Мех под кожей (джен)

МакНейр привычно проснулся на рассвете. Некоторое время он просто лежал, мучаясь от похмелья и вспоминая события вчерашней ночи: темноту, моросящий дождь, оцарапанные о клён ладони и удушающую неловкость. Кажется, дремать он начал ещё в гостиной — стоило ему оказаться в тепле и избавиться от промокших ботинок — а потом эльф привёл его в небольшую и довольно просто обставленную комнату с кроватью хотя и без балдахина, но с высокими витыми столбиками по бокам и тёмным ковром на полу. Честно говоря, разглядывать её Уолден не стал — он даже не помнил, как раздевался, вроде, сразу рухнув и почти мгновенно уснув. Он едва успел уцепиться за мысль, что утром, кажется, будет уже суббота, а значит, он точно не опоздает на службу — даже если проспит, а потом провалился в глубокий навеянный алкоголем сон без всяческих сновидений.

Однако он не проспал: природные потребности настырно напомнили о себе рано утром, и он, немного полежав, медленно спустил с постели ноги и обнаружил, что одет в добротную шёлковую пижаму, а на спинке кресла его ожидает строгий тёмный халат. А вот его вещей в обозримом пространстве что-то не наблюдалось. Как и милосердного графина с водой: пить ему тоже хотелось вполне отчаянно, а во рту словно книззлы нагадили. Сразу трое. Нет, определённо нужно было искать туалет, и желательно вместе с ванной. И как можно быстрей.

Уолден завернулся в халат, на удивление пришедшийся ему впору, и, повернув ручку, сперва выглянул в коридор, а затем вышел, осматриваясь в поисках нужной двери или хотя бы вероятного направления.

Впервые Уолден оказался в этом особняке ещё когда учился на шестом курсе, и, как и все старые особняки, тот произвёл на него сильное впечатление. К тому же Уолден жутко робел Друэллу и Сигнуса Блэков, и успокаивало его лишь то, что прибыл он тогда вместе с Люциусом, и всё внимание строгих хозяев было приковано, конечно же, к его другу. Много позже, когда ему было уже с чем сравнить, Уолден решил для себя, что загородное имение Блэков было самым уютным и красивым из всех, что ему доводилось встречать. Нет, конечно же, Малфой-мэнор казался ему намного величественнее, но именно это величие, на неискушённый взгляд Уолдена, ему и вредило. По крайней мере, если бы ему самому предоставили выбор, он, безусловно бы, предпочёл жить здесь… ну, конечно, если его собственный дом в этом умозрительном соревновании не учавствовал. А ещё тут вокруг росли превосходные клёны, и когда весной они усеивались ярко-зелёными шариками цветов, и когда их листья окрашивались во все оттенки английской осени — от жёлтого до тёмно-багряного — это место становилось волшебно-прекрасным.

Но сейчас всё это отходило на второй план на фоне вполне естественного и довольно острого желания, довлеющего над ним. Уолден понятия не имел, куда же ему идти — и, оглядываясь, невольно улыбнулся нарисованным на стене существа. В любой другой момент он с удовольствием бы рассмотрел пегаса с радужными крыльями, нарисованного напротив его спальни, грифона, птицу, да и остальных вполне милых тварей — но позже. Сейчас ему нужно было найти ванную.

В тот свой визит он буквально ходил по пятам за Люциуса — но в этот раз с ним рядом не было не было надёжного дружеского плеча, и где именно Люциус находился сейчас, Уолден мог только гадать. Кажется, Нарцисса говорила про спальню родителей? Или ему это приснилось? Хотел бы он знать, осталась ли она с ним там… да нет — ему просто хотелось, чтобы она с ним осталась. Тогда бы всё их благороднее безумие на фоне забора имело бы хоть какой-то смысл. Но это он выяснит позже и, кажется, сейчас ему придётся проверять двери одну за другой… а может быть, на нужной ему нарисован какой-нибудь водный монстр?

И тут за его спиной раздались шаги. Он обернулся — и замер, увидев освещённую неожиданно выглянувшим ранним солнцем Нарциссу. Она была такая светлая и по-утреннему воздушная, что он на мгновенье позабыл обо всём и просто залюбовался ей — однако стоило ему открыть рот, чтобы поприветствовать её в ответ на её вежливое:

— Доброе утро, — как реальность, воплощённая в одном повороте её головы и ошеломлённом опустившимся векам, неприятно напомнила, как он сейчас должен выглядеть и наверняка пахнуть.

