Мех под кожей (джен)

Нарцисса проснулась под утро. Свет в комнате был уже серым, но пока что не золотым: то ли солнце ещё не взошло, то ли за окном было пасмурно. Некоторое время Нарцисса лежала, прислушиваясь к себе. Её тело было как будто пустым и слегка невесомым… и абсолютно чужим. Нет, она чувствовала его, и оно её слушалось — Нарцисса пошевелилась, проверяя. Да, голова, руки, ноги — всё двигалось, как и прежде.

Но это больше была не она. Это тело теперь просто бессмысленной оболочкой, под которой до времени скрывалась, маскировалась та тварь. Нет. Которая теперь была ей.

Как странно было не ощущать больше боли… Нарцисса помнила всё, что происходило с ней этой ночью — как медленно и отвратительно выворачивались её суставы, как менялись зубы, как вытягивалось лицо, как, прорастая, шевелился мех под её воспалённой отвратительно розовой кожей, лопавшейся, словно на перезрелом плоде, и как из разрывов сочилась мерзкая розово-жёлтая то ли слизь, то ли жидкость… Помнила ту боль, от которой, как ей казалось, она вот-вот сойдёт с ума — даже роды не могли бы с этим сравниться! Да когда тот монстр, что пытался её сожрать, вцепился ей в руку, так больно не было! На мгновенье она с острой надеждой подумала, что, может быть, ей просто приснился кошмар? Но увы, она понимала прекрасно, что всё это было реальным — и что теперь подобное с ней будет происходить каждый месяц. До конца её дней ей предстоит превращаться в омерзительную кровожадную тварь, и до конца дней пить то зелье, при одной мысли о котором Нарцисса испытывала тошноту.

Её и сейчас затошнило — от отвращения к самой себе. Впрочем, продолжалось это недолго, и прошло так же внезапно и быстро, как появилось — она просто свернулась под одеялом клубком и лежала так какое-то время, зажмурившись. Она бы и дальше лежала так — весь день, и ночь, и всегда, но ей ужасно хотелось пить, а её рот… Ей казалось, будто он забит той грязью из Лютного, в которой она месяц назад лежала. Язык был сухим и шершавым, и Нарциссе казалось, что она чувствует, до чего мерзко он пахнет.

Ей очень хотелось пить, и она, стянув с головы одеяло, придвинулась к краю кровати. Но стоило ей протянуть руку к стакану, стоящему на столике у кровати, она тут же вспомнила голос Снейпа, настойчиво советовавшего ей «непременно попить», и железную миску. Нарцисса схватила стакан, и, с трудом справившись с желаньем разбить его об стену, какое-то время держала его в руке, а затем наполнила водой и жадно её выпила. Потом отдышалась — и, вернув на место, подняла левый рукав и вгляделась в свою левую руку. Шрамы никуда не исчезли — как она, оказывается, всё же надеялась вопреки словам всех целителей — но побелели и стали незаметней и тоньше. И ничуть не болели — теперь это был просто побледневший рваный узор, почти не казавшийся безобразным. Только почти. Вот и всё… теперь это навсегда, думала Нарцисса, водя кончиками пальцев по шрамам. Просто белые шрамы, которыми её наградил тот монстр… печать того, кем она сама стала.

Тварь.

Она — тварь.

Животное, временами лишь притворяющееся человеком, но на самом деле — отвратительная жестокая тварь, которую можно держать в узде, но от которой невозможно избавиться. И она навсегда останется этой тварью, сколько бы ни прожила.

Навсегда…

Она полежала ещё какое-то время, прислушиваясь к себе и понимая, что чувствует себя совершенно… обычно. И это само по себе было отвратительно и нечестно — потому что она не должна была так себя чувствовать. В её жизни никогда больше не будет ничего нормального. Потому что теперь она будет жить от кошмара до кошмара — и даже между ними она будет другой.

Нарцисса налила себе ещё воды, но на сей раз после первого же глотка скривилась и выплюнула её прямо в стакан. Её вкус был ужасен — нет, она должна смыть с себя всё это. Хотя бы снаружи, если уж она не может вычистить из себя эту тварь.

