, твари тёмные, — сказал в ответ Грейбек, подбросив носком грубого ботинка камешек. — Но даже в самых глухих лесах не первый год мы чуем отчётливый запах того, что что-то назревает… или готовится. И мне хотелось бы знать, не намечается ли оно уже сейчас. Вот скажем в Запретном лесу, например, стало водиться… разное, а потом внезапно исчезло… но слухи идут.

— Если что-то и намечается, для нас это будет такой же сюрприз, как и для всех остальных, — усмехнулся на сей раз МакНейр. — Но, не буду отрицать, про Лорда снова стало ходить много слухов — тут ты прав.

— Значит вопрос «когда», а не «если», — кивнул Грейбек и поднялся с хищной ленивой грацией, странной при его габаритах. — Пойду я потихоньку… если слухи вдруг приобретут более конкретную форму — я открыт к предложениям. Хороших выходных, — пожелал он — и, доброй охоты — он вложил в руки МакНейра кулёк с остатками малины и аппарировал. Скалящийся на кульке Блэк, казалось, был вымазан пропитавшей газету кровью.

Уолден просидел на той скамейке в сквере довольно долго: он неспешно доедал ягоды и мрачно думал о том, что и этот след пока его не привёл никуда, а других у него просто не было. И, судя по всему, не будет, если не случится что-то неожиданное.

Возможно, и с Грейбеком он связался напрасно... Нет, конечно же, он ничего не потерял, но что-то в их беседе Уолдена, пожалуй… смутило, но как он ни прокручивал в голове их разговор, он так ничего и не нашёл. Оставалось лишь просто ждать — хотя трудно было предположить, чего именно. Вряд ли Грейбек хоть кого-то выдаст, но даже если просто разорвёт пару глоток, придуркам, устроившим таким, как он неприятности… Это не снимет груз с его души, но сделает пусть немного, но легче.

Домой он вернулся расстроенным и раздражённым — прежде всего, на самого себя. И, чтобы отвлечься и успокоиться, занялся тем, что обычно в выходные и делал: следовало привести в порядок дом, вспомнить что одежда его и деда сама себя без магии не постирает — а ещё нужно было проверить силки, забить и освежевать кроликов и приготовить обед поприличнее.

Сперва Уолден закончил хозяйственные дела по дому, затем прихватил корзину с бельём и сходил на озеро: пока одежда стирались и полоскалась, ныряя из таза в воду, он заодно поплавал. Он развесил бельё во дворе, когда солнце клонилось уже к горизонту — можно, конечно, было посушить чарами, но тогда пропадал тот аромат, который нравился и ему, и деду — так что за кроликами он отправился уже вместе с как раз вышедшим из камина Драко.

Кормили книззлов и даже обед потом готовили они вдвоём — а пока крольчатина тушилась, как раз позанимались — и к вечеру Драко даже несколько повеселел и впервые рассказал о том, что происходит у них дома нечто конкретное, а не отделался общими фразами, как делал все дни после полнолуния:

— Мама второй день пропадает в другом доме.

— В каком доме? — удивился Уолден.

— Дедушки Сигнуса, — пояснил Драко, и у Уолдена отлегло от сердца. Он знал, что со времён похорон Друэллы — и, собственно, с того самого момента, как Нарцисса унаследовала дом она никак не могла решиться заняться им. Что ж — сейчас самое время. — Она никого не берёт с собой, кроме эльфа, — добавил Драко слегка обиженно. — Говорит, там не прибирались давно.

— Иногда человеку нужно побыть одному и чем-то заняться, — утешающе ответил Уолден. — Некоторые вещи проще проживать в одиночестве.

— Угу, — вздохнул Драко. — Понимаю. Но всё равно… я бы хотел быть с ней, — он искоса поглядел на крёстного и добавил тихо: — Я уеду скоро в школу. И мы не увидимся до Рождества.

— У вас впереди вся жизнь, — помолчав, заметил Уолден. — Дай ей время.

Драко лишь кивнул в ответ — впрочем, что тут можно было ответить?

Нарцисса никогда бы не подумала, что наиболее мучительной в её новой жизни станет для неё пустота, которую решительно невозможно было заполнить привычными прежде вещами. Стоило ей окончательно прийти в себя после полной луны и вновь почувствовать себя абсолютно здоровой, как она обнаружила, что ей нечем наполнить свои дни: домашние дела отнимали совсем немного времени, а других у неё теперь не стало. Не было больше ни дамских клубов, ни благотворительных ужинов, ни важных для них с Люциусом приёмов, ни дружеских встреч, ни даже гостей, которые могли бы неожиданно заглянуть к ним на чай — только тишина и дом, который Нарцисса всегда так любила, но в котором, как она быстро выяснила, ей совершенно нечем было заняться. Нет, конечно же, оставалась оранжерея, парк, разбитый вокруг и даже сады — но там тоже было всё в порядке и не требовало ежедневного участия. И потом, она всё же оставалась волшебницей, и в самом доме было не так много дел, которые бы требовали посвятить им всё время: даже вздумай Нарцисса самостоятельно готовить всю еду, это бы ей вовсе не помогло, зато вызвало бы настоящую панику среди эльфов.

Можно было почитать, конечно, или помузицировать — но у неё не было сейчас ни должных вдохновения, ни желания. Но и так просто сидеть, без дела, было невозможно — да ещё, к тому же, практически в одиночестве. Нарцисса всё ещё не могла найти в себе должных сил, чтобы общаться что с мужем, что с сыном больше необходимого — она неожиданно утомлялась, и вопреки всему начинала испытывать неуместное раздражение, словно что-то было не так, но она никак не могла уловить что же её тревожило, кроме чувства вины и какой-то мучительной подозрительности, будто они не говорят ей всего. Иногда она чувствовала, как ноздри её начинают вдруг раздуваться, словно она надеется унюхать то, что никто не решается произнести вслух, то, что крылось за нежностью Драко или предупредительным обхождением Люциуса. Но как же это было нечестно по отношению к ним! Ведь они так старались, и потом, у них тоже были дела. Вопреки всему, жизнь не замерла ни на миг, и Люциус по-прежнему отправлялся по делам днём и встречался с нужными людьми вечерами, а Драко тренировался с метлой по утрам, днём занимался в библиотеке, а вечера проводил в доме своего крёстного — и Нарцисса полагала это правильным, и совсем не хотела мешать сыну. Она скучала без них, но как же тяжело ей было их видеть — и каждый раз остро и болезненно вспоминать, кем она теперь стала. И это был какой-то бесконечный порочный круг, выхода из которого она не видела: она мучилась от одиночества, но и быть в чьей-то компании ей было невыносимо.

Если прежде нередко ей не хватало в сутках часов настолько, что она мечтала о маховике времени, то теперь она не знала бы, что с ним делать. Чем же она прежде так плотно заполняла каждый свой день? Вроде бы не так уж много было у неё дел: встреча там, чай здесь… а оказалось, её расписание было довольно плотным. Но теперь оно зияло пугающими пустотами, и Нарцисса тенью бродила по дому, пытаясь отыскать какое-то занятие и машинально поглаживая венчающий её левое запястье простенький амулет, который прислала ей Меда…

В какой-то момент, она даже пыталась припомнить, чем же обычно она занимала дни до замужества. Нет, очевидно, что, когда она в одиннадцать отправилась в школу, это время она могла посвятить учёбе, но что-то же было до этого? Она вспоминала себя, своё детство, семью, и отчётливо понимала, что всё это время гнала от себя и давно откладывала то дело, которому, пожалуй, давно стоило себя посвятить. Дело, которым необходимо было рано или поздно заняться, и сделать это можно было одной, но не ощущая себя одинокой. И к тому же она могла бы покинуть дом, фактически не покидая дома, а значит, была бы избавлена от необходимости постоянно оставаться настороже, когда ветер шевелил ветви кустарника. Именно эти мысли и заставили её в четверг с утра смело шагнуть на паркет из камина в доме, где она когда-то появилась на свет.

Этот дом Нарцисса не любила никогда: он казался ей излишне простым и скучным. Некрасивым. Четыре этажа, скучный красный кирпич, отделанный под окнами и по углам белым камнем — всё это казалось ей таким безликим... Ещё совсем крошкой родители охотно брали её в гости c собой, ведь она всегда вела себя идеально — и больше всего, впервые оказываясь для себя в новом месте, она любила когда хозяева гостеприимно показывали гостям свой дом. О, как же Нарциссе нравилось открывать для себя чужие дома, с их удивительным и волшебным миром! Ей нравилось бывать даже в Лондоне у дядюшки Ориона и тёти Вальбурги — пусть в их особняке всегда было мрачно, да и сада там не было, зато имелось целых двое младших кузенов, старший из которых был ужасно упрямым и шумным, а младший — слишком маленьким, но уже таким серьёзным и аккуратным. «Настоящий Блэк!» — говорили о нём с гордостью. Такой же, как её дедушка, и конечно, сестра. Впрочем, Андромеду тоже никогда не упрекали в недостатке «блэковости» — а вот сама Нарцисса «Блэк» не была. Она, как все дружно отмечали, «породою пошла в мать» — чем втайне гордилась. Она была особенной! Не Блэк, а самой настоящей Розье. Ей-маленькой это очень нравилось: во-первых, у неё были чудесные светлые волосы, нежные и бледно-золотые, как у мамы, а не жёсткие и тёмные, как у сестёр. И глаза у неё были тоже светлые, и сама она была похожа на тех сказочных принцесс, что рисовали в книжках.

Став немного старше, Нарцисса поняла, что отличается от остальных в семье не только внешне, и решила, что ей нравится, как говорила бабушка, там, где остальные кичились храбростью и упорством, проявлять хитрость и ум. Нарцисса старалась учиться не поддаваться раздражению, которое у неё вызывали чужая глупость и дурной тон, и, конечно, не позволять детским обидам лишать себя хладнокровия. Вместо этого внимательно наблюдала за окружающими, пытаясь их понять. Но, конечно, удавалось это ей не всегда. Мерлин, какой же она тогда была дурочкой... Хотя кое-чего ей всё-таки достичь удалось: она и вправду научилась держать себя в руках и держаться с достоинством. Всегда. Даже когда, как сейчас, ей хотелось выть от отчаяния и тоски. Но сколько в этом теперь было смысла? Она не может изменить реальность — значит, нужно сделать то, чему она научилась ещё с детства: приспособиться к ней самой.

Нарцисса не была в этом доме почти год, со дня похорон матери — просто не хотела переступать порога и не слишком-то пыталась, честно говоря, себя заставить, каждый месяц обещая самой себе, что в следующем непременно займётся домом, но всегда находились какие-то иные дела. И вот теперь она, наконец, сделала то, что и была должна.

Нарцисса стояла в холле, вдыхая затхлый запах дома, в котором никто уже долгое время не жил, и разглядывала внушительный слой пыли, покрывающий каминную доску, большую сине-зелёную перламутровую раковину, вытащенную когда-то из морских глубин кем-то из ныне покойных Блэков, в которой принято было хранить каминный порох, и её небогатое содержимое — при случае стоит непременно его восполнить. Глупый Тинки мялся у её ног: он родился в этом доме и, наверное, любил его… Нарцисса никогда не задумывалась о том, что эльфы чувствуют. Но, наверное, он должен был бы скучать? Как и Диззи… Но эту мысль она прогнала.

— Нужно привести в дом порядок, — сказала она чуть рассеянно. И, поскольку эльф мешал сейчас ей одним только фактом своего навязчивого присутствия, распорядилась: — Начни с каминов.

Их в любом случае следовало вычистить — почему бы не начать с них? Тем более что от этого непременно поднимется пыль и грязь — и разумно сделать это до того, как прибираться вокруг.

Когда эльф исчез, Нарцисса медленно прошлась по небольшому холлу, выложенному чёрно-белой плиткой, словно шахматная доска — этот рисунок казался ей в детстве удручающе тоскливым. Ей тогда хотелось, чтобы пол был таким же синим, как и стены — тогда, приходя домой, казалось бы, что ты словно бы ныряешь в море, а если бы оттенок было немного темнее, таким, как ковёр у Андромеды в комнате, то это было бы похоже на то, как ты летишь по ночному небу, а под тобой тёмные облака. Но теперь, конечно, она понимала, что это была не самая удачная из её идей. Пол как пол… а стены следовало бы покрасить. Или, возможно, просто освежить, почистить… интересно, кто решил их сделать синими и почему?

Она приблизилась к одной из стен и коснулась пальцами, разглядывая тонкую сеть трещин, разбежавшихся по штукатурке от сырости, ведь в доме весь год не топили — и в этот момент почувствовала на себе чей-то взгляд. Нет — взгляды. Блэки, изображённые на портретах. Они долго были здесь одни — но наверняка уже знали, что случилось с ней: изображения некоторых из них висели не только здесь, но во всех домах, с которыми их связали кровные узы, а это была, пожалуй, добрая половина Волшебной Британии.

Нарцисса обернулась — и встретилась глазами с дедом и бабушкой. Пусть и с нарисованными, но в первый момент Нарцисса вздрогнула. Они так смотрели на неё… нет, не осуждающе — люди на портретах всё-таки не были до конца людьми, и их главной проблемой оставалась практически бесконечная скука. А тут такой неожиданно острый повод её стряхнуть…

— Добрый день, — негромко проговорила Нарцисса. В носу зачесалось — это всё от пыли, твердила Нарциссе себе — она подняла руку, и прижав к нему пальцы, постаралась как можно незаметнее его почесать.

— Ох милочка, он что, тебя выгнал? — бабушка Ирма в раздражении фыркнула и закатила глаза.

— Что? — Нарцисса вздрогнула от неожиданности и недоумённо сморгнула. — Кто?

— Твой муж, — Ирма поджала губы.

— Нет, конечно, — Нарцисса тоже сжала губы — вышло донельзя похоже, но она сама не видела себя со стороны — и опустила руку. — Что за глупости?

— Тогда почему ты здесь? — продолжала настаивать Ирма, не обращая внимания на тронувшего её за плечо мужа. — Год не было — и вдруг явилась.

Нарцисса подумала неожиданно для себя, насколько в бабушке всё же была сильна Крэббовская порода — деликатность никогда не была их семейной чертой. Впрочем, будь сейчас здесь тётя Вальбурга, вышло бы совсем неприятно, но её портрета, слава Мерлину, в доме никогда не висело.

— Разве я могу прийти в свой дом только в случае развода? — Нарцисса вскинула бровь, сдерживая улыбку. Её бабушка всегда безошибочно выбирала наихудшую из всех причин и вцеплялась в неё намертво — теперь её не переубедить. Прежде, при её жизни, Нарциссу это качество крайне в ней раздражало, а теперь вдруг вызвало что-то сродни ностальгии. Бабушка… Они не были особо близки — Ирма всегда обожала старшую из внучек, и, то, что младшая пошла в породу матери, а не в своего отца — её сына — бабушку раздражало. Почему — Нарцисса никогда не понимала: отношения у матушки с её роднёй всегда были достаточно тёплыми. А может быть, она неправильно всё понимала, и дело было именно в ней самой… хотя какая теперь уже разница.

— С тех пор, как Друэлла умерла, ты даже ни разу ни заглянула, а нас, может быть, уже всех доедают мыши, — обиженно попеняла ей Ирма, и Нарциссе стало практически стыдно.

— Не нападай, — вступился, наконец, дед, а затем обратился к Нарциссе: — Ужасная трагедия, дорогая. Не представляю, как ты будешь жить теперь.

— Ты предлагаешь мне решить этот вопрос радикально? — Нарцисса опасно прищурилась, снова ощутив раздраженье. — Чтобы не позорить благородный дом Блэков?

— Я просто не мог себе подобного даже вообразить, — тяжело вздохнул дедушка Поллукс и, покачав головой, повторил: — Не мог. Ты же последнее, что у нас оставалось…

— Ох, Полли, ты всегда отличался крайней скудостью воображения, — прозвучал ещё один женский голос. Кассиопея Блэк. Двоюродная бабушка Нарциссы и самая красивая из того поколения Блэков. При жизни ей приписывали немало романов, и некоторые из них оказались в те времена весьма громкими, однако ни один из них так и не закончился замужеством. Нарцисса отлично её помнила: она умерла всего три года назад, и эта смерть можно было бы назвать красивой: в свои семьдесят семь она разбилась, упав со спины своего пегаса. Ночью. Она всегда любила ночные полёты… — Здравствуй, племянница, — сказала она, подходя к раме и улыбаясь Нарциссе. Она всегда звала их всех исключительно племянницами и никогда, ни разу на её памяти, внучками. Говорила, что это заставляло бы её чувствовать себя слишком старой. — Прекрасно выглядишь!

— Будто бы сейчас именно это важно, — буркнул дедушка Поллукс.

— Здравствуйте, тётушка, — Нарцисса искренне улыбнулась в ответ — и вдруг остро ощутила собственное одиночество. Почему, ну почему они уже все мертвы? У Ирмы и Поллукса было четверо детей — и сейчас самой старшей было бы всего шестьдесят восемь. Разве это возраст для волшебника? Да что тётка — отцу Нарциссы было всего пятьдесят четыре! Почему? Он даже до совершеннолетия внука не дожил…

Нет, она, конечно, знала, от чего папа скончался, и его смерть ни для кого не стала неожиданностью, но от этого не было легче ни ей, ни маме. А потом и мама умерла, пережив папу всего лишь на пару месяцев… Похороны, похороны — с тех пор, как в права вступило последнее десятилетие этого века, их семейство словно бы вымерло. Может быть, ещё и поэтому Нарцисса отказалась в своё время от мысли о том, чтобы свести счёты с жизнью: подобнное ни разу всерьёз не пришло ей в голову. Кто-то должен был прервать эту череду.

— Красавица, — с тёплой гордостью повторила Кассиопея и улыбнулась Нарциссе. — Не грусти, малышка. Шрамы даже не коснулись твоего лица, а того, что у тебя на душе, не видит никто. Могло быть и хуже, верно?

— Верно, — несколько натянуто кивнула Нарцисса.

— Да куда уж хуже? — не сдержалась бабушка Ирма. — Что вообще может быть хуже подобного?!

— Смерть, — ответила Кассиопея, повернувшись к ней. Она не спрашивала и не утверждала, просто поставила в точку в этой дискуссии, как всегда делала, будучи ещё из плоти и крови.

Ирма ответила ничего, и Нарцисса с горечью усмехнулась. Что ж, хотя бы её бабушка не была готова признать то, о чём, конечно, думали, вероятно, многие. Хотя бы так…

Отвернувшись от портретов родных, Нарцисса подошла к лестнице и начала медленно подниматься по ней, слушая, как поскрипывают старые дубовые ступени. В детстве она досадовала, что в их доме даже лестница была простой — самой обыкновенной лестницей из унылого английского дуба со скучными дубовыми балясинами, лишёнными даже резьбы. Она даже поворачивала под скучным углом, вместо того чтобы изогнуться изящно. Это лестница, пожалуй, была самим воплощением банальности среди всех остальных лестниц, которые доводилось видеть Нарциссе. И почему только прадедушка не предпочёл мрамор, как у тех же Малфоев? Так было бы несравненно красивее — и уж наверняка тише! По такой лестнице можно было бы спускаться ночью — и никто бы не услышал шагов, но, если спускаться по их скучному дубовому недоразумению, какая-нибудь ступенька обязательно предательски заскрипит, как бы аккуратно Нарцисса с сёстрами ни ступали. А родители им строго запрещали по ночам бродить по дому и, тем более, спускаться и выходить в сад — где так хорошо бывало летними ночами! Конечно же они с сёстрами делали вид что слушали, и, конечно, упрямо выбирались в сад по ночам — а родители ловили их и наказывали… а вот если бы на лестнице под ногами оказался мрамор, их бы никто наверняка не поймал, думала Нарцисса, в очередной раз сидя в своей комнате, запертая с ненавистными ей вышиванием: шёлк, растянутый в пяльцах, и не слишком уверенные стежки, которые складывались в очередное глубокомысленное изречение какого-то давно умершего колдуна.

К огромному огорчению Нарциссы и её сестёр, их мать обожала вышивание и искренне полагала своим высшим долгом приохотить нему дочерей — однако же добилась исключительно лишь того, что все трое его горячо возненавидели. Даже Андромеда, в принципе, любившая любое рукоделие — прекрасно шившая, к примеру. Что уж говорить о Беллатрикс, которая, в отличие от сестёр, открыто бунтовала и однажды, лет, наверное, в десять разорвала на клочки криво вышитых змеек. Но Друэлла Блэк отступать не привыкла, и со временем то, к чему она желала приохотить дочерей, превратилось в весьма действенное и пугающее наказание за самые серьёзные из провинностей.

Но теперь наказать её было некому, кроме самой себя, с грустью и горечью размышляла Нарцисса, медленно поднимаясь по поскрипывающим ступенькам. Родители умерли, а сёстры… они тоже в каком-то смысле для неё были давно мертвы — каждая по-своему. Беллатрикс в Азкабане — навсегда заточена там, и умрёт в каменном мешке и в одиночестве. Среди холода, тьмы и сырости — как же холодно должно быть там, где-то среди свинцовых волн в северном море… А Андромеда… Да, Меда была жива, и даже, возможно, счастлива, — но для тех, кто когда-то жил в этом доме, она, выйдя замуж, была всё равно что мертва. Даже хуже — потому что смерть может быть хотя бы благородной, но что благородного в браке с посредственным грязнокровкой? А теперь вот и она сама, Нарцисса Блэк, превратилась в чудовище, в тёмную тварь, пятнающую свою семью уже одним тем, что дышит. Наверняка про неё они тоже шепчутся, что было б куда достойнее, если бы она умерла. Нарцисса и сама с ними вполне соглашалась — да, так было бы намного достойней. И проще. Всем.

С того самого момента, как она коснулась скромного семейного амулета, Нарцисса всё время возвращалась в мыслях к своей сестре. И с грустью понимала, что она скучает — в сущности, до конца даже не понимая, о ком. Той Меды, которую она знала, наверняка уже не было. Сколько лет они не виделись? Больше двадцати, поняла Нарцисса почти с ужасом. Андромеде было восемнадцать, когда она вышла замуж — и с тех пор они с ней встречались всего пару раз, мимолётно. Двадцать лет… Даже если они вдруг и встретятся — узнают ли друг друга? И о чём, о чём ради Мерлина, они могли бы теперь говорить?

Поднявшись по лестнице на третий этаж, где когда-то располагались детские, Нарцисса двинулась по коридору, стены которого были украшены фресками, изображавшими диковинных зверей и птиц. В детстве некоторые из них пугали Нарциссу, но теперь она смотрела на них с неожиданной для неё самой нежной ностальгией, порой комком встававшей в горле. Вот сиреневая птица, что была напротив спальни Беллатрикс, яркая, с длинным красным клювом и загнутыми когтями, которыми она цеплялась за покрытую тёмно-зелёными чешуйками ветку. Вот чёрно-голубой пегас с фантастическими радужными крыльями — и дверь Андромеды напротив. А вот её, Нарциссы, золотисто-серый грифон, парящий над цветной поляной.

Как же из-за него сёстры дразнили её в детстве, доводя почти до слёз. Они наперебой утверждали, что это самое настоящее предсказание, и их тихая сестричка попадёт, конечно, в Гриффиндор. Как же она ненавидела тогда эту крылатую бестию! И сколько раз просила маму переселить её в какую-нибудь другую комнату — но маму, конечно, таким было никак не пронять.

Нарцисса помнила, с каким страхом шла в свой первый день в школе к зловещему табурету, и как Беллатрикс, поймав взволнованный взгляд сестры, указала одними глазами на гриффиндорский стол и несколько раз кивнула. И каким облегчением прозвучал для девочки вердикт Шляпы!

— Ты что, правда верила, что попадёшь к этим шумным задирам? — спросила её Андромеда тем же вечером в их факультетской гостиной. И когда Нарцисса неуверенно кивнула, засмеялась: — Да ну что ты, глупая. Блэки и Гриффиндор — это же невозможно!

А потом туда всем назло попал Сириус, и Нарцисса до сих пор помнила тот ужас, которым её, словно ледяной водой, окатил прозвучавший в тишине возглас Распределяющей Шляпы. Словно сбылся тот её кошмар, из детства — но не с ней. Хотя сам Сириус тогда отнюдь не выглядел раздавленным этой вестью.

Нарцисса тихо тронула покрытую пылью дверную ручку и, опустив её, открыла дверь. Вошла… Кроме пыли, в её комнате, конечно, ничего и не изменилось: шкаф, комод, кровать, и столик у окна, и стул, и кресло стояли тоже на своих местах. На массивных гардинах висели те же затканные, такими же как и на покрывале, нарциссами шторы — в детстве Нарцисса очень гордилась тем, что её комната так отличается от комнат её сестёр, оформленных в традиционной для Блэков небесно-звёздной тематике. Ничего не изменилось с тех пор… только пыль укрыла всё равномерным слоем. Но её легко было убрать… и докси вывести, вероятно.

Эта комната была наполнена воспоминаниями, и едва Нарцисса переступила порог, они окутали её невесомым плотным облаком, заставляя снова чувствовать себя и маленькой, с волнением собирающейся на свой первый взрослой праздник девочкой, и замирающим сердцем прихорашивающейся перед своим первым серьёзным свиданием девушкой… которых больше не было. Да и не будет уже никогда.

Нарцисса тряхнула головой и зажмурилась, выныривая из прошлого, и с некоторым сомнением посмотрела на шторы, решив пока их не трогать. Если в них действительно завелись докси, хорошо было бы быть готовой к такому соседству — к примеру, обзавестись качественным доксицидом, а ещё освежить в памяти некоторые из бытовых чар. Так что шторы Нарцисса оставила дожидаться своего времени, вместо этого открыв шкаф. И замерла, разглядывая свои старые платья и мантии. Все любимые вещи она забрала с собой, когда уезжала, так что здесь осталось лишь то, что ей не нравилось — и школьная одежда, конечно. Она тронула край чёрной мантии. Сколько лет уже прошло! Сейчас такие — нет, похожие — носит Драко…

Закрыв шкаф, Нарцисса выдвинула средний ящик комода и вытащила нижнюю рубашку из тонкого белоснежного батиста на тонких бретельках — и поморщилась от затхлого запаха. Ей вдруг стало интересно, будет ли она ей впору — и она, парой заклятий почистив и освежив вещь, скинула платье, оставив его парить в воздухе, приступила к примерке… и застряла. В груди — всё-таки в шестнадцать та была скромнее, чем сейчас, а рубашка была сшита по её девичьей фигуре. Выпутавшись из застрявшей на ней рубашки, Нарцисса, не обращая внимания на пыль, присела на краешек кровати. Ей было и смешно, и грустно, но грусть эта была светлой, без ставшей в последнее время привычной горечи. Прошлое… Когда-то все эти вещи, эта комната были так важны — и что сейчас? Прошлое уходит — и становится приятным или нет, но воспоминанием. И когда-нибудь Нарцисса сможет так же посмотреть на то, что с ней месяц назад случилось. Непременно сможет. По крайней мере, ей хотелось верить во что-то подобное.

Долгие визиты в свой старый дом оказались для Нарциссы спасением — по крайней мере, там ей нашлось, чем заняться, и результат этой деятельности был ощутим и практически осязаем: вот ещё с утра эта комната была в пыли, и окна здесь мылись в последний раз так давно так давно, что даже штор нужно не было — всё равно солнечные лучи сквозь грязное стекло почти и не проникали. Ну, может быть не почти, и, возможно, Нарцисса немного преувеличила — но такой грязи ей точно не доводилось видеть уже давно. Одного Тинки тут было катастрофически недостаточно, но Нарциссе не хотелось приводить сюда чужих этому дому эльфов — да и потом, она сама вполне была способна со всем справится. Волшебница она или нет?

Первым делом она привела в порядок свою же спальню — тем более что, кроме пыли, в шторах ничего подозрительного всё же не завелось — и уже там она столкнулась с необходимостью как следует выбить ковёр. Подходящее заклинание она легко нашла в одной из книг по домоводству, однако делать это следовало, разумеется, снаружи, на свежем воздухе — и это оказалось для неё внезапной и не слишком приятной проблемой. Умом Нарцисса понимала, что здешний сад не опаснее, чем их собственный, и вокруг этого дома точно никого нет, но её тело разуму не подчинялось — и стоило ей открыть входную дверь, как она замерла на пороге, чувствуя, как холодеют кисти и, ступни и как начинает колотиться сердце. Она долго уговаривала себя хотя бы выйти на каменное крыльцо, но так и не смогла сделать ни шагу. Это вывело её из себя. Сколько, сколько её тело будет её предавать!

Впрочем, платить обмороком за прогулку снаружи Нарцисса не имела никакого желания — и, поручив ковёр заботам Тинки, решила для себя, что пока будет любоваться клёнами через распахнутое окно. А ведь когда-то она так их любила! Эти клёны, окружавшие дом и сходившееся аллеей к воротам — посадили бабушка Ирма и дедушка Поллукс вскоре после собственной свадьбы, и теперь это были мощные красивые деревья, дающие лёгкую резную тень — не мрачную, но так чудесно защищающую от жаркого летнего солнца. А как здесь было красиво осенью! Когда-то они даже примиряли Нарциссу с наводившей тоску простотой их скучного дома: красно-жёлто-золотые листья смотрелись такими нарядными, что другого украшения просто требовали.

И вот сейчас Нарцисса смотрела на них из окна и кусала губы от злости, густо замешенной на отчаянии. Неужели она будет заперта среди стен навсегда? Навечно? В этом ли доме, в другом… но ведь в Малфой-мэноре она уже выходила! Значит, этот страх можно было перебороть. Возможно, дело в том, что это место кажется ей незнакомым? Как же это звучало глупо: она провела здесь больше времени, чем в Малфой-мэноре. Хотя… Хотя нет, с некоторым удивлением поняла она вдруг. Не больше. Ровно столько же — если не вычитать годы, что она училась в Хогвартсе.

Значит, этот дом и вправду стал ей чужим. Ей вдруг стало грустно: с того дня, как, её прадедушка Сигнус Второй, перестроил маленький охотничий коттедж в полноценный дом, здесь всегда было весьма многолюдно. И детьми каждое поколение было щедро одарено — всегда рождалось по трое и четверо. А сейчас здесь стало пусто — и так, вероятно, и останется навсегда. Драко был настоящим Малфоем, а значит у него тоже будет лишь один сын, и у сына тоже, так на много поколений вперёд … У Андромеды тоже лишь дочь. Одна.

Нарцисса вдруг задумалась о том, кому же оставит дом, и сама удивилась этому. Конечно, Драко! Но он ведь не будет жить здесь — ему просто незачем. И сын его тоже не будет… если б этот дом стоял хотя бы на побережье, из него вышла бы неплохая летняя резиденция — но что делать летом в Хартфордшире? Значит, дом останется навсегда пустым? И даже если здесь и будут прибираться, скажем, раз в год, или даже два, он не оживёт от этого. Как грустно…

А лондонский особняк, адрес которого Нарцисса никак не могла вспомнить — он тоже опустел со смертью тёти Вальбурги. Хотя… возможно, если Сириуса не поймают, и быть может, он сумеет завести наследника… Нарцисса тряхнула головой, отгоняя эти неуместные сейчас мысли, но они упрямо лезли в голову.

Их поколение было последним. У Сириуса, насколько она знала, детей не было, у Беллы тоже нет, а если и были бы — то считались Лестрейнджами, а не Блэками, как бы ни хотелось этого сестре. Так же, как и у неё самой: Драко — Малфой. Не Блэк. И дочка Андромеды… Они последние — на них их род закончился. И как, наверно, тяжело смотреть на неё сейчас с портретов родным. Три сестры — одна в Азкабане, а две опозорили свой древнейший и благородный дом, и каждая отличилась по-своему. Была бы сейчас жива Вальбурга — она бы наверняка выжгла Нарциссу с зачарованного гобелена, так же как Андромеду и Сириуса. Их род прервётся на них, и фамильное дерево засохнет…

— Но что могу сделать я? — в отчаянии пробормотала Нарцисса, ощущая за отчаяньем клубящуюся злость. Что? Даже если она вдруг сведёт счёты с жизнью — это не изменит уже ничего.

Она вообще не может ничего изменить.

Нарцисса вдруг осознала, что донельзя устала от собственного ощущения обречённости. Да. Она не может изменить ничего. Но жизнь ведь не остановилась на этом? Так сколько же можно плакать? Если она выбрала жизнь — она должна жить, а не влачить жалкое существование. И начать она должна с того, чтобы вспомнить о том, что она замужем. Нужно было, наконец, поговорить с Люциусом — обо всём и, в частности, о том, что произошло той ночью. Потому что ей было невыносимо постоянно видеть в его взгляде вину — тогда как винить ему себя было совершенно не в чем. Она понимала его и видела, как он старается быть с ней рядом — и зачем она его всё время отталкивает? Ему тоже сложно. Может быть, даже сложней, чем ей самой.

В Малфой-мэнор в этот раз Нарцисса вернулась в сумерках. Люциус этим вечером никуда не собирался — или же, по крайней мере, ничего ей об этом не говорил — а вот Драко дома привычно не было. И к лучшему… Одевалась к ужину Нарцисса очень тщательно — выбрала светло-синее шёлковое платье с низким вырезом и длинными лёгкими рукавами и убрала волосы в слегка небрежную, но продуманную причёску, выпустив несколько прядей по бокам. Она ведь скучала по нему, по мужу, размышляла Нарцисса внимательно разглядывая своё отражение. Всё это время отчаянно скучала — но не могла позволить ему подойти поближе. А ведь он хотел: она каждый вечер слышала его шаги у двери. Нет, так невозможно жить — такого брака Нарцисса никогда не хотела. У них так не будет. Да, многие пары со временем начинают жить словно соседи — но это не для них. Не для неё, решила она спускаясь.

Люциус поднялся ей навстречу из-за стола, и она увидела в его глазах то, в чём так отчаянно нуждалась: восхищение. Когда-то он смотрел так на неё всегда… или ей хотелось так помнить. Драко за столом не было — как это стало уже привычным, вечер он проводил с крёстным, и сегодня это было кстати как никогда.

— Ты изумительно выглядишь, — произнёс Люциус.

— Спасибо, — она знала… она почти знала, что он прав, но сейчас ей так хотелось услышать это.

Люциус подошёл и галантно отодвинул для неё стул — она села, и, когда он возвращался на своё место, их взгляды пересеклись. Они улыбнулись друг другу. От этой улыбки Нарциссе стало тепло — словно у неё внутри начал таять огромный ледяной ком. Сейчас взгляд Люциуса был так же ласков… как прежде. Неужели всё это время она просто не хотела этого замечать? Ей стало стыдно: она так мучила его все эти дни… нет — недели. А ведь он — почти всё, что у неё осталось. Кроме сына.

Тем временем невидимые глазу эльфы подали перепелов с сезонными овощами и Люциус, орудуя ножом и вилкой, неспешно рассказывая о своей последней встрече с министром, посмеиваясь, заметил:

— Чудные вещи творятся. Ты знаешь, оказывается, юный Поттер не так уж и безнадёжен и начинает понимать, что магглы не ровня волшебникам: в минувший уик-энд он умудрился надуть свою магглу-тётку и отправить её в полёт над Сурреем, а затем со скандалом покинул дом. Нет, разумеется, сей очаровательный инцидент замяли, Фадж лично встречался с ним, и, насколько я знаю, мальчишка теперь живёт в Дырявом котле. Диагон-элле так не охраняли с визита японского премьер-министра в семьдесят пятом… там теперь добрая половина авроров в штатском дежурит. Не знаю, — добавил он с тихим смехом, — охраняют его они, или же решили ловить твоего кузена, так сказать, на живца…

— Возможно, и то, и то? — предположила Нарцисса. — Будем надеяться они попадут этим камнем хотя бы в одну из птиц, — и они рассмеялись.

Этим вечером Нарцисса буквально купалась в ощущении привычности и нормальности их разговора. Казалось, словно не было этих полутора месяцев преследующего их кошмара — они просто наслаждаются ужином, а завтра будет обычный день, и всё будет так, как было. Обычная, такая размеренная и уютная жизнь…

А затем Люциус спросил, как провела день она, и Нарцисса впервые не отделалась от него дежурным кратким «всё хорошо, милый, насколько это может быть хорошо», а действительно рассказала, чем был наполнен для неё сегодняшний день: как она чистила одну из гостевых спален в особняке в Хартфордшире, и что дом, кажется, постепенно уже оживает; как тётушка Кассиопея, вполне в своём духе, шутила, что, кажется, из её племянницы всё же вышла вполне неплохая хозяйка — хотя кто мог в детстве подумать…

— Не припомню чтобы в детстве ты отличалась неаккуратностью. — улыбнулся Люциус. — Все эти светлые кружевные воротнички и манжетики…

— Мне в детстве не приходилось стирать пыль с плинтусов и снимать шторы для стирки, — улыбнулась она в ответ. — Тем более в кружевах. А потом неожиданно для себя открывать, что бархатные портьеры нельзя стирать — их можно было оставить на месте и вычистить заклинанием против пыли и мелких жучков, на которых так падки докси.

Она шутила, конечно: то, что бархат воду не переносит, известно всем. Она шутила — а муж улыбался, и не имело особенного значения, о чём они говорили сейчас.

Это был первый вечер после той страшной ночи в подвале, когда они не разошлись по своим комнатам сразу же после ужина, а устроились потом у камина в малой гостиной: сперва они пили чай, а потом то беседовали, то просто молчали. Их руки всё чаще соприкасались, и когда его рука задерживалась в её, Нарцисса чувствовала, как постепенно теплеют от её ладони холодные пальцы Люциуса. Она, должно быть, совсем измучила своего супруга, раз этим тёплым летним вечером его руки были так холодны.

Было уже едва ли не за полночь, когда Люциус проводил Нарциссу до её спальни и, прощаясь, осторожно и как-то неуверенно коснулся губами её волос — а она, подняв голову, подставила его губам лоб, и они после секундной заминки рассмеялись, словно подростки.

— Доброй ночи, родная, — сказал он, целуя кончики её пальцев.

— Доброй ночи, — отозвалась Нарцисса — а затем, закрыв дверь, прислонилась к ней спиной и долго стояла так. Ей хотелось выйти и пойти вслед за мужем, провести, наконец, эту ночь с ним рядом, в их супружеской спальне, но она не была уверена в том, что действительно готова к подобному. Себе она всё же могла признаться — она скучала, она отчаянно скучала по Люциусу, по его прикосновениям, по объятьям и поцелуям… однако пока она в нерешительности размышляла, момент был упущен, прошло уже слишком много времени, и теперь идти куда-то было неловко. Он, наверное, всё равно уже спит… и потом… нет, она не могла решиться. Может быть, после…

Этой ночью Нарцисса долго не могла уснуть, терзаясь от хорошо ей знакомого приятного, но мучительного томления. О том, что последним, кто к ней прикасался, был… она даже не знала и не желала знать, кем было это ничтожество, она заставляла себя просто не думать. Она убеждала себя, что если об этом она не помнила ничего —значит, можно было посчитать, что этого не было вовсе. Не так ли?

В конце концов Нарцисса, всё же, заснула, но спала она плохо и мало, просыпаясь всё время от странных, сумбурных снов, которые, на сей раз, были отнюдь только не кошмарами. От некоторых из них она просыпалась взбудораженной, с колотящимся сердцем и стыдным жаром, который никак не находил выхода — и, перевернувшись на другой бок, засыпала опять, чтобы вновь проснуться и лежать, вглядываясь в темноту.

И когда, проснувшись в очередной раз, она обнаружила, что свет в комнате стал, наконец, серым, Нарцисса решительно откинула простыню и встала. Стоя под душем, она размышляла, насколько же устала бояться. Всего — и, прежде всего, себя. Сколько можно? Она должна что-то сделать с этим выматывающим страхом. Переждать его не получится — она уже полтора месяца ждёт, и что же в итоге? Нет, она должна смотреть своему страху в глаза. Она не станет и дальше прятаться, и прекратит делать это сегодня, сейчас, с утра. Например, она может пройтись по Диагон-элле — и нет, не вцепившись в локоть своего супруга, а так, как положено уважающей себя ведьме. В этом ведь нет ничего страшного, чтобы пойти одной, убеждала она себя. Она сотни, тысячи раз там ходила! С родителями и в одиночестве, с Люциусом, и втроём с Драко… это просто прогулка! Тем более там сейчас особенно безопасно: даже если авроры приставлены, прежде всего, охранять Гарри Поттера, вряд ли они не отреагируют на любых подозрительных лиц, тем более на нападение прямо посреди улицы. И уж тем более там вряд ли объявится её кузен — насколько она помнила, он всегда любил поспать по утрам.

Но задумавшись об аврорах, глупо было забывать и о сплетниках. Разумеется, на неё будет смотреть каждый, у кого есть глаза — но она же привыкла к вниманию. Пускай смотрят.

Так она и решила.

Однако, когда, позавтракав, Нарцисса начала одеваться, её пыл угас. Она уже в лицах представляла, как именно на неё будут смотреть, словно наяву ощущала все эти липкие взгляды — и холодела. Но она не привыкла уступать слабости, и всё, что позволила себе в тот момент — это выбрать шляпку с довольно густой вуалью и классическую мантию с длинными рукавами вместо лёгкого платья — благо утро выдалось пасмурным. Вдруг пойдёт дождь, уговаривала она себя — и сама же кривила губы с презрением. Нет, Цисса, нет — ты не станешь лгать, по крайней мере, самой себе. Тебе страшно, и ты хочешь укрыться — ты пока не готова выставлять свои шрамы на всеобщее обозрение.

От этой резкой отповеди ей даже стало легче, и она, наконец, смогла, поправив на голове шляпку и расправив вуаль, выйти сначала из гардеробной, а затем и из комнаты. Успокаивая себя, она прошлась до ворот поместья, а затем, сосредоточившись и покрепче сжимая палочку, аппарировала на Диагон-элле.

Как же здесь было людно! Хотя откуда бы взяться такому количеству народа утром в четверг? Нарцисса чувствовала, как разом похолодели её ладони и ступни, и как ледяной пот потёк по спине. Ей невероятно, до тошноты захотелось вернуться — и, закрывшись у себя в комнате, забраться под одеяло и спрятаться там, и никогда в жизни больше не выходить. Никуда. Но вместо этого она, вздёрнув подбородок повыше — её мама всегда говорила, что осанка создаёт настроение, а верный поворот головы заменяет два часа сна — двинулась вдоль по улице, стараясь ступать не быстрее и не медленнее обычного. Она не будет плестись и не побежит — она просто пойдёт. Как обычно.

Она шла — а они на неё смотрели. Все — от незнакомых рыхлых домохозяек до владельцев лавок, выглядывающих в окна и выходящих к дверям — таращились на неё, словно здесь сейчас шла не женщина, а та лысая жуткая тварь, истекающая омерзительной слизью. Хуже всего было то, что она понимала их — и понимала, что на их месте сама бы тоже смотрела.

Не будь у неё цели — дойти до кафе Фортескью и купить там мороженого — она бы, наверно, вернулась, но жить потом с мыслью, что она даже мороженого самостоятельно не сумела купить, Нарицисса категорически не желала. Нет, она это сделает, думала она, ловя себя порою на том, что высматривает среди прохожих авроров — и не может узнать никого в лицо. Она бы и не должна, разумеется — они ведь наверняка как-то маскировались — но ей всё равно было досадно.

Она шла и представляла, что было бы, отправься она сюда не одна, а с Драко. А ведь ему скоро в школу — и список необходимого для третьего курса вот-вот пришлют… нет, пожалуй, она отправит с ним Люциуса — как в прошлом году. В конце концов, это несложно — просто купить всё по списку… И в этот раз никаких незапланированных и неприятных встреч.

Она почти дошла до кафе, когда возле магазинчика «Всё для квиддича», поняла, что вселенная явно имеет к ней какие-то счёты. У витрины, на которой была выставлена новая гоночная метла, она увидела Донну Инглби. Не одну — рядом с ней стоял высокий, выше её на целую голову, юноша, такой же темнокожий и белозубый, как и она сама. Наверное, сын — Нарцисса помнила, что тот то ли в этом учебном году, то ли в следующем должен закончить Хогвартс. Они просто стояли у витрины и разглядывали метлу — и никто, никто не обращал на них никакого внимания.

— Мам, ну когда ты играла последний раз, это же та самая Молния! — услышала Нарцисса, подойдя поближе.

— Ой, да что бы ты понимал! — смеясь, воскликнула Донна. — Ты не ловец, ты загонщик, а значит, тебе устойчивость и манёвренность важней скорости. Надо, чтобы метла сама компенсировала замах, вот так, — она изобразила мощный и уверенный замах битой, а затем дружески пихнула сына в плечо. — И это твой последний год — мы должны утереть нос Гриффиндору. Как насчёт зайти и узнать, что у них есть из канадских мётел?

Звякнул дверной колокольчик, и они вошли в магазин, а Нарцисса осталась стоять, борясь с нахлынувшим на неё чувствами. Понимание, с ядовитым горьким привкусом, понимание что у этой Инглби сейчас было всё, чего она лишена просто ошеломило Нарциссу: эта женщина может вот так просто среди белого дня ходить с сыном по магазинам, смеяться и болтать с ним… и никто, никто даже не посмотрит в их сторону.

Даже её смех был сейчас Нарциссе противен. У неё перед глазами вновь всплыла картинка длинных тёмных пальцев на белом запястье Люциуса — и их разговор… и её тёплый голос…

У Нарциссы защипало в глазах — но не от боли, а от ярости. Она выгнала эту женщину, вычеркнула из своей жизни — почему она всё время на неё натыкается? Эта ярость придала сил Нарциссе — и она, сжав руку в кулак с такой силой, что ногти едва не впились до крови в ладонь, заставила себя отвернуться и, ускорив шаг, быстро дойти до кафе. Она проигнорировала летние столики и поспешила оказаться внутри. Перед прилавком раздумчиво выбирали мороженное несколько ведьм, и Нарцисса подчёркнуто не обращая внимания на взгляды, ясно и чётко прошла вперёд, и поздоровавшись с месье Флорианом заказала три хорошо знакомы ему сорта мороженого: кофейное, малиновое и клубничное.

И только уже получив заказ, она поймала себя на мысли, что на самом деле хотела ореховое…

Вернуться назад и снова наткнуться на Инглби, пусть даже шанс этого был минимален, у Нарциссы не было сил, и она позволила себе аппарировать прямо с крыльца кафе — в конце концов, это было вполне прилично. Да и день жаркий, глупо разгуливать с мороженым, разве нет?

Вернувшись домой, Нарцисса отдала распоряжения по поводу обеда, и отправилась в Хартфордшир. Наполнявшая её ярость требовала выхода — и, поскольку ни гневно жаловаться на справедливость вселенной, ни даже проклинать Донну Инглби каким-нибудь семейным проклятьем Нарцисса не собиралась, она решила выместить её на заброшенной кухне родного дома.

К обеду та просто сияла — и единственное, чего не хватало здесь, это продуктов. Стоило позаботиться о содержимом ледника и шкафов, и можно было бы вполне себе приготовить званный обед скажем на шесть персон… хотя какие уж теперь званые обеды. И ужины.

Как ни странно, эта горькая мысль Нарциссу почти не расстроила. Если подумать, не так уж она и любила их — хотя всё зависело от гостей, конечно. Но раз тех, кто хотел бы видеть её такой, кем она теперь стала, желающих больше не находилось — что ж, тем лучше. По крайней мере, она теперь точно знала, кто и что думает про неё. Не многим везёт так при жизни…

Зато она всё ещё может быть с теми, кто её действительно любит. Она вспомнила, как смотрел на неё вчера Люциус, и мечтательно улыбнулась. На что ей все эти посторонние люди, когда у неё есть он? Как жаль, что сегодня четверг, подумала Нарцисса, невольно разглядывая своё отражение в начищенном до блеска дне одной из кастрюль. Была бы суббота, и Драко до самой ночи наверняка бы остался у крёстного… а может быть, даже заночевал бы там. И они с Люциусом смогли бы побыть одни… впрочем, до субботы оставалось всего ничего. А Драко всё равно взял привычку возвращаться не раньше, чем темнело на улице и подавали ужин, и уж, конечно, измотанный тренировками он не станет искать никого. Разумеется, если сегодня у Уолдена на работе ничего не случится, и он не перенесёт эти их тренировки на другой день.

Она очень надеялась на то, что никакая мохнатая, чешуйчатая или пернатая тварь сегодня не взбесится, и когда вечером Тинки привычно сообщил ей, что юный хозяин отправился к господину МакНейру, Нарцисса обрадовалась. К ужину она накрывала так тщательно, как давно уже не делала этого — каре ягнёнка обещало быть изумительным.

Уже за едой, слушая голос мужа и отвечая ему, Нарцисса с трудом сдерживала нетерпение и очень старалась не смотреть лишний раз на часы. Есть она почти не могла — впрочем, она сейчас и не чувствовала голода. Она ничего не чувствовала, кроме возбуждения и предвкушения — словно ей снова было семнадцать, и она ждала, когда положенная приличиями часть свидания сменится той, о которой родителям знать не стоит.

И когда Люциус подал ей руку, чтобы проводить её до двери, она направилась не к своей спальне, а к той, что считалась их общей, и в которой он коротал эти ночи один. Нарцисса толкнула дверь, и переплетя свои пальцы с его она решительно увлекла мужа в спальню. И, едва дверь за ними закрылась, обвила его шею руками и, потянувшись губами к губам, прикоснулась к ним. И от этого прикосновения голова у неё закружилась, и Нарцисса прижалась к ним, наконец, целуя Люциуса жарко и горячо. И так сладко…

Они целовались, словно в юности — прислонившись к двери, и никак не могли дойти до кровати. Но не здесь же ведь… и Нарцисса, лёгким взмахом палочки избавив мужа от мантии и рубашки, толкнула его на кровать, разделась сама и, дрожа от охватившего её сладкого возбуждения, опустилась над Люциусом и, коснувшись губами его живота, плавно и грациозно, словно она была хищником, медленно двинулась вверх, ощущая, наконец, на вкус его кожу… Теперь им оставалось только избавиться от его брюк, и когда она потянулась к застёжке, он, задыхаясь, едва ощутимо вздрогнул и прошептал:

— Погоди… — но она и не думала останавливаться и безо всякой волшебной палочки, о которой совсем забыла, просто расстегнула пуговицы и…

И замерла.

При желании женщина может лгать, убеждая мужчину в своём желании — но мужчинам подобное недоступно. Есть простой, очевидный и совершенно безошибочный признак, позволяющий воочию убедиться в его желании — или его отсутствии. И сейчас Нарцисса вынуждена была признать очевидное — и, переведя взгляд на лицо Люциуса, снова заметила в его нервно отведённом от неё взгляде вместо желания растерянность и вину.

Ей показалось, что её то ли окатили крутым кипятком, то ли ледяной водой. Она словно оглохла, ослепла и окаменев, продолжала смотреть на лежащего перед ней на постели полуобнажённого мужчину. Её законного мужа.

Который её не хотел. Потому что такую, как она, хотеть невозможно. Нельзя. Люди не совокупляются с тварями — это противоестественно.

— Цисси! — Люциус посмотрел на неё с мольбой, а затем сел и попытался взять её за плечи, но она резко отстранилась, не позволяя к себе прикоснуться. — Цисси, прости, я… я не…

— Ну что ты, — сказала она, слыша свой голос словно со стороны.

На неё вдруг обрушилось осознание собственной наготы и уродства, и она, высвободившись из его рук, схватила палочку и вмиг оделась. Он тоже вскочил и вновь попытался коснуться её плеча, но Нарцисса, оттолкнув его, молча развернулась и вышла, нет, выбежала из спальни.

И не увидела, конечно, как он буквально упал на пол возле кровати и, стащив к себе на пол подушку, уткнулся в неё лицом — но, впрочем, даже случись это на её глазах, это уже ничего бы не изменило.

