Мех под кожей (джен)

Интервью вышло в среду, и вызвало в обществе широкий резонанс. Круги разошлись по воде, вот только, глядя на их узор, Люциус понимал, что внимание к проблеме он, конечно, привлёк, но вовсе не то внимание, на которое рассчитывал — вернее, не только то. Сразу после выхода статьи воцарилась потрясённая тишина, а затем Малфой-мэнор атаковали стаи почтовых сов, и опубликованное на другой день официальное заявление министра Фаджа, к которому совам было не привыкать, лишь только подлило масла в котёл всеобщего интереса. Фадж обещал «взять на контроль» озвученные Люциусом проблемы, вот только самого Люциуса в тот момент занимала мысли совсем иного характера. Читая вместе с Нарциссой корреспонденцию, он размышлял о том, что Аваду почтой отправить, конечно, нельзя, тем более это было бы незаконно, но вот гной бубонтюбера или чесоточный порошок… что-то в этой идее было.

Быть в центре внимания Люциусу было не привыкать, но такого внимания он бы мог пожелать разве что Дамблдору. Вскрывая очередной проверенный на проклятья конверт, он, в общем-то, уже мог делать ставки. Корреспондентов он делил на Мордредовых мерзавцев, Мерлиновых сумасшедших и Моргана их забери сочувствующих.

Смысл того, что писали первые, был примерно един — а вот тон колебался от «Мало на них охотились!» до «Бесчеловечным эгоизмом является заставлять её жить…» Этому отправителю Люциус от души пожелал всего, что смогла подсказать ему фантазия, на бедность которой он никогда не жаловался, и проклял письмо симпатическим семейным проклятьем.

Вторые были настолько непредсказуемы, что Люциус мог бы забронировать разворот в «Придире» на несколько лет вперёд. Последнее послание этого типа Нарциссу развеселило особенно — и она зачитала письмо за ужином: «У меня есть доказательства, мэм, что это был ваш муж», писал неизвестный. Люциус очень развеселился, но, отсмеявшись, он всё же порадовался, что за столом с ним не было Драко — тот последние несколько дней взял привычку задерживаться у МакНейра до позднего вечера. Люциус, конечно же, понимал, что Драко тяжело даётся вся эта ситуация, но предпочёл бы, чтобы он, как и прежде, проводил вечера с семьёй, вместо того чтобы сбегать от себя и собственных переживаний. Впрочем, он не мешал, надеясь, что сын в ближайшее время сумеет взять себя в руки, и они всё же поговорят. Ведь то, чему его сейчас учит Уолден, мало поможет ему в гостиной Слизерина.

Но больше всего было писем от третей категории неравнодушных, которые, во всех видах и формах насилуя эпистолярный жанр, выражали Люциусу «глубочайшие соболезнования» по поводу «случившейся (произошедшей и даже стрясшейся) ужасной трагедии, постигшей его семью». Письме на двадцатом Нарцисса не удержалась и довольно ехидно заметила:

— Вообще-то, я всё ещё жива. Может быть, им стоит напомнить об этом, пока они не начали присылать цветы?

Люциус тогда как-то беспомощно отшутился — но неловкость ситуации это не могло изменить, и он сам это понял, и в который раз задумался о том, не стоит ли сделать так, чтобы подобное больше не попадало на глаза супруге. Но даже если бы он отдал приказ эльфам, приносящим корреспонденцию к завтраку, это бы все равно не решило проблемы: прорвавшиеся в поместье совы не выбирали момент, когда он был в одиночестве, а лгать Нарциссе он отчаянно не хотел. Но, может быть, пришло время начинать это делать, чтобы не видеть, как на дне её глаз с каждым письмо немое отчаяния становится ещё горше?

Люциус никогда в жизни ещё не ощущал себя настолько беспомощным. Потому что всего, что он делал, что он мог сделать, всегда будет катастрофически недостаточно для того, чтобы его Цисса могла просто спокойно жить, жить так, как она привыкла. Он видел, насколько ей плохо и тяжело — но не понимал, что может сделать не когда-нибудь в будущем, а сегодня, сейчас, чтобы облегчить её боль. И свою — Мерлин знает, как ему было непросто. А если оставить красивые эвфемизмы — он был раздавлен, пусть и не мог этого показать, а ещё чудовищно одинок. Как никогда прежде.

С кем, кроме себя самого, он мог хотя бы поговорить о том, что сейчас переживал? Его родители давно покинули этот мир — но даже будь они живы, Люциусу бы даже в голову не пришло идти к ним с подобными разговорами. Друзья? У него был, действительно был друг, надёжный и верный — но обсуждать с Уолденом их с Нарциссой проблемы и одинокую супружескую постель, после ужасов, пережитых его супругой? У Люциуса пока ещё сохранились не только фамильная гордость, но и остатки чести — это было дело его и Нарциссы. И если бы в нём однажды возобладал бесчувственный и циничный прагматик, то и тогда бы куда разумнее было просить совета у тех, кто знал, что такое брак. В памяти снова всплыло понимающее лицо Теодора Нотт, и в этим моменты ничего, кроме отвращения к самому себе Люциус не испытывал.

