Мех под кожей (джен)

— Отец! — Драко бросил на МакНейра извиняющийся взгляд и резко встал им навстречу. — Извини, что перебиваю, но мама сказала тебе зайти, когда ты освободишься! — проговорил он очень настойчиво.

— Сейчас, — кивнул тот, и продолжил прерванный разговор со Сметвиком: — И всё же я бы настаивал.

— Я бы не стал так спешить, — возразил Сметвик — судя по всему, не впервые, потому что прозвучало это весьма устало и безнадёжно. — Я не могу запретить вам поступить так, но как целитель — я категорически против.

Люциус бросил быстрый взгляд на Драко и, взмахнув палочкой, накрыл себя и Сметвика заглушающими чарами. Драко от обиды сжал кулак и, с размаха ударив ими по стене, пробормотал зло:

— Почему он всегда так делает?!

— Некоторые разговоры лучше вести приватно, не кипятись, сам же знаешь, — Уолден тоже поднялся и положил руку ему на плечо. — Ему тоже сейчас тяжело.

— А мне? — Драко угрюмо посмотрел на занятого беседой отца и опустил голову.

— Сколько я его знаю, он всегда предпочитал скрывать сильные переживания, — примирительно проговорил Уолден. — Знаешь, бывают люди, которые в тяжёлой ситуации первым делом замыкаются в себе, скрывая ото всех свои чувства — у них просто нет сил делиться ими хоть с кем-нибудь. Даже с самым близким. Но ещё больше они не желают казаться слабыми.

— Уолл, иногда мне это кажется таким глупым — когда не можешь просто взять и попросить помощи, если трудно, — Драко как-то устало поднял на него глаза.

МакНейр усмехнулся и покачал головой:

— Ты прав. Но, боюсь, не все согласятся с этим. Хотя было бы хорошо, если бы ты всегда так и делал.

— Я и делаю, — Драко вздохнул.

— Я всегда тебе помогу, — сказал Уолден. — Ты знаешь.

Вместо ответа Драко снова раздражённо посмотрел на отца, кажется, начавшего, наконец, прощаться со Сметвиком. И когда целитель, пожав Люциусу руку, ушёл, Драко громко напомнил:

— Отец, мама ждёт!

Люциус глянул на него не менее раздражённо и заметил достаточно холодно:

— Ты уже говорил. Я помню, — а затем, постучав в дверь палаты и сказав: — Цисси, это я, — вошёл, тут же закрыв её за собой. Но МакНейр достаточно хорошо его знал, чтобы не заметить, насколько тот сильно переживает и как ему тяжело дались последние дни.

* * *

Нарцисса приподнялась Люциусу навстречу и села на кровати как раз когда он подошёл — и они, наконец-то, обнялись; она замерла так, закрыв глаза и ожидая… чего? Она сама бы не могла сказать. Даже он не смог бы ей помочь. Никто не сможет. Никогда.

Люциус тоже молчал, и тишина эта, поначалу почти интимная, стала постепенно неудобной и неловкой. Но ни один из них не знал, как оборвать её так, чтобы не сделать хуже — однако рано или поздно сделать бы это всё равно пришлось, и это взял на себя Люциус.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, разжимая объятья. Нарцисса отстранилась и слегка отодвинулась, оперевшись спиной о смятую подушку.

— Вероятно, я должна сказать «хорошо», — ответила она. — Учитывая обстоятельства.

Люциус слегка натянуто улыбнулся. Ему тяжело было видеть её такой — и от этого стыдно за самого себя. Но сколько он ни твердил себе — с того самого момента, когда в первый раз приговором прозвучал вынесенный целителями вердикт — что не должен, просто права не имеет чувствовать нечто подобное, поделать с собой ничего не мог. Он очень надеялся, что это пройдёт со временем, и говорил сам себе, что когда сможет поговорить с ней, услышать её голос и обнять, он увидит, что его Цисси осталась самой собой, и то отвратительное чувство, что терзало его, пройдёт. Но оно не прошло, и он понятия не имел, как это можно исправить. Он хотел этого, он очень хотел видеть в ней её прежнюю — пускай искалеченную, пережившую весь этот ад, о котором ему, отводя глаза, рассказал целитель, всё это не имело значения. Но прежнюю — и не думать о том, что осталось не так много дней до того, как она окончательно превратится в жуткого, грязного и опасного зверя, и так, как раньше, не будет уже никогда.