Странно, но Нарцисса не ощущала ни обиды, ни злости. Вообще ничего — только пустоту, всеобъемлющую пустоту внутри. Казалось, все чувства в ней умерли, но ей не было плохо от этого, вовсе нет. Даже напротив — вместе с надеждой исчезли и отчаяние, и обида, и даже страх. Всё — кроме любви к сыну, которая, правда, слегка потускнела, как и всё остальное вокруг, и Нарциссе каждый раз приходилось напоминать себе, что она на самом деле всё ещё способна хоть что-то чувствовать. Но стоило Драко оказаться рядом, стоило им хоть немного поговорить, как Нарцисса словно бы просыпалась — и с грустью понимала, что он очень скоро уедет, и они не увидятся до зимы. Впрочем, может быть, это было и к лучшему: у неё будет время понять, что ей делать со своей жизнью.

Потому что сейчас ответа на этот вопрос у неё просто не было. Она больше не тосковала ни по супругу, ни по своей прошлой жизни; она не страдала больше — она просто не знала, как ей жить. Нет, Нарцисса вовсе не задумывалась о смерти — больше нет. Ей вообще ничего особенно не хотелось — но ведь это не причина ставить в своём существовании точку. И Драко… нет, она знала, что должна жить — но как? Мир вокруг неё словно бы потускнел и подёрнулся патиной, потерял яркость и свежесть, и кажется, даже объём, стал плоским, словно газетная вырезка — но зато неожиданно перестал казаться Нарциссе опасным.

Она поняла это буквально на другой день, когда, оказавшись своём особняке в Хартфордшире, вдруг просто взяла — и вышла на каменное крыльцо. Постояла там, вдыхая сырой, наполненный дождём воздух, и медленно спустилась по широким низким ступенькам. Она чувствовала себя неуютно, и, определённо, предпочла бы вернуться в дом, но ей больше не хотелось в панике там закрыться. Чего, чего ей теперь бояться? Она — тварь, от неё шарахается даже супруг, что ещё может с ней случиться? Кто-то захочет её убить? Что ж — она не боялась смерти, но была намерена дорого продать свою жизнь. Изнасилует? И это она уже смогла пережить — и много ли найдётся желающих к ней теперь прикоснуться? Страх, она поняла это только сейчас, именно страх в глазах Люциуса так сильно вывел её из себя — но, вместе с тем, мужа она понимала. Как бы он ни пытался лгать, разве можно было бы не бояться? У любого нашлось бы столько причин для страха — о, ему было из чего выбирать! Того, что чудовище, каким она стала теперь, причинит ему вред? Или, может быть, на самом деле его пугало, что он может от неё заразиться? Наверное, ей должно было бы стать противно, но она не чувствовала ничего, кроме едва ощутимой жалости.

Начавшийся дождь неприятно шуршал в листьях, и Нарцисса позволила себе взять в руку палочку и пошла вперёд. Она дойдёт до кованой решётки перед самой аллеей — как минимум до неё. А потом обойдёт дом. Да, ей тревожно, да, её руки и ноги холодны — но почему она должна обращать на это внимание?

Клёны. Она так их любила… когда-то. Давно… Нарцисса остановилась и замерла, запрокинув голову вверх и глядя на чуть подрагивающие под мелкой моросью резные листья. Когда-то в детстве она думала, что там, наверху, живут феи, а листья им служили плащами. В её фантазиях осенью они праздновали свадьбы и дни рождения, а затем улетали, сбрасывая испорченные плащи и возвращались по весне с новыми, которые они дошивали здесь. Она давно выросла и знала, конечно, что всё это глупые сказки, и листья есть листья, а корнуэльских пикси она в даже разрезе видела и на страницах учебника по ЗОТИ, и вживую — просто волшебные паразиты. Но сейчас Нарцисса вдруг поймала себя на том, что хотела бы во всё это верить. Может быть, потому что больше ей было не во что…

Домой она вернулась совсем промокшей и донельзя уставшей — и это было хорошо, потому что она наконец хоть что-то почувствовала. Одежду она высушила заклятьем — а потом сидела у растопленного и уже вычищенного камина в гостиной и думала, что ей стоит принести сюда что-нибудь из вещей. А может, и не ограничиваться лишь этим… когда наступит подходящий момент. Пока Драко дома, она тоже останется там — но вот когда он уедет, можно будет перестать делать вид, что они — семья. Хотя, может быть, они ещё ею станут… потом. И иначе. Впрочем, она сама не знала, хочет ли она этого.

Может, и нет.

Но, в любом случае, ей требовалось время подумать и немного побыть одной — но сейчас Драко был дома, и Нарцисса старалась ценить оставшиеся до его отъезда дни. И сама удивлялась, насколько легко ей давалось общение с мужем — она не злилась на него, вовсе нет. Она вообще больше к нему ничего не чувствовала. Он стал просто отцом её сына, с которым, конечно же, следовало поддерживать ровные отношения — и при этом он, безусловно, остался её супругом и, в конце концов, хозяином дома. Так что они по-прежнему с ним беседовали — о министерстве, политике и всём, о чём он ещё желал. Она слушала, отвечала — и порой удивлялась, до чего её всё это больше не трогает. Словно от неё осталась лишь оболочка, абсолютно пустая внутри. Нарцисса хотела бы заполнить её, но пока что не представляла ни как, ни чем.

Ни даже зачем. Она ведь и так справлялась?

Шло время, но все попытки Люциуса поговорить с ней о том, что случилось тогда в спальне и что происходило между ними сейчас, Нарцисса мягко, но абсолютно категорично пресекала. Зачем? Говорить было не о чем: она понимала прекрасно, что он менее всего желал обидеть её. Он не виноват в том, что чувствует, и извиняться за это глупо. Порой она думала, что всё же должна сказать что-то — хотя бы для того, чтобы его успокоить, потому что напряжённость, возникшая между ними, отражалась на Драко.

Поведение сына и трогало, и тревожило её. Драко старался проводить с ней куда больше времени, чем когда-либо прежде. Он словно чувствовал её состояние — и… пытался защитить её от отца. Он делал это так по-мальчишески: страстно, порывисто и порой даже и грубо. Всё чаще он подчёркнуто принимал её сторону и спорил с отцом, порой совершенно на пустом месте раздувая ссору, словно пытался что-то ему доказать, как бы это ни было глупо. Люциус недоумевал, но всё чаще позволял втянуть себя в эти споры, которые не заканчивались ничем, кроме копящегося в нём раздражения.

Нарцисса хорошо знала и мужа, и сына, и видела, что Драко намеренно идёт на конфликт — об этом свидетельствовали и его тон, и сама манера говорить, и жесты… но что делать с этим, Нарцисса придумать не могла. Пару раз она просила сына не быть грубым с отцом, но в эти моменты взгляд Драко становился настолько несчастным, что она не настаивала, надеясь, что конфликт с началом учёбы разрешится сам собой, а к Рождеству они оба о нём позабудут.

Тем временем школьная сова принесла список того, что понадобится ученикам третьего курса, и Нарцисса неспешно начала собирать сыну школьный сундук. Новое бельё она заказала ещё в начале июня во Франции, теперь же приказала эльфам нашить на него шёлковые ярлычки с именем, как говорилось об этом последние три сотни лет в школьных правилах, но обувь, рубашки и мантии требовали примерки. А ещё нужно было приобрести новые свитера, пальто и даже, пожалуй, перчатки. Нарцисса очень хотела бы сама отправиться с Драко за покупками, но точно знала, что сейчас не в состоянии это сделать — и, в конце концов, это было хорошим поводом для сына с отцом провести время вместе и, возможно, найти общий язык.

Драко её предложение откровенно расстроило. Он вообще никуда не хотел идти, буркнув, что вообще всё можно просто заказать, сняв с него мерки. А учебники и всякие ингредиенты для зелий выписать по каталогу — но Нарцисса всё-таки настояла. Драко согласился с ней неохотно, и словно на школьную отработку отправился на Диагон-элле с отцом. Нарцисса же, вздохнув с облегчением, в тишине ненадолго опустевшего дома занялась сундуком сына, наложив на него новые запирающие и сторожевые чары — на сей раз семейные. Дети недобры и любопытны — так вещи будут в большей сохранности.

Вернулись Люциус с сыном спустя едва ли пару часов, и оба выглядели какими-то взъерошенными и насупленными. Люциус держал пакеты и свёртки с покупками, а Драко прижимал к себе большую, перетянутую его же ремнём странную мохнатую книгу c глазами и нервно гладил её по зелёному кожистому корешку.

— Ещё и двух месяцев не прошло с момента, как меня подло лишили статуса попечителя, и смотри, во что Альбус Дамблдор превратил Хогвартс! — раздражённо заметил Люциус, едва увидев Нарциссу. — Мало того, что в этом году Уход за магическими существами им будет преподавать лесник — так ещё и… — он поднял свою трость и продемонстрировал чётко отпечатавшиеся на чёрном дереве следы от зубов, а затем неприязненно посмотрел на книгу.

— Не ты ли жаловался не так давно, что образование стало излишне маггловским, — заметила Нарцисса, разглядывая причину недовольства супруга, в которую Драко вцепился словно в подобранного на улице книззла, которого ему не разрешают оставить родители, — чем же тебя не устраивают зачарованные живые книги?

— Вот и Уолл всегда говорит… — начал было Драко, сердито поглядев на отца, но тот его перебил:

— О, снова старина Уолл, — с язвительной резкостью сказал он Люциус. — Целый день я слышу от тебя только про Уолла. А теперь ещё и повторяешь за ним, словно домовой эльф за хозяином. Осталось только акцент подхватить. Ты действительно хорошо подумал, прежде чем выбрать для подражания такой образец?

Нарцисса даже не успела вмешаться, когда Драко, набычившись и низко наклонив голову, шагнул к отцу и сказал вызывающе:

— Больше некого!

— Мне кажется, вы слишком много времени проводите вместе, — Люциус опасно сощурился.

— Ты мне теперь запретишь? — тоже сощурился Драко, став в этот миг невероятно похожим на собственного отца.

— Нет, — после короткой паузы сказал тот, и Нарцисса выдохнула — и только сейчас поняла, что, кажется, испугалась. Чего только?

— Отлично, — Драко развернулся и пошёл было к двери, затем вернулся, демонстративно подошёл к ней, поцеловал и сказал: — Я переоденусь и к Уоллу, — и, вызывающе глянув на отца, вышел.

— Ты поссорился с Уолденом? — спросила Нарцисса, проводив сына глазами.

— Нет, — пожал плечами Люциус. — Но я устал слышать, чуть что, исключительно его имя и мнение; Драко стоит думать и своей головой.

— Ты преувеличиваешь, — возразила Нарцисса. — Ему сейчас сложно — и…

— Я понимаю, — Люциус с досадой вздохнул. — Но мне это не слишком нравится. Сама знаешь, как опасно кем-нибудь так увлечься, он непроизвольно коснулся левой руки. — Впрочем, — добавил он, устало на неё глядя, — он скоро уедет в школу, и всё это закончится. Цисси…

— Да, — сказала она, вставая. — Он скоро уедет. Доброй ночи, Люциус, — она любезно ему улыбнулась — и вышла. Разговаривать с ним по душам у неё не было ни сил, ни желания.

Забрав свёртки и пакеты с одеждой, Нарцисса вернулась к себе, и провела оставшийся вечер, сама нашивая шёлковые ярлычки, и вышивая едва заметные руны — да, конечно, они не так уж от многого могли защитить, но это всё же было лучше, чем ничего. Она шила — и думала, что они с Люциусом всё чаще начали… нет, не ссориться, но перестали находить общий язык, и что это, наверно, неправильно… но что же она могла сделать — и почему это должна была делать она?

Дни сменяли один другой, и чем ближе становилось полнолуние — тем больше нервничала Нарцисса. Одна мысль о том, что ей скоро вновь придётся заставлять себя пить то зелье, вызывала у неё тошноту. Думать же о том, что ей снова предстоит пройти через все ужасы трансформации в ту отвратительную мерзкую тварь, она не хотела и вовсе; она гнала от себя эти мысли — но возвращалась к ним вновь и вновь, с каждым разом ощущая всё больше отчаяния. И когда до восхода полной луны осталось полторы недели, у них в доме вновь мрачным вестником грядущих кошмаров появился Северус Снейп.

Он шагнул из камина и задумчиво осмотрелся; вопреки всему, сегодня на его лице не было недовольного выражения, наоборот, он, скорее, показался Нарциссе непривычно оживлённым и, в то же время, сосредоточенным, и она едва удержалась от того, чтобы прямо у него не спросить что же привело его сегодня в столь ранний час — часы не успели пробить даже половины четвёртого.

— Люциус будет вечером, — сказала ему она, — но лаборатория в твоём полном распоряжении. Ужин подадут как всегда. Я распоряжусь подготовить спальню, — проявить вежливость было легко, особенно если это могло спасти от не слишком неприятного ей разговора.

Но Снейп не был бы Снейпом, если бы считался с чужими желаниями. Он окинул её изучающим, каким-то естествоиспытательским взглядом с головы до пят, а затем покачал головой.

— Полагаю, ваши эльфы вполне подождут, и мне не хотелось бы попусту тратить время. Сделай мне одолжение, позволь тебя осмотреть, и я не стану тебя раздражать до самого вечера.

— Прошу, — она подавила вздох, досадуя про себя на его умение настолько бестактно читать людей, и повела его к себе в спальню. Не в гостиной же им беседовать…

Сперва Снейп не делал ничего нового: она уже вполне узнавала движения палочкой, и покорно позволила внимательно изучить свои побелевшие шрамы. Затем они покончили с пробами крови, слюны и волос — если так и дальше пойдёт, думала про себя Нарцисса, она когда-нибудь пострижётся наголо ему назло. Он снова расспрашивал Нарциссу о самочувствии, аппетите и сне, но очередной его вопрос неожиданно вогнал её в краску:

— Что касается твоих женских циклов, были ли изменения? — равнодушно сверился он со своей вдоль и поперёк исписанной странной таблицей.

— Что, прости? — даже переспросила Нарцисса.

— Не заставляй меня повторять это вслух ещё раз, — поморщился Снейп, поднимая голову. Он с раздражением посмотрел, и закатил глаза: — Я говорю о твоём менструальном цикле.

— Т… это важно? — спросила она.

Выражение его лица дало ей ответ, но Снейп всё же процедил:

— Иначе бы я не спрашивал. Нарцисса, я же знаю, что ты не из тех безголовых ведьм, которые вспоминаю не вспоминаю о нём, покуда не приходится звать целителя.

Нарцисса вопросительно изогнула бровь.

— Прости, — произнёс Снейп уже спокойней. — Пока я не стал деканом, я даже представить себе не мог масштаб катастрофы среди девиц. Даже на Слизерине. И слава Мерлину, что у нас есть Помфри, которая с ними об этом всё же беседует…

Нарцисса немного нервно ему улыбнулась, и, подумав, ответила:

— В прошлом месяце, мне думается, зелья могли повлиять, и в Мунго же что-то делали после всего… ты читал записи, — произнесла она после короткой паузы, — но всё сбилось практически на неделю… но в этом месяце уже всё нормально, — закончила она скомкано.

Нарцисса понимала, разумеется, что как целитель, Снейп задавал вполне уместные и предсказуемые вопросы, но видит Мерлин, до чего ей было неприятно ему отвечать! Это была абсолютно не та тема, что она была готова обсуждать с ним. Если бы на его месте был тот же Сметвик, ей бы было куда легче.

— Позволь узнать, к чему такая дотошность? — всё же не удержалась она.

— Я долго размышлял о причинах случившегося, — Снейп задумчиво перекрестил руки у себя на груди. — Зелье не должно было вызвать таких эффектов.

— И ты сумел выяснить, в чем причина? — сердце Нарциссы вдруг часто заколотилось, но она не собиралась демонстрировать собственное волнение.

— Можно и так сказать, — задумчиво протянул Снейп. — Если рассуждать с точки зрения прикладного зельеварения, можно всерьёз рассматривать не так чтобы много причин. Во-первых, я, разумеется, мог допустить ошибку в приготовлении или ошибиться с побором ингредиентов. Однако я всё же профессионал, — твёрдо заявил он, — и по цвету, и по внешнему виду готовое зелье соответствовало стандарту, если вообще существует какой-то стандарт, а не только формальная чушь из патента, — Снейп откинулся в кресле и не слишком охотно, будто читая лекцию младшим курсам, продолжил: — Во-вторых, несмотря на все наши предосторожности, зелье вполне могло вступить во взаимодействие с другими зельями или мазью. Да, я перепроверил все сочетания, но нужно принимать во внимание сам организм. Но я не люблю гадать. И куда вероятнее третий, наиболее напрашивающийся в твоём случае вариант. Мог ошибиться не я, мог ошибся Белби, — его голос просто-таки источал злорадство. — Сколько пафоса, но, если внимательно изучить пояснительную записку к патенту, он пишет, что длительность приёма и количество зелья следует рассчитывать, исходя из массы и возраста пациента — и эти расчёты я аккуратно провёл. Но! — он поднял указательный палец вверх. — Я внимательно изучил таблицы, и честно говоря, полагаю, его коэффициенты у него неточны. Я бы даже сказал, некоторые он подогнал позже. Я поднял архив публикаций, и во всех международных статьях, в которых описаны испытания, девяносто процентов несчастных — взрослые мужчины за тридцать. Женщин для статистики слишком мало, и почти нет детей. Пришлось воспользоваться другими расчётам, с учётом, так сказать, твоего профиля. Будем надеяться, что они верны.

— Новые расчёты? — спросила Нарцисса. — Моего профиля? Откуда? Когда ты успел…

Снейп он почему-то скривился, и посмотрел куда-то мимо неё, словно тема была ему неприятна.

— Их вывела одна моя бывшая студентка, — всё же ответил он. — И ей, поверь, было, зачем. Но, — быстро добавил он, — впрочем, это не единственная теория, но самая вероятная.

— Если так, — взволнованно проговорила Нарцисса, — в этот раз подобного не случится?

— Не должно, но я не могу обещать. — Нарцисса видела, что эта честность причиняла ему дискомфорт, но была за неё благодарна. — И, отвечая на твой первоначальный вопрос: прежде всего, я считаю, что Белби оказался неточен с тем, когда следует начинать принимать зелье. За семь дней, не за четыре — вот поэтому я здесь сейчас. И хотел бы начать работу.

— Да, конечно, — отозвалась Нарцисса, с некоторым трудом удерживая вежливое выражение лица. Семь! Семь дней, вместо и так тяжёлых для неё четырёх! Она до сих пор не могла смириться с мыслью, что ей четырежды придётся глотать эту дрянь — а теперь, оказывается, это нужно делать почти в два раза дольше… Ей хотелось плакать. Но что слёзы могли изменить?

Кажется, Малфой-мэнор уже начинал привыкать к изменениям, и теперь, когда здесь в качестве четвёртого обитателя снова обосновался Снейп, от его присутствия за столом Нарциссе было немного легче. Наличие постороннего человека исключало всякую нежелательную интимность, которой она сейчас бежала — правда, Драко явно был не в восторге от появления своего декана, и Нарцисса теперь старалась проводить с сыном больше времени. Хотя бы час в день… тем более что домашнее задание давно было сделано, и свободного времени у него было теперь много.

Зелье варилось три дня, и первый же приём, в среду, оказался для Нарциссы ещё тяжелей, чем она предполагала до этого. Она долго сидела у туалетного столика, на котором стоял наполненный горячим, дымящимся зельем кубок. Наконец она зажмурилась и выпила его залпом — а затем зажала себе рот, пытаясь унять тошноту.

В глазах защипало от непрошенных слёз, когда её захлестнули воспоминания. Как же ей было плохо и мерзко, когда уже в волчьем обличье им рвало. Она помнила его мерзкий привкус, помнила, как болезненно чесался от того, во что превращался, её рот, помнила тошнотворный запах… нет, даже запахи. Море запахов, от которых ей становилось дурно. Она была просто не в состоянии воспринимать эту ужасную какофонию, от которой кружилась её голова, но затем все они потерялись в забившей её нос и рот слизи, от которой Нарциссе постоянно хотелось чихать. До сих пор она не позволяла себе вспомнить это, но теперь воспоминания обрушились на неё, заставляя снова пережить ту ночь и вновь ощутить изматывающий зуд в носу, и в пасти, и на коже, и даже в глазах, зуд, от которого у неё текли слёзы, и слюна, и сопли… Ей было тяжело даже дышать: нос... то, что должно было быть её носом, забивала мерзкая слизь, и вся камера пропахла ею, её тошнотворным звериным запахом, так похожим на запах того зверя, что едва её не загрыз… Этот запах вызывал у неё панику, но ей некуда было от него деться, потому что от себя не убежишь, а отныне вот так, зверем, пахла она сама. А ещё там пахло кровью, мочой и… и… она не помнила и не понимала, чем ещё. И не хотела помнить.

Впрочем, сейчас, вспоминая, она могла среди всего этого выделить и запах зелий — видимо, ими пах Снейп — парфюма Люциуса, и, кажется, джина. И каких-то трав… других… кажется, валерьяны. Эти запахи она знала и так, и только поэтому могла о них сейчас просто думать. Большего она не помнила — да и не пыталась: её от одних воспоминаний снова начало мутить, а ведь она едва справилась с тошнотой после приёма зелья, и её возвращения она отнюдь не желала.

Поздний визит Снейпа немного её отвлёк, и, хотя Нарциссу ещё тошнило и донимала изжога, Снейп, проверив, сказал, что всё неплохо, и попросил лечь спать и постараться успокоиться. Легко ему сказать… но она всё же попыталась и, проворочавшись пару часов, заснула — а проснулась от острого чувства тошноты. Нарцисса едва успела свеситься с кровати, как её вырвало, прямо на ковёр. И она опять почувствовала, как её рот наполнился тем омерзительным вкусом зелья со рвотой пополам.

Весь день она чувствовала слабость. Голова кружилась, и её мутило даже от одного вида еды, однако же когда она заставила себя поесть, ей стало немного легче. По крайней мере, тошнота почти прошла, и она даже смогла поспать днём немного.

А вечером её ждал сюрприз: кубок, принесённый Снейпом, был полон всего на две трети.

— Концентрация здесь немного снижена, — сказал он. — Полагаю, сегодня пройдёт всё немного легче.

— Я надеюсь, — бледно улыбнулась Нарцисса. И спросила, чтобы хоть немного отвлечься: — В прошлый раз ты упомянул, что одной теорией не ограничивался. Сделай своему пациенту приятное, расскажи мне и о других?

— Ну, если ты так желаешь, — неохотно согласился, помедлив, Снейп. Я озвучил самые вероятные — ошибки в самой рецептуре зелья и его спорную совместимость с другими, что ты пила — и твёрдо уверено, что прежде чем переходить в область невероятного, как это любят мои студенты, следует сперва исключить именно их. Затем, — уже увлечённей продолжил он, — следует рассмотреть вариант индивидуальной непереносимости самого зелья в целом или одной из его составляющих. Хотя такие вещи выясняются ещё до приёма, я же изучал что ты принимала в Мунго и подробно тебя расспросил, и если бы у тебя и была непереносимость ингредиентов, я бы уже это знал. Но вот влияние в комплексе — это всегда непросто. Изученные взаимодействия с кровью по методу Арчибальда-Тойвонена — если интересно загляни в справочник — не показали вообще ничего. И наконец, — его ноздри вздрогнули возбуждённо, — у меня есть ещё одна, почти фантастическая гипотеза. Но если она подтвердится... Возможно, что-то не так с самим твоим заражением. Мы опустим ту часть, где всё ещё насмерть бьются исследователи, пытаясь понять, является ли ликантропия магическим вирусом или проклятьем, но изучение самых свежих, в том числе зарубежных, исследований позволяет сделать вывод, что морфологически оборотни пусть и немного, но всё-таки отличаются. Породой волков, размером кисточки и так далее… а значит, — закончил он почти с торжеством, — возможно, существует не один, а несколько, если так можно выразиться, штаммов самой ликантропии!

— Штаммов? — переспросила Нарцисса, но Снейп, похоже, не склонен был пускаться сейчас в объяснения.

— Именно так, — кивнул он. — Возможно, дело именно в том, чем ты заразилась и от кого. Вполне может быть, что мы имеем дело с… позволю себе этот термин, ликантропией атипичной, ещё неизученной — отсюда и неожиданные побочные эффекты. Но чтобы эту гипотезу подтвердить или же опровергнуть, требуется ещё как минимум один испытуемый — а лучше целая группа.

— Атипичная ликантропия, — повторила Нарцисса. Почему-то ей стало смешно, но она, конечно, сдержалась: на самом деле, то, что сказал Снейп, было очень серьёзно.

— Это возможно, — кивнул он и пообещал с каким-то неясным ей предвкушением: — Но я это непременно выясню, как только появиться шанс.

На этом они попрощались — и Нарцисса храбро выпила зелье. И эту ночь провела почти без сна: её мутило и бросало то в жар, то в холод, и Нарцисса, лёжа в темноте на влажных от пота простынях, думала о решётках в подвале и о том, что в этот раз заставит Снейпа запереть двери и запретить пускать туда кого бы то ни было. И даже Люциуса… особенно его.

Под утро Нарцисса забылась сном, но на рассвете вновь проснулась от сильной тошноты. Её снова вырвало, на сей раз дважды, и весь следующий день тошнота была её верной спутницей. Даже еда не помогла — и Нарцисса, мучительно морщась от тяжёлого и мерзкого ощущения, думала, что так не мучилась даже в начале беременности. И чем ближе был вечер — тем тоскливей становилось ей. Ещё пять дней! Пять дней страданий… и ведь ей становилось только хуже — что же будет с ней к концу недели?

В этот раз Снейп с ней почти и не говорил — просто принёс кубок, сухо сообщив, что снова что-то изменил в дозировке. И ушёл — а Нарцисса вновь осталась наедине с зельем. Она никак не могла собраться с силами и заставить себя его выпить — её мутило от одного запаха… нет, даже вида зелья, но она пересилила свою неприязнь — и, зажмурившись, сделала первый глоток. Зелье встало в горле комом, и Нарцисса, ощутив острый позыв к рвоте, инстинктивно открыла глаза и зажала рот похолодевшей ладонью — и сперва даже увидела, а не почувствовала, как кубок выскользнул из её ослабевших пальцев и медленно, будто бы зачарованный чарами замедления, переворачиваясь, упал. Зелье разлилось, впитываясь в ковёр, и Нарциссу вырвало — а потом она расплакалась от бессилья.

Это был конец. Она больше не могла выносить это!

У неё не было сил пить эту дрянь. Да и зачем? Зачем ей её было пить? Чтобы помнить? Помнить что? Ради чего ей вообще оставаться в памяти? Возможно, то, что оборотни испокон веков не помнят своё превращение — милосердное благо?

Да, она проявила слабость, Нарцисса понимала это — но она уже устала. Она больше не могла! Действительно не могла.

А значит, и не будет.

Нет, в самом деле, для чего ей это? Осознаёт она себя или нет, зачарованные решётки её удержат. Так зачем же мучиться? Для чего ей понимать, что происходит с ней? Она всё равно никогда в жизни не решится выйти за пределы подвала. Так зачем?

Ей вдруг стало так легко и хорошо, что даже тошнота отступила. Нарцисса очистила ковёр и, подойдя к окну, распахнула его. Да, она не будет мучиться неделю для того, чтобы потом снова мучиться — и помнить всё это. Зачем? Она же уже знает, что с ней происходит. И довольно.

Оставалась сущая мелочь: сообщить об своём решении Снейпу и, конечно, мужу. Но, представив себе этот разговор в лицах, Нарцисса ясно осознала, что не готова признаться в подобном им — потому что не желает выслушивать нравоучения от Снейпа и уж, тем более, от Люциуса. Ни завтра, ни когда-либо ещё.

А значит, подвал Малфой-мэнора для неё закрыт.

Моргана и Мерлин, да, она и не желала туда возвращаться. Снова спускаться в это кошмарное место? Ни за что.

Но что делать, Нарцисса не знала. Ей ведь нужно было где-то переждать обращение! Но где?

Некоторое время она сидела в кресле, глядя на ковёр — туда, куда пролила зелье. А потом к ней в голову пришла простая и логичная мысль.

Хартфордшир. У неё есть свой дом, куда никому нет хода — и, если она обратится там, никто не узнает ничего, чего бы она не рассказала сама. Никто не войдёт туда без её ведома, и даже если она вырвется вдруг из подвала, она никому не навредит.

Впрочем, оттуда ещё надо попытаться выбраться — а это вовсе не просто. Только подвал следует подготовить.

Подвал в Хартфордширском поместье мало напоминал здешний: роскошные и пугающие подземные казематы у семейства Блэков были на Гриммо, а на месте этого особняка прежде стоял охотничий домик. Там, конечно же, имелся подобающий винный погреб, но он, естественно, не годился для того, чтобы удержать оборотня. Но была ведь и другая часть подвала — та, где хранили вещи. Разные. По большей части старые и не слишком нужные. Если их убрать и укрепить дверь…

Надо будет посмотреть, решила она. Утром.

С этой мыслью Нарцисса легла спать — и, наконец, уснула спокойно и крепко, и проснулась позже обычного. Зато она выспалась, и чувствовала себя прекрасно — разве что испытывала зверский голод. Она даже улыбнулась, когда так подумала. Ну да — она зверь, и голод у неё соответствующий её природе.

Эта шутка её рассмешила, и, хотя Нарцисса пропустила завтрак, она вновь велела накрыть стол и позавтракала с большим удовольствием — и сказала появившемуся Снейпу, что, похоже, он выбрал верный путь, потому что её сегодня вновь тошнило, но уже не так сильно.

— В любом случае, потребуется другой испытуемый, — скорей самому себе заметил Снейп.

— Прости? — переспросила Нарцисса, и он поморщился:

— Так как по милости Белби мы блуждаем в потёмках, ты c научной точки зрения тоже относишься к испытуемым, но не думаю, что тебя это действительно беспокоит. Не так ли?

— Нет, — Нарцисса улыбнулась. — Меня занимает, где ты собираешься взять другого?

— Понадеюсь на Мерлина, — уклончиво отозвался он, но уголок его рта саркастично дёрнулся. — Мало ли… в Британии смельчаков, оказавшихся в безвыходном положении, — сказал он — и Нарцисса не стала вдаваться в подробности.

Сразу после завтрака она отправилась в Хартфордшир и спустилась в подвал. Мерлин, сколько здесь скопилось разного барахла! Она даже не представляла, сколько там, оказывается, старой мебели и сундуков со старой же одеждой — большей частью проеденной, порванной или ещё как-либо повреждённой. Мебель тоже, в основном, не была целой — но Нарцисса, разбирая её, наткнулась на несколько изумительных вещиц, которые требовали совсем небольшой реставрации. Их она подняла наверх, а остальное, уменьшив, частично перенесла на чердак, а частично приказала Тинки убрать в винный погреб. Надо было бы всё это сжечь… или продать, или, возможно, пожертвовать, размышляла она. Зачем ей всё это старьё?

Это занятие отняло у неё почти три дня — и ещё один ушёл на укрепление двери. Потому что она не могла себе позволить сейчас заказать новую, окованную железом — пришлось обходиться чарами, а их ещё нужно было правильно подобрать, и, конечно, опробовать.

Закончила она за день до полнолуния — и, стоя посреди пустого подвала, осознала, что готова практически ко всему. Да, ей будет плохо, практически наверняка, — но она готова.

И пусть будет что будет.

О своём решении провести полнолуние в Хартфордшире она сообщила всем практически накануне. Потому что знала, что и Люциус, и Снейп на два голоса станут её от этого отговаривать — и не желала вступать с ними в дискуссию. Для неё всё было уже решено.

— В прошлый раз не случилось ничего, с чем не смог бы справиться домовый эльф, — закончила свою краткую речь Нарцисса. — Полагаю, второй раз Тинки будет гораздо проще, и, если что-то пойдёт не так, он вполне способен позвать на помощь. Люциус всё равно будет здесь, — она видела по лицу супруга, что он желает ей возразить, но, поймав её твёрдый взгляд, её муж тяжело выдохнул и не сказал ничего. Наверняка он пожелает поговорить с ней наедине позже.

— А что насчёт моих образцов? — настойчиво спросил Снейп, и Нарцисса подавила неприятную усмешку при виде выражения его лица. Да, конечно, наверное, неприятно, когда подопытные возмутительно своевольны. Он-то наверняка ждал очередного зрелища… Но она не собиралась больше выставлять себя напоказ. В конце концов, у неё всё ещё была гордость.

— Загляни к нам с утра, — сдерживая мрачное торжество, сказала она. — И я полагаю, справлюсь не хуже эльфа и найду в себе силы нацедить для тебя слюны.

Единственное, о чём она действительно сожалела — это о том, что полнолуние выпало в ночь на первое сентября. Она не сможет проводить Драко на Хогвартс-экспресс, как всегда делала! Конечно, они попрощаются с ним заранее — но она не сможет быть рядом с сыном. Это было обидно и больно, но всё, что Нарцисса могла сделать в сложившейся ситуации — в эти последние дни быть рядом с ним как можно больше. И когда в последний день августа и каникул часы пробили половину десятого и Нарцисса собралась в Хартфордшир, они с Драко долго стояли у камина, обнявшись, и она с огромным трудом удержала слёзы. Да, Нарцисса, конечно же, понимала, что сын уезжает всего лишь в школу — но понимало, насколько ему там придётся теперь нелегко.

— Ты всегда можешь вернуться, — сказала она ему, беря его лицо в ладони. Стоящий рядом Люциус к некоторому удивлению Нарциссы даже её поддержал, и подтвердил, кивнув:

— Разумеется.

— Мам, всё нормально, — улыбнулся ей Драко, совершенно игнорируя своего отца — и хотя Нарцисса понимала, что это неправильно, сейчас здесь ей это было приятно. — Я вернусь на Рождественские каникулы. Это же просто школа.

— Да, — она притянула его к себе и, расцеловав, прижала так крепко, словно бы он вырывался, а она пыталась его удержать. — Конечно. Я люблю тебя, родной.

— Я тоже, — шепнул он, обнимая её так же крепко. — Я напишу тебе. Хорошо? Завтра вечером?

— Конечно, — она запустила пальцы в его волосы и прикрыла глаза. — Я, наверное, отвечу лишь утром. Не волнуйся обо мне лишний раз.

— Не буду. Я всё понимаю, мам, — сказал он с серьёзным выражением на лице — и повторил то, что ей так нужно было сейчас от него услышать: — Я люблю тебя.

Утро первого сентября было пасмурным и сырым. Иногда начинал сеять мелкий противный дождь — даже не столько дождь, скорей водяная пыль, от которой всё вокруг медленно, но неуклонно насыщалось холодной влагой. Обычно Драко не любил подобную погоду, но сегодня она настолько соответствовала его настроению, что он даже не ёжился и уж, тем более, не ворчал. Все его мысли сейчас заканчивались и вновь начинались мамой. Они снова, снова решили всё без него, снова не хотели его «расстраивать». О том, что на этот раз мама будет проходить через весь этот ужас не дома, а где-то там, в Хартфордшире ему рассказали лишь накануне вечером отец и декан. Снейп стоял с кислым лицом, как всегда, а отец только и смог попытаться соврать:

— Маме так будет лучше.

Но Драко не поверил ему ни на миг, а потом мама обняла его и ушла; декан тоже уполз в своё подземелье к котлу, и Драко остался один на один с отцом. Тот просто молчал, стоял, будто ему всё равно, безразлично, что мама осталась одна этой ночью, и Драко не выдержал. Он озвучил то, о чём думал с того момента, как услышал сегодня всю эту чушь:

— Это ты, ты же вынудил маму уйти! — запальчиво бросил он.

Отец дёрнулся, словно эти слова задели его за живое, и Драко понял, что прав; отец долго смотрел на него и молчал, а потом спросил:

— Исходя из чего, позволь узнать, ты сделал такие выводы?

— У меня есть глаза, я же вижу, что вы поссорились! — Драко повысил голос. Он смотрел отцу в глаза и никак не мог отделаться от тягостной мысли, что, возможно, дело могло быть в нём самом. Что мама с отцом узнали, где и как он провёл прошлое полнолуние, и ссорились именно из-за этого, и на самом деле это он вынудил маму уйти, чтобы этого больше не повторилось. Драко почти хотел, чтобы отец отругал его, и всё стало, как было раньше, но:

— Изволь не лезть в дела взрослых, — холодно произнёс отец, и его лицо словно застыло, обратившись той маской, что обычно предназначалась чужим.

— Я давно не ребёнок! — Драко сжал кулаки; ему ужасно хотелось вцепится в отвороты отцовской мантии и трясти до тех пор, пока тот не объяснит, что с ними всеми вообще происходит, или сделать что-то ещё, чтобы отец перестал быть таким, делать вид, что Драко это все не касается!

— Ступай в свою комнату, — велел отец, и Драко впился ногтями в ладони, чтобы не сорваться, и, отступив на шаг назад, вздёрнув подбородок и как можно презрительней процедил:

— Можешь меня завтра не провожать. Я достаточно взрослый, чтобы просто сесть в поезд самостоятельно.

— Это твоё окончательное решение? — помедлив, спросил отец, но на его лице не дрогнул ни один мускул, разве что в глазах Драко увидел что-то такое, от чего ему стало совсем неуютно.

— Я напишу, как доеду, — холодно бросил он и, развернувшись, постарался не сорваться на бег. Чувствуя на спине взгляд отца и изо всех сил стараясь не опустить плеч, он поднялся по лестнице, и, уже заходя в свою комнату, от отчаянья хлопнул дверью. Ну почему, почему отец стал таким?! Драко с тоской окинул комнату взглядом и убрал в ящик квиддичный альманах, лежащий на тумбочке. Затем переоделся и, прихватив метлу, поспешил вниз, надеясь, что сможет казаться бесстрастным.

Отец всё ещё стоял там, когда старый Гридди доставил сундук к камину, и Драко прохладно кивнул отцу на прощание, бросил в огонь горсть дымолётного пороха и чётко назвал адрес Уолла. В конце концов, всё равно именно крёстный должен был бы завтра его провожать — и проще было отправиться на вокзал от него, чем заставлять Уолла рано с утра тащиться к ним в мэнор.

И лишь вылезая из камина уже в Шотландии, Драко сообразил, что они ведь не договаривались о встрече сегодня, и Уолла вполне может и не оказаться дома — его могли снова выдернуть по работе ловить какое-нибудь чудовище или разыскивать по лесам безумного дядюшку Сириуса. Но если камин открыт, значит, кто-то дома и, скорее всего, это дед Уолла. На том, что именно он скажет мистеру МакНейру сейчас, на ночь глядя, мысли Драко забуксовали, однако, к счастью, встретил его именно Уолл, и, выслушав, не погнал его назад, извиняться перед отцом, — чего Драко, честно говоря, опасался — а вздохнул и просто спросил:

— Ужинал?

Его поступок Уолл никак не прокомментировал, хотя внимательно выслушал, и они просто болтали о разном за ужином — о Коте, Сером и Бестолочи, которого Драко опять не спускал с колен, о школе, о миграции штырехвостов по осени и ещё о какой-то ерунде, так что Драко лёг спать почти успокоившись и быстро заснул — но с утра, за завтраком, чувствовал себя ужасно неловко. Ему и самому уже хотелось извиниться перед отцом, но, с другой стороны, разве же он не был прав? Ведь мама ушла почему-то. Из-за чего, если не из-за отца?

Но теперь, стоя на платформе, Драко отчаянно надеялся, что отец всё же придёт его проводить и искал его взглядом — но того не было. И про маму Драко не знал ничего… Почему, ну почему полнолуние выпало именно на эту ночь?! Хоть бы она была следующей — Драко уезжал бы тогда с куда более лёгким сердцем, он бы точно знал, что с мамой сейчас всё в порядке. У него перед глазами стояла её прошлая трансформация, и как мама мучилась, и как потом лежала, свернувшись тусклым меховым клубком, в углу… а он к ней так и не подошёл. А этой ночью она вообще осталась совсем одна; одна… если отец так и не пришёл к ней. А что, если что-нибудь пошло не так? Если с мамой что-нибудь случилось? Ему снова ничего бы не рассказали…

Уолл выглядел немногим лучше, напряжённым и невыспавшимся, и это иррационально утешало Драко: по крайнем мере, переживал он не один. Они пришли на платформу девять и три четверти рано — почти раньше всех, и остановились ближе к началу состава, ожидая начала посадки. Пара авроров прошла мимо них, приветственно кивнув крёстному, и Драко дождался, пока они отошли подальше от них.

— Как ты думаешь, — тихо спросил он, — отец мне честно напишет, если… что-то случилось?

— Надеюсь, ему не придётся, — ответил Уолл. — Но, полагаю, он не станет тебе лгать.

— Ты думаешь, он очень зол на меня? — с тоской спросил Драко, нервно сжимая ручку сундука. Филин в клетке, словно чувствуя его настроение, тоже нервничал и порою принимался хлопать крыльями, но Драко не обращал на него внимания.

— Это было не слишком мудро с твоей стороны, вот так просто срываться с места, — констатировал крёстный. — Я зайду к Люциусу сегодня, проведу разведку на местности. И, парень, ты ведь знаешь, что отец тебя любит. Я тебе напишу, как только узнаю про маму — но вряд ли это будет раньше, чем ты доберёшься до замка. Впрочем, ты ведь можешь спросить своего декана. Ты увидишь его уже вечером.

— Думаешь, Снейп запросто мне всё расскажет? — усмехнулся Драко невесело.

— Если верно задашь вопрос, то сможешь выяснить всё, что нужно — отозвался крёстный. — Просто подойди, когда никого рядом нет, и спроси, как мама себя чувствует, или хорошо ли всё этой ночью прошло. Он, конечно, неприятный человек, но вряд ли станет мучить тебя неизвестностью. В конце концов его настроение тебе тоже многое скажет.

— Я спрошу, — поколебавшись, ответил Драко. И спросил вдруг: — Уолл, я тебе напишу, ты ведь сегодня дома?

— Пиши, — Уолл на мгновенье улыбнулся, и в его глазах мелькнула тёплая признательность. — Как мы и договаривались. И не забрасывай тренировки.

— Они ведь… помирятся? — очень тихо, почти на грани слышимости спросил Драко, глядя не на крёстного, а на свой сундук.

— Конечно, — ответил Уолл с уверенностью, сжав плечо крестника. — Им обоим очень тяжело сейчас. Люди ссорятся — обычное дело. Всё наладится. Но если ты сам напишешь отцу, хуже не станет, — добавил он.

Драко кивнул. Ему отчаянно не хотелось уезжать именно сейчас — да и вовсе не хотелось. Он прекрасно понимал… или думал, что прекрасно понимает, что его ждёт на сей раз в школе, и чего будут ждать от него, но всё равно ни о чём, кроме состояния мамы, думать сейчас не мог. И не хотел.

Платформа, между тем, потихоньку начала наполняться людьми. Драко видел обращённые на него взгляды, видел, как смотрели многие на его спутника, и в нём снова поднималась тёмная волна неприязни к собственному отцу. За то, что он, возможно, испугался этих взглядов, и за то, что бросил его тут. О том, что он и сам ещё вчера хотел, чтобы только Уолл провожал его, Драко уже забыл — ему остро не хватало сейчас ощущения отца за спиной, и он злился на него за это. Эта злость отчасти помогла ему держаться и удерживать на лице равнодушное выражение, скользя взглядом по фигурам прибывающих на платформу учеников и их родителей.

Даже появление Поттера, сопровождаемого многочисленным семейством Уизли, не произвело на Драко ни малейшего впечатления. Честно говоря, куда больше его занимали сейчас его собственные одноклассники, двое из которых — Крэбб с Забини — стояли не так далеко от них с крёстным и глядели на него, ни капли не стесняясь. И поэтому Драко не заметил, просто не обратил внимания на взгляд Поттера, в котором вместо привычной неприязни можно было бы сейчас разглядеть сострадание.

Каким бы Драко ни был самовлюблённым засранцем, Гарри ему сочувствовал. О том, что с миссис Малфой случилось несчастье, он узнал где-то в начале августа, когда поселился в «Дырявом котле», после того как раздул тётушку Мардж и она словно воздушный шар воспарила над домом Дурслей. И пока Злыдень драл дядю Вернона за штаны, Гарри успел собрать вещи, и заявил им всем, что с него уже хватит. Гарри помнил, как выскочил с сундуком из дома и шёл, волоча его за собой, в никуда, даже не думая ни о каком «Дырявом котле». Он помнил, как сидел в полном отчаянии на обочине, и даже то, как решил наплевать на закон и лететь под мантией-невидимкой до Лондона на метле. Помнил, как рядом с ним внезапно вырос «Ночной рыцарь», и как его встретил на Диагон-элле сам министр Фадж. А потом у него начались самые настоящие каникулы, каких прежде не было в его жизни: почти целый месяц он жил как хотел и радовался неожиданной и сладкой свободе. Он гулял по Диагон-элле, разглядывал витрины магазинчиков, в которые потом заходил, и спокойно делал уроки за столиком кафе Фортескью или обедал в «Дырявом котле», где никто не заставлял его готовить.

Там-то он впервые и услышал разговоры о том, что в семействе Малфоев что-то такое случилось, и первой его мыслью тогда было, что справедливость всё-таки иногда торжествует, и возможно Парвати права, и некоторых карма настигает еще при жизни. Он мгновенно вспомнил лежащую на каменном полу подземелья бледную, как мел, Джинни, неподвижную окаменевшую Гермиону в больничном крыле, и всех остальных, кто так же лежал там. К травле самому Гарри было не привыкать, но ухмылочку на бледной физиономии Малфоя он запомнил отчетливо — это же он при всех напустил на него змею, а потом наслаждался происходящими в школе ужасами. «Я бы помог этому наследнику Слизерина» — передразнил Гарри тот его монолог в слизеринской гостиной. Так же помог, как его отец, которого Добби отправил в полет по хогвартскому коридору. Так им было и надо!

Так он и думал, пока, роясь в стопке старых номеров «Пророка», которые охотно одолжил ему старый Том, пока не наткнулся на номер о самом нападении на миссис Малфой. Сначала он даже не понял, что это она — просто увидел на колдографии женщину. Перепуганную и бледную женщину, с рукой в бинтах, сидящую на больничной койке, как не раз сидел и он сам. Она с отчаянной беспомощностью укрывалась простынёй от колдографа, и этот снимок поразил Гарри в самое сердце: женщина на нём была настолько беззащитной и несчастной, что он даже не заметил кричащего заголовка со знакомой фамилией. Сама статья за авторством неизвестной ему некой Скитер была просто мерзкой. Гарри как никто другой не любил ложь, и хотя Малфой наставлял на него палочку, почему-то все эти намёки о том, как он хотел скормить оборотням свою жену… Гарри в них слабо верил. Но даже если так, он никак не мог понять, почему все вокруг осуждают саму миссис Малфой. Она явно была напугана, она, наверно, едва выжила — а они все накинулись на неё, словно чудовищем была она, а не её подлый муж. Он всматривался в её бледное лицо, и его сердце сжималось от жалости и тоски: она казалась ему такой хрупкой и такой… живой.

Гарри помнил, как рассматривал тот снимок — а потом и другой, где Нарцисса, тоже бледная, с тенями, глубоко залёгшими вокруг глаз, стояла за спиною злобно глядящего в камеру супруга. И ему казалось тогда, что ей, кажется, негде искать поддержки — не у Люциуса же Малфоя. На мгновение он подумал о том, как тот обращался с Добби, и как Дурсли обращались уже с ним самим. Как, наверное, страшно ей сейчас должно быть, и как одиноко. И как подло со стороны всех тех, кто обсуждал её за глаза, произносить то, что раздавалось со всех сторон.

А говорили про неё очень много. И чем больше Гарри прислушивался к тому, что говорили за кружкой эля и стаканчиком огневиски случайные посетители и завсегдатаи «Котла», тем сильнее он сочувствовал известной ему лишь по газетам миссис Малфой. Он слышал разное, но, в целом, почти все сходились на том, что всё дело было в дурной наследственности:

— Дурная кровь — дело безнадёжное. Рано или поздно она даст о себе знать!

Вот именно так Гарри снова услышал о Блэках. Слухи об этой семье Гарри слышал самые разные. Кто-то говорил о фамильном проклятии, кто-то о воздаянии за все их сомнительные дела — но звучало это все не лучше страшилок об Ужасе Слизерина. И что из этого было правдой, Гарри не знал, кроме того, что многие их этих таинственных Блэков служили Тому-Кого-Нельзя-Называть. Так он узнал не только о том самом Блэке, которого сейчас разыскивала вся Британия, но и его кузине, родной сестре миссис Малфой, которая с мужем и деверем тоже была в Азкабане за какое-то страшное преступление. Почему-то в этот момент Гарри подумал о маме и тете Петунье. Они ведь были такие разные. Говорили и о Розье, и о том, что их семейка поддерживала в своё время Гриндевальда, и что их тоже наверняка кто-то проклял: вон в войну и молодой Розье погиб, а теперь вот и Нарцисса…

Но чаще всего он слышал о спутавшейся с грязнокровкой и сбежавшей потом с ним еще одной старшей сестре миссис Малфой, и хотя Гарри даже фотографии её не нашел, он понимал, что на её месте сам бы сбежал от такой родни.

Чем дальше — тем противнее становилось Гарри от этих разговоров и шепотков. Он сам не понаслышке знал, как легко поливать грязью тех, кто не может ответить, и назло всем остальным принял сторону незнакомкой ему миссис Малфой, про которую за глаза говорили ужасное. И Гарри даже не знал, что хуже — когда её непонятно в чём обвиняли, или начинали заживо хоронить. Его это злило, ведь это она пострадала, но почему-то о том, что преступников задержали и отдали под суд, не слышно было вообще ничего. Чем вообще занимается Министерство? В прошлом году они отправили Хагрида ни за что в тюрьму, а настоящих преступников найти даже не попытались!

Но еще сильней Гарри удивляло отношение к оборотням. Да, конечно, в ужастиках, что любил Дадли, это было достаточно жутко, но «Американский оборотень в Лондоне» Гарри нравился, хоть и кончался довольно грустно, и он никак не мог понять этой всеобщей ненависти. Однако та единственная глава, что он отыскал в учебнике, мало что объяснила — там давалось лишь описание трансформации, не слишком отличавшейся от кино, за исключением кисточки на хвосте, и описывались способы защититься при нападении.

Но это было совсем не то, что Гарри искал, и он, улыбнувшись тёплым воспоминаниям о Гермионе, отправился искать ещё какую-нибудь информацию во «Флориш и Блоттс», и почти сразу же наткнулся на выставленный на витрине роман под названием «Мохнатая морда, человеческое сердце», явно пользовавшийся в этом сезоне спросом, и он, прочтя коротенькую аннотацию: «Трогательная история о борьбе человека с ликантропией» купил книгу. И вообще, наверняка её после захочет прочитать Гермиона, подумал он, возвращаясь к себе — а когда пришло время ужинать, решил что сперва доберется до десятой главы, и только потом поест, потому что эта история его действительно захватила.

А потом каникулы подошли к концу, и теперь, стоя на платформе и глядя на бледное, усталое, осунувшееся лицо Малфоя, Гарри вдруг вспомнил очередной репортаж в «Пророке» и интервью с его отцом, тоже выглядевшим на колдографии совсем не таким лощеным, как в прошлом году. По его лицу было видно, что он устал и тоже переживает. Может, и у него где-то глубоко внутри было сердце. Впрочем, Люциуса Малфоя Гарри ничуть жалко не было — на его взгляд, он заслужил, чтобы что-то такое произошло именно с ним, а не с его женой. Но вот Драко… этим утром выглядел не таким презрительным и надменным придурком, каким пытался казаться всегда, он был просто усталым и каким-то поблёкшим, даже при всей его бледности. И Гарри было неловко пялиться на него. Наверное, так же мог бы выглядеть Дадли, если бы с его мамой случилась беда, ведь они-то любили друг друга, как, наверное, любил свою маму Малфой — и Гарри как никто понимал, что нет ничего страшнее, чем потерять маму, колдографии которой этим летом он снова и снова рассматривал, пытаясь понять, какой же она была.