— Здравствуй, Цисса, — сказал он, стараясь говорить в сторону. — Прости за вчерашнее. Мы…

— Напились, — безжалостно констатировала она. — Однако меня больше интересует не факт, а причина, — она, пристально на него поглядела — так, чтобы не оставить ни малейшего шанса увести разговор в сторону.

— Может, стоит сперва позвать Люциуса, — всё-таки попытался отсрочить неловкую ситуацию Уолден. — Мы, всё же, пришли вдвоём не просто так, и я…

— Он спит, Уолден, сейчас всего половина седьмого утра, — покачала она головой.

— Так рано… — сказал он чтобы сказать хоть что-то. — Прости что разбудили вчера, — сокрушённо попросил он, ища в её лице признаки ночной усталости. — Я всё-таки надеюсь, что ты смогла выспаться? — произнёс c той полувопросительной интонацией, с которой Бестолочь топтался утром по одеялу, решив, что хозяин уже не спит.

— Чудесно, — соврала ему Нарцисса, глядя прямо в глаза — теперь ей это легко давалось. — Эти зелья творят настоящие чудеса.

Конечно же, она умолчала о том, что вчера к тому моменту, когда она добралась до постели все действие их уже давно выветрилось, принять же их во второй раз она попросту не рискнула: с некоторых пор она относилась к зельям с осторожностью, граничащей с паранойей, заразившись этим от Снейпа. Так что сперва она отправила всех спать, вспомнив заодно о том, что гостям, после их увлекательных подвигов, потребуется во что-то переодеться — в итоге МакНейру досталась пижама Сигнуса Блэка, и его же любимый халат: отец был таким же рослым, как Уолден, который сейчас в его вещах смотрелся вполне органично, уютно и весьма респектабельно, если не обращать внимания на детали… и, судя по всему, он всю ночь крепко спал, в отличии от неё самой. А вот Люциусу досталась халат и основательная ночная рубашка дедушки Поллукса — в конце концов, в старых семьях вещи с историей всегда были частью фамильных традиций, а другой подходящей мужской одежды здесь просто не было.

Нарцисса долго и беспокойно терзалась в ставшей неожиданно тесной спальне: она то подходила к окну и вглядывалась в осеннюю ночь, то снимала халат и ложилась, то вставала и, накинув его, вновь шла к окну… Сон не шёл, но ей не было страшно, нет. Её злость тоже прошла, оставив по себе грусть и смутное беспокойство, справиться с которым Нарциссе не удавалось. Почему-то ей совсем не хотелось смотреть на часы, и она словно потерялась во времени и понятия не имела, какой теперь час.

Какую-то бесконечность спустя она уже иррационально жалела о том, что не расспросила своих неожиданных гостей подробней, хотя и понимала, что ничего вразумительного они бы ей в таком состоянии всё равно не вряд ли бы удалось добиться. А о том, что они действительно могли ей сказать, она более чем догадывалась, так же, как и о том, что с утра ей предстоит выдержать настойчивые уговоры вернуться. Она не сомневалась, что они будут её уговаривать, вот только как же им объяснить, что она всё ещё заново учится просто дышать, и но дышать под толщей чужих ожиданий — всё равно что дышать под водой, вот только жаборосли ей не помогут.

Она так и не смогла уснуть — неясное беспокойство мешало ей спать, и в конце концов она сдалась и, поплотней завернувшись халат, обулась и, не зажигая света, вышла из комнаты. Ей не нужен был свет, чтобы отыскать дорогу — она знала этот дом как пальцы на обеих своих руках, и так же чувствовала. С тех пор как она проснулась в подвале неделю назад, каждый скрип, каждое дуновение сквозняка пытались рассказывать ей истории, и это… это в её понимании никак не могло считаться нормальным. Неслышно миновав коридор, Нарцисса поднялась верх по лестнице на третий этаж, затем свернула несколько раз — и остановилась, наконец, возле дверей в спальню родителей. Постояв немного, она бесшумно открыла дверь и вошла.

