Мех под кожей (джен)

Вечерело. Ремус Люпин стоял у окна в своём кабинете и смотрел на Запретный лес.

Пятнадцать лет назад он выпускником покинул Хогвартс, и тогда даже помыслить не мог о том, что когда-нибудь сюда вернётся, и его будут называть профессор Люпин. Тогда, уезжая с платформы в Хогсмиде, он был полон ожиданий и надежд — и ничто из этого не сбылось, да и сам он с той поры, кажется, почти до неузнаваемости изменился. И не только он… все изменились. Даже школьные коридоры — а лес был по-прежнему таким, каким он его запомнил, когда смотрел на него вечерами из окон замка. Разве что в его воспоминаниях не было парящих в воздухе зловещих фигур, от которых у него на загривке поднимались волосы; сейчас, в свете клонящегося к закату солнца, они казались ему окровавленными. Но, если отбросить тревожащее присутствие дементоров вдалеке, этот вечер был тих и мирен; в кабинете стояла спокойная тишина, нарушаемая лишь плеском воды в аквариуме.

Этого гриндилоу Хагрид принёс только час назад; в понедельник Ремус собирался показать его ученикам, и всё ещё не закончил с установкой аквариума. Впрочем, оставались мелочи.

— Войдите, — громко произнёс Ремус, когда в дверь, наконец, постучали. Он уже несколько минут как учуял топчущегося за дверью юного мистера Малфоя, однако дал ему возможность простоять там столько, сколько тому требовалось, чтобы собраться с духом. В конечном счёте, нельзя назвать опоздавшим того, кто, на самом деле, уже пришёл, а уж по какую сторону двери он находится, не суть важно.

Вчера, провожаю юношу до слизеринских подземелий, Ремус даже взглядом не дал ему понять, что точно знает, где расположена дверь в их гостиную, дабы не нарушать школьных традиций. В своё время им с друзьями потребовалось не так уж много времени на то, чтобы раскрыть этот нехитрый секрет — Сириусу было достаточно проследить за своим братом. А уж сколько раз в слизеринской гостиной побывал Питер, прежде чем они нанесли на карту все закутки!.. Казалось бы, раны от потерь уже должны были зарасти, однако эти воспоминания всё равно заставляли их кровоточить.

Разговор со Снейпом в этот раз вышел коротким: не то чтобы тот был рад видеть Ремуса в своих комнатах, однако таковы были условия их договора. Ремус считал его вполне честным: он сам получал, наконец, возможность стать действительно безопасным даже в периоды полнолуния, а взамен Снейп хотел всего лишь превратить его в объект исследований. Ремус понимал, что как исследователь просто месяц за месяцем варить зелье, даже по просьбе Дамблдора, Снейп бы просто так не согласился, ему действительно нужно было увидеть своими глазами всё: присутствовать при трансформации, изучать, брать необходимые образцы. Возможно, превратить Ремуса в подопытную морскую свинку было для него своего рода возмездием. И Ремус не возражал — хотя он и не считал, что с возрастом Северус стал приятней; Джим в своё время сказал, что из гадкого утёнка Нюниус рискует превратиться прямиком в гадкого селезня, однако Ремус не был к нему настолько категоричен, и здесь и сейчас он просто доверял ему.

Как бы Снейп ни демонстрировал своего превосходства, он не был тем, кто ставил бы опыты, не рассчитывая на успех. Тем более, ему доверял Дамблдор, и эта затея с опытами, определённо, имела к нему непосредственное отношение — непроизнесённую просьбу Ремус прочёл по глазам директора. Времени Снейп не терял: обустроил одну из пустующих темниц в замковом подземелье, обустроил вдумчиво, почти со знанием дела, словно уже точно знал, кого должны удержать решётки, и Ремуса укололо застарелое чувство вины. Что ж, у Снейпа было полное право на подобное отношение. Впрочем, всё это было не так уж важно — так же, как и чувства самого Ремуса, у которого от одной мысли о том, что кто-то увидит его превращение, становилось муторно на душе — это было слишком личным и слишком опасным для окружающих. Но теперь это не была практически авантюра, на которую от безысходности его смогли уговорить когда-то друзья. Так было нужно. Действительно нужно, если это сможет помочь кому-то ещё. К тому же, вполне возможно, что и самого Снейпа это всё не слишком радовало.