— Малфой-то в этом году потише будет, — заметил Рон, тоже разглядывая стоящего у начала состава Малфоя.

— То, что случилось с миссис Малфой, действительно жутко, — ответила Гермиона, покачав головой. — Вот так, посреди бела дня. И я читала, что процент преступников среди оборотней выше, чем среди обычных волшебников, в четыре-пять раз! Это просто ужасно, — тряхнула она волосами.

— Может, это собьёт с Малфоев спесь, — упрямо сказал Рон. — Но честнее было бы, если бы оборотню достался его папаша, — признал он, насупившись, и как всегда, озвучив с присущей ему прямотой мысли, что всем приходили в голову.

— Рон, как тебе не стыдно, нельзя так говорить про людей! — Гермиона, осуждающе посмотрела на Рона. — Представляешь, если бы это случилось с твоей мамой или отцом?

— Может быть, мне его теперь пожалеть? — Рон привычно вспылил, а затем украдкой обернулся, проверить, не слышат ли его родители. — Люциус Малфой чуть не убил нашу Джинни, ей до сих пор снятся кошмары, и мама пол-лета плакала, когда думала, что её не видят. И не знаю, сколько ещё людей в школе могло пострадать! Не этот ли бледный хорёк в прошлом году хотел, чтобы ты умерла? Думаешь, его отец пожалел бы тебя? — запальчиво спросил он.

Гарри увидел, что Гермиона побледнела. Она ничего не ответила. Рон тоже молчал, а Гарри стоял и думал, что ответил бы, если бы его спросили, жаль ли ему тётушку Мардж — и что было бы, если бы тогда, на том острове, Хагрид наколдовал поросячий хвостик не Дадли, а тёте Петунии.

— Если он бы не пожалел, это же не значит, что мы тоже не должны, — примирительно сказал Гарри. — Ну, или не можем, — тут же поправился он. А затем сменил тему, разглядывая теперь высокого мрачного человека, стоящего рядом с Малфоем, на котором вместо мантии были кожаная куртка и штаны с высокими ботинками. Гарри уже несколько раз ощущал на себе его взгляд, и этот человек показался Гарри опасным. — Интересно, кто это с ним?

— МакНейр, — тихо ответил Рон. — Один из тех, кто был, как Малфой, на стороне Cам- Знаешь-Кого, но его оправдали. Он убивает тварей для министерства.

— Убивает? — переспросила Гермиона. И когда Рон кивнул, спросила: — Как больных и опасных животных? Их усыпляют, да?

— Ну… когда как, — почему-то немного смутился Рон. — Некоторых действительно сперва усыпляют чарам, но тут как пойдёт. Магия же не на всех действует — чаще голову рубят. Обычно.

— Но это же варварство! — воскликнула Гермиона, сурово поглядев на МакНейра. — Это чудовищно негуманно.

— Ну, ещё к тварям можно применять Непростительные, — не слишком уверенно произнёс Рон. — А магглы что, никого не убивают? Даже бешеных?

— В цивилизованных странах жестокое обращенье с животными просто запрещено, — отрезала Гермиона. — Если они больны, их безболезненно усыпляют.

— Как? — заинтересовано удивился Рон.

— Вводят специальные препараты. В вену, — со знанием дела ответила Гермиона.

— В вену? — изумился Рон. — Но как именно?

— Иглой, — Гермиона пожала плечами.

— То есть иголки в кого-то колоть — это гуманно? — недоверчиво переспросил Рон.

— Это куда лучше, чем рубить головы! — уверенно ответила Гермиона. — Скажи, а так казнят всех, или только тварей? Я читала про оборотней… в одних учебниках они твари, хотя в других существа… это тоже, конечно же, отвратительная дискриминация, — добавила она пылко. — Потому что они люди прежде всего! А ликантропия — просто болезнь.

— Угу, — не сдержался Рон. — Только вот эти больные могут сожрать тебя, если встретят в лесу случайно.

— Они в этом не виноваты! — возразила Гермиона. — Хотя, конечно, — добавила она, — зная это, они должны заботиться о том, чтобы никого не заразить.

— И всё-таки, — настойчиво спросил Гарри, — Почему он здесь?

— Я не знаю, — озадаченно ответил Рон. — Но папа, наверное, должен знать, — он покосился на отца, однако рядом с тем была миссис Уизли и вопросы стоило отложить.

У Гарри были свои предположения на сей счёт: он помнил подслушанный разговор мистера и миссис Уизли в «Дырявом котле» и знал, что Сириус Блэк именно его ищет. Гарри решил, что не стоит хранить это в тайне от друзей, но случая поговорить наедине им пока просто не выпадало.

— Мне надо вам кое-что рассказать, — сказал он — но в этот момент к ним подошли остальные Уизли, и стало не до разговора. Они поднялись в поезд и, отыскав пустое купе, внесли туда чемоданы, и принялись прощаться. Миссис Уизли, расцеловав своих детей, подошла к Гарри и, крепко его обняв, долго не отпускала.

— Береги себя, Гарри, — сказала она, и ему показалось, что глаза у нее повлажнели.

А потом она открыла большую сумку и раздала всем сэндвичи…

— Пока ты ещё не уехал, я должен тебе кое-что рассказать, — волнуясь, начал мистер Уизли, но Гарри его перебил:

— Не беспокойтесь, мистер Уизли. Я все знаю.

Прозвучал гудок, и мистер и миссис Уизли торопливо двинулись к выходу из вагона, и когда поезд тронулся, Гарри остался стоять у окна в недоумении, зачем бы ему самому искать Блэка, и что же на самом деле пытался ему сказать Артур — нужно было это всё обсудить.

Никогда прежде Драко не чувствовал себя настолько одиноким. Он стоял и смотрел через стекло на крёстного, на снующих по платформе детей и взрослых, и физически ощущал, как заканчивается одна часть его жизни и начинается другая, в которой вряд ли будет что-нибудь хорошее. По крайней мере, точно не сейчас.

Зашедший следом за ним в купе Нотт поздоровался и, устроив свои вещи, уселся у окна и, раскрыв какую-то книгу в тёмной обложке, углубился в чтение. Он был один — а Забини наверняка уже где-то застрял и будет всю дорогу бродить по поезду, развлекая девчонок и веселясь сам.

Драко сел у окна напротив читающего одноклассника. Он чувствовал себя не слишком уютно и хотел бы тоже спрятаться за книгой, вот только все они были в сундуке, о чём он быстро пожалел, едва в купе вошёл сперва Крэбб, а за ним и Пайк. Этот момент он гнал от себя всё лето, но с ними пришлось не только здороваться, но и, натянув на лицо своё привычное выражение, отвечать на какие-то идиотские шутки и дежурные реплики.

За лето Крэбб стал ещё выше, и в этом году его постригли особенно по-дурацки: под горшок, от чего его шея стала казаться ещё толще — хотя куда уже толще. Он смотрел на Драко с хорошо знакомым тому ожидающим команд выражением, но Драко от него сейчас от него ничего не было нужно. Драко вообще не хотел никого видеть, и ещё меньше хотел с кем-то разговаривать. Гойла с ними почему-то не обнаружилось, и Драко это царапнуло изнутри, хотя нельзя сказать, чтобы сейчас это волновало — скорее, он решил не придавать этому никакого значения. Найдётся ещё. Драко вообще не хотел никого видеть, и ещё меньше хотел с кем-то разговаривать. Он бы вообще предпочел запереть дверь купе, и еще больше утвердился в этом желании особенно когда вошла Паркинсон. Едва поздоровавшись, Панси попросила кого-нибудь помочь устроить её вещи на полке для багажа, выразительно глядя при этом на Драко. Но ему сейчас абсолютно не хотелось двигаться, и он, тяжело вздохнув и кисло глянув на Панси, отрывисто бросил:

— Винс, — а зетам отвернулся к окну. Его крёстный всё ещё стоял на платформе, и Драко, прислонившись к стеклу, поймал его взгляд. И пока Винс пыхтя возился с дорожными сундуками, они и смотрели друг на друга через стекло, покуда Панси, усевшись рядом, не тронула Драко за плечо и тот практически вздрогнул.

— Будешь? — спросила она, протягивая ему коробку домашнего печенья.

— Нет, — отрывисто буркнул он. Какое печенье — ему кусок в горло не лез… но затем все же выдавил из себя: — Спасибо, — вышло не слишком-то убедительно. Ему было ужасно неуютно под чужими взглядами, но ведь не сбегать же. Да и выгнать их из купе он не мог.

— И зря, — сказала чуть резче, чем нужно Панси, протягивая коробку Нотту, который взял одно печенье и вежливо поблагодарил. — Семейный рецепт. Мама сама пекла — она всегда сама печёт печенье мне в дорогу, — она гордо вскинула голову. А потом её глаза ехидно блеснули, и она спросила: — Или у тебя найдётся что-то получше, и ты не хочешь перебивать аппетит?

Драко не нашёлся с ответом. Сам он про еду как-то не привык вспоминать, этим обычно всегда занимались эльфы. И они, как всегда, должны были положить ему с собой достойный обед, но речь-то шла не об этом… У Драко с однокурсниками было неофициально принято в поезде угощать попутчиков чем-нибудь эдаким — тележка со сладостями была уделом тех, кто не мог позволить себе ничего приличней шоколадной лягушки, но они-то были из приличных семей. В прошлом году мама положила ему с собой конфеты — фигурные, удивительно красивой формы, с разными начинками от ягод до пралине. Они выбирали их вместе, во французской кондитерской — и когда Драко всех угощал, он купался в привычном ему восхищении. И недоумевал, как в Гойла может влезть столько шоколада за раз. Но в этом году всем, конечно, было не до конфет, а с Уоллом они о сладостях даже как-то не вспомнили.

Драко пожал плечами и, посмотрев на Паркинсон сверху вниз, отрезал:

— Для того, чтобы готовить, у нас есть домовые эльфы.

Крэбб и Пайк заржали, а Панси, порозовев от возмущения и обиды, сделавших её еще похожей на комнатную собачонку, отдёрнула от него коробку:

— Это — проявление заботы! Впрочем, я, конечно, понимаю — твоей маме сейчас не до этого!

— Нет, вы только посмотрите на господина префекта, — заметил вдруг оторвавшийся от книги и глядящий в окно Нотт. — Кажется, у Уизли появилась личная жизнь. Удивительно.

— Где? — Панси тут же вскочила с места и кинулась к окну. — Ого! — воскликнула она.

Крэбб и Пайк тоже вскочили и подошли к окну, и Драко, в котором начинало закипать раздражение, выдохнул, а затем тоже повернул голову и уставился на стоящего неподалёку тощего очкастого Перси Уизли, беседовавшего со старостой Рейвенкло красоткой Кристалл. Больше к неприятной теме не возвращались, разговор сам собой перекинулся на то, как некоторым везёт в лотерею, если больше в жизни им нечем похвастаться — а потом поезд, наконец-то, тронулся, и Драко в последний раз увидел махнувшего ему рукой Уолла.

Панси дулась, подчёркнуто пересев на свободное место рядом с Крэббом, у двери, но они всё же болтали про Хогсмид и грядущий учебный год, хотя Драко отвечал односложно — ему было довольно того, что подписанное отцом разрешение лежало в сундуке. По глазам одноклассников Драко видел, что все они от него чего-то ждут, видел жадное любопытство в глазах Крэбба, видел ожидание во взгляде Пайка, но пока ещё его авторитета хватало на то, чтобы они не задавали ему лишних вопросов.

Погода за окном помрачнела, небо заложило тучами. Реже появлялись поля и фермы. Колёса монотонно отбивали свой ритм. Около часа дня пухлая волшебница покатила по коридорам тележку с едой, и они проводили её понимающими усмешками. Сейчас из купе должны были повалить дорвавшиеся до сладкого и оставшиеся без надзора родителей первогодки — обитатели же купе достали из сундуков обед.

Драко жевал, не замечая ни вкуса, ни что именно ест, и радовался тому, что пока у остальных занят рот, они оставили его, наконец, в покое. Однако у Крэбба и Пайка были, похоже, другие планы, потому что, стряхнув крошки с колен, Крэбб предложил пойти пошататься по поезду.

— Нужно же нанести визит вежливости Гриффиндору, — осклабившись, согласился с ним Пайк.

— Ага, как же можно не поздороваться с малявкой и рыжим, раз уж его отец в кои-то веки разжился кучей золота, — Крэбб стер с лица остатки соуса. — Интересно, его мамаша, случаем, на радостях не померла?

Эти слова неожиданно для него самого сильно царапнули Драко где-то глубоко внутри, и он слегка растерялся. Почему-то сейчас в нём не было прежней уверенности, с которой бы он поддержал шутку.

— Настроения нет, — бросил он. — Давайте без меня, а. Что я, Уизли не видел?

Он лбом прислонился к стеклу и подумал, что ещё в прошлом году сам бы наверняка сказал что-то подобное, но после всего, что случилось у них сейчас, ему было от всего этого просто муторно.

Пайк с Крэббом ушли, Нотт привычно остался читать, а Панси, поколебавшись, демонстративно встала и тоже вышла, и в купе наступила, наконец, блаженная тишина. День был пасмурным, и вдоль дороги клубился туман, становясь то прозрачнее, то плотнее, и Драко потихоньку начал дремать. Он почти не спал всю ночь — просто не смог заснуть от мыслей о маме — и теперь усталость брала своё. Уже сквозь дрёму он услышал, как вернулись его товарищи, однако, к счастью, никому из них в голову не пришло его будить. И он полностью отключился и перестал ощущать течение времени.

Окна закрыл густой туман. Стемнело. По всему вагону и над багажными полками загорелись лампы. Стучали колеса, по окнам барабанил дождь, завывал ветер, и Драко то просыпался, то засыпал — а потом вдруг почувствовал, что поезд начал неожиданно останавливаться.

Драко разлепил глаза и посмотрел в окно, за которым бушевали дождь и ветер и было так пасмурно, что хотелось зажечь свет. Поезд вдруг дёрнулся и остановился так резко, что с полок полетели вещи — а потом вдруг погасли все лампы, и поезд погрузился во тьму

— Что там? — встревоженно проговорила Панси. Было так темно, что Драко почти не различал лица — только голоса.

— Авария, наверно, — предположил Крэбб, но его голос тоже вибрировал от напряжения.

В коридоре раздался шум, потом кто-то открыл дверь купе, и Драко услышал голос Пайка, судя по всему, выглянувшего в коридор:

— Эй, кто-нибудь знает, что случилось?

Судя по раздавшимся оттуда голосам, никто ничего не знал. Драко было неуютно, но ему ужасно не хотелось ни идти куда-то, ни с кем-то говорить, хотя все, кроме, пожалуй, Нотта, смотрели на него выжидающе. Но что он мог им сказать? Он не знал ничего — так же, как и все остальные. Оставалось лишь ждать. Наверно, правда что-нибудь сломалось — или, может, на пути упало… или их размыло, думал он, вспоминая всё, что читал про железные дороги.

Поезд всё стоял, а в купе становилось всё холоднее. В какой-то момент Панси, пробурчав:

— Холод какой! — зажгла Люмос — чего почему-то до неё никто не сообразил сделать — и полезла в свой лежащий теперь на полу сундук. Она вытащила из него что-то тёплое и надела, ёжась, а затем, закрыв сундук, уселась обратно — и в этот миг в купе резко похолодало, а затем в проёме открытой двери возникла высокая, под потолок фигура. В слабом свете Люмоса Драко увидел сжимающую край двери руку — сероватую, лоснящуюся, в слизи и струпьях. Голову фигуры скрывал большой капюшон, и когда Драко посмотрел на неё, фигура шевельнулась, и то, что было под краем капюшона, то ли вздохнуло, то ли взвыло хрипло и протяжно, словно бы пытаясь втянуть в себя вместе с воздухом всех присутствующих.

Панси пронзительно завизжала, а потом её визг сменился в ушах Драко пронзительным скулежом, и он вновь оказался в том подвале и увидел несчастное беспомощное лысое существо с болезненно воспалённой кожей, и ощутил как в его ноздри ударил острый запах крови, мочи и зелий; он почувствовал, как его ноги слабеют и он оседает на пол и зажимает уши руками… а потом всё исчезло.

— Драко! Драко! Малфой! — услышал он и почувствовал, что его трясут, и сильно. Драко открыл глаза. И только после сообразил, что сидит на полу, а поезд снова начал движение, и в купе светло.

Его мутило, а от вида склонившихся над ним бледных перепуганных лиц Нотта, Паркинсон и Крэбба закружилась голова. Драко пошевелился и попытался выпрямится — его замутило с новой силой, и он, открыв рот, сделал несколько глубоких вдохов, унимая тошноту.

— Жуть, да? — спросил Крэбб — а Драко вдруг подумал, что так и не видел Гойла. Почему? Он не поехал в школу, или решил прибиться к компании понадёжней, чем ехать в купе с сыном оборотня? И пускай. Плевать! Да, наплевать — он что, не проживёт без Гойла? Отлично проживёт! Вот уж, конечно, потеря.

И всё же его это ужасно задело и Драко был сейчас на него обижен и зол. Зато это помогло ему прийти в себя — и он спросил:

— Что это было? Знает кто-нибудь?

— А ты как думаешь, — хмуро ответил бледный как полотно Нотт. — Чёрные балахоны, пробирающая до дрожи аура, словно из тебя всю радость высосали, неужели у вас нет ни одного предположения? Панси, у тебя в сундуке не осталось ничего сладкого?

— Есть, — ответила она, почему-то даже не выпендриваясь, и просто открыла незапертый уже сундук и, порывшись в нём, достала коробку сливочных помадок в золотой обёртке с летящими по ней серебряными птицами. Развернув её, Панси положила коробку на столик. — Угощайтесь.

Они все потянулись к этому сладкому, и Панси, взяв сразу две конфеты, вложила их в руку Драко.

Некоторое время они все жевали — и Драко, отправляя в рот очередную конфету, понял вдруг, что чувствует себя намного лучше и смог подняться с пола и по-человечески сесть у двери, вытянув всё еще ослабевшие ноги.

— У меня есть шоколадные тянучки, — сказал Нотт, отправляя помадку в рот и поднимаясь, чтобы достать сладости из суднука. — Ты как? — спросил он, ставя на стол элегантную чёрную коробку и глядя на Драко.

— Нормально, — Драко посмотрел сначала на него, потом на Панси и сказал: — Спасибо. Так это дементор был?

— Страж Азкабана? — передёрнув плечами, спросила Панси.

— Наверняка Блэка ищут, — ответил Нотт. — Отец говорил о том, что их к поискам привлекли, но что бы им делать в Хогварст-экспрессе…

— Ой, — Панси даже побледнела. — Думаешь, он сейчас здесь, прямо в поезде?

— Ты видела, сколько сегодня было авроров? — Нотт покачал головой. — Они просто ищут.

— Ф-фу-ух, — громко выдохнул Пайк. — Жуть какая. Я думал, я тут и помру.

— А я думала, что в моей жизни никогда больше уже не будет ничего хорошего. Вообще. Ни дома, ни в школе. Никогда, — Панси поёжилась и посмотрела на Драко. — Драко, а почему тебе стало нехорошо?

— Что аж в обморок как девчонка почти свалился, — подхватил Крэбб, но осёкся под взглядом Драко.

— Так полнолуние же было, — простодушно заметил Пайк.

— Вы её заперли, да? — с жадным любопытством спросил Крэбб, подавшись вперёд к Драко.

— Кого? — ошарашенно спросил Драко, вытаращившись на него в ответ.

— Ну, мадам Малфой, — нетерпеливо сказал Крэбб. — Она же теперь оборотень, не удивительно, что…

— Ты её видел, да? Ну как она… превращалась? — глаза Панси округлились, и Драко вдруг подумал, что она правда ужасно похожа на мопса. Только складок не хватает — но они, пожалуй, нарастут. С возрастом.

— Вы сейчас про мою маму говорите вообще-то, — холодно и сухо заметил он, чувствуя, как его начинает потряхивать.

— Ну да, — Крэбб тряхнул головой на толстой шее. — Я ж поэтому тебя и спрашиваю…

И Панси ойкнула:

— Это, наверное, и правда жутко?

— Ещё бы! — подхватил Пайк — и тут же спросил Драко: — А ты видел всё до конца?

— Эй! — одёрнула его Панси, но глаза её сверкали любопытством. — Это уже неприлично.

— Да чего такого-то? — Крэбб пожал плечами. — Интересно же. И нам в этом году, между прочим, проходить этих тварей! — и он посмотрел на Драко как смотрел на него всегда, словно ожидая что, тот снизойдёт согласиться с ним.

— Да замолчите вы! — не выдержав, почти крикнул Драко — и, вскочив, буквально вылетел из купе, захлопнув за собою дверь.

Его трясло, и жгло глаза. Слова Крэбба продолжали звучать в ушах, и он хотел затолкать ему их обратно в глотку. Конечно же, он помнил слова крёстного о том, что в школе будет тяжело — но до нынешнего момента даже не представлял, насколько.

Драко выскочил из купе, с силой захлопнув дверь и отрезая этим себя от звука выводивших его из себя голосов. Ему хотелось не столько бежать, сколько исчезнуть отсюда, тесный коридор душил его, и он многое готов был отдать, чтобы сейчас оказаться у крёстного во дворе. Ему требовалось движение, но он мог только идти по узкому вагонному коридору, наполненному возбуждёнными и напуганными школьниками. Так что ему пришлось то и дело протискиваться между галдящими младшекурсниками, которых ему хотелось с силой отшвырнуть со своего пути. Но кидаться на людей просто так было всё-таки не в его стиле, и Драко просто отодвигал их с дороги, надеясь, что ему по пути не встретится никого из знакомых.

Вагон наконец подошёл к концу, и Драко остановился у двери туалета. Это было единственное известное ему тихое место, где можно было бы передохнуть, успокоиться и прийти в себя — и заодно умыться, что было ему сейчас просто необходимо.

Он с силой дёрнул ручку — и обнаружил, что дверь заперта. В бессильной ярости он пнул её ногой и отправился дальше, намереваясь перейти в соседний вагон и попытать удачи там. Но сегодня удача явно не была на его стороне, потому что, вывалившись в полумрак тамбура, Драко налетел на идущего навстречу ему человека. Он с трудом сдержал ругательство, рвущееся с его языка, поняв, что это даже не старшекурсник. Это был высокий человек в потрёпанной мантии, с больным, усталым лицом, которое в тусклом свете казалось даже не бледным, а, скорей, желтоватым. Сперва Драко заметил в волосах седину, но потом понял что незнакомец не слишком стар — примерно как его отец, решил Малфой.

Злость отхлынула, сменившись растерянностью, и, когда кровь перестала шуметь в ушах, сквозь стук колёс, звучавших в тамбуре куда громче, Драко разобрал слова незнакомца:

— …вдохните несколько раз. Дементоры на всех влияют по-разному. Иногда даже взрослые люди теряют самообладание рядом с ними, плачут или испытывают желание убежать, а потом что-нибудь, например, сломать. Некоторые даже теряют сознание.

Драко втянул воздух, а потом выдавил из себя:

— Извините. Я вас не увидел, — и подумав, всё же добавил: — Сэр.

Если этот человек находится в поезде, и дементоры не причинили ему вреда — значит, у него было на это право. Возможно, это аврор, рассудил Драко, или какой-нибудь министерский тип. Не стоило нарываться. Мало ли, почему он может быть одет так. В конце концов, проведя лето с крёстным, он стал несколько проще относиться к таким вещам.

— Не страшно, — устало улыбнулся ему незнакомец. — Да, не лучший способ начинать новый учебный год с дементоров, но, судя по всему, вы, молодой человек, всё сделали правильно.

И только тут Драко сообразил, что на его руках и даже на подбородке засох шоколад. Он торопливо достал из кармана платок и стёр с лица следы своего позора, а затем неуверенно буркнул:

— Да, мы знаем про сладкое… я. Сэр.

Приступ ярости наконец прошёл, и теперь Драко чувствовал себя уставшим и выжатым. Ему очень хотелось просто где-нибудь посидеть в тишине — но, похоже, ему не суждено было отдохнуть ещё долго, потому что незнакомец невозмутимо сказал:

— Поезд прибудет в Хогсмид через четверть часа. Когда вы придёте в себя, вам стоит переодеться в школьную мантию. А сейчас прошу меня простить — если позволите, — вежливо проговорил он, и только сейчас Драко понял, что сам так и не отошёл от двери, а стоит, привалившись спиной к ней.

Он отошёл, и в тот момент, когда незнакомец проходил мимо, Драко на миг показалось, что в том, как отражался свет из вагона в его глазах, было что-то такое странное… а может быть, ему просто это почудилось.

Постояв в тамбуре ещё немного, слушая монотонный перестук колёс, Драко развернулся и поплёлся назад. В купе. Нужно было переодеться — и вообще, сейчас, поостыв, он понял, что сбежал словно истеричная первокурсница, которой впервые довелось резать живых флоббер-червей.

К его облегчению, никто из сидящих в купе ему ничего не сказал — ни когда он вернулся, ни когда Панси выставила их всех в коридор, чтобы переодеться, ни когда они сами натягивали на себя мантии.

Наконец, поезд прибыл на станцию. Погода была паршивой, и платформа успел обледенеть после недавно закончившегося дождя. Начался шум и гвалт: галдели первоклассники, кто-то из старшекурсников, поскользнувшись ругался в голос, ухали совы, мяукали коты, квакали жабы…

— Первокурсники, сюда! — заорал их лесник, легко перекрыв голосом остальные звуки — и только тут Драко увидел, наконец, на платформе Гойла с абсолютно очумевшим и вымученным лицом в окружении их факультетской сборной по квиддичу. И поняв, куда тот пропал, Драко с одной стороны, ощутил неожиданное облегчение, а с другой, ему оказалось непросто не испытать приступ некоторого злорадства. Уже в этом году Гойл с Крэббом хотели пробоваться на загонщиков, и если Грегу хватило ума просто подойти с этим прямо к Флинту, к Мордреду завалившему в прошлом году ТРИТОН, и оставшемуся с ними на второй год, то «курс молодого бойца» Грегу был обеспечен. Пока сам Драко не стал ловцом, он даже не представлял, насколько это может быть страшно, когда их капитан входит в раж с этими его схемами.

Флинт махнул Малфою рукой и, братски хлопнув по плечу потерянного и ошалелого Гойла, направился к старшекурсникам. Остальные квиддичисты с заметным облегчением тоже разошлись по разным каретам, а Гойл, почти подбежав к компании Малфоя, пробормотал что-то приветственное и утёр пот со лба.

— Хорошо провёл время? — не преминул уколоть его Драко — но Гойл, конечно, иронии просто не уловил и ответил как всегда прямо:

— Кромешный ужас! Я думал, прямо там и свихнусь. Как он только меня поймал — сам не знаю, — пожаловался он. — Я ему говорю, это же просто битой по бланджеру, а он как начал мне рисовать…

— Вы идёте? — нетерпеливо спросила первой направившаяся к пустой карете Панси — а Драко поймал себя на неожиданной прежде мысли, что эти кареты вовсе не двигались самио по себе. Их тянут запряжённые в них фестралы — уродливые костлявые существа, которые он видел исключительно на гравюрах, потому что увидеть вживую не мог. И никто из тех, кого он знал, кажется, тоже. Но они всё-таки они были здесь, и при желании их можно было потрогать. Он почти протянул было руку, когда его отвлекли.

В карету они забрались вчетвером, потеряв по дороге Нотта с Пайком — та тронулась, едва последний Крэбб захлопнул за собой дверцу. Дорогой они с Гойлом бурно обсуждали их грядущую квиддичную карьеру, Флинта и первые матчи сезона, но Драко к ним почти не прислушивался. Панси, кажется, по-прежнему продолжала на него дуться — потому что ждала, что он подаст ей руку, но Драко, не задумываясь, уступил эту любезность Гойлу, которому даже напоминать не пришлось — а может, она просто устала.

Карета тряслась на ухабах, и всю дорогу до замка Драко безучастно смотрел в темноту, но, когда они приблизились к монументальным школьным воротам, вздрогнул, заметив у каменных колонн, увенчанных крылатыми кабанами, двух дементоров, и, пока ворота не остались позади, не опускал стиснутую в руке палочку.

Карета покатилась по длинному извилистому подъезду к замку, и Драко заметил вдали, что их уже дожидались Пайк, Нотт и объявившийся наконец Забини.

Покачнувшись, карета остановилась, и когда Драко и остальные вылезли, он не преминул поделиться свежими новостями:

— Вы уже слышали? Говорят, хлипкие нынче пошли гриффиндорцы: Поттер от этих тварей грохнулся в обморок, вот умора!

Гойл и Крэбб загалдели, затем прозвучал визгливый смех Панси. Драко дежурно приподнял уголок рта, но ни смешно, ни весело ему не было. Ему не было никакого дела до Поттера, он просто хотел уже оказаться в замке и сесть за обещанное маме письмо.

— Вот он! — сказала вдруг Панси, кивнув куда-то в сторону — а затем томно закатила глаза и обмахнулась платочком. Смех зазвучал ещё громче, и Драко посмотрел на подъехавшую карету, из которой выбрались Поттер, Уизли и эта их лохматая выскочка.

— Ты грохнулся в обморок, Потти? — громко и радостно спросил Крэбб, подходя к ним. И Драко поморщился, когда на его голос обернулись ещё несколько человек, а Крэбб как ни в чем небывало продолжил: — Слухи не врут? И впрямь хлопнулся, как девчонка?

— Крэбб, сделай одолжение, просто исчезни, — жёстко ответила ему Грейнджер, а Уизел, глянув сперва на Крэбба, затем посмотрел Драко прямо в глаза и сощурился:

— Девчонка? Значит, теперь у вас тоже учится мисс Малфой. Эй, хорёк, слухи не врут, это правда? — как всегда, не обращая внимания на приличия, гаркнул он, и на них обернулось все остальные.

— Что тут за шум? — вдруг прозвучал уже знакомый Драко хрипловатый голос незнакомца из поезда.

— Никакого шума, профессор, — тактично ответил Нотт сразу за всех них, и гриффиндорцы заткнулись.

Профессор?

Драко с некоторой растерянностью поглядел на своих одноклассников — и понял, что никого из них, и даже Поттера с Грейнджер, не удивило подобное обращение. Кажется, все знали о новом профессоре, и лишь он всё пропустил — и такого прежде с ним не бывало.

Драко вместе со всеми вошёл высокие дубовые двери в огромный холл, освещенный факелами. И поток учеников понёс его к гостеприимно распахнутым дверям в Большой зал, но только он успел посмотреть на затянутый сегодня черными тучами потолок, как почувствовал на плече чьи-то цепкие пальцы.

Декан абсолютно бесцеремонно выдернул его из толпы и отвёл в сторону за колонну, где их никому не было видно.

— Мне сообщили, что в поезде вам стало нехорошо, — не спросил, а констатировал он, глядя Драко прямо в глаза, и тому стало вдруг неуютно, он дёрнулся, а потом разозлился. Драко успел устать от него за лето, сколько ещё Снейп будет влезать в их жизнь! Но, конечно же, вслух ничего подобного он не сказал, вместо этого выдавив из себя:

— Да всё со мной хорошо! — Снейп скептически поднял бровь, и Драко уже твёрже повторил: — Со мной уже всё отлично, сэр. И со мной говорил новый профессор, — гримаса на лице Снейпа стала ещё более неприятной, но какого Мордреда, решил Драко. Однако Снейп, кажется, его снова просто проигнорировал, и, достав палочку, принялся колдовать.

— Вы уверены, что достаточно хорошо себя чувствует, чтобы идти на ужин? Если хотите, можете сразу отправиться в подземелье, — с раздражающим Драко скепсисом уточнил он, когда закончил.

И Драко, с трудом подавив предательское желание отправиться прямиком в спальню, задёрнуть полог, и не ходить ни на какой пир — тем более, что он не ощущал никакого голода — отрицательно покачал головой. Он понимал, что в противном случае будет выглядеть совершенным рохлей — и прозвище «мисс Малфой» останется с ним надолго. А он совершенно не желал этого. Ни капли. Да и кто бы на его месте желал.

Декан уже повернулся, чтобы уйти, когда Драко, наконец, задал действительно важный для него сейчас вопрос:

— Сэр, я хочу знать — как мама? — Драко упрямо сглотнул. — Как она перенесла… всё?

— Спит, я полагаю, — сухо ответил Снейп, а затем добавил уже спокойней: — Вам абсолютно не о чем волноваться, по крайней мере, перед моим уходом с ней было всё хорошо. Если вы собираетесь быть на пиру, вам стоит поторопиться.

Спорить Драко не стал — в конце концов, большего он от Снейпа вряд ли добьётся, а ему ещё нужно было успеть написать письмо после ужина. Он ломал голову, как ему поступить, если ужин затянется, как обычно это бывает, потому что тогда в совятню до отбоя он наверняка не успеет, но Снейп его вновь окликнул:

— Загляните ко мне перед сном. Я выдам вам зелья. И, если не желаете ждать до утра, так и быть, в качестве исключения, отправлю ваше письмо. Вам же не нужны лишние отработки в первый учебный день?

Процедура распределения тянулась на этот раз ужасно долго — и Драко, которому не терпелось уйти и сесть за письмо маме, пытаясь отвлечься, не следил за дрожащими первогодками, вместо этого разглядывая учительский стол. И, прежде всего, их нового профессора по ЗОТИ — это уже становилось привычно. Драко играл с собой в странную логическую игру, изобретая необычные версии, почему у того мантия вся в заплатках. Если это не маскировка, рассуждал он, то что? В конце концов Драко пришёл к выводу, что тот, наверное, какой-нибудь безумный учёный — из тех, кто забывает поесть, если им не напомнят, или, как их декан, вымыть голову. Что ж… возможно, этот чудак как учитель окажется куда лучше Локхарта, рассудил он. По крайней мере нам не придётся разыгрывать сражение с оборотнем.

Есть Драко совсем не хотелось, но он мужественно заставил себя сосредоточиться на куриной ножке, вспоминая Уолла и его слова о том, что людям, как правило, наплевать на то, что творится у тебя внутри до тех пор, пока ты ведёшь себя как обычно. Так что он ел и даже обсуждал какую-то ерунду — однако ушёл с ужина всё же одним из первых, едва только это стало прилично. Он уже продумал текст письма — но ему требовалось время, чтобы его написать.

Поезд издал протяжный гудок и, выпуская в осеннее небо пар, отбыл со станции. Уолден дождался, покуда состав скроется из виду, а затем, выйдя с платформы, аппарировал в Эдинбург. Утро первого сентября — самое тихое время в местном волшебном квартале, не таком большом, как Диагон-элле в Лондоне, зато куда более старом, и Уолден намеревался использовать его с толком. Толкотню он никогда не любил, но теперь, когда родители счастливо погрузили детей и забитые школьным барахлом чемоданы в Хогвартс-экспресс, а сами с чувством выполненного долга отправились кто по домам, а кто на работу, можно было, наконец, самому спокойно пройтись по магазинам, не рискуя наткнуться на паникующих и докупающих что-то в последний момент колдунов и ведьм.

Как и следовало ожидать, севернее погода была стократно хуже, и если промозглая мерзкая хмарь Лондона просто навевала уныние, то в Эдинбурге она оседала на старых булыжниках мостовой и кажется, подмерзала, точно заранее надеялась, что кто-нибудь обязательно навернётся. Холодно, будто вот-вот снег пойдёт — словно на дворе не первое сентября, а ноябрь месяц.

Волшебный квартал в Эдинбурге был маленьким, но зато потрясающе колоритным, и Уолден с удовольствием бы прошёлся по нему не спеша, если бы погода не была настолько отчаянно мерзкой, поэтому он, подняв воротник, быстрым шагом дошёл до сквера, пересёк его — и вошёл в бакалейную лавку МакДональда, располагающуюся на первом этаже старого трёхэтажного дома с перевёрнутой чашкой на вывеске. Как и во всякой уважающей себя бакалее, здесь можно было купить практически всё и сразу — начиная от круп, соли и ветчины, и заканчивая индийским чаем. Внутри было тесновато, но очень уютно, а свет, проходя через витражи, что украшали окошки, ложился разноцветными пятнами на пол, полки и лица посетителей и хозяев.

В этот раз ему нужно было не так уж много: чай, который крестник почти у него допил; варёного сахара с МакБуном на этикете, который продавали вразвес; да головку острого выдержанного чеддера. Пожалуй, ещё шотбред. И ветчина выглядит весьма привлекательно… и вот то печенье с коринкой. И… впрочем, хватит. Остальное у них с дедом было.

Сегодня за прилавком оказалась одна лишь Шона МакДональд, высокая и худая как палка женщина лет семидесяти — а сам старик Ирвин с утра, по её словам, отправился порыбачить, и не намеревался возвращаться раньше завтрашнего утра. И когда Уолден уже собрался потянуться за кошельком, она вытащила из-под прилавка коробочку:

— Ирвин просил тебе передать, пришли твои крючки из Германии.

С владельцами — пожилой супружеской парой — Уолден приятельствовал давно. Вести с ними дела было всегда приятно, и дело было даже не столько в том, сколько ему обычно скидывали с покупки, и не в кредитной линии, когда можно было отправить сову и знать, что о качестве можно не волноваться, даже если деньги он занесёт под конец недели. Со стариком Ирвином всегда можно было неспешно и с удовольствием поболтать о рыбалке, в очередной раз доказывая, что форель весной лучше ловить на блесну, а летом посидеть с длинной удочкой и червями. И, конечно, полистать новые каталоги снастей.

Нет, крючками в бакалейной лавке не торговали, зато старый Ирвин МакДональд не только знал толк в сыре и ветчине, но и последние сорок лет председательствовал в Шотландском Обществе Магических Рыболовов, в котором Уолден также имел честь состоять: аккуратно платил членские взносы, носил значок и ставил свои подписи на коллективных письмах, когда Министерство в очередной раз собиралось ввести поборы за отлов шлёппи с августа по декабрь.

— Отлично, — сказал Уолден, немедленно открывая коробочку. — Красавцы, как на подбор, — восхитился он, наслаждаясь игрой света на загнутых остриях.

Шона фыркнула и попеняла ему:

— Давно тебя не было.

— Ничего не успеваю, — пожаловался ей Уолден, разглядывая новые рыболовные крючки и раздумывая, стоит ли ему взять ещё полфунта кофе для деда, или лучше сделать это на той неделе. — Мотаюсь, как проклятый. А времени нет.

— Всё Блэка ловите? — усмехнулась Шона. С ней Уолдену тоже было всегда в удовольствие поболтать — можно было со знанием дела обсудить достоинства и недостатки индийского и цейлонского чая, а также свежие новости, и чего уж там, их местечковые шотландские сплетни.

— Ловим, — он хмыкнул в ответ, приходя к выводу, что кофе ему пока, пожалуй, без надобности, а вот муки надо бы докупить.

— Ну-ну, — Шона, достав с полки мешочек муки, добавила к его заказу. Уолден расплатился, она отсчитала сдачу и, подумав, добавила к ней коробочку апельсиновых леденцов и пакетик с кислыми и извивающимися на языке мармеладными червяками. — Ловите. Заказать тебе что?

— Да вроде ничего не надо… я напишу, если вспомню. Спасибо, мои лучшие пожелания Ирвину, — он пожал ей руку и, сунув уменьшенный пакет с покупками в карман, вышел под ледяной ветер и моросящий дождь, снова подняв воротник.

Теперь настала очередь галантерейного магазинчика Мойры Бимиш, где можно было купить всё, от нижнего белья до полироли для мётел. Сама лавка находилась на другой стороне волшебного сквера, и даже в такую погоду на лавочках сидели несколько старых ведьм, по возрасту явно приближавшихся к самому кварталу. Магазинчик располагался в таком же старинном трёхэтажном здании, покрытом розовой штукатуркой с высокой островерхой крышей, голубыми ставнями и флюгером в виде дракона, вставшего на дыбы. Сама Мойра, рыжеволосая кудрявая ведьма неопределённого возраста, который тактично принято обозначать «немного за тридцать», встретила МакНейра с привычным кокетством — впрочем, она кокетничала со всеми, и это выходило у неё очаровательно-мило.

Они шутили, болтали о грядущей осенней ярмарке, и всё это время её ухоженные тонкие пальчики лукаво перебирали складки на шёлковой мантии в серо-голубую полоску. И Уолден снова поймал себя вдруг на том, что остался ей должен танец — как же было ей отказать, если уж горские игры он в этом году со своими дежурствами пропустил. Да и набрал он чуть больше, чем собирался, как это обычно и бывало с ним здесь, — он втайне был убеждён, что на магазин наложены особые, развязывающие кошелёк, чары. А ведь он вообще-то зашёл только за самым необходимым — мыла купить, да и одеколон кончился. И Уолден в который раз задался вопросом, почему его одеколон заканчивается с такой скоростью — брился он с этим графиком даже не каждый день, да и дед, вроде бы, им не пользовался. Но главное, что его сюда привело — порошок Дуарха от древоточцев. Сукины дети точили балку, не обращая внимания ни на какие заклятия и пропитки. Ну и ещё нужно было забрать ту синюю шерсть, что он заказал ещё две недели назад — ему уже было перед Мойрой неловко, но у Уолдена катастрофически не было времени за ней заглянуть.

— Одеколон, твой любимый, я тебе отложила, — сказала Мойра. — И шерсть твоя пришла давно.

— Извини, — он виновато развёл руками. — Чувствую себя загнанной гончей.

— Адской? — она улыбнулась.

— Ещё какой, — он тоже ей улыбнулся и в самый последний момент попросил положить две пары носков. Хотя нет — три. И ещё одну — деду.

— На все, — пошутил он, высыпая на прилавок остаток меди из кошелька, а затем его взгляд упал на знакомую этикетку. Хороший недорогой эль вполне комфортно чувствовал себя по соседству со средством для удаления бородавок. Интересно, что бы ему делать в галантерее, где еду, вроде бы, не продают? Впрочем, ведь это Шотландия. Виски и эль здесь продают везде. Вместе с двадцатью кнаттами сдачи он получил пакетик фигурного мармелада. Куда ему все эти сласти? Не то чтобы он не любил сладкое, нет — он, к примеру, к чаю предпочитал шотбред, да к печенью и пирогам относился с энтузиазмом. Но леденцы или мармелад? Надо будет оставить в «чайном шкафу» коллегам, пожалуй, решил он, а затем, купив в пекарне свежего хлеба, аппарировал наконец домой.

Переоделся, почесал книззлов, разложил всё купленное по местам, и, поглядев на часы в гостиной, зачерпнул дымолётного порошка.

Он вышел из камина в Малфой-мэноре без пяти полдень, и попросил домовика доложить о своём визите хозяину.

Люциус спустился ему навстречу хмурым и, можно считать, практически неодетым — потому что увидеть на нём в середине дня халат Уолден абсолютно не ожидал.

— Проводил? — спросил его Люциус, и на его усталом и невыспавшемся лице отразилась грусть.

— Да, — Уолден просто кивнул, а потом, немного поколебавшись, спросил: — Люц, что у вас с Драко вообще происходит?

— Это ты мне скажи, — отозвался тот, и в его голосе зазвучала горечь. — Это с крёстным он разговаривает, а на меня огрызается вторую неделю будто я его наследства лишил.

— Я не стал его вчера спрашивать, — Уолден покачал головой. — Он пришёл на ночь глядя такой злой и взъерошенный, каким я его не видел. Зато видел таким тебя, и расспрашивать было бы бесполезно.

Люциус ничего не ответил; он со вздохом потёр переносицу, а затем просто спросил:

— Останешься?

— Да, — Уолден ему улыбнулся, и Люциус, вяло махнув ему рукой следовать за ним, пошёл вверх по лестнице.

Вопреки ожиданиям Уолдена, Люциус повёл его не в свой кабинет, а вглубь дома, и завёл в комнату, которую Уолден очень хорошо знал ещё со школьных времён — именно в этой комнате в ту пору юный Малфой принимал гостей. Здесь до сих пор, несмотря на порядок, который старательно поддерживали домовые эльфы, чувствовался дух тех ярких и сумасшедших дней, когда они все были юны и горячи — на полке стояли школьные награды Люциуса, а на комоде в углу до сих пор громоздилась стопка пожелтевших журналов.

Люциус, упав в кресло возле топящегося по случаю дурной погоды камина, молча уставился в огонь. Уолден сел в соседнее кресло, и некоторое время они молчали — пока МакНейр не сказал осторожно:

— Давно мы здесь не были. Почему же не кабинет?

— Драко уехал, — отозвался Люциус, не открывая глаз. — Я сегодня один и от политики отдыхаю. Уолден, я чертовски устал, — он открыл всё же глаза и поглядел на МакНейра. — Это была очень длинная ночь.

Уолдену совсем не понравились эти слова, да и состояние Люциуса наводило на тревожные мыли — и он аккуратно спросил:

— Как Цисса?

— Насколько она дала мне знать, — с горечью отозвался Люциус, — с ней всё хорошо. Она будет здесь, когда придёт в себя. Ближе к вечеру.

— Драко сказал, что она отправилась провести это полнолуние в старый родительский дом в Хартфордшире, — Уолден не видел смысла больше ходить вокруг неприятной темы, иногда стоило прямо спросить: — У вас что-то случилось?

— Если б я знал! — с досадой и болью воскликнул Люциус и резко развернулся к другу. — Если б я знал, — тихо повторил он.

— Она тоже с тобой не разговаривает? — уточнил МакНейр.

— Нет, наоборот, разговаривает, — усмехнулся Малфой. — Вот только меня не покидает чувство, будто я беседую с председателем Визенгамота. Сплошной политес и её тактичное понимание! Но едва я пытаюсь поднять действительно важный вопрос... — он покачал головой и закончил неожиданно: — Вот поэтому я терпеть не могу иметь дела с Дамблдором. Я не знаю, Уолл, я не знаю, что происходит с моей семьёй, — негромко проговорил он, прижимая ладони к лицу, а затем уронив руки к себе на колени. — Ты же сам знаешь, я рано потерял мать, — Люциус устало смотрел то в камин, то куда-то на руки МакНейра, — и даже какое-то время винил отца... но я никогда не позволял себе ничего подобного. Мне бы за такую безобразную выходку грозила порка. Меня в детстве пороли. Впрочем, как и тебя, и из нас вышли, смею надеяться, вполне приличные люди, — может быть я зря пренебрёг этой семейной традицией? — спросил он с каким-то отчаянием. — Может быть, правы мои мёртвые родственники на портретах, я слишком много позволяю своему сыну?

— Драко просто переживает за мать, ему нелегко, — сказал МакНейр, устраиваясь в кресле поудобнее. В конце концов, у него выходной — и он вовсе не обязан шататься по лесам сверхурочно. Перебьются. Вряд ли именно сегодняшний день судьба предназначила для того, чтобы их отдел выследил-таки Блэка. В конце концов, это дело авроров, вот пусть они и работают.

— А мне? — как-то блёкло произнёс Люциус.

— Думаю, он успокоится, — Уолден задумчиво переплёл пальцы. — К Рождеству всё наладится, в этом возрасте одна глупость быстро сменяется в голове другой.

— А я вот не слишком уверен, — возразил Малфой. — Но сегодня я просто не в состоянии думать о подобных вещах… Уолл, ты ведь до вечера выходной?

— Да, — с некоторым удивлением ответил МакНейр.

— Тогда я хочу сделать тебе просто неприличное предложение, — сказал Малфой, выпрямляясь, и его губы исказились в едва заметной ухмылке.

— Ты пугаешь меня, мой недобрый друг, — ухмыльнулся МакНейр. — Разве тебе не пристало изображать из себя приличного человека?

— Не сегодня, — Малфой выпрямился, и его улыбка стала лукавее и немного ярче. — И возможно, тебе не захочется от него отказаться.

— Ну давай, — МакНейр тоже улыбнулся. — Рискни. Удиви меня глубиной своей непристойности.

Малфой поднялся и, подойдя к тому углу, где стояло монументальное старое колдорадио, щёлкнул тумблером, и оно загудело:

— Ровно через двадцать минут Кенмарские коршуны играют с Гейдельбергскими гончими в отборочных на зимний кубок Европы.

— Ты, знаешь, я болею за «Гордость Портри», — напомнил ему МакНейр. — Фиолетовый и золотой. Но ты-то с каких пор поддерживаешь ирландцев?

— Пока они перекидывают друг другу квоффл и не лезут на заседания Визенгамота, я готов поддерживать их всей душой, — почти засмеялся Малфой. — Думаю, в следующем году их национальная сборная многих заставит глотать пыль из-под мётел.

— Кстати говоря про ирландцев, — заметил МакНейр. — Голосование по новым поправкам к закону об оборотнях уже на следующей неделе, и… — Он осёкся, поняв по лицу Люциуса, что говорить об этом прямо сейчас решительно не желает, и с неприятной темы свернул на куда более насущную в данный момент: — Если б я знал, что сегодня играют ирландцы, я бы захватил эль.

— Я пока не настолько обнищал, — усмехнулся Малфой, — чтобы ждать, пока кто-нибудь угостит меня выпивкой.

Он хлопнул в ладоши, и через пару минут эльф уже сервировал маленький столик, расставляя на нём четыре бутылки того самого, недорогого, но любимого Уолденом эля, который он вот только сегодня видел у Мойры; среди закусок же Уолден с большим изумлением обнаружил охотничьи колбаски — острые, с чесноком. Пусть простенькие, но по случаю идеальные.

— А что, — Люциус почти весело улыбнулся, наблюдая за выражением лица МакНейра. — Сам же и показал. Не всегда, знаешь ли, хочется утопиться в стакане Огденского или джина, а вино я предпочитаю к обеду. Порой эль — именно то, что нужно… и ты знаешь, в последнее время это «порой» случается отвратительно часто.

Нет, Уолден знал, что когда Люциус уставал от проблем настолько, что практически доходил до черты, когда необходимость держать лицо становилась для него уже совсем тяжкой, он приходил к нему, и они пешком шли на озеро, и сиятельный и зловещий Люциус Малфой, как простой смертный, лежал на берегу, и пил какой-нибудь крепкий эль или стаут прямо из горлышка, не озаботив себя стаканом. Но чем старше он становился, тем реже случалось подобное, и увидеть его с элем сейчас было странно.

Люциус же, тем временем, поймал наконец волну — и, едва он снова уселся в своё кресло и взял в правую руку бутылку эля, а в левую — двумя пальцами — остренькую колбаску, взревели трибуны, раздался свисток, и матч начался, вырвав их обоих на время из тревожной реальности и окунув в заставлявший закипать кровь азарт игры и погони. Всё-таки колдорадио было одним из самых значимых волшебных изобретений, и на пару часов было способно объединить если и не весь мир, то, по крайней мере, всех, неравнодушных к самой лучшей на свете волшебной игре. Или просто неравнодушных.

Наверное, это было самое непростое решение, которое доводилось принимать Нарциссе за всю её жизнь; она осознала это, когда пришло время спускаться в подвал одной, не ощущая больше за своею спиной ничьей поддержки. Она шла по коридору нарочито медленно — и думала, что совершенно не помнит, как чувствовала себя перед восходом луны месяц назад. Была ли она так же покрыта холодной испариной? Так же ли её бросало то в жар, то в холод? Завязалось ли внутри неё всё узлом от изматывающего ощущения неизбежности? Она не знала. Она только помнила, что ей было скверно; как же её тошнило от этого зелья! Но вот руки — были ли её ладони столь же неприятно горячи? И так ли оглушительно колотилось сердце, что она могла его слышать?

