Мех под кожей (джен)

Последние для Уолдена выдались непростыми: побег этого безумного фанатика Блэка — как, уже не стесняясь, говорили авроры, приняв за основную гипотезу в первую очередь всё же месть — поставил на уши всё министерство. Если бы Уолден мечтал ловить опасных преступников, он бы в своё время пошёл в Аврорат, или в ДМП на крайний случай, однако к поискам привлекли всех мало-мальски пригодных для этого служащих, и в первую очередь тех, кто мог за себя постоять. И, поскольку Уолден, бесспорно, попадал в число подобных людей, спал он за последние четверо суток часов от силы пятнадцать. Всё остальное время Уолден пытался понять, с чего бы Блэка вообще могло занести в сердце какого-нибудь заповедного леса, который МакНейру приходилось прочесывать и ставить в нём сигнальные чары, но он не жаловался: если бы Блэк был хоть наполовину безумен так же, как его кузина, сидевшая с ним через камеру, то надеяться, что он сделает всем одолжение и просто сбежит из страны, даже не приходилось.

Отоспаться Уолден намеревался сегодня: пораньше лечь и проспать сколько сможет — то, что вторник оказался у него выходным, еще не значило, что его не выдернут прямо из дома. Зато вчера ему было совсем не до сна, и дело было не только в Блэке. После того потрясения, которое волшебное общество пережило в связи с Нарциссой, Министерству пришлось усилить контроль за оборотнями, поэтому пока Сессил Ли и его ребята под полной луной привычно инспектировали подозрительные места, Уолдену и еще нескольким его невезучим коллегам пришлось провести ночь в боевой готовности, чтобы выдвинуться по первому же сигналу, если кому-то померещатся за окном оборотень, или, опять же, Блэк. Таких оказалось трое: одна старая ведьма в Уэльсе и два мнительных дурака, живших аккурат по соседству в Суррее, принявшие за стаю кровожадных волков какую-то бродячую псину, если верить следам у мусорных баков. И, пожалуй, в чем-то Уолден был им благодарен, так как это смогло отвлечь его от тревожных мыслей.

Да, он мог, не кривя душою, сказать, что многие оборотни могли лишь завидовать тем условиям, которые были созданы для Нарциссы. У неё было всё лучшее, включая зельевара и зелье: Снейп был не слишком приятным как человек, но профессионалом достойным. А подземелье, в котором ей придётся провести эту ночь, Уолден превосходно знал ещё с тех пор, как вообще начал бывать у Люциуса в гостях. Но он всё равно волновался всю ночь, а когда рассвело, с трудом сдерживался, чтобы связаться с друзьями камином, но понимал, что после подобной ночи и Люциус и Нарцисса, скорее всего, отдыхают. Поэтому крестника, которого Уолден не видел уже несколько дней, он ждал с особенным нетерпеньем. Они условились на четыре — Уолден ещё в обед знал, что вернётся раньше, и они смогут подольше побыть вдвоём.

Драко вышел из пламени, когда стрелки напольных часов показали почти четверть пятого, и первое, что бросилось в глаза Уолдену — его бледность. Он был непривычно тих и подавлен — и Уолден не мог не понять, насколько, должно быть, трудной выдалась для крестника эта ночь.

Когда они поприветствовали друг друга, Уолден задал вопрос, который не давал и ему самому покоя:

— Как мама? — произнёс он, сняв и повесив на спинку стула мантию. На Драко он не смотрел, позволяя собраться с мыслями. Мальчишкам в тринадцать лет от взрослых нужно отнюдь не сочувствие — сам был таким — если только они сами о нем не попросят. А если и попросят, то не словами, нет; такие вещи как с книззлами — просто чувствуешь. И книззлы, топтавшиеся рядом с хозяином с момента его возвращения домой, немедленно окружили Драко. Рыжий — Бестолочь — неожиданно подпрыгнул с места и, едва не уронив крестника, заскочил ему на руки и тут же перебрался на плечи, а затем громко заурчал, топчась там.