Когда Люциус в первый раз поймал себя на предательской, малодушной мысли о том, что, может быть, всем, и прежде всего ей самой, лучше было бы, если бы она… не вернулась, исчезла, погибла там, где с ней сотворили весь этот кошмар, его чуть не стошнило от омерзения к самому себе, и он запретил, запретил себе раз и навсегда думать об этом. Но желать выкинуть мысли из головы и изгнать их на самом деле… действительно ли у него получалось, если спросить себя? И теперь, когда Нарцисса была так близко, когда он смотрел на её бледное осунувшееся лицо, эта мысль, наконец, окончательно перестала отравлять его душу. И он дорого бы отдал за то, чтобы вместе с ней окончательно пропало и родившееся вместе с ней ощущение, что его изводило, и которое он даже сам перед собой не желал называть.

— Я пытался убедить Сметвика выписать тебя уже сегодня, — сказал Люциус, осторожно беря её правую руку в свои и глядя на её тонкие пальцы, показавшиеся сейчас ему такими горячими — только ли от понятной вполне лихорадки, или это уже… симптом? Знак — нет, не знак — признак того, кем теперь стала его жена? Женщина, которую он любил с шестнадцати лет, которой восхищался и считал тем идеалом, которого никто из их круга просто не способен достичь, теперь…

Люциус раздражённо прикусил изнутри щёку. Мерлин, как же он устал уже от этого «теперь»! Он любил, любил сидящую сейчас рядом с ним женщину, и что бы он только ни отдал, чтобы между ними по-прежнему не было никакого «теперь»!

— Не стоило, — сказала Нарцисса, вглядываясь в его лицо — и её ждущий, ищущий взгляд жёг Люциуса хуже кислоты или пламени. — Он и сам не станет задерживать меня здесь дольше необходимого.

— Ты не хочешь домой? — спросил он, склоняясь и прижимаясь лицом к её руке — отчасти просто потому, что он всё же отчаянно скучал по жене и мучительно боялся за неё всё это время, отчасти — чтобы спрятаться от её глаз и не позволить ей прочитать в своих то, что не должно было быть прочитано.

— Я не хочу спорить с целителем, — уклончиво ответила она — и почему-то именно этот ответ отогнал, наконец, тот морок, в котором пребывал Люциус последние сутки, и он со счастливым облегчением и раскаянием поднялся и вновь привлёк Нарциссу к себе — и, целуя её пахнущие чем-то незнакомым волосы, прошептал:

— Ты права. Я просто хочу, чтобы ты вернулась домой.

Он ждал, он был уверен, что услышит сейчас «я тоже» — но она промолчала, и это оказалось больно. Он понимал, конечно же, понимал, что ей сложно, и что он, на самом деле, даже представить не может, насколько ей тяжело — но ему всё равно было больно, и он не знал, что с этой болью делать. Прежде ему с этим всегда помогала Нарцисса: она умела успокоить, отвлечь или утешить его, но теперь она сама стала источником боли, и Люциус чувствовал себе невероятно одиноким и очень несчастным.

— Я рассказала Драко, — проговорила Нарцисса. И вдруг, словно решившись, оперлась на мужа и устроилась щекой на его плече — и его будто током пронзило от нежности и доверчивой беззащитности этого жеста. Он осторожно обнял жену, почти взял её на руки и, зарываясь лицом в её волосы, прошептал:

— Я сам должен был. Прости.

— Нет, так лучше, — тихонько возразила она — и замерла, закрыв глаза.

Наверное, ей просто почудились и его неловкость, и неуверенность; и глаза он от неё прятал вовсе не потому, что не знал, как ему теперь смотреть на неё, а потому что не хотел, чтобы она видела его тревогу и усталость. Сколько она его знала, больше всего он страшился потерять лицо — а теперь…

Нарцисса не сумела подавить вздох.

Теперь они все его потеряли, утратили навсегда, от их репутации не осталось и мокрого места. Ей до сих пор было страшно даже думать о том, как с этим справится её сын. Сейчас она жалела как никогда, что два года назад не позволила Люциусу определить его в Дурмштранг. В то время это решение казалось ей лишь его светским капризом, и она не готова была так далеко отпустить Драко. Теперь же эта пугающая её отдалённость стала бы преимуществом — ни близких знакомых, ни сплетен у него за спиной… И потом, в самом Дурмштранге и к тёмным искусствам, и к тёмным тварям относились иначе. Но время было упущено — и, хотя перевестись туда было можно, Нарцисса не представляла, каково будет Драко продолжать учиться по новой программе на совсем другом языке. Да и кандидатура директора её откровенно смущала — хотя он, конечно же, не посмел бы навредить Драко, но всё же…