В какой-то момент она даже позволила себе малодушно признать, что она приняла неверное, опрометчивое решение, и у неё ещё есть время вернуться в подвал Малфой-мэнора, где она не будет одна, если что-то пойдёт не так. Или, по крайней мере, она может послать в мэнор эльфа… Не за Люциусом. Нет. Ни за что. Она уже убедилась, что это зрелище не для его хрупкой душевной организации. Конечно, ей следовало бы подумать о Снейпе. Да, возможно это было с её стороны настоящей неблагодарностью, оценивать его исключительно с точки зрения полезности, но даже это не заставило её передумать, стоило Нарциссе представить его лицо и как наяву услышать все высказанные им надежды о её мнимом благополучии. Остатки её гордости, той гордости, что текла по венам каждого Блэка и делала их кровь ярче и горячей, не позволяли ей сейчас перед ним так унизиться. Она справится. Кроме неё самой, ей не на кого положиться, осознала она — и это неожиданно придало ей сил и позволило распрямить спину. И раз рядом с ней больше никого нет — значит, просто обязана справиться. Сама.

Ступенька скрипнула под её ногой, и Нарцисса на мгновенье ощутила себя той маленькой девочкой, которой когда-то кралась здесь, надеясь обмануть родителей… и никогда не достигала в этом успеха. Но сейчас у неё всё получится. Должно получиться.

Час был поздний, и портреты в доме уже в большинстве своём спали, и она не хотела ни с кем из них встречаться прямо сейчас. Разбирая подвал, она отправила на чердак несколько неплохих затянутых паутиной пейзажей и натюрморт. Она позаботилась, чтобы никто из родни не стал свидетелем её очередного позора. Нет, подобного она не могла бы представить и в кошмарном сне. И хотя одиночество этой ночью её пугало, даже Кассиопее, которой могла бы присмотреть за ней, если повесить раму повыше, она не решилась бы подобного предложить. Никто из них не должен видеть этот омерзительный кошмар, иначе как она сможет после с ними говорить, и смогут ли они потом просто заговорить с нею?

Да и то, что она пренебрегла аконитовым зельем, не стоило никому знать.

Спуск наконец подошёл к концу, и Нарцисса, смело шагнув в подвал, осмотрелась. Ковёр, один из тех, что не так давно были почищены и убраны в кладовку до лучших времён, смотрелся на каменных плитах слегка сиротливо. Старый, вытертый, с каким-то безвкусным узором — он ей никогда не нравился, но для этой цели подходил идеально, потому одна мысль о том, чтобы поутру увидеть белое, заляпанное её выделениями, пуховое одеяло, вызывала у неё тошноту. Нарцисса посмотрела на глубокую миску с водой у стены, на переминающегося с ноги на ногу Тинки, теребящего край своей наволочки, и обхватила себя руками.

Постояла немного, не думая ни о чём, а затем тщательно зачаровала дверь — и лишь после этого вспомнила про Тинки. Она неспешно сняла халат, и сложив его, кинула на руки на руки эльфу, и в третий раз повторила, что он должен проверить снаружи засов и не открывать его ни в коем случае. И оставаться невидимым до того момента, пока она вновь не примет человеческий облик.

Тинки всё кивал, и его уши тревожно подрагивали, и Нарциссе становилось от этого неуютно: пусть она твёрдо была уверена, что он не ослушается её приказа, но сейчас перед ней словно наяву застыл призрак несчастной Диззи, и она ни за что не желала, чтобы под яблонями появилась очередная могила.

Теперь она была полностью обнажена, и только сейчас поняла, что у неё до сих пор в руке палочка. Расставаться с ней Нарциссе было настолько тревожно, неприятно и тяжело, что она даже подумала было о том, чтобы, возможно, оставить её просто здесь — в конце концов, ведь оборотни не ломают палочки! Зачем? Если только грызут… Но Нарцисса всё ещё колебалась, и лишь ощутив покалывание в кончиках пальцев, всё-таки решительно протянула её Тинки, бережно прижимающему к себе её одежду:

— Сохрани её для меня.

Да, она готова была отказаться от неё в этот миг, потому что выбирать новую, и позволить ей выбирать себя Нарцисса ни за что не желала. Она уже успела полюбить и привязаться именно к этой палочке, ощутить своей — и не простила бы себя, лишись её так глупо.

Тинки зачарованно ей кивнул и прижал палочку к своей груди, продолжая глядеть на Нарциссу своими большими влажными глазами, в которых сейчас блестели слёзы, и она сурово приказала:

— И не вздумай разводить здесь сырость. Всё, ступай.

И лишь когда он послушно исчез, подумала о том, что следовало бы, вероятно, следовало принести сюда часы из гостиной. И пусть погода сегодня была слишком пасмурной, чтобы хоть кто-нибудь разглядел луну, даже сквозь каменную толщу подвала Нарцисса словно чувствовала, как что-то далёкое, висевшее где-то над тучами, словно тянуло и звало её за собой.

Нарцисса словно бы оцепенела, замерла в своём ожидании — и когда почувствовала ломоту в суставах, выдохнула почти с облегчением. Наконец-то началось!

Она опустилась на пол, не желая упасть и так покалечиться, а затем легла и закрыла глаза, не желая ничего видеть. Спазмы прокатывались по её телу, и хотя боль была ничуть не меньше, чем в прошлый раз, и пусть от этой боли ей снова хотелось кричать, но вместе с этой болью сознание Нарциссы затопило что-то ещё, что рвалось на свободу из самых глубин, и в какой-то момент Нарцисса Малфой просто растворилась в этой ярости и темноте, и исчезла.

Первым, что вернуло Нарциссу к реальности, было осознание какой-то вопиющей неправильности. Она с трудом вынырнула из глубокого вязкого сна — ей очень хотелось остаться в нём, но что-то не так было даже в самом её пробуждении. Прежде всего, ей было жёстко и холодно, и едва она попробовала пошевелиться, как сквозь муть в голове поняла, что у неё всё болит, а ещё пересохло в горле.

Она с трудом разлепила веки и увидела край ковра, а за ним, дальше — стену.

— Лю… — хотела привычно позвать она, и поняла, что лежит на полу, на ковре в подвале. Сперва ей это показалось продолжением какого-то иррационального кошмара, и она хотела было снова уснуть, чтобы проснуться уже в постели, а затем реальность обрушилась на неё всем своим весом, и Нарцисса поняла, что на самом деле не спит — но за всей этой горечью она ощутила гордость. Она выжила! И смогла. У неё всё получилось — кажется, она справилась!

Она полежала ещё, прислушиваясь к себе, и поняла, что, если не шевелиться, всё не так уж и плохо. Туман в голове постепенно рассеивался, и самое главное, что не могла не заметить — её не тошнило! Осознание этого вызвало у Нарциссы почти эйфорию: больше не было этого тупого давящего ощущения в голове, и желудок вовсе не пытался вывернуться наизнанку. Такое же счастье она испытала, когда у неё, наконец, закончился токсикоз, когда она носила Драко под сердцем…

Но она не могла и дальше продолжать лежать, и вновь попробовала пошевелиться. Да, ей действительно было больно. Однако же эта боль отличалась от того, что она чувствовала в прошлый раз — и, когда Нарцисса попыталась сформулировать для себя эту разницу, она не смогла сделать это. В прошлом месяце, придя в себя, она обнаружила, что, пусть она чувствовала себя недостаточно хорошо, но всё раны на её теле зажили, затянулись, оставив по себе лишь сетку уродливых тонких шрамов. Но раны, открывшиеся в её душе — что могло исцелить их? Что могло заполнить пустоту, с которой она проснулась? В этот же раз, пусть кости снова пытались разорвать мышцы изнутри, она ощущала, что её, скорее, просто избили. Да, это было жалко, и ей, к её сожалению, было уже с чем сравнить — её тело хорошо помнило ощущения, когда она с трудом поднималась на ноги в том лесу. Но это была просто боль.

Она села и, как могла, осмотрела себя. Выглядела она не слишком-то хорошо: суставы припухли и гнулись с трудом, будто ещё недавно их выворачивало под неестественными углами… хотя почему «будто»? — а на бледной коже проступали багровые синяки, которые, она знала, к вечеру станут ещё заметнее.

Нарцисса вновь без сил легла на ковёр, поймав себя на мысли, что всё-таки хорошо, что это не голые доски. И теперь, бесцельно блуждая взглядом, увидела подвал совсем другими глазами. Здесь слишком много углов и выступов, решила она. Видимо, им она обязана синяками… наверное, она пыталась просто отыскать выход?

Кто знает. Она вообще ничего не помнила — и, возможно, именно поэтому чувствовала себя намного лучше. Даже несмотря на то, что тело у неё болело практически целиком, от корней волос и до пяток. Но это была другая боль — и Нарцисса, пожалуй, могла бы назвать её просто «живой».

Снова неловко сев, она позвала, наконец, Тинки, и первым делом потребовала принести ей халат и воды. А когда он вернулся, и она оделась и напилась, и снова взглянула на эльфа, увидела, как Тинки благоговейно протягивает ей палочку в дрожащих руках. И когда её пальцы сомкнулись на тёплом дереве, ей даже стало легче дышать, а её руки, поняла Нарцисса, перестали подрагивать.

В устремлённых на неё глазах эльфа было столько сочувствия и боли, что это окончательно заставило её взять себя в руки, ибо вот только сочувствующего эльфа ей сейчас и не хватало. Так что она просто поднялась на ноги и медленно побрела прочь — босиком. Про обувь она даже не вспомнила — и потом, сейчас, когда она хромала, кажется, на обе ноги, ей куда удобней и приятней было идти босиком.

Двигаться ей было тяжело, и, кроме того, что у Нарциссы ломило всё тело, ей ужасно хотелось спать, но она старалась не обращать на это внимание — так же, как и на проклятое сочувствие в глазах эльфа. Она сняла чары с двери, отперла её и начала медленно подниматься по лестнице. И, остановившись на верхней ступеньке, аппарировала оттуда прямо в свою спальню, не желая попадаться на глаза портретам в подобном виде.

Она не настолько плохо себя чувствовала, чтобы ошибиться в настолько естественном деле — лишь испытала головокружение и, присев на кровать, дождалась, пока ей станет немного лучше.

На часах была четверть двенадцатого, а значит где-то там за неё многие волновались. Хогвартс-экспресс проделал уже треть пути, и она, остро ощущая разлуку с сыном, вдохнула. А Снейп с Люциусом ждут от неё вестей. У неё подрагивали руки, когда она сама, рассекла заклинанием кожу и собрала кровь, с мрачноватым торжеством плюнула в другую пробирку, а затем безжалостно отрезала прядь волос и тут же отрастила её чарами.

— Тинки, отправляйся немедленно в Малфой-мэнор, — приказала она, — и говори только то, о чем я тебе уже говорила, и не отвечай на другие вопросы даже хозяину, — приказала она, и лишь после того, как он исчез, устало вернулась на край кровати, разделась и, немного посидев, поплелась в ванную. И замерла там перед старинным зеркалом, разглядывая покрытое синяками тело.

— Милочка, ты же не собираешься в таком виде выходить сегодня из дома? — спросило оно, и Нарцисса вздрогнула. Нет, определённо, в таком виде нигде показываться нельзя… от этих синяков следовало избавиться.

Но как же ей ужасно хотелось спать! Правда, тёплая вода немного помогла — во всяком случае, глаза у Нарциссы больше не слипались. И если двигаться, то можно было не бояться задремать на ходу.

Ещё помогало думать. И Нарцисса, вновь завернувшись в халат и старательно не обратив внимания на то, как тяжко вздыхало зеркало, вышла из ванной. Он старательно вспоминала всё, что читала о трансформации, и о том, что говорил Сметвик. Обращение не было травматичным само по себе, разве что она могла случайно сама себя покалечить. Значит именно это и произошло с ней? В её подвале слишком много углов, и она, похоже, задела себя когтями. Но почему она это делала? Разве именно так ведут себя дикие звери? И ей непременно следовало понять, отчего она пыталась сокрушить своим телом стены.

И она постарается выяснить, что случилось — но потом, у неё ведь в запасе время до следующей луны. А сейчас ей нужна была старая тетрадь со списком сложных косметических чар, которую она некоторое время назад нашла в комнате матери и поняла, наконец, каким образом та сохраняла свежий вид до самой смерти! И даже с дочерями не делилась подобным секретом. И, вероятно, после смерти папы она не то чтобы так неожиданно и стремительно постарела — просто перестала прятать свой возраст. Некоторые из этих чар Нарцисса и прежде знала, другие были для неё новыми, и сейчас эта тетрадь, лежавшая в ящике старинного трельяжа, вместе со старыми письмами, была именно тем, что нужно.

С чарами Нарцисса провозилась почти полтора часа. Колдовать ей было непросто — палочка вроде бы её и слушалась, но сосредоточиться на жесте и заклинании должным образом было неожиданно тяжело. Потому нужный эффект Нарцисса видела в зеркале далеко не сразу — отёк не желал проходить, а синяки выцветали не полностью. Но, в конце концов, её собственное отражение в целом её устроило, и она, одевшись, некоторое время просто смотрела в зеркальную гладь стекла, которая тактично молчала.

Сама. Она справилась. Да, вышло не так хорошо, как она надеялась, но ведь получилось. Да и чувствует она себя намного лучше — даже несмотря на все ушибы! Если она придумает, как в будущем их избежать, можно считать, что она решит проблему.

Когда эльф, наконец, вернулся, Нарцисса подозвала его к себе.

— Тинки, перестань трястись, — первым делом приказала она. — Ты ведь провёл всю эту ночь в подвале?

— Да, хозяйка, Тинки всё это время был с вами, в углу, но хозяйка не могла видеть Тинки и чуять. Тинки хороший эльф, он сделал всё, что приказала ему хозяйка.

— Молодец, — сделав над собой некоторое усилие, похвалила она. — Расскажи мне всё, что произошло этой ночью.

— Тинки сделал всё что ему сказали, — торопливо заговорил эльф. — Он проверил засов и отнёс вещи хозяйки в комнату, и не выпускал палочку хозяйки из рук ни на миг. И он видел, как с хозяйкой снова случилась та нехорошая вещь… — он затрясся и потупил глаза.

— Как это было? — деловито уточнила Нарцисса. И твёрже добавила: — Ты ведь видел это уже второй раз.

— Страшно, — жалобно пробормотал эльф. — Но не так ужасно, как было с хозяйкой на прошлой луне, хозяйка так сильно не мучилась!

— Продолжай, — оборвала она. — Что было дальше?

— А потом то существо, — послушно продолжил Тинки, и Нарцисса подавила горький вздох: даже эльф считал её существом! — встало на ноги и зарычало. Оно обнюхало весь подвал и едва не учуяло Тинки, но Тинки хороший эльф, Тинки умеет быть незаметным! И тогда оно начало скрестись в дверь. Оно скреблось и скреблось, но Тинки проверил засов!

— Молодец, Тинки, — и Нарцисса словно попыталась переставить иглу с заевшей пластинкой. — Я знаю, Тинки хороший эльф. Продолжай.

— Дверь никак не поддавалась, — Тинки послушно тряхнул ушами. — И оно ходило кругами, искало, нюхало и даже рычало, а потом улеглось на ковёр.

— А вода? — вспомнила Нарцисса. Она же оставляла себе воду. Большую миску воды. Почему же ей так хотелось пить?

— Воду оно понюхало, но пить не стало, — вздохнул эльф. — Но Тинки хороший эльф, — добавил он тут же, — Тинки проверил воду, хорошая вода, Тинки даже опустил серебряную рыбку хозяйки Друэллы!

— Не стоило, — с досадой сказала Нарцисса. Так вот почему она не смогла напиться и утром так страшно хотела пить. Серебро! Глупый эльф! — Не надо ничего добавлять в воду, — сказала она мягче, не желая тратить сейчас время на то, чтобы успокаивать эльфа. — Продолжай.

— Тинки думал, что оно будет спать, — расстроенно сказал эльф, — но потом оно вдруг подскочило, и начало бегать кругами.

— Почему? — почти жадно спросила Нарцисса.

— Тинки плохой эльф, — тут же сообщил он. — Тинки не знает… А потом оно село и начало выть! — он вздрогнул. — Тинки очень тогда испугался, оно выло и выло, а потом начало бросаться на дверь. Тинки было так страшно, Тинки мог только смягчать удары… Долго-долго. А потом оно начало превращаться обратно и Тинки перенёс хозяйку на чистый ковёр…

— Хорошо, — сказала Нарцисса, которую вся эта история, скорей, озадачила, нежели прояснила что-то. — Тинки хороший эльф… хозяйка тобой довольна. Ступай, — велела она — Принеси мне бульону, и будь добр, ничего лишнего не добавляй, — а когда он ушёл, глубоко задумалась. Есть ей не слишком хотелось, но иначе у неё просто не будет сил.

Принесённый эльфом бульон показался Нарциссе неожиданно вкусным. Определённо, сейчас она чувствовала себя не в пример лучше, чем в прошлом месяце. Правда, тело её болело, но в следующий раз она постарается что-то изобрести. Что именно, Нарцисса пока что не знала, но об этом она подумает позже. Жаль, что она не может сейчас просто позволить себе уснуть: ей отчаянно хотелось закрыть глаза и провалиться в сон, а не вставать и тащиться куда-то… Домой, поняла она, она должна возвращаться домой, словно загулявшая мать семейства, и объясняться с мужем. Может быть, отложить это всё на потом, мелькнула у неё предательская мысль. Она ведь уже отправила Тинки, что всё прошло хорошо, насколько это в её случае вообще возможно… но нет — ей прежде всего предстояло разговор со Снейпом. И уже потом с Люциусом… Он ведь наверняка просидел всю ночь в одиночестве, мучаясь от чувства вины. Да ещё эта их нелепая ссора с Драко… нет, нужно было его успокоить. Хотя бы поздороваться с ним — и тогда можно будет со спокойной совестью отойти ко сну.

Вещей в шкафу было немного, так что выбор наряда не отнял у неё много времени — и Нарцисса, спустившись вниз, зачерпнула из морской раковины и швырнула в камин горсть дымолётного порошка.

Стрелки старинных высоких часов, величественно стоящих в северном углу холла в Малфой-мэноре, показывали половину пятого, и Нарциссу это удивило. Надо же, сколько она проспала там, в подвале, а затем приходила в себя! Следовало поспешить к Снейпу в лабораторию. Сегодня — первый учебный день, он вероятно, предпочёл бы вернуться в Хогвартс как можно раньше. А потом… потом ей нужно будет зайти к Люциусу, в очередной раз напомнила она себе, и улыбнулась печально. Она вовсе не была уверена, что хочет его видеть — но она ведь знала, что он ждёт её. И пускай они и не близки теперь, всё-таки немыслимо было так поступать с супругом.

Всё оборудование, которым Снейп успел обрасти за эти месяцы, было уже практически упаковано и готово к отправке, и зельеварня Малфой-мэнора снова стала похожа саму на себя. Вот только неистребимый специфический запах зелий и, кажется, самого Северуса ощущался здесь теперь куда ярче, и Нарцисса удивилась, что не замечала этого прежде.

Сам Снейп выглядел привычно мрачным и привычно же недовольным. Если он с таким лицом каждый год сидит на пиру, подумала вдруг Нарцисса, не удивительно, что первокурсники его сразу пугаются и боятся последующие семь лет. Может быть, он нарочно? А сейчас тренируется, не желая сбивать настрой?

— Спрашивать, испытывала ли ты в этот раз дискомфорт, было бы слишком цинично, — заметил тщательно осматривающий её Снейп. — Меня интересуют более серьёзные на твой взгляд проблемы.

— Проблемы? — переспросила задумавшаяся Нарцисса. И по выражению лица Снейпа поняла, что он заметил и лечебные и косметические чары. — Практически ничего, о чём бы ты был не в курсе, — она очаровательно улыбнулась. — Слабость и тошнота. И, пожалуй, у меня проблема с углами. Но я имею право прилично выглядеть даже после очень непростой ночи, — она с удовольствием пронаблюдала, как его лицо приняло ещё более кислое выражение, и добавила: — Но я признательна тебе за твоё беспокойство. Всё прошло вполне пристойно, по крайней мере по сравнению с прошлым разом. Тинки ведь принёс тебе образцы?

— Да, с этим он справился, — пробурчал Снейп, а потом всё-таки соизволил заметить: — Я продолжу работать над зельем и подумаю, что ещё можно сделать с тошнотой и дезориентацией, их явно не должно быть. Со сборами, как видишь, я уже почти сам закончил. Ты можешь идти к себе отдыхать — я умею пользоваться камином, не стоит меня провожать. Я напишу, когда у меня утрясётся график.

— Конечно, как тебе будет удобно, — согласилась она и всё-таки задала тот вопрос, что мучил её: — А почему Люциус не с тобой?

— Как я понял, у него сегодня есть дела поважнее, — язвительно отозвался Снейп, и на сей раз его язвительность больно уколола Нарциссу.

— О, — сказала она и, поднявшись, добавила: — Не буду тебя отвлекать. Хорошего вечера.

Дела? Какие у Люциуса сегодня могут быть вообще дела? Впрочем, подумала она с горечью, а почему бы им, собственно, у него и не быть? Утром он узнал, что с ней всё в порядке — почему он должен сидеть и дожидаться её под дверью? Для чего? Да, она на его месте бы ждала — но он вовсе не обязан. Не так ли?

— Я присмотрю за Драко, — сказал Снейп, когда Нарцисса уже подошла к двери. — И не позволю ему делать глупости. Хотя бы сегодня.

— Спасибо, — она обернулась и искренне улыбнулась ему. — Увидимся через месяц.

Ей было не слишком приятно его обманывать, но она твёрдо считала, что так всем будет спокойнее. Не стоит никому знать, что она больше не примет ни капли зелья. Это знание принадлежало лишь ей — и никого, кроме неё самой, не касалось.

Осведомившись у эльфа, где её супруг, и удивившись, что он не у себя в кабинете, Нарцисса направилась к лестнице — и то ли было что-то особенное в той фразе, что бросил ей Снейп, то ли сердце ей что-то подсказывало, но, уже поднимаясь, Нарцисса ощущала смутное раздражение. Хотя, может быть, это давала о себе знать её сонливость и внезапная необходимость встречаться с кем-то ещё, кого она сейчас увидеть не ожидала. Хотя, если подумать, присутствие Уолдена здесь и сейчас было вполне уместно: ведь именно он сегодня провожал своего крестника, и, возможно, даже принёс какие-то новости по её делу… и, наверное, они в этот момент обсуждают с Люциусом что-то важное.

Едва свернув в нужный коридор, Нарцисса поняла, что, похоже ошиблась в своих предположениях, когда хорошо поставленный и напряжённый голос диктора, перекрываемый рёвом толпы, резанул её по ушам. А она-то наивно предполагала, что Люциус за неё волнуется и не находят себе места! Но, похоже, он волнуется вовсе не за неё — вот только не Эйдан Линч проснулся сегодня в подвале. Впрочем, почему бы нет, попыталась она убедить себя. Люциус ведь уже знает, что с ней всё в порядке. Они оба знают. Почему бы им и не послушать матч? Вдвоём?

Трибуны вновь заревели, и Нарцисса остановилась у двери, не решаясь войти. Что она могла им сказать? Что с ней всё в порядке? Да, именно это она скажет — а затем, пойдёт, наконец, спать.

«Кенмарские Соколы берут вынужденный тайм-аут, — прозвучало из-за двери. — Сможет ли взлететь их ловец? Об этом мы узнаем после десятиминутного перерыва, а пока — у нас последние волшебные новости!»

Заиграла музыка, и Нарцисса чуть поморщившись усмехнулась.

«…и-и-и главная новость на этот час — Сириус Блэк до сих пор не пойман, однако замечен в Шотландии. Сегодня на утреннем совещании в Министерстве Магии для обеспечения безопасности учеников Хогвартса и их защиты от возможного нападения беглеца, Корнелиус Фадж подписал приказ о привлечении к охране дементоров! Да, да, вы не ослышались, те самые таинственные и ужасные стражи Азкабана, которых — как считалось до сих пор — невозможно обмануть! Именно на них Министерство возложило охрану студентов Хогвартса и проверку Хогвартс-экспресса…»

Нарцисса поняла, что слишком крепко стиснула ручку и, распахнув дверь, увидела замерших в креслах Люциуса и Уолдена, и её, похолодевшую от услышанного, один только вид их ошарашенных и растерянных лица заставил почувствовать, как в её груди разливается жгучее возмущение.

— Цисса? — первым её заметил Люциус, и она, переступив порог, сперва бросила взгляд на него, а затем на МакНейра:

— Дементоры? — тихо произнесла она.

— Я понятия не имел… — виновато пробормотал МакНейр, зачем-то вставая.

— Ты не знал, что поезд будут сопровождать дементоры? — спросила Нарцисса, одним взмахом палочки заставив замолчать орущее колдорадио.

— Нет, — он бросил на неё полный раскаянья взгляд и помотал головой. — Нет, иначе я бы…

— Что? — жёстко спросила она. — Что бы ты сделал? Пока вы тут сидите, эти твари, может быть, прикасаются к Драко, — она сжала палочку ещё крепче. — Уолден, ты действительно ничего не знал? Или просто опустил эту малозначащую деталь, чтобы не расстраивать нас лишний раз?

— Не знал, — Уолден нахмурился, отведя глаза, и тоже поднявшийся на ноги Люциус внезапно за него вступился:

— Цисса, эти обвинения сейчас ни к чему. Я тоже не знал. Министерство, полагаю, не…

— О, тем, что ты ничего не знал, я и не удивлена даже, — холодно проговорила Нарцисса. — Ты слишком занят, чтобы вдаваться в такие мелкие подробности — тебе сейчас не до этого. Что ж, не стану вам больше мешать, кажется, у ваших ирландцев куда более значимые проблемы, — и она развернулась на каблуках. Что, собственно, что ей было ещё тут делать? О чем ещё говорить? Всё равно никто из них ничего уже не мог исправить.

Она вышла — и, уже в раздражении закрыв за собою дверь, смахнула с глаз злые слёзы. Как они оба могут быть настолько спокойны? Почему Люциус вообще что-то подобное допустил? И как так вышло, что он даже не узнал об этом? Она знала, разумеется, чем он сейчас был занят — но неужто же закон об оборотнях для него настолько важнее благополучия их сына?

Наверно, важнее, думала она, замедляя шаг, просто потому что почти бежать была сейчас совершенно не в силах. Она даже понимала ход его мыслей: ну что, по его мнению, могло бы случиться с Драко в поезде? Он ведь там не один — там все ученики, дети из самых выдающихся и имеющих вес семей, в конце концов тот же «золотой мальчик» Поттер. Нет, вряд ли дементоры навредят им — они обязаны строго подчиняться приказам. Приказам того, кто за ними наверняка присматривает, уговаривала она себя. Но даже просто представлять рядом с Драко этих чудовищных тварей Нарцисса спокойно была просто не в состоянии. И вдруг в какой-то момент она осознала, что толком даже не помнит, как именно они выглядят. Когда она видела их в последний раз? Кажется, когда Люциуса оправдали, но тогда она была в таком состоянии… Нет, конечно же, общий облик их она и сейчас представляла — но для неё они были не более чем высокой фигурой в истлевшей мантии, от которой веет ужасным холодом с покрытыми струпьями длинными руками и безглазым лицом. Интересно, почему любая ткань истлевает и рассыпается, стоит её оказаться на их жутком теле, подумалось неожиданно ей, нужно будет завтра поискать подробности в библиотеке, решила она, открывая дверь в свою спальню. Она должна знать, с чем придётся столкнуться её сыну сегодня.

Но это потом. Не сейчас. Как же она устала! Словно не спала неделю. Или две… Ей очень хотелось снова оказаться под душем, но сил переступить порог ванной комнаты у Нарциссы сейчас просто не было, и она, раздевшись, уже хотела было лечь, когда отвращение к себе пересилило в ней усталость. Нет, она не станет просто падать в кровать, словно вернулась с затянувшегося до утра суаре. Она непременно вымоется, да и чары косметические развеет. Халат… где-то здесь был халат. Мерлин, как же хотелось спать… Глаза у неё слипались, и Нарцисса потёрла их, пытаясь хоть немного проснуться — и упрямо направилась в ванную комнату. Забавно будет, если она уснёт там, под душем…

Но она не заснула, конечно — и даже слегка если и не взбодрилась, то по, крайней мере, пришла в себя. Вернувшись в спальню, Нарцисса задёрнула шторы на окнах, скинула халат… и, вдруг спохватившись, позвала Тинки, с досадой узнав от него, что «профессор Снейп уже отбыл». Нарциссе больше не хотелось спать — она не находила себе места, какой уж тут сон. Все, все вокруг были бесполезны — даже Уолден… почему он не знал? Он ведь должен был! Должен… он должен был знать о подобных вещах заранее, ведь совещание было утром. Она всегда так верила и надеялась на него — но и он тоже её подвёл… Как же так…

Ей хотелось аппарировать в Хогсмид, но она понимала, что Хогвартс-экспресс прибудет на станцию только к вечеру — да и какой в этом смысл? Что она сможет сделать? Одна? Потому что она одна…

Промаявшись так пару часов, Нарцисса заставила себя вновь спуститься — и на сей раз нашла Люциуса уже в кабинете.

— Дементоры останутся в Хогсмиде до тех пор, пока не поймают Блэка, — сказал он, едва увидев её. — И они же будут до той поры охранять школу.

— Школу? — переспросила Нарцисса, чувствуя, как её внутренности вновь холодеют и завязываются в узел.

— Снаружи, — торопливо успокоил он её. — Конечно, снаружи. На территорию им зайти никто не позволит. И у них есть строгий приказ охранять детей. Они не навредят им. Не бойся.

Он выглядел таким взволнованным и встревоженным, что Нарцисса почти простила его. Однако и говорить с ним ей сейчас не хотелось — потому что он мог бы узнать это раньше. Мог! Впрочем, ссориться она тоже не стала — просто спросила о чём-то, выслушала ответ — и кивнула.

Ей было неловко за свою нервную вспышку — и перед мужем, и перед Уолденом, которые, сейчас, остыв, она это понимала, не были ни в чём, конечно, виновны. Не всё можно знать — тем более, если совершенно подобного не ожидаешь. И кому, кому могло прийти подобное в голову?

Хотя ведь пришло кому-то. Наверняка тому, у кого нет детей… И куда только смотрит опять Дамблдор!

Они ещё немного поговорили с Люциусом, а потом Нарцисса вновь поднялась к себе в спальню. Она чувствовала себя совершенно разбитой — настолько, что, когда легла, не смогла заснуть. Нарцисса долго лежала, завернувшись в одеяло, и когда уже начала, наконец, дремать, услышала стук в окно. Сова! Вскочив, Нарцисса распахнула створки, и слегка дрожащими руками сняла с лапы хорошо знакомого ей филина письмо.

Оно было совсем недлинным — всего несколько строк, сквозь которые Нарцисса чувствовала мучившие её сына напряжение и тревогу. За неё — и, хотя она сама, наконец-то, успокоилась, и вновь оказалась во власти свинцовой усталости, Нарцисса всё же села писать ответ, с трудом выводя на пергаменте аккуратные и уверенные слова. Она тоже решила быть краткой — но сейчас, она точно знала, Драко было важно получить просто весточку от неё. А подробнее она напишет ему обо всём после…

Позволив филину пуститься в обратный путь, Нарцисса, наконец, легла — и на сей раз заснула, провалившись в темноту без каких бы то ни было сновидений.

Проснулась она достаточно поздно. Тело всё ещё болело, но Нарциссе это не мешало — а вот внешний вид её расстроил. Она долго разглядывала себя в зеркале, велев ему молчать; скрывая или сводя потемневшие за ночь синяки чарами, она размышляла о том, что должна что-нибудь непременно придумать. Потому что в следующий раз, возможно, она просто расшибётся об эти углы насмерть.

Выйдя, наконец, из гардеробной, Нарцисса медленно спустилась вниз, в столовую, прислушиваясь к царившей тишине в доме. Какой у них большой дом… и теперь они с Люциусом были здесь вдвоём. Только вдвоём… Если захотеть, можно вовсе не встречаться — никогда. И не заметить даже, что в доме ещё кто-то живёт…

Она допивала чай, когда появившийся Тинки доложил, что госпоже прислали цветы. Нарцисса едва удержалась от улыбки. Уолден. Больше некому — и он, наверно, снова пытается извиниться. Это было предсказуемо с его стороны, но от этого простого и такого знакомого жеста у неё стало светлее на душе. Эти цветы она не станет прятать… и нужно, наконец, спокойно поговорить с Люциусом. Вчера… вчера они оба были слишком взвинчены.

— Принеси, — велела Нарцисса. — И захвати подходящую вазу тоже.

Эльф исчез — и почти сразу же вернулся с букетом полевых цветов и простой вазой. Полевых… Нет, это были не лесные нарциссы — просто осенние цветы. Уолден вполне мог бы их собрать в лугах… но стоило Нарциссе просто взять букет в руки, как все волоски на её теле встали дыбом. Она могла бы поклясться, что цветы не от Уолдена!

Подавив внезапную панику, она пригляделась к подарку. Бузина… Лесные хризантемы. Водяные лилии… и ещё какие-то неизвестные ей травы, название которых, кажется вертелось на языке, но она никак не могла вспомнить. В них не было ничего зловещего, но почему-то от запаха внутри неё поднималась какая-то тёмная и незнакомая ей волна.

Она поискала карточку — и почти ожидаемо не нашла. Да и не место было здесь подобной светской детали, нет, не место… И при мысли, о неизвестном, приславшем ей эти цветы, ей почему-то захотелось тихо зарычать, гортанно и низко, но она и сама не знала, что хотела вложить в этот рык.

Нарцисса медленно втянула воздух подрагивающими ноздрями, глубоко вдыхая цветочные и травяные запахи — и вдруг уловив среди них что-то ещё, задрожала, а затем швырнула мордредовы цветы на пол и одним коротким заклинанием обратила их в прах. В труху. Потом Нарцисса резко поднялась, едва ли не бегом отправилась мыть руки — и долго держала их под струёй горячей воды.

Ей хотелось переодеться — и она, выйдя из ванной, поднялась к себе наверх. Этот бессмысленный ритуал Нарциссу практически успокоил — настолько, что она решила хотя бы разобрать корреспонденцию, возможно, накопившуюся за прошедшие пару дней.

Впрочем, писем почти не было, и Нарцисса, с некоторой горечью поглядев на маленькую стопку, сиротливо лежавшую на краю стола в её кабинете, провела по ней рукой, и её взгляд упал на стоящий рядом небольшой зачарованный календарь, где до сих пор привычно отражались пометки о важных событиях, которые делал её супруг. Понедельник, шестого сентября, украшала короткая запись: «В-т. Оборотни».

Что ж. Значит, у неё в запасе ещё есть несколько дней, чтобы обдумать и, возможно, принять одно из самых важных решений в её жизни.

Как бы Грегори Гойлу ни хотелось подобрать приличное название всему тому, что происходило, но… Честно говоря, Малфой всё это время практически нарывался, даже если сам этого не осознавал. Хотя, может быть, и осознавал — Грегори, честно сказать, слабо представлял себе, что творилось в голове у Драко.

Вообще, с того момента, как с мадам Малфой случилось несчастье, спокойная и понятная жизнь Грегори кончилась. Всё лето они с Винсом спорили о том, как относиться к случившемуся в семье Малфоев и кто и что должен был бы в такой ситуации сделать. В конце концов мистер Крэбб и папа и даже мама сошлись на том, что, если бы мистер Малфой овдовел, им с Драко было бы куда легче. И Грегори, разумеется, не мог с ними не согласиться — он сам-то в таких вещах не слишком-то разбирался, и раз все так считают, ну кто он такой, чтобы с ними спорить? — но на душе у него было муторно. Мадам Малфой всегда вызывала у него восхищение, переходящее в какой-то практически невесомый трепет. Он с детства робел перед ней, совершенно теряясь, когда она с ним разговаривала: всегда так ласково, как будто была его мамой больше, чем его собственная, и в такие моменты Грег забывал слова и обычно говорил глупости. Но она не смеялась над ним — улыбалась только и отвечала что-нибудь доброе. Она была такой красивой, такой тонкой и лёгкой, как лепестки цветов, которые Грег всегда боялся неаккуратно смять своей лапищей — а ещё от неё восхитительно пахло.

И когда Грег представлял, как она превращается в лохматого и зубастого монстра, ему становилось ужасно, невыносимо грустно. Так же, как и когда он представлял себе её похороны.

А ещё он всё время думал, что было бы, если бы такое случилось с его мамой. И чего бы хотел он сам — чтобы она умерла или стала каким-то чудовищем. И решил для себя, что всё-таки предпочёл бы второе. Наверное потому, что он эгоист — ему так всегда говорила бабушка. Но он всё равно предпочёл бы, чтобы у него мама была.

Но то он и то его мама. Но мадам Малфой? Она разве сможет жить так?

Драко ему было жалко до хруста в собственных кулаках, но при этом Грег понятия не имел, как с ним теперь в принципе разговаривать. Ведь нужно будет при встрече что-то сказать. Что? Он часами ходил и пытался сформулировать одну несчастную фразу, но так в этом и не преуспел. «Эй, Драко, мне жаль, что такое с твоей мамой произошло»? Какое «такое»? И вообще, оно не само по себе взяло и «произошло» — на мадам Малфой напали. И вот что ни скажи — всё, всё выходило не то! А сказать надо… «Драко, я, это, вам всем соболезную»? Но ведь так говорят о покойниках, а его мама ещё жива… и совершенно непонятно, что он сам по этому поводу думает. Но сказать-то что-то придётся…

А ещё он сломал всю голову, что им всем вообще должен будет сказать сам Драко и как он будет себя вести. Может, скажет, что это для них трагедия, и он не хочет её обсуждать… нет, не так… как там говорили его родители… что ему тяжело это обсуждать. А вот Винс говорил, что они-то с Грегом знают Драко намного лучше, и он наверняка не станет мотать сопли на кулак. Оборотни — они же едва ли лучше какого-нибудь нечеловеческого полукровки, вроде их лесника, и уж если так случилось, наверняка Драко с мистером Малфоем где-нибудь запрут мадам Малфой. Разумеется, и Винсу, и самому Грегу ужасно хотелось узнать поподробней, куда и как, и от этого своего любопытства ему было стыдно. А вот Винсу, похоже, нет.

Поэтому Грег решил оттянуть момент встречи, и в поезде отправился искать другое купе — и вот так нарвался в коридоре на Флинта. И поскольку он прекрасно понимал, что никто ему не позволит просто так взять и сесть вместе со старшекурсниками, а свободных купе в поезде вовсе нет, а ещё потому что он давно об этом мечтал, он сам для себя неожиданно решился и вот так с хода заявил Флинту, что хотел бы играть в команде. Загонщиком. И тот, как ни странно, не послал его, и вообще не сказал ничего дурного — удивился только и начал расспрашивать, как давно Грег играет.

Вот так он и оказался в купе с парнями из факультетской сборной — и, кажется, пожалел об этом уже на середине пути. Или нет… он и сам не понимал, что творилось с мозгами в его голове, но, кажется, они становились вязкими как желе. К концу дороги у него точно голова пухла от всех этих стратегий и непонятных слов, значение которых ему было неловко спрашивать.

— Приходи на отборочные, — сказал на прощанье Флинт, похлопав его по плечу. — В основной состав ты в этом году попадёшь вряд ли, но с чего-то же надо начинать.

Да, так всё и было… а потом Грег всё-таки встретил на обледеневшей платформе Драко. И в замок они ехали, трясясь по колдобинам и ухабам уже вчетвером — так он и понял, что Винс всё-таки был неправ, и родители тоже неправы, и Малфой совсем не такой, как от него ожидали.

Он вообще был не тем Драко Малфоем, к которому они с Винсом успели привыкнуть с детства. Не шутил, на чужие шутки не отвечал, на грифов, которые страх потеряли, вообще не реагировал, а в поезде и вовсе раскис как девчонка… Винс всё Грегу уже вечером рассказал — и тот лишь глазами хлопал, слушая про то, как Малфой сперва чуть в обморок не грохнулся, а потом вообще распсиховался на ровном месте и всем нагрубив, сбежал. Панси вон до сих пор дулась…

Хотя кто бы с теми страхолюдными сволочами не струсил? У Грега самого зуб на зуб не попадал, когда в купе к ним заглянула эта морда. Хорошо, у парней были палочки, и они умели с ними обращаться. Старшекурсники же, как-никак.

Вот так год и начался — будто сглазили.

Вот вроде бы что могло произойти за завтраком? Так нет же! Сидели они, как всегда, втроём: они с Винсом налегали на бекон, а Драко ковырялся в овсянке, словно выискивая в ней что-то с таким видом, будто его здесь нету или это он не он. Сидящий напротив Пайк дурачился, и в какой-то момент Грег заметил, как в зал вошли Потти с Уизелом и с этой их растрёпанной грязнокровкой. Пайк, увидев их выразительно так кивнул, а потом и обморок изобразил: закатил глаза, а язык на бок вывалил. Это было ужасно смешно, и Грег с Винсом на пару так со смеху и покатились.

— Эй, Поттер! — крикнула Панси и помахала ему рукой, указывая на корчащегося на скамье Пайка.

— Поттер, оглянись! — крикнул Винс. — Сзади тебя дементоры! У-у-у-у-у-у!

— Смотрите, чтобы у вас Малфой не упал в обморок, — громко ответил Уизел — и вся троица уселась за гриффиндорский стол рядом с бешеными близнецами, с которыми никто в своём уме не захочет связываться.

Грегу стало ужасно неловко и неудобно, и он покосился на Малфоя, который сидел с абсолютно отсутствующим лицом и мешал ложкой остывшую овсянку. И Грег, отвернувшись, уставился на гриффиндорский стол, за которым один из близнецов Уизли говорил что-то Поттеру и остальным, показывая на них с Пайком.

А потом Драко встал и, так ничего и не съев, ушёл, так ни на кого и не глянув, и Грег даже маффины есть не стал — в горло не лезли. Винсу-то что, он когда ест, по сторонам головой не вертит, а может, на деле и не было ничего особенного во всём этом, так, треплются, как всегда, подумал Грег. А Малфой, в конце концов был Малфоем — они-то могут себе позволить, как это отец говорит, экс-цен-тричность.

Он и позволял, всю неделю держась обособленно и огрызаясь порой на самые невинные фразы, а когда на выходных Флинт согнал всех на тренировку, Драко летал как больной, и Флинт, отведя его в сторону, о чём-то долго говорил с ним. И если в субботу Грег с Винсом просто сидели на трибунах и смотрели, то в воскресенье были уже отборочные, на которых Драко наконец пришёл в себя и показал, что место ловца уступать никому не собирается и вполне готов к жёсткой игре, а им с Винсом хорошенько пришлось помахать битами, чтобы попасть в запасной состав — не зря они пол-лета тренировались!

Грег уже решил, что всё стало налаживаться — так нет! В понедельник в Визенгамоте собирались эти стариканы, и вечером в гостиной все вновь обсуждали оборотней. Грег ужасно устал от оборотней. Он уже хотел упасть на диван рядом с парнями, как заметил на лице у Малфоя странное выражение. Он даже сам не сразу сообразил, что не так: вроде Малфой сидит, как всегда, в своём кресле, но Грэг бы поклялся, что он даже не заметил, что держит учебник по чарам не за их курс, и вряд ли это даже его учебник. Да и никто бы не понял, чего он вообще так напрягся — сам Грэг всё это уже не один раз дома слышал, ну должны оборотни эти регистрироваться, если работать хотят, ну так понятно же всё, и если кого-нибудь нанимаешь, кому бы ещё отвечать. Ну не хочешь, чтобы тебя штрафовали, долго ли до министерства дойти, а уж если живёт кто-то подобный рядом, тут уж сам Мерлин знать о таком велел.

А Забини всё продолжал трепаться, размахивая руками, как только с ручки кресла малфоевского не навернулся:

— Не, я-то как раз считаю, что вправе знать, если со мной по соседству завелось что-то подобное. А то за квартиру плати — а тобой кто-то в коридоре потом пообедает.

— А я бы вообще рядом с ними жить не хотел, — кивнул Пайк. — Выселить подобных жильцов к Мордреду на рога, да и всё!

— Да любому разумному человеку очевидно, что это просто опасно, — протянул Люциан Боул, четверокурсник и загонщик слизеринской команды. — Эй, Малфой, ну скажи, — вдруг спросил он. — Ты-то наверняка уже сам всё видел, с подробностями.

Драко не ответил, и Грег вжался в диван посильней, нутром чуя, что сейчас что-то будет.

— Драко! — настырно окликнул его и Забини. — Ты же у нас специалист теперь. По тёмным тварям. Скажи, как ты считаешь — должны нормальные люди знать, что рядом с ними работает или не дай Мерлин живёт оборотень, или…

— Да оставьте вы все меня, наконец, в покое! — Драко вскочил, сжав кулаки и тяжело и часто глотая ртом воздух. — Да, да, я считаю, что оборотни понормальнее вас, придурков!

В комнате повисла такая звенящая, пронзительная тишина, что, кажется, можно было услышать плавающих за окном рыб. Как во сне Грег увидел, как многие старшеклассники оторвались от привычных вечерних дел и теперь смотрели в их сторону, как соскользнул со своего места Забини, и как на лице Боула застыло выражение крайнего изумления.

— Ну что вы все на меня уставились?! — воскликнул вдруг Драко — Да, да, понормальней всех! — и, развернувшись, вышел, нет, почти вылетел из гостиной.

— Это вот что сейчас было? — прочистив горло, подала голос староста Джемма Фарли.

— Это мистер Малфой, кажется, потерял берега, — заметил Перегрин Дерек.

А потом начался ад. Грег как-то никогда прежде не задумывался о точном значении этого слова, но теперь точно знал — примерно так он и выглядит. Он-то сперва тихо радовался, что никто не обращает на него никакого внимания, и сам не заметил, как они вместе с Винсом и Пайком оказались посреди гостиной в плотном кольце, ровно те гоблины, о которых Бинс бубнит на своих уроках.

Берега потерял Малфой, а крайними оказали неожиданно они втроём. Так Грег и стоял, глядя на палочки в руках старшекурсников, и чувствуя, как комок подступает к горлу, битый час выслушивая, что Малфой ещё в прошлом году начал всех утомлять этим своими показными разборками. С гриффами, мол, пусть себя ведёт как угодно, но в гостиной всё-таки за языком следит. И ему явно придётся принести официальные извинения коллективу. А если он ещё раз что-то такое выкинет, ему нужно будет хорошо постараться, чтобы заслужить прощение. Да, конечно, его несколько оправдывает тот факт, что он вступился за свою мать — но даже это не даёт ему никакого права мешать родной факультет с дерьмом.

Оставаться в гостиной было уже невозможно, и, когда им позволили, Грег с Винсом сбежали в спальню, где чуть позже к ним присоединились Забини с Пайком и Нотт.

— Да кем он себя вообще считает?! — бушевал Пайк, ругаясь и грозя Малфою всевозможными неприятностями. — У него значит поганое настроение, а отвечать нам!

— Помолчи, — сказал Нотт — Иначе будешь ничем не лучше. Вы как хотите, парни, а я собираюсь ложиться спать.

Забини лишь насмешливо фыркнул, и на этом всё почти заглохло. Винс угрюмо молчал, о чем-то тяжело думая, и Грег заметил, как он сжимал и разжимал кулаки, как делал это каждый раз, когда надо было уже успокоиться, а его всё никак не могло отпустить. А самому Грегу попросту было тошно. Ну вот за что Драко с ними так? Они-то ему что сделали?

Вернулся Малфой в спальню довольно поздно — когда они все уже легли и почти все спали. Грег, правда, не спал — впрочем, как оказалось, Нотт не спал тоже. Да и остальные проснулись…

— О, Малфой! — сказал Пайк, садясь на кровати.

— Уже Малфой? — холодно спросил тот, останавливаясь рядом со своей и начиная расстёгивать мантию.

— Я, конечно, ничего не хочу сказать, — пробасил Винс, протирая костяшки, и смотря в пол. — Но оно так не делается. Это самое…

— Винс пытается этим сказать, — Забини посмотрел на Малфоя даже с жалостью, — что мы же тут все друзья, все всё понимают, и который день терпят твоё скверное настроение — а ты нас совсем не по дружески мало того, что оскорбил, так ещё и подставил.

— Правильно отец говорит… — Винс стиснул в руках подушку, и хотя что именно говорил ему мистер Крэбб, он пояснять не стал, но Грег вполне догадался, о чём он думает.

— Наши старосты настоятельно просили тебе передать, — снова влез в разговор Забини, — что ты либо извинишься и скажешь, что был не прав, либо факультет… как это... они выразились...

— Поднимут вопрос о том, чтобы вынести коллективное порицание, — спокойно произнёс Нотт, отодвинув полог. — Драко, они серьёзно настроены. Ты не по делу на всех бросаешься, и это выглядит не слишком для нас хорошо.

— Я сказал то, что думал, — Драко прищурился, даже палочку перехватив как-то непривычно, а потом, не раздевшись, залез на кровать и резко задёрнул полог.

Грег последовал его примеру и, натянув на голову одеяло, зажмурился, тяжело вздохнув. Всё внезапно пошло не так, и он не представлял, чем теперь это закончится.

И, главное, что делать ему.

Этой ночью Грег спал очень скверно и уснул лишь под утро — и поэтому едва не проспал завтрак. Торопливо спускаясь в Большой зал в полном одиночестве, он очень надеялся, что все уже успокоились и дело как-то решилось, но едва вошёл в зал увидел и напряжённые лица сидящих за слизеринским столом, и свободное место вокруг Малфоя. Садясь рядом с Винсом, и слыша непривычную тишину, он понял, что всё, кажется, стало ещё хуже. Драко, разумеется, извиняться не стал, а все этого ждали, вот и…

Додумать эту мысль Грег не успел: перекрывая привычный шум, в зале раздался зычный голос мудака МакЛаггена с Гриффиндора:

— Я вот думаю, слизеринцы нынче неграмотные пошли или просто трусят? Эй, народ, даже от оборотнева сынка заразиться можно разве что в полнолуние. Эй Малфой, а может, они боятся, что ты их прямо здесь покусаешь и тогда их на работу без регистрации точно никуда не возьмут? А? — в зале грянул смех, и ободрённый этим смехом МакЛагген приблизился к их столу: — Малфо-ой, оторвись уже от тарелки, просвети нас, что же ты что думаешь о папочкиных поправках? Или в этот раз Министерство его не спросило?

Драко встал и резко и как-то нехорошо напрягся — Грегу ещё не доводилось видеть его таким. Но по развороту плеч он сразу сообразил, что, случись что, Драко намерен драться.

— Я в гробу видел и тебя и это твоё Министерство, — громко и уверенно отчеканил он. — Да, я к Мордреду оборотнев сынок, и ничуть этого не стесняюсь. А теперь, МакЛаген, если у тебя закончились тупые вопросы, свали.

— Каким мы гордые, — признавая насмешливо поражение, поднял руки МакЛагген. — Ну что тебе ещё остаётся, когда твоя мать стала монстром…

— А я не считаю, что она стала кем-то ещё, кроме самой себя, — Малфой вздёрнул подбородок. — И готов доказать это любому, кто смотрит на этот вопрос иначе. Любому. — он обвёл взглядом их стол, но никто не сказал ни слова.

В Большом зале стало очень тихо — и в этой тишине голос поднявшегося со своего места профессора Снейпа прозвучал особенно громко:

— Мистер Малфой, — казалось, ещё чуть-чуть, и по стенам пополз бы лёд, насколько холодно это сейчас прозвучало. — В мой кабинет, сейчас же. Десять баллов с Гриффиндора, мистер МакЛагген, за неумение пользоваться по назначению своей головой. В неё можно не только бездумно отправлять еду.

В нарастающем нервном гуле он спустился и вышел из зала — и Малфой, просто переступив через скамейку, двинулся за ним, глядя прямо перед собой.