— Мама спит, — сказал Драко, сняв книззла с плеч, но не отпуская его, а, напротив, прижимая к себе. — Отца я сегодня тоже не видел. А Снейп, как всегда, торчит у себя в подземелье, — буркнул он зло. — Уолл, я не знаю как мама… на самом деле. Ты же знаешь, что они мне все ничего не говорят. Даже Снейп.

Уолден повернулся и спокойно кивнул:

— Знаю. Они волнуются за тебя.

— Будто мне от этого легче, — Драко покрепче обнял громко мурлычущий комок меха, обхвативший своими мощными рыжими лапами его за шею. — И маме. Я… не думаю, что ей хорошо.

Он выглядел таким несчастным, усталым и… маленьким, не вытянувшимся за лето подростком — совсем мальчишкой. Мальчишкой, которому не с кем поговорить. Уолден вздохнул про себя, и просто положив ему на плечо руку, признался:

— Вымотался за эти дни, сил нет. На нормальную тренировку меня сегодня не хватит. Как насчёт просто прогуляться до озера, поваляться на берегу, и чем Мордред, не шутит, поплавать — тем более вода тёплая. Как тебе вариант?

— Угу, —отозвался Драко, утыкаясь носом в шерсть Бестолочи.

— Хочешь — бери с собой, — добавил Уолден, кивая на довольную рыжую морду. — Они воду любят.

Насильно тянуть слова из Драко не имело смысла, да и не привык Уолден сам в душу кому-то лезть. Было бы крестнику пять — он бы, конечно, усадил его рядом с собой и расспросил, что же его так расстроило, но чем старше тот становился, тем сложней становились вещи вокруг него. А когда всё становится слишком сложно… движение лучше слов, да и ничто не облегчает лучше душевного истощения, чем вода.

Кот и Серый бежали впереди по тропинке, то и дело оборачиваясь и дожидаясь отстающих людей. Далеко отойти они еще не успели, когда Драко неожиданно спохватился:

— Уолл, я идиот, сумку зачем-то с собой на озеро потащил. Я быстро!

Уолден только сейчас обратил внимание, что на плече крестника болтается школьная сумка — наверное он за эти дни слишком устал, чтобы придавать значение таким мелочам.

— Давай подержу, — предложил он, забирая у Драко недовольного Бестолочь. Крестник кивнул и, неохотно расставшись с книззлом, бросился бегом к дому.

Провожая взглядом его фигуру, Уолден снова вздохнул и почесал Бестолочь за ушами.

Драко захлопнул за собой дверь и привалился к стене спиной, чувствуя, как колотится в груди его сердце. Он резко вздохнул, практически всхлипывая, а затем расстегнул сумку и, покопавшись в сменной одежде, вытащил сложенный кое-как кусок серебристой ткани и сжал её в руках.

Мантия-невидимка. Всё было из-за неё. Вернее, нет, началось всё не с этого, хотя правильней было сказать, продолжилось.

Драко был сердит и обижен — на себя, на родителей, и, прежде всего, на отца. Как бы он усердно ни занимался, как бы ни старался им показать, что всё, всё понимает, его словно не принимали в расчёт. С ним никто и ничего не обсуждал, ему ничего не рассказывали — но они же были его семьёй! Его, а вовсе не Снейпа! А Драко тоже хотел быть рядом с мамой, чтобы помочь! Чтобы, когда зелье подействует, показать ей, что ему всё равно, какая она — с хвостом или без, и что он любит её любую. Драко даже спросил отца, можно ли ему будет навестить маму ночью, ненадолго — и получил резкий и категоричный отказ.

Но если маму Драко понимал и прощал — он знал, как она волновалась, и вообще чувствовала себя скверно, то отец-то ведь мог бы нормально поговорить с ним и выслушать! Когда родители обустроили для маминого превращения подвал, Драко незаметно спустился туда и долго стоял в том большом помещении у решётки, глядя сквозь прутья, и с тревогой и тоской пытаясь представить себе, как же его мама там будет заперта на всю ночь. И он не сможет её увидеть.

