Мех под кожей (джен)

— «Я бы ему», — вновь издевательски передразнил мужчина. — А головой своей дурьей подумать, что начнётся, если её найдут?

— А если не найдут? Не найдут же? — в голосе девчонки прозвучал страх.

— Там! — испуганно прозвенел совсем детский голос. — Авроры в начале улицы!

От взволнованных восклицаний и ругани у Нарциссы зазвенело в ушах, но всю эту какофонию уверенно перекрыл мужской голос:

— Не найдут. Некого будет. Так, неучи, взялись за меня и уходим.

Клетчатый ухватил Нарциссу за волосы и вместе с тошнотворным ощущением, как её втягивает в узкое горлышко от бутылки, всё погрузилось во тьму. Потом темнота рассеялась, сменяясь грязно-серыми сумерками, с которыми пришла тошнота. Когда сознание к ней вернулось, Нарцисса почувствовала, что очень неудобно лежит на боку: что-то кололо сквозь ткань и упиралось в рёбра, а её словно налитой свинцом голове не хватало хоть какой-нибудь опоры. В ушах у Нарциссы шумело, её отчаянно мутило, и сквозь звон и пелену она с трудом разбирала обрывки фраз, никак не желающие сложиться во что-то осмысленное, но звучавшие злобно и угрожающе.

Нарцисса смутно осознавала себя — словно она оказалась в каком-то кошмаре и, как это бывает в кошмарных снах, самый громкий из голосов, низко пророкотавший над ней требование заткнуться, показался ей смутно знакомым, однако, как она ни старалась, пульсирующая боль в висках не давала думать, да и кто в её кругу мог выражаться так?

Нарциссе очень хотелось проснуться, но кошмар затягивал её всё глубже и глубже, и самым страшным в нём была мысль о том, что всё это может происходить на самом деле. Но нет, нет, это было решительно невозможно — с Нарциссой Малфой просто не может случиться подобное. Она просто больна — вероятно, это просто жар, порождающий фантасмагорический бред, но он спадёт, и она проснётся в своей спальне с прохладным полотенцем на голове, и Диззи принесёт ей лимонад или чай…

Сквозь муть и боль Нарцисса осознала, что больше не лежит на земле — и её, повинуясь указаниям того рокочущего голоса, куда-то тащат. Она с трудом заставила себя приоткрыть глаза — и тут же зажмурилась от пронзительно-яркого, пробивающегося сквозь ветки деревьев, солнца, сияющего с голубого-голубого неба. И это показалось ей самым жутким — потому что в настоящих кошмарах таких неба и солнца просто не должно быть. А значит, всё, всё происходящее было… могло быть тоже реальностью. Но ведь нет же?

Нарцисса вновь приоткрыла глаза и теперь посмотрела вниз — и уткнулась взглядом сперва в поросшую мхом и припорошенную хвоей и мелкими ветками землю, а затем в подошвы грубых ботинок, на которых налипла сырая грязь, отваливающаяся комками при каждом шаге. Она попыталась приподнять голову, но её, кажется, снова ударили и оглушили — а может, она просто потеряла сознание от этого движения и от боли, она не могла бы сказать…

Нарцисса очнулась от того, что её швырнули на что-то жёсткое, кажется, доски, грязные некрашеные доски, больно оцарапавшие ей лицо — а затем ощутила на своём теле чужие руки. Много — точно не две и даже, кажется, не четыре, и понимание этого почему-то её слегка успокоило, но лишь до тех пор, пока она не поняла, что чувствует эти руки кожей. Остатки одежды исчезли с неё словно по волшебству — хотя почему словно? Это и было волшебство — обычное, бытовое, и от этого жуткое. Потом на неё сверху бросили кусок какой-то грубой, провонявшей чем-то прогорклым ткани, и оставили, наконец, в одиночестве.

Некоторое время Нарцисса лежала, не шевелясь, а затем подтянула колени к груди и попыталась забраться под покрывающую её рогожу вся, целиком. У неё почти получилось — только голова осталась снаружи, и Нарцисса, вновь приоткрыв глаза, увидела тонкий солнечный луч, освещающий крошечное пятно на одной из досок. В глазах всё плыло и двоилось; она опустила веки и замерла, попытавшись то ли заснуть, то ли просто отключиться. Ей это почти удалось, и она впала в странное состояние, напоминающее грань между сном и явью, тяжёлое, изматывающее и всё же спасительное для неё сейчас.

Как долго она пролежала так, Нарцисса не знала. Иногда открывая глаза, она видела, как солнечный луч скользит по доскам, постепенно подползая к её лицу. В какой-то момент Нарцисса даже ощутила его на коже, и от этого тёплого касания почему-то вдруг почувствовала жажду. Она провела языком по своим губам — не разбитым, как ни странно, но совсем сухим. Да и сам язык был таким, и Нарцисса, как ни старалась, так и не смогла даже собрать во рту довольно слюны, чтобы сглотнуть. Но воды не было — здесь вообще не было ничего, кроме куска грубой ткани, под которым пыталась укрыться Нарцисса.

Впрочем, в какой-то момент Нарцисса очнулась от того, что её поили — так настырно и грубо, что вода попала ей в нос, и она практически задохнулась. И всё-таки она была почти счастлива от того, что пила. Возможно, это происходило с ней не один раз: люди приходили и уходили, и Нарцисса не могла понять, приходят ли она на самом деле, или ей это только кажется. И она плавилась в этом мутном ужасе, в котором мешались тошнота, холод, жажда и жар.

