Мех под кожей (джен)

Сова вернулась около половины девятого, и Нарцисса, угостив её лакомством, забрала заказ. Даже для самой себя она все ещё не могла определиться, можно ли считать, обязанность, которая ей предстоит, тяжкой… всё в её жизни лишилось определённости, и она снова взглянула на часы и отправилась будить своего супруга. Поднявшись на третий этаж, она тихо вошла в комнату; некоторое время Нарцисса просто стояла у широкой кровати родителей и смотрела на спящего Люциуса, глядя на него и держа фиал с зельем в руках. В ней боролись желание разбудить мужа и, наконец, довести до логического итога это дурацкое ночное происшествие, и ранящая до глубины её существа нежность, из которой рождалось абсолютно сейчас неуместное желание дать ему выспаться. Но Нарцисса не была готова растягивать всё это до полудня — ей отчаянно хотелось вернуть своё зыбкое спокойствие в родительском доме и просто побыть наедине с собой. Так что она поставила фиал на столик рядом с кроватью, наклонившись, осторожно коснулась плотного кокона там, где должно было быть плечо:

— Люциус, дорогой! Просыпайся. Уже утро.

Он зашевелился и проворчал что-то, так знакомо, что у неё сжалось сердце, но Нарцисса отступила на шаг назад, сжав кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони; другого способа заставить себя замереть на месте со спокойным и вежливым выражением на лице у неё просто не было.

Люциус стянул одеяло с головы и, едва открыв глаза, вновь зажмурился. Потом поморгал, потёр руками глаза и, наконец, посмотрел на Нарциссу, болезненно прикрывая глаза.

— Доброе утро, — сказала она и указала на стоящий на столике фиал с зельем. — Выпей — тебе станет легче. А потом я буду рада видеть тебя за завтраком.

— Доброе утро, — хрипло проговорил он, глядя на неё и слишком часто моргая. В те редкие дни их прежней спокойной жизни, когда он просыпался, страдая похмельем, свет резал ему глаза… нет. Она не хотела об этом думать. Не сейчас.

Люциус откинул одеяло и спустил босые ступни с постели. Посидел так несколько секунд, вздохнул и взял фиал, и когда открыл его, по комнате разлился до того резкий запах гвоздики и имбиря, что Нарцисса едва удержалась, чтобы не чихнуть.

Люциус залпом выпил зелье и, поставив пустой фиал на стол, потёр переносицу и, наконец, поднял взгляд на Нарциссу, а затем встал, избавив её от необходимости смотреть на него сверху вниз. Нет, в дедушкиной ночной рубашке он, как ни удивительно, выглядел вовсе не нелепо: архаичные вещи всегда были ему к лицу. Тонкая белая ткань до самых лодыжек, спутанные и спадающие на плечи волосы… это завораживало; даже покрасневшие глаза и ощутимая бледность казались, скорей, не последствием бурной ночи, а печатью невысказанного страдания, словно на лицах мучеников на старинных полотнах… Нарцисса почувствовала болезненное стесненье в груди и покалывание в кончиках пальцев. Когда же супруг осторожно коснулся её руки, его прикосновение обожгло, и это… это было просто нечестно. Она была отвратительна сама себе, позволив себе чувствовать, зная, что не имеет на это права. Опять обманывать саму себя! И даже от того, что он выглядел таким близким и… нет — просто близким, ей стало ещё больней.

— Не… — начал он — но она не дала ему закончить.

— Я буду в столовой. Спускайся, — сказала Нарцисса и, развернувшись, спаслась бегством, оставив мужа наедине с зельем. Там, внизу, между ними будет как минимум стол, а конечно же Уолден.

И только на лестнице она смогла снова дышать спокойно. Нет, ей определённо требовалась пара спокойных минут. Она спустилась на один пролёт, зашла в свою комнату и, сев на кровать, уставилась в пространство. Как хорошо, что другой фиал зелья она отослала к МакНейру с Тинки. Взваливать сейчас на себя ещё и это… Она хочет спать, отчётливо вдруг поняла Нарцисса. Она просто хочет спать — потому что почти не спала этой ночью. Значит, нужно быстрей это всё закончить и проводить гостей.

Гостей, повторила она про себя, словно примеряя это знакомое простое слово к новой для неё ситуации. Гости. Да. Они гости у неё в доме — и он тоже гость. Люциус. Её муж.

