Мех под кожей (джен)

Люциус мерил свой кабинет шагами, иногда ненадолго замирая рядом с окном или камином. Немного остыв и успокоившись, он в деталях обдумывал свой поступок, и чем дальше — тем отчётливее понимал, что, возможно, снова поддался эмоциям и был излишне поспешен. Качество, с которым он так до конца и не смог справиться, хотя боролся с ним с самого детства; но пока в моменты сильных душевных волнений эмоции в нём всегда перевешивали разум — и ведь никогда, ни разу ничем хорошим это не кончилось!

Впрочем, сделанного было уже не повернуть вспять. Отыграть обратно уже не получится — и нужно достойно завершить эту партию. Досадно, конечно. Нет, определенно не стоило начинать с угроз: каким бы эффектным не казался ему тогда вопиллер, стоило ограничиться простым письмом, и написать иначе, и, пожалуй, даже адресата выбрать иного. В конце концов, Кафф столько лет занимал своё кресло не просто так, и даже с помощью Фаджа выкинуть его оттуда будет более чем непросто — чисто гипотетически проще его убить, тем более, Люциус и так уже злоупотребил своим влиянием на министра. Но главное — всё это просто незачем: хотя Варнава Кафф и не идеален, лучшую кандидатуру на его место будет сложно сейчас отыскать, и наивно даже предполагать, что его политические противники будут в этот момент сидеть сложа руки. К тому же, желаниями самого Люциуса в данном вопросе, увы, всё не ограничивалось — как бы ему ни было неприятно это признавать… И более того, если взглянуть на произошедшее трезво, статья вышла пусть и откровенно для него неприятной, но ничего действительно вопиющего не содержала. Некогда о нем писали и не такое, но его это обычно не трогало; и если Люциуса что и вывело из себя сейчас — так это то, что их семейное дело было бесстыдно выставлено на всеобщее обозрение. Ну и конечно же Кафф, решил, поразмыслив Люциус, не пошёл бы на подобное исключительно по своей инициативе, не имея негласного одобрения за спиной… и глупо прикидываться, что Люциус этих людей не знает.

Вздохнув глубоко и прерывисто, Люциус подошёл к небольшому шкафчику, и в задумчивости достал оттуда початую бутылку «Огденского» и стакан; плеснув себе немного — на полпальца, может, меньше — чуть пригубил. Ему нужно было успокоиться и расслабиться — хотя бы немного, и он, прихватив бутылку, вернулся за стол.

Малфои не приносят извинений за свою поспешность и первыми не предлагают мир — они только принимают капитуляцию. Поэтому Люциус подождёт — и будет действовать уже по обстоятельствам.

Что ж, ожидание его оправдалось даже быстрее, чем он предполагал — вот только вместо Каффа в зелёном каминном пламени появилось совсем другое лицо. Личность этого человека вынуждала Люциуса поступиться желанием не видеть сейчас в своём доме чужих людей — потому что называть его совсем посторонним было просто неправильно, а игнорировать — неразумно.

Понаблюдав за игрой света в бокале, Люциус с раздражением поставил его на стол и вызвал эльфа — в конце концов, стоило соблюсти приличия.

Люциус сам не знал, хочет ли, чтобы Нарцисса спустилась, как и положено, поприветствовать гостя, или бы предпочёл, чтобы она, сославшись на нездоровье, оставила всё на него. Но он и так совершил изрядно промахов, чтобы полагаться в этом вопросе сейчас исключительно на своё сужденье. И, пожалуй, все же испытал определенное облегчение, когда в просторном холле рядом с большим камином она привычно была рядом с ним. Это было почти как раньше… почти нормально.

Почти…

Пламя вспыхнуло ярче, и гость шагнул в дом.

— Теодор! — с несколько фальшивой улыбкой, но вполне искренним удивлением воскликнул Люциус, протягивая ему руку. — Какой приятный сюрприз… доброго тебе дня.

— И тебе, — Нотт-старший обхватил обеими ладонями протянутую ему руку хозяина в тёплом рукопожатии, и этот вроде бы и дружеский, но очень уж покровительственный жест заставил Люциуса внутренне поморщиться. — Я надеюсь, я не помешал?

— Конечно, нет, — солгал Малфой. — Мы с Циссой всегда тебя рады видеть.

— Теодор, — кивнула ему Нарцисса. На ней было платье с длинными свободными рукавами, и когда Нотт слегка церемонно склонился над её правой рукой, Люциус от внезапно нахлынувших на него жалости и стыда едва не зажмурился. Эта сцена была столь… обычной! Словно не случилось ничего, и Нотт просто заглянул к ним по-дружески, как это бывало до этого сотни раз — и как больше никогда не будет.