Люциус спал на широкой старинной кровати. Она, конечно же, не собиралась его будить — нет, она просто стояла и смотрела на него спящего. Эта картина была так хорошо ей знакома! Он лежал, завернувшись в одеяло, будто бы в кокон, так, что наружу торчала только макушка, лоб и нос, и несколько спутанных светлых прядей волос. Вся его поза выдавала крайнюю уязвимость… ту же самую уязвимость, которая бессильно таилась за алкогольной дымкой в его глазах, когда она держала его обожжённые руки. Уязвимость, а вместе с нею и вина.

Нарцисса прекрасно понимала, что его гложет и царапает изнутри, но не в её и его силах изменить всё, что встало теперь между ними. Три дня. Он выдержал без неё три дня, но их было, разумеется, совершенно недостаточно, чтобы она смогла даже представить, как дальше сложится их судьба. Наверное, было бы проще, если бы он отказался от неё сам, и смог пойти дальше. Ей бы проще было принять удар по собственной гордости, чем вот это смутное ощущение вины, в том, в чем они не были виноваты. Но он не мог — и ей было грустно от осознания самого этого факта, и пришедшего с ним понимания того, что она причиняет своему мужу боль. Грустно — и вместе с тем глубоко внутри радостно, но она решительно гнала от себя это недостойное чувство. Прошло ведь всего три дня с того, как Нарцисса покинула Малфой-мэнор, а но ей казалось, будто это было вечность назад. Или две…

Нарцисса так и сидела, просто слушая его дыхание в темноте, и размеренное биение его сердца. Оно билось так громко в его груди! Или ей это казалось… Она несколько раз протягивала было руку, и в какой-то момент даже коснулась укрытого одеялом его плеча — а затем убрав руку и судорожно сцепила пальцы. Мерлин, в этом всём просто больше нет никакого смыла, решила она и поднявшись вышла из комнаты, оставив его спокойно спать до утра. Она вернулась к себе, а когда легла, поняла, что плачет. Но эти слёзы текли легко и почти совсем незаметно — и Нарцисса, свернувшись клубком, лежала так, позволяя им впитываться в подушку, и сама не поняла, как и когда уснула.

Проснулась она на рассвете от хлопанья крыльев и клёкота. На подоконнике решительно сидела сова, вернее филин. Агравейн одарил её суровым и хищным взглядом, и кусочки мозаики стали складываться в какую-то тревожащую её картину, которую окончательно позволил ей воссоздать текст письма.

«Здравствуй, мама! Как у тебя дела? Как твой сад? Ты уже готовишь его к осени? У меня всё отлично, что бы там ни говорил декан…» — Нарцисса слегка нахмурилась, — «Спасибо тебе, что посоветовала мне в прошлом году выбрать уроки рун…» — Вот тут сын ей ощутимо льстил, ведь вопрос о том, чтобы взять Руны, практически даже не обсуждался, зато тему он сменил в целом мастерски. — «Профессор Бабблинг вполне оправдала свою репутацию, она довольно строга, но это совсем неплохо. Что же касается Ухода За Существами, то тут и рассказывать-то особо нечего: жаль что ушёл учивший вас с отцом Кеттлеберн. Не понимаю, почему Дамблдор назначил этого типа, но что с него взять, лесник есть лесник.» — Нарцисса прекрасно помнила Сильвануса Кеттлберна и его отсутствующие конечности, и прибывала в стойкой уверенности, что хуже него на эту должность сложно будет кого-нибудь подобрать — и кто же мог знать, что профессор Граббли-Планк так некстати этой осенью снова решит посвятить себя не студентам, а собственной монографии. — «На первом уроке мы с Винсом немного не поладили с гиппогрифом, но теперь уже всё в порядке. В полном порядке, мам, хотя теперь я думаю, что, наверное, надо было брать арифмантику, пусть она и ужасно скучная. Надеюсь, у тебя всё хорошо, и ты здорова. Твой любящий сын Драко.»

В полном порядке? Уже? Не поладили с гиппогрифом? Что ещё у них там случилось? Нарцисса перечитала письмо, взглянув на его подчеркнуто-лёгкий стиль совсем под другим углом, как это сделала бы любая приличная мать юного колдуна.

Первый урок УзМС, если она верно помнила расписание сына, был у них два дня назад. О, это многое объясняло, и вот теперь разговор с её ночными незваными визитёрами выйдет куда занимательнее.