И больше не оставалось фактически никого. Ему не с кем было поговорить, кроме своего отражения.

Впрочем…

Как-то Люциусу довелось слышать нелепицу о том, что магглам хватает ума доверять подобное другим специально обученным магглам, которые выслушивают людей за деньги. Весьма приличные — кем бы Люциус не был, а курс галлеона к фунту он всё же отслеживал. Может быть, именно потому эта мысль и всплыла из глубин его памяти в нынешнюю субботу.

Люциус тогда даже, кажется, шёл к себе в кабинет, когда столкнулся с выходящей из спальни Нарциссы Донной Инглби. Он не говорил толком с женой пару дней — они лишь обменивались дежурными репликами за столом или иронизировали, порою натянуто, при прочтении очередных писем. А потом Нарцисса уходила к себе или отправлялась в оранжерею, и его с собой не звала — и Люциус так и не мог понять, как вести себя: пойти за ней следом? Или дать ей побыть одной? Когда он шёл, она не выражала от этого никакой радости — да что он, она даже с Драко почти не общалась, и это сводило его с ума.

Мадам Инглби, Донну — как та просила себя называть, и Люциус не видел в этом ничего странного, в конце концов, эльфов он тоже по имени называл, и это далось ему как-то сразу — он пригласил в кабинет. В самом деле, не беседовать же среди коридора — а заодно можно было обсудить и финансовые вопросы.

— Как она? — спросил он — просто потому, что сама Нарцисса на этот вопрос отвечала неизменно: «Мне намного лучше, спасибо».

Вот так они и разговорились, и где-то между новыми рецептами, которые улетят в аптеку, Люциус сам не понял, как выложил ей почти всё: свои мучения и свои страхи, и задал самый главный вопрос:

— Я готов сделать для неё что угодно. Но что?

— Для начала, — ответила Донна, которая вместо кресла для посетителей, предпочла стул, — я бы предложила курс седативных и укрепляющих зелий вам. Мистер Малфой, — мягко продолжала она, — вам сейчас очень тяжело. В таких тяжёлых и травмирующих ситуациях принято жалеть жертв — и вполне справедливо — но куда меньше число людей понимает, что их родным ничуть не менее тяжело. Хотя бы потому, что они даже не дают себе право страдать: ведь с ними, вроде бы, ничего не случилось.

— А разве это не так? — с горечью спросил Люциус.

— Как вам кажется самому? — ответила она вопросом на вопрос, открывая свой саквояж и доставая оттуда флакон синего стекла. — Позже я выпишу вам рецепт, но позвольте вам предложить сейчас это, — почти попросила она. — Вам нужно поддержать силы. И успокоиться.

— Полагаю, со мной всё в порядке, разве нет? — с отчаянием проговорил он, из последних сил пытаясь удержать лицо, впрочем, не протестуя, когда она одним взмахом палочки избавилась от остатков виски в его стакане, который уже и забыл когда в его последний раз наполняла вода.

— Акваменти, — произнесла Донна, а затем уронила в стакан несколько капель тёмной слегка маслянистой жидкости с ярким, но, пожалуй, приятным мятно-травяным запахом. На вкус это тоже оказалось неплохо: вода отдавала мятой, свежестью и лёгкой, едва ощутимой горечью. И совсем чуть-чуть цитрусом. И ещё чем-то таким… аптечным.

Возможно, это была иллюзия, или Люциус слишком желал облегчения в тот момент, но зелье подействовало почти мгновенно, и он физически ощутил, как расслабляются его напряжённые плечи, и как внутри потихоньку развязывается и истаивает тот узел, что буквально не давал ему жить последние дни.

— Вы тоже пострадали, — сказала Донна. — Конечно, не так, как ваша супруга. Но вам тоже сложно и тяжело — и, конечно же, вы можете рассчитывать на мою помощь. И, как я уже говорила, курс зелий вам точно не повредит — она улыбнулась своей успокаивающей белозубой улыбкой, и Люциус принимая всю неизбежность происходящего просто кивнул:

— Возможно, я хотя бы высплюсь

— Вы плохо спите? — с профессиональным вниманием к подобным деталям уточнила у него Донна. — Уснуть не можете, или всё время просыпаетесь?

— И не могу, и просыпаюсь, — сказал Люциус. И вдруг признался тихо, как мог бы признаться только целителю: — Я не привык засыпать один… Как вы думаете… по вашему опыту, — поправился он, — моя супруга… — он запнулся, подбирая слова: «Окончательно успокоится»? «Придёт в себя»? Всё, всё было не то — но нужных слов у него не было.

Но Донна всё равно его поняла — по крайней мере, ответила она именно на незаданный Люциусом вопрос:

— Ей нужно больше времени. Если вы будете достаточно терпеливы, она к вам вернётся. Все заражённые ликантропией очень тяжело переживают этот печальный факт — и первый месяц, до первого обращения всегда самый сложный. И для семьи, и для них — для всех.

