Мех под кожей (джен)

Оставшись одна, Нарцисса легла и, завернувшись в простыню, закрыла глаза. Она свернулась клубком, но сон все равно не шёл. Уходя, Сметвик погасил свет, оставив лишь крохотный ночник, но даже он раздражал Нарциссу. Она всегда предпочитала спать в темноте, и сейчас искала её — в ней можно было бы спрятаться и подумать. Как странно, пришло вдруг ей в голову: после того, что случилось, она должна бы избегать теперь темноты, бояться её — но нет. Впрочем, откуда ей знать? Может быть, когда она останется в темноте, она испугается? Но как же сейчас её раздражал ночник!

Нарцисса встала — заодно обратив, наконец, внимание на рубашку, в которую она была одета. Чужую и слишком просторную… больничную. Почему так? Почему Люциус не принёс её собственную? Может быть, потому что у неё не было рубашек с широкими длинными рукавами? Может быть… во всяком случае, ей хотелось на это надеяться. Или, может быть, здесь это запрещено?

Погасить ночник она не смогла — вероятно, это легко было сделать простым Ноксом, но без палочки она была абсолютно беспомощна. Звать медиковедьму не хотелось, но терпеть включённый ночник Нарциссе нравилось ещё меньше, так что она всё-таки нехотя потянулась за колокольчиком и позвонила. Звук в тишине палаты показался ей слишком громким и резким; Нарцисса чуть вздрогнула и, может быть, излишне поспешно опустила колокольчик обратно на тумбочку.

Медиковедьма была совсем юной, но либо уже многое повидавшей, либо идеально вышколенной — во всяком случае, в её взгляде не читалось ничего, кроме вежливого вопроса.

— Погасите свет, — потребовала Нарцисса — и девушка, послушно коснувшись ночника палочкой, ушла, неслышно прикрыв за собой дверь.

Темнота Нарциссу и вправду не то чтобы успокоила, но позволила расслабиться. Хоть немного. И попытаться осознать то, что с нею произошло — и подумать о том, что теперь будет.

Она оборотень.

Даже не человек — тварь. Или существо — Нарцисса не помнила, на каком варианте в данный момент сошёлся Визенгамот. Правда, палочками владеть им пока ещё не запретили…

Она не человек.

Она такая же тварь, как те, что гнали её по лесу.

Животное.

Опасное, жестокое и омерзительное.

Она зверь. Зверь.

И с этим ничего не поделать — она может умереть, но не сможет перестать быть чудовищем. Не сможет выпустить из себя грязную заражённую кровь, даже если позволит ей вытечь практически целиком.

Нарцисса поймала себя на том, что раздирает ногтями кожу на тыльной стороне и так пострадавшей руки. Ногтями… ногти ей привели в надлежащий вид, будто и не было ничего. Срастили кости, избавили от ссадин и синяков. Если бы так же просто можно было избавиться от той грязи, что текла теперь по её венам! Но для этого нет ни зелья, ни заклинания.

Как, как она теперь будет жить? Как будет жить её сын? И Люциус? Каково это — когда твоя жена стала одной из тех, кого ты презирал всю жизнь? Жена-оборотень — это даже звучит нелепо, но не так ужасно, как звучит оборотень-мать. Мерлин, Моргана и Основатели, как, как справится её мальчик с тем, что теперь один из его родителей — тварь?

Нарцисса похолодела и, открыв глаза, села. С женой можно развестись — но нельзя развестись с матерью. Драко было бы намного проще, если бы она там погибла — но она выжила, а ему теперь с этим жить. И не просто жить — учиться на Слизерине. Ещё целых пять лет. Мерлин, что же она натворила… а главное, как же ей теперь быть?

Что она может сделать, что?

Нет, она не виновата в случившемся! И она ведь пока даже не изменилась — это же на неё, на неё напали, и именно она жертва… Жертва. Нарцисса вздрогнула от отвращения. Она. Не. Жертва. Да, она проиграла, но Блэки не могут быть жертвами!

Но как её тогда назвать? Она проиграла, проиграла этим тварям свою кровь, свою жизнь — если она не жертва, то кто же?

Но всё это блёкло перед тем, что она позволила своему ребёнку стать сыном оборотня. И ему с этим жить — и никто, даже она, уже не сможет изменить это.