Это было странно и горько. Её муж перешёл в сомнительную и не всегда уместную категорию «гость» — что же это для них теперь значило? Неужели он стал… чужим? Нет, этот ответ не казался ей верным: её родители бывали гостями в её новом доме, и от этого не становились чужими. Наверно, она запуталась…

Нарцисса взглянула на часы и встала. У неё ещё будет время обдумать всё это — спокойно. Когда они, наконец, уйдут… а пока ей стоит подумать о том, что она собиралась обсудить с ними двумя за завтраком.

К тому же стоило спуститься и проследить, чтобы всё было так, как нужно. Тинки всё-таки молод — и впервые самостоятельно готовит всё для гостей. Он вообще впервые в жизни всё делает сам, один — и хотя справлялся он даже лучше, чем она ожидала, следовало за ним присмотреть. А заодно напомнить дражайшим покойным родственникам, чтобы они воздержались от комментариев.

Нарцисса спустилась вниз, в столовую, и на какое-то время сервировка стола, которую она осталась не слишком довольна, её отвлекла. К тому моменту, когда в столовую, наконец, спустились Люциус и Уолден, Нарцисса уже просто стояла у окна, и поприветствовала их приятной улыбкой. Они оба уже привели себя в порядок и выглядели куда приличнее — и, если бы не бледность и не покрасневшие глаза, можно было бы сказать, что их полную огневиски и приключений ночь не выдавало ничто.

Люциус галантно придвинул ей стул и, когда они сели, над столом, покрытым идеально накрахмаленной белоснежной скатертью, повисло неловкое и слегка насторожено молчание. И как бы ни был совершенен омлет с молодым зелёным луком, и как бы ни соблазнительно пахли поданные к нему сосиски, ситуацию это ничуть не спасало: каждый в столовой знал, что разговор рано или поздно придётся начать, но никто из них не решался этого сделать — и тогда Нарцисса вновь взяла инициативу в свои руки. В конце концов, она ведь хозяйка, не так ли?

Тем более, что у них действительно была важная тема, перед которой меркла любая неловкость.

— Мне бы хотелось узнать, что произошло в школе, — сказала Нарцисса. — Вернее нет, не так, — она обдумала фразу: — Мне бы хотелось знать, что происходит в школе и почему вы пытались от меня это скрыть. Я буду признательна, если вы избавите меня от аргумента «не хотели расстраивать», за последние месяцы он меня слегка утомил.

Мужчины переглянулись, и слово взял Люциус. Как бы вдумчиво он ни старался выбирать слова, его речь, пожалуй, звучала немного нервно, но эту нервность она вполне понимала. Она и сама чем дальше — тем больше нервничала и, кажется, начинала злиться. Не на кого-то конкретного, скорей, это была абстрактная злость, ведь ей даже не нужно было задумываться, в чем именно была проблема. Она была в ней, в том, что она всё же выжила в ту кошмарную ночь. Но изменить ничего было уже невозможно, и Нарцисса точно не собиралась этого делать. Мерлин, она думала, что была ко всему готова… Но не к отважному и отчаянному упрямству Драко… Ну почему же они так похожи с отцом именно в тех вещах, в которых не следует… Или же в нём говорит кровь её семьи? Это её нисколько не успокаивало. Но всё же… всё же… Кем, кем надо быть, чтобы, во-первых, назначить какого-то лесника на должность профессора, и, во-вторых, даже не проследить, чем он занимается с детьми на уроках! Привести третьекурсником гиппогрифов! Нет, конечно же, Кеттлеберн выкидывал и не такое, но, по крайней мере, был образованным взрослым волшебником с огромным опытом за плечами, а не недоучкой, лишённым палочки. А что было бы, если бы этот опасный зверь ударил немного иначе? Несколько лишних дюймов — и он бы разбил Драко голову? Или разорвал шею?

— Разумеется, — закончил свой рассказ Люциус, — оставить это просто так невозможно.

— Что именно ты собираешься сделать? — спросила Нарцисса.

— О, мне есть чем ответить. «Найтли и сыновья», — сказал Люциус. — Они погребут школу под исками.

— Исками? — полувопросительно повторила она, и он, резковатым хищным движением рассёк плоть омлета:

— Ударю по всем фронтам. Они спустили с цепи гиппогрифа и пострадал наш сын — я спущу с цепи юристов и наслажусь кровавым зрелищем в зале суда, как это любил мой прадед.