А потом, потом он наткнулся на мантию.

В тот день, неделю назад, они рано утром собрались на рыбалку — была суббота, и у Уолла был выходной. Рассвет был смурной, день обещал быть дождливым, и крёстный отправил Драко в кладовку захватить пару дождевиков. И когда Драко снимал их с крючка, целая куча одежды свалилась с вешалки, и он увидел её. И сразу узнал.

Мантия-невидимка. Самая настоящая!

О том, что у крёстного есть подобная вещь, Драко знал довольно давно. Ему было лет семь, когда Драко впервые узнал о существовании такой замечательного и полезного артефакта, и заявил, что хотел бы получить на день рождения самую лучшую. Уолл тогда посмеялся и сказал, что вещь это, пожалуй, забавная, и действительно могла бы когда-нибудь пригодиться ему для школьных розыгрышей, но в настоящем деле достаточно бесполезная.

— Почему это? — спросил Драко.

— Неудобно, — пояснил Уолл. — Душно, когда она закрывает тебя с головы до ног, да и путаешься, колдовать неловко — руку нормально не вытащишь. А еще она всё время норовит распахнуться и, что самое страшное, — заговорщически добавил он, — задевает за ветки. Даже не представляю, как в ней можно в лесу ходить.

— Но ведь здорово быть невидимым! — возразил тогда Драко.

— На то дезилюминационные чары есть, — крёстный пожал плечами. — А мантия — разве что поиграться.

— Ха, — фыркнул Драко надувшись и обидевшись за свою мечту. — Ты так говоришь просто потому, что у тебя её нет! И купить ты не можешь, потому что она ужасно дорогая и редкая.

— Ну почему же, — усмехнулся Уолл — и принёс из кладовки самую что ни на есть настоящую мантию-невидимку. — По большей части они нежны и недолговечны. Чары выветриваются, — сказал он, протянув крестнику серебристую ткань. — И рвётся она легко — а залатать так, чтобы этого не было видно, не всегда получается. Впрочем, есть образцы и получше — но, как ты верно заметил, они дороги, и так тратиться просто глупо. Чары намного удобнее.

Его мантия действительно была аккуратно зашита в нескольких местах — и если ею укрыться, нитки буквально висели в воздухе. В самой же мантии и вправду оказалось не слишком удобно: действительно душно, и конечно, Драко в ней утонул. Тогда он целиком отказался от идеи заполучить мантию-невидимку, переключившись на гоночную метлу, и даже не вспомнил бы, если бы случайно на неё не наткнулся.

В тот раз Драко повесил вещи обратно, но уже дома никак не мог выкинуть из головы зародившуюся там мысль, что если отец не хочет его понять и позволить побыть хоть немного с мамой, то он может навестить её сам. Совсем ненадолго! Опыт хождения по коридорам, в которых его не должно было быть, у Драко уже имелся. Он просто увидит и скажет ей всё — и уйдёт. Главное было попасть в подвал незамеченным, и пусть даже отец его после накажет!

И ничего ведь страшного не случится, если он одолжит мантию крёстного на пару дней — Уолл и сам говорил, что ею не пользуется. Драко изводил себя этими мыслями пару дней — а потом, как-то вечером, решился и тихонько забрал её, сунув в сумку, покуда крёстный готовил ужин.

Это было стыдно, ужасно стыдно — Драко ощущал себя почти вором. Промучившись так до пятницы, он уже совсем собрался её вернуть — но тут его сумасшедший дядюшка Сириус сделал ноги из Азкабана, и Драко чисто физически подобной возможности оказался лишён. Он воспринял это стоически, и принял как знак судьбы. Он обязательно навестит маму — и вернёт мантию сразу же, на другой день. Ну, или при первой возможности. И никто ничего не узнает.