Если только она не оборвёт свою жизнь. Сейчас.

Это стало бы выходом — и для Драко, и для Люциуса, и даже для неё самой. Только как? Палочки у неё нет, нужных зелий ей сейчас не достать тоже, но можно было бы попытаться выброситься из окна. Впрочем, это было бы слишком глупо: насколько Нарцисса помнила, отделение, в котором она лежала, находилось на втором этаже. Вряд ли она погибнет — только покалечится ещё раз. И потом, как ей без волшебной палочки открыть окно?

Нарцисса судорожно вздохнула: вспоминать о том, насколько она беспомощна без волшебной палочки, было больно.

А вот для того, чтобы повеситься на ночной рубашке — палочка не нужна. Да, она могла бы так поступить — и тогда утром найдут её обнажённый труп, и это станет для её семьи ещё одной порцией несмываемого позора.

Нет.

Этого она с ними не сделает.

И потом… А что, если она не сможет уйти за грань? И останется здесь привидением — вот таким нагим жалким призраком с перевязанной рукой и петлёй из собственной рубашки на шее?

Нарциссу передёрнуло.

Нет, ясно осознала она. Может быть, так действительно было бы проще, но она не станет себя убивать. Не для этого она выжила там, в лесу, и не для этого из последних сил дралась с той чудовищной тварью, которая её искалечила.

Но она ведь всегда ненавидела и — хуже — презирала таких, какой стала теперь. Оборотней. Существ. Тварей. Видимо, поделом ей? Мерлин, какая дешёвая дамблдоровская мораль, подумала вдруг Нарцисса. Какая же пошлость…

Но что же ей делать? Что? Нарциссе хотелось плакать, но слёз не было. И не было того, кого ей хотелось бы сейчас видеть — потому что никто из тех, кто был ей достаточно близок, не воспринимал оборотней иначе, нежели она сама.

Может быть, ей просто уехать? Куда-нибудь… но куда? На континент? Туда, где её никто не знает. Но от себя же не убежишь…

Нарцисса встала и, войдя в туалет — свет вспыхнул, едва она переступила порог, — замерла перед зеркалом, ожидая какой-нибудь колкой — или сочувственной: кто знает, как здесь зачарованы зеркала — реплики, но оно молчало. Нарцисса долго вглядывалась в своё отражение, разглядывая бледную и сухую кожу, хранившую на себе следы усталости и болезни. Глубокие тени, что залегли вокруг глаз, и пятнами проступающий лихорадочный, нездоровый румянец на скулах. Без привычных зелий и заклинаний Нарцисса не просто выглядела на свой возраст — ей показалось, что за эти дни она постарела на пару лет. Её волосы были чисто вымыты, но помяты и взлохмачены, и казались тусклыми — а ещё на них, кажется, остались следы каких-то больничных зелий.

И всё-таки это было просто её лицо. Больное, осунувшееся — но в нём не было ничего, чего бы Нарцисса не видела прежде. Что ж… она либо не в силах разглядеть очевидного — или может быть, она просто уже не способна? — либо разницы в самом деле нет. По крайней мере, пока. Может быть, её и не будет до первого обращения?

Обращение. Теперь каждый месяц… нет, даже немного чаще она будет на одну ночь превращаться в мерзкую мохнатую тварь.

Она отшатнулась от зеркала и почти бегом вернулась в постель. Легла, укрывшись с головой, и вцепилась зубами в подушку, чтобы снова не разрыдаться или не закричать. А что, если после первого… или не первого, не важно — обращения она станет другой? Если через месяц — или два, или десять — сама захочет уйти туда, к этим монстрам в лес? Не просто же так оборотней считают тёмными тварями! Не просто же так они все такие! Не просто…

Она всё же расплакалась, на сей раз — от смеси отчаяния и отвращения к самой себе. Если с ней это произойдёт, она попросит Люциуса убить её. А если он не сможет — то Уолдена. В конце концов, это ведь его работа.

Успокоенная этой мыслью, она сама не заметила, как уснула — и проснулась от пронзительно знакомого:

— Мама!

Нарцисса даже толком не успела открыть глаза, как руки сына обвили её шею, и он ткнулся лбом ей в плечо — как когда-то уже давно, когда был маленьким.