— Я просто не понимаю, что с ней происходит, — Люциус прикрыл глаза — зелье делало своё дело, ему и даже дышать стало легче, как и выражать мысли вслух. Не то чтобы целительница вызывала у него особенное доверие — но, по крайней мере, она имела отличные рекомендации, была специалистом по оборотням, и что самое главное — женщиной, а значит что-то в подобных вещах обязана была понимать. И потом, была связана целительской клятвой хранить секреты, и платил он ей более чем достаточно. Да и покажись она ему хоть на миг сплетницей, он бы её никогда не нанял. Нет, такие женщины, как она, обычно немногословны. Они посвящают себя профессии — Люциус неплохо знал подобный типаж — и мало интересуются чужими тайнами.

Да и к тому же, вряд ли они были ей интересны — насколько Люциус знал, она перебралась в Британию из Канады — это он понял ещё до того, как навёл справки о ней по едва сохранившемуся акценту. Блестяще закончила обе школы, обычную и медицинскую, с мужем давно развелась и растила сына — тот вот-вот закончит Хогвартс, и ей наверняка не до их маленьких семейных секретов. Да и какие секреты? Следовало предположить, так происходит у многих. У тех, с кем тоже случилось подобное.

Тоже…

Да, Люциус с горечью признавал, они всего лишь одни из многих. Из тех, с кем, как он всегда был уверен, его семью никогда и ничто не сможет связать. И вот…

— Вашей жене станет лучше, — тепло улыбнулась Донна. — Раны заживут и не будут больше её беспокоить — хотя шрамы останутся, и их не свести. Рекомендую даже не пробовать — во избежание проблем.

— Мы и…

Он с трудом удержался от того, чтобы махнуть рукой, вместо этого просто покачал головой. Какое ему было дело до шрамов? Хотя он прекрасно понимал, насколько тяжело будет видеть Нарциссе это постоянное напоминание — да и ему тоже, пожалуй. Но сейчас он всё равно не был готов даже думать о них. Что шрамы? Они просто знак того, что за ними скрывается. Просто знак.

— Я понимаю, — сказал он, помолчав. — Но сейчас я имею в виду совсем не это. Я просто… я не понимаю, чем ей помочь. Мы отдалились, и я больше не берусь предсказать, что рассердит или обидит её. И я… — он запнулся, но всё же произнёс вслух: — Я не могу понять, почему она так отталкивает меня. Я хотел бы быть с ней… помочь. Но она просто не позволяет мне.

— Ваша супруга — сильная женщина, — ответила Донна, приложив пальцы к его запястью, посчитать пульс, и удовлетворённо кивнула. — Таким людям часто бывает проще переживать серьёзные трагедии в одиночестве. Просто дайте ей время.

— О да, — откликнулся он. — Цисса действительно сильная…

Не заметив, как от неплотно прикрытой двери его кабинета по коридору удалялись шаги.

Нарцисса вовсе не намеревалась подслушивать! Это вышло случайно: посидев немного после визита целительницы, она решила, что стоит, наконец, по-человечески поговорить с мужем. Она сама понимала, что, отталкивая его, причиняет боль, и понимала, что ему особенно непросто сейчас, и он чувствует себя беспомощным и ненужным. Но ничего не могла с собой поделать. Но насколько бы ей не хотелось сейчас его видеть, она должна хотя бы попытаться поговорить с ним и убедить, что дело совсем не в нём. И что ей просто нужно время. И что она очень ценит то, что он рядом. И…

А вместо этого она обнаружила его мило беседующем о ней с этой… — она закусила губы, чтобы не расплакаться — Инглби! Её муж обсуждал с совершенно чужим человеком такие личные вещи, о которых почему-то даже не пытался поговорить с ней самой! Значит, с посторонними он прекрасно мог это всё обсуждать — а с ней нет?

И похоже, не в первый раз.

Нарцисса сморгнула жгучие злые слёзы — не боли, а, скорее, острой обиды. И хотя она понимала, что переживает совершенно на ровном месте, потому что если не с целителем, то с кем же ещё Люциусу обсуждать всё это — она ничего не могла поделать с собой. Может быть, будь Инглби не миссис, а мистером, Нарцисса бы восприняла это легче — но она была тем, кем была. И рука на запястье мужа не делала всё это приятнее.

В тот вечер Нарцисса не смогла заставить себя выйти к ужину. Потому что ссориться с мужем она совсем не желала — но боялась, что не удержится, и скажет что-нибудь слишком резкое и совсем неуместное.

Потому что ей-то уж точно было совсем не с кем поговорить — он, пускай и не преднамеренно, лишил её даже этой возможности.

Не вышла она и к завтраку — просто не появилась, ничего не объясняя, и попросив передать, что хочет побыть одна, и оставив этой просьбой Люциуса в тягостном недоумении. Он снова не понимал, в чём виноват перед ней — он и так делал всё, что мог. Что, ну что ещё ему оставалось сделать? Стоять у её двери на коленях? Он бы встал. Обрить голову в знак своего покаяния? Он бы согласился на это. Повеситься? Что он мог сделать, если даже не знал, чего же она от него ждёт?