Так что сегодня они практически не разменивались на слова — и, хотя Снейп не то чтобы горел в тот момент обсуждать ещё и студентов, Ремус всё поставил его в известность о том, что мистер Малфой угодил к нему завтра на отработку. Снейп лишь скривился, к удивлению Ремуса оставив это без привычных уже комментариев, и они перешли к ежедневным исследованиям — новолуние было три дня назад, и луна нарастала.

Баллов студенты не потеряли, и Люпин не знал, придётся ли герою этой столкновения выслушивать с утра ворчание своего декана. Впрочем, Северусу стоило отдать должное, с возрастом он сумел от превратить нотации в своего рода искусство. И как же эти годы оказались к нему немилосердны, думал Люпин, и, глядя на глубокие морщины межу его бровей, Ремус терялся в догадках, насколько же постарел он сам.

Наверное, насколько же, насколько выросли дети.

Они шокирующе выросли, дети его друзей.

Увидеть Гарри в поезде было почти больно. Его сходство с Джимом было невероятным: Ремус будто бы увидел перед собой ожившую колдографию. Но чем дальше он наблюдал за Гарри — тем больше утверждался в мыслях о том, что, на самом деле, тот куда больше похож на мать. Не внешне, нет, скорее характером. Не в самых ярких его проявлениях, но во внутреннем убеждённости, цельности и упорстве, ни смотря ни на что.

Сын Алисы и Френка тоже больше был больше походил мать… И, глядя на них, Ремус с трудом сдерживал захлёстывающий его поток сожалений. Это была его вина… если бы он не был тем, кто есть, возможно, возможно и не возникло бы тех сомнений, тогда они вместе бы могли обсудить решение, что погубило его друзей. Знай он, как всё обстоит на самом деле, он бы сам вызвался тогда хранителем тайны, и, возможно, тогда хоть Питер бы остался жив. Но они приняли это решение вчетвером — и его голоса не прозвучало тогда в их кухне. Что ж, Ремус их понимал: он и сам не доверял себе — как можно было в том ужасе, что творился вокруг, до конца доверять тёмной твари? Да, в нём живёт самая настоящая тьма, и, хотя он старался держать её под контролем, но, что бы он ни делал, она останется с ним до самой смерти — он это знал и давно смирился. Но даже будучи оборотнем, он не справился: его не хватило даже на то, чтобы учуять предателя и всю ту ложь, стоившую всем жизни.

Но как бы сильно теперь всё вокруг не напоминало ему о друзьях и прошлом, и как бы ему сейчас ни было тоскливо от этих воспоминаний, Хогвартс… Хогвартс был единственным местом, где он был почти что счастлив. И теперь он снова здесь — а их нет. И от Джима с Лили остался лишь сын — и пойдёт на всё, нет, не чтобы бездумно мстить, чтобы защитить его от предателя.

Его и всех остальных.

Дети его врагов сейчас тоже ходили сейчас в те же классы, но они были всего лишь детьми.

Ремус стоял в тени от шкафа и молча наблюдал, как дверь открылась, и нескладный угловатый подросток, бледный и до ужаса настороженный, вошёл в кабинет, огляделся и замер перед аквариумом. Его взгляд сразу же прилип к большому аквариуму, в котором среди густых водорослей прятался молодой гриндилоу.

Драко Малфой во все во все глаза глядел на гриндилоу, а тот глядел на него ответ. Юноша сделал шаг, потом другой, зачарованно приближаясь к странному существу в аквариуме и явно не замечая самого Ремуса. Гриндилоу, тоже заинтересованный возможной добычей, приник к стеклу и положил на него свои длинные костлявые пальцы.

Самый обыкновенный мальчишка, думал Ремус, глядя на юного Малфоя. Кем бы ни был его отец, и что бы сам Ремус о том ни думал.

— Никогда не видели гриндилоу прежде? — спросил он, выходя, наконец, из-за шкафа.

— Только на страницах учебника, профессор, — ответил Малфой с небольшой запинкой, и открытое мальчишеское удивление на его лице сменилось замкнутой и немного смущённой, отчасти напускной вежливостью, словно его на чем-то поймали, и он собирался всё отрицать. — Добрый вечер, — поздоровался он, и замолк.