О да… Одно только имя Кларенция Малфоя до сих пор вызывало в Министерстве нервное содрогание. Кажется, большую часть своей долгой жизни тот провёл в судах — которые, в основном, выигрывал. И не по причине своего положения и состояния, а потому что со временем выучил, кажется, все существующие и когда-либо существовавшие законы и прецеденты, и оперировал ими с такой ловкостью, что обыграть его было почти невозможно. Такие сутяжники рождаются раз в сто лет, и, пожалуй, на Истории Магии следовало бы проходить его, а вовсе не восстания гоблинов. Впрочем, с гоблинами он тоже судился не один раз.

И всё же…

— Люциус, ты правда веришь, что сумеешь засудить Дамблдора? — переспросила Нарцисса, недоверчиво приподнимая бровь.

— В прошлом году, если помнишь, мне удалось выставить его вон из школы! — запальчиво произнёс он — и это было ошибкой.

— О, в прошлом году ты изрядно сумел отличиться… — не сдержалась Нарцисса. — И чем это для тебя кончилось? Для всех, в том числе нашего сына?

— Ты прекрасно знаешь, что я этого не хотел! — ответил Люциус, и на его бледных щеках проступили розоватые пятна.

— Вот как? — ядовито заметила Нарцисса. — Ты верен себе.

Она бросила взгляд на непонимающе и широко раскрывшего глаза Уолдена, который переводил взгляд с неё на Люциуса, и подумала, что её мужу очень повезло, что его друг уважает чужое право на тайны — что бы он сказал, если бы он узнал подробности… скажем… о замке, полном детей и василиске? Сама она без веских причин не собиралась посвящать в это дело кого-то ещё, оставив это на совести Люциуса… или на том, что её заменяло ему в таких делах.

Злость говорила в ней, и Нарциссе не хотелось сейчас останавливаться. Ссора позволила бы ей отсрочить причиняющей ей боль попытки Люциуса её вернуть... нет, она не думала, что он так просто от них откажется... но как же это все было сейчас... неуместно... Сейчас важен Драко и только он — и они должны, они просто обязаны оградить его навалившихся на него проблем... нет, оградить они его уже не сумели, но они должны сделать так, чтобы их, по крайней мере, не стало больше.

— Впрочем, теперь это всё не важно, — сказала Нарцисса уже чуть мягче. — С кем ты будешь судиться?

— Со всеми, — ответил он, сжимая нож с такой силой, словно хотел раздавить его рукоять в ладони. — Со школой, Дамблдором, лесником этим мордредовым, гиппогрифом, наконец! — произнёс он с сардонической усмешкой, за которой пряталась такая же родительская растерянность и злость. — У меня нет права сейчас отступить. Мне его не оставили.

Она ответила на его усмешку своей:

— Ни один Малфой не может оставаться в стороне, когда дело идёт о семейной чести. Ты же сам понимаешь, что это сражение с ветряными мельницами, хотя ты и прав, конечно: если Крэббы начнут судиться, будет странно, если ты сделаешь вид что до своего сына нам нет дела. Но, Люциус, — Нарцисса вздохнула, — проблема ведь в не гиппогрифе, леснике или же Дамблдоре. Проблема во мне и в нашем сыне. Сделай что-нибудь, — тихо проговорила она, и её глаза неожиданно потемнели.

— Я не знаю, что, — вдруг честно признался он.

— И поэтому не сделаешь ничего? — спокойно поинтересовалась она.

Между ними словно бы весели невысказанные боль и разочарование, и Уолдену больше кусок не лез в горло: омлет казался горьким, как и её слова. Пусть они были адресованы не ему, но что это, по сути, меняло? Он не мог ничего сделать сейчас ни для крестника, ни для Люциуса с Нарциссой. Что он вообще мог им сейчас сказать? Давно он не ощущал себя столь… беспомощным. Потому что он понятия не имел, что делают в подобных случаях: своей матери он почти не знал, а отец… с отцом он виделся в последний раз ещё до школы. Задолго до. Почти всю сознательную жизнь Уолдена его собственной семьёй был его дед, и до нынешнего лета Малфои были для него той почти идеальной семьёй, которой он был лишён — и сейчас, так близко наблюдая их ссору, он чувствовал себя так, словно небо пошло трещинами, как старая краска, и начало облупливаться — и эти хлопья потихоньку сыпались, погребая под собою мир. И он просто не знал, как с этим быть — потому что то, что сейчас звучало за этим столом, казалось ему куда глубже, чем обычное недовольство.

— Но что я ещё могу сделать? — в голосе Люциуса прозвучала тоска. — Не думаю, что Снейп не справится с факультетом. И Драко… мы не может просто его забрать и спрятать от неприятностей. Как ты верно заметила — он Малфой, и теперь это дело чести.