Принимая его слегка старомодные знаки внимания, Нарцисса вежливо улыбалась. Она, конечно же, не была сейчас готова к гостям — но какая же она хозяйка, если бы осталась сидеть, запершись в комнате? Она восприняла этот визит и эту встречу как своего рода испытание — это был первый раз, когда она встречалась с человеком своего круга после… того происшествия; и ей хотелось разобраться, прежде всего, в себе, в собственных страхах и тяготивших её сомнениях.

— Как вы чувствуете себя, дорогая? — как всегда галантный, пожилой Нотт задал этот вопрос без унизительного сочувствия и пристальных неуместных взглядов, с тревогой ожидаемых от него Нарциссой — как будто бы она не была заражена ликантропией, а, скажем, переболела обсыпным лишаём. Нарцисса не знала, что он думал на самом деле, но, была благодарна ему за его светскую безупречность.

— Вполне неплохо, учитывая все обстоятельства, — снова улыбнулась она, позволив проводить себя к чайному столику.

— Искренне рад, — Нотт отодвинул для неё стул. — Какая чудесная новость! И как приятно видеть вас в добром расположении духа, — продолжал он, ласково посмотрев ей в глаза.

— Почему бы мне в нём и не быть? — Нарцисса грациозно взмахнула палочкой, заставляя чайник наполнить тонкий белый фарфор чаем. — Я жива и выздоравливаю — это ли не повод радоваться?

— Безусловно, дорогая, — кивнул Нотт, взяв молочник. — Ужасно, что наш бесстрашный и доблестный Аврорат совсем в последние несколько лет разленился и напоминает теперь толстого старого книззла. Толстого старого книззла, лениво наблюдающего со своей лежанки за тем, как мыши, потеряв всякий стыд, воруют из его миски еду, — на последних словах его интонации стали немного жёстче, и Нарцисса не могла до конца быть уверенной, что же он в них вложил.

— Да, — кивнула она, не найдясь с ответом, что редко с ней прежде случалось. Ей вдруг опостылели все эти словесные кружева, захотелось просто поскорее вернуться к розам — но об этом, конечно же, не шло и речи. И она, не подавая вид, поднесла чашку к губам.

Они побеседовали ещё какое-то время, обсудив Аврорат и выходки прессы («Дорогая, им следует лучше подбирать материал!»), приближение нового учебного года и тому подобные приличествующие случаю вещи — но, наконец, Нотт, который всегда прекрасно чувствовал собеседников, с сожаленьем проговорил:

— Ах, я отнял столько вашего времени, и это непростительно с моей стороны так утомлять вас, — а затем бросил вопросительный взгляд на Люциуса, и тот поддержал его:

— Теодор прав, мы слишком тебя утомили, не лучше ль тебе отдохнуть от нашего общества? А мы пока перекинемся парой слов о наших безумно скучных делах в кабинете.

Нарцисса, кивнув, пожелала им обоим доброго дня и вернулась в оранжерею. Всё было как обычно: Нотт нередко заглядывал к Люциусу по делам, и нынешний диалог повторялся почти слово в слово — она это понимала, но ей всё равно почему-то казалось сейчас, что ей очень мягко и почти ласково указали на дверь. И сколько она себя ни уговаривала, что это не так, что жизнь за пределами особняка и не думала останавливаться; и дела у Нотта с её супругом как были, так и будут в дальнейшем, но убедить себя в этом до конца она так и не смогла. А может быть, дело было ещё и в том, что Люциус после утренней их размолвки упорно делал вид, будто ничего не было.

Даже прежде чем они достигли двери в его кабинет, ещё только идя по коридору, Люциус ощутил, как вновь начинает злиться. Он уже понимал, что все идёт не так, как он запланировал, и чувствовал себя не то чтобы совсем дураком, но почему-то ему казалось, что вовсе не он ведёт в этой партии. Словно бы не он был игроком, а сам угодил в чьи-то планы.

Едва в двери щёлкнул ключ, Люциус повернулся к своему собеседнику, не утруждая себя благожелательной светской маской:

— Ты ведь заглянул не только лишь для того, чтобы справиться о здоровье моей супруги?

— Не злись, — добродушно рассмеялся Нотт, прижимая руки к груди. — И не руби голову вестнику. Я здесь, прежде всего, потому, что считаю себя другом семьи.

— И поэтому… — Люциус нетерпеливо кивнул на кресло.

— Поэтому я заглянул узнать, как вы, — ответил Нотт, поудобней располагаясь, — и, по праву старшего, дать совет…

— От имени всей, так сказать, заинтересованной группы лиц? — язвительно поинтересовался Люциус, скрещивая на груди руки.