И правда, что здесь скажешь. Это преподавателю в таких случаях обычно следует говорить, а ученикам пропускать этот нудёж мимо своего сознания. По крайней мере, сам Ремус именно так очень часто и поступал. Все они…

— И вам доброго вечера, мистер Малфой. Сегодня у вас уникальный шанс первому познакомиться с ним поближе, — сказал Ремус, которого эта ситуация, пожалуй, слегка забавляла. — Сумку можете оставить здесь, — он кивнул на один из стульев.

— Что именно мне предстоит? — на лице у Малфоя… Драко — Ремусу было проще называть учеников, по крайней мере младших курсов, по имени, пусть и в некоторых случаях исключительно про себя — тут же появилось подчёркнуто безразличное выражение, хотя Ремус видел, как заблестели его глаза.

— Сперва вы рассортируете в том шкафу книги, — ответил ему Ремус своим «профессорским» тоном. — А затем покормите этого гриндилоу, если вас не пугает близкое общение с земноводными.

Юный Малфой резко вскинулся, словно Ремус задел за больное.

— Нет сэр, — ответил он, и на его лице возникло выражение упрямства — словно он бросал Люпину вызов. То же выражение был у него вчера и в коридоре, и сейчас Ремус его узнал. Сириус… Блэк, исправил он сам себя, выглядел в такие моменты примерно так же. Нет, внешне они не были похожи совершенно, и всё же что-то необъяснимое роднило их. Наверное, это все просто игра ума, решил Ремус, и он сам пытается отыскать сходство, зная об их родстве.

Нарциссу Блэк сам он почти не знал, в его памяти осталось лишь смутное воспоминание о чопорной старшекурснице, которая отчитывала кузена. Сириус передразнивал её в лицах, считая её скучной до зубовного скрежета, и приторной, на фоне других кузин: «Фу-у-у! Она целовалась с Малфоем!» — кривился он. Самом Ремусу она казалась скорее строгой и красивой. Мадам же Малфой Ремус не знал совсем, не считая того, о чем регулярно писали в прессе, но кто в своем уме доверяет «Пророку», особенно в последнее время — на взгляд Ремуса, даже «Придира» сейчас куда добросовестней готовил материал. И сейчас, Ремусу оставалось лишь наблюдать, как сын этой ему неизвестной леди возится с книгами, иногда забывая, что у него ужасно «болит рука».

Эту попытку Ремус не оценить не мог, и едва заметно усмехнулся себе в усы — непреходящее квиддичное безумие в этих стенах тоже не изменилось. Слизеринцы просто не могли не воспользоваться удобным случаем, чтобы отложить свой первый в сезоне матч. Определённо, Ремус понимал оставшихся в дураках барсуков… но кто бы на месте слизеринцев устоял?

Пока Драко возился с книгами, Ремус за своим столом проверял эссе, и они оба молчали; пожалуй, это молчание было если и не комфортным, то по крайней мере не слишком навязчивым, удобным таким молчанием. Ремус вообще отлично умел молчать — в компании с двумя гиперактивными обормотами это качество было просто незаменимым. А потом ему стало не с кем практически говорить, разве что с призраками своего прошлого.

Проверяя эссе, Ремус ненавязчиво наблюдал за тем, как Драко Малфой слегка неуклюже из-за своей руки расставляет книги по полкам: он обращался с книгами без лишнего пиетета, но со знанием дела и аккуратно, как человек, который к старым книгам привык и знает, что с некоторыми из них следует быть осмотрительными. У самого Ремуса такая привычка появилась, скорее, в школе — в их доме документов было куда больше, чем колдовских книг: отцовские пергаменты из Министерства и мамины страховые дела… как же ему нравился этот запах. А потом им пришлось снова переезжать, когда запертой комнаты для него стало уже недостаточно…

— Профессор Люпин, я закончил, — прозвучало от шкафа, и Ремус отложил перо и вполне толковое эссе мистера Инглби с Райвенкло. Была уже половина шестого, и кое-кто явно проголодался.

— Прекрасно, мистер Малфой. А теперь, надеюсь, вы поможете мне с гриндилоу, — сказал Ремус, указывая на второй, маленький и невзрачный аквариум. — Там лягушки — его нужно покормить.

— Живыми? — спросил Драко, почти не поколебавшись.

— К сожалению, они едят только живую пищу, — кивнул Ремус. — Возьмите сачок и выловите сначала двух… или по одной, если сразу подцепить обеих у вас не получится. Для этого вам хватит левой руки.