— Драко, — прошептала она, кажется, улыбаясь и прижимая его к себе.

— Мама, — повторил тот, и она поняла, что он плачет.

— Прости, — прошептала она, зарываясь пальцами и лицом в его волосы. Чего бы только она не отдала сейчас за возможность сказать ему банальнейшее «всё хорошо»! Но всё не было хорошо — и никогда больше не будет.

— Я так боялся, что ты умрёшь, — прошептал он, совсем по-детски прижимаясь к ней.

— Напрасно, — с горечью произнесла она, продолжая гладить его лёгкие волосы.

— Мама, — повторил Драко, тоже тихонько гладя её по спине и затылку — и замер.

Она прикрыла глаза на секунду, а затем посмотрела поверх головы сына на стоящих в дверях мужчин: взволнованного и бледного мужа, смотревшего на неё с тревогой, виной и такой тоской, что Нарциссе захотелось то ли завыть, то ли закричать, и их общего друга, за широкой спиной которого в коридоре с трудом можно было разглядеть Сметвика, тактично держащегося на вежливом отдалении.

— Здравствуй, — сказала она Люциусу.

— Мы все так испугались, — ответил он, подходя к ней и садясь рядом с сыном на край кровати. Уолден МакНейр остался стоять, но тоже ей улыбнулся:

— Здравствуй.

Она кивнула ему — наверное, ей следовало ценить его появление здесь, но сейчас Нарцисса хотела остаться наедине с семьёй. Почему его вообще пустили сюда, зачем? Хотя, вероятно, его привёл Люциус — должен же кто-то был поддержать его… их обоих с Драко всё это время. Да, скорее всего, так и было.

— Как ты? — спросил Люциус, и Нарцисса неожиданно для себя разозлилась. Как она может быть? Вот что ей ответить? «Всё хорошо»? Что именно он надеется от неё услышать?

— Здесь превосходные целители, ты же знаешь, — помолчав, ответила Нарцисса — и сама внутренне поморщилась от того, насколько фальшиво прозвучали эти слова.

— Мы вам очень признательны, — повернулся Люциус к Сметвику и попросил: — Вы нас не оставите?

Вопрос прозвучал достаточно размыто для того, чтобы оба — и Сметвик, и МакНейр — отнесли его на свой счет и, попрощавшись, ушли, оставив их, наконец, одних.

— Их найдут, — жёстко пообещал Люциус, едва дверь закрылась. — Я не позволю Фаджу спокойно пить чай у себя в кабинете до тех пор, пока их навсегда не запрут в Азкабане или не скормят дементорам.

— Кого «их»? — Нарцисса сама не понимала, что в его словах вызвало у неё раздражение.

— Тех, кто посмел сделать это с тобой, — с некоторым недоумением ответил он.

— Зачем?

Люциус изумлённо сморгнул, а потом в его глазах мелькнули страх и растерянность.

— Тех, кто это сделал, следует наказать, — сказал он осторожно.

— Это что-то изменит?

Нарцисса сама понимала, что он прав — и не просто понимала, она и сама желала этого как мало чего — но не это, не это она хотела сейчас услышать от мужа!

— Это изменит всё! — пылко воскликнул он. — Всю их проклятую жизнь!

— Их — да, — согласилась она. И, не удержавшись всё же, спросила: — А мою?

Его лицо замерло, а затем на миг стало таким растерянным и несчастным, что Нарцисса остро пожалела о своих словах. Зачем она делает ему больно? Разве он виноват в том, что с произошло с ней? Движимая раскаянием, она поглядела на него виновато и протянула руку, чтобы притянуть его к себе и обнять — и он протянул в ответ свою и, стиснув её пальцы, прижал к груди.

Нарциссе стало неловко. За себя, за свой порыв, за мужа — за всю эту ситуацию и за то, как нелепо складывался их разговор.

— Когда ты вернёшься? — вдруг спросил Драко, и это стало спасением: по крайней мере, это был вполне естественный, нормальный вопрос.

— Скоро, я думаю, — сказала она, целуя его в макушку — и в этот момент в дверь постучали.

— Британский Аврорат, — послышался мужской голос. — Старший аврор Гавейн Робардс. Могу я войти?

— Входите! — опережая возможный ответ Люциуса, громко сказала Нарцисса.