— И от себя лично, — кивнул Нотт. — Все всё понимают, Люциус, — успокаивающе заговорил он. — Конечно, ты сейчас на нервах — вот, перепугал старину Варнаву, а он ведь уже не молод, и болеет за честную и открытую журналистику всей душой.

— Кому открытую? — Люциус невольно скопировал не только выраженье лица, но ядовитые интонации общего их знакомого.

Нотт лишь укоризненно покачал головой и сдержанно улыбнулся:

— Общественности. Впрочем, Варнаве полезно быть в постоянном тонусе… Но, согласись, он все же сделал тебе определенное одолжение, ведь куда лучше быть негласным злодеем, чем беспомощным дураком. Ты и сам понимаешь, что сделал эту историю достояньем общественности вовсе не Кафф. Он всего лишь напечатал материал, о котором уже пару дней судачит все Министерство, — Нот посмотрел на него абсолютно спокойно, без прежней мягкости, и Люциусу тяжело было выдержать этот взгляд.

Ему ли было не знать, что слухи разносятся по Министерству, словно лесной пожар, ведь у больших начальников имеются болтливые секретари, а простые уборщики всегда слышат не то, что надо. Каффа можно было, при желании, вполне понять: у него появился горячий материал без грифа секретности, и он напечатал его в том виде, в каком посчитал уместным, проконсультировавшись с правильными людьми. И на самом деле ведь вышло вполне нейтрально: никто Люциуса ни в чём прямо не обвинял, а его взгляды и тем более членство в закрытом клубе, о котором громко никто не говорил, уж точно секретом не было. И того, что действительно могло бы жестоко нанести удар по репутации их семьи, в Ритином ядовитом опусе просто не оказалось, и Люциус мог лишь гадать почему.

Слушая неторопливую речь Нотта, Малфой размышлял о том, что и сам умело владел подобным оружием. Разве не вытащил он в прошлом году едва ли не на первую полосу историю про лесника-убийцу и таинственные атаки на магглорожденных, с которыми легендарный Альбус Дамблдор не в состоянии справиться? Не с его ли подачи неоднократно выходили статьи о том, что Департамент Правопорядка не способен защитить добропорядочных граждан? Не он ли с удовольствием требовал через печать отставки этого докучливого нищеброда Уизли, после того как его сынок рассекал в небе над Англией на этой их летающей развалюхе? Но сейчас в центре внимания был он, и его семья оказалась в центре внимания, словно животные на арене — и это ужасно злило и выбивало привычную почву у него из-под ног.

И, сейчас, глядя на удобно расположившегося в его кресле Нотта, Люциус прекрасно понимал, к чему всё идёт — и знал, что сам бы на его месте действовал точно так же, но сейчас он чувствовал себя просто использованным.

— Люциус, ты же умный человек, — перешёл, наконец, Нотт непосредственно к тому, зачем пришёл, — и сам понимаешь, это наш шанс. Если эту возможность не используем мы, ей воспользуются наши противники — ты же не хочешь, чтобы на этом фоне они добились каких-то новых прав для ничтожеств, посмевших так омерзительно поступить с твоей женой?

— О, ты уже знаешь и это? — не удержался от вопроса Люциус.

— Знать — моё ремесло, — сдержанно отозвался Нотт.

— И ты…

— Люциус, я здесь сейчас, потому что мы давно друг друга знаем. Не думаю, что ты бы смог сейчас спокойно смотреть на кислую физиономию Паркинсона или выслушивать что-то подобное со стороны Селвина, — дружелюбно покачал головой Нотт. — Люциус поморщился и кивнул, и Нотт продолжил: — И, как бы неприятно это все ни было, но ты уже не можешь остаться от этой истории в стороне. Если политикой не займёшься ты — она займётся тобой. Конечно, вы всегда можете перебраться во Францию или просто подальше отсюда, — голос Нотта вдруг зазвучал куда искренней и теплей. — Признаюсь, что сам бы я так и сделал, а в данных обстоятельствах и полностью поддержал бы это твоё решение… Но ты — не я, и так никогда не поступишь. Поэтому просто не можешь позволить своей семье сейчас лишиться поддержки.

На какое-то время они оба замолчали, а затем Люциус с видимой неохотой, почти через силу, заговорил:

— То есть вариант, что я могу пересмотреть свою позицию по… — Люциус запнулся, не в силах подобрать нужных слов — ведь если он, как прежде, назовёт их «тварями» или «этими мохнатыми выродками», он, по сути, оскорбит и свою жену! — по этому видовому вопросу, — подобрал он, наконец, какой-никакой, но эвфемизм, — и примкнуть к той же Моран, ты даже не допускаешь?