Нарцисса заставила себя встать и, не найдя халат, горько и болезненно сморщилась. Значит, тот халат ей почудился, и Снейп левитировал её сюда хорошо если завёрнутой в простыню. Впрочем, разве на тварей надевают халат?

Впрочем, их у неё достаточно. Дойдя до гардеробной, Нарцисса взяла первый попавшийся и, завернувшись в него, пошла в ванную. И долго стояла под горячими струями, растирая кожу кажущейся сейчас слишком мягкой мочалкой. И так же долго чистила зубы, нёбо, язык, покуда во рту у неё не осталось даже тени того мерзкого вкуса.

В зеркало она даже не взглянула — не сумела себя заставить. Просто высушила кожу и волосы заклинанием и, снова надев халат, вернулась в спальню и села на край кровати.

Странно, но она вдруг поняла, что голодна. Голодна! Как она вообще могла думать о еде, Нарцисса не понимала, но и ошибиться в том, что ощущала голод, она не могла. Тварь, повторила она себе. Твари не о чем переживать — и она голодна. Ей категорически не хотелось никого видеть, однако голод оказался силён, и Нарцисса, вызвав эльфа, потребовала принести завтрак и передать мужу, что пока чувствует себя слишком слабой и желает побыть одна. Ей было страшно встречаться с ним — и увидеть в его глазах то, что в них отразится. Ведь она помнила, в сколь уродливое существо обращалась, она видела свои голые лапы, видела слизь и кровь, и чудовищная трансформация была мучительной не только и не столько из-за пережитой ей боли, сколь из-за стыда и отвращения к самой себе… И одна только мысль о том, как Люциусу приходилось себя ломать, чтобы переступить через своё омерзение, была ей отвратительна. Да, он не выдержал и ушёл — и она ощущала себя преданной и брошенной… но кто бы смог? Она понимала его. Потому что она была чудовищем, и была отвратительна самой себе.

Всё, на что Нарцисса до этой ночи надеялось, оказалось ложью. Ничего не закончилось, и ничего хорошо не стало — и теперь Нарцисса точно знала, что и не станет. Никогда. Она тварь, тварь, тварь, рядящаяся в человеческое обличье — и тварь эта была голодна, и хотелось ей отнюдь не овсянки. Настолько, что Нарцисса даже велела принести себе ещё одну порцию яичницы и сосисок, решив, что не станет себя ограничивать. Зачем? Тварь есть тварь — для чего морить её голодом?

Себя, с каким-то отчаянием сказала себе Нарцисса. Се-бя. Тварь или нет, это именно она — зачем она только лишний раз себя мучает? Но как же она была сама себе отвратительна…

Она едва успела допить чай, когда в дверь уверенно постучали, а потом оттуда раздался голос, который она сейчас хотела слышать меньше всего:

— Я войду? — не столько спросил, сколько поставил её перед фактом Снейп.

Нарцисса, сидевшая у столика в ночной рубашке — ей даже халат надевать не хотелось — потянулась было накинуть что-нибудь, а затем махнула на это рукой. Зачем? Прошлой ночью он выдел её обнажённой. И не просто без одежды — он видел её без её человечьего облика. Какая разница, в чём она его встретит?

Говорить с ним ей не хотелось, но и спорить сил не было. И она, почему-то накинув всё же халат, в котором вернулась из ванной, молча открыла дверь и вопросительно посмотрела на Снейпа.

— Как ты себя чувствуешь? Вижу, ты завтракала, — сказал он, входя.

— Прекрасно, — тускло проговорила Нарцисса.

Кажется, он понял, что она не настроена говорить — но ему этого и не требовалось. Нарцисса покорно разрешила ему себя осмотреть, взять кровь и слюну и срезать со своей головы очередную прядь — и, закончив, он сказал:

— Мне жаль, что тебе пришлось пережить всё это, — произнёс он, глядя куда-то в окно, когда заканчивал. — Зелье подействовало, но таких побочных эффектов я просто не ожидал. Это моя ошибка. Но я разберусь, что именно Белби не учёл в своём вареве. Обещаю.

— Спасибо, — отстранённо откликнулась Нарцисса. Ей просто хотелось, чтобы он ушёл — было похоже, что она переоценила себя, и сейчас не была в состоянии выносить чьё-то общество.