Сколько Нарцисса лежала так, она не представляла. Она не ощущала времени — вернее, просто забыла о его существовании. Да и не было его здесь — только боль, унизительную беззащитную наготу и… и… что это такое вокруг? Где она? Это место было… неправильным. Её, Нарциссы, вообще не должно было быть здесь. Не должно! Она это точно знала. Наверняка.

Кажется, её рвало — от этого она в очередной раз очнулась, кое-как отодвинулась назад, подальше от собственной рвоты. Тело болело — всё, целиком, и было покрыто засохшей грязью, а на голове спеклась кровь. Когда же это закончится? Вопросы роились в голове у Нарциссы, мешая думать, и она, пытаясь хоть как-то успокоить их шёпот, снова легла на деревянный пол.

Ей очень хотелось позвать Люциуса, но каждый раз, когда она шептала его имя, приходил не он — Нарцисса видела чью-то обувь, разную, но всегда одинаково грязную, поношенную и незнакомую ей. И продолжала следить за медленно ползущим к её ногам солнечным лучом — и когда он добрался до них, она провалилась в спасительную темноту.

В следующий раз Нарцисса пришла в себя от ощущения прохлады — мучившая её прежде тяжёлая духота ушла, она потянулась за укрывающей её тряпкой… и поняла, что её больше нет. Чувствовала себя Нарцисса намного лучше, однако почему-то пошевелиться она не могла — только лежала ничком с вытянутыми вдоль тела руками и смотрела на влажную утоптанную хвою, в которой кое-где попадались тонкие шершавые веточки. Кажется, начинали сгущаться сумерки — а может быть, это у неё в глазах было темно? Нарцисса не знала. Впрочем, подумать об этом она не успела, потому что увидела сбоку недалеко от себя две пары уже знакомых ботинок. Клетчатый край штанов она сразу узнала. Если бы могла, Нарцисса бы закричала, наверное, но на это у неё не было сил, и захлестнувший её страх ничуть не добавлял их.

Владелец других ботинок — высоких, грубых, но почти чистых — вдруг приблизился, заслоняя ей свет.

— ...весело, говоришь? Да будет так, — поймала она обрывок фразы, произнесённый кошмарным рычащим голосом, а затем ощутила жар от его ладони и то, как по её голому плечу, едва ощутимо царапая, скользят когти. Нарцисса зажмурилась, и паника затопила её с головой, но у неё больше не было даже бесполезного грубого куска ткани, под которым она могла попытаться спрятаться.

А затем ботинки исчезли, и всё вокруг неё стихло. Нарцисса не знала, сколько пролежала в оцепенении, но в какой-то момент осознала, что одна. Что-то больно впилось ей в бок, но она даже не шевельнулась — эта боль была другой, посторонней, и на какой-то момент отвлекла её путавших мысли страхов.

Нарцисса кое-как приподнялась на чудовищно ослабевших и дрожащих руках. Тело болело — всё, целиком, и всё было покрыто грязью. Может ли это происходить с ней взаправду? Почему она осталась одна? Вопросы роились в голове, мешая думать, и Нарцисса, пытаясь хоть как-то успокоить их шёпот и сосредоточиться, закрыла глаза и, посидев так, открыла их снова.

Волосы грязными сосульками падали ей на глаза, закрывая обзор — Нарцисса медленно, с усилием подняла подрагивающую руку, убирая их с лица. Её взгляд задел ногти — неровные, обломанные, словно бы она скребла ими какую-то твёрдую поверхность, и при виде этих обломков Нарциссе от обиды захотелось плакать. Она столько времени потратила этим утром на то, чтобы довести маникюр до совершенства! А ведь она так не любила это занятие. Терпеть не могла — с детства. И вот…

Мерлин, как это было глупо! Она обхватила себя руками, не столько в попытке согреться, сколько пытаясь хоть немного уменьшить ощущение абсолютнейшей беззащитности, от которого спазматически перехватывало дыхание. Постепенно к боли начало примешиваться другое ощущение — холод, и Нарцисса осознала, что совершенно нага. Ей вдруг стало неловко — хотя кого здесь было стесняться? Но она не могла отделаться от этого ощущения, да и сил у неё на это не было, и она подтянула к груди колени. Но ведь когда она встанет, её рук не хватит, чтобы прикрыть всё — потому что их только две.

Но не сидеть же здесь вечно!

Тем более что солнце, кажется, уже село, и сумерки вокруг приобрели насыщенно-синий цвет, хотя было ещё вполне светло. Слишком светло.

Нарцисса огляделась. Она была на поляне, которую окружали мрачные и угрожающие деревья, и в сгущающейся темноте она не могла различить ни тропинки, ни того, что таилось среди толстых стволов.

Пока они не вернулись, нужно было идти, это Нарцисса понимала — не важно, в какую именно сторону. Важно, как учил её Уолден, всегда идти в одном направлении — тогда она в какой-то момент выйдет к воде или тропинке. А дальше пойдёт по ней — и рано или поздно выберется. Пусть даже и к магглам.

Почему-то сейчас мысль о том, что магглы увидят её такой, просто не пришла ей в голову. Да и пришла бы… Ей нужно было выйти из леса. Главное — не начать ходить кругами, но как же ей ориентироваться? Разве что, может быть, по звёздам? Астрономию она помнила не слишком-то хорошо, но созвездия опознает.

Нарцисса запрокинула голову и застыла, увидев на очистившемся от облаков ночном небе над чернеющими верхушками сосен висящую, словно плошка, луну.

Большую и круглую.

Страшное понимание накрыло её с головой, хотя она всё ещё отказывалась в это верить — до тех пор, пока вдалеке не послышался волчий вой.