— Ты не можешь, — спокойно констатировал Нотт. — Мы это оба хорошо знаем. И даже в этом случае тебе бы стоило предпочесть Дамблдора, он любит такие трагические истории, перевернувшие жизнь. Ты никогда не задумывался, почему в нашем кругу, — Нотт ненавязчиво коснулся скрытого рукавом предплечья, — не было ни одного ирландца? Впрочем, оставим уроки истории на потом. Ну подумай, — ещё мягче проговорил он, — кем ты будешь выглядеть, если станешь вдруг радеть за расширение прав тех, кто сотворил с твоей женой эти зверства? Сможешь ли ты, глядя Нарциссе в глаза, сказать, что во всем виновата их социальная неустроенность? Ты бы сам подал руку подобному человеку? — Люциус сжал кулак, впиваясь ногтями в ладонь, и Нотт продолжил — в его голосе звучали неподдельные сочувствие и забота, и Люциус с трудом удерживался от того, чтобы не сказать или не сделать сейчас что-то резкое, за что ему потом придётся перед ним извиняться. — Не говоря уже о том, что, смени ты сейчас сторону, ты наживёшь влиятельных и сильно озлобленных на тебя врагов — разве это то, что сейчас нужно твоей жене и сыну? Сейчас, — Нотт вновь стал серьёзен, и из его голоса пропал любой намёк на сочувствие, — все ждут, как ты поведёшь себя — ты слишком заметен, чтобы оставаться в тени. В конце концов, ты многое сделал, чтобы стать публичной фигурой…

— Да, — чуть севшим от напряжения голосом проговорил Люциус. Он прекрасно понимал, что в том положении, в котором находился, молчание было для него непозволительной роскошью. Если он промолчит, найдутся те, кто решит высказаться за него — и всё станет только хуже.

— Никто не будет на тебя давить сейчас, — с прежней теплотой проговорил Нотт. — Я как никто понимаю, через что ты проходишь, но времени на размышления у тебя не так чтобы слишком много. Тем более, скоро новый учебный год, и Драко нужно будет на что-нибудь опираться: прости меня за этот непрошеный каламбур, но все-таки наш факультет — это яма со змеями...

Люциус кривовато усмехнулся в ответ и Нотт позволил закончить себе с мягким нажимом:

— Подумай, как бы в этой ситуации поступил твой отец.

— Он уже прочитал мне родительское наставление, — Люциус съязвил скорее уже от усталости, так как этот разговор его измотал. — Мы это обсуждали не далее как вчера.

Сам разговор Люциус предпочёл опустить, а лучше и позабыть вовсе. В который раз их беседа с портретом отца стала ожидаемо неприятной. Не то чтобы тот его не поддержал — но и за его поддержкой, и за одобрением, Люциус отчётливо ощущал как отец проходится по его просчётам, и от этого Люциусу не становилось легче. Скорее, наоборот.

— Никто не ждёт, что ты ответишь прямо сейчас, — мирно воздел руки Нотт. — Все понимают, что тебе требуется время.

— Нет смысла откладывать, — неохотно возразил Люциус, смиряясь в очередной раз с неизбежным. — Рано или поздно нам всё равно придётся действовать — почему бы и не сейчас.

— Не торопись, — с какой-то неожиданно искренней и отчётливо родительской интонацией проговорил Нотт. — Я передам Каффу, что ты известишь его, когда будешь готов уделить ему время. Отдохни, подумай… может быть, вам все же стоит куда-то поехать? Всей семьёй? Передохнуть в каком-нибудь красивом и тихом месте, прийти в себя…

Проводив Нотта, Люциус вернулся к себе в кабинет крайне раздосадованным и раздражённым. Его не то чтобы отчитали, словно мальчишку, но это неподдельное понимание во взгляде и голосе Нотта было ему отвратительно. Люциусу будто говорили, что он, конечно, облажался, но этот промах может быть ему прощён, учитывая его нынешнее состояние.

Но куда неприятней было осознавать другое. Он снова повёл себя как конченый идиот! Как тогда, когда он хотел изощренно отомстить Уизли за обыски, или с мальчишкой Поттером, посмевшим забрать у него слугу… Разумеется, Люциус понимал, что даже заткнув сплетников, он не сможет полностью оградить семью. Если только им действительно всем не перебраться на континент… Было бы это идеальным решением? Возможно, они даже смогли бы начать всё заново. Но мог ли он предложить жене сбежать? И как она это воспримет? Как ещё один удар по своей гордости, с которым ей придётся смириться? И… стоит ли врать себе — готов ли он сам всё бросить и начать сначала? Без громкого имени, без друзей — без всего?