Наверное, ей следовало осведомиться о муже, подумала она вдруг, но, наверное, лучше было задать этот вопрос эльфам. Потом. Она непременно спросит… потом. Так же, как и о сыне — но о Драко думать сейчас ей было слишком страшно.

Когда Снейп ушёл, Нарцисса некоторое время просто сидела, обессиленно глядя прямо перед собой и позволив пустоте внутри заполнить её целиком. А потом вдруг, резко поднявшись, наложила на дверь семейное запирающее заклятье, скинула с себя одежду и, подойдя к зеркалу, долго разглядывала отразившуюся в нём стройную светловолосую женщину. Как странно, думала она, вглядываясь в собственные черты, что человеческое обличье оборотня не несёт на себе никакого видимого отпечатка своей ущербности, кроме шрамов! С которыми хотя и не повезло именно ей, но ведь у других они вполне могут быть вполне незаметными. Почему ликантропия не накладывает никакого отпечатка ни на лицо, ни на тело? Не меняет, к примеру, цвет глаз, или не делает зрачки вертикальными… не делает зверя в человеческом облике узнаваемым. Вероятно, ей следовало бы этому радоваться, но Нарциссе это казалось неправильным и несправедливым. Таких, как она, сразу должно быть видно! Почему так, ну почему, почему?!

Она сжала кулаки и вдруг с размаха ударила ими по зеркалу — оно треснуло, а Нарциссу ослепила острая боль, от которой ей почему-то вдруг стало легче. Нарцисса даже не сразу остановила кровь: несколько минут она стояла и смотрела, как та течёт по её белой коже и капает на пол, и вдыхала её острый железистый запах. Это зрелище её отрезвило — и Нарцисса, наложив на ни в чём не повинное зеркало Репаро, занялась своими порезами, благо, они оказались не слишком глубокими.

Теперь она чувствовала себя немного лучше — и, хотя ей по-прежнему не хотелось выходить из комнаты, она решила хоть чем-то заняться. Пожалуй, можно разобрать почту, решила он — не зря же она почти целую неделю собирала письма.

И надо одеться. Она не больна — она совершенно здорова, и ей не следует позволять себе изображать из себя страдалицу даже наедине с собой. Особенно наедине с собой.

— Ты можешь лгать мужу, матери, даже мне, — сказала как-то ей, любимой правнучке, Армель Розье незадолго до своей смерти. — Но ты никогда не должна лгать себе. Никогда. Иначе твоя жизнь растает, как болотный туман под солнцем, а ты этого даже и не заметишь.

— Почему не замечу? — недоверчиво спросила десятилетняя тогда Нарцисса.

— Потому что некому замечать будет, — отрезала Армель — и засмеялась своим всегда пугавшим Нарциссу частым высоким смехом. Словно камушки мелкие по полу сыпались…

Она была права, старейшая из Розье, сказала себе Нарцисса. Права. Нет, себе она лгать не станет даже в мелочах — и начнёт с того, что оденется, наконец, и уложит волосы. Видит её кто-нибудь или нет, не имеет значения. Она — тоже «кто-нибудь».

Впрочем, кажется, она немного переоценила свои силы, потому что, когда Нарцисса закончила, их осталось совсем немного. Настолько, что она, устроившись в кресле, откинулась на спинку и едва ли не задремала — впрочем, ненадолго. Нет, она не хотела спать — ей хотелось сбежать от самой себя и от этой реальности, забыться, пускай даже сном… но Нарцисса и это запретила себе. Она собиралась прочитать письма? Она это сделает. И ответит на них — возможно.

Впрочем, выбираться из кресла ей отчаянно не хотелось, так что Нарцисса трансфигурировала журнальный столик, сделав его меньше, и заставив ножки втянуться так, чтобы удобно расположить его на коленях. Затем приманила к себе письма, чистый пергамент, перо и чернильницу и вскрыла первое послание.

Как ни странно, чтение писем и написание ответов увлекло Нарциссу. Послания были чрезвычайно похожи: одни авторы желали ей сил и здоровья, и выражали сожаление, что из-за слабого здоровья она не сможет посетить очередной приём или праздник. Другие рекламировали свою продукцию — решётки, цепи и даже намордники, а ещё почему-то мебель. Последнее Нарциссу вдруг крайне развеселило — они что, полагали, что она будет носиться ночью по дому и всё крушить, а на утро им придётся обновлять обстановку? Кажется, она даже истерически рассмеялась — а потом долго сидела, глядя перед собой в пустоту.