Было раннее утро, когда Нарцисса, отправив Агравейна в совятню, спокойно умылась, оделась, приведя себя в надлежащий вид, и спустилась вниз, чтобы распорядиться насчёт завтрака и одежды для гостей. Ей нужно было обдумать, что подать, потому что она догадывалась, что они будут скверно себя чувствовать, и вряд ли бекон ляжет Люциусу на желудок.

В тот момент, когда Нарцисса в своих размышлениях дошла до этого пункта в длинном списке утренних дел, она вдруг задумалась, а не от этих ли обязанностей она и сбежала в родительский дом, чтобы спокойно подумать?

Убедившись в том, что Тинки выполнит всё как должно́, и отправив в аптеку сову, которой надлежало вернуться как можно скорей с заказом, Нарцисса уже поднималась к себе, когда наткнулась на переминающегося с ноги на ногу у её двери МакНейра.

Выглядел он, надо сказать, довольно помятым — хотя и явно постарался казаться бодрее, чем был, но его выдавали и покрасневшие глаза на бледном небритом лице бледность, и вполне характерный запах. Красавец… Он стоял, неловко засунув руки в карманы халата, как делал отец, и как воспитанным людям делать в общем-то не положено, но иногда просто необходимо, если не знаешь, куда их деть. Ей стало его даже жаль.

— Уолден, ответь мне честно, — попросила она, — причиной вашей вчерашней впечатляющей эскапады было неловкое желание рассказать мне о том, что случилось с Драко?

— Ты уже знаешь? — удивился он.

— Как и ты, — констатировала она. — И Люциус, как я понимаю, и видимо остальные… родители.

— Цисси, — умоляюще проговорил Уолден, но ей больше не было его жаль. Они оба могли бы прийти к ней и поговорить нормально! Спокойно, по-человечески — но нет, они предпочти напиться вдвоём, а потом устроить весь этот фарс.

— Так что именно произошло между Драко, Винсентом и гиппогрифом? — с нажимом спросила Нарцисса. — Уолден, просто расскажи мне.

— Давай я разбужу Люциуса! — повторил он, даже отступив на шаг. — Цисси, это будет неправильно, если…

— Неправильно было являться сюда вчера так, как это сделали вы, — оборвала она его. — Мы, конечно, поговорим с Люциусом. Но я хочу знать сейчас, поэтому я спрашиваю тебя. Мне нужны не словесные кружева, а факты.

Уолден чувствовал себя невероятно неловко. И неуместно. Зачем, зачем он вообще вышел из комнаты? Сидел бы себе, ну, или лежал… вот что ему помешало просто дождаться, покуда за ним придут, а ещё он сразу мог бы позвать домового эльфа, запоздало подумал он. Нет — ему, видите ли, приспичило. Однако деваться ему было некуда — и он постарался сделать то единственное, что было теперь в его силах — рассказать всё как можно мягче. Но и это ему не удалось: Нарцисса слишком хорошо его знала, чтобы не суметь услышать и то, о чём он смолчал.

— И все два дня вы молчали, — медленно проговорила она. — Надеясь… я даже не могу представить, на что. Ну ладно Люциус — его мотивы я в целом могу понять. Но ты!

— Я только вчера узнал, — попытался он оправдаться.

— Уолден, — покачала она головой, — в третий раз эта отговорка звучит уже как-то даже нелепо.

— Но это правда! — он вспыхнул, чувствуя себя дураком. — Я три дня безвылазно был в Ирландии и ловил банши, и… — Сейчас это и правда звучало беспомощно. Он снова её подвёл.

— Прости, — Нарцисса вдруг улыбнулась, и от этой мягкой и понимающей улыбки ему стало тошно. — Мне не следовало так на тебя накидываться… конечно же, ты был занят. Ты не можешь посвящать всё своё время Драко… и мне.

— Я в очередной раз провалился, — безнадёжно прошептал он, но Нарцисса прервала его усталым жестом.

Они замолчали, а затем она вновь улыбнулась ему с оттенком печали:

— Мы обсудим это за завтраком. Как вы и хотели, втроём. А теперь извини меня… — она уже хотела уйти, когда он её неловко окликнул.

— Цисса, а у вас где здесь… — чувствуя себя абсолютным болваном, замялся он.

— Ох, — теперь настал и её черёд слегка смутиться. — Прости. Видимо сегодня день извинений, — немного натянуто пошутила она. — Четвертая дверь налево, я прикажу Тинки, чтобы он подал твою одежду и всё остальное.