Драко шёл в подземелье за деканом, буравя взглядом его спину. Он был зол, ужасно зол и на ситуацию, и на самого себя. Что с ним вообще творится? Вместо того, чтобы поставить этого придурка на место, он снова потерял над собой контроль. Его же с детства такому учили! С момента приезда Драко в школу прошла всего неделя, а он уже чувствовал себя закипевшим котлом. Когда и мама, и Уолл, и даже отец твердили, что это будет нелегко, он представлял себе всё это совсем иначе. Да почему он, Мордред их всех побери, должен оправдывать их ожидания? Его уже просто тошнило от этих ожиданий! Если бы это были ожидания мамы и Уолла, он бы приложил все усилия, он был даже готов оправдать ожидания своего отца — но он не собирался соответствовать тому, что в нём желали видеть его однокурсники, не говоря уж об остальных. А ведь даже эти два осла, Грег с Винсентом, вели себя ровно так, словно их тупые шутки про оборотней заставят его смеяться. А подробности их домашних дел вообще никого не касались! Кем вообще надо быть, чтобы вот так в лоб спросить, грызёт ли мама прутья решётки?! И Драко мог бы ещё понять, если бы они хотели поиздеваться, но они, Мерлина ради, кажется, просто расширяли свой кругозор! Он тогда просто не нашёлся даже, что ему стоило бы ответить.

А сейчас Драко был просто зол, настолько зол, что ему хотелось рассадить костяшки об стену, и как же ему все эти дни невыносимо не хватало ежедневных, ставших за лето уже привычными, тренировок с крёстным. Потому что другого способа сбросить пар он себе попросту не представлял — но где он мог бы потренироваться? Не на квиддичном же поле ему нарезать круги, на глазах у всей школы!

— За столь удивительную пылкую прямоту у нас, к сожалению, из школы не исключают, скорее, наоборот, незаслуженно поощряют в конце года баллами. — ядовито заметил Снейп, когда за ними закрылась дверь его кабинета. — Более того, для этого в школе даже отдельный факультет существует, — он даже поморщился. — Но я полагал, что вы-то всё же умнее.

— Я всё понимаю сэр, — декан прожил у них дома пол-лета, и это выражение на его лице Драко успел узнать хорошо, лучше, чем ему бы хотелось. Так что он постарался придать себе виноватый вид, но не то чтобы он приложил к этому особенно много усилий. — И что сейчас вы скажете, что дела Слизерина принято решать на Слизерине, и теперь вся школа в курсе, что нас случился разлад. И вы мной крайне разочарованы, — Драко пришлось приложить немало усилий для того, чтобы не закатить глаза, а продолжать смотреть на свои ботинки. — Сожалею, что разочаровал вас, сэр, — закончил он. Что он мог ещё сказать?

Снейп скрестил руки на груди и скептически хмыкнул:

— Драко, послушайте внимательно, что я вам скажу, — Он замолчал, и продолжил только когда убедился, что завладел вниманием Драко: — Я полагал, что вы-то должны бы были знать, что вовсе не всегда следует делиться с окружающими вашими умозаключениями. Даже если вы с ними категорически не согласны, — он даже вздохнул. — Не стоит настраивать весь факультет против себя, и уж точно не стоит делать это на публике. Полагаю, вам следует поискать пути решения вами же созданной проблемы, в конце концов, ведь вы же сын своего отца…

«Да ничего это не значит», — раздражённо подумал Драко — и Снейп словно прочитал это в его глазах, раздражённо поморщился:

— ...в большей степени, чем вам может казаться.

— Я сам всё решу, сэр, — ответил Драко. — Домой только ничего не сообщайте. Маме и так сейчас сложно, мне бы не хотелось её волновать. И отца… тоже.

— Ну что ж, — Снейп явно выглядел не слишком довольным, однако спорить не стал, — я положусь на ваше благоразумие. Вы, надеюсь, понимаете, что я не могу просто взять и приказать всем сделать вид, что ничего не было? Так не бывает, если это не Обливиэйт — но я определённо не готов накладывать его на всю школу.

Драко только молча кивнул. Вот уж если во всё это влез бы ещё декан, ситуация стала бы ещё паршивей, но в любом случае извиняться ни перед кем он даже и не думал, что бы там ни говорил ему Снейп. Он бы на него посмотрел, если б кто-то настолько бесцеремонно поливал его маму грязью!

— Ступайте на урок, — сказал, наконец, Снейп, устало массируя переносицу. — И постарайтесь добраться до класса без внезапных эксцессов, до занятий осталось пятнадцать минут, и я бы хотел провести их спокойно.

Драко молча развернулся и вышел, опустив плечи. Если ещё вчера сдвоенные зелья в качестве первой пары казались ему вполне неплохим началом учебного дня, то сейчас ему вовсе не улыбалось снова наблюдать за кислой физиономией своего декана, и внимательнее приглядывать за своим котлом.

Но деваться было некуда — прогуливать он не станет, иначе тогда декан точно напишет отцу. Если уж Драко и нарвётся на семейный скандал, то, по крайней мере, точно не по столь идиотской причине.

Войдя в пока что пустой класс, Драко уселся на своё привычное место и, выгрузив на парту учебник, развернулся к входной двери и замер, подперев подбородок рукой.

Всё шло не так.

Драко было откровенно паршиво и неуютно, и не то что страшно, но… всё так запуталось! В школе на него все непривычно пялились, а Панси то дулась, то заглядывала ему в глаза — а Драко больше всего на свете хотелось поговорить с Уоллом, но не заваливать же его письмами с нытьём каждый день! Он, конечно же, писал и ему, и домой, но даже письма эти теперь казались ему не такими, как прежде — словно дома происходило что-то, о чем он не знал, и ему было от этого невыносимо тоскливо. Но хуже всего было то, что он сам уже перестал понимать, что же вокруг происходит. Даже на тренировке не сразу смог взять себя в руки, а к тому, что произошло в гостиной, и вовсе оказался совсем не готов.

Он даже не сразу понял, о чем трепался Забини, потому что привык сам быть первым в курсе любых новостей… ну, может быть, первым новости узнавал Нотт, но сам он обычно не спешил этим ни с кем делиться, и Драко это обычно устраивало.

Но последнее письмо от отца было до того сухим и формальным что Драко, расстроившись, просто забыл про заседавший утром Визенгамот, да ему и не было сейчас это особо интересно — а тут вдруг всем приспичило устроить дискуссию. Но извиняться за то, что назвал придурков за дело придурками, он даже не собирался. В конце концов, он Малфой, и у него есть гордость. Он произнёс, что думал — и, если это кому-то не слишком понравилось, это же их проблемы, разве нет?

Вот только надо было заявить это им с надменным лицом, а не орать посреди гостиной, но что-то в нём словно сломалось, взорвалось изнутри, и он вообще забыл о том, как со стороны выглядит.

Ночью он долго не мог уснуть — если бы он мог сбросить изводившее его нервное напряжение, пробежавшись вокруг школы или лучше нырнув в озеро! Но это было не то озеро, да ещё мордредов Филч… какие пробежки в ночь? Ему только нарваться на отработку не хватало. Не говоря уже о дементорах. Но всё же Драко сумел заснуть кое-как — но утром всё стало лишь хуже. Извинений из себя он выдавить так и не смог, и хотел просто отмолчаться за завтраком, поэтому закрылся газетой и сделал вид что внимательно читает проклятущий «Пророк».

Как обычно, первая его страница была полна кричащих заголовков. Вот пожалуйста, «Поправки к закону о контроле тёмных существ наконец приняты!» Прямо под заголовком была размещена колдография чрезвычайно довольного, как и всегда, Фаджа, сжимающего в руках свой котелок, а позади него, сразу же за левым плечом стояла, приторно улыбаясь жабьей физиономией неприятная тётка в розовом, глядя на которую, Драко лишь покривился — тоже мне, помощник Министра — и перевернул страницу, открывая саму статью.

И ничего нового для себя не увидел: всё то же самое, что обсуждали всё лето его родители, хотя он особо на эти разговоры внимания и не обращал. Мог ли он тогда даже предположить, что подобные далёкие от него в целом вещи неожиданно и капитально испортят ему этот год, сильнее, чем он даже представить?

Само собой разумеется, речь снова зашла об оборотнях. Что-то там о том, чтобы лучше контролировать их популяцию (на этих словах Драко неприязненно сморщился), а также ответственно выполнять свои обязательства перед всем населением Волшебной Британии.

Во-первых, всем въезжающим в страну иностранным оборотням отныне надлежало в обязательном порядке указывать этот факт при регистрации в Министерстве и предоставлять в Департамент Регуляции Магических Популяций сведения о цели своего визита и адрес, по которому они собираются проживать. За пребывание же на территории Волшебной Британии без регистрации им полагалось немедленное выдворение и серьёзный штраф. И Драко не видел в этом сейчас ничего плохого — оборотней хватало и здесь, нашёлся ведь урод, покусавший маму!

Во-вторых, в целях повышения процента зарегистрированных в Министерстве оборотней, Министерство возлагало на работодателей обязанность передавать в Департамент Регуляции Магических Популяций данные о трудоустроенных у них оборотнях, и в случае отсутствия регистрации подавать соответствующий сигнал опять-таки в Департамент к Уоллу, и обязывать своего сотрудника её пройти в течении двух недель с момента трудоустройства. В случае выявления факта найма и эксплуатации незарегистрированных оборотней работодатель был обязан уплатить штраф.

Впрочем, поправки предусматривали и поощрения: законопослушным колдунам и ведьмам предоставлялись разовые льготы при продлении разрешения на торговлю.

Та же поправка обязывала владельцев зданий, со сдающимися внаём комнатами или квартирами, если среди их жильцов имелись оборотни, передать информацию в Министерство и уведомлять об этом факте других жильцов, ради их же безопасности.

И, конечно, министерство переводило регистрацию из желательной в настоятельно рекомендуемую процедуру.

Драко и летом не придал этому никакого внимания, мама эти поправки вроде поддерживала, а саму её это просто никак не касалось: Драко даже не представлял, зачем бы ей нужно было устраиваться на работу и, тем более, снимать где-то жильё. А о том, что она теперь оборотень, всем и так уже было известно. А бумаги, насколько он знал, оформил Уолл.

Но ведь дуракам только повод дай — обязательно найдётся какой-нибудь желающий позлословить грифф. Ну и что Драко должен был ответить? Позволить МакЛаггену своим поганым языком трепаться о маме? Ни за что! Никому.

Вот только в этот раз за его спиной никто не стоял, и он оказался фактически в одиночестве, словно Потти в прошлом году, и Драко не до конца понимал, что же ему теперь с этим делать.

Первым в класс притащился Забини и, посмотрев на Драко со снисходительной жалостью, прошёл к их с Ноттом месту. Вот только жалости Драко ещё и не хватало, со злостью подумал он, будто он какой-то очередной неудачник!

Он даже не заметил, как появились первые грифы и класс начал постепенно заполняться. Сзади о чем-то надоедливо стрекотали Браун и Патил; как всегда, не привлекая внимания просочился Нотт; а из дальнего угла был слышен ирландский акцент Финнигана.

Панси Паркинсон пришла в класс почти последней, последними, как всегда, были Потти с Уизелом, но Драко не было до них дела, а вот Панси постояла чуть-чуть в дверях, демонстративно отвернулась от Драко и уселась за свободную парту. Да что с ней снова не так? Ну, может, этого и стоило ждать, конечно, но Драко всё равно было как-то муторно. Он отвернулся и уставился на пустую сейчас доску и сидел так, ни на кого и ни на что не обращая внимания, покуда в класс не вошёл Снейп и урок не начался.

Декан был не в духе и явно собирался поделиться своим дурным настроением с остальными. Окинув класс презрительным взглядом, он явно искал к чему бы придраться на этот раз и неожиданно для себя заметил, что в привычной ему картине что-то было не так.

— Смею напомнить, что практическую часть вам придётся выполнять в парах, — холодно произнёс он, но Драко, сделав пустое лицо, даже не стронулся со своего привычного места.

Снейп выдержал паузу, а затем всем корпусом повернулся к Панси:

— Мисс Паркинсон, видимо, мы только вас теперь дожидаемся.

— Я не буду работать с Драко, — Панси надула губы, а затем всё же добавила: — Сэр.

— Нет так нет, — процедил декан, с какой-то новой для себя степенью разочарования в разумности вверенной ему части юного человечества. — Мисс Браун, отныне компанию мисс Паркинсон будете составлять вы. Мистер Малфой, займите место за партой с Патил. Ещё недовольные есть? — спросил он, обводя класс долгим взглядом.

Панси с мрачной миной потащилась к такой же нерадостной Браун, и Драко ощутил некоторое — пусть и очень слабое — торжество. Вот так. Не захотела сидеть с ним — пускай сидит с этой гриффиндорской дурой. Может быть, именно с ней и они найдут общий язык.

Снейп обвёл всех тяжёлым взглядом и мученически вздохнул.

— Итак, если мы разобрались с ветреностью мисс Паркинсон, то можем, наконец, перейти к жертве сегодняшнего урока, — Снейп подошёл к доске размашисто вывел: «Уменьшающее зелье». А потом взмахнул палочкой — и когда под темой появился список ингредиентов и порядок приготовления, Драко внезапно задумался, почему декан писал тему всегда на доске отдельно, почему же было не показать всё сразу? Снейп тем временем повернулся к классу. — Я даже позволю себе допустить, что некоторым из вас его удастся сварить, но прежде, чем вы перейдёте к бездумной трате ингредиентов, кто мне ответит, к какому классу зелий следует его отнести?

Драко знал ответ — не просто же так он половину лета провёл за учебниками. И хотя ни шевелиться, ни разговаривать ему сейчас не хотелось, безнадёжно задранная вверх рука Грейнджер не оставила ему шанса промолчать. Так что он тоже поднял руку, и когда Снейп, разумеется, выбрал из них двоих его, даже выдал правильный, хоть и не слишком подробный ответ и заработал первые в этом году три балла — так что урок пошёл так же, как всегда. Да и внешне всё классе выглядело привычно: Крэбб и Гойл сидели вместе, и, может, со стороны и казалось, что они делили один мозг на двоих, на деле они за прошедшие два года они неплохо поделили обязанности, и, в целом, сносно научились просто следовать написанному рецепту, не пытаясь его понять, и результат выходил, в общем, даже пристойный. Пайк, как всегда, со скучным видом сидел рядом с Дэвис, фактически тащившей его с самых первых занятий на первом курсе. Дафна Гринграсс спокойно работала с Милли Булстроуд, в основном, скорей, руководя процессом, а Забини качался на стуле за одной партой с Ноттом, и Драко в очередной раз поразился, как тот даже в процессе работы умудрялся трепаться шёпотом, при этом жестикулируя черпаком.

А в сторону грифов даже было не нужно глядеть.

— Оранжевое, Лонгботтом! — гаркнул позади Драко Снейп, а затем начал методично хоронить беднягу Лонботтома и его неудачное зелье. Драко, поглядев на их с Патил ядовито-зелёную булькающую в котле дрянь, легонько выдохнул. Не так уж плохо с ней оказалось работать: она не болтала и не отвлекалась, внимательно следя за рецептом. Получалось даже лучше, чем на пару с Панси, которая имела дурацкую привычку измельчать всё что надо и не надо буквально в пыль. Драко задумчиво поглядел как Снейп, зачерпнув немного Лонгботтомова варева из котла, поднял черпак повыше, а затем отвращением вылил назад. — Оранжевое! У вас в одно ухо влетает, в другое — вылетает. Я ведь яснее ясного сказал: одна крысиная селезёнка! Две капли пиявочного сока! Когда вы, наконец, станете слушать, что вам говорят?

Лонгботтом всё краснел и краснел, втягивая голову в плечи, и Драко показалось, что он вот-вот заплачет. Жалкое зрелище, всё как всегда. Три… два… один, отсчитал про себя он.

— Сэр, — подала голос Грейнджер, — позвольте, я помогу Невиллу исправить зелье.

Ну всё. Теперь декан переключится на эту выскочку. Нравится ей это что ли, иначе почему она всё время лезет?

— Мисс Грейнджер, по-моему, я вас не спрашивал, и нечего без спроса выскакивать, — рявкнул Снейп, и она тоже залилась краской. — В конце урока, Лонгботтом, мы дадим отведать это зелье вашей жабе. Может, тогда вы поумнеете.

Он отправился дальше, отпуская колкости поводу содержимого котлов остальных безмозглых и безруких форм жизни, и Драко с некоторым облегчением подумал, что ему, пожалуй, повезло, что у декана нашёлся объект для сброса желчи.

Некоторое время в классе было тихо, а потом Финниган нервно спросил у Поттера:

— Слышал, что пишут в «Пророке»? Сириуса Блэка снова видели.

— Где? — Драко не разобрал, кому принадлежал голос — вроде, Поттеру… но, с тем же успехом это мог быть и Уизли и Томас.

Драко не стал оборачиваться, просто продолжив измельчать вторую порцию сушёной смоквы. Как же всё выходило странно… и ему было неуютно от этого. А ведь это его, Драко, сумасшедший дядюшка, тот человек, что предал родителей Поттера и убил сколько-то там беззащитных магглов, и теперь он был на свободе. И что Потти вообще должен делать с ним? Отразить в него лбом непростительное, как это случилось с Лордом? Но для этого Блэку сперва придётся пробраться в школу, а ведь его и так уже ищут все. Даже Уолл. Даже Уолл!

А вот тех, кто напал на его маму, уже больше месяца фактически не искали. Драко даже думать об этом спокойно не мог. Да кому, кому было хорошо от того, что все с ума посходили с Блэком? Ему? Маме? Поттеру? А теперь вокруг роятся эти ублюдочные дементоры — даже из школы не выберешься где-нибудь потренироваться в одиночестве, а ему это сейчас было просто необходимо. Не заниматься же этим ему на виду у всех! Прошло меньше недели, а Драко уже чудовищно не хватало ставших за лето привычными ежедневных тренировок с крёстным.

— Его видели совсем недалеко отсюда. Какая-то маггла, — возбуждённо заговорил Финниган, который на зельях разве что котлы взрывал отлично — правда, у него это выходило веселей, чем у Лонгботтома. Но сам процесс чокнутого ирландца никогда не интересовал — вот и результат, конечно, обычно у него выходил соответствующий. — Она, конечно, приняла его за обычного преступника и позвонила в полицию. Когда из Министерства примчались, Блэка и след простыл.

— Значит, недалеко... — констатировал Уизел, как всегда, озвучил очевидное всем. Конечно, Блэк где-то недалеко — зачем иначе бы понадобились дементоры? Если он и правда хотел попытаться прикончить Поттера, он давным-давно уже рыщет где-нибудь в окрестностях школы.

— Что, Поттер, хочешь сам поймать Блэка? — вдруг довольно громко спросила Панси, и Драко подумал, что у неё удивительно противный голос. Как он раньше этого не замечал?

— А то, — попытался отмахнуться от неё безуспешно Поттер. — Доварю и займусь.

Ага. Блэка весь Аврорат поймать не может. Даже Уолл. И вот сейчас Поттер возьмёт и подорвётся после уроков…

— Будь я на твоём месте, я уже давно бы его нашёл, — заявил Крэбб. Ну да. Поищи, иди. Драко бы посмотрел, что будет, если они встретятся. — Не стал бы строить из себя паиньку.

— Отвяжись, Крэбб! — закипел Узел.

— Ох, Поттер, разве ты не до сих знаешь? — с деланным удивлением спросила Панси. Лучше бы она в котёл смотрела, потому что — Драко это увидел абсолютно точно — она пропустила тот момент, когда в зелье следовало добавлять смокву, и оно стремительно начало менять цвет с серовато-зелёного на изумрудный. Дура.

— Чего не знаю? — кажется, Поттер действительно не понимал.

Панси ехидно засмеялась.

— Ты просто струсил! — вновь вмешался Крэбб, и Драко и изумлением подумал, что он, похоже, просто выпендривается перед Панси. Он что, всерьёз надеется на её внимание? — Надеешься, что его поймают дементоры? А я бы на твоём месте отомстил. Сам бы его выследил.

— О чем это ты? — озадаченно спросил Поттер — но тут их всех прервал громкий голос Снейпа, напомнившего:

— У вас в котлах уже имеется все вам необходимое, а вот насчёт ваших голов не уверен.

В классе воцарилась тишина — но ненадолго, потому что через несколько минут Поттер спросил Уизли — вроде тихо, но не до такой степени, чтобы Драко, сидящий совсем рядом, не услышал их:

— Что такое нёс Крэбб? За что мне мстить Блэку? Он мне пока ничего плохого не сделал.

— Это он нарочно, подначивает тебя, — ответил Уизли, покосившись на Малфоя, которому в этот момент Патил недовольно напомнила про позабытую им недорезанную селезёнку. — Хочет, чтоб ты сделал какую-нибудь глупость.

Драко вдруг поймал себя на мысли о том, а знает ли вообще Поттер про Блэка? Может ли такое быть, что он попросту не в курсе? Это же все знают… но а что, если действительно нет? Он украдкой обернулся и бросил быстрый взгляд на Поттера. Нет, ну кто-то же должен… возможно, стоит ему рассказать. Хотя бы предложить, что ли… потому что не было ничего страшнее неведения, это Драко хорошо узнал этим летом. Он уже открыл было рот, но вдруг ощутил на себе тяжёлый взгляд и, обернувшись, встретился глазами с деканом. Тот смотрел так неприятно, что Драко, сморгнув, отвернулся и пока что мысль о разговоре с Поттером оставил. Но, честно признаться, вообще перестал понимать, что происходит.

Да к Мордреду, это вообще не его проблема. Как будто ему не хватает своих. Так всё вышло глупо… он же ведь не собирался никого оскорблять. Но извиняться теперь перед ними? За что? За то, что они… а что «они», собственно? У Драко не было ответа… ещё и Панси сцену устроила на ровном месте. Ну и пусть теперь сидит с этой дурой. Патил, по крайней мере, внимательно следит за рецептом, даром, что гриффиндорка, да и к нему не лезет. Варят себе и варят…

Урок, тем временем, подошёл к концу, зелье было, наконец, готово, и вышло, если верить учебнику, правильным. Они с Патил аккуратно перелили его в фиал — и тут, похоже, подошло время очередной экзекуции, потому что обещание Снейпа проверить в конце творение Лонгботтома на его жабе приближалось к исполнению. Драко искоса на него поглядывал — не то чтобы ему было жалко жабу Лонгботтома, но вот он сам заставил Драко испытать некую жалость. И ему вовсе не улыбалось смотреть, как вспотевший Лонгботтом лихорадочно размешивал содержимое своего котла. Панси с Винсентом и Пайком вдруг расхохотались, явно посмотрев в ту же сторону, и Драко, убирая со стола всё лишнее, был готов закатить глаза. Нашли время, вот был ли смысл сейчас привязываться, если у них ещё зелье не доварилось, а у Браун и Панси оно вообще начало розоветь.

— Идите все сюда, — позвал, тем временем, Снейп, сверкая глазами. — Поглядим, что будет с жабой Лонгботтома. Правильно сваренное зелье превратит её в головастика. Если же Лонгботтом испортил варево — а я в этом не сомневаюсь, — его жаба сдохнет.

Честно говоря, Драко не хотелось смотреть ни на бедолагу Лонгботтома, ни на то, как Снейп цинично сейчас будет травить его жабу. А на маме, вдруг подумал Драко, он своё варево испытывал с теми же чувствами? Он ощутил, как желчь подступает к горлу, и ему захотелось встать и выйти, а не смотреть на пылающих от возмущения грифов и восторженные по случаю бесплатного развлечения физиономии Крэбба, Гойла и Пайка, ни на мстительное выражение на лице Паркинсон и на равнодушные лица всех остальных.

Снейп уронил на жабу большую каплю сваренного Лонгботомом зелья — и Драко замер, не в силах отвести от неё взгляд: он видел как у жабы раздулись пузыри за ушами, как свет отразился в её золотистых глазах — она посмотрела на Драко, и ощутил зловещую пустоту внутри — а затем время словно замедлилось и он, увидел, как она превратилась в склизкого черного головастика, который завертелся у Снейпа на ладони… а у самого Драко от захлестнувшего его дежавю дыбом встали волоски на руках.

Гриффиндорцы захлопали, на лицах большинства сокурсников Драко отразилось разочарование, а Снейп с кислой миной вытащил из кармана пузырёк, капнул на головастика какой-то жидкости, и тот опять, к вящему облегчению Драко, превратился в жабу. И Драко снова смог начать спокойно дышать.

— Минус пять очков Гриффиндору, — объявил Снейп, и улыбки с лиц гриффиндорцев исчезли. — Помнится, мисс Грейнджер, я запретил помогать Лонгботтому. Урок окончен.

Драко иронично фыркнул. Что бы ни случилось, а некоторые вещи остаются неизменными. Гордился тем, что у них с Патил зелье вышло нужного цвета, и Снейп его зачёл, было выше его достоинства — и его ничуть не задело, что баллов за него они, конечно, не получили, вероятно, потому, что Драко для своего факультета их и так уже заработал.

Так что он просто собрал вещи и ушёл — ему хотелось хоть немного побыть одному. Но погода на улице была до того паршивой, что Драко просто отыскал пустой класс и, закрыв дверь, уселся за ближайшую парту и, прислонившись спиной к стене, закрыл глаза. Всё шло совсем, совсем не так! Он попытался представить, что бы посоветовал ему Уолл, но не сумел. Может, потому что жаловаться ему было как-то стыдно… но, наверное, всё же стоит написать и рассказать ему о том, что тут произошло. Не с отцом же советоваться… и не с мамой. Хотя последнее Драко ужасно хотелось сделать, но он прекрасно понимал, что это — худшее решение из всех: кому-кому, а ей уж точно знать всё это не стоило.

Он бы весь обед так и просидел здесь, но есть хотелось, да и не дело было Драко Малфою прятаться по углам — так что он, кое-как встряхнувшись, всё же пришёл в Большой зал. Кажется, он был последним — но так было даже лучше, потому что он просто сел с краю, рядом с кем-то из старшекурсников, и молча начал есть.

Он старался не смотреть ни на кого, но всё равно увидел, как Джемма Фарли поджала губы, словно бы брала уроки у МакГонагалл, как сощурился Боул, как насуплено, из-под бровей на Крэбб смотрел на него… Заметил Драко и укоризненный взгляд Нотта, покачавшего головой и продолжившего слушать Забини и старшую Гринграсс, которая одарила его слегка виноватым взглядом и отвела глаза.

Драко ел — и не ощущал вкуса еды, но ведь главное — не вкус, главное — это питательность, так, кажется, говорит Флинт?

И всё-таки пообедать было весьма неплохой идеей: еда успокоила его и придала сил, так что Драко, доедая баранье рагу, даже начал разглядывать учителей, тоже почти разделавшихся со своим обедом. Наверное, думал он, похоже, и сам он сейчас выглядит таким же жалким, как их новый учитель по ЗоТИ — а, впрочем, сейчас тот был уже почти похож на нормального человека. По крайней мере, лицом он больше не напоминал больного или умирающего, да и одет немного поприличней, чем в поезде. И Драко увидел в этом хороший знак: раз даже этот тип в целом сумел привести себя в порядок, значит, и он сам тоже справится со всей творящейся вокруг ерундой.

После обеда был первый в этом году урок защиты от тёмных искусств. Драко вновь оказался за партой один, Панси же демонстративно уселась с Эдом Пайком, а прямо за ними развалились за партой Грегори и Винсент. Драко желчно наблюдал, как Панси о чем-то увлечённо рассказывает своему новоявленному соседу, и размышлял о том, что и так призрачные шансы Крэбба только что испарились — впрочем, он всегда может остаться при ней верным рыцарем. И тогда у неё будет целых два рыцаря — нехорошо забывать о Греге. Ох, Панси всегда увлекалась этой всей романтичной чушью, так что, возможно, самому Драко как раз несказанно повезло, злорадно подумал он. Впрочем, в таком мрачном расположении духа он пребывал тут один — остальные, рассаживаясь по местам и доставая книги, перья и пергаменты, шутили, пытаясь угадать, как поведёт себя новый профессор.

— Как вы полагаете, мистер Нотт, — в излишне напускной светской манере осведомился Забини, — повезёт ли нам в этом году, и весной мы будем оплакивать безвременную потерю, или праздновать, что Мордред прибрал к себе ещё одного идиота?

— Боюсь, двух таких идиотов как Локхарт наша школа бы просто не выдержала, — спокойно заметил Нотт. — Да и не похоже, чтобы профессор Люпин отчаянно гнался за модой.

— Скорее, она за ним, — хохотнул Блейз, — но профессор оказывался быстрее.

— Однако, что меня действительно подкупает, — Теодор тоже позволил себе усмехнуться, — это то, что он хотя бы не заикается. И будем надеяться, что у него нет привычки заплёвывать первый ряд. Кассиус Уорринтон рассказывал, что на их первом курсе у профессора не было передних зубов, он отчаянно шепелявил, и слюни летели на слушателей…

Драко вздохнул. О плеяде преподавателей по ЗОТИ, ежегодно сменявших друг друга, чего только кто ни рассказывал, но он не мог не согласиться сейчас с Теодором, что внятная дикция и отсутствующие признаки нарциссизма обещают, что их уроки не будут снова потерей времени; впрочем, если окажется что он идиот… Но это они скоро выяснят. Странно, звонок к началу урока вот-вот прозвенит, а их профессор так и не объявился в классе… Интересно, он намеренно пытается нагнетать атмосферу, как это делает их декан, или просто застрял на одной из лестниц? А может, он заблудился?

Ответа на этот вопрос Драко не получил — профессор вошёл в кабинет за пару секунд до звонка быстрым шагом, и Драко отдал должное его стремительности. Бросив на стол видавший виды портфель, профессор Люпин поздоровался и заявил, что учебники сегодня им не понадобятся — лишь волшебные палочки и голова. Практическое занятие, значит… Это было, пожалуй, здорово. Драко рассматривал профессора, наверное, так же, как его отец — племенных пегасов: с одной стороны, тот, конечно, до Уолла, совсем не дотягивал: тощий какой-то, потрёпанный, — но зато он не выглядел придурком, трясущимся от одного упоминания о вампирах, как покойный профессор Квирелл, и напыщенным самовлюблённым треплом вроде Локхарта — с тем же успехом в прошлом году им мог бы преподавать один из отцовских павлинов. Драко считал себя уже слишком взрослым, чтобы и в этом году тратить время на сцену с изгнанием полтергейста — потому что если бы он хотел читать стишки и петь песенки, то, как младшая Гринграсс, записался бы в театральный кружок. Так что, пожалуй, Драко был готов дать новому преподавателю шанс. Вдруг это будет не так уж плохо?

— Ну что, готовы? — спросил профессор Люпин. — Пойдёмте тогда со мной.

Куда, хотелось бы знать, подумал Драко, но поднялся и пошёл вместе за всеми за профессором. Зрелище того, как рядом с ним будто бы само собой образовывается пустое пространство, задевало его самолюбие, но Драко упрямо не обращал на это внимания. Пусть их. Зато он будет избавлен от стойкого запаха чесночной подливки, на которую за обедом так налегал Винсент. И вообще, это им быстро должно надоесть — Драко был в этом почти убеждён. Почти.

В коридоре они, конечно же, нарвались на Пиввза. Поганец пытался замазать жвачкой замочную скважину и, естественно, не упустил возможности испытать нового профессора на прочность.

— Глупый Люпин, волосатый… — издевательски заорал он, дёрнув скрюченными ногами — и Драко вполне оценил, как Люпин отделался от назойливого полтергейста: спокойно и даже с юмором запулив жвачкою Пивзу в глаз. Панси презрительно фыркнула, Пайк демонстративно скривился, Забини выразительно подвигал бровями, а Драко… Драко же взял себе на заметку разучить заклинание и при случае испытать на ком-то ещё. А случай, если так дальше пойдёт, наверняка скоро выпадет.

Наконец, они добрались до места. Учительская! Вот это было уже неожиданно. В этой просторной, отделанной деревянными панелями комнате Драко уже бывал с отцом и деканом, который, кстати, как раз и обнаружился здесь вполне ожидаемо у камина в кресле — но взгляд, которым он обвёл учеников, не сулил тем ничего хорошего. Драко подумал было, что он тоже будет присутствовать на уроке, однако же он предпочёл уйти, и конечно на прощанье не мог не капнуть ядом по второму из своих излюбленных поводов:

— Хочу вас предупредить, Люпин, в этом классе учится Невилл Лонгботтом. Так вот, советую ничего ответственного ему не поручать: он не справится, если только мисс Грейнджер не нашепчет ему на ухо, что и как делать.

Лонгботтом вспыхнул, словно девчонка, а профессор Люпин удивлённо вскинул брови, и Драко даже не понял, решил ли он Снейпа в этом мнении поддержать, или же опровергнуть, заявив что Лонботтом мог бы ему сегодня непременно помочь. Но, как бы то ни было, сделал он этим лишь хуже: Лонгботтом явно хотел провалиться сквозь землю, а Драко подумал, что некоторым, вероятно, просто на роду написано служить объектом для издевательств. И тут ничего не поделаешь, такова природа. Может, после школы станет немного лучше… хотя вряд ли.

Снейп наконец ушёл, а профессор Люпин подошёл к старому гардеробу для мантий: в нём что-то завозилось, словно пыталось вырваться, гардероб покачнулся, а его ручка начала дёргаться.

— Обратите внимание на этот замечательный гардероб, — что ж, профессору удалось завладеть всеобщим вниманием, признал Драко.

Первые ряды учеников подались назад — Драко и сам попятился, вспомнив практический урок, который устроил им в прошлом году профессор Локхарт. Кто его знает, что там внутри… и не вцепится ли оно снова в волосы. Это все-таки было больно.

— Там всего лишь обычный боггарт и его не стоит бояться, — попытался их успокоить профессор, но на лицах студентов читался скепсис, а местами кажется даже страх.

Ха. Сам Драко боггартов, конечно же, не боялся — за лето он успел прочитать весь учебник ЗоТИ от корки до корки, и в домашней библиотеке ему кое-что попадалось. Да и Уолл, конечно, ему об этих тварях рассказывал. Да уж, он бы не сказал, что их не стоило опасаться… Сами по себе они, конечно, были волшебнику не опасны, но кто знает, в кого эта дрянь превратится и чем это кончится, особенно учитывая, кто их сейчас охранял. Драко передёрнуло от этих воспоминаний.

К счастью, Люпин уже выбрал жертву и, рассказывая о том, что боггарты любят темноту и чаще всего прячутся в гардеробах, под кроватями и в прочих укромных местах, нет-нет да кидал на Лонгботтома взгляд. Вот же не повезло бедолаге…

— Итак, кто может подробнее рассказать нам, кто же такие боггарты? — поинтересовался Люпин, и Драко даже руку поднять не успел, когда Грейнджер почти подпрыгнула. Кто бы сомневался! Выскочка и зубрила.

Следующий вопрос достался, конечно, Поттеру. Ну кто же ещё. К некоторому разочарованию Драко, тот на него ответил, однако баллы раздавать Люпин не спешил. И всё же Драко было немного досадно: кажется, новый профессор откровенно предпочитал гриффов. Может, учился когда-то там, а может быть, всё дело было в отсутствии малейшего интереса на лицах Крэбба и Гойла. Так или иначе, Люпин, кажется, даже не смотрел в их сторону, и Драко, воспользовавшись выпавшей ему возможностью быть самому по себе, просто шагнул от них ближе к преподавателю и ответил на третий вопрос до того, как Грейнджер даже набрала воздуха в грудь, чтобы потом шёпотом возмутиться.

Потом они рассуждали о том, что с боггартом лучше сражаться толпой, и Драко думал о том, как бы Уолл отнёсся к этой стратегии. Наверное, он бы сперва заметил, что толпой на боггарта охотятся лишь стажёры, а затем просто показал бы нужное заклинание — и убедился, что Драко не путается в словах. Шанс столкнуться с боггартом в компании не так уж и велик — обычно они прятались в каких-то укромных и тёмных местах, и, конечно, оказаться в неудачный момент в одиночестве было куда реальней.

Впрочем, с заклинанием профессор тоже не стал тянуть. Ридикулус. Да и жест простой. Драко вообще отметил, что сами жесты у профессора выходили точными, какими-то плавными и достаточно выразительными, а глядя на него ведь сперва не подумаешь… Доходяга и доходяга.

А потом вновь настал черед Лонгботтому унижаться: кого он боялся в этой жизни больше всего, секретом ни для кого в школе не было. Вот только развлечение, к которому приготовился Слизерин, оказалось… Драко даже сперва не смог подобрать нужных слов, и с трудом удержал лицо, чтобы не засмеяться. Это было низко, но уж очень эффектно — пожалуй, даже отец бы такую шутку вполне оценил, подумал Драко с кольнувшей его тоской.

Выглядел декан феерично. До этого момента Драко даже представить его не мог в таком виде! Отдельно ему шла увенчанная стервятником шляпа — была в этом какая-то внутренняя гармония… Но куда сильней Драко позабавила мысль, как Лонгботтом вообще сможет показаться теперь на зельях, и не разделит ли он на ближайшем уроке судьбу своего головастика. Но зато, может быть и посмертно, но в анналы школы он теперь точно войдёт.

За всем этим весельем он совсем забыл о просьбе профессора вспомнить, чего же они боятся больше всех и подумать, как это можно было бы обратить посмешищем.

— Парвати, теперь вы, — вызвал профессор, и Патил, немного нервно хихикая, двинулась навстречу наряженному в старушечий наряд декану. И когда она приблизилась достаточно, раздался короткий сухой щелчок, и на месте профессора возникла обвитая побуревшими окровавленными бинтами мумия, слепо уставившаяся на Патил. Затем эта тварь вытянула руки и, волоча ноги, направилась к ней.

— Ридикулус! — отчаянно прокричала Патил, и мумия, запутавшись в своих бинтах, рухнула на пол. От неё отлетела голова и покатилась по полу.

— Симус, — вызвал Финнигана профессор — и Драко с удивлением отметил, что с начала учебного года прошло едва ли четыре дня, а профессор не только заранее изучил список, но и выяснил, кто есть кто. И ладно бы ещё Поттер, у него это фактически выведено на лбу, или сам Драко, в конце концов он Малфой, ну, может быть, ещё Грейнджер могла к нему ещё до урока пристать, но что насчёт остальных?

Боггарт Финнигана довольно предсказуемо принял облик банши — нет, это было совсем неинтересно. Уолл говорил, что боггарты хороши тем, что могут многое сказать о человеке, особенно когда принимают какой-то необычный облик — вот как у Лонгботтома. А тут банши — нет, это скучно… Хотя справлялся с нею Финниган более чем забавно, сперва превратив в гоняющуюся за собственным хвостом крысу, потом в гремучую змею, затем — в окровавленный глаз… а потом профессор вызвал вперед уже Томаса, и по полу запрыгала и по-краьби шустро ползала окровавленная рука, под громкий «Риддикулус» угодившая в большущую мышеловку.

А потом вдруг профессор Люпин оставил в покое гриффов и переключился на их факультет. Первым он вызвал Забини, чей боггарт превратился в угрожающую мужскую тень. Впрочем, Блейз легко с ней справился, превратив заставив сжаться до тени нерешительного котёнка — а Драко задумался о том, что же творилось в доме Забини за закрытыми дверьми. Не просто так же у него был уже шестой отчим — и это не считая отца…

Следующей была Дафна Гринграсс, и её боггарта Драко вообще не смог опознать: тот растёкся лужей, из которой быстро начало подниматься что-то осклизло-бесформенное и настолько мерзкое, что Драко от этого передёрнуло. И когда после очередного «Риддикулуса» на её месте начал бить милый садовый фонтанчик, Драко с некоторым облегчением выдохнул. А вот Грег по своему развитию оказался близок к Томасу, только вместо оторванной руки к нему по полу запрыгала отрубленная скалящаяся голова, которую тот превратил в облитое ярко-красной карамелью яблоко. Ну да, во что ж ещё… где Гойл — там еда. И наоборот.

Не успев додумать до конца эту мысль, Драко сообразил, что перед ним никого больше нет, и он стоит один на один с подрагивающим гардеробом. Все его веселье неожиданно испарилось, хотя бы потому, что Драко только сейчас осознал, что так и не успел даже задуматься, чего же действительно больше всего боится, и не знал, какую форму примет его этот страх. Однако же упасть лицом в грязь он не желал, и поэтому приблизился к гардеробу, куда Грег с гордостью запулил яблоком, с прямой спиной и высоко вздёрнутым подбородком.

Секунду или две в шкафу стояла полная тишина, а затем изнутри кто-то тихо поскрёбся и раздался тонкий жалостливый скулёж.

Драко оцепенел. Он вмиг забыл о том, где вообще находится, и что все смотрят сейчас на него — вернее, не забыл, но… это было теперь не важно. Вернее, важно, но он всё равно ничего не мог с этим поделать — просто стоял и смотрел, как дверь проклятого гардероба начала поддаваться и знал, что сейчас увидит, и что все вместе с ним увидят ту жуткую и в то же время жалкую и несчастную лысую тварь… недоволчицу, истекающую розоватой сукровицей… и он снова не способен ничем помочь, даже пошевелиться он был сейчас не способен. Как? Как над этим можно вообще можно было смеяться?! Мерлин… Драко понял, что почти не может дышать, а в глазах кажется потемнело, как тогда, в поезде.

— Позвольте мне, — вдруг мягко проговорил Люпин и встал между Драко и шкафом. Дверца распахнулась — и оттуда выплыл серебристый хрустальный шар. Люпин спокойно навёл на него палочку, сказал: — Ридикулус, — и шар, обернувшись тараканом, шлёпнулся на паркет. — Затем профессор сперва посмотрел на Поттера, а потом словно для себя что-то решив, решительно произнёс: — Невилл, идите сюда, и докончите бедолагу.

Лонгботтом приблизился. Раздался щелчок, таракан превратился в Снейпа, но на сей раз Лонгботтом уверенно навёл на него палочку, и через секунду перед классом вновь тот вновь щеголял в длинном платье и с красной сумочкой. Лонгботтом неверяще рассмеялся, боггарт лопнул, оставив по себе крошечные клочки дыма, висящие в воздухе.

Всё закончилось.

— Превосходно! — похвалил профессор Лонгботтома, однако Драко было уже не до него и не до них. У него до сих пор сердце колотилось где-то в горле и больше всего на свете ему хотелось просто сесть. И лучше там, где никого нет — потому что слушать сейчас шуточки и подначки он точно не был готов. Но приходилось стоять и смотреть перед собой, стараясь просто ничего вокруг не слышать. Кажется ему дали за что-то баллы, но он не слушал — и, похоже, ещё пропустил домашнее задание, но сейчас это его волновало в самую последнюю очередь.

Зато голос подошедшей к нему Панси проигнорировать не удалось:

— О, Драко, — издевательски проворковала она. — С каких пор тебя начали пугать комнатные собачки, ведь у вас теперь водится хищник и покрупней?

— С тех пор, как меня едва этим летом не покусал мопс, — грубо ответил он, и, не обращая внимания на её перекошенное лицо, на негнущихся ногах вышел из класса, а затем, когда за его спиной закрылась дверь побежал.

Драко нёсся по коридорам и по лестницам наверх — куда-нибудь, где никого нет и где он сможет просто отсидеться и прийти в себя. Он сам не очень понимал, куда бежит, и остановился, когда уже начал задыхаться и привычный школьный шум стих. Идти куда-то и искать убежище у Драко просто не было сил, и он просто опустился на пол у стены и, оперевшись о неё спиной, закрыл глаза.

Он сам не знал, как долго просидел так. Он очень устал, ему хотелось вытянуться на кровати — а ещё неплохо бы перед этим выпить горячего чая. Но — судя по тому, что уже стемнело, и на стенах зажглись факелы — он, кажется, даже ужин пропустил. Да и не пошёл бы он сейчас туда — ему бы добраться до спальни и, забравшись к себе, задёрнуть полог. И просто заснуть. А завтра… завтра ему будет легче.

Медленно поднявшись, он поплёлся к лестнице. Как оказалось, он забрался аж на шестой этаж — и спуск занял много времени, окончательно его вымотав. Но, конечно, он добрался, в конце концов, до дверей гостиной, однако, когда произнёс пароль, та и не подумала открыться. Драко назвал его ещё раз, и ещё, но дверь стояла намертво, и он действительно растерялся.

— Наш новый пароль «В приличных семьях за языком следят», — раздался за его спиной полный холодного осуждения голос старосты. — Выучи его хорошо.

Дверь в гостиную распахнулась, но старшекурсники оттёрли Драко с порога, и ему пришлось дождаться, пока они все войдут.

Он отправился прямиком в спальню. Не было у него сейчас сил ни с кем говорить. Он просто умоется — и ляжет спать. Сейчас, пораньше. И наплевать на то, что, он не сделал уроки.

— Эй, Малфой, извинения могут ведь и протухнуть, — подал за его спиной голос Люциан Боул, а затем грянул издевательский смех.

Заснул Драко сразу — едва лёг. Он так вымотался за этот день, и скверно спал прошлой ночью, что сил думать о том, что с ним происходило, у него просто не было.

Спал он как убитый — а когда снова открыл глаза, в спальне было тихо. Очень тихо — и Драко в первый момент решил, что проснулся слишком рано, и все ещё просто спят, но потом понял, что в комнате было уж слишком тихо. Не было слышно ни храпа, ни посапываний — в общем, никаких звуков, обычно составляющих ночную тишину их дортуара.

Он приподнялся на локте и резко отдёрнул полог — и в льющемся через окно неярком дневном свете, пробивающемся сквозь толщу воды, обнаружил, что пологи подняты, а кровати пусты. Его сердце ухнуло куда-то вниз, Драко вытащил часы из-под подушки и, увидел, что уже без четверти девять. Он почти что опоздал на Мерлином драную Гербологию — и ни о каком завтраке речи уже, конечно, не шло. Он проспал, и проспал капитально — а его никто просто не разбудил! Даже случайно! Они тихо все собрались и ушли — и он везде опаздывает. Мордреда за ногу, он ведь домашнее задание вчера даже не открывал… вернее, не успел найти летнее задание в сундуке и пробежаться по пройдённому.

Драко вскочил и, торопливо одеваясь, одновременно рылся в сундуке, отыскивая среди черновиков и учебников нужный свиток, всухомятку откусывая от так кстати сунутого ему ещё Уоллом шотбреда. От сухого маслянистого печенья ему остро захотелось пить, но воды поблизости не было, а в ванную он сейчас уже просто не успевал… ладно, переживёт и перетерпит. Успеть бы…

Мантия оказалась мятой — вчера, раздеваясь, он кинул её кое-как на стул, и она так всю ночь и пролежала. И брюки тоже… но достать новые времени не осталось. Он вообще ничего не успевал — только кое-как одеться, причесаться и найти тетрадь и учебником. И, гиппогрифа лысого, защитные перчатки ещё!

А потом он побежал — и ведь, как назло, сегодня первый урок был у Спраут! И до теплиц ещё нужно было добраться. Хорошо, что шляпа не отправила его на Рейвенкло, думал Драко, буквально взлетая вверх по лестнице — из их подземелий до выхода из школы куда ближе!

Пробежав рысью по коридору, он выскочил во двор и ринулся прямо к теплицам, стеклянная дверь в которой уже была закрыта. Если бы не крёстный, он бы, вероятно, просто упал и сдох после такого забега, да ещё и на голодный желудок же, но благодаря тому, как его летом гоняли, Драко лишь запыхался и слегка взмок.

И всё равно он опоздал. Профессор Спраут крайне недовольно посмотрела на него — и если бы она одна! Они все на него пялились, и Драко уже не знал, в чьих взглядах издевательских насмешек было меньше: его собственных товарищей или грифов. Тех, по крайней мере, он мог понять… а эти…

Раздались смешки, но Спраут быстро их пресекла, громко заметив:

— Три балла с вас за опоздания, мистер Малфой, — а затем задала очередной вопрос по прошлогоднему материалу, и Драко с некоторым облегчением обнаружил, что пока что они повторяют классификации волшебных грибов, которую он в целом неплохо помнил.

Закончив опрос, профессор водрузила на стол несколько плетёных корзин с грибами, собранными в запретном лесу, а затем пустила их по рядам с тем, чтобы каждый, вытащив оттуда по паре штук, опознал их и вкратце изложил всё, что не выветрилось из его головы за лето. Вот так, проверочная сразу же на первом в году уроке!

Драко стоял в самом конце группы слизеринцев, ближе ко входу в теплицу, и когда корзинка почти добралась до него, то вдруг застряла в руках Трейси Дэвис. Стоящий рядом с ней Пайк, привычно не дожидаясь очереди, вытащил для себя прыгающую поганку, и та отчаянно пыталась вырваться из его руки; но когда Трейси уже собиралась передать корзину дальше, покачал головой. Трейси неуверенно на него посмотрела и так и замерла с корзинкой в руках, и именно в этот момент Паркинсон скорчила ей неприятную физиономию. Трейси дёрнулась… и уже собралась отправить корзинку обратно учителю, при этом едва не выронив, когда Драко надоел этот спектакль.

— Эй Дэвис, ты про меня не забыла? — с трудом сдерживаясь, произнёс он.

Но вместо неё ответил Пайк:

— Малфой, где же твоё пожалуйста?

Раздались смешки, а со стороны гриффиндорцев, стоящих напротив и отделённых от Драко длинным железным столом, на который так удобно ставить ящики и горшки, Уизел громким шёпотом произнёс:

— А мне-то казалось, что Малфоев учат лишь требовать!

Снова раздались смешки, и Драко, чувствуя, как сжимаются кулаки, возможно, громче, чем следовало, выдавил из себя:

— Будь добра, если тебе не сложно.

— Мистер Малфой! — возмутилась Спраут. — Перестаньте болтать на уроке!

Это было обидно донельзя и к тому же несправедливо — но ещё обиднее было то, что Дэвис отвела от него глаза, и корзинка перекочевал по рукам слизеринцев обратно к Спраут, и Драко почувствовал, что проиграл дважды. Ещё и потому, что Пайк, Крэбб и Гойл улыбались так, как делали это прежде, когда он ещё мог посмеяться с ними над остающимся в замке на Рождество Потти. Вот только теперь смеялись над ним самим.

Он не знал, что ему делать, разве что обратится к профессору, но это было бы худшим из возможных решений. Наступившая тишина нарушалась лишь поскрипыванием перьев, и минуты, отпущенные на работу, уходили одна за другой, и тут корзинка буквально ткнулась ему прямо в руки с другой стороны.

Драко оглянулся и наткнулся взглядом на уверено разглядывающего напротив него грибы Лонгботтома — тот, казалось, в его сторону и не смотрел, полностью поглощённый работой, и Драко впервые обратил внимание на то, что тот выглядел совсем не таким растерянным и испуганным идиотом, как на это бывало на зельях. Нет, напротив — он казался человеком, которого посторонний шум и возня отвлекли от чего-то донельзя интересного. И важного для него.

Драко сухо кивнул, не зная, заметит ли это сейчас Лонгботтом, но счёл это вполне достаточным, и достал для себя блуждающие опята и радужный мухомор.

Они сдали работы, а потом сдвоенная Гербология тянулась и тянулась, и под конец Драко уже устал пересчитывать пятна на мухоморе и отсчитывать минуты, оставшиеся до конца. До обеда было ещё прилично, а он уже так устал, словно отработал не полтора занятия, а все пять. И когда Спраут их отпустила, и они все вывалились из теплицы, он слегка задержался, и, идя нарочито медленно, с удовольствием вдыхал сырой свежий воздух. Ему ужасно хотелось сейчас даже не столько есть — хотя он и был голоден — а просто пройтись, погулять, дойти, например, до озера, к лодочному сараю… но он понимал, что если пропустит обед, придётся ему ждать до ужина. А на это он точно не был готов пойти.

Когда Драко вошёл в Большой зал, привычное ему место за слизеринским столом, конечно же, было занято, и он снова сел в самый конец, ближе к двери. Ему пришлось приложить некоторое усилие, дабы не накинуться на еду так, как ему хотелось, а чинно приступить к трапезе — и за этим занятием он как-то не сразу заметил, как зал потихоньку начал пустеть. Драко краем глаза видел, как проходили мимо вороны, грифы и барсуки… чувствовал, как проходящие мимо товарищи по факультету невзначай задевали его край скамьи — и упрямо продолжал тщательно жевать ростбиф. Чтобы он остался голодным? Они этого просто не стоили. Хотя аппетит ему уже изменил… Вон в сторону двери двинулись рыжие близнецы — и проходя мимо него подозрительно и неприятно переглянулись; вон Поттер с Уизелом заканчивают есть… нет, хватит. Да и сыт он — и потом, у него есть в сундуке половинка шотбреда.