А что теперь будет с Люциусом? Он, конечно, никогда не метил в министры и не то чтобы стремился к какому-то значительному посту — но ведь политическое влияние не ограничивается постами. Он и так потерял место в попечительском совете Хогвартса — и Мерлин, она даже сейчас не могла спокойно думать о причинах, которые к этому привели! Ей ли было не знать, как тяжело и досадно было ему чувствовать себя оскорблённым и проигравшим, но всё же Люциус до сих пор надеялся на реванш. Но что будет теперь, когда он оказался женат на монстре, чудовище, сама мысль о котором многим в их кругу была омерзительна.

Оборотень, произнесла она про себя, вслушиваясь в стук сердца мужа и чувствуя тепло его губ — он тихо целовал её волосы и очень осторожно, почти невесомо гладил её по виску, иногда проводя по краешку её уха самыми кончиками своих тёплых пальцев. Она — оборотень. Грязная жестокая тварь, способная, если дать ей волю, сожрать в полнолуние любого, кто неосторожно окажется рядом с ней.

Мужа.

Сына.

Она может убить Драко. Убить и… сожрать. Сожрать, повторила она про себя это нарочито чужое и грубое слово. И поймёт это лишь когда утром придёт в себя.

Может быть, ей вообще не возвращаться домой? В конце концов, у неё есть свой дом в Хартфордшире — она никогда не любила его, но она выросла там, так же, как и три поколения Блэков до неё. Дом достался Нарциссе в определённом смысле случайно — просто потому что больше наследников не было: любимая старшая дочь к моменту смерти матери, овдовевшей за пару лет до своей кончины, уже много лет была в Азкабане, а о средней в доме Блэков после её позорного замужества не принято было говорить вслух.

Нарцисса горько усмехнулась про себя.

«Позорный брак». Нет, она бы не хотела узнать, что сказали бы теперь родители и тётка Вальбурга о ней. Если брак с грязнокровкой опозорил Андромеду и вычеркнул её из семьи, то что бы они сделали с оборотнем? «Убили бы», — прозвучал у неё в голове голос, принадлежащий не матери, и даже не тётке. Сестре. Да, пожалуй, Беллатрикс не стала бы колебаться. И уж, во всяком случае, точно не побоялась бы.

И ведь она, Нарцисса, вполне поняла её. Ещё вчера поняла бы. Да и, пожалуй, сегодня…

— Он так ждал тебя, — сказал Люциус. — И так боялся. Спасибо Уоллу — он у нас провёл полдня и ночевать остался.

— А ты? — шёпотом спросила Нарцисса.

Уолден... Он крёстный, конечно, но это было неправильно. Не он, а отец должен был быть рядом с Драко сейчас.

— Меня не было, — ответил Люциус. — Ты даже не представляешь, чего мне стоило заставить их шевелиться. Я сначала провёл полдня у Фаджа. А вторую половину словно домовой эльф носился в Министерстве по этажам. Мерлин, они сперва даже отказывались привлечь Аврорат, — его голос звенел от возмущения. — «Это не в нашей компетенции, обратитесь сперва к мадам Боунс», — изобразил он манеру Скримджера качать головой.

— Не так уж он и не прав, — она усмехнулась. — Это даже я понимаю.

— Мне плевать, что в их компетенции, а что — нет! — жёстко сказал он, рассерженно выпрямляясь — и отстранившись, таким образом, от неё. — Сукин сын.

Она села и поправляя волосы, заметила:

— Всё равно в этом нет смысла. Для нас с тобой это уже ничего не изменит. Как и для Драко.

— Разумеется, есть! — отрезал он, и она не стала с ним спорить, подумав, что, если мужу будет легче справиться со случившимся таким образом, она не станет мешать.

Ей вдруг снова остро захотелось остаться одной, и Нарцисса, подтянув к себе простыню, попросила:

— Я устала. Вы идите сейчас домой. Когда, Сметвик сказал, меня выпишут?

— Завтра, — недовольно ответил Люциус. — И только под наблюдение семейного целителя.

— Это недолго, — примирительно проговорила Нарцисса и повторила: — Я очень устала.

— Прости, — он смутился и, поцеловав её в щёку, встал. — Отдыхай. Тебе нужно что-нибудь?

— Нет, — быстро — может быть, слишком — сказала она.

А когда он ушёл, прижала ладонь к глазам — и обречённо расплакалась.