— Что ж, — сказала Нарцисса, — тогда, полагаю, мне следует самой поговорить с его деканом. Тем более что мы всё равно с ним скоро увидимся. Да, я сама свяжусь с Северусом — и закончим на этом, — спокойно и абсолютно безапелляционно сказала она, и за столом снова повисла тяжёлая тишина.

— Цисса, — наконец, сказал Люциус, откладывая явно ставшие бессмысленными приборы, потому что ему, похоже, кусок в горло тоже больше не лез. — Это полнолуние ты снова захочешь провести здесь одна? — полувопросительно и расстроенно произнёс он.

— В этот раз всё было не так уж плохо, — легко пожала она плечами и подцепила вилкой небольшой кусок омлета.

— Я о чем-то не знаю? — встрепенулся Уолден, ощутив уверенней себя на знакомой почве. — И почему ты одна? — встревоженно уточнил он, прямо поглядев на Нарциссу.

— Первое моё обращение вышло вполне… омерзительными, — ответила она вежливо. — Вдаться в детали не буду. Но теперь всё в целом пристойно — но я не желаю обсуждать это и не желаю лишних свидетелей в эти и без того унизительные моменты. Хватит и Тинки.

— Цисса, — Уолден встревожился и напрягся, — я не думаю, что одного эльфа достаточно, чтобы для тебя всё прошло безопасно…

Ах, это было Нарциссе совсем некстати, но слова уже были произнесены, и из этого не следовало создавать очередную проблему.

— Что ж, — она посмотрела ему в глаза, — ты можешь, как специалист, осмотреть подвал. Полагаю, это успокоит тебя, и снимет все вопросы. Подвал дома Блэков ничуть не хуже темниц Малфой-мэнора. Люциус, наверное, ты тоже желаешь взглянуть? — спросила она, отложив салфетку на стол и поднялась.

Уолден сглотнул неприязненный комок в горле. Этих её слов ему было более чем достаточно, чтобы понять, насколько стыдным и оскорбительным для неё это все было, и почему она хочет оставаться во время превращений одна, в пустом доме. Он бы может быть и хотел её отговорить, разумеется, но она не оставила ему даже шанса.

Они с Люциусом тоже встали из-за стола, и она сама повела их туда, вниз, в мрачную темноту. Когда они все втроём спустились по лестнице в очень глубокий подвал, и она отворила дверь: Люциус лишь заглянул внутрь и предпочёл остаться снаружи, а вот Уолден внимательно осмотрел просторное помещение, оценил глухую массивную дверь без единой царапины и мощными запорами, и в последний момент заметил сиротливо стоящую миску в углу. Он быстро отвёл глаза и произнёс то, что действительно считал важным.

— Углы острые.

— Я на них не бросаюсь. Вы удовлетворены экскурсией?

— Но Цисса... — Люциус снова предпринял попытку в чём-то её убедить, но она прервала его, просто не дав закончить:

— Люциус, тебя ждёт твой иск, — твёрдо произнесла она. — Или дела. Уолден, рада была тебя видеть. Надеюсь, теперь я вас успокоила?

— Цисса, — Уолден же не был готов вот так отступить. Отчасти потому, что его действительно волновало то, о чём он собрался спросить, отчасти для того, чтобы дать возможность своему другу выйти отсюда, сохранив хотя бы остатки достоинства, — это зелье и вправду работает так, как об этом пишут?

— Поговори лучше с Северусом, — немедленно предложила она, глянув ему в глаза холодно и неприятно. — Он, вероятно, захочет позже опубликовать свои… впечатляющие результаты. Пойдёмте, я вас провожу, господа, — сказала Нарцисса — и первой начала подниматься по лестнице.

Они покинули дом через дверь, даже не подумав воспользоваться камином — им обоим явно нужно было пройтись. Теперь, когда хозяйка бодрствовала, ворота уже не посмели бы своевольничать перед гостями… а гости, как она смела надеяться, перед воротами.

Они молча дошли до кленовой аллеи и пошли по ней рядом, оставляя поместье Блэков за своею спиной. Уолден никак не мог отыскать правильные слова, и потому не говорил ничего. Прогулка слегка затянулась, но молчание висело между ними, словно булыжник, тянущий утопленника на дно. Когда вдали послышался слабый шум кажется маггловского автомобиля они простились и аппарировали — каждый сам по себе.