Впрочем, пару пирожков с печенью Драко всё же завернул в салфетку и убрал в сумку. Он уже хотел было подняться, но понял, что не может: его мантия и обувь словно приклеились и к скамье, и к полу. Драко дёрнулся один раз, два — и почувствовал, что краснеет. Но не от стыда, а от ярости. Достав палочку, он попытался незаметно наложить «Финиту», однако у него ничего не вышло. Он завертелся, пытаясь сообразить, что делать — и увидел как раз покидавших зал близнецов.

— Эй, вы! — крикнул он им, сжимая кулаки в бессильной злобе.

Близнецы Уизли остановились, и рыжие головы склонились одна к другой:

— Это он нам, братец Фордж? — спросил один из них.

— Не думаю, братец Дред. Мы не шутим над неудачниками.

Драко услышал смешки с другого конца своего стола — а потом всё внезапно закончилось, и он почувствовал, что, наконец, свободен. Он вскочил, и едва ли не выбежал из-за стола — когда увидел, что Снейп мрачной тенью поднимается со своего места:

— Пять баллов с Гриффиндора за дурацкие шутки, и избавьте меня от ваших бессмысленных оправданий, — рыжие поспешили скрыться, а затем Снейп развернулся в другому концу стола: — Мистер Бойл, мистер Пьюси, после урока живо ко мне в кабинет! — и что-то в его тоне навело Драко на мысль, что, возможно, рыжие действительно до этого момента его игнорировали, словно пустое место.

На Чары Драко успел вовремя, и эти занятия для него прошли, наконец, спокойно — впрочем, кто бы в здравом уме стал нарушать порядок у Флитвика? Он был одним из самых любимых студентами профессоров, и, хотя он производил вполне дружелюбное впечатление, наказания он раздавал довольно щедро. Так что Драко удалось сосредоточиться на усиленных световых чарах — а потом он прямиком отправился в библиотеку. Там-то точно никто к нему сейчас не прицепится — в отличие от гостиной, куда Драко сейчас идти не хотелось. А задания сами себя не сделают, тем более ему вряд ли теперь кто-то вообще позволит списать…

Но думать о своём даже не начатом ещё эссе просто не выходило. Вместо этого Драко сидел и смотрел пустым взглядом в учебник по чарам. Слава Мерлину, трансфигурацию он сделал ещё в выходные, и МакКошка завтра привяжется к кому-то ещё, например, к Крэббу, за которым он весь прошлый год задания проверял — вот пусть теперь сдаёт в первозданном виде. Драко невесело усмехнулся. Всё становилось намного хуже, чем он даже мог даже себе представить. А ведь с ним даже пока просто не разговаривают — но это давление трудно было не ощущать: теперь молчание в гостиной становилось таким звенящим, что ему было сложно сосредоточиться. А главное — ну вот что он мог сейчас предпринять? И — Мерлин! — с кем бы ему посоветоваться? Ему ужасно, до зуда в пальцах, хотелось поговорить с крёстным, и ближе к ужину Драко сдался и решил ему написать.

Но не здесь же! Лишь конченый идиот пишет о настолько личных вещах на виду у всех, в людном месте. А идиотом Драко себя не считал.

Решительно собрав учебники в сумку, Драко отправился в подземелья — и ему неожиданно повезло, потому что к двери в гостиную он пришёл одновременно с сонными первоклашками, так что произносить унизительный пароль ему не пришлось. Быстрым шагом добравшись до спальни, он забрался прямо в обуви на кровать, задёрнул полог — и достав чернильницу и пергамент приступил к письму.

Однако это оказалось вовсе не так просто, как он ожидал:к стоило ему начать излагать все события последних дней на бумаге, выходило или жалко, или глупо, и Драко испортил, наверное, едва ли ни с дюжину листов пергамента, прежде чем сумел всё же сочинить что-то удобоваримое: не слишком слезливое и не слишком злое. И даже не слишком растерянное, как ему показалось. Оставалось только уничтожить все черновики — и можно было успеть в совятню до ужина.

Выбираясь из кровати, Драко мрачно думал, что он прятался, как будто был в стане врага. Словно кто-то мог бы на него здесь наставить на него палочку — и осознание этого буквально его огорошило. Никто и никогда не то что так не поступал с ним — о таком даже помыслить было бы невозможно. Но сейчас Драко совершенно пришёл к пониманию, что так может вполне случиться — нет, конечно не здесь, этого бы на факультете не поняли, но то, что произошло на обеде… ему придётся внимательно приглядывать за спиной... Но как же это все было глупо! Он ведь в самом деле и не думал ссориться со всеми так! Ну ведь очевидно же, что он вовсе не имел не считал их всех такими придурками, вернее может быть и считал, но точно не хотел никого оскорбить, пока они сами... И ведь как теперь объяснишь… да и с какой бы стати, подбадривал себя он, выходя в коридор с сумкой, в которой лежало письмо и совиный крекер для Агравейна, их семейного филина. Да и что-то ему подсказывало, что сумку на кровати лучше не оставлять.

Уже выходя из гостиной Драко, поймал на себе внимательный и крайне неприятный взгляд Люциана Боула, перешёптывающегося с мрачным Пьюси. Что-то, видимо, не задалось у них в кабинете декана, и они были злы. Вероятно, в самом деле за обедом была их работа… Боул уже хотел встать, но Пьюси придержал его за плечо, и Драко разумно не стал задерживаться, и едва за ним закрылась потайная дверь в слизеринскую гостиную, припустил по коридору, а затем свернув, спрятался за доспехами. Он достал палочку из рукава, и припомнил все, чему учил его летом крёстный. Но нет, вроде бы за ним никто не пошёл, и можно было дальше идти спокойно. Он не знал, разочарован он или же наоборот рад, что сегодня больше ничего не случилось. Скорее, он просто устал.

Зато, уже привязывая письмо к лапе филина, Драко сообразил сделать приписку, порадовавшись тому, что пришёл сюда с сумкой. Постаравшись не испачкаться в совином помёте, он пристроился в проёме окна и дописал: «Уолл, зачаруй письмо так, чтоб никто, кроме меня, не смог бы его прочесть». Агравейн скрылся в вечерних сумерках, а Драко остался сидеть на каменном подоконнике, глядя вниз. Возвращаться ему не хотелось. Если бы отец увидел его прямо сейчас, посчитал бы он это все слабостью? Или наоборот? А Драко ведь ему так и не написал в ответ, и, честно говоря, даже не горел сейчас особым желанием. И в этом момент Драко понял, что всё же забыл о главном. Его словно окатили ледяной водой. Он забыл добавить, чтобы Уолл ни за что не обсуждал это с родителями! Однако филин уже улетел, и вернуть его было нельзя — но ведь Уолл же наверняка догадается?

Должен.

А если нет?

Если об этом узнает мама?

Драко понимал, что паникует, но поделать с собой уже ничего не мог. Так что он, помучившись c четверть часа, всё-таки угостил крекером одну из школьных сов и, привязав к лапе коротенькую записку, отправил догонять Агравейна. И тут же почувствовал себя совершеннейшим дураком. Конечно, Уолл догадается! Он-то не дурак. И всё-таки ему стало куда спокойнее…

То, как на него смотрели, когда он выходил из гостиной, Драко… не напугало, нет, чего ему бояться? Это точно был не страх, твердил он сам себе. На что они вообще способны? Подумаешь, приклеили к скамейке за обедом, да он такое запросто бы и сам даже в прошлом году провернул. Даже Крэбб с Гойлом, впрочем, сами они не додумаются, если только Панси… или Боул….

А ведь им завтра играть вместе. Вечерняя тренировка. Впрочем, при Флинте всем будет не до того, это его последний год, и он наверняка до выпуска будет зверствовать — и потом, квиддич есть квиддич. А Драко в самом деле ведь совсем неплохой ловец. Уж явно лучше той девчонки с Райвенкло. И Потти в этом году он должен переиграть.

О том, что может быть, всё это закончится уже завтра, думать было бессмысленно. Не кончится. Драко это хорошо понимал. И пусть. Он справится — и точно им не уступит. Ни за что!

За ужином Драко учёл дневные свои ошибки и место выбрал другое и прежде, чем сесть, кинул на скамью «Финиту», и только потом сел, сопровождаемый смешками и полными издёвки взглядами. Мрачно орудуя вилкой, он твёрдо решил, что не станет унижаться перед кем-то с извинениями, сколько бы Джема Фарли не поджимала губы и сколько бы Нотт незаметно не качал головой. Не дождутся, иначе он не Малфой.

Пароль к гостиной он буквально выплюнул и сразу же ушёл к себе, чувствуя лишь несколько презрительных и ненавидящих взглядов в спину. Он, уже задёрнув полог, на кровати сделал всю домашнюю работу, выбравшись буквально пару раз — в конце концов, он же не их лесник, чтобы пренебрегать гигиеной — но сумку с работами на всякий случай убрал в сундук. Посмотрел бы он, как бы его открыли.

Лёг Драко рано — и на сей раз завёл будильник на половину восьмого: проспать второй раз он никак не мог. Уже засыпая, он поймал себя на малодушной мысли, что всё это скоро кончится. Ведь это же просто глупо, в конце концов!

Утром Драко проснулся сам — почти за полчаса до будильника. Выключил его и, тихо выбравшись из кровати, надел поверх пижамы халат, а затем, не теряя времени, отправился умываться.

На сей раз в Большой Зал Драко пришёл одним из первых и успел позавтракать почти что в одиночестве, уйдя в тот момент, когда места у слизеринского стола начали активно заполняться. Покуда это всё это не закончится, вполне приемлемый вариант, убеждал Драко самого себя. Это не будет бегством, это просто такой… манёвр. Да, именно манёвр, даже покивал он. А пока так будет, пожалуй, лучше: он спокойно сможет повторить что-нибудь перед уроком и вообще побыть один — потому что во время еды школа пустела полностью. Даже преподаватели собирались все за своим столом, и столкнуться можно было разве что только с Филчем и его злобной кошкой, характер которой от прошлогоднего окаменения, кажется, только испортился ещё сильней, и нарушителей она вынюхивала без какой-либо жалости.

Драко неторопливо прошёл по пустым коридорам, ведя рукою по стене. Прежде он никогда особо не стремился к одиночеству и вообще привык ходить по школе со своею «свитой» — но теперь ему совершенно не хотелось видеть рядом с собой никого. Хотя, разумеется, избежать этого не удастся, но хотя бы не прямо сейчас. До начала уроков у него было немного времени, и Драко решил выйти подышать — недолго.

На улице было сыро и холодно, и он, ёжась, медленно пошёл вдоль стены, глубоко вдыхая сырой воздух. Иди на уроки не хотелось, и Драко оттягивал этот момент, как только мог… пока не вспомнил, что первым уроком сегодня были руны — а значит, ему предстояло подняться на седьмой этаж, а это дело небыстрое даже если все лестницы вдруг ведут куда надо. Но они, конечно, не вели, так что, когда Драко добрался, наконец, до кабинета, он прилично запыхался и взмок.

Слегка отдышавшись, он вошёл в класс. Комната была небольшой, и парт набиралась едва ли дюжина. Вдоль одной из стен стоял большой книжный шкаф, а на свободных стенах висели учебные пособия и портрет какого-то старика с бородой в высоком головном уборе на фоне здоровенного глиняного изваяния человека. В руках старик держал свиток и строго оглядывал учеников. Не Астрономическая башня, конечно, но из окон класса должен был бы наверняка открываться прекрасный вид, которым в любое другое время можно было бы наслаждаться, но сейчас за пеленой тумана с трудом угадывались очертания крошечных хогсмидских крыш и вершины деревьев. Зато дементоров, висящих в воздухе на всей протяжённости школьных границ как раз примерно на высоте седьмого этажа, было видно прекрасно, и от этого пробирала дрожь, а желание и дальше смотреть в окно на корню умирало.

Так что Драко сразу же отвёл взгляд, и первым делом наткнулся на сидевшего у окна Гойла. Вот уж кого он никак не ожидал тут увидеть! Ну да, ну да, третья парта как можно дальше от кафедры. Вид тот имел потерянный и одинокий — Крэбб с Панси и Пайком наверняка давились дымом на Прорицаниях, а без них и самого Драко Грег обычно терял весь задор. Хотя вообще увидеть его здесь было странно.

А вот Нотт уверенно расположился за первой партой на пару с Гринграсс, и они что-то искали в учебнике. Забини же практически развалился на парте позади них, но ему это ничуть не мешало наводить мосты межфакультетской дружбы с сидящей рядом с ним Лайзой Турпин. Вид она имела не слишком довольный, но другие места впереди были заняты. Сам Драко на урок хотя и не опоздал, но пришёл почти впритык, и оказался едва ли не самым последним. В сборе были практически все: Голдштейн с Корнером — вороны вообще слетелись сюда чуть ли не всем потоком, — несколько барсуков и нечёсаная копна… Грейнджер, кто же ещё, как она её вообще продирает? И тоже на первой парте. Драко осмотрелся в поисках места, куда бы сесть, и, не найдя ничего лучшего, просто сел, как и на зельях, с Патил — и только потом, увидев факультетский герб на её мантии, сообразил, что это другая Патил. Впрочем, она не возражала — просто символически подвинула учебник, словно приглашая его тут устраиваться. Атмосфера здесь вообще была другой — не похожей на ту, к которой Драко уже начал неосознанно привыкать. Может быть, потому что Руны не предназначались для дураков, а может быть, дело было в магии самого класса, настраивавшего скорей на рабочий лад.

А потом вошла профессор Бабблинг, и Драко стало не до разглядывания класса. Невысокая, даже пожалуй, маленькая — Драко её обычно почти и не замечал за столом среди прочих преподавателей — с густой копной мелко вьющихся тёмных волос и смуглой кожей, она, казалось, недавно вернулась из каких-то далёких стран. Во всем её облике сквозило что-то восточное, а вот профилем она походила скорей на старика на портрете или, как Драко подумалось, на их декана.

У неё оказался уверенный и твёрдый голос, и приятная манера говорить по делу, а не растекаться мыслью, как, честно признаться, Драко вполне опасался.

— Здравствуйте, — сказала она, поднимаясь на кафедру и оглядывая свой класс. — Рада вас всех здесь видеть, и сразу скажу, что, выбрав этот предмет, вы уже поступили мудро и не потеряете своё время занимаясь… тем, что не пригодится вам в будущем. Но давайте обо всем по порядку, — сказала она, а затем указала на самое крупное из пособий, висящее на стене. — Знакомьтесь, дети, это футарк, — и подошла к нему. — Футарк, это дети, — усмехнулась она. — Кто-нибудь знает, почему он так называется?

Грейнджер тут же вздёрнула руку, и Драко обречённо вздохнул. Как же ей не надоест? А?

— Да, милая, — кивнула профессор.

— Рунический алфавит, — бодро отрапортовала Гермиона, — как и многие другие азбуки, называется по своим начальным буквам.

Зубрила.

— Верно, — кивнула Бабблинг. — Один балл Гриффиндору. Футарк, — она взмахнула волшебной палочкой, и первые шесть символов на пособии засияли медовым цветом. — Название происходит от «сквозного» чтения первых шести букв этого рунического алфавита. Футарк принято подразделять на старший и младший, — продолжала она. — В старшем двадцать четыре символа, в младшем — шестнадцать. Но сегодня нам пригодится лишь одна руна. Мы начнём как говорят, Аб о́во — от яйца. Иначе говоря, с алефа... С самого начала. С чего же начинается наш алфавит? — спросила она, а затем взяла мел и твёрдой рукой вывела сперва толстую вертикальную черту в пол доски, а затем дополнила её двумя наклонными линиями, напомнившим Драко почему-то половинку оперения стрелы или дерева. — Это Феху, — сказала она.

Драко — так же, как и остальные — придвинул к себе пергамент и тщательно перерисовал руну. Он листал дома учебник, разглядывал руны, однако учить наизусть не стал, — не до того было, да и всё равно же они этим все займутся, да и кото вообще кто вообще заучивает учебник?

— Она означает «имущество», в первую очередь «деньги», — сказала профессор и улыбнулась. — Да, в основе всего лежит достаток. Кто мне скажет, что ещё понимали под достатком в старые времена?

Драко глазам своим не поверил, когда вместе с Грейнджер, Турпин и МакМилланом руку поднял Гойл. К его сожалению, профессор отдала своё предпочтение Турпин — а он бы послушал, что по этому поводу скажет Грэг!

— Скот, — сказала Лайза. — Там, где от золота пользы немного, скот важнее.

— Верно, — кивнула Бабблинг. — Один бал Райвенкло. Это очень полезная руна. Как вы думаете, на каком предмете она смотрелась бы уместно?

— На кошельке! — раздалось со всех сторон — на сей раз никто даже рук не поднял.

— А ещё? — спросила профессор — и её буквально закидали вариантами вроде семейных сейфов, шкатулок для драгоценностей и даже папок для важных бумаг. — Замечательно, — сказала она, наконец. — В самом деле, если кто-нибудь из вас держал в руках кошельки гоблинской работы, вы могли бы видеть её среди других на подкладке. Но что будет, — спросила она, — если я напишу её вот так? — Бабблинг вывела её вверх ногами.

— Она станет своей противоположностью! — тоже раздалось со всех сторон.

Драко даже не пытался отвечать. Какой смысл? И потом, сказать по правде, ему не хотелось разговаривать. Совсем.

— Правильно, — одобрительно кивнула Бабблинг. — Говоря про руны, мы должны понимать, что руны могут быть прямыми и перевёрнутым. В прямом положении Феху указывает на прибыль и новые источники дохода. В перевёрнутом значении — сулит денежные потери и предупреждает о нерациональных тратах, и других неприятностях. Так что, если вы будете писать её на своём кошельке, вам придётся для начала определить, какое положение будет являться прямым — что в случае с подобной вещью не так просто, — она улыбнулась. — Руна Феху относится к первому атту. Каждый атт состоит из восьми рун. Считается, что первый атт находится под покровительством Фрейра и символизирует доступные нам ресурсы в начало пути. Руны первого атта пишутся в начале ставов, чтобы задать направление магической энергии… советую взять перья и начать конспектировать, — заметила она.

И тут Гойл поднял руку.

— Да, мистер Гойл? — спросила она, сперва бросив взгляд на список.

— Что такое атт?

— Атт, молодой человек, или по-норвежски эттир, — сказала профессор Бабблинг. — Это ряд, состоящий из восьми символов. Всего рядов три. Позже мы вернёмся к их символическому значению и функциям.

И пока остальные скрипели перьями, руку подняла Меган Джонс, полукровка с барсучьего факультета:

— Профессор, а Фрейр — это тот самый Фрейр, у которого кабан с золотой щетиной, разве он правда существовал?

— Об этом вы и напишете мне эссе к следующему уроку, — ответила Бабблинг. — Небольшое — двух футов будет достаточно.

А потом она рассказывала, подробно и с примерами, о тех словах, что начинались с руны Феху, о тех, где она стояла в середине, и тех, где она была в конце. И о том, что это значило. Урок пролетел почти что незаметно — хотя на нём пришлось и поработать. Но Драко было интересно — здесь, наконец-то, надо было думать, а не просто повторять показанное.

Эссе оказалось не единственным домашним заданием — в конце урока профессор раздала листки с руническими текстами из книг, велев найти и выписать все слова, содержащие руну Феху, сгруппировав их по длине и найдя значения в словарях.

Следующая за Рунами Трансфигурация прошла спокойно — так же, как и, неожиданно, обед. Хотя, глядя на профессорский стол, Драко думал, что прежде декан никогда не наблюдал за их столом с таким вниманием. Может быть, поэтому всё шло так гладко…

На истории магии Драко уже и сам последовал плану Гойла — но выбрал третью парту поближе к двери. На передних рядах обычно сидели самые стойкие, а на задних слишком громко обычно был слышен храп. Но Драко вовсе не собирался на него отвлекаться, как и на бубнёж Бинса о гоблинах, потому что на это время у него были свои планы. Он не собирался спать или заниматься какой-нибудь ерундой, как прежде — он должен был сделать домашнюю работу на завтра, потому что вечером его ждала квиддичная тренировка, после которой ни желания, ни сил сидеть над учебниками у него точно не будет. Благо, пока что задали им не так много. Так что он как раз успел доделать всё, когда урок закончился — и первым выскочил из класса. Ему нужно было захватить метлу и дойти до поля — и при этом не заставлять Флинта ждать.

В раздевалке Драко оказался первым, и как раз успел запереть свой шкафчик до того, как появились остальные. Дожидаться их Драко не стал и, выйдя на поле, начал в одиночестве разминаться в своё удовольствие. Наконец-то он мог сделать то, чего ему так не хватало! И он, закинув метлу на плечи, побежал вокруг поля.

А когда Драко, пробежав круг, вернулся, подтянулись и остальные: Монтегю явился вместе с Блэтчли, и они, о чём-то хохоча, направились прямиком к Флинту, махнув Драко. Деррек хлопнул Пьюси по плечу — и последний уселся на скамейку и принялся перешнуровывать ботинки, и к нему вскоре подсели Крэбб и Гойл. Бойл пришёл последним — и остановился подчёркнуто далеко от Драко, впрочем, вскоре подсев к Пьюси и Крэббу с Гойлом. Да пускай — и наплевать.

— Так, построились, — гаркнул Флинт нетерпеливо. — По местам! — он закинул метлу на плечо. — Для начала просто пока разомнёмся…

— Погоди, Маркус, не все так просто, — жёстко сказал Люциан Боул, кивнув на Драко, и часть команды выстроилась за ним. Ну да, Дерек, Пьюси, даже Крэбб! — Есть мнение, что некоторым с нами играть не стоит.

— У кого-то проблема с нашим ловцом? — нахмурился Флинт. — В чём конкретно?

— Ты сам знаешь, — Боул поджал губы. — Лично я с ним в одно небо не поднимусь.

Стоящие рядом с ним недовольно загудели.

— А, — кивнул Флинт. — Ясно. Бунт на корабле, — кивнул он, оглядывая остальных игроков. — Кто-нибудь ещё хочет высказаться?

Ургхарт, вечный запасной и негласный заместитель их капитана, покачал головой.

— Ребят, хватит уже дурить, — сказал, поморщившись Уоррингтон. — Оставьте это дерьмо до гостиной, нам бы закончить до темноты.

— Мы с хамами в одной команде играть не намерены, — отчеканил Боул. — То, что его мать летом подрал оборотень, ещё не даёт ему права…

— Да мне плевать, — отчеканил Флинт. — Целуйся она хоть с дементорами, — Драко вспыхнул от возмущения, но его язык словно онемел и опух во рту, а Флинт, даже не взглянув на него, продолжил: — К игре это не относится даже боком. Пока Малфой летает и ловит снитч, мне плевать, будь он воспитан он хоть троллями. И если ты прямо сейчас не вынешь из кармана выпустившегося в том году Терри Хиггса, с которым мы выиграли не один сезон, то будь любезен, захлопни рот — потому что запасных ловцов у нас просто нет, зато, — он ткнул рукой в сторону Кребба с Гойлом, — целых два запасных загонщика.

— Да какой он ловец, мы его взяли только потому, что его отец купил мётлы для всей команды! — уже не на шутку разозлился Боул.

— И мы, что удивительно, летаем на них, — заметил прагматичный, как всегда, Монтегю. — Давайте уже займёмся делом! Люц, хорош уже по ушам ездить, а!

— Я это терпеть не намерен! — Боул покраснел от ярости и сжал кулаки.

А Драко даже не понимал, что чувствует. Его словно заморозили, и если бы он действительно стал фигурой изо льда, то уже пошёл бы трещинами и рассыпался на сотню частей. Они все говорили так, словно бы его вообще тут не было. Как будто бы он метла, или домовой эльф, которым недовольны хозяева. И самым скверным было то, что он сам сейчас даже не мог возмутиться; все что он мог — стоять, просто молча стоять, не привлекая внимания, и ждать, когда это закончится. Единственное, чего он сегодня хотел — летать, летать и забыться в небе. Даже пока они спорят, он бы мог уже оседлать метлу… но ему оставалось ждать, когда его пока другие решают его судьбу, и это ужасное чувство было для него слишком непривычным и… новым.

— Ещё раз спрошу, у тебя проблема с нашим ловцом? А вот что у твоей задницы проблема с две тысячи первым Нимбусом, я не заметил. Но не хочешь — как я смею тебя заставлять, — осклабился кривыми зубами Флинт. — Первый матч у нас больше, чем через месяц… И пока ты ноешь, гриффиндорец отчаянно тренируется!

— Флинт, может, это и твой последний сезон, но ты что, действительно думаешь этот зарвавшийся сосунок может принести нам победу со своими кривыми ручонками? — зло спросил Боул. — Он уже и так вытер ноги об наш факультет, не говоря о том, что его мать оборотень…

— Значит, он будет ловить снитч зубами! — рявкнул Флинт. — Как Поттер на первом курсе! Ну чего встали, по местам!

— Я не собираюсь играть с ним в одной команде! Мне, знаешь ли, как-то противно! — Боул даже попятился, вместе со своей свитой.

— Ах, противно? — повторил Флинт. — Свободен тогда. Марш отсюда, — практически выплюнул он, и воздух почти заискрился, хотя он даже не доставал палочки; Боул неверяще отступил назад, оглядываясь на остальных. — Ну и кто ещё не хочет летать с Малфоем? — рыкнул Маркус, но ответом ему была тишина — и Драко, который давно уже упрямо глядел себе под ноги, разглядывая росшую на поле траву, даже шепотков не услышал. — Я так понимаю, вы тоже настолько обижены, что хотите уйти из команды? — спросил Флинт, и Драко показалось, что тишина достигла новых глубин. — Извиняй, Боул, — резюмировал он, — но ты один сегодня настолько чувствительный. Иди, поплачься на груди у Джеммы, она тебя поймёт… теперь вы двое, — он вдруг развернулся к Крэббу и Гойлу. — Запасной состав, вот ваш шанс! Ну, кто из вас не брезглив как девчонка? Гойл, я вижу, у тебя проблем нет?

Драко, не удержавшись, всё же посмотрел туда — и увидел, как Гойл мотает головой.

— Я не слышу! — гаркнул Флинт.

— Нет у меня проблем! — крикнул Гойл.

— Ты в команде! — решительно кивнул Флинт — Эй, Боул, не забудь отдать парню метлу. Как ты верно заметил, они были куплены для команды. А теперь все собрали свои задницы в горсть и начали разминаться. Малфой! — Драко даже подскочил от неожиданности. — Ты уже закончил, так что на метлу и вперёд — покажи, что выучил этим летом, поплачешься о несправедливости мира потом. Ургхарт — после разминки бери биту, отрабатываешь с загонщиками удары.

Драко увидел, что Бойл, буквально впихнув метлу Грэгу в руки, развернулся и ушёл с поля. И хотя Драко понимал, что всё это сулит ему в ближайшем будущем серьёзные неприятности, однако же сейчас он был почти счастлив — он, оседлав метлу, взмыл в воздух, и наконец почувствовал, как его язык приобрёл прежний размер.

— Вот уроды, — возмутился Рон, когда они поднимались в свою гостиную.

И Гарри не мог с ним не согласиться. Ему было жаль сегодняшнего урока и ужасно жаль Хагрида, который, провожая их в замок, сморкался в большой платок и украдкой вытирал слёзы.

— Надеюсь, что всё обойдётся, — взволнованно, но без особенной уверенности произнесла Гермиона.

— Да что ему станется, — хмыкнул Рон, и Гарри вздохнул украдкой. В прошлом году Мадам Помфри сотворила чудо, за одну ночь поставив Гарри на ноги после заклинания профессора Локхарта. Но от одного воспоминания он ощутил мерзостный привкус костероста на своём языке. Нет, Малфою, после всего что произошло, наверняка так просто отделаться не удастся... Как же хорошо, что шляпа отправила самого Гарри на Гриффиндор — на Слизерине он не смог бы проучиться ни дня.

В школе вообще вновь творилось что-то странное. И дело было не только в Блэке, которого никто так и не смог поймать. Нет, творилось не с самим Гарри, к этому он привык, а со всеми. Возможно, в этом были виноваты дементоры, наводившие на всех в школе ужас, уныние и тоску — а самому Гарри почти каждую ночь снился теперь мамин крик, а может, ему так казалось; сон его был беспокоен, но хотя бы шрам не болел. Рон и Гермиона тоже были на взводе и регулярно ссорились, сперва из-за Крукшанкса, который неспешно охотился на Коросту, потом из-за полезности Прорицаний, а сегодня даже повода конкретного не было, а они глядели друг на друга волком. Ещё и Трелони масла в огонь вчера подлила со своими мрачными предсказаниями: лучше бы это была овца, как и показалось Рону, но гримм, который предвещал Гарри смерть… Нельзя сказать, чтобы он ей совсем не верил, как бы их ни пыталась успокоить МакГонагалл, тем более, после того, как Рон рассказал о своём почившем после такой встрече дяде Биллиусе. Гермиона, правда, была настроена, как всегда, скептично, объясняя всё обычными совпадениями, но вот самому Гарри её уверенности очень недоставало. Настолько, что он даже не смог подремать вчера на истории магии, по кругу размышляя о Гриме, о Блэке и о том, что ему снова что-то не хотят говорить.

Теперь вот ещё и это…

Иногда Гарри казалось, что людям просто нужно кого-нибудь ненавидеть. В прошлом году все в школе ополчились после него, после того как он просто поговорил со змеёй считая его наследником Слизерина, а в этом году, кажется наступило время Малфоя. Даже если и была в этом какая-то справедливость, Гарри от неё было муторно. Он смутно представлял себе, что происходило на их факультете, но это нечто явно дурно попахивало. Настолько, что даже Гермиона, всегда остро воспринимающая такие вещи, начала возмутиться — правда, пока лишь шёпотом:

— Меня не перестаёт удивлять, что и в Волшебном мире уровень шовинизма настолько высок. Мы ведь живём в современном мире, но эта ужасная склонность волшебников вешать на людей ярлыки, только потому что они чем-то от них отличаются! Как вообще человек может стать изгоем по такой нелепой причине! Даже представить себе у магглов подобного не могу. На миссис Малфой напали — а они ещё требуют от него извинений!

— Ну, учиться никогда не поздно, — сказал Рон язвительно. — Надо с чего-нибудь же начать. Мне, конечно, миссис Малфой даже жаль, но ни перед тобой, ни перед Джинни этот говнюк так и не извинился! Как будто не было никакого василиска в помине, и он ничего не знал.

Гермиона поморщилась, но всё же была непреклонна:

— Рон, это всё равно неправильно! — поджала губы она — Мы же живём в разумном обществе, а не среди зверей.

На этом спор заглох, так толком не начавшись — потому что было уже довольно поздно, а впереди их всех ждали горы домашних заданий, высокие, как Биг-Бен.

Гарри не хотелось влезать в подобные перепалки, но во многом Гермиона была права, вот только дело было не только в одних волшебниках. Ему ли было не знать, что тот, кто от других отличается, для большинства — урод. Таким уродом он сам был для Дурслей, и даже то, что выяснилось, что он волшебник, в их отношении немногое поменяло. В прошлом году, когда выяснилось что он змееуст, это случилось опять, а в этом году просто нашёлся кто-то поинтересней… и, похоже, с каждым днём положение Малфоя становится всё хуже. Взять хотя бы ту Гербологию… а ведь они и недели не отучились. Гарри чисто по-человечески было Малфоя жаль — тот, конечно, отравлял им с друзьями жизнь, но, по крайней мере, они не жили с ним в одном подземелье. А вот с Дадли Гарри жил прожил тринадцать лет — и хорошо знал, как это, уживаться с тем, кто так к тебе относится. А уж когда таких, как его кузен, целая спальня… Почему-то в этом году невозможное сходство Крэбба и Гойла с Дадли с особенно бросалось Гарри в глаза. Как в каком-то любимом тётушкой индийском фильме. Может, Дадли тоже кто-нибудь потерял? Намеренно?

А ведь ещё днём ничто проблем даже не предвещало: Чары у Флитвика и замечательное ЗоТИ прошли просто чудесно. Как же им всем нравились уроки Люпина, не считая нескольких придурков со Слизерина, которые не упускали возможность отпустить какую-нибудь гадость о нём! Но, может быть, одежда его и была в заплатках, а уроки были отличные — сегодня они сражались с красными колпаками, и было здорово.

А после обеда их ждал первый урок у Хагрида — было приятно после обеда выйти на свежий воздух и, хотя Рон с Гермионой до сих пор не разговаривали, ничего дурного Гарри не ждал, и на кучку слизеринцев, шедших в отдалении перед ними, внимания практически не обращал. Пайк о чем-то напряжённо переговаривался с Крэббом с Гойлом, оглядываясь по сторонам, но Гарри до них дела не было, и единственное, что бросилось ему сразу в глаза, это то, что Малфоя в их компании не было — он обнаружился уже у самой хижины, словно пришёл задолго до всех. Один. Конечно, Вуд уже всех поставил в известность, что у слизеринцев что-то произошло, и загонщик Люциан Боул ушёл из команды. Может быть дело, было и в этом… А может… ну, не устраивают же они теперь «Охоты на Драко», подумал Гарри — и отмёл эту мысль. Всё-таки отец Малфоя был известным волшебником, и Гарри хорошо помнил, на что его влияния хватило в прошлом году.

Хагрид дождался их всех у дверей своей хижины, и не один, а с Клыком, выражающим такое же нетерпение, как хозяин. Когда все ученики наконец собрались, сгорающий от нетерпения Хагрид повёл их за собой к высокой изгороди.

— Дык, это, какой я урок для вас приготовил, — улыбнулся лесничий. — Но вы, первым делом, значится откройте учебники.

— Что-о? — пробасил Крэбб. — Это как это так «откройте»?

— А? — непонимающе переспросил Хагрид.

— Как мы будем их открывать? — со вздохом перевёл Забини.

А затем вынул из сумки мохнатый том, крепко-накрепко перемотанный целой кучей тонких чёрных кожаных ремешков с металлическими заклёпками. Остальные тоже вытащили свои опасные учебники. Одни, как Гарри, стянули их крепко ремнём, многие засунули в тесную папку с молнией, кто-то усмирил огромными скрепками.

— Кто-нибудь... э-э... может открыть? — расстроенно спросил Хагрид, но весь класс отрицательно замотал головами — и в этот момент стоящий наособицу Малфой закатил глаза и демонстративно провёл пальцами по корешку своего.

Тот открылся.

— Позёр, — прошептал громко Рон.

— Ну вот, дык это ж, я же говорил, что совсем просто же... Надо только её погладить, — просиял Хагрид, словно речь шла о какой-то самой собой разумеющей и обычной вещи, а затем взял «Чудовищную книгу о чудовищах» у Гермионы из рук, и одним движением содрал с него широкую полосу клейкой ленты. Учебник тотчас клацнул страницами, намереваясь откусить Хагриду что-нибудь, но тот успел погладить огромным пальцем его корешок. Учебник вздрогнул и послушно раскрылся. — Это самое, Слизерину, значится балл, — довольно сказал Хагрид. Казалось, ему нравилась сама процедура награждения баллами.

— Ах, какие же мы все глупые! — насмешливо закатила глаза Паркинсон. — Всего-то нужно взять и погладить!

— Это самое, чего ж не погладить, они же ж... я думал, такие милые, — Хагрид, взглянув на Гермиону не слишком уверенно.

— Просто прелесть! — издевательски подхватил Пайк. — А что, хороша шутка, выдать учебник, готовый тебя загрызть. У нас ведь только Малфой знает, как обращаться в зубастыми тварями, — заметил он, поглядев на того с вызовом.

— Заткнись, Пайк, — неожиданно для себя произнёс Гарри. Ему стало вдруг так противно, а у Хагрида был такой несчастный вид, а Гарри очень хотелось, чтобы его первый урок прошёл как нельзя лучше. И его не портили бы ни слизеринцы, ни стоящей перед его глазами нетрезвый призрак дорогой тёти Мардж. Вообще, у Гарри был сегодня просто день семейного сходства, вот и в Пайке при желании в можно было признать кузена Полкисов... и как Гарри раньше не замечал, насколько его с ним роднит эта перекошенная ухмылка?

Хагрид прочистил горло, очевидно, пытаясь нащупать путь, по которому сможет дальше вести урок, и продолжил:

— Теперь у вас... это... есть учебники. Но главное — ж что? Главное — волшебные существа, тварюшки, значит, волшебные. Пойду сейчас приведу. Обождите меня прямо тут...

Он ушёл, и Паркинсон снова не выдержала:

— Ну и ну! — воскликнула она. — Эта школа катится в тартарары! И этот безграмотный олух будет теперь нас учить! «Значится обождите меня прямо тут!» — передразнила она. — Я напишу обо всём родителям — они будут просто в шоке!

Гарри задумался: если бы Панси был пацаном, на кого бы тоже могла быть похожа? Но в голову ему приходил почему-то лишь Злыдень, бульдог тёти Мардж, и кажется, Гарри даже неосознанно потянулся за палочкой.

— Потише, Поттер, — злобно ухмыльнулся Пайк, а затем скормил испуганную физиономию с притворным ужасом простонал: — Спасайся, сзади тебя дементор!

— Он, наверное, у вас с Малфоем на двоих, — захихикала Паркинсон.

И Гарри и сам Малфой вспыхнули, но тут ситуацию спас, как всегда, Рон:

— Гарри, она что, ревнует? — спросив со всей доступной ему непосредственностью, от которой Гермиона всегда закатывала глаза.

Панси вспыхнула и открыла было рот, чтобы ответить что-то — и в этот момент Лаванда Браун восторженно завизжала, и всем стало не до бессмысленных перепалок.

В загоне появилось с дюжину удивительных существ, страннее которых Гарри никогда и никого не видел: туловище, задние ноги и хвост были у них лошадиными, а покрытая перьями голова и крылья — орлиными, морда же заканчивалась клювом стального цвета. На передних лапах у них были когти едва ли не фута длинной, острые словно кинжалы, а их большие и напоминающие апельсин глаза ярко поблёскивали. Эти странные звери были самых разных мастей — от ярко-рыжих до аспидно-чёрных, и на каждом из них были кожаный ошейник и цепь, заменявшая поводок.

А потом… Потом было жутко и удивительно. Хагрид назвал этих удивительных и гордых животных гиппогрифами и строго предупредил, что они ценят вежливость. Нужно было им сперва поклониться, и только увидев ответный поклон можно было их трогать. А затем вдруг предложил добровольцам на них… прокатиться.

Гарри сам не знал, как на подобное решился — но он не жалел. Ни капли. Это было почти так же удивительно, прекрасно и волшебно, как летать на метле, хотя и не так удобно. Если метлу Гарри ощущал почти как часть своего тела, то, сидя верхом на гиппоргифе, он как будто сам сливался с ним, но по обе стороны от него бились два огромных крыла, задевая колени, и Гарри всё время казалось, что гиппогриф вот-вот его сбросит. Да и бросало его тут вверх и вниз… и, хотя в таком полёте было что-то по-своему удивительно и прекрасное, но Гарри, пожалуй, обрадовался, когда вновь оказался на твёрдой земле.

И хотя посадка была жестковатой, он едва не полетел кувырком, встречали его как героя и всем тоже захотелось на них полетать. Гарри уже было решил, что всё наконец наладилось, и дальше урок пройдёт мирно, и, наверное, просто сглазил.

Как раз в этот момент всё и пошло не так.

Ученики перелезли через забор, разбрелись по загону, и, слегка побаиваясь, кланялись и разглядывали гиппогрифов, а Гарри стоял и смотрел. Невиллу, как всегда, не везло, а вот Рон с Гермиона, кажется, успешно пытались наладить контакт с выглядевшим довольно мирным конём-орлом каштановой масти. Чуть поодаль Малфой выбрал себе тоже очень спокойного зверя рыжеватой масти и, церемонно с ним раскланявшись, гладил его по клюву. В этот момент на его лице застыло такое несвойственное ему выражение, что Гарри испытал чувство неловкости; он отвернулся и перевёл взгляд на его соседей.

Кажется, Крэбб, Гойл и компания тоже горели желанием прокатиться — и их выбор пал на того же гиппогрифа, на котором летал сам Гарри. Разумеется. Бакбик — так звали зверя — вполне вежливо поклонился Панси в ответ на её приветствие, и Пайк небрежно почесал его клюв, не проявляя особенного почтения, а затем уступил эту честь остальным — и у Гарри вдруг возникло какое-то смутное ощущение… он не был уверен, было ли дело во вчерашнем чае профессора Трелони, открывающем третье око, то ли ещё в чём, но волоски на руках у него встали дыбом.

Малфой уже медленно шёл рядом с выбранным гиппогрифом, гладя рыжеватые перья на его шее, когда Крэбба с компанией начались проблемы. Бакбик не желал слушаться сразу их всех, и не то что позволить залезть на себя, он даже с места не сдвинулся, и когда Малфой проходил мимо их, его гиппогриф остановился и вдруг… зачирикал. Правда, громко, и не слишком-то мелодично, но Гарри не мог подобрать более подходящего названия для того звука, что он издал. Бакбик ответил ему тихим клёкотом, и тут Крэбб повернулся к нему спиной и побагровев и размахивая руками заорал на Малфоя в лучшем стиле дядюшки Вернона. Он во всю мощь своих лёгких орал, что из-за него теперь эта тупая тварь и вовсе не никого не желает слушатся, и что-то о том, что не будет это терпеть. И в этот момент время словно потекло медленней: Гарри видел, как Бакбик грозно распахнул свои четырехметровые крылья и поднялся на дыбы. Сверкнули стальные когти, и Гарри действительно испугался того, что сейчас должно было произойти, но в этот момент Малфой каким-то чудом успел среагировать и вытолкнул Крэбба из-под удара, упав вместе с ним на траву; пусть и вскользь, но, кажется, он весьма прилично успел получить когтями и, похоже, хорошенько приложил Крэбба его тупой башкой о земную твердь.

Разъярённый Бакбик, опустив было на землю передние лапы, взметнул их снова, и Крэбб, спихнув с себя недвижного Малфоя, начал отползать в сторону, когда повисшую тишину разорвал испуганный общий вздох — и тут к Бакбику бросился Хагрид и с трудом, но всё-таки нацепил на него ошейник, пока тот так и рвался у него из рук, чтобы продолжить топтать и рвать когтями обидчика. Однако Хагрид с усилием оттащил его подальше от лежавшего на траве Малфоя, и привязал к одному из столбов изгороди. Малфой, кажется, был без сознания, и его мантию и светлые волосы расцвечивали ярко-красные пятна крови. Крэбб, сидя несколько поодаль, стонал, баюкая окровавленную руку — и, когда заметил, что никому и дело до него нет, простонал:

— Эй! Я истекаю кровью!

Однако Хагрид быстро на него посмотрел, и уверенно буркнул:

— Прямо сразу не истечёшь, — и, бледный как полотно подошёл к Малфою. — Помогите мне кто-нибудь, — попросил он. — Его надо унести отсюда.

Гермиона бросилась открывать ворота загона. Хагрид как пушинку поднял Малфоя, и Гарри успел увидеть, как неестественно вывернута его рука, и что трава под ним тоже была испачкана кровью. Второй рукой Хагрид вздёрнул на ноги бледного Крэбба, и со всех ног припустил к замку, практически таща его за собой.

Некоторое время в загоне стояла потрясённая тишина, а затем он начал наполняться звуками. Гарри сам был растерян, с трудом осознавая происходящее: некоторые выглядели совсем потерянными, а кто-то возмущался на весь загон. Панси почему-то делала это громче всех, стеная, что она ведь тоже могла пострадать, и её родители обо всем узнают!

Но поскольку уроку явно пришёл конец, все медленно двинулись к замку. Слизеринцы, придя в себя теперь громко ругали лесничего:

— Его надо немедленно выгнать, пока не пострадал кто-то ещё! — громче всех орал Пайк.

— Да Крэбб сам виноват, придурок! — вступились за Хагрида Финниган с Томасом, и Гойл, набычившись, сжал в ответ кулаки.

Когда они, возмущаясь и переругиваясь, вошли в пустынный холл, Панси Паркинсон вдруг неожиданно заявила:

— Пойду узнаю, что там в Больничном крыле, — и лицо её приобрело в этот момент то странное выражение, с каким обычно сплетничала Лаванда. Гарри от этого передёрнуло и он поморщился, когда она поскакала вверх по мраморной лестнице, и Гойл поплёлся за ней.

Остальные слизеринцы свернули к себе в подземелья, не переставая честить Хагрида, а Гарри и Рон с Гермионой поспешили к себе в башню.

— Как вы думаете, Малфой сильно пострадал? — Гермиона была очень встревожена. — С ними всё будет в порядке?

— Конечно, мадам Помфри в одну секунду справится с такой раной, — уверенно проговорил Гарри. — Сколько раз она ставила меня на ноги, я же каждый год прихожу в себя в больничном крыле.

— Все-таки лучше бы этого не случилось. По крайней мере у Хагрида на первом уроке, — Рон был явно обеспокоен. — Вот увидите, слизеринцы раздуют из этого такую историю. А уж что паша Малфоя предпримет...

На ужине все обсуждали выгонял выгонят ли теперь Хагрида и что будет с уроками УЗМС, Гарри же ковырялся в тарелке и поглядывал, что делается за слизеринский столом. Несколько человек во главе с Пайком и Гойлом о чем-то шушукались — наверняка сочиняли свою версию произошедшего на уроке. Несколько раз Гарри даже слышал имя Малфоя, однако в тоне, которым это высказывалось, сквозило неизбывно знакомо-дурслевское «сам виноват», наводившее Гарри на не самые приятные размышления.

— Во всяком случае, скучным первый этот день точно не назовёшь, — попытался Рон сказать хоть что-нибудь оптимистичное, однако его шутка успеха не возымела.

Так что после ужина в подавленном настроении они вернулись в гостиную — нужно было сделать задание по трансфигурации, но работа не шла: все трое то и дело откладывали учебники и подходили к окну. И когда у Хагрида в окнах зажегся свет, не сговариваясь отправились к нему в гости.

Тот был пьян. Он сидел за выскобленным столом с мордой Клыка на коленях, и утирал катившиеся из его глаз крупные слёзы огромным платком, периодически громогласно сморкаясь. Остаток вечера они втроём его утешали — хотя, сказать по правде, у них и самих кошки скребли на душе.

Конечно, узнали они и о судьбе пострадавших:

— Вот Малфою досталось... — Хагрид обречённо качал косматою головой. — Но мадам Помфри сделала что надо... лучшим образом. Оставили его спать до утра, костероста вот влили. А второй увалень, мало что здоровенный, а все голосил, помираю, мол, лежит весь в бинтах, ворчит... — он уныло покачал головой.

— Притворяется, — уверенно покивал Гарри. — Мадам Помфри может вылечить что угодно. Она в прошлом году вырастила во мне половину костей.

— Но Малфой-то уж наверняка постарается, раздует из мухи слона, — проворчал Рон.

Можно было сказать, что их утешительная миссия провалилась — и, когда они шли назад, возвращаясь в свою гостиную, Гарри надеялся, что и с Хагридом, и с Малфоем всё будет в порядке, но перед его внутреннее оком впереди почему-то маячило что-то мрачное.

Малфой-мэнор был таким тихим… Большим и невероятно тихим. Нарцисса всегда любила этот дом, но теперь ей было невыносимо здесь находиться: тут всё словно кричало о том, кем она когда-то была и теперь стала. Да и не «словно»: предки Люциуса, изображённые на портретах, пусть и не все, не слишком стеснялись того, что их нелестные замечания могут достигнуть слуха хозяйки дом, другие же просто смотрели на неё с нечитаемым выражением на искусно выписанных маслом лицах, от этих взглядов Нарциссе хотелось то ли сбежать, то ли испепелить тут всё. И долго это, конечно же, не могло продолжаться.

Покуда Драко был дома, Нарцисса ещё могла терпеть всё это, но теперь, когда он уехал в школу, она больше не видела в этом смысла. Да и не хотела видеть — к чему было сносить это всё? К страданиям она никогда не стремилась, к тому же у неё всё ещё была гордость, и Нарцисса не была склонна ею жертвовать ради кучки нарисованных снобов. И если ей так плохо здесь — значит…

И всё-таки решиться оказалось не так-то просто. Она понимала, что, к чему бы всё это ни привело потом, забыть об этом они с мужем не смогут никогда. Но и жить так дальше она не могла. Она бы и вовсе не возвращалась после прошлого полнолуния — тем более что Драко вернулся бы лишь к Рождеству — но нанести супругу такой удар до первой в этом рабочем году сессии Визенгамота было бы просто бесчестно, и так с Люциусом она поступить не могла. Она знала, насколько это важно для него — и… и, честно говоря, сама многое сделала, чтобы их фракция смогла преуспеть. То, что кулуарно обсуждается за чашкою чая в гостях и за бокалом шампанского на приёмах, может оказаться крайне весомым во время голосования. Ей ли было не знать? Нарцисса не видела ничего ужасного в регистрации, и сама это как-то пережила, и тем более совсем не лишним было сократить приток неучтённых оборотней из-за границы, если они и со своими пока не справляются. Из ниоткуда оборотни не появлялись, и каждый новый заражённый ликантропией человек был жертвой уже других. Случайной или намеренной, как было с ней… и, только ограничив их популяцию, со временем можно было бы избавиться от этого чудовищного проклятия, так полагал Люциус и так полагала она. И возможно теперь, когда эти поправки частично приняты, они смогут кого-нибудь оградить от того ужаса, что довелось пережить ей…

Но сейчас, когда поздравления отзвучали, Нарциссу в Малфой-мэноре больше не держало ничего. Так что во вторник утром Нарцисса, спустившись к завтраку, сев за стол, но не притронувшись к еде, произнесла:

— Прости за то, что, вероятно, я сейчас испорчу тебе утро. Люциус, — она взглянула на него и увидела, как в его серых глазах зажглась тревога. — Какое-то время я поживу в Хартфордшире.

— Какое-то время? — переспросил он, и она с болью увидела появившуюся на его лбу морщинку — и тут же запретила себе обращать на это внимание. Сейчас она должна была думать о себе… впрочем, нет. Не только о себе. О них всех.

— Да, — кивнула она. — Какое-то. Люциус, мне нужно время. Мне нужно разобраться в себе.

— Я понимаю, — он тоже кивнул. — Но почему не делать это здесь?

— На меня здесь всё давит, — честно ответила она. И добавила: — Даже ты.

— Я давлю на тебя? — он действительно удивился.

— Не ты сам, — согласилась она. — Твои ожидания. Которым я больше не могу соответствовать. Прости, — она улыбнулась одними губами. — Мне нужно понять, кем же я теперь стала.

— Перестань! — горячо возразил он, протянув руку к ней и накрыв ладонью её пальцы. — Ты осталась сама собой!

— Ты и сам в это не веришь, — возразила она с грустной улыбкой.

— Я верю! — воскликнул он.

Он действительно очень хотел в это верить — она видела это в его глазах. Может быть, больше всего на свете хотел… но она хорошо его знала. Слишком хорошо.

— Скажи, — мягко проговорила она, — когда мы в последний раз были близки? Ты уверен, что вообще когда-нибудь сможешь прикасаться ко мне как прежде? Не пытайся сейчас солгать ни себе, ни мне.

Она знала, насколько это было жестоко с её стороны, и до последнего не хотела затрагивать эту тему, но теперь ей пришлось. В конце концов, так действительно будет лучше для них обоих.

Это был подлый удар, и Люциус растерялся. Она видела, что он хотел ответить ей «да», но даже этой возможности Нарцисса ему не оставила: он встала, подошла к нему и, прикоснувшись пальцем к его губам, покачала головой. Молча.