Открыв очередное письмо, Нарцисса замерла. В небольшом конверте лежал сплетённый из зелёных и чёрных шерстяных нитей хорошо знакомый ей узел. Древо жизни. Символ, который больше других ценили в их семье и считали лучшим из амулетов.

Лишь один человек на свете мог сплести его и прислать ей.

Сестра.

Нарцисса долго сидела, не решаясь взять его в руки. Не потому что опасалась чего-то — нет, у неё даже не возникло подобных мыслей. Казалось, если она коснётся его, в её жизни снова что-то изменится безвозвратно — она не смогла бы сказать, что именно, и не знала, хотела бы она этого и имела ли право на это. Она долго сидела, глядя на амулет с длинными завязками — носи хоть на руке, хоть на шее… а можно подвесить его, например, на цепочку.

Андромеда… Она ещё в детстве была мастерицей, умела и плести, и вязать — в отличие от сестёр, которым всё это было скучно. Нарцисса буквально видела её руки, неспешно и ловко сплетающие разноцветные нити — такие вещи всегда плетут лично, без участия волшебной палочки. Только руки, наполняющие амулет жизнью…

Нарцисса посмотрела на конверт. Даты не было, но письмо лежало в конце стопки — значит, сестра прислала его накануне. И кто знает, открой Нарцисса письмо тогда… Если бы она взяла амулет с собой прошлой ночью…

Взяв узел в руки, Нарцисса медленно поднесла его к своему лицу, а затем прижалась к нему щекой — и отчётливо поняла, что прекрасно узнаёт запах сестры, хотя до сих пор даже не думала, что знает его. Узел в её руках пах шерстью, немного свежими цветочными духами из прошлого, и едва ощутимо дёгтем. Нарцисса вспомнила, что впервые почувствовала этот запах, когда её сестра училась на шестом курсе. Она тогда ощутила это специфический аромат и, слегка поморщившись, спросила, чем это так пахнет, а Андромеда пожала плечами и сказала, что сменила мыло, и возможно, на этом не остановится. Стоило бы тогда догадаться, что же она имела в виду... Но за всеми этими запахами было что-то ещё — родное, что Нарциссе прежде так ясно до сих пор не довелось ощущать. Что-то присущее только Меде.

Она долго сидела так, прикрыв глаза — а затем, словно очнувшись, посмотрела в окно. Она так и не нашла слова, которые смогла бы написать — но она знала, каким будет её ответ.

Где росли сосны, она знала — но вот с цветущей акацией могла возникнуть некоторая проблема. Впрочем, разве Нарцисса не волшебница?

Осторожно повязав амулет на левую руку, Нарцисса взяла свою палочку и направилась в сад. Она была настолько сосредоточена на своей задаче, что изводившие её прежде страхи, словно затаившись до времени, не проявили себя никак. Нарцисса, даже не задумавшись о том ужасе, что испытывала не так давно, ступив вместе с мужем на тропинку сада, направилась туда, где росли акации — символ сожаления, признания своих ошибок… и предложение начать всё сначала.. Заставить цвести ветку заново оказалось не так уж сложно — а сорвать нежную кисть цветков и того легче.

Вернувшись, Нарцисса взяла конверт — и неуверенно замерла. Некоторое время она сидела, раздумывая и не в силах заставить себя сделать шаг, на который она не решалась так долго, а затем всё же вложила в него нежную цветочную гроздь. И, привязывая конверт к лапке совы, сказала, заглядывая в её круглые глаза.

— Андромеде Тонкс, лично в руки.

Волшебное общество было не слишком большим, чтобы за прошедшие годы, не узнать адрес сестры — но никогда прежде Нарцисса не думала, что когда-то воспользуется им.

Сова ухнула, взмахнула крыльями и улетела, а Нарцисса, постояв немного, тихо спустилась и вернулась в свою комнату, то и дело прикасаясь подушечками пальцев к шерстяному узлу на запястье.