Люциус сидел и смотрел на неё снизу вверх — не в состоянии выдавить из себя ни звука, словно она действительно наложила печать на его уста. Но что действительно лишило его малейшей возможности возразить — это то, что он видел в её глазах, что она больше ему не верит. Если бы он воспротивился, начал её сейчас убеждать и умолять остаться, это всё равно ему бы не помогло, и сделало бы лишь только хуже — потому что она уже приняла решение. И приняла его не сейчас…

Прежде в их жизни ещё не бывало, чтобы она утратила веру в него. Никогда.

Ему было больно, больно до невозможности вдохнуть, и он как никогда ощущал, что предал её. И что всё, что он может сделать сейчас — спросить:

— Как мне заслужить твоё прощение, Цисса?

Но она только покачала головой:

— Не ты виноват во всём… и это уже не имеет значения.

— Я найду виновников, — он резко встал и попытался взять её за руки, но она незаметно выскользнула и отстранилась — и вновь покачала головой:

— Не давай несбыточных обещаний.

И опять улыбнулась. Грустно и той отсекающей всякую надежду улыбкой, которой он никогда прежде у неё не видел.

— Ты же будешь совсем одна, — сказал он в полном отчаянии, пытаясь её хоть как-нибудь удержать и понимая, что это всё бесполезно.

— У меня будет эльф, — возразила она, едва ощутимо пожимая плечами. — Я ведь не отправляюсь куда-то в джунгли. Это Хартфордшир. У меня есть камин, ко мне можно аппарировать или послать сову.

— А как же Драко? — ухватился за последний шанс Люциус. — Что мы скажем ему?

— Пока мы ему ничего не скажем, — сказала Нарцисса, и её голос вновь зазвучал мягко. — Люциус, я просто хочу немного уединения. Только и всего. А ты не можешь и не должен бросать на половине пути всё, чем занимался последние годы, и я тебе буду только мешать.

— О чем ты Цисса, ты не можешь мне помешать! — воскликнул он убеждённо. — Никогда!

— Скажи это своим политическим оппонентам, — усмехнулась она и добавила с ледяной твёрдостью: — Не обманывай самого себя. Я теперь персона нон-грата. Давай хотя бы соблюдём для вида приличия. Именно этого от тебя ждут.

Люциус стоял и смотрел на неё. Больше всего сейчас он хотел сказать ей, что ему наплевать на них всех, а потом обнять, прижать к себе и решительно заявить, что они не стоят и сикля, что, видимо, время пришло послать их бешеной хвостороге в пасть. А потом просто сказать, что они уезжают — как советовал ему сразу Нотт.

Но он понятия не имел, как она на подобное отреагирует. И возможно, она и сама этого до конца не знала. Потому что они вместе строили то, чего он сейчас достиг — как он мог обесценить все, и не будет ли выглядеть его отказ от всего бегством её глазах? Постыдным бегством человека, стыдящегося своей жены.

— Мы вместе с тобой взращивали всё это, — выговорил он, наконец. — И я не…

— Именно поэтому, — перебила она его, — я не позволю тебе всё потерять. В конце концов, мы должны думать ещё и о том, что будет с Драко. Ты подумал о его будущем? Он Малфой, за его плечами многие поколения наших предков.

Что он мог ей ответить, ведь они оба были с детства заложниками своего воспитания и осознавали свой долг?

А потом Нарцисса коснулась его плеча, прощаясь, кивнула ему — и поднялась к себе, оставив на столе нетронутые приборы.

Поднявшись в свою комнату, Нарцисса собрала последние мелочи, которые хотела взять с собой. Большую часть необходимого она уже отправила в Хартфордшир, но уходить с пустыми руками было верхом невежества по отношению к Люциусу: скверно выглядело бы, если бы она всё собралась заранее, и только ожидала удобного, на её взгляд, момента. Иногда незнание милосердней. Нарцисса и в самом деле совсем не хотела его обижать — и потом, она ведь не навсегда уходила. По крайней мере, она в это верила.

Переодевшись в строгую лиловую мантию и подобрав шляпку в тон, Нарцисса была готова к выходу, пусть он включал в себя лишь перемещение из камина в камин. Она вызвала эльфов и оставила им последние распоряжения по дому, наказав, в случае любой надобности, непременно обращаться к ней. Люциус никогда не занимался домом, и она не могла вот так обрушить на его голову ещё и это. Да и зачем? Она привыкла к этим делам, и они ей не были в тягость. Оставался ещё сад, который вскоре нужно будет готовить к зиме — и, конечно, теплицы. Плоды с деревьев тоже непременно следовало собрать вовремя, в этом году обещал быть отличный урожай яблок и груш… но Нарцисса была уверена, что сможет отдавать распоряжения эльфам и из Хартфордшира. А может быть, она даже вернётся… вскоре, говорила она себе — и не слишком верила в это. Как и не видела определенного будущего для себя, но кто знал, насколько изменчивым оно могло оказаться.

Позволив эльфам вернуться к своим делам, Нарцисса внимательно изучила своё отражение в зеркале, и вздохнув, на миг прикрыла глаза. Ей вдруг стало не то чтобы страшно — нет, это было иное чувство… она словно пересекала границу и закрывала за собой дверь, в которую, она знала, ей пути больше не будет. Возможно, рядом с ней возникнет соседняя, но в ту, прежнюю, ей больше уже не войти.

А потом она взяла сумочку, подхватила свой саквояж и спустилась вниз. Люциус уже ждал её — бледный и отчаянно старающийся держаться достойно. Рядом с ним, выстроившись в каре, стояли все эльфы Малфой-мэнора — и она, вновь повторив, что они все всегда могут к ней обратиться, и это лишь временный переезд, простилась с ними и, бросив горсть дымолётного порошка в камин, шагнула в зелёное пламя.

И вышла у себя дома. Её взгляд упёрся — опять — в синюю стену, и она вдруг подумала, что завтра же велит Тинки её перекрасить. В белый. Или нет… в голубой. Бледно-голубой. Хотя нет, белый лучше… Она так и стояла у самого камина и, разглядывая стену, обдумывала этот ставший внезапно очень важным вопрос, когда услышала:

— Девочка, тебя что, выгнал муж?

Ирма Блэк, Крэбб в девичестве, смотрела на неё с тем непередаваемым выражением, средним между «Я так и знала!» и «Как ты могла?!», которого так боялась в детстве Нарцисса.

— Доброе утро, — очень вежливо поздоровалась с ней Нарцисса.

— А я знала, знала, что будет именно так! — воскликнула Ирма, складывая на груди руки. — Ну и ты, милочка, сама должна понимать, ты же всё-таки оборотень.

— Вы ошибаетесь, бабушка, — ещё более вежливо проговорила Нарцисса, чувствуя, как внутри неё начинает рождаться тёмная волна гнева. Она вовсе не для того сбежала сюда, чтобы кто-то смел её упрекать! Нет, только не в её доме.

— И ты что же, будешь здесь жить всегда? — поинтересовалась… ох, как же её звали? Нарцисса это знала, конечно, знала, но сейчас, глядя на узкое и какое-то хищное, хотя и, безусловно, привлекательное лицо старой волшебницы, никак не могла вспомнить её имя. — Оборотень в доме Блэк! Ладно бы ещё просто иногда приходила, но...

— Ладно оборотень, — возразил дедушка Поллукс. — Но развод! Развод в доме Блэков! Я даже не помню такого!

— Мы. Не. Разводимся, — отчеканила Нарцисса, сжимая уже в руке палочку.

— Он тебя просто сослал? — заботливо осведомилась бабушка Ирма.

— Это был только мой выбор, — Нарцисса сглотнула — и вдруг заметила выразительно машущую рукой и качающую головой Кассиопею Блэк. И от её ироничной улыбки Нарциссе вдруг стало легче — настолько, что, когда бабушка Ирма сочувственно произнесла:

— Утешай себя этим, деточка, — Нарцисса глубоко вздохнула и всё же ответила:

— Я понимаю ваше разочарование. Я готова пожертвовать вам дальние комнаты — только скажите, кому из вас так неприятно видеть такую как я, и я немедленно избавлю вас этого зрелища. Уверена, вам там будет комфортно — но это мой дом. И, может быть, я и оборотень, зато вы, в отличие от меня, давно мертвы. И не вам распоряжаться моим имуществом, и уж тем более решать, что и как делать живым в этом доме.

Кассиопея вдруг громко зааплодировала ей и сказала:

— Прекрасное решение, дорогая. Пришла пора немного поменять интерьер — и извлечь из заточения тех, кто давно в нём томится.

— Из какого заточения? — непонимающе нахмурилась Нарцисса.

— О, у тебя будет время узнать, — пообещала ей Кассиопея. — На полотнах этого дома куда больше жильцов, и далеко не все они собрались здесь или висят на лестнице. Пройдись по комнатам, дорогая.

После ухода жены Люциус некоторое время молча постоял в холле, глядя то на пустой камин, то на хлопающих своими большими глазами эльфов, а потом дошёл до гостиной, сел в ближайшее к двери кресло и там замер. Кажется, он просидел так довольно долго — сколько именно, он не знал, и хотя часы по-прежнему стояли в углу на привычном месте, прежним ничего уже не было. Время потеряло для Люциуса свой смысл — и не только одно лишь время. Сам мир, вся окружающая его вселенная словно стали бессмысленными в тот единственный и краткий момент, когда Нарцисса поднялась этим утром из-за стола — и Люциус сидел в кресле и просто безвольно смотрел перед собой не потому что не был в силах хоть что-то делать. Он просто не очень понимал, зачем. Он помнил, что у него были запланированы какие-то дела на этот день — две… или, может быть, три встречи в Министерстве, но ему настолько не хотелось никого видеть, что он просто не пошёл и даже не отправил сову. В конце концов, этих людей он мог себе позволить просто проигнорировать, и они казались ему сейчас настолько незначимым на фоне его семейного краха — крошечнее песчинок на пути сошедших со своей орбиты светил.

Просидев так час или два, он встал и поднялся к себе — отчасти потому, что в кабинете пустота ощущалась немного слабее: Нарцисса не так часто сюда заходила, и можно было представлять, что… Ох, нет. Нет. Это оказалось крайне неудачной мыслью — позволить себе хоть что-нибудь представлять, потому что первым, что возникло перед внутренним взором Люциуса, было лицо его Циссы. Поворот головы, даже голос…

Его словно оглушили, и он несколько часов провёл, не видя и не слыша ничего — но время, которое он внезапно перестал ценить, всё же шло, и постепенно на место пустоты пришла растерянность. Люциус просто не понимал, как случившееся могло произойти. Она же… они же ведь ещё вчера с ней праздновали их, пусть не полную, но вполне значимую победу! И говорили. Да, всё было сложно, но он был уверен… он просто знал, что всё наладится! Ведь реальность просто не могла быть такой… как стала. Почему она… как она вообще придумала такое? Как могла так просто взять — и… проститься с ним. Проститься и просто выйти — с сумочкой и саквояжем. Словно собралась провести на море уик-энд… но Люциус себя не обманывал.

Ему казалось, что он ощущает пустоту внутри себя — там, где всегда была Цисса. Они были вместе с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, и он разглядел в ней не просто «младшую из сестёр Блэк», а удивительную, ни на кого не похожую девушку и решил, что она ему нравится… девушку, в которую он влюбился без памяти, и которую был счастлив назвать женой. Они проросли друг в друга, и сейчас из него словно вырвали кусок… возможно большой, и уж точно лучший, и Люциус был полностью опустошён. Он бессмысленно перебирал бумаги на столе, брал — и ронял назад невскрытые послания. Он смотрел на стекающие по стеклу капли дождя и думал, что, может быть, ему бы неизмеримо легче, если бы он смог заплакать. Но у него даже слёз не было — ничего в нём не осталось, кроме зияющей пустоты.

Он бы, вероятно, так просидел до вечера, если бы Гриди не сообщил ему, что ужин подан. Есть Люциус совершенно не хотел. Днём не то что еда, даже выпивка оставила его равнодушным, и он приказал сегодня не подавать ланч, а вот ужин… ужин был в том момент от него так далёк, что Люциус даже о нём не вспомнил — и теперь, раз уж всё равно было накрыто, он, ведомый, скорее, инерцией, заставил себя спуститься. И теперь сидел один в слишком огромной для одного человека и гулкой столовой. Люциус смог взять в руки приборы и что-то успеть проглотить… но даже не ощутил вкуса. Да что он вообще делал здесь?! Сидеть в полном одиночестве казалось ему абсолютной бессмыслицей. Словно заполнявшая его пустота просочилась наружу и теперь действительно окутывала его со всех сторон.

Вилка… или это был, скорей, нож — неприятно проскрежетала по белоснежной глади фарфора, разрывая сгустившуюся вокруг тишину, и Люциус, в раздражении смяв салфетку, бросил её на стол и, поднявшись, стремительно подошёл к окну. Это будничное действие слегка его если и не встряхнуло, то вернуло к реальности, и на смену раздражению пришла злость. Это было нечто понятное и знакомое, и он ухватился за это чувство, словно за спасительную соломинку, ухватившись за которую можно выбраться из глубокой топи.

Он был зол, он был зол на всю эту ситуацию, и унижен. Его бросили. Его, словно нашкодившего кота выставила за дверь суровая хозяйка, и он, не понимая, в чём состояла его вина, обречён был царапаться в дверь. И он был зол на Нарциссу — он бы стёр свои ногти в кровь, но она приняла решение за них обоих. Все их двадцать лет брака… как же она могла… Почему, почему. Впрочем, нет. Нет — он прекрасно знал почему, и вся его злость на Нарциссу схлынула подобно отливу, обнажив дно и оставив на языке привкус собственного предательства. Как же он был отвратителен сам себе! Он же знал, знал, в чем перед ней виноват — но Мерлин, что он мог поделать самим собой?! Даже Империо не смогло стать панацеей, потому что отдавало бы фальшью, фальшью, которую она ему не простит. Как не простит и постыдной слабости, бессилия, перечеркнувшего всё меж ними.

Почему это вообще с ним произошло? Всё это? С ним… с ними. Мерлин, чем они это заслужили тех бед, что обрушились на из семью? Он бы ещё мог понять, если бы неотвратимая кара настигла его самого, но Цисса… Это острое и болезненное чувство вселенской несправедливости заставила ого практически застонать. Проклятые мрази, как же я вас ненавижу! Ненависть нарыла его с головой, и он даже не осознал, как и когда в его руке очутилась палочка, и когда тарелки взорвались на столе, она, наконец, нашла выход. Люциус вымещал на своём одиноко накрытом ужине всё, что кипело в нём все эти месяцы, словно бы это могло что-то исправить, словно именно этот стол и тарелки были виновны в том, что он остался один.

Он упивался картиной разлетавшейся в щепки фамильной мебели, но этого ему было мало: он рассёк воздух палочкой, и оконное стекло разлетелось вдребезги тысячей острых осколков, а сама рама, задымившись, начала обугливаться и чернеть. Сквозь лишённое стеклянной преграды окно в комнату хлынул косой сентябрьский дождь, в столовой повеяло сыростью, и Люциус почувствовал на лице холодные брызги. То ли это, то ли ставший неожиданно громким шум дождя привели его в чувство, и, стирая капли с лица, он и сам не знал, дождь это или слёзы.

Какое-то время Люциус стоял, глядя на сумрачный мокрый сад: следов близящегося осеннего увядания ещё не было видно, и он поймал себя на неожиданно горьком сравнении. Совсем недавно… меньше двух месяцев назад он не мог даже в страшном сне представить того, что произошло сегодня. Да даже вчера вечером…

Он вдруг понял, что устал, настолько, что, кажется, не в силах даже подняться наверх — но просить помощи у домашних эльфов? Так низко он ещё пока не пал. Так что Люциус заставил себя собраться и несколькими Репаро восставил окно: стекло, словно и не было ничего, вернулось на место, а вот почерневшую раму придётся теперь заменить. Это отняло остатки сил, и, оставив остальное учинённое разрушение на долю эльфов, Люциус поплёлся наверх.

В кабинет, где у него в сейфе до сих пор стоял полупустой уже флакон с тем зельем, что прописала ему добрая женщина Донна Инглби, Мерлин её сохрани. Сейчас оно казалось ему истинным спасением — потому что, хорошо зная себя, Люциус действительно опасался наделать глупостей, от которых его теперь не сдерживало уже ничто.

Приняв успокоительное, он немного постоял, покачиваясь, будто пьяный, а затем решительно направился в свою одинокую… теперь ещё более одинокую, чем когда-либо прежде, спальню.

Он заснул почти сразу, просто позволив себе упасть в подступившую темноту — а проснулся уже утром. За окном по-прежнему лил дождь, и погода полностью соответствовала настроению Люциуса. Кажется, ему впервые в жизни не хотелось даже вставать с постели — но он встал, конечно, накинул халат, причесался и гладко выбрился, глянув так на зеркало, что оно на секунду пошло рябью, и за всё время, пока Люциус приводил себя в порядок, не произнесло ни слова.

Закончив с утренним туалетом, он спустился вниз, в столовую — и замер, глядя на одинокий, как-то сиротливо сервированный завтрак. Один прибор во главе стола — это смотрелось жалко. Нет, конечно же, Люциусу много раз и прежде доводилось есть здесь в одиночестве — но теперь всё было по-другому.

Люциус кое-как заставив себя выпить чай, а затем проглотил кусок хлеба — даже вкус масла показался ему горьковатым, но ничего другого ему сейчас просто не лезло в горло. Однако как бы он ни страдал, но жизнь за пределами этих стен не замирала. И выбора у него не было, и все что ему оставалось — сбежать, сбежать от этой реальности, утопив своё горе в делах.

Одна мысль о том, чтобы и дальше оставаться в одиночестве дома, вызывала у него болезненную тоску — потому что теперь весь Малфой-мэнор стал тем местом, где не было её. Но и оставаться там, где её не было, стало для него совершенно невыносимо, и поэтому он, не выдержав этого давящего ощущения пустоты вокруг, спасся бегством.

Он попытался найти пристанище в Министерстве, тем более что вчерашние встречи он пропустил, но за пределами дома легче ему не стало, словно пустота накрыла всю Англию и весь мир. Он говорил с людьми — и не слышал, что они ему отвечают, и, идя по Атриуму, ловил себя на том, что, сам не зная, почему, пытается выхватить среди посетителей её фигуру, но каждый раз понимал, что ему почудилось, и в конце концов Люциус вернулся домой опустошённым, бессмысленно потратив своё время и силы, которых у него было отвратительно много. Потому что он ведь не привык сидеть просто так, безо всякого дела — вот только и делать что-либо сейчас Люциус был не в силах.

Он поднялся в свой кабинет. Писем со вчерашнего для накопилось так много, что свободное место на его столе скоро закончится. Он проработал до половины четвёртого, и ему пришлось ответить на такое количество корреспонденции, что в какой-то момент Люциус достал из ящика Прытко Пишущее Перо и начал диктовать. Но даже это не смогло отвлечь его полностью, а затем бумаги и письма кончились, снова оставив его наедине с пустотой.

Он постарался найти себе какое-нибудь дело в доме — но больше не смог заставить себя работать ни с хозяйственными книгами, ни с чем-то ещё. Впрочем, его усилий оказалось достаточно для того, чтобы его вымотать, так что спать он ложился уставшим и с надеждой на то, что завтра ему станет легче.

А когда проснулся — понял, что вновь ошибся. Он лежал и думал о том, что сегодня его снова ждут в министерстве, и что ему следовало навестить Фаджа ещё вчера, но ему было сейчас абсолютно наплевать на Министра и весь его аппарат, даже если Кровавый Блэк явится за их головами или магглы провалятся прямиком к ним. Это всё просто не имело сейчас значения, потому что у мертвецов нет амбиций, а именно таковым Люциус себя и ощущал.

Той, что всегда стояла за его спиной, там больше не было, и он чувствовал себя никчёмным неудачником, не сумевшим защитить собственную самую большую драгоценность. У него действительно больше не было сил существовать наедине с той пустотой, что была и вокруг, и внутри него. Да, конечно, он Малфой, а Малфои даже на смертном одре держат лицо и блюдут честь фамилии — но сейчас Люциус просто не был на это способен. Не перед этим никчёмными бессмысленными фигурками на доске, а пред теми, кто его хорошо знал и кому он был дорог. Он тянул, сколько мог, надеясь, что сам справится с ситуацией, но сейчас просто сдался — и, поднявшись, первым делом, даже не одевшись, а лишь накинув халат, отправился прямиком в кабинет и написал Уолдену.

Да, конечно, он знал, что тот пропадает на службе до вечера, и, перечитав написанное, смял пергамент и снова потянулся к перу. Второе письмо уже не так отчётливо отдавало паникой, потому что зная натуру Уолдена, можно было смело предположить, что, увидев в тексте «хоть днём, хоть вечером» тот бросит все дела, а этого Люциус не хотел — всё же у него ещё оставалось чувство собственного достоинства, и крушение его жизни вполне могло подождать: в конце концов, он умирал лишь в душе. А пока что нужно было себя чем-то занять до вечера.

Ждать Люциус умел, но, когда за окном начало темнеть, уже едва сдерживался, чтобы не смотреть на часы всё время. Кажется, была половина девятого, когда в кабинете, наконец, возник Гридди, и Люциус даже не стал его слушать, поспешив вниз… и с неприятным удивлением обнаружил возле камина отнюдь не Уолдена.

Квадратная массивная фигура чётко вырисовывалась на фоне языков пламени, и его гость поднял раскрасневшееся от гнева лицо.

— После того, как тебя выставили из попечителей, в Хогвартсе растеряли даже остатки страха! — возбуждённо прорычал старший Крэбб — Ты хоть вообще в курсе что сегодня стряслось, или тебя тоже никто не поставил в известность?

Четверг мог бы выдаться для Гордона Крэбба удачным днём, ведь его первая половина прошла спокойно и мирно. Летиция отправилась на чай к Паркинсонам, предоставив его самому себе и свежим турнирным сводками: «Татсхилл Торнадос» не оставили от французов мокрого места, выйдя в четвертьфинал, и ставка Гордона сыграла три к одному. Он уже хотел было пропустить стаканчик по этому поводу, и ничто, как говорится, не предвещало — до тех пор, покуда Летиция, которой положено было в этот момент обсуждать какие-нибудь бабские глупости с женой Паркинсона, неожиданно не ворвалась к нему в кабинет. И не просто так ворвалась, а в полной истерике.

Нельзя сказать, чтобы Гордон привык к такому. Женские — да и чьи бы то ни было — истерики в их доме были крайне не в чести, но когда в её криках прозвучали слова: «Наш единственный мальчик при смерти, а тебе всё равно!» — он, глядя на её перекошенный рот, он решил, что, видимо, и вправду случилось нечто серьёзное.

— Что ты несёшь, — оборвал он её бессмысленные причитания, — как при это смерти?

— Да потому что это чудовище чуть не разорвало его в клочья! Ты понимаешь, что было бы, если бы этот птицеконь принял его за свой завтрак? Нашего Винса! — она нервно смахнула капельки пота над верхней губой. Крупная, как и муж, она легко и быстро потела, особенно когда нервничала, и сейчас её искажённое тревогой лицо раскраснелось больше обычного.

— Какой птицеконь? — попытался разобраться в произошедшем Гордон.

— Да гиппоргиф же! Ты будешь слушать, что я тебе говорю?! Он чуть его не убил! Винса!

— Да с чего ты взяла, женщина? — недовольно рявкнул он.

И получил, наконец, почти внятный ответ:

— Панси срочно прислала домой сову; мы пили чай, когда эта загнанная бедняжка ворвалась в окно. Я сердцем почуяла, что что-то случилось! А потом, потом Глэдис отдала письмо мне… Чурбан ты бесчувственный! — она всхлипнула, и на её глазах и вправду выступили слёзы, а мясистый нос покраснел. — Она написала, что чудом избежала страшных увечий, если не гибели — но ей повезло, потому что сперва на пути у этого чудища оказался наш дорогой Винсент и Малфой-младший, — она вновь всхлипнула и начала искать в карманах платок.

— Так, — сказал Крэбб, сжимая кулаки. — Винс жив?

— Да! — снова всхлипнула она. — Он в больничном крыле, и к нему не пуска-ают!..

— Меня пустят, — отрезал Крэбб — и немедленно оправился к камину и, наплевав на любые приличия, прорычал адрес директора. Да, так просто. Безо всяких там писем! Едва увидел в пламени кончик бороды Дамблдора, он буквально заорал, обрушив на него обвинения если не в убийстве, то точно в преступной халатности по отношению к жизни учеников — но Дамблдор оставался тошнотворно спокоен, что подкинуло ещё больше дров в ярость Гордона.

— Я понимаю ваше волнение, мистер Крэбб, — серьёзно заявил тот, подёргав себя за бороду. — Но, к моему сожалению, ваш визит будет в этот час неуместен и, учитывая текущую ситуацию, я бы сказал, невозможен. Смею заверить, что юный мистер Крэбб практически не пострадал, и сам напишет домой не позже завтрашнего утра, чтобы успокоить родителей.

— Я хочу видеть своего сына! — отрывисто прорычал Крэбб. — И услышать от него, что, в конце концов, там стряслось!

— Дети сейчас крепко спят — мадам Помфри влила в них успокоительное… а она крайне скверно относится к тому, чтобы её пациентов беспокоили лишний раз, даже я. Гордон, с вашим сыном решительно не случилось ничего серьёзней того, что произошло с вами на четвёртом курсе, когда вы выпустили в гостиной с друзьями бладжеры. Как бы вы сами отнеслись к тому, что вопреки вековым традициям Хогвартса, тем же вечером к вам нагрянул бы отец? — дураком Гордон не был и прекрасно понял намёк, в котором отчётливо фигурировали его собственные оторванные бы по случаю уши, но поверить, чтобы его Винс вот так запросто полез к гиппоргрифу? Да где бы он его вообще взял?

— Превратите кормить меня этой чушью, — заорал он. — Дамблдор, если вы сейчас же не откроете мне камин, я аппарирую прямо в Хогсмид и войду, Мордред меня подери, прямо через ворота.

— Я бы крайне вам этого не рекомендовал, — покачал головой Дамблдор, и выражение его лица стало суровым, а взгляд из-под очков острым. — Вокруг школы дементоры, с которыми мы все вынуждены мириться, и они выполняют приказ. Хорошо известного вам мистера Блэка видели не так далеко от школы, а этим существам будет несложно спутать пожизненно осужденного пособника Волдеморта с честно оправданным по всем статьям волшебником.

Руку кольнуло, и Гордон поморщился. Блэк. Дракклов Блэк! Гордон с Генри Гойлом уже головы сломали и не один литр выпили, гадая, кто же всё-таки из своих устроил ему побег и наверняка помогает. Нет, всё, до чего Гордон с Генри дошли — это что Блэку помогают точно не они двое. Но кто?! И ведь никто просто так не признаётся!

Вот взять того же Малфоя, например, ему бы, конечно, хватило и золота, и влияния, да и повод приличный устроить такую шумиху был — его же в прошлом году вышибли из попечителей чуть ли не с подачи того мальчишки, вот он решил и отомстить… Вот только решился бы? Если Блэк такой же бешеный, как кузина, а жена у Малфоя — оборотень… или наоборот… чего ему было теперь терять? Нет, опять же, он слишком скользкий, чтобы так подставляться... А вот тому же Роули до Азкабана рукой подать…

— К тому же, если бы ранение действительно было серьёзным, с вами непременно связался бы его декан, — успокаивающе произнёс Дамблдор, ясно давая понять, что беседа окончена. Большего от него Гордон добиться не смог — но, в конце концов, тот ведь был не единственным источником информации! Декан, значит? Снейпа он точно так же сумел отыскать камином — однако же нарвался на приём ещё более неприятный.

— Дурость, очевидно — черта наследственная, — сообщил ему Снейп, устало закатывая глаза. — Не случилось ничего, достойного твоего внимания. Обычная бытовая травма.

— Обычная?! — взревел Крэбб.

— Более чем, — отрезал Снейп и, кратко обрисовал ситуацию, подытожив: — Я бы больше волновался о той бурде, что юный Крэбб варит с другом на зельях. А теперь извини, у меня не так чтобы много времени, чтобы его бездарно тратить, и если ты не склонен сесть со мной рядом и начать проверять эссе, — добавил он с выражением вселенской усталости на узком бледном лице, — не смею тебя больше задерживать.

Крэбб, конечно, склонен не был. Но он и не верил им — никому, ни Дамблдору, ни даже Снейпу, и не собирался всё спускать на тормозах. Панси казалась ему для тринадцатилетней девчонки вполне разумной, вся в мать, и она бы просто так не стала разводить панику!

Нужно было найти кого-то, кто смог бы пробить эту стену, и он принялся вспоминать, кого бы подключить из школьных приятелей и знакомых, и, изведя половину запасов пороха, сумел через Пьюси-старшего который смог связаться с сыном, выяснить, что оба пострадавших, Винс и младший Малфой, действительно лежат в больничном крыле — и да, крови было много. И от них нет никаких вестей, потому что и ним и вправду никого не пускают, но и декан, и мадам Помфри твердят «всё хорошо». Но ведь в прошлом году, когда грязнокровки полгода провалялись там окаменевшими — тоже ведь всё замяли.

И вот в этот-то миг Крэбб и понял, что самостоятельно он ничего сделать не сможет, по крайней мере один, и ему явно потребуется союзник. Но чего не сможет сделать грубой силой он сам — некоторые смогут решить в кулуарах… и, в конце концов, Малфоя это тоже касается, а он ходит к этому идиоту Фаджу словно к себе домой! Правда, в свете последних событий их отношения, так сказать, несколько охладели, и Крэбб Малфоя в его семейной ситуации за нерешительность и бездействие осуждал, но сейчас у них вновь был общий враг, против которого им следовало выступить единым фронтом, оставив пока в стороне все мелкие разногласия.

Вот так он и оказался в холле Малфой-мэнора вечером четверга — и подобно лавине в горах обрушил всю добытую информацию на спустившегося к нему навстречу Малфоя.

— В наше время не было такого! — возмущался Крэбб, допивая третий стакан виски, налитый ему гостеприимным хозяином. Что-что, а виски в Малфой-мэноре всегда был отменным. — Дракклов лесник — с нашими детьми? Чего уж не мантикора?

Они сидели в просторной гостиной — там, где обычно принимали гостей важных, или же, наоборот, нежданных, но таких, которых невозможно было выставить и требовалось принять «как полагается». Впрочем, в данном случае Малфой избрал её по причине куда более прозаичной: она была совсем рядом с холлом и камином.

Люциус сидел, застыв в каком-то омертвелом оцепенении и слушая экспрессивный рассказ Крэбба. И перед его глазами в этот момент как наяву стояла залитая кровью спальня Нарциссы и она сама, окровавленная и бесчувственная, которую он той ночью держал на руках. Сперва она… а теперь сын… почему? Почему всё повторяется снова?!

Третий круг рассказа Крэбба Малфой решительно пресёк и, пообещав всё выяснить и разобраться, едва ли не силой вытолкал его в камин. А затем связался с тем, кто мог нормально объяснить ему, что именно произошло — а заодно и прояснить вопрос, почему Люциус вынужден узнавать о случившейся с его сыном беде не от декана, а от человека глубоко постороннего. Да ещё и почти случайно.

Снейп появившейся в его камине голове Малфоя явно не обрадовался. Напротив — когда он увидел Люциуса, его лицо исказила буквально вселенская скорбь с растворенной в ней же приличной дозой вселенской ненависти, однако он быстро взял себя в руки, и его лицо приобрело несколько более привычное кислое выражение.

— Я даже удивлён, что ты не был первым, после того как этот ограниченный гибрид тролля с… впрочем не важно. Сразу отвечаю по пунктам. Да, Драко пострадал, и нет, с ним не случилось ничего, с чем нельзя было бы разобраться за пару дней, — процедил он в ответ

— И ты вот так просто мне сейчас сообщаешь об этом? — возмутился Малфой.

— Ну, ты же вряд ли связался со мной, чтобы по-дружески поболтать, иначе я бы просто решил, что тебя кто-то проклял, — пожал Снейп плечами. Но всё же сразу добавил, уже спокойнее: — Люциус, не случилось ничего, что стоило бы учинённого Креббом шума. Родители донимают меня весь вечер. Обычный несчастный случай — на моих уроках что-то подобное происходит регулярно, и никто не устраивает на ровном месте скандал, когда очередное дарование кидает иглы дикобраза соседу в котёл.

— Почему мне не сообщили сразу? — начиная закипать, спросил Малфой.

— У меня, вообще-то, в это время был урок у шестого курса, — отрезал Снейп. — И я тебе не почтовая сова. А Поппи, как всегда, превосходно справилась: у одного идиота царапина, второму да, досталось чуть больше, но причин для паники нет никаких.

— Как нет причин для паники? — от такой наглости Малфой даже обомлел. — Мой сын чуть…

— Расстрою тебя, но нет, — ответил Снейп. — Кубок по школьному членовредельству ему даже не светит: у нас полно и более настойчивых и решительных претендентов.

— Что там вообще произошло? — попытался всё же получить нормальный ответ хоть от кого-то Люциус. — И почему идиот…

— Что произошло? — ядовито переспросил Снейп. — Как я понимаю, Хагрид, дабы впечатлить учеников, притащил на первый же урок гиппогрифов. К слову, отличной выучки. И сперва этот жадный до славы идиот Поттер, — Снейп снова скривился, — изображал в небе над школой Беллорофонта, а после всем, естественно, захотелось этот его сомнительный подвиг самостоятельно повторить. В общем, Драко повздорил с приятелями в загоне, и гиппогриф их слегка зацепил.

— Слегка? — зло переспросил Малфой. — Ты сам-то видел это «слегка»? Если они до сих…

— Да, я тоже их обоих осматривал, — Снейп закатил глаза. — Кем ты меня считаешь?

Это Люциуса немного успокоило, и он задал уже другой вопрос, не стоящий столь остро, но, возможно, даже более важный — в перспективе:

— Причина ссоры тебе известна?

— Причина ссоры? — саркастично переспросил Снейп. — А то ты не догадывался, когда Драко сюда ехал. У нас тут за прошедшую неделю факультет поделился на католиков и англикан времён королевы Елизаветы — первой, разумеется — включая факультетскую команду по квиддичу. Подростки! — буквально выплюнул он.

— И ты это допустил? — возмутился Малфой.

— Я допустил?! — Снейп, кажется, даже слегка подпрыгнул. — Я допустил? Знаешь что, Люциус, — буквально прошипел он. — Хочешь справедливости — иди в суд и подай на школу, на директора, на лесника, даже на гиппогрифа, а мне ещё эссе проверять, — заявил он. — Так что если у тебя всё…

В другом случае Люциус бы попрощался, но сейчас его слишком волновало состояние сына, чтобы обращать внимание на настроение и, тем более, тон Снейпа. Так что они проговорили ещё минут десять, и лишь потом попрощались. Чем там занялся Снейп, Люциус не имел понятия, а сам он просто присел на ступеньки лестницы с тяжёлым сердцем и глубоко задумался. Нельзя сказать, что его слишком уж удивил рассказ Снейпа о ситуации, сложившейся на факультете. Однако он всё же предполагал, что Драко будет сдержанней и умнее — таким, каким сам он, Люциус, был в его годы. Но что есть — то есть, и, хотя Люциусу очень хотелось бы оградить сына от всего этого, но он понимал, что Драко должен научиться справляться сам. Его сын был Малфоем, и однажды ему предстоит занять место самого Люциуса, и жизнь будет ставить перед ним куда более тяжёлые выборы и задачи.

Но как же неприятно и тяжело было узнавать об этом от Снейпа. Последнее письмо Драко было таким сухим, что Люциус сам не стал в понедельник вываливать на него своё беспокойство и сообщил лишь о самых важных вещах — может, зря, но теперь грустить об этом было уже слишком поздно. Он очень надеялся, что сын поделится своими тревогами с матерью, но тот, видимо, и ей ничего об этом не написал — а может, она просто не посчитала нужным ему рассказать…

Ему стало больно от её возможного недоверия, и он очень хотел надеяться, что он напрасно себя накручивает и это, конечно, не так, ведь они всё ещё… даже если её больше не было рядом.

МакНейр проторчал в Ирландии практически трое суток, таскаясь по торфяным болотам в поисках изводившей окрестности банши. Он и прежде-то недолюбливал те края, а теперь и вовсе возненавидел: куда ни плюнь, сплошные болота! Мерлином драные торфяные болота — да они даже столицу свою болотом назвали!⁽¹⁾ И каждый, каждый мордредов ирландец полагает это мордредово болото непременной частью романтического пейзажа! И мало им тех, что имелись, так они их от широт души ещё и разводили в прежние времена… а потом топили народец. Нет, боглах, конечно, запретить Визенгамот запретил, но кому как не Уолдену было знать, что если хорошо поискать, любители старины найдутся; и хорошо ещё, если в топь за околицей попадёт обычный маггл, а то ведь иногда и сотрудники Министерства пропадали с концами.

И вообще, банши — это не к нему, а в Отдел духов! Но нет — ах, они не справятся, они не обучены работать на таких площадях, да тому же в потёмках! А он, можно подумать, обучен отлавливать долбаных банши на шести сотнях гектар болот! Но нет — в ответ на его разумное замечание о том, что это вообще-то вне его компетенции они сослались на Локхарта — Уолден чуть не начал жевать рукав: тот, видите ли, без проблем справлялся и с вампирами, и с оборотнями, и с банши… Уолден бы его сам предложил им нанять, если бы только беднягу удалось вытащить из палаты для душевнобольных в Мунго — такая досадная и несправедливая мелочь, и вот всегда так!

Впрочем, банши они с местными всё-таки изловили — просто потому, что в противном случае его командировка грозила затянуться на целую вечность, а скитаться здесь всю жизнь Уолден намерен не был. Да он даже это их чёрное пиво не слишком любил! А теперь, пожалуй, уже ненавидел. Недели на три точно.

Домой Уолден вернулся под утро в пятницу, и первым делом отправился в душ, отпихивая по дороге вьющихся под ногами книззлов. Мылся он обычно быстро, но сейчас подзадержался под горячими струйками воды — стойкой уверенности ирландцев в исключительной целебности местной болотной грязи он тоже не разделял. Может, для кого она и целебна — ну вот пусть в ней и возится. Да даже и живёт — а ему хватило. Он и так был вполне здоров. Без всякой грязи. Ну какая пакость, думал он, второй раз намыливаясь, хотя никакой нужды в том не было: очищающие чары избавляли от любой грязи лучше и надёжнее воды. Но вот ощущение чистоты давала ему именно вода.

Вымывшись и натянув халат, без которого в доме было банально холодно, он вышел из ванной и, сопровождаемый толпой из трёх недовольно голосящих книззлов, направил свои стопы на кухню. Для ужина было возмутительно поздно, а для завтрака, пожалуй, ещё рановато, но Уолден был голоден, и ему было глубоко плевать на то, как называется его трапеза. Еда есть еда — всё остальное финтифлюшки.

В холодном шкафу обнаружились остатки рагу с чёрной фасолью и бараниной, и пока оно разогревалось, Уолден кинул книззлам по паре кусков крольчатины и поставил на плиту кофейник. Присев на табурет у стола, он позволил книззлам, наконец, взобраться к нему на колени — а чёрному, Коту, и на плечо, где тот тут же принялся сосредоточенно вылизывать его мокрые после душа волосы. И просто сидел так, ни о чём не думая, поглаживая умостившихся на коленях книззлов и слушая, как начинает булькать в сковороде рагу. Уолден практически ощущал, как его покидает усталость, которая, казалось, буквально пригибала его к земле ещё полчаса назад. До сих пор он полагал, что, едва доберётся до дома, вымоется и рухнет спать, но теперь уже подумывал о том, чтобы выйти подышать во двор и, может, прогуляться и силки проверить.

Потом Уолден жадно ел, почти не жуя, и слушал недовольное ворчание книззлов, которым на сей раз ничего не досталось — слишком острым, в лучших дедовых традициях, было рагу. Впрочем, хлебом Уолден с ними всё же поделился — его до сих пор поражала их любовь к свежему белому хлебу. Почему-то только белому — другой они не просто не признавали.

Он снял кофейник с плиты и наполнил до половины горячим кофе свою любимую кружку: объёмную, иначе что там вообще пить, с массивным широким основанием и ручной, удобно лежавшей в руке. Потом поискал глазами тарелку, и отколупав соринку с жёлтого ободка, счёл её вполне чистой и горкой высыпал на неё поломанный шотбред. В конце концов, он заслужил просто посидеть, вытянув ноги перед камином, и полистать «Пророк», пропустив политику и перейдя сразу к спортивному развороту. Однако на столе в гостиной рядом с двумя последними номерами «Пророка», аккуратно оставленными ему дедом, обнаружилась ещё и стопка корреспонденции, на самом верху которой Уолден увидел три письма — и все от Малфоев. Аккуратный и изящный почерк на одном из конвертов и неровный, быстрый — на двух других не обещали ничего хорошего, и Уолден, отставив кружку с тарелкой в сторону, открыл пришедшее, как выяснилось, ещё три дня назад письмо от Драко. Даже скорей не письмо, а записка, в которой Драко просил ничего не говорить отцу. Уолден в нехорошем предчувствии тяжело вздохнул и вскрыл второе послание, в котором, как он предполагал, и крылся ответ на вопрос, о чем именно Люциусу не стоит знать. Да уж, подумал он, пробежав глазами по строчкам, так и оставшись стоять у стола, затем медленно и глубоко вздохнул, а потом обхватил подбородок пальцами и задумался.

Он предполагал, конечно, что в школе Драко будет сложно, и был почти уверен, что однажды тот столкнётся с чем-то вроде этого — но не так сразу. И вообще — не так. Он никак не ожидал, что Драко в одночасье умудрится настроить против себя весь факультет. Но и он сам, и Люциус слишком много ждут от расстроенного тринадцатилетнего парня. Это было, конечно, отважно, но глупо. Мог ли он его осуждать, читая о том, как крестнику нелегко, между строк?

Там, где на Слизерине ценилась хитрость, Драко решил проявить упрямство. Ох… Но теперь уже, конечно, поздно было извиняться — станет только хуже, ведь теперь для обеих сторон доказать свою правоту было уже делом принципа. Остаётся покрепче сжать зубы, и ни в коем случае не поворачиваться спиной. И ждать, нет, не пока им надоест… а пока не представится случай заставить себя уважать как-то иначе. Слизерин — факультет гордецов, и теперь уже нельзя проявлять перед ними слабость. Вот только Уолден совсем не был уверен, что подобное Драко сейчас по силам. Но деваться некуда — придётся ходить с гордо поднятой головой и покрепче держаться за палочку. Он Малфой, в конце концов — значит, выстоит. Жаль, что Уолден не мог донести до него это лично — но ответ нужно будет непременно обдумать как можно лучше, чтобы крестник в порыве внезапного озарения не выкинул что-нибудь ещё.

Уолден отложил пока письмо Драко и взял послание от его отца — а, прочтя, снова задумался. Он, конечно, понимал, что, если бы случилось что-то действительно срочное, сова нашла бы его даже в Ирландии, благо Люциус знал, на каких людей надавить, чтобы выяснить чьё угодно местонахождение. И раз сова туда не добралась — значит, срочным дело не было. Однако тон письма его совершенно не радовал: Люциус писал так, будто боялся, что Уолден бросит всё и тотчас сорвётся с места, а это был не самый хороший из признаков. Это значило, что понадобилась не помощь, а дружеское плечо, что бывало с ним совсем нечасто. Но в такую рань — Уолден бросил взгляд на старые напольные часы и убедился, что было всего-то около половины седьмого утра — Люциус наверняка спит, и устраивать переполох, являясь к нему домой, смысла не имело. Да и вообще, исходя из общего настроения письма, которое можно было передать коротким «приходи — напьёмся», стоило, видимо, отоспаться. Тем более, после трёхдневного хождения по ирландским болотам в сопровождении проводников и виски. И порадоваться тому, что этот день у него был выходным.

Но сперва нужно было написать Драко — он ждёт уже третий день. Уолдену было муторно и скверно, и, хотя он прекрасно знал, что к происходящему он сам он имеет лишь косвенное отношение, полностью избавиться от ощущения своей вины ему не удавалось. Прежде всего, перед Нарциссой. Потому что из всего, что он обещал себе и ей, он так ничего и не смог для неё сделать: ни на волос не приблизился к тому, чтобы отыскать виновников её беды, и отдельно позорно прошляпил дементоров, клином покинувших Азкабан и заступивших на охрану Хогвартса. Его буквально грыз тот скандал с Нарциссой — и ведь даже если сейчас она спросит его про дементоров, ему просто нечего ей сказать...

Да и вообще, присутствие дементоры вокруг замка вызывало у Уолдена сильное беспокойство, и не только за студентов. Куда больше его тревожила живность в запретном лесу — и предчувствие у него было не слишком хорошее. Кто только в Запретном лесу ни водился — и было совершенно непонятно, кто кого в процессе миграции в глубину леса в чаще пожрёт или, не приведи Мерлин, с кем скрестится. Даже если дементоры не слишком отвлекались своих прямых охранных обязанностей, они уже были там и влияли на все живое. Уолден уже думал о том, что нужно будет поднять этот вопрос на службе и заглянуть в отдел по связям с кентаврами.

А ещё ведь этим тварям нужно что-то жрать! Чем питаются дементоры, Уолден знал отлично, и ему совсем не нравилось представлять себе, где и как они станут добывать себе еду.

Впрочем, этим он займётся потом — а сейчас у него были письма. И секреты, стоявшие между отцом и сыном. Конечно же, Уолден все понимал, и даже без лишних просьб не предал бы доверие крестника и до времени промолчал, но это его царапало. Он понимал парня — но, в то же время понимал, что так нельзя. И нужно как-то суметь ему объяснить, что Люциус ему не враг.

Второй занозой в его груди крепко засел тот факт, что письма крестника пролежали в гостиной целых три дня, а на то, чтобы придумать ответ, Уолдену нужно было время: всё шло не так, и он понятия не имел, как может помочь им обоим.

Впрочем, это позже, решил Уолден — и, забрав с собою письма, он в сопровождении книззлов решительно отправился спать, оставив остывший кофе и тарелку с шотбредом стоять на столе.

Проснулся он далеко за полдень не то чтобы выспавшимся, но, по крайней мере, отдохнувшим. Тело, правда, ныло, как обычно это с ним бывало после такой вот работы, но от этого неплохо помогала обычная зарядка.

После завтрака, по времени больше напоминающего поздний ланч, он сразу же уселся за ответ. Над письмом Уолдену пришлось хорошо поломать голову, чтобы не сорваться в своих мудрых советах в крайности: в его времена всё было немного иначе, да и сам он был мало похож на своего крестника и воспитанием, что уж там, конечно, происхождением. Впрочем, некоторые вещи со временем, слава Мерлину, не меняются — по крайней мере, сам МакНейр в это верил. А в чём-то люди не так далеко ушли от зверей... вот только писал он упрямому и расстроенному тринадцатилетнему пацану, которому о некоторых вещах пока думать не стоило.

Наконец, отложив перо и чернила, Уолден поднялся, вышел на крыльцо, и, резким характерным свистом подозвав свою сову, привязал к её лапе конверт и проводил взглядом. Лети в Хогвартс, красавица, там тебя давно ждут. А затем позволил себе упасть в кресло и немного посидеть так, пока на его коленях топтались Кот и Бестолочь. Хотел бы Уолден сейчас ещё пару часов подремать — но вместо этого, посидев так ещё пару минут, он спихнул книззлов на пол и встал, а затем, бросив в камин горсть пороха, сунул в него голову и осведомился у появившегося эльфа, дома ли хозяин. Видимо, Уолден удачно выбрал время, потому что, как ему сообщил эльф, хозяин вернулся около часа назад и был у себя в кабинете.

Так что Уолден выбрался из камина, зашёл в комнату, взял бутылку виски, сунул её в карман — и снова швырнул в камин порох и ступил в зелёное пламя.

Вышедший ему навстречу Люциус был собранным, злым, и, похоже, сегодня уже никого не ждал в гости, однако не стал это демонстрировать слишком явно:

— Рад тебя видеть, — произнёс он, когда они пожимали пожали друг другу руки. — Прости, что побеспокоил тебя вчера, — продолжил Люциус слегка напряжённо — и Уолден хорошо знал этот тон.

— Я из Ирландии вернулся только утром и упал спать, — Уолден извиняющеся пожал плечами. — Письмо твоё нашёл, но подумал, что в шесть утра будить тебя было бы слишком бесчеловечно… мне жаль, что я не смог быть рядом вчера.

— Да я всё понимаю, — отмахнулся Люциус. — Работа есть работа.

Похоже было, что если ему и нужна была сейчас жилетка, то явно не чтобы в неё поплакаться, а скорее поскрежетать зубами.

— Люциус, друг, что случилось? — примирительно спросил Уолден, сделав вид, что не услышал обиженных нот в голосе хозяина дома: Малфои не обижаются, они выше таких вещей. — Такой отчаянной каллиграфии я не видел с тех пор, как ты узнал, что у твоего отца драконья оспа.

Лицо Люциуса чуть заметно дёрнулось, и он, помедлив секунду или две, ответил:

— Драко вчера пострадал.

МакНейр не побледнел, наверно, только потому что давно и прочно научился держать себя в руках при любых неожиданных известиях. Глаза только потемнели — но с этим он ничего не мог поделать.

— Что случилось? — очень серьёзно спросил он, старательно тормозя проносящиеся в голове жуткие картины школьных боёв, один другого страшнее. Что за те три дня, что прошли с момента написания письма, могло с ним случиться? Или, не дай Мерлин, что с ним сделали? И кто?

— Идём в кабинет, — сказал Люциус, опуская плечи, — Я расскажу тебе крайне занимательную историю из школьной жизни, — пообещал он, и пока они шли, Уолден услышал перемежаемый непечатными выражениями, на который Люциус обычно не был слишком щедр, рассказ о крестнике, гиппогрифе, Снейпе, школьном леснике и, конечно же, о Дамблдоре.

— Скверная история какая, — поморщился Уолден. — Но ты говоришь, раны не слишком серьёзные?

— Так говорит Снейп, — ответил Люциус, указывая на кресло. — Хотя я склонен ему поверить. И я буду не я, если этого недовеликана из школы не уберу! О, я их засужу — обоих! И Дамблдора, и этого идиота! Фадж обещал всяческое содействие.

— Да, пожалуй, толпа детей и стадо молодых гиппогрифов не слишком удачный рецепт, тут даже зельеваром не нужно быть, — согласился с ним Уолден. — Стоило начать с чего-нибудь попроще. Но УзМС — предмет не менее опасный и травматичный, чем зельеварение. И у зверей клыки и зубы, и лучше узнавать об этом на уроках, а не в лесу.

— Что уж сразу не василиска… — язвительно начал Малфой, а затем осёкся, прикрывая глаза.

— Я согласен: для первого занятия лучше было выбрать хотя бы нарлов, — терпеливо продолжил Уолден. — Но вот суд… мне кажется, это будет непросто: даже из твоего изложения со слов Снейпа, что им объяснили, как обращаться с этими животными, вполне очевидно, и доказать вину лесника будет не так-то просто. И уж тем более свалить вину на директора. Если этот «профессор» им всё доходчиво объяснил, какие к нему претензии? А что Крэбб с приятелем Гойлом, не в обиду твоему сыну будет сказано, вдвоём тянут на целого дурака, а по одному — полудурки, ни для кого не тайна, — Уолден невесело усмехнулся.

— У них это семейное, — усмешка Люциуса вышла тоже недоброй и довольно мрачной.

— Вспомни сам наши уроки, — продолжал Уолден. — Помнишь профессора Кеттлберна? У него ни руки, ни ноги не было — а потом на Рождество он приволок того пеплозмея… — они оба улыбнулись. — У нас в Департаменте на него семь томов жалоб за семьдесят лет, но уйти ему пришлось только потому, что к концу подошёл весь набор доступных конечностей. Не делай из мухи слона, мы же с тобой как-то же доучились.

— Уолл, ты действительно думаешь, что это меня успокоит? — весьма прохладно поинтересовался Люциус. — Драко мог не только пострадать, он мог погибнуть! Зачем он вообще бросился спасть этого идиота? — добавил с досадой он.

— Потому что друзей принято спасать? — спросил Уолден. — На мой взгляд, тут если на кого в суд и подавать, то на Крэбба, — он слегка улыбнулся, но Малфой шутку не поддержал.

— А разве они друзья? — спросил он, сощурившись. — Я слышал иное. Но, — его голос стал неприятно холоден, — почему-то не от тебя или Драко. Уолл, только не делай вид что ты не в курсе, хорошо?

— Не буду, — кивнул тот. — Для дурных вестей у тебя в школе есть Снейп. А мне бы не хотелось предавать доверите твоего сына — как и твоё. Позволь мне быть на его стороне, ему это сейчас нужнее.

— Нужнее, — тихо повторил Люциус и кивнул, но по его глазам Уолден видел, как ему самому нужен кто-то на его стороне, но не в ущерб своему же сыну. Никогда.

Они замолчали. А потом вдруг Люциус потёр лицо ладонью и, устало вытянув ноги, откинул голову. Уолден дал ему пару минут собраться с мыслями, а затем негромко сказал:

— К тому же, представь, как это повлияет на Драко. Ему и так непросто. Зачем ему лишний ажиотаж сейчас?

— Скажи это Крэббу, — устало проговорил Люциус, не открывая глаз. — Он уже раздул скандал до небывалых размеров, и я не могу теперь публично позволить вытирать ноги о нашу семью. Я не могу, — повторил он, выпрямляясь и глядя куда-то себе на руки.

— А что об этом думает Цисса? — спросил Уолден — и ощутил неприятный холодок, когда увидел, как изменилось при этих словах лицо Люциуса. — У вас… здесь случилось что-то ещё? — негромко спросил его Уолден, и Люциус просто кивнул, словно сдаваясь:

— Случилось.

1) Дублин (англ. Dublin) — происходит от ирл. Dubh Linn «Чёрное болото». Также иногда переводят и «чёрный пруд», и «чёрная заводь».

Вернуться к тексту

Нарцисса проснулась от тревожных и странных звуков. Из открытого окна пахнуло осенней сыростью, и сердце в её груди забилось в частом и беспокойном ритме: что-то было не так, что-то случилось. Нарцисса нашарила палочку под подушкой, снова ощущая, как под кожей разливается липкий иррациональный страх, которым её жизнь наполнилась с той перевернувшей всё июльской ночи. Она замерла, прислушиваясь, и довольно быстро поняла, что эти звуки были, скорее, голосами, доносящимися откуда-то издали — и, похоже, кто-то повторял её имя. Или ей так показалось… В какой-то момент голоса сменились звериным воем, лишённым всего человеческого, который, впрочем, почти сразу замер — а Нарцисса подскочила на кровати и, сжимая палочку, замерла так с отчаянно колотящимся сердцем.

Она замерла, убеждая себя в том, что это не та чудовищная тварь из её кошмаров, тень которой преследовала её даже днём. Но даже если это и тот жуткий зубастый зверь, он ни за что не смог перебраться через зачарованную ограду, твердила она себе. А даже если и так, то, пока она может колдовать, она не беспомощна. Она — Блэк, и она на своей земле. С палочкой в руках она намного сильнее! И даже если он посмеет напасть, она не позволит этому монстру безнаказанно бродить по владениям Блэков; даже если она не сможет его уничтожить, то, по крайней мере, утащит его за собой в ад. Но если это всё-таки не зверь, а человек, или даже люди… О, кто бы ни посмел решиться проникнуть сюда, она сотрёт его в пыль, а останки похоронит под клёнами, как делали её отец и дед. И никто и никогда ничего не найдёт — да и вряд ли станет искать.

И всё же её руки и ноги заледенели, а желудок сжался и неприятно пульсировал тяжёлым комком внутри.

Подавив страх, Нарцисса хотела было подойти к окну и выглянуть наружу, но потом передумала, разумно рассудив, что если кто-нибудь и сумел каким-то образом преодолеть защитные чары, то он будет ждать её появления как раз в открытом окне, и поэтому ей совершенно незачем это делать. Она тихо встала и, накинув халат, покрепче сжала волшебную палочку, неслышно прошла в соседнюю спальню, а затем осторожно выглянула в окно — но никого не увидела. Кто бы это ни был, до дома он явно пока не добрался.

— Тинки, — шёпотом позвала она — и, велев ему оставаться невидимым и ни за что не рисковать, отправила его к ограде, разузнать, что же там происходит.

Когда эльф исчез, Нарцисса вспомнила, что окно в спальне осталось открытым — а ведь то, что она не видит врагов, вовсе не означает, что их нет. С момента своего возвращения в Хартфордшир она спала с открытым окном — и вовсе не потому, что ей было душно или жарко. Она не желала больше вздрагивать от любого шороха и собираться с духом для того, чтобы просто переступить порог дома. В первую ночь она сумела уснуть лишь под утро, пролежав несколько часов, то прислушиваясь своим ставшим болезненно чутким слухом к тому, что происходило снаружи, то глядя в распахнутое настежь окно. Погода подобному, правда, ничуть не способствовала, однако камин и чары легко решили эту проблему. Зато Нарцисса уже начинала привыкать к тому, что внешний мир совсем рядом, хотя по-прежнему и просыпалась от любого непонятного шороха.

И вот теперь её страхи вдруг стали реальностью, и она стояла и смотрела на дверь спальни, не решаясь туда войти и закрыть проклятое окно. Но едва она всё-таки решилась на это и сделала осторожный шаг, как вернулся эльф с докладом о том, о том, что происходит у самых ворот — и тогда страх Нарциссы превратился в тяжёлый гнев. Даже скорее в ярость, к которой, впрочем, всё же примешивалось изрядное облегчение. Она так разозлилась, что почти выбежала из дома как была — в длинном тёплом халате, только туфли надела.

Снаружи моросило, но она сейчас даже не обратила внимания на противный и холодный дождь и быстро пошла к воротам — и когда Нарцисса уже своими глазами смогла лицезреть причину напугавших её звуков, она просто онемела, замерев перед представившейся её взору картиной, разворачивающейся немного левее неё у самой ограды.

Некоторое время она потрясённо стояла и смотрела, а затем тихонько приоткрыла створку ворот и, пылая гневом, подошла к злоумышленникам и подчёркнуто громко прочистила горло.

— Цисса! — воскликнул Люциус, пытаясь сфокусировать на ней взгляд.

Мокрый и какой-то грязный, он неловко держал палочку в левой руке и дул на ладони — и в этот момент растущий у ограды клён отчаянно застонал, и на Люциуса посыпались сверху зелёные ещё листья. Нарцисса, подняв голову, и встретилась глазами с МакНейром, лицо которого приняло разом и радостное, и какое-то смущённо-виноватое выражение — и тут Нарцисса скривилась от стойкого алкогольного запаха, исходящего от обоих её неожиданных гостей.

Уолден же смотрел на Нарциссу с дерева и чувствовал себя дураком и, что хуже всего, дураком пьяным. Но не настолько пьяным, чтобы не испытывать в этот момент отчаянный приступ стыда.

Признаться, ещё пару часов и половину коллекционной бутылки Огденского назад мысль о том, чтобы пойти и поговорить с Нарциссой, казалась ему вполне здравой, да и исходила она от Люциуса, которому Уолден в подобных вопросах привык доверять. В конце концов, она была матерью Драко и имела право узнавать о том, что случилось с её сыном, не от каких-то отвратительных посторонних, а от собственного супруга. Или хотя бы от крёстного пострадавшего от когтей опасной твари ребёнка. Уолден с Люциусом, уже прилично набравшиеся к тому моменту, в красках представили, как выглядело бы, если бы с ней камином связался Крэбб или, скажем, жена Паркинсона, ужаснулись этому — и снова выпили.

А, затем рассмотрев ситуацию со всех сторон, пришли к общему мнению что это ли не достойный предлог увидеть Нарциссу и, быть может, убедить вернуться. Или хотя бы просто поговорить. Показать, насколько Люциусу важна она и её мнение во всех семейных вопросах, попытаться напомнить, что она — важнейшая часть их семьи, и ей совершенно не нужно никуда уходить. Ни почему. Чтобы она ни думала. Уолдену эта идея показалась вполне разумной — то ли потому, что он был совершенно ошарашен известием о её уходе, то ли потому, что тоже скучал по ней. И потом, ведь она действительно должна знать, что произошло с Драко! Да и время было совсем не позднее — едва только пробило половину одиннадцатого.

Сперва они попытались связаться с ней через камин — но он был закрыт, и зелёное пламя беспомощно опадало, но они пробовали снова и снова и, чего уж там, из-за всех этих неожиданных попыток начали за неё тревожиться. Разумеется, они могли бы отправить сову — но их беспокойства это бы ничуть не уняло, и, проговорив ещё какое-то время, и перебрав все пришедшие им на ум предположения о том, что с ней могло произойти и достаточно себя накрутив и прикончив Огденское, они с Люциусом окончательно поняли, что что-то явно не так, и приняли стратегическое решения отправиться к ней самим.

В Хартфордшире Уолден бывал когда-то очень давно вместе с Люциусом, и аппарировать бы не взялся — так что парную аппарацию он доверил другу. Люциусу Уолден в этом деле полностью доверял: в каком бы состоянии тот не был, но аппарировал он всегда как бог, это ещё Долохов отмечал, когда натаскивал их на аппарацию с поля боя раненых товарищей, да и в рейдах Люциус не раз отличился.

Так что они оба добрались целиком, разве что, не удержавшись вдвоём на ногах, растянулись на мокрой от назойливого дождя подъездной дорожке. Вероятно, последний стакан виски был лишним… ну, или, может быть, даже пара. Давно они, честно сказать, не напивались до такой степени! С юности. Хотя нет — со смерти Лорда. Уолден отлично помнил ту ночь, когда проснулся от обжёгшего руку холода и даже не сразу понял, что произошло. Его левая рука словно бы затекла, как бывало, если неловко навалиться на неё во сне, и он, потянувшись, лёг на спину и начал её растирать — и постепенно сообразил, что дело отнюдь не в неудобной позе. Тогда он потянулся за палочкой и уже в свете Люмоса смог рассмотреть, что метка на его левом предплечье выцвела, хотя и до конца не исчезла.

Потом были аресты и суды — и Уолден сам не верил, что идея с Империо сработает. Но она сработала, и их отпустили — и вот в тот вечер они с Люциусом и напились. Да так, что ни большую часть последовавшей за ним ночи, ни кусок следующего дня Уолден так и не смог вспомнить.

В сравнении с тем случаем сейчас их можно было бы назвать почти трезвыми — но это если сравнивать с ним. А так они, конечно, изрядно надрались — но, в целом, даже на ногах стояли перед запертыми воротами. Будь это дверь, они бы в неё постучали дверным молотком, или просо поколотили кулаками, но ворота перед ними были закрыты наглухо, а до дома было порядочно — слишком далеко, чтобы услышать стук. В первый момент они понадеялись, что эти ворота, как и те, что были в Малфой-мэноре, просто сами распахнуться перед ними, но они явно проигнорировали поздних гостей и остались недвижимыми. Мордредова железяка!

Уолден с Люциусом их и трясли, и кричали, но спящий в отдалении за пеленой моросящего дождя дом остался тих. Они покричали ещё, и хором, и по одиночке, всё больше убеждаясь в своих подозрениях, что что-то случилось — они звали Нарциссу по имени, но ответа не было. Не просто же так! Уолден с досады саданул по воротам ногой, но куда там — те даже не дрогнули!

И тогда они решили взять эту крепость штурмом.

О, опыта, как вломиться с защищённый магией чужой дом, у них на двоих было с избытком, однако лучшее решение, к которому они смогли прийти в темноте под дождём, состояло в том, что лезть следует все-таки через ограду, тем более, что она была на пару футов ниже кованных декоративных ворот.

Люциус сбросил свою мантию Уолдену на руки и, крепко зажав волшебную палочку в зубах, вцепился в прутья. Он уже был на середине пути, когда нога в очередной раз соскользнула с одного из завитков, украшавших ограду, и Малфой повис на руках, а затем завопил нечеловеческим голосом, однако руки расцепить так и не смог, и только когда Уолден, подпрыгнув, повис на нём, они оба свалились на мокрую землю.

Люциус, ругаясь себе под нос, стащил остатки перчаток и с наслаждением погрузил обожжённые руки в лужу — однако эта неудача только распалила их боевой пыл, и они решили продолжать.

Но теперь Уолден взял командование на себя.

Пошатываясь, он помог другу подняться, а затем указал на росшее у ограды дерево.

— Чарами подстрахуй, — попросил он и, поплавав на руки, ухватился за мокрый и скользкий ствол. С третьей попытки, нещадно обламывая тонкие ветки, он взобрался достаточно высоко, чтобы при желании перемахнуть ограду, и заодно, чтобы разглядеть дом.

Он как раз приложил козырьком ко лбу руку, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть, когда снизу раздалось вежливое покашливание. И, глянув вниз, увидел Нарциссу в халате и с волшебной палочкой в руках, которая стояла под моросящим дождём и морщилась, разглядывая их обоих.

А ведь мы даже не заметили, как распахнулись ворота, подумал Уолден, глядя на словно скалящуюся в издевательской ухмылке приоткрытую створку ворот.

Нарцисса бросила на него совершенно уничтожающий взгляд, и он, кажется, даже трезвея от нахлынувшего смущения, начал свой неловкий путь вниз — и Нарцисса, дождавшись, пока он слезет со злосчастного клёна, скомандовала:

— Вы оба. Сейчас же. В дом, — и, развернувшись, словно спасаясь от чего-то для неё неприятного, быстро пошла впереди их маленькой группы. Неужели мы ей сейчас так противны, думал Уолден, и в тон его мыслям за его спиной ворота с лязгом захлопнулись.

…Они стояли у неё в коридоре: мокрые, все в траве и грязи, пьяно пошатывающиеся, и смотрели на неё такими же пристыженными и влажными глазами, как Тинки, и Нарцисса терялась в догадках, что могло их сюда привести посреди ночи.

Если бы случилось что-то действительно срочное, Люциус наверняка тот час прислал к ней домовика, но вместо этого они в половину первого ночи орали у неё под окнами и пытались влезть к ней через ограду, и что бы они ни желали ей сказать, она не собиралась делать эту задачу для них хоть чуточку проще. Потому что догадывалась — она слишком хорошо знала своего мужа, чтобы надеяться, что он не попытается что-нибудь предпринять, и слишком хороша знала, Уолдена, который ни за что бы не бросил друга. Белый рыцарь и его верный боевой конь… два коня, тут же мысленно решила Нарцисса, поджав раздражённо губы. Мерлин, сколько же они выпили?

Могла ли ситуация стать ещё неприятнее? Могла — поняла она в тот момент, когда из-за её спины донеслись голоса.

— Ну вот, я же говорила! А теперь она водит по ночам пьяных бродяг, — сказала двоюродная бабушка Нарциссы.

— Присмотрись, к этой бледной физиономии, это же её муж! — закатила глаза бабушка Ирма.

— Так у неё ещё и муж пьяница? — прабабушка уничижающе посмотрела на Люциуса через лорнет. — Куда катятся священные двадцать восемь! А это с ним кто?

— По виду какой-то бедненький полукровка... — сказал… кто-то из мужской половины её родни — Нарцисса не узнала голос — и она не намеревалась дальше это выслушивать.

— Два слова, — рявкнула она, обернувшись к ним, так, что позавидовала бы тётя Вальбурга. — Дальние комнаты! — родственники на портретах начали недовольно роптать, но умолкли, а Люциус с Уолденом, вздрогнув, кажется, даже стали ниже ростом. — Да не вы, — сказала она гостям. — Вы в гостиную. Тинки, забери у них обувь и мантии! — велела она, а затем, опять поморщившись, наложила на них то, что положено знать каждой приличной ведьме — чары свежего дыхания с первого курса давались ей хорошо. — И захвати мазь, — велела она эльфу, взглянув на руки мужа.

И пошла в гостиную, несколько раз демонстративно оглядываясь, дабы удостовериться, что они не заблудятся по дороге.

Усадив обоих в кресла, Нарцисса первым делом забрала у Тинки мазь и, придвинув себе стул, подсела к мужу, намереваясь смазать его ожоги. Кто, ну кто в здравом уме хватается за ограды в старинных поместьях? Хотя Мерлин, ну о чём она? Какой там разум? Кажется, огневиски плескался даже в глазах Люциуса.

— Цисса, — начал было её муж, когда она занялась его руками, но осёкся под её тяжёлым взглядом и умолк — и когда, перехватив молящий о помощи взгляд своего друга, воздуха в грудь набрал уже Уолден, Нарцисса даже не позволила ему открыть рот:

— Вы выбрали не самое удачно время, чтобы просить меня вернуться домой. Ты же это хотел сказать, правда? — спросила она — и он кивнул расстроенно и виновато.

— Мы поговорим об этом на трезвую голову, — пообещала она. Если бы Люциус начал её сейчас умолять, это было бы слишком больно. Она не хотела видеть, как он унижается, и знать, что внутри него говорит алкоголь; с утра для него всё это будет выглядеть совсем иначе. И всё же она спросила: — Есть ли что-то, что не может подождать до утра? Действительно срочное?

— Мы просто о тебе волновались, — сказал МакНейр, отводя глаза.

— Цисса, без тебя всё не так, — практически всхлипнул Люциус, и она тут же выпустила его руки из своих. Нет, она не сможет на это смотреть. И слушать.

— Утром. Мы продолжим этот разговор утром, — решила она, резко вставая и надеясь, что Тинки уже приготовил для них гостевые спальни и постелил бельё.

Конечно же, до настоящих гостевых спален у неё пока просто не дошли руки— Нарцисса никуда не торопилась и, конечно, и не думала в своём добровольном затворничестве принимать у себя гостей. Особенно супруга… Однако комната её родителей и Меды, давно уже ставшая гостевой, были вполне убраны, и там-то она своих неожиданных ночных визитёров и разместила, отдав родительскую спальню супругу, а комнату сестры — Уолдену.

Утром. Она поговорит с ними утром, за завтраком, пусть это будет и нелегко.

МакНейр привычно проснулся на рассвете. Некоторое время он просто лежал, мучаясь от похмелья и вспоминая события вчерашней ночи: темноту, моросящий дождь, оцарапанные о клён ладони и удушающую неловкость. Кажется, дремать он начал ещё в гостиной — стоило ему оказаться в тепле и избавиться от промокших ботинок — а потом эльф привёл его в небольшую и довольно просто обставленную комнату с кроватью хотя и без балдахина, но с высокими витыми столбиками по бокам и тёмным ковром на полу. Честно говоря, разглядывать её Уолден не стал — он даже не помнил, как раздевался, вроде, сразу рухнув и почти мгновенно уснув. Он едва успел уцепиться за мысль, что утром, кажется, будет уже суббота, а значит, он точно не опоздает на службу — даже если проспит, а потом провалился в глубокий навеянный алкоголем сон без всяческих сновидений.

Однако он не проспал: природные потребности настырно напомнили о себе рано утром, и он, немного полежав, медленно спустил с постели ноги и обнаружил, что одет в добротную шёлковую пижаму, а на спинке кресла его ожидает строгий тёмный халат. А вот его вещей в обозримом пространстве что-то не наблюдалось. Как и милосердного графина с водой: пить ему тоже хотелось вполне отчаянно, а во рту словно книззлы нагадили. Сразу трое. Нет, определённо нужно было искать туалет, и желательно вместе с ванной. И как можно быстрей.

Уолден завернулся в халат, на удивление пришедшийся ему впору, и, повернув ручку, сперва выглянул в коридор, а затем вышел, осматриваясь в поисках нужной двери или хотя бы вероятного направления.

Впервые Уолден оказался в этом особняке ещё когда учился на шестом курсе, и, как и все старые особняки, тот произвёл на него сильное впечатление. К тому же Уолден жутко робел Друэллу и Сигнуса Блэков, и успокаивало его лишь то, что прибыл он тогда вместе с Люциусом, и всё внимание строгих хозяев было приковано, конечно же, к его другу. Много позже, когда ему было уже с чем сравнить, Уолден решил для себя, что загородное имение Блэков было самым уютным и красивым из всех, что ему доводилось встречать. Нет, конечно же, Малфой-мэнор казался ему намного величественнее, но именно это величие, на неискушённый взгляд Уолдена, ему и вредило. По крайней мере, если бы ему самому предоставили выбор, он, безусловно бы, предпочёл жить здесь… ну, конечно, если его собственный дом в этом умозрительном соревновании не учавствовал. А ещё тут вокруг росли превосходные клёны, и когда весной они усеивались ярко-зелёными шариками цветов, и когда их листья окрашивались во все оттенки английской осени — от жёлтого до тёмно-багряного — это место становилось волшебно-прекрасным.

Но сейчас всё это отходило на второй план на фоне вполне естественного и довольно острого желания, довлеющего над ним. Уолден понятия не имел, куда же ему идти — и, оглядываясь, невольно улыбнулся нарисованным на стене существа. В любой другой момент он с удовольствием бы рассмотрел пегаса с радужными крыльями, нарисованного напротив его спальни, грифона, птицу, да и остальных вполне милых тварей — но позже. Сейчас ему нужно было найти ванную.

В тот свой визит он буквально ходил по пятам за Люциуса — но в этот раз с ним рядом не было не было надёжного дружеского плеча, и где именно Люциус находился сейчас, Уолден мог только гадать. Кажется, Нарцисса говорила про спальню родителей? Или ему это приснилось? Хотел бы он знать, осталась ли она с ним там… да нет — ему просто хотелось, чтобы она с ним осталась. Тогда бы всё их благороднее безумие на фоне забора имело бы хоть какой-то смысл. Но это он выяснит позже и, кажется, сейчас ему придётся проверять двери одну за другой… а может быть, на нужной ему нарисован какой-нибудь водный монстр?

И тут за его спиной раздались шаги. Он обернулся — и замер, увидев освещённую неожиданно выглянувшим ранним солнцем Нарциссу. Она была такая светлая и по-утреннему воздушная, что он на мгновенье позабыл обо всём и просто залюбовался ей — однако стоило ему открыть рот, чтобы поприветствовать её в ответ на её вежливое:

— Доброе утро, — как реальность, воплощённая в одном повороте её головы и ошеломлённом опустившимся векам, неприятно напомнила, как он сейчас должен выглядеть и наверняка пахнуть.

— Здравствуй, Цисса, — сказал он, стараясь говорить в сторону. — Прости за вчерашнее. Мы…

— Напились, — безжалостно констатировала она. — Однако меня больше интересует не факт, а причина, — она, пристально на него поглядела — так, чтобы не оставить ни малейшего шанса увести разговор в сторону.

— Может, стоит сперва позвать Люциуса, — всё-таки попытался отсрочить неловкую ситуацию Уолден. — Мы, всё же, пришли вдвоём не просто так, и я…

— Он спит, Уолден, сейчас всего половина седьмого утра, — покачала она головой.

— Так рано… — сказал он чтобы сказать хоть что-то. — Прости что разбудили вчера, — сокрушённо попросил он, ища в её лице признаки ночной усталости. — Я всё-таки надеюсь, что ты смогла выспаться? — произнёс c той полувопросительной интонацией, с которой Бестолочь топтался утром по одеялу, решив, что хозяин уже не спит.

— Чудесно, — соврала ему Нарцисса, глядя прямо в глаза — теперь ей это легко давалось. — Эти зелья творят настоящие чудеса.

Конечно же, она умолчала о том, что вчера к тому моменту, когда она добралась до постели все действие их уже давно выветрилось, принять же их во второй раз она попросту не рискнула: с некоторых пор она относилась к зельям с осторожностью, граничащей с паранойей, заразившись этим от Снейпа. Так что сперва она отправила всех спать, вспомнив заодно о том, что гостям, после их увлекательных подвигов, потребуется во что-то переодеться — в итоге МакНейру досталась пижама Сигнуса Блэка, и его же любимый халат: отец был таким же рослым, как Уолден, который сейчас в его вещах смотрелся вполне органично, уютно и весьма респектабельно, если не обращать внимания на детали… и, судя по всему, он всю ночь крепко спал, в отличии от неё самой. А вот Люциусу досталась халат и основательная ночная рубашка дедушки Поллукса — в конце концов, в старых семьях вещи с историей всегда были частью фамильных традиций, а другой подходящей мужской одежды здесь просто не было.

Нарцисса долго и беспокойно терзалась в ставшей неожиданно тесной спальне: она то подходила к окну и вглядывалась в осеннюю ночь, то снимала халат и ложилась, то вставала и, накинув его, вновь шла к окну… Сон не шёл, но ей не было страшно, нет. Её злость тоже прошла, оставив по себе грусть и смутное беспокойство, справиться с которым Нарциссе не удавалось. Почему-то ей совсем не хотелось смотреть на часы, и она словно потерялась во времени и понятия не имела, какой теперь час.

Какую-то бесконечность спустя она уже иррационально жалела о том, что не расспросила своих неожиданных гостей подробней, хотя и понимала, что ничего вразумительного они бы ей в таком состоянии всё равно не вряд ли бы удалось добиться. А о том, что они действительно могли ей сказать, она более чем догадывалась, так же, как и о том, что с утра ей предстоит выдержать настойчивые уговоры вернуться. Она не сомневалась, что они будут её уговаривать, вот только как же им объяснить, что она всё ещё заново учится просто дышать, и но дышать под толщей чужих ожиданий — всё равно что дышать под водой, вот только жаборосли ей не помогут.

Она так и не смогла уснуть — неясное беспокойство мешало ей спать, и в конце концов она сдалась и, поплотней завернувшись халат, обулась и, не зажигая света, вышла из комнаты. Ей не нужен был свет, чтобы отыскать дорогу — она знала этот дом как пальцы на обеих своих руках, и так же чувствовала. С тех пор как она проснулась в подвале неделю назад, каждый скрип, каждое дуновение сквозняка пытались рассказывать ей истории, и это… это в её понимании никак не могло считаться нормальным. Неслышно миновав коридор, Нарцисса поднялась верх по лестнице на третий этаж, затем свернула несколько раз — и остановилась, наконец, возле дверей в спальню родителей. Постояв немного, она бесшумно открыла дверь и вошла.

Люциус спал на широкой старинной кровати. Она, конечно же, не собиралась его будить — нет, она просто стояла и смотрела на него спящего. Эта картина была так хорошо ей знакома! Он лежал, завернувшись в одеяло, будто бы в кокон, так, что наружу торчала только макушка, лоб и нос, и несколько спутанных светлых прядей волос. Вся его поза выдавала крайнюю уязвимость… ту же самую уязвимость, которая бессильно таилась за алкогольной дымкой в его глазах, когда она держала его обожжённые руки. Уязвимость, а вместе с нею и вина.

Нарцисса прекрасно понимала, что его гложет и царапает изнутри, но не в её и его силах изменить всё, что встало теперь между ними. Три дня. Он выдержал без неё три дня, но их было, разумеется, совершенно недостаточно, чтобы она смогла даже представить, как дальше сложится их судьба. Наверное, было бы проще, если бы он отказался от неё сам, и смог пойти дальше. Ей бы проще было принять удар по собственной гордости, чем вот это смутное ощущение вины, в том, в чем они не были виноваты. Но он не мог — и ей было грустно от осознания самого этого факта, и пришедшего с ним понимания того, что она причиняет своему мужу боль. Грустно — и вместе с тем глубоко внутри радостно, но она решительно гнала от себя это недостойное чувство. Прошло ведь всего три дня с того, как Нарцисса покинула Малфой-мэнор, а но ей казалось, будто это было вечность назад. Или две…

Нарцисса так и сидела, просто слушая его дыхание в темноте, и размеренное биение его сердца. Оно билось так громко в его груди! Или ей это казалось… Она несколько раз протягивала было руку, и в какой-то момент даже коснулась укрытого одеялом его плеча — а затем убрав руку и судорожно сцепила пальцы. Мерлин, в этом всём просто больше нет никакого смыла, решила она и поднявшись вышла из комнаты, оставив его спокойно спать до утра. Она вернулась к себе, а когда легла, поняла, что плачет. Но эти слёзы текли легко и почти совсем незаметно — и Нарцисса, свернувшись клубком, лежала так, позволяя им впитываться в подушку, и сама не поняла, как и когда уснула.

Проснулась она на рассвете от хлопанья крыльев и клёкота. На подоконнике решительно сидела сова, вернее филин. Агравейн одарил её суровым и хищным взглядом, и кусочки мозаики стали складываться в какую-то тревожащую её картину, которую окончательно позволил ей воссоздать текст письма.

«Здравствуй, мама! Как у тебя дела? Как твой сад? Ты уже готовишь его к осени? У меня всё отлично, что бы там ни говорил декан…» — Нарцисса слегка нахмурилась, — «Спасибо тебе, что посоветовала мне в прошлом году выбрать уроки рун…» — Вот тут сын ей ощутимо льстил, ведь вопрос о том, чтобы взять Руны, практически даже не обсуждался, зато тему он сменил в целом мастерски. — «Профессор Бабблинг вполне оправдала свою репутацию, она довольно строга, но это совсем неплохо. Что же касается Ухода За Существами, то тут и рассказывать-то особо нечего: жаль что ушёл учивший вас с отцом Кеттлеберн. Не понимаю, почему Дамблдор назначил этого типа, но что с него взять, лесник есть лесник.» — Нарцисса прекрасно помнила Сильвануса Кеттлберна и его отсутствующие конечности, и прибывала в стойкой уверенности, что хуже него на эту должность сложно будет кого-нибудь подобрать — и кто же мог знать, что профессор Граббли-Планк так некстати этой осенью снова решит посвятить себя не студентам, а собственной монографии. — «На первом уроке мы с Винсом немного не поладили с гиппогрифом, но теперь уже всё в порядке. В полном порядке, мам, хотя теперь я думаю, что, наверное, надо было брать арифмантику, пусть она и ужасно скучная. Надеюсь, у тебя всё хорошо, и ты здорова. Твой любящий сын Драко.»

В полном порядке? Уже? Не поладили с гиппогрифом? Что ещё у них там случилось? Нарцисса перечитала письмо, взглянув на его подчеркнуто-лёгкий стиль совсем под другим углом, как это сделала бы любая приличная мать юного колдуна.

Первый урок УзМС, если она верно помнила расписание сына, был у них два дня назад. О, это многое объясняло, и вот теперь разговор с её ночными незваными визитёрами выйдет куда занимательнее.

Было раннее утро, когда Нарцисса, отправив Агравейна в совятню, спокойно умылась, оделась, приведя себя в надлежащий вид, и спустилась вниз, чтобы распорядиться насчёт завтрака и одежды для гостей. Ей нужно было обдумать, что подать, потому что она догадывалась, что они будут скверно себя чувствовать, и вряд ли бекон ляжет Люциусу на желудок.

В тот момент, когда Нарцисса в своих размышлениях дошла до этого пункта в длинном списке утренних дел, она вдруг задумалась, а не от этих ли обязанностей она и сбежала в родительский дом, чтобы спокойно подумать?

Убедившись в том, что Тинки выполнит всё как должно́, и отправив в аптеку сову, которой надлежало вернуться как можно скорей с заказом, Нарцисса уже поднималась к себе, когда наткнулась на переминающегося с ноги на ногу у её двери МакНейра.

Выглядел он, надо сказать, довольно помятым — хотя и явно постарался казаться бодрее, чем был, но его выдавали и покрасневшие глаза на бледном небритом лице бледность, и вполне характерный запах. Красавец… Он стоял, неловко засунув руки в карманы халата, как делал отец, и как воспитанным людям делать в общем-то не положено, но иногда просто необходимо, если не знаешь, куда их деть. Ей стало его даже жаль.

— Уолден, ответь мне честно, — попросила она, — причиной вашей вчерашней впечатляющей эскапады было неловкое желание рассказать мне о том, что случилось с Драко?

— Ты уже знаешь? — удивился он.

— Как и ты, — констатировала она. — И Люциус, как я понимаю, и видимо остальные… родители.

— Цисси, — умоляюще проговорил Уолден, но ей больше не было его жаль. Они оба могли бы прийти к ней и поговорить нормально! Спокойно, по-человечески — но нет, они предпочти напиться вдвоём, а потом устроить весь этот фарс.

— Так что именно произошло между Драко, Винсентом и гиппогрифом? — с нажимом спросила Нарцисса. — Уолден, просто расскажи мне.

— Давай я разбужу Люциуса! — повторил он, даже отступив на шаг. — Цисси, это будет неправильно, если…

— Неправильно было являться сюда вчера так, как это сделали вы, — оборвала она его. — Мы, конечно, поговорим с Люциусом. Но я хочу знать сейчас, поэтому я спрашиваю тебя. Мне нужны не словесные кружева, а факты.

Уолден чувствовал себя невероятно неловко. И неуместно. Зачем, зачем он вообще вышел из комнаты? Сидел бы себе, ну, или лежал… вот что ему помешало просто дождаться, покуда за ним придут, а ещё он сразу мог бы позвать домового эльфа, запоздало подумал он. Нет — ему, видите ли, приспичило. Однако деваться ему было некуда — и он постарался сделать то единственное, что было теперь в его силах — рассказать всё как можно мягче. Но и это ему не удалось: Нарцисса слишком хорошо его знала, чтобы не суметь услышать и то, о чём он смолчал.

— И все два дня вы молчали, — медленно проговорила она. — Надеясь… я даже не могу представить, на что. Ну ладно Люциус — его мотивы я в целом могу понять. Но ты!

— Я только вчера узнал, — попытался он оправдаться.

— Уолден, — покачала она головой, — в третий раз эта отговорка звучит уже как-то даже нелепо.

— Но это правда! — он вспыхнул, чувствуя себя дураком. — Я три дня безвылазно был в Ирландии и ловил банши, и… — Сейчас это и правда звучало беспомощно. Он снова её подвёл.

— Прости, — Нарцисса вдруг улыбнулась, и от этой мягкой и понимающей улыбки ему стало тошно. — Мне не следовало так на тебя накидываться… конечно же, ты был занят. Ты не можешь посвящать всё своё время Драко… и мне.

— Я в очередной раз провалился, — безнадёжно прошептал он, но Нарцисса прервала его усталым жестом.

Они замолчали, а затем она вновь улыбнулась ему с оттенком печали:

— Мы обсудим это за завтраком. Как вы и хотели, втроём. А теперь извини меня… — она уже хотела уйти, когда он её неловко окликнул.

— Цисса, а у вас где здесь… — чувствуя себя абсолютным болваном, замялся он.

— Ох, — теперь настал и её черёд слегка смутиться. — Прости. Видимо сегодня день извинений, — немного натянуто пошутила она. — Четвертая дверь налево, я прикажу Тинки, чтобы он подал твою одежду и всё остальное.

Сова вернулась около половины девятого, и Нарцисса, угостив её лакомством, забрала заказ. Даже для самой себя она все ещё не могла определиться, можно ли считать, обязанность, которая ей предстоит, тяжкой… всё в её жизни лишилось определённости, и она снова взглянула на часы и отправилась будить своего супруга. Поднявшись на третий этаж, она тихо вошла в комнату; некоторое время Нарцисса просто стояла у широкой кровати родителей и смотрела на спящего Люциуса, глядя на него и держа фиал с зельем в руках. В ней боролись желание разбудить мужа и, наконец, довести до логического итога это дурацкое ночное происшествие, и ранящая до глубины её существа нежность, из которой рождалось абсолютно сейчас неуместное желание дать ему выспаться. Но Нарцисса не была готова растягивать всё это до полудня — ей отчаянно хотелось вернуть своё зыбкое спокойствие в родительском доме и просто побыть наедине с собой. Так что она поставила фиал на столик рядом с кроватью, наклонившись, осторожно коснулась плотного кокона там, где должно было быть плечо:

— Люциус, дорогой! Просыпайся. Уже утро.

Он зашевелился и проворчал что-то, так знакомо, что у неё сжалось сердце, но Нарцисса отступила на шаг назад, сжав кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони; другого способа заставить себя замереть на месте со спокойным и вежливым выражением на лице у неё просто не было.

Люциус стянул одеяло с головы и, едва открыв глаза, вновь зажмурился. Потом поморгал, потёр руками глаза и, наконец, посмотрел на Нарциссу, болезненно прикрывая глаза.

— Доброе утро, — сказала она и указала на стоящий на столике фиал с зельем. — Выпей — тебе станет легче. А потом я буду рада видеть тебя за завтраком.

— Доброе утро, — хрипло проговорил он, глядя на неё и слишком часто моргая. В те редкие дни их прежней спокойной жизни, когда он просыпался, страдая похмельем, свет резал ему глаза… нет. Она не хотела об этом думать. Не сейчас.

Люциус откинул одеяло и спустил босые ступни с постели. Посидел так несколько секунд, вздохнул и взял фиал, и когда открыл его, по комнате разлился до того резкий запах гвоздики и имбиря, что Нарцисса едва удержалась, чтобы не чихнуть.

Люциус залпом выпил зелье и, поставив пустой фиал на стол, потёр переносицу и, наконец, поднял взгляд на Нарциссу, а затем встал, избавив её от необходимости смотреть на него сверху вниз. Нет, в дедушкиной ночной рубашке он, как ни удивительно, выглядел вовсе не нелепо: архаичные вещи всегда были ему к лицу. Тонкая белая ткань до самых лодыжек, спутанные и спадающие на плечи волосы… это завораживало; даже покрасневшие глаза и ощутимая бледность казались, скорей, не последствием бурной ночи, а печатью невысказанного страдания, словно на лицах мучеников на старинных полотнах… Нарцисса почувствовала болезненное стесненье в груди и покалывание в кончиках пальцев. Когда же супруг осторожно коснулся её руки, его прикосновение обожгло, и это… это было просто нечестно. Она была отвратительна сама себе, позволив себе чувствовать, зная, что не имеет на это права. Опять обманывать саму себя! И даже от того, что он выглядел таким близким и… нет — просто близким, ей стало ещё больней.

— Не… — начал он — но она не дала ему закончить.

— Я буду в столовой. Спускайся, — сказала Нарцисса и, развернувшись, спаслась бегством, оставив мужа наедине с зельем. Там, внизу, между ними будет как минимум стол, а конечно же Уолден.

И только на лестнице она смогла снова дышать спокойно. Нет, ей определённо требовалась пара спокойных минут. Она спустилась на один пролёт, зашла в свою комнату и, сев на кровать, уставилась в пространство. Как хорошо, что другой фиал зелья она отослала к МакНейру с Тинки. Взваливать сейчас на себя ещё и это… Она хочет спать, отчётливо вдруг поняла Нарцисса. Она просто хочет спать — потому что почти не спала этой ночью. Значит, нужно быстрей это всё закончить и проводить гостей.

Гостей, повторила она про себя, словно примеряя это знакомое простое слово к новой для неё ситуации. Гости. Да. Они гости у неё в доме — и он тоже гость. Люциус. Её муж.

Это было странно и горько. Её муж перешёл в сомнительную и не всегда уместную категорию «гость» — что же это для них теперь значило? Неужели он стал… чужим? Нет, этот ответ не казался ей верным: её родители бывали гостями в её новом доме, и от этого не становились чужими. Наверно, она запуталась…

Нарцисса взглянула на часы и встала. У неё ещё будет время обдумать всё это — спокойно. Когда они, наконец, уйдут… а пока ей стоит подумать о том, что она собиралась обсудить с ними двумя за завтраком.

К тому же стоило спуститься и проследить, чтобы всё было так, как нужно. Тинки всё-таки молод — и впервые самостоятельно готовит всё для гостей. Он вообще впервые в жизни всё делает сам, один — и хотя справлялся он даже лучше, чем она ожидала, следовало за ним присмотреть. А заодно напомнить дражайшим покойным родственникам, чтобы они воздержались от комментариев.

Нарцисса спустилась вниз, в столовую, и на какое-то время сервировка стола, которую она осталась не слишком довольна, её отвлекла. К тому моменту, когда в столовую, наконец, спустились Люциус и Уолден, Нарцисса уже просто стояла у окна, и поприветствовала их приятной улыбкой. Они оба уже привели себя в порядок и выглядели куда приличнее — и, если бы не бледность и не покрасневшие глаза, можно было бы сказать, что их полную огневиски и приключений ночь не выдавало ничто.

Люциус галантно придвинул ей стул и, когда они сели, над столом, покрытым идеально накрахмаленной белоснежной скатертью, повисло неловкое и слегка насторожено молчание. И как бы ни был совершенен омлет с молодым зелёным луком, и как бы ни соблазнительно пахли поданные к нему сосиски, ситуацию это ничуть не спасало: каждый в столовой знал, что разговор рано или поздно придётся начать, но никто из них не решался этого сделать — и тогда Нарцисса вновь взяла инициативу в свои руки. В конце концов, она ведь хозяйка, не так ли?

Тем более, что у них действительно была важная тема, перед которой меркла любая неловкость.

— Мне бы хотелось узнать, что произошло в школе, — сказала Нарцисса. — Вернее нет, не так, — она обдумала фразу: — Мне бы хотелось знать, что происходит в школе и почему вы пытались от меня это скрыть. Я буду признательна, если вы избавите меня от аргумента «не хотели расстраивать», за последние месяцы он меня слегка утомил.

Мужчины переглянулись, и слово взял Люциус. Как бы вдумчиво он ни старался выбирать слова, его речь, пожалуй, звучала немного нервно, но эту нервность она вполне понимала. Она и сама чем дальше — тем больше нервничала и, кажется, начинала злиться. Не на кого-то конкретного, скорей, это была абстрактная злость, ведь ей даже не нужно было задумываться, в чем именно была проблема. Она была в ней, в том, что она всё же выжила в ту кошмарную ночь. Но изменить ничего было уже невозможно, и Нарцисса точно не собиралась этого делать. Мерлин, она думала, что была ко всему готова… Но не к отважному и отчаянному упрямству Драко… Ну почему же они так похожи с отцом именно в тех вещах, в которых не следует… Или же в нём говорит кровь её семьи? Это её нисколько не успокаивало. Но всё же… всё же… Кем, кем надо быть, чтобы, во-первых, назначить какого-то лесника на должность профессора, и, во-вторых, даже не проследить, чем он занимается с детьми на уроках! Привести третьекурсником гиппогрифов! Нет, конечно же, Кеттлеберн выкидывал и не такое, но, по крайней мере, был образованным взрослым волшебником с огромным опытом за плечами, а не недоучкой, лишённым палочки. А что было бы, если бы этот опасный зверь ударил немного иначе? Несколько лишних дюймов — и он бы разбил Драко голову? Или разорвал шею?

— Разумеется, — закончил свой рассказ Люциус, — оставить это просто так невозможно.

— Что именно ты собираешься сделать? — спросила Нарцисса.

— О, мне есть чем ответить. «Найтли и сыновья», — сказал Люциус. — Они погребут школу под исками.

— Исками? — полувопросительно повторила она, и он, резковатым хищным движением рассёк плоть омлета:

— Ударю по всем фронтам. Они спустили с цепи гиппогрифа и пострадал наш сын — я спущу с цепи юристов и наслажусь кровавым зрелищем в зале суда, как это любил мой прадед.

О да… Одно только имя Кларенция Малфоя до сих пор вызывало в Министерстве нервное содрогание. Кажется, большую часть своей долгой жизни тот провёл в судах — которые, в основном, выигрывал. И не по причине своего положения и состояния, а потому что со временем выучил, кажется, все существующие и когда-либо существовавшие законы и прецеденты, и оперировал ими с такой ловкостью, что обыграть его было почти невозможно. Такие сутяжники рождаются раз в сто лет, и, пожалуй, на Истории Магии следовало бы проходить его, а вовсе не восстания гоблинов. Впрочем, с гоблинами он тоже судился не один раз.

И всё же…

— Люциус, ты правда веришь, что сумеешь засудить Дамблдора? — переспросила Нарцисса, недоверчиво приподнимая бровь.

— В прошлом году, если помнишь, мне удалось выставить его вон из школы! — запальчиво произнёс он — и это было ошибкой.

— О, в прошлом году ты изрядно сумел отличиться… — не сдержалась Нарцисса. — И чем это для тебя кончилось? Для всех, в том числе нашего сына?

— Ты прекрасно знаешь, что я этого не хотел! — ответил Люциус, и на его бледных щеках проступили розоватые пятна.

— Вот как? — ядовито заметила Нарцисса. — Ты верен себе.

Она бросила взгляд на непонимающе и широко раскрывшего глаза Уолдена, который переводил взгляд с неё на Люциуса, и подумала, что её мужу очень повезло, что его друг уважает чужое право на тайны — что бы он сказал, если бы он узнал подробности… скажем… о замке, полном детей и василиске? Сама она без веских причин не собиралась посвящать в это дело кого-то ещё, оставив это на совести Люциуса… или на том, что её заменяло ему в таких делах.

Злость говорила в ней, и Нарциссе не хотелось сейчас останавливаться. Ссора позволила бы ей отсрочить причиняющей ей боль попытки Люциуса её вернуть... нет, она не думала, что он так просто от них откажется... но как же это все было сейчас... неуместно... Сейчас важен Драко и только он — и они должны, они просто обязаны оградить его навалившихся на него проблем... нет, оградить они его уже не сумели, но они должны сделать так, чтобы их, по крайней мере, не стало больше.

— Впрочем, теперь это всё не важно, — сказала Нарцисса уже чуть мягче. — С кем ты будешь судиться?

— Со всеми, — ответил он, сжимая нож с такой силой, словно хотел раздавить его рукоять в ладони. — Со школой, Дамблдором, лесником этим мордредовым, гиппогрифом, наконец! — произнёс он с сардонической усмешкой, за которой пряталась такая же родительская растерянность и злость. — У меня нет права сейчас отступить. Мне его не оставили.

Она ответила на его усмешку своей:

— Ни один Малфой не может оставаться в стороне, когда дело идёт о семейной чести. Ты же сам понимаешь, что это сражение с ветряными мельницами, хотя ты и прав, конечно: если Крэббы начнут судиться, будет странно, если ты сделаешь вид что до своего сына нам нет дела. Но, Люциус, — Нарцисса вздохнула, — проблема ведь в не гиппогрифе, леснике или же Дамблдоре. Проблема во мне и в нашем сыне. Сделай что-нибудь, — тихо проговорила она, и её глаза неожиданно потемнели.

— Я не знаю, что, — вдруг честно признался он.

— И поэтому не сделаешь ничего? — спокойно поинтересовалась она.

Между ними словно бы весели невысказанные боль и разочарование, и Уолдену больше кусок не лез в горло: омлет казался горьким, как и её слова. Пусть они были адресованы не ему, но что это, по сути, меняло? Он не мог ничего сделать сейчас ни для крестника, ни для Люциуса с Нарциссой. Что он вообще мог им сейчас сказать? Давно он не ощущал себя столь… беспомощным. Потому что он понятия не имел, что делают в подобных случаях: своей матери он почти не знал, а отец… с отцом он виделся в последний раз ещё до школы. Задолго до. Почти всю сознательную жизнь Уолдена его собственной семьёй был его дед, и до нынешнего лета Малфои были для него той почти идеальной семьёй, которой он был лишён — и сейчас, так близко наблюдая их ссору, он чувствовал себя так, словно небо пошло трещинами, как старая краска, и начало облупливаться — и эти хлопья потихоньку сыпались, погребая под собою мир. И он просто не знал, как с этим быть — потому что то, что сейчас звучало за этим столом, казалось ему куда глубже, чем обычное недовольство.

— Но что я ещё могу сделать? — в голосе Люциуса прозвучала тоска. — Не думаю, что Снейп не справится с факультетом. И Драко… мы не может просто его забрать и спрятать от неприятностей. Как ты верно заметила — он Малфой, и теперь это дело чести.

— Что ж, — сказала Нарцисса, — тогда, полагаю, мне следует самой поговорить с его деканом. Тем более что мы всё равно с ним скоро увидимся. Да, я сама свяжусь с Северусом — и закончим на этом, — спокойно и абсолютно безапелляционно сказала она, и за столом снова повисла тяжёлая тишина.

— Цисса, — наконец, сказал Люциус, откладывая явно ставшие бессмысленными приборы, потому что ему, похоже, кусок в горло тоже больше не лез. — Это полнолуние ты снова захочешь провести здесь одна? — полувопросительно и расстроенно произнёс он.

— В этот раз всё было не так уж плохо, — легко пожала она плечами и подцепила вилкой небольшой кусок омлета.

— Я о чем-то не знаю? — встрепенулся Уолден, ощутив уверенней себя на знакомой почве. — И почему ты одна? — встревоженно уточнил он, прямо поглядев на Нарциссу.

— Первое моё обращение вышло вполне… омерзительными, — ответила она вежливо. — Вдаться в детали не буду. Но теперь всё в целом пристойно — но я не желаю обсуждать это и не желаю лишних свидетелей в эти и без того унизительные моменты. Хватит и Тинки.

— Цисса, — Уолден встревожился и напрягся, — я не думаю, что одного эльфа достаточно, чтобы для тебя всё прошло безопасно…

Ах, это было Нарциссе совсем некстати, но слова уже были произнесены, и из этого не следовало создавать очередную проблему.

— Что ж, — она посмотрела ему в глаза, — ты можешь, как специалист, осмотреть подвал. Полагаю, это успокоит тебя, и снимет все вопросы. Подвал дома Блэков ничуть не хуже темниц Малфой-мэнора. Люциус, наверное, ты тоже желаешь взглянуть? — спросила она, отложив салфетку на стол и поднялась.

Уолден сглотнул неприязненный комок в горле. Этих её слов ему было более чем достаточно, чтобы понять, насколько стыдным и оскорбительным для неё это все было, и почему она хочет оставаться во время превращений одна, в пустом доме. Он бы может быть и хотел её отговорить, разумеется, но она не оставила ему даже шанса.

Они с Люциусом тоже встали из-за стола, и она сама повела их туда, вниз, в мрачную темноту. Когда они все втроём спустились по лестнице в очень глубокий подвал, и она отворила дверь: Люциус лишь заглянул внутрь и предпочёл остаться снаружи, а вот Уолден внимательно осмотрел просторное помещение, оценил глухую массивную дверь без единой царапины и мощными запорами, и в последний момент заметил сиротливо стоящую миску в углу. Он быстро отвёл глаза и произнёс то, что действительно считал важным.

— Углы острые.

— Я на них не бросаюсь. Вы удовлетворены экскурсией?

— Но Цисса... — Люциус снова предпринял попытку в чём-то её убедить, но она прервала его, просто не дав закончить:

— Люциус, тебя ждёт твой иск, — твёрдо произнесла она. — Или дела. Уолден, рада была тебя видеть. Надеюсь, теперь я вас успокоила?

— Цисса, — Уолден же не был готов вот так отступить. Отчасти потому, что его действительно волновало то, о чём он собрался спросить, отчасти для того, чтобы дать возможность своему другу выйти отсюда, сохранив хотя бы остатки достоинства, — это зелье и вправду работает так, как об этом пишут?

— Поговори лучше с Северусом, — немедленно предложила она, глянув ему в глаза холодно и неприятно. — Он, вероятно, захочет позже опубликовать свои… впечатляющие результаты. Пойдёмте, я вас провожу, господа, — сказала Нарцисса — и первой начала подниматься по лестнице.

Они покинули дом через дверь, даже не подумав воспользоваться камином — им обоим явно нужно было пройтись. Теперь, когда хозяйка бодрствовала, ворота уже не посмели бы своевольничать перед гостями… а гости, как она смела надеяться, перед воротами.

Они молча дошли до кленовой аллеи и пошли по ней рядом, оставляя поместье Блэков за своею спиной. Уолден никак не мог отыскать правильные слова, и потому не говорил ничего. Прогулка слегка затянулась, но молчание висело между ними, словно булыжник, тянущий утопленника на дно. Когда вдали послышался слабый шум кажется маггловского автомобиля они простились и аппарировали